Другие и Спартак. Главы 15 и 16

               
                Глава пятнадцатая
                Римские Игры.
                4 сентября 74 г. до Р.Х.

В шестьсот восьмидесятом году от основания Города Римские или, как их еще называли, Великие Игры продолжались всего четыре дня, то есть начинались накануне сентябрьских нон и завершались за шесть лун до сентябрьских ид. Оснований для веселья на этот раз было не слишком много – стареющая держава вела войну на три фронта: с Серторием – на западе, с Митридатом – на востоке, с пиратами – на юге и повсюду.
Но нищему плебсу всегда нужны хлеб и зрелища. Ему нужны торжественные минуты, в которые достигается некое единение, общественное согласие. И отменять праздник было бы самоубийственным для любого режима.
Сулла запретил угождать всякому сброду подарками, желая держать народ в строгости. Возможно, эта мера тогда, после кровавой анархии, и была уместной. Однако вскоре после его смерти популяры, заигрывая с толпой, сумели вернуть многое на круги своя. И тоже, видимо, были правы.
Остается добавить, что праздники времен Республики еще отличались относительной скромностью: избегали безумного обжорства, буйного пьянства, случаи убийства на арене были единичными.

Исторические документы свидетельствуют, что первый вызов традициям предков сделал Юлий Цезарь. Иными словами, только при его правлении в амфитеатрах начались настоящие сражения. Его умение развращать массы не знало себе равных. Начинал же он как большой демократ: его преследовали во времена Суллы, он активно помогал популярам возвращаться из эмиграции, хлопотал о компенсациях за их разграбленное имущество; он, в качестве особого жеста, спустя два десятилетия после мятежа, купил гладиаторскую школу Батиата в Капуе; он произносил яркие речи в защиту народа, справедливости, законности и... стал царем.

Считалось, что Римским Играм покровительствуют Юпитер, Юнона и Минерва. Открывались они так. Ранним утром в Капитолийском храме совершались торжественные жертвоприношения верховному божеству. Затем праздничная процессия неторопливо спускалась вниз и через центр Города двигалась в сторону Большого цирка. Возглавлял шествие сам «Юпитер Капитолийский». Его роль играл обычно один из консулов или же, в крайнем случае, претор.
В тот год первый консул Луций Лициний Лукулл уже отбыл с войском из Брундизия на войну с понтийцем. Второй – Марк Аврелий Котта – еще раньше отправился на восточный театр боевых действий с инспекционной поездкой. Правда, брат его – великий понтифик – участвовал в процессии, поскольку того непременно требовал его духовный сан.
Коротко говоря, честь изображать Юпитера выпала претору Публию Корнелию Цетегу, который, будучи вознесен на гребень демократической волны, наслаждался недолговечной политической славой.
Служители храма Юпитера Капитолийского облачили Цетега в багряные с золотыми звездами одежды триумфатора и раскрасили лицо, согласно древнему обычаю, красной краской.
Он шествовал не очень уверенно, пытаясь совместить свою природную угловатость с величественностью. Его окружала толпа разодетых богачей, напомаженной, облитой с головы до ног духами золотой молодежи. За ними следовала в строгом порядке парадная центурия легионеров в серебряном вооружении. А дальше накатывало море людей с цветами и статуями богов на специальных . Танцоры и мимы развлекали публику, надрывались трубы и флейты.

С восходом солнца у Бычьего форума, где торговые ряды по случаю праздника были сдвинуты, стояла очередь длиной в несколько кварталов. Для черни билетов не существовало. Стражники у главных ворот Большого цирка считали простонародье по головам и докладывали через посыльных о количестве прошедших бригадиру. Когда цифра достигала запланированной в пятьдесят тысяч, ворота со стоном закрывались. Однако те, кому не повезло попасть внутрь, и не думали расходиться. Они тут же неподалеку усаживались на зеленые лужайки, раскладывали снедь и выпивку и намеревались пировать в течение всего светового дня. Подарки властителей – монеты и угощения – приносили сюда, а глашатаи должны были своевременно сообщать о событиях, развертывавшихся внутри.

