Посредник. ч. 1. гл. 6. роман

                - 6 -


С отчаянья или от растерянности Захаров решил всё-таки ещё раз позвонить Валере из Госснаба. Он не стал этого делать из номера гостиницы, как сделал бы это раньше, а спустился на улицу и позвонил из автомата.
-Может, мне к тебе домой подъехать? – неуверенно спросил он Валерия.
-Не надо этого делать, - ничуть не комплексуя, сказал тот. – Ты где сейчас?
-У гостиницы “Юность”.
-Давай подъезжай на “Пушкинскую”. Встретимся у кинотеатра.
«Конспираторы хреновы! – обозлился Владимир. – Не столица Советского Союза, а Берлин “сороковых”».
Короткая аллея, ведущая к кинотеатру, почти пустовала. Народ тёрся в основном вокруг памятника Пушкину, где проходил очередной, а может, и два митинга. В другой раз Захаров покрутился бы внутри  зрелища, послушал непременный спор какого-нибудь “добропорядочного коммуниста” с подвернувшимся под руку “сраным демократом”, понаблюдал, не встав ни на чью сторону, - но сейчас ему было не до этого.
Он сел на освещённую солнцем скамейку, тёплую, удобную для всего напряжённого тела, вытянул ноги и замер в отдалении от всех событий, творящихся вокруг. До назначенного Валерой времени оставалось минут двадцать.

          
                *                *                *

Проза жизни. Второй раунд.

