Время жжет

Снова этот паспорт, ну что он все время лезет, не до него. Флешки, диски, вся моя жизнь в двух цифрах - 0 и 1. Больше нулей, мне кажется. Цифрохлам. Цифротреш. Где же оно? Распахиваю дверцы, вытаскиваю ящики и выворачиваю на пол их содержимое. Бедные воры, вот когда могу посочувствовать, и как вам удается найти что-то стоящее в этих бесконечных залежах перхоти чужой жизни?

В комнату врывается запах дыма, будет мне компанией в этом скомканном квесте.

Сто лет. Или, скорей двести. Я подросток, море, кажется, Черное, того же цвета я, принимаемый всеми народами мира за своего, кафе, я смотрю на тебя, аллегорию счастья, сколько мне тогда для него надо было - всего ничего, ты в шумной компании, я один, тяну искрящуюся оранжевую дрянь из трубочки, глаза застряли на тебе, смеющейся, такой своей и родной, того же цвета, что и я, может, чуть помладше, вы складываетесь такой каракатицей, мешанина рук, лиц, полузнакомых слов, но я четко вычленяю тебя, выныривающей то справа, то слева, и в какой-то прекрасный момент ты видишь меня, никакого долгого оценивающего обмена взглядами, как сейчас, ничего такого, ты просто идешь ко мне и говоришь, что я красивый муж, точно, муж, смешной болгарский язык, мужчина, думаю, это значило, хотя какой там мужчина, но я таю, ты затягиваешь меня в свой круг и я, немного смущаясь, на своем тогда еще среднем английском, что-то узнаю о тебе, о твоих друзьях, что-то говорю о себе, вот уж память, не помню ни слова, только тебя, большие глаза, доверчивые, теплые, их влажный бархатный взгляд, ощутимо гладящий мою щеку, потом уж не помню, как - мы стоим на берегу, у синей лодки, да, точно, синей, и прибой, и заходящее солнце, и я робко прошу сфотографировать нас на мою смешную пузатую мыльницу, и ты подходишь ко мне и заплетаешь руку за мою разгоряченную шею, твоя рука прямо на моей шее, на глазах у твоего ревнивого восточного парня, крутящего в руках инструмент создания воспоминаний и не желающего отрываться глазами от тебя, бросающего жгучие взгляды, но ты сейчас принадлежишь только мне, никому больше, и этот момент схлопывает все, оправдывает бойню в школе, равнодушных родителей, одиночество посреди поцарапанных парт, глупость, жестокость, все это не перевесит жар твоей загорелой руки, след от которой остался навсегда, и фото, уже чуть потерявшее цвет, черт, оно и само потерялось под слоем копоти жизни, кстати о копоти - ею пахнет прилично.

Я всегда прятал твое фото от своих девушек. Потому что к нему нельзя ревновать, хотя я бы стал, наверное, если б все было наоборот, но это ваше дело, мои разбежавшиеся подруги, никто из которых никогда не рвал реальность, топая ко мне, едва впервые в жизни увидев меня, все эти ритуальные танцы, чертовы порядки этой странной планеты, надо увиваться, посылать знаки, становиться объектом оценивания, сравнения, пошло все это. Кстати, нет, никогда не представлял тебя на месте ни одной из них. К чему? Боже, как же тебя звали? Будешь Аннабель или Лолита. Нет, не будешь, это о другом.

Я судорожно роюсь в зыбучих песках памяти и реальности, мои журналы, какие-то документы на немногую недвижимость, оказавшуюся такой хрупкой, буду теперь жить в своем воспоминании, кутаясь в него, как в спасительный плед оказавшегося голым посреди толпы.

Воспоминания обжигают, нет, это не воспоминания, языки пламени врываются в комнату. Времени уже нет. А фото все еще прячется от меня, наверное, поделом, я предал тебя, я стал взрослым, я потерял невинность, в самом главном значении этого слова, стал чужим себе настоящему, оброс бумажками, файлами, планами, черт, они же ничего не стоят, только сейчас осознал это с пугающей ясностью пламени.

Глаза слезятся, над головой что-то трещит, вот, что чувствовали ученые, утверждавшие, что все вращается не так, как принято считать, а мне кажется, что сейчас все вращается вокруг меня, и на весах что-то очень важное, и надо выбирать, и думать уже поздно, мысли дымятся, ничего не вижу, а руки все нащупывают новые неважные бумажки.