Первый день Игр на сей раз был посвящен гладиаторским сражениям, а скачки соответственно перенесены на второй.
Большой цирк состоял из трех деревянных трехъярусных трибун, образовывавших полукруг. Вдоль всего бегового поля зрительских мест тогда еще не было, частью их заменяли портики, частью – ограждения. При императорах трибуны расширили, одели в гранит, а фасад был облицован мрамором.
В центре полукруга находилась размером пятьдесят на пятьдесят метров площадка Януса, откуда начинались и где заканчивались любые соревнования, будь то знаменитые гонки квадриг, схватка гладиаторов или кулачные бои.
К площадке со стороны трибун примыкал высотой в четыре метра подиум. Он был огорожен золочеными перилами. На нем размещались украшенная венками и разноцветными лентами ложа председательствовавшего и кресла для почетных гостей. Задник подиума представлял собой стену с арками, через которые можно было попасть в служебные помещения и даже на улицу по специальной лестнице, минуя закрытый проход и многочисленную охрану.
В цокольную внутреннюю часть подиума вели трое ворот – их хорошо было видно с площадки Януса. За правыми из них – по коридору вниз – находился морг. «Ворота смерти» чаще всего открывались перед незадачливыми наездниками и неопытными фехтовальщиками. Их дверцы до начала соревнований всегда были накрепко заперты. Центральные ворота – они были шире и выше – служили для торжественного выхода жрецов, освящавших состязания, для их участников и выезда колесниц. За левыми воротами располагались раздевалки, комнатки для врачей и массажистов, цех для мелкого ремонта вооружения, упряжи и повозок. Все помещения под подиумом, кроме морга-сполинария, соединялись между собой.

Беговое поле Большого цирка равнялось семистам метрам и имело овальную форму. Оно разделялось почти надвое перпендикулярной по отношению к подиуму перегородкой высотой в полтора метра и шириной – в шесть. Перегородка служила как бы удлиненным постаментом для статуй богов, колонн и карликовых храмов. У обоих торцов этого, как тогда называли, «хребта» возвышались островерхие каменные столбы-меты – по три с каждой стороны. Наездники старались, рискуя жизнью, обходить их вплотную, чтобы сократить расстояние и выиграть несколько мгновений.

Заканчивался четвертый час от восхода солнца, то есть было по современным понятиям примерно половина десятого. Народ на трибунах разогревался: по рукам ходили фляги с вином, выкрикивали имена фаворитов. Площадка перед подиумом была посыпана мелким речным песком, который рабы в ивовых корзинах таскали с берега Тибра. На арену вынесли мешки с опилками, а бойцы в раздевалках с нетерпением и волнением ожидали выхода для разминки.
Гладиаторская жизнь, повторим, тогда еще не была столь короткой, как приучили нас думать со школьной скамьи. По сохранившимся документам, она могла продолжаться при благоприятных обстоятельствах от пятнадцати до двадцати лет. Выдающиеся мастера уходили с арены живыми и, торжественно заканчивая выступления, получали свободу, если были несвободными, а также пенсию. Самые удачливые становились весьма состоятельными людьми, как в нашем веке, например, рок-звезды и футболисты.

Подчас нити политических интриг тянулись к фехтовальному противоборству. Римской школе Эмилия – ее казармы были расположены неподалеку от Большого цирка – симпатизировали, например, оптиматы – партия столичной знати. Бывали субсидии и щедрые добровольные пожертвования. Уверяют, что Сулла однажды передал ее хозяину два миллиона сестерциев. Вполне вероятно, за какие-то конкретные услуги. Гладиаторов в те времена зачастую использовали, чтобы избавиться от неугодных лиц.
Капуанской школе Батиата покровительствовали популяры. Основу этой партии составляли выходцы из провинциальной аристократии. Здесь уместно вновь напомнить, что Капуя числилась опальным городом еще со времен Ганнибала. Великому карфагенянину местные власти в какой-то момент оказали поддержку. И он даже хотел провозгласить город столицей Италии.
Теперь многие популяры стали изгнанниками, эмигрантами и повстанцами. Кто-то из них, однако, сумел удержаться и утвердиться в сулланской иерархии, а кто-то из оптиматов, ненавидевших диктаторское наследие, перешел в оппозицию, – все эти люди так или иначе сплачивались вокруг Капуи – второго по величине города Республики.

