Николаевы

Глава из повести "Старый барак"


У Николаевых тоже была большая квартира, - кухня и комната. А людей в ней проживало десять человек. Взрослых двое, остальные – дети.
Сама Николаева Маша – женщина видная, большая. Во всём её облике, неторопливом, самодостаточном, ощущение основательности и уверенности. Никогда она не была озабоченной. Никогда не пребывала в унынии, и не суетилась. Но и веселье в ней не било ключом. Спокойная была, как полноводная река на равнине. Тёмные цыганские глаза, лицо здорового, полнокровного человека, у которого никогда ничего не болит и всё нормально.
Муж её, Коля, когда-то бывший, по-видимому, красивым мужчиной, в описываемый период стал ссутулившимся мужичонкой с пустыми брюками, обвисающими и еле держащимися на худощавых  чреслах. Черты лица, когда-то правильные, как будто кто-то схватил огромной пятернёй и сжал. Всё лицо  съёжилось, собралось к носу.  Был Коля всегда небритый и как бы немытый.
Любил выпить Николаев всегда, если была такая возможность. При этом быстро пьянел и становился совершенно беспомощным.
Вообще-то человек он был мастеровой, ладил в свободное от основной работы время на продажу табуретки, детские кроватки. В «стайке» у него была мастерская, где он работал иногда уже заполночь. Стук молотка, вжиканье пилы никого не раздражали. Все привыкли к грохоту проходящих составов и прочим звукам большой узловой станции, какой была станция Инская.
В семье было восемь детей, один другого краше. Девочки все непохожи друг на друга и каждая красива по-своему. Черноглазая, в мать, Лида; румяная белокурая Ольга; с чудесными, синими глазами и точёными чертами лица Зоя; пухлощёкая Наташа. Мальчишки тоже все красивые, рослые. А, главное, все дети здоровые, у всех прекрасный аппетит и закалка. Даже самый маленький, Минька, мог выскочить зимой на улицу босиком, в одной рубашонке и никогда не болел, если не считать постоянных, обильных соплей. Но это в семье болезнью не считалось.
В первый день после получки у Николаевых был праздник. Покупалось всё, что можно было купить свободно и по блату через больного туберкулёзом брата Маши, проживающего в соседнем подъезде. И покупалось всего много. Отцу семейства, как полагается, - бутылочку. Никогда  ничего  чуть-чуть. А так, чтоб всем хватало, до отвала.
Дети бегали по улице с кусками хлеба и колбасы, с огромными ломтями хлеба, намазанного маслом, с шаньгами и пирогами. Щёки лоснились, ребятишки горделиво посматривали на сверстников: «знай наших». Иногда в семье случались обновы. Самый маленький Минька вертелся и всем показывал этикетку: «Мотри! А мы тупили, а мы тупили!»
Через день, два деньги стремительно исчезали. И до следующей получки или аванса семья питалась, как придётся, по большей части лапшой с маргарином или гидрожиром, какой-нибудь крупой. Иногда картошкой, если удавалось достать, своей картошки не было, не сажали.
Всех своих детей Маша рожала дома. И каждый раз давала мощный отпор врачам, уговаривавшим её рожать в роддоме. Когда рождались двое первых детей, вызывали сестру Маши. Она управлялась с роженицей и с новорожденным, а отец семейства, торжественный и тихий, готовил ужин или обед, в зависимости от того, когда происходили роды.
Как правило, на следующий день роженица уже поднималась. Лицо её светилось, маленький новый человечек сосал, захлёбываясь, грудь, огромную и обильную. Улыбаясь, мать цвыркала на лицо младенца молоком, умывала его таким образом.
Со временем это событие – роды, стало обыденным. И уже обходилось без сестры, сам Николаев принимал роды, обихаживал младенца, а старшая дочь Ольга присматривала за детьми.
Бывали и казусы, особенно в последние годы. А самый большой случился, когда рождался последыш  Минька.
Как всегда, в роддом не поехали. Почувствовав, что время пришло, вызвали отца. Он прибежал с работы и, пока суть, да дело, сбегал в магазин за «маленькой».
Силы у Николая уже были не те, да и с устатку он был. И в самый ответственный момент  его сильно развезло.
У Маши схватки, а у него тоже. Схватило живот, а ноги не идут.
Маша родила, сама с помощью плачущей от волнения Ольги справилась, перерезала пуповину, завернула ребёнка. И вместо того, чтобы отдохнуть маленько, стала вытряхивать мужа из штанов. Дышать нечем было. А Ольгу выставила, чтоб не видела девчонка этой срамоты. Выбросила одежду из окна, - «до завтра полежит, никто не покусится на такое добро».
А затем крепко уснула утомлённая женщина. И муж тоже, всхлипывая и что-то бормоча, уснул на половичках, заботливо прикрытый стареньким ватным одеялом. А рядом с мамой смотрел свои первые сны новый человек Минька Николаев.