Чай и змея

О том, что с женщинами надо быть осторожным, но всё же уверенно держаться, мне говорили в первые же дни службы бывалые парни. Они с удовольствием делились со мной опытом деревенских похождений и недоумевали, просто-таки столбенели, когда я переспрашивал, например: "А как же это так, без любви и в койку, почти насильно?".

- Баба завсегда сопротивляется - у неё порода такая. Без борьбы не дастся, а потом твоя - она охотников любит, а не хилых слюнтяев и застенчивых лохов.

Сначала мне мою наивность прощали, подробно объясняли, что если "бабу в кулаке не держать, по мордасам за неуступчивость не давать", то она тебя сама в кулак возьмёт, выдавит из тебя всё, что ей нужно на данный момент, и выбросит за ненадобностью. Тем и отличается от мужика. Но потом уже с раздражением стали втолковывать чуждую мне идеологию мужского шовинизма. 

- Мужик бабу в кулаке держит по важной для обоих причине, - твёрдо и настойчиво рубил с плеча Жора Корсак, огромного телосложения с маленькими глазками, с вечной усмешкой деревенский парень, которого оторвали от привычной самцовой жизни и напялили матросскую униформу. Так вот, он утверждал, что успел не только в своей деревне всех девок «попортить», но и в соседней «помял» немало народу.

- Да ладно тебе, "по другой причине"... - незатейливо сомневался я. - Причина в этой области взаимоотношений одна, известная.

- Дурак, слушай! Баба от мужика прежде всего материального ресурса требует, потому и торгуется. А мужик добивается от неё нечто нематериального - удовольствия и победы над её "целомудрием"! И чем дешевле тебе эта победа даётся, тем круче ты мужик, тем больше шансов, что тебя не оставят голым и униженным, а бегать будут за тобой, как голодные кошки. Бабе нужен мужик-зверь! Она в подкорке своего куриного мозга чувствует, что если её мужик бьёт, то и защитить от чужака может – с тем же усердием! И в доме добыча будет, не хуже соседей. А добряки – это слабаки и ненадёжные спутники жизни! С ними голод и холод, и расстройство одно. Таких баба под каблук, а то и закинет подальше от дома на соседский огород. 

- Как у вас в деревне всё упрощено донельзя, - помню, разочарованно заметил я. Во рту стало кисло, гадко от такого уродливого откровения моего сослуживца. Для меня тогда женщина представлялась чем-то совсем неземным, как Аэлита Ивана Ефремова, а значит чистым, загадочным существом, совсем неопасным, а даже наоборот - воплощением добра и нежности. Зачем же этот увалень так жестоко и цинично разбивает мои девственные представления о дамах? Я его тогда просто возненавидел, как взрослого дядьку, который пытался отобрать у меня любимую игрушку.

Уже после учебки я попал в боевую часть, а оттуда направили меня в бункер, который стоял посреди леса, рядом с живописным болотом. Природа: рисуй - не хочу! Под землёй было много женщин-прапорщиц, которые вместе с нами, рядовыми матросами, сидели на вахте в наушниках, несли службу...

Но только здесь я стал понимать отчасти то, что хотел донести до меня мой сослуживец по учебке. Основной груз службы несли матросы, а прапорщицы большую часть времени болтали и пили чай с кренделями в офицерской комнате. Болен ты или устал с ночи - неважно. Ты тут временный, отслужишь «срочку» и домой, а они - постоянные резиденты здешних мест.

Только когда приезжало высокое начальство, женщины "сушили" кружки и надевали наушники. Однажды, после тяжёлых суток, я направился в спальный сектор, чтобы как следует выспаться перед очередной вахтой, даже на завтрак не хотелось идти. Как вдруг ко мне подбежали две прапорщицы и попросили посидеть вместо них - в городе "выкинули" на прилавок джинсы, и им очень хотелось успеть купить мужьям подарок. Я согласился, хотя моё «ватное» состояние они должны были заметить без труда . Да куда там! – джинсы, дефицит, мужья… Это сильнее долга перед Родиной, даже ядерная атака их не остановила бы. Таковы были реалии советской действительности, а женщины – её отважными героинями.

До конца дня они так и не появились, лишь в ночь приехала другая группа женщин, а я, не спавший уже сутки, заступил на своё очередное дежурство – меня-то подменить было некому. Внутри снедала обида, но сил размышлять над случившемся не было - работа и усталость не давали возможность отвлечься. К тому же одна из вновь прибывших, Валентина, пожалела меня, видя, что я стал ошибаться с генератором, и отправила спать, за что я ей был несказанно благодарен: "Нет, - сказал я себе уверенно, - есть женщины в русских селениях!".