Программа была рассчитана на целый день и предполагала большой обеденный перерыв. Утром выпускали «молодняк» – тех, кто только начинал борьбу за славу и деньги. Среди этой категории всегда было наибольшее число травм, иногда со смертельным исходом. Зрители грубоватые и простые любили именно утреннюю часть представления: неуклюжую ожесточенную мясорубку. Молодые бойцы обычно сражались группами от четырех до двенадцати человек с каждой стороны.
Затем проводились поединки с африканскими зверями, напоминающие нынешнюю корриду.
Перед обедом наступал черед кулачным и потешным боям. Древние боксеры обматывали руки кожаными ремнями и колотили друг друга до первой сильной крови, или когда один из них признавал себя побежденным, падая спиной на песок.
На потеху выходили гладиаторы-«невидимки». В шлемах без прорезей для глаз они бегали по кругу, стучали мечами о щиты и обзывали друг друга обидными словами. Оружие у «невидимок» не было боевым, они могли лишь отделаться синяками и ссадинами. Если же кто из них, разъярившись, начинал, скажем, душить соперника, то служители выкидывали его с арены.

После обеда и короткого часового сна наступало время знаменитых мастеров, искусных нестандартных приемов, красивых неожиданных выпадов и уходов из-под ударов. Ставки на победителя достигали десятков тысяч сестерциев. Победа доставалась чаше всего по очкам или же в результате мнимой – по договоренности – или реальной потери сознания одним из участников. Если соперники были достойны друг друга и публика не могла сама определить, даже передравшись между собой, кто выиграл поединок, то тогда право решать предоставлялось председательствующему на Играх. Забить до смерти своего любимца зрители, как правило, не давали.
Иногда послеобеденные поединки затягивались и завершались при факельном освещении.

Большой палец опускали вниз лишь во время схваток приговоренных к смертной казни. Эти «состязания» устраивали тогда частным образом для ограниченного числа представителей элиты, и к государственным общественным Играм они не имели никакого отношения. Закон «большого пальца» стал общим местом только в конце эпохи Цезаря и при первых императорах.

В раздевалке массажисты раскладывали на столах готовящихся к поединкам бойцов. Специальная прислуга проверяла надежность вооружения: шлемов с султанами или «рыбками», с сетчатыми или обычными забралами; нагрудников, наплечников или чешуйчатых кольчуг, поножей; прямых, коротких самнитских мечей, изогнутых – фракийских; трезубцев и сеток, кинжалов; а также всевозможных щитов – круглых, овальных, прямоугольных, квадратных, вогнутых внутрь. Проверялись и подгонялись различные приспособления для «постановочных эффектов», включая бычьи пузыри, заполненные свекольным соком, их запрятывали под доспехи.

Цетег, смывший с себя краску триумфатора и переодевшийся, занял место в ложе, но сигнала к открытию еще не давал. Кресла для почетных гостей пустовали на две трети. Часть видных граждан – Помпей, Метелл, братья Лукуллы – находилась вне столицы, участвуя в боевых операциях. Другая часть – испытывала горечь изгнания, третья – была уничтожена. Достаточно сказать, что еще при памятных бесчинствах погибли не менее пятнадцати консуляров, то есть бывших консулов. А всего гражданская война под руководством Суллы и Мария унесла около ста пятидесяти тысяч жизней свободнорожденных.
Сейчас на подиуме в креслах сидели ближайшие сподвижники диктатора: мрачный Красс и улыбчивый знаменитый адвокат Гортензий, надменный консул будущего года Гай Кассий Вар.
Мы уже упоминали, что нынешний консул Марк Аврелий Котта изучал обстановку в Малой Азии. Его брат – Гай Аврелий – принимал участие в качестве великого понтифика только в предварительной церемонии. В свои пятьдесят лет он походил на немощного старца, и во время шествия его вела под руку старшая весталка Фабия, которая осталась в цирке поглазеть на красивых и сильных мужчин. Кстати, романы с гладиаторами были в моде у представительниц правящего сословия.
Кателина, не занимавший никаких официальных постов, но тесно связанный с Суллой прежде всего совместными преступлениями, имел право на место в подиуме, но отказался, заявив Цетегу, что любит больше лошадей и собак, нежели гладиаторов. И соврал, потому что остался в цирке, но среди подобающих себе друзей на огороженных трибунах для менее влиятельной знати, а также хозяев гладиаторов и их приближенных. На этих лучших и ближайших к зрелищу рядах можно было вовсю горланить, пить без меры и вообще ничем не ограничивать свое поведение.
Второй претор Веррес не явился на подиум без объяснения причин. Зато посчитали обязанностью присутствовать родственники покойного тирана. Рядом с Гортензием сидела его сестра Валерия Мессала – полная, некрасивая женщина со следами кожных заболеваний на лице, шее и руках. Незадолго до смерти Суллы она переселилась в его дом и, говорят, подхватила эту заразу. Вскоре после смерти  мужа-диктатора она родила девочку Постумию, которой теперь исполнилось четыре года.
Прохаживался вдоль кресел двоюродный брат Счастливейшего – Публий Корнелий Сулла, баснословно разбогатевший на грабежах шестьсот восемьдесят второго года. Пришел и сын Суллы Фавст – холеный прыщавый подросток – со своей сестричкой Фавстой, единственной среди этого семейства симпатичной и простодушной девушкой.
Вокруг сильных мира суетилась многочисленная челядь с зонтиками, опахалами, подносами, наполненными изысканными яствами.

