К критике литературной!

Переложение.

Сегодня в литературе уже не может быть и речи о какой-то выдержанности направления; все большее распространение получила эклектическая подражательность: немного от Достоевского, кое-что из Толстого и Тургенева и совсем чуть-чуть такого, что отдаленно напоминает Щедрина.
Можно понять, каковы подлинные стимулы такого рода литературной деятельности.
Писатель, идущий навстречу вожделениям обывателя, так сказать, состоящий при обывателе, - с одной стороны, и его «заказчик» - с другой стороны, эти две фигуры постоянные объекты перед работающим в творчестве. И можно найти этим отношениям точное, можно сказать, социологически обоснованное определение.
Творчество многих писателей-современников можно охарактеризовать так: «Это буржуазные писатели, пишущие для чистой публики…. Для этой публики и Толстой и Тургенев слишком роскошны, аристократичны, немного чужды и неудобоваримы…. Станем на её точку зрения,… и мы поймем современных писателей и их читателей. Они не колоритны; это отчасти потому, что жизнь, которую они рисуют, сама не колоритна. Они фальшивы,… потому что буржуазные писатели не могут быть не фальшивы. Это усовершенствованные бульварные писатели. Бульварные, те грешат вместе со своей публикой, а новые буржуазные лицемерят с ней вместе и льстят её узенькой добродетели».
И еще, - такие писатели убаюкивают «буржуазию» и обывателей в их золотых снах: «читателям от буржуазии и обывателей очень нравятся, так называемые, «положительные» типы и романы с благополучными концами. Так как они успокаивают их на мысли, что можно и капитал наживать и невинность соблюдать, быть зверем и в то же время счастливым».
Вопрос: что делать? Всегдашний наш.
В последние годы, в новом столетии, буржуазные начала стали определять образ жизни всего русского общества сверху донизу; решительно изменились не только материальные условия существования людей, но и само их мышление, их вкусы и ходовая мораль. Именно этот исторический сдвиг в нижних и средних слоях общества надо, предстоит исследовать русской литературе.
Мы прожили переходный период от феодализма к капитализму, это заняло большее время, чем было в других странах. С момента отмены крепостного права мы не изжили еще холопское сознание, рабскую настроенность общества и, вдруг, окунулись в безвременье. Находясь под воздействием сказочной идеологии - мы пребывали-таки в прежней неизжитой рабской и холуйской понятийной сознательности. По-прежнему лебезили перед «баринами» и боялись государевых слуг. И царь никуда не девался - как еще можно охарактеризовать «Вождя народов» не сравнив его с Грозным, с царем, каждое слово которого имело такое воздействие - вплоть до Колымы и лишения жизни!
И вновь мы возвращаемся к своему историческому прошлому и в сознании и во многом в быту! Опять «баре-бояре» появились, и снова слуги, служанки и холопы во множестве служат «боярам от денег». Ну, так как-жеж! Даже все судебные органы баринов защищают лучше, чем холопов! Скоро и выпороть холопа можно будет! А и уже холопов бьют запросто!
Такие наблюдения из жизни пока не видны в наших литературных кругах, в новых произведениях. Вся литература пока, как видно служит развлекательности публики, всего лишь! И о том не говорят литераторы и критики, может быть, не замечают. А есть такой факт: появления «нового» мышления, нового крепостнического и холопского сознания в людях, в обществе целиком!
Конец.

Рецензия на «Кто такой писатель, ВИдение, точка зрения» (Сергий Чернец)

"Мне кажется, что никакой писатель никогда не ставит себе столь глобальные задачи, как то ... облагородить человечество, сделать его лучше, духовнее и прочее.
Просто придумываешь себе героя и ...делаешь с ним всё, что захочешь. Помещаешь его в любое время, в любую обстановку и окружение, делаешь его красивым или уродом, богатым или нищим, благородным или подлецом...! Ну, просто как Бог (прости Господи!). Вот в этом и весь кайф писательства".
 
И в ответ на такую рецензию и на такую точку зрения: когда - «писатель не ставит себе никаких задач глобального характера» ответить можно из старой литературной рецензии на сочинения Чехова.
Вот, собственно,  сам текст, а уж ставил писатель Чехов себе задачи большие или нет решать вам:
«Чехов с молодых лет до конца своих дней был убежден, что инерция барской жизни - в широком смысле этого слова - несовместима с глубоким сознанием нравственной ответственности и, стало быть, (несовместима) с уважением к человеческой личности. Поэтому он всегда зло высмеивал претензии дворян на какое-то особое, привилегированное положение в обществе».