Но на следующее утро, когда я проснулся и хотел было выйти, чтобы умыться у родника, Валентина остановила меня и всучила пустое ведро.

- Набери заодно водицы для чая! - скомандовала она. - Добро за добро, парниша.

Мне было не трудно и даже приятно сделать для хорошего человека доброе дело. Но я тогда даже не подозревал, что это было только начало большого пути к моему очередному разочарованию: набирать ведро родниковой воды для чая стало моей строгой обязанностью, а заодно и заваривание чая, разливание его по кружкам, созыв Валентины с подругами в "офицерскую". Потом я обычно бежал на их вахту, вместо них напряжённо следил за работой аппаратуры, настраивал генераторы, отвечал на телефонные звонки из штаба, записывал показатели в технический журнал и т.д. А они в это время щебетали о своём, пили чай и смотрели телевизор.

Иногда Валентина, когда оставалась одна, приглашала меня к чаю. Я сонный и уставший сидел рядом, слушал какую-то чушь, едва ли выдерживал на себе её пытливый взгляд, отвечал как-то невпопад, желая всем своим естеством быстрее закончить посиделки и исчезнуть хоть куда. Ведь она должна была видеть, что я устал и хочу спать, но продолжала настойчиво пить со мной чай и болтать ни о чём.   

Я отказывался верить, что одно единственное, однажды сделанное для меня доброе дело обязывало меня платить своей свободой, достоинством и сном! Некоторые старослужащие сослуживцы стали посмеиваться надо мной:

- Видишь, боец: у нас дедовщины нет, у нас - бабавщина! Будь аккуратен - мужик знает, где остановиться, а баба - нет, пока ты сам её не остановишь!

- Но, как же так! - недоумевал я. - Она же, эта чёртова Валентина, должна видеть, что у меня ни на сон времени нет, ни письмо написать любимой девушке! А не подчиниться не могу - прапорщица же, старшая по званию!
В ответ мои товарищи разразились громким смехом, который насторожил всех бункерских "кротов".

- Вот именно, "любимой девушке"! Может, ты ей нравишься, вот она тебя и гоняет, пока ты не очухаешься и не обратишь на неё достойное внимание!

К такому повороту событий я был не готов. И, как по заклинанию, тут же появилась Валентина. Она тревожно посмотрела вокруг, убедилась, что ничего не случилось, а матросы просто балагурят, остановила на мне свой взгляд и сказала:

- Зайди-ка за ведром, а то нечем заваривать! – она это произнесла в тоне прораба, который потребовал добавить цемента в раствор, а то балкон обрушится.   

Когда я спустился вниз и пошёл уныло за ведром, мне вслед раздался взрыв хохота. Внутри меня тоже что-то взорвалось. Дойдя до «офицерской», я потратил немало усилий, чтобы собрать себя по частям.

У родника было темно и прохладно. Надо мной шумели кроны высоченных деревьев, далеко-далеко кто-то плескался в болотном озерке, а рядом тихо и ласково журчал родник. Я умылся и почувствовал облегчение: это был другой мир, спокойный, красивый и доброжелательный, ничего от тебя не требующий, а просто привитающий: сядь на пригорок и расслабься, матросик. Какие твои годы! Впереди большая и интересная жизнь, впереди «гражданка», свобода, счастье и любовь! Да, любовь...

Мне было привычно, что уже в старших классах молодые и не очень учительницы как-то более требовательно стали ко мне относиться, и эта требовательность сменялась совершенно неожиданным, доверительным вниманием, особым расположением. Я что-то должен был делать в ответ, но что? Я не умел отвечать взаимностью на внимание к себе. Оттого, наверное, бальзаковского возраста географичка, не смотря на мою любовь к географии и хорошие оценки, влепила ни с того, ни с сего «красного лебедя», даже не объяснив причину – не знаешь, садись, «два»!  Эта «двойка» здорово повредила мне при вынесении итоговой оценки.