К ложе Цетега приблизились известные владельцы гладиаторов – Эмилий и Габиний из Рима, Батиат из Капуи и Фортунат из Помпей. Начальники четырех знаменитых школ обсудили с председателем-устроителем детали намеченной программы и рекомендовали обратить внимание на некоторых новых фехтовальщиков, которым прочили большое будущее. Впятером они выпили по чаше легкого вина за успех состязаний. Других более мелких хозяев аренных бойцов, а их в Большом цирке присутствовало не менее дюжины, не удостоили приглашения на эту почетную встречу.


Между тем люди Лентула Батиата по жребию вышли первыми поразмяться в отведенный для них сектор.
Крикс, Каст, Эномай и Канниций – ведущие мастера, афиши с именами которых были расклеены по Городу, – поднялись на небольшие квадратные подмостки и стали отбиваться от наседавших на них неопытных бойцов и учеников в количестве не менее двадцати человек.
Участники этой разминочной схватки, за которой оживленно наблюдали зрители, были вооружены легкими символическими щитами и деревянными тренировочными мечами. Кстати, такой же меч, только с золотой рукояткой, вручался тому, кто с почетом заканчивал карьеру.
Более всего публика симпатизировала Гаю Канницию. Не потому, что он превосходил своих товарищей ловкостью или особыми приемами. В том, что он стал любимцем номер один, сыграла свою роль судьба. Канниций происходил из аристократической семьи, попавшей в проскрипционные списки. Когда сулланские головорезы ворвались в его дом, взрослые – отец и два старших брата – заперлись в оружейной комнате и там покончили с собой, бросившись на мечи. Младшего, Гая, мать спрятала на женской половине и сказала убийцам, что это юноша-раб, который убирает постель. «Превратившись» в раба, Канниций сначала обучался у Спартака на Родосе, а затем нашел прибежище в Капуанской школе.

У Спартака не было дурных предчувствий. Марта ему внушала с утра, что сегодня все обойдется как нельзя лучше. Правда, что означает "как нельзя лучше", ему было неведомо. Он сидел рядом с Пантерой и Лентулом Батиатом на парапете, отделявшем арену от зрителей. За его спиной сквозь решетку были видны уходящие вверх амфитеатром скамейки сенаторов, всадников, их близких и приближенных, а дальше – за двадцатым рядом и другой оградой – всех прочих.
На Пантере поверх красной туники был надет кожаный жилет, на левую руку натянут кольчужный нарукавник, в правой он держал короткую плеть. Это была обычная тренерская амуниция.

Над Большим цирком внезапно поднялась невиданных размеров радуга, удивившая в тот день многих. Ее края уходили за северный и южный горизонты. Подумалось, что сейчас начнется сильных дождь, и Цетег отдал распоряжение натянуть высокий тент над ареной и подиумом, который не мешал зрителям наблюдать за происходящим.
И приблизительно тогда с противоположной трибунам дальней закругленной стороны бегового поля появилось несколько десятков вопящих и воющих, перепачканных грязью людей. По мере приближения к площадке Януса «бесноватые» все более усердствовали в выражении своего непереносимого горя. Один из них с поставленным голосом глашатая, тощий как смерть и имевший всего лишь одну руку, принялся выкрикивать:
– Слушайте, граждане Рима! Вчера вечером разбойники Батиата и бывшего центуриона Спартака, друзья всех бандитов и негодяев, убили на Эскулаповом мосту нашего хозяина Нумитора Квадранта, а труп бросили в реку! И воды Тибра поглотили неповинное тело!..
Лентула Батиата толпа хорошо знала. Его видимое добродушие отметало всякую мысль о том, что он может быть замешан в каком-либо злодеянии. А вот второе – таинственное имя – прозвучало впервые во всеуслышание. И это был серьезный просчет тех, кто затеял коварную интригу. Любая таинственность везде и всегда приобретает несвойственную ей силу, а если за ней какая-либо сила все-таки сыщется, то подобная таинственность становится опасной.
Видимо, спровоцировавшие инцидент в Большом цирке полагали, что добились определенного успеха, дав понять, что им известны планы заговорщиков. Возможно, им мерещились дополнительные дивиденды, возможно даже, они намеревались сорвать Игры. Эти интриганы, конечно, не понимали, что сделали рекламу врагу, поскольку и врагом-то считать бывшего сотника по-настоящему не могли. Дальнейшие события развивались почти молниеносно.

