Гордиенки

  Гордиенко – семья благополучная. Муж – машинист электровоза, вкалывал за двоих.  Шура – рачительная хозяйка, аккуратная, чистюлька. В квартире всё блестит, нигде ни пылинки. Ежегодные ремонты, (побелка, покраска), бельё – абсолютная свежесть и белизна. Одежда у всей семьи всегда отглаженная. Двое детей вымуштрованы, дисциплинированы. Обувь снимается уже у самой двери, тут же вытираются следы, протираются подошвы. Просто стерильная чистота.
Шура – женщина среднего возраста. Глаза глубоко посажены, лицо бледное, худенькая. В минуты волнения, особенно радостного, лицо её преображалось. Глаза становились лучистыми, на скулах вспыхивал румянец.
Так было, когда осуществилось её заветное желание, мечта её жизни.
Они купили диван! Нежно-розового цвета с тремя подушками. Плюшевый диван, от которого в «зале» стало светлее, который «озарил» её комнату и жизнь.
Всем соседям, приглашённым посмотреть это чудо, Шура говорила:
«Вот именно такой, о каком я мечтала! Именно такой!» - и спешила укрыть сокровище стареньким, удивительно чистым покрывалом. Но заходили те, кто ещё не успел посмотреть, покрывало снималось снова и Шура, волнуясь, опять демонстрировала диван и опять приговаривала:
«Видите? Как раз такой, как я хотела!»
Женщины подъезда видели и понимали.
И даже сдержанная тётя Рая, возвратясь домой, села на табурет, и долго задумчиво смотрела на свой, видавший виды, старый дерматиновый диван.
Безоблачное счастье Шуры Гордиенко продолжалось всего два дня. На третий в коридоре раздался истошный крик:
- Люди, спасите! Да что же это такое!? Кто?
На крик выскочили соседи. Шура, потрясённая и бледная, приглашающим жестом раскрыла свою дверь. И даже не смотрела на ноги входящих, забывших разуться.
- Посмотрите! – трагически заламывала Шура руки и указывала на диван.
Прямо по центру диван был взрезан чем-то острым. Порез был, как зияющая рана!
Все молча и тупо смотрели.
- Кто это сделал? Зачем!? – всхлипнула Шура, - ещё вчера заходили люди, но все уже видели диван, и я его не раскрывала. А сегодня утром перестилаю покрывало, а там…  Шура горько зарыдала.
- Давай, Шура, я помогу тебе его зашить, - сказала тётя Рая.
- Дак разве так уж красиво будет!? – не унималась Шура.
- Да уж точно, это не носовой платок, так не починишь, всё равно заметно будет, - это Леоненчиха.
- Не убивайся, Шура, не рви себе душу, успокойся, - это Николаева.
- Да я бы, да я бы не знаю, что сделала этой гадине, - высоким голосом выкрикивала Таська, а в глазах её полыхали подозрительно яркие сполохи, не то испуг, не то удовлетворение.
Шура долго не могла успокоиться,похоже в душе её осталась острая царапина из-за такой человеческой подлости.
Гордиенки жили открыто. Ничего из того, что происходило в семье, не утаивалось, а обсуждалось на все лады всем подъездом.
Сам Гордиенко был нелюдимым, всё больше отсыпался после работы. Только в подпитии становился доступным, вступал в разговоры.
Шура говорила:
 - Мой-то, Сам, ишь, чё удумал! Чё, говорит, лежишь, как бревно? Другие мужики вон  говорят, и так и сяк пробут: и сверху жена, и всяко. А ты всё одно, пялишься в потолок! Сбесился мужик!
Шура всегда спешила. Выпалит вот так вот что-то и бросается развешивать бельё, мыть, выколачивать, протирать.
- Вот непоседа! – говаривала дородная Николаева.