Обладая счастливой внешностью, я её, эту внешность, почти ненавидел! Она накладывала на меня повышенные обязательства, я должен был постоянно каким-то образом обороняться, гасить к себе особый интерес. Что-то нужно было дополнительно уметь делать, кроме стеснения и застенчивой улыбки. Что-то в прицепку к симпатичности должно было родиться со мной, чему-то меня должны были научить при воспитании. Не родилось, не научили… И я чувствовал себя тогда, как улитка без раковины.   

У молодых девушек я пользовался неизменным успехом, но при этом я не заводил романов, никогда не злоупотреблял своей внешностью. Но они мне прощали, сами были ещё совсем молоденькие. А мне хотелось чего-то серьёзного, глубокого, красивого, изящного,трогательного. Так до самой армии я и протянул свою невинность и ушёл служить Отечеству абсолютным романтиком, имея только платоническую любовь к недавней своей знакомой.

Я опомнился и быстро, наугад, потому что было уже совсем темно, зачерпнул ведро воды, накрыл крышкой и отправился нехотя обратно в бункер. Вода на этот раз была тяжёлой и неспокойной, расплёскивалась. Поставив ведро в "офицерской" на газовую комфортку, я набрался наглости и отмахнулся от предложения попить чаю вместе с прапорщицами, потому что после чаепития с ними, мне пришлось бы торчать ещё на вахтенных местах, замещая прапорщиц на боевом посту. А дико хотелось спать и не видеть хоть какое-то время праздные лица моих узурпаторш. Удаляясь, я спиной чувствовал немую сцену. Но, к счастью, меня никто не окликнул, не остановил.

Я лёг и с невероятным наслаждением закрыл глаза, как вдруг по всему бункеру раздался сигнал пожарной тревоги. Матросы выпрыгнули из своих коек и побежали кто в «оружейку», кто за баграми, топорами, огнетушителями, и я за ними. Но оружия и тушительных орудий нам не выдали, а построили в коридоре. Вдоль шеренги матросов ходил коренастый дежурный офицер, вглядывался в наши очумелые лица и, еле удерживая улыбку на лице, вдруг заговорил:

- Кто тут решил, что армия - это живодёрня? Кто развлекается, вместо того, чтобы достойно отдавать Родине долг?

Матросы стояли молча, ожидая продолжения.

- Кто принёс в бункер ужа и сварил его к чёрту?! - уже конкретнее спросил дежурный офицер, пробегая взглядом ряд матросов с недоумёнными лицами. Но кое-кто не выдержал и прыснул со смеха, похихикивали и стоящие в отдельном строю прапорщицы, а по ночному бункеру с неумолимой силой распространялся жуткий запах варёной болотного существа.

Так и не добившись ответа, дежурный предупредил, что если подобное повторится, стоять команда будет здесь целые сутки! Возвращаясь в спальный кубрик, матросы незаметно пожимали мне руку, молча и, как мне казалось, с уважением. А я удивлялся, почему же Валентина меня не выдала? И только сейчас передо мной явственно встал её образ. Она была не так уж и плоха собой: выше среднего роста, немного крупная, но это не портило стройность её тела, белокурая, с большими искренними глазами, на щеках смешливые ямочки, а всё лицо было по- славянски мягким и располагающим. Губы. Да, губы - их можно целовать, как лепестки розы, а не наждачную бумагу. И такое бывало со мной - пробовал однажды, случайно, на дискотеке... Значит, кто-то должен был её до ужаса любить… Но она все равно казалась старше и слишком уж для меня «спелая» и смелая.   
- Ты всё правильно сделал, парень, - сказал мне сосед по койке, когда мы опять улеглись. - Но трепещи - бабья месть будет не скорой, но стойкой и эффективной. Женщины обладают ресурсом чудовищной разрушительной силы. И чем они внешне женственнее и милее, тем страшнее и коварнее их планы по отношению к обидчику. Хотя главного ты добился - они теперь тебя уже гонять не будут, а заодно, может, и других тоже.

Так оно и вышло. Валентина стала сторониться меня, даже не здоровалась, женщины предпочитали сами ходить за водой. Даже на вахту замещать меня не приглашали. Странно, я временами огорчался этому, а временами радовался, что совершил в своей жизни первый мужской поступок - отстоял своё достоинство и ребят выручил. Правда, в увольнение меня перестали совсем пускать, пока не прошло ещё полгода, и я не заматерел. Валентина перевелась из бункера служить в городской штаб. Я даже стал по ней немного скучать, а себя за что-то винить. И, конечно, было жаль ужа - пропал «мужик» ни за что, ни про что. А ведь я не хотел, я случайно...