Гладиаторы прекратили разминку, и Гай Канниций ответил:
– Клянусь Геркулесом, более наглой лжи я не слышал за всю свою жизнь! Где доказательства твоих подлых обвинений, ты –  жалкое скопление нечистот и паразитов?
Грубые слова вызвали общий хохот.
Предводитель неизвестных с голосом глашатая довольно проворно, несмотря на видимую немощь, выхватил короткий нож, спрятанный под черной туникой и заорал:
– На встрече с богами ты сам представишь доказательства!

В фантасмагорическом свете радуги завязалась потасовка. Практически безоружные, четверо гладиаторов и с ними два десятка «молодняка» принялись теснить нападавших, несмотря на то, что те все как один оказались вооруженными кинжалами.
Но тут наглухо запертые «ворота смерти» распахнулись. Оттуда на площадку Януса высыпали не менее двадцати пяти человек в доспехах, шлемах с глухими забралами и с длинными обоюдоострыми мечами. Положение защищавшихся стало отчаянным – несколько молодых капуанцев были убиты наповал. Тренировочные щиты разлетались в щепы. Кровь застилала глаза. Это было преднамеренное убийство.
Воинские наряды, следившие за порядком, находились на трибунах за высокой решеткой, а личная охрана Цетега – на подиуме. Поэтому поддержки ждать было неоткуда. Зрители в полной растерянности, затаив дыхание, наблюдали за ужасной и неумолимой бойней.

Безоружный Спартак рванулся в гущу схватки и как щенят раскидал не менее десятка нападавших. Он выхватил огромный меч у одного из налетчиков и на некоторое время привел остальных в замешательство. Кого-то он успел ранить: они были задержаны впоследствии, но, оказавшись наемниками с отрезанными языками, сначала ничего не имели возможности сообщить, затем были задушены при невыясненных обстоятельствах.
Однорукий «Глашатай», как только ситуация приняла неясные очертания, тотчас исчез и больше в Городе его никто не видел.
Кто-то из капуанцев, бывших в то время в раздевалках и, наконец-то, предупрежденных служителями, выскочил на подмогу своим. Это внесло дополнительную сумятицу в ряды нанятых убийц. Воспользовавшись ею, Спартак велел пробиваться к ближайшему проходу между трибунами. Там гладиаторы сломали перегородку и вырвались на улицу. Преследователи, уже не вполне уверенные, что являются таковыми, хлынули в пролом. Но, как оказалось, с единственным намерением не довершить свою мерзкую роль, а скрыться.
Одни, рассредоточиваясь, устремились по Этрусской улице к центральным переулкам, другие – в противоположную сторону. Гладиаторы, в свою очередь, бросились бежать кто к окраине, на юг, кто – к «Прозерпине». Бегущие буквально смяли и раскидали встретившуюся им толпу проституток и халдейских звездочетов, шедших на заработки от храма Венеры Милостивой к Большому цирку.

Капенские ворота были распахнуты настежь. Гай Меммий Гемелл отправлялся в Путеолы. Приказав остановить лошадей, он вместе со своим другом Лукрецием Каром наблюдал за необычной радугой.
То ли сами гладиаторы, то ли нападавшие (в суматохе трудно было различить), не мешкая, вытолкали прислугу и, не обращая внимания на стоявших подле господ, захватив коней и повозки, были таковы.