Вот и сегодня у нас новый строй жизни, вроде бы, а вернулось опять крепостническое барское сознание. Появились даже «графы и князья», сами себе печатающие документы и родословные. Отсюда и пренебрежение к людям - потому что все остальные - плебеи, смерды и пролетарии. Графу же должно гордиться. И это тоже показал Чехов в то далекое время:
«Формы претензий дворян бывали самые разнообразные, а сущность во всех случаях оставалась неизменной. И неизвестно еще, кто хуже: вздорная Олимпиада Егоровна Хлыкина, твердо верившая в то, что дворяне и сидят-то особенным, единственно достойным образом («Последняя могикантша»); или Павел Ильич Рашевич, который старался под дворянскую фанаберию (манию) подвести, так сказать, естественнонаучную базу и который, в конце концов, договорился до того, что «плохой Собакевич только потому, что он белая кость, полезнее и выше, чем самый лучший купец, хотя бы этот последний построил пятнадцать музеев» («В усадьбе»)».
Сегодня к «белой кости» причисляют себя не только богатые и миллионеры, тут появились и представители грубой физической силы - бандиты и криминал всякого рода. Но важно и показано Чеховым, что другая сторона общества, рядовые люди приобретают рабское и крепостническое мышление.

«Чехов видел в крепостничестве большое общественное зло не только потому, что были еще в его время люди, пользовавшиеся привилегиями, завещанными крепостной эпохой, и учреждения, охранявшие эти привилегии. Уже в своих самых ранних произведениях он больше всего обращал внимание на то, как мораль порожденная крепостничеством, живет в сознании и поведении его современников. Рабское в людях, их неспособность не то, чтобы защитить свое человеческое достоинство, но даже хотя бы почувствовать необходимость такой защиты - вот что было сердцевиной темы крепостничества в творчестве молодого Чехова».
 И мы видим сегодня возвращение этой темы в реальную жизнь: наши учреждения, суды и конторы, и даже больницы - более защищают богатых \или тех же «новых бояр». Но и рядовые граждане (перестав называться товарищи) уже не ищут и не настаивают на защите своих интересов, - ибо денег нет (ни на судебные издержки, проведение экспертиз и прочее).

Так же было в те времена, после 20-ти лет отмены крепостного права:

«В реальной действительности 80-х годов бывшие крепостные - старые и молодые - через много лет после отмены крепостного права, как бы по привычке, смотрели на помещика, как на полноправного господина и считали себя обязанными выполнять любую его прихоть.
Но бездумная, механическая покорность - это еще не худший дар прошлого.
Господская, барская жизнь немыслима без лакея - лакея не только по должности, но и, так сказать, по страсти, по сердечной склонности. Для таких лакеев не было и не могло быть ничего прекраснее господской жизни, и потому услужение господам они почитали за высочайшую честь».

Например, в рассказе «Капитанский мундир» описал Чехов:
« Портной Меркулов при одном воспоминании о камергерских, шталмейстерских и гофмейстерских мундирах испытывал священный трепет. Плата за шитье этаких мундиров была для его холуйской спеси почти оскорбительной, а расправа - наоборот, подлинным вознаграждением за труды.
Пьяный капитан Урчаев ударил Меркулова кием бильярдным, а на лице этого раба-лакея «плавала блаженная улыбка, на смеющихся глазах блестели слезы…».
«- Сейчас видать настоящих господ! - бормотал он. - Люди деликатные, образованные-с…. Точь-в-точь, бывало…. Эх, прошло, жена, мое время!... Не понимаешь ты ничего! Прошло мое время!».

Меркулов был «прав» только отчасти; расцвет открытого господского произвола, и выставляемого на показ «барского» разгула был в прошлом. Но, во-первых, и то и другое, хоть и не в таких, как прежде наглых формах, все-таки еще существует и в наше время, а во-вторых, - и это главное - барская жизнь «на широкую ногу» влекла и умиляла не только бывших лакеев при Чехове. Есть даже рассказ написанный им - «Отставной раб», где показано:
«Как Никифор Филимоныч, отставной лакей, рассказывает о донжуанских похождениях своего барина князя Свинцова, как о своем собственном «геройстве»: «В Петербурге мы с баронессой фон-Тусских большие связи имели и дитятю прижили». Он весь в прошлом, и потому сам по себе, так сказать, не страшен. Но его слушательница - сиделица Таня ушла в проститутки не без влияния его россказней».
Это рабское мышление развращает умы нового поколения: они думают, что так и должно быть - раз он богатый, «барин» (дипломы и корочки купил себе и всякие звания), - то надо к нему относиться с удвоенным уважением, почитать надо его и если ударит тебя по щеке - уж простить ему его слабости… рабское мышление уже приобретается половиной общества. Молодой Чехов выставил на свет божий традиционно-крепостническое в сознании своих современников. А сегодня эта тема совсем не освещена пока в литературе, в современной литературе.
Конец.