Между тем на подиуме Красс с мрачной улыбкой подошел к Цетегу и спросил:
– Кто этот неизвестный удалец, что разрушил чьи-то планы?
– Полагаю, дорогой Красс, что это тот самый новый учитель фехтования, о котором расползаются слухи.
– Почему ты так решил?
– Он находился во время неудачной шутки рядом с Батиатом.
– Такую жуткую резню ты называешь шуткой? – поморщился Красс.
– Но нам придется так это назвать, чтобы не сорвать Игры.
– Пожалуй, ты прав.

Вечером того же дня Цетег на квартире своей любовницы Преции не без раздражения заметил: «Война объявлена! И врагам известно о наших намерениях больше, чем мы предполагали».

В обновленных сенаторских списках на семьдесят четвертый год, куда, между прочим, впервые был включен Марк Туллий Цицерон, имени некоего Нумитора Квадранта обнаружить не удалось. Поиски по избирательным трибам также результата не дали. Первое имя неизвестного и якобы зверски убитого являлось явно устаревшим, вымышленным.
Водолазы в указанном месте (довольно мелком) никакого трупа не нашли. Произошедшее смахивало на хорошо спланированную провокацию.

Более того, Батиат после полудня встречался с Крассом и Цетегом: оба ему показались умиротворенными и довольными – каждый в скандальном эпизоде видел свою выгоду. Два наиболее влиятельных человека в Риме успокоили владельца Капуанской школы тем, что никакого серьезного разбирательства не планируется: все можно списать на галерных рабов, взбунтовавшихся в Остии и поднявшихся на судне вверх по течению, чтобы устроить беспорядки.
Красс вскользь поинтересовался:
– Кто этот твой расторопный сотник, сумевший повернуть неудержимую лавину вспять?
Батиат осторожно слукавил:
– Учитель фехтования, приехал с Родоса, ищет работу…
– Смотри сам, как с ним поступить, – сказал без всякого нажима Красс…

Заклейменные галерники оказались греками и фракийцами, часть их трупов нашли позднее на Помптинских болотах под Римом.
В целом события эти посеяли новые семена ожесточения, которые неизбежно должны были принести плоды ненависти. Поговаривали, что изувеченные наемники из каторжных рабов – дело рук Катилины, а операцию проплачивал аж сам Красс, что целью ее было убийство того самого молодца, который внес сумятицу в ряды нападавших. Слухами, как известно, полнится земля, а не истиной.

                Глава шестнадцатая
                В «Прозерпине».
                Тем же вечером

Страх охватил некоторых участников и очевидцев переполоха в Большом цирке. За последние четыре года, несмотря на явные внешние угрозы, положение в Республике заметно стабилизировалось. Хотя общественные проблемы и межпартийные распри не были даже близки к разрешению, они были загнаны в подполье – в подполье человеческого сознания. Люди делали вид, что ситуация улучшается. И вдруг в самом центре Рима произошел кровавый всплеск нетерпимости – не где-нибудь, а на официальном мероприятии в присутствии многих представителей элиты государства. Страх подстегивала и необъяснимость, загадочность происшедшего. Многие чувствовали, что последует продолжение. И это делало обстановку еще более мрачной и непредсказуемой.

На фоне таких настроений Батиат провел совещание со своими ближайшими сотрудниками. В зале подземной части гостиницы при закрытых дверях собрались за общим столом хозяин команды, Пантера, Канниций, Эномай, Каст, Крикс, Спартак и Марта. Был поздний вечер, и на  столе стояло разбавленное вино, финики, персики, виноград и клубника. Но никто ни к чему не притрагивался. В нишах стен горели яркие светильники.
Несколько часов назад Батиат получил записку от Цетега, смысл которой состоял в следующем: несмотря на досадное недоразумение, завтрашний день должен пройти так, будто ничего не случилось, и это можно рассматривать как приказ; меры безопасности и порядка будут усилены.
Батиат ознакомил присутствующих с содержанием преторского послания, прокомментировав его следующим образом:
– Друзья мои и соратники, я старался никогда не вмешиваться в политику. Главной моей заботой была прибыль от нашего предприятия и ваше здоровье. Однако сейчас политика вновь играет немалую роль. Старые раны не зарубцевались. На Капитолии в умах царит неразбериха. Поймите меня правильно, я сейчас не собираюсь судить, кто прав, а кто виноват – каждая сторона вложила свою лепту. Но наша школа, как вы знаете, имеет особый статус и подчиняется Сенату и уполномоченному им претору. Так что делайте выводы сами.
Помолчали.
– Ничего себе досадное недоразумение, – взял слово Канниций, – шесть наших товарищей лежат в морге и завтра их нужно будет хоронить.
– Это не твоя забота, – возразил Батиат. – По поводу похорон я сделал все необходимые распоряжения, а приказ претора нужно выполнять.
– Нас хотели просто всех перебить как цыплят, – произнес Эномай – человек вспыльчивый и агрессивный. – Я бы им завтра тоже показал, на что мы способны.
– Я ничего не имею против этого, но в рамках правил, – согласился Батиат. – Запомните, мы только пешки в чьей-то большой игре, и если мы поддадимся эмоциям, то нам придется несладко.
– Кому ты хочешь показать? – спросил Каст Эномая.
– Но кто-то за этим стоит, – пожал плечами тот. – Пусть не завтра, но добраться до этого негодяя или этих негодяев очень руки чешутся.
Пантера был мрачнее свинцовой тучи.
– Я с самого начала говорил, – почти прошептал он, – что у нас будут очень большие неприятности из-за этого человека.
Ланиста указал на Спартака. Воцарилось молчание.
– А я думаю, – прервал его коротышка Крикс, – что ты, Луций, просто ищешь, на кого свалить. Тебе должно быть стыдно, что ты сидел сложа руки, когда Спартак бросился без оружия нам на выручку и этим исход дела был решен в нашу пользу. И как бы там ни гневался Эномай, именно мы вышли победителями и разогнали эту неизвестно откуда взявшуюся жуть, а кое-кого и прикончили. Я, например, чувствую себя победителем, благодаря решительным действиям нашего гостя.
– Но откуда они узнали его имя? – не унимался Пантера.
– Ты рассказал Катилине и дальше поехало, – ухмыльнулся Крикс.
Пантера испепелил коротышку гневным взглядом.
– Разбирательство дела будет здесь, в Риме, – примирительно сказал Батиат, – да и мы у себя в Капуе обсудим происшедшее и примем решение… Но, по моим сведениям, никто не собирается поднимать шума. Инцидент замнут и вскоре забудут.
– Я знаю, что он здесь делает, – с таинственным видом продолжал гнуть свою линию Луций Пантера. – И это не то, что вы все думаете.
– А что мы думаем? – поинтересовался Каст.
– Что он спит с моей женой, – изобразил на квадратном лице натянутую улыбку  мрачный ланиста.
– Я тебе не жена, – в голосе Марты появилась едва заметная хрипотца. Так всегда бывало, когда она нервничала.
– А кто? – устремил на нее злобный взгляд Пантера.
– Здесь, кроме меня, одни мужчины, и мне грех стесняться сказать, кто я на самом деле. Да и не трудно догадаться. Не ты, Луций, первый и не ты последний. Но здесь мы собрались не обсуждать мое поведение. И поэтому я хотела бы спросить: ты часто в последние дни встречался с Катилиной, он от безденежья готов любому продаться, – так вот, не сговорились ли вы?
– Да будет тебе известно: он поставил на нашу команду немалую сумму, – оправдывался ланиста.
– Мне лишь известно, что он – заправский лгун и готов ради наживы на все, – парировала Марта.
– Как и твой любовник, – огрызнулся Пантера.
– Это неправда! Он – честный человек! И ничего дурного не делает.
– Пока, – уточнил более спокойным тоном ланиста.
– Мы всех выслушали, кроме нашего гостя Спартака, правда, о нем уже достаточно сказано, – переменил тему Лентул Батиат, пытаясь закончить ненужную перепалку.
– Я думаю, – начал уверенно Спартак, – что дело связано с вашей командой. Кто-то вас пытался запугать, но получилось неудачно.
– Почему же прозвучало твое имя? – спросил Крикс.
– У меня – свои планы, к нынешним соревнованиям отношения не имеющие, – уклонился он от прямого ответа. – Можно даже подумать, что мне кто-то подыгрывает. Не хочу раскрывать чужие секреты. Одно скажу: если бы целили в меня, то нашли бы более подходящий случай со мной расправиться. Чтобы у вас не было сомнений, что я здесь ни при чем, меня завтра в цирке не будет. Повторю, я уверен, что завтра выступать безопасно. А погибших товарищей мне искренне жаль. Но мой совет: если вы занимаетесь своим непростым ремеслом, то нужно быть готовым ко всяким неожиданностям и уметь давать сдачи. И последнее: от взаимных обвинений никому легче не станет.
– С последним постулатом я готов согласиться, – подытожил Батиат. – Как бы мы здесь ни спорили и ни ссорились, мы только еще больше навредим друг другу. Я надеюсь, что рано или поздно организаторов сегодняшнего кровопролития мы узнаем. А если нет, то осторожность и собранность никогда не помешают. Повторю, что Цетег обещал усилить охрану и подтянуть ее к арене. Завтра мы выходим как ни в чем не бывало. И только за это нам уже обещают премиальные. Кто-то желает что-либо добавить?

Никто не сказал больше ни слова. Уверенная речь Спартака подействовала успокаивающе. Разве они не привыкли рисковать? Зачем пустопорожние разговоры?
Стали расходиться, растворяясь в многочисленных переходах, коридорах и галереях огромного здания.
Владелец школы размышлял о том, как вовремя и незаметно сойти со сцены. В конечном итоге ему, видимо, это удалось, поскольку в ходе мятежа и потом его имя в хрониках не упоминается.

Когда Спартак и Марта остались в знакомом помещении, где их никто бы не решился искать, она спросила его:
– Зачем ты хочешь жениться на Марии?
Он уже давно не удивлялся тому, что она в курсе некоторых вещей, о которых ей не должно быть известно.
– Я хочу избавиться от твоих чар, Марта. Ты желаешь властвовать надо мною. Мне подчас кажется, что тобой овладевают силы зла. Такая жизнь тягостна.
– А где ты видел в мире добро?
– Может быть, и не видел, но я чувствую, что оно должно существовать. Я знаю: в моей душе нет ненависти, ибо ненависть мне противна. И Мария – совсем другая, нежели ты.
– Конечно, она на двадцать лет моложе. Твое увлечение Марией нельзя назвать любовью. И Мария никогда не любила тебя. Любовь не свойственна людям, – уверяла Марта, – они под этим подразумевают похоть. Ее привлекает в тебе и кое-что другое. Посуди сам: молодая женщина из глухомани бросает семью, увлеченная странником, у которого есть деньги, и, как он хвастливо заявляет, будущее. Ее дружок собирается в Рим! Как же было не размечтаться, не увидеть в тебе того идеального человека! Ведь Мария ничего не знала, кроме скуки и убожества захолустья…

В ту минуту Спартаку казалось, что Марта права. Однако только он оставался наедине с собой, ему думалось, что слова умелой гадалки и ловкой обольстительницы – сплошная ложь.
– Ты без меня пропадешь, Спартак, – часто повторяла Марта. – Я приведу тебя к успеху, потому что все пути к нему мне уже известны. Без моих подсказок ты не справишься. А коли мы добьемся своего, я отпущу тебя на все четыре стороны…
И он то верил ей, то сомневался. Он чувствовал: что-то очень важное она скрывает от него…

Ночью Спартак был у Марии, и ничего, кроме слов, они себе не позволили.
– У меня есть подходящая сумма, и я готов отправить тебя домой. Я подыщу людей, которые сделают обратную дорогу безопасной… А ты меня будешь ждать на Вилле Приведений или у ручья – с лампой. Я справлюсь с делом на 360 тысяч сестерциев и вернусь. И мы отправимся в те края, где нам никто не будет мешать.
Она отвечала, как будто невпопад:
– А я сегодня перевязывала раненых. И они мне были благодарны. Постепенно я найду себе место здесь и не буду никому в тягость… Ты же знаешь, что дома меня не примут. Я еще больше огорчу отца, если явлюсь. Пусть лучше он будет меня считать пропавшей. Меня не примет там никто. Я для них – отверженная. Разве только старик Тертий – мой дядя – будет скрывать меня в домике на ходулях?
Они вдруг рассмеялись, как им ни было горько.
– Я знаю, – продолжала Мария, – что без Марты тебе сейчас не обойтись. Только она может привести тебя к победе, хотя шансы не велики. Я ничего от тебя не хочу, только быть рядом… до конца. Все лучшее мы с тобой уже пережили, но оно всегда с нами. Я тебе не буду мешать, а ты просто пожалей меня…

В ту ночь Спартак спал один.


© Copyright: Михаил Кедровский, 2014
Свидетельство о публикации №214042001863