Район города, где Захаров жил с детства, назывался скучно: Вторчермет. Когда Володя с мальчишками забирался на пожарную каланчу, - там дежурил Валеркин отец, - он видел странную картину. Живой, разнообразный красками посёлок казался сверху одинакового  красно-коричневого цвета. Даже макушки деревьев и те ржавыми пятнами лишь дополняли общую картину. Совсем рядом с посёлком, будто истукан, испускающий в воздух вонь и ужас, громоздился металлургический завод.
-Помпеи, бля! – выражал своё мнение на пейзаж Валеркин отец, отсиживающий своё положенное время на высокой несуразной табуретке.
Володе слово было знакомо. В лавке, рядом с третьим бараком, среди разнообразных товаров – от ирисок “Кис-кис” до оцинкованных вёдер и печек-прачек – на стене висела репродукция картины ценою 1руб. 27коп., немного дороже, чем здоровая бутылка “Волжского”. Но картину никто не покупал, потому что она всем навевала страх.
Улицы в посёлке носили странные технические названия: Металлургическая, Мартеновская, Литейная, Доменная. Переулки, каждый по-своему имевший свои особенности и тайны, и  то: Коксовый, Шихтовый…
В начале 60-х, в пору Володиного взросления, словно подводя черту устоявшейся поселковой жизни, по закраинам улиц стали строить новую: с панельными пятиэтажными домами; стеклянными витринами магазинов, которые уставали протирать от гари и копоти, оседавших с труб завода. Как и положено, новая улица получила подходящее жизни посёлка название – Легированная. Посреди её, в небольшом скверике, огороженном основательным, чугунным литьём, поставили монумент сталевару. Чем-то он смахивал на покойного отца Володи, только вот уж больно празднично блестел всегда, поскольку отлит был из нержавеющей стали. На века.
А Валеркин отец получил от пожарной части  квартиру в новом доме. У них давно уже стояла под окнами “Победа”, цвета какао, а не “ЭМКА”, как раньше. Хотя та, единственная на все улицы машина и на всё Володино детство, которую доверяли помыть, а потом поваляться на нагретых солнцем кожаных сиденьях, - нравилась несомненно больше. У неё и имя оказалось подходящее, как у Валеркиной матери: Эммы Казимировны.
Но почему-то на посёлке семью Валерки недолюбливали. Во-первых, никто не знал, откуда они взялись, то есть никто Валеркиных родителей маленькими не видел, сопли им не утирал, с огородов не гонял. Во-вторых, мать Валерки нигде не работала. Ездила в Москву, привозила чего-то, приторговывала. «Барыжничала», - как выражались Володины соседи. А в-третьих, пожарная каланча и без Валеркиного отца не пустовала, а все уважающие себя мужики, работали на заводе. С огнём считались, но не боялись. И пожарных за их безделье жаловали не очень. А вот поди ж ты: и машина у него, квартиру получил, жена не переломилась а тут “волоёбишь на три смены, и голый Вася”.
Друзьями они не были никогда. Товарищами поначалу, потом одноклассниками – не более. Когда, ещё в начальной школе, Володя приходил из гостей от Валерки, мать, придя с работы, смотрела на него с непонятной жалостью, а однажды сказала: “Не ходил бы ты туда”.  Он не стал спрашивать “почему?”. Понимал уже, что живут они с матерью несколько по-другому.
Первый  конфликт с Валеркой (детские не считал) произошёл после денежной реформы. Вдруг цена на пончики упала в десять раз. Валерке повезло. Для него они стали действительно, почти бесплатными. А всё потому, что его родители будто предчувствовали, набивая огромную копилку Валерки почти ненужными монетами: “копейками”, “двушками”, “трюшками”… Пончик стоил тридцать копеек, стал – три. А монетки, которыми даже Володя особо не дорожил, так в своём достоинстве и остались. Валерка принёс пригорошню копеечных монет, накупил пончиков, в первую очередь Таньку угостил, потом других, а  обожравшись, устроил  “бомбометание”. Вот этого Володя простить не мог, будто это ему в лоб залепили жирным пончиком.
Дальше – больше. Класса с шестого Таньку не поделили.
«Ты чего её, как собачонку прикармливаешь?» - не зная как бороться с Валеркиными возможностями, злился Владимир.
 «А ты ей песенку спой, а я тебе на ложках подыграю:
“Купила мама Лёше отличные калоши,
  Калоши настоящие, красивые, блестящие”».
Калоши и вправду были чересчур блестящие, но никто в его возрасте в школу в таких не ходил, тем более, они оказались на размер больше.
А в пионерлагере, на танцах, впервые из-за неё сцепились. Дрались неумело, нехотя; все стояли вокруг и смеялись, в том числе и Танька.
Тогда оба записались в секцию бокса. И опять у Валерки хоть что-то, да не как у всех. Пусть шнурки, но и те с прибамбасами – в полосочку.
В “девятом” Валерка неожиданно стал налегать на учёбу. Мало у кого имелся учебник по физике Ландсберга, а он достал – все три тома. Конечно, их одноклассника Лёху, он, по причине врождённой изобретательности последнего и способностям к техническим наукам, переплюнуть не мог, но в отличники выбился потихоньку.
От Таньки не отставали оба. У Валерки, первого в школе, появились штаны с ширинкой на молнии. Они стояли в кругу парней, покуривали втихаря, а Валерка поигрывал молнией: расстегнёт-застегнёт. Парни хохотали, но завидовали.
Однажды они поняли, что не нужны Таньке оба. Валерка всерьёз обозлился. Как это часто бывало, сидели у неё дома, трепались о чём-то, но было чувство, что девушке из класса не очень весело и желанно с ними. Они встали и ушли. На улице распетушились.
«Ты чего пришёл, тебя звали?!»
«А ты? – может, не надо было ему это говорить (или раньше), но Володя ляпнул. – Сидишь, а у самого ширинка целый вечер расстёгнута».
«Ты… луку нажрался и припёрся, Ромео хренов!»
Дома Володя всё зло сорвал на матери:
«Вся кухня твоим жареным луком провоняла! Жрать что ли в доме больше нечего?!»
В десятом классе, как раз перед экзаменами, проходили соревнования. Вообще-то Володя боксировал в другой весовой категории. Валерка мог перекочевать и в следующую, ему и надо было пару-тройку бутербродов слопать, но там его поджидал такой бугай – мало не покажется. Он благоразумно и оставался на грани своей “весовой” – привычной. Захаров, чтобы схлестнуться с ним, сделал просто. Подвесил пару гирь на пояс, надел трусы пошире, прошёл взвешивание, потяжелел естественно и оказался в Валеркиной категории. Тренер удивился, но в суматохе дел, особо разбираться не стал. Не олимпийские игры.
«Ты с чего так поправился?» - удивился Валерка, когда они встретились в первом же бою.
Один раунд Володя соперника перебегал. Порхал, как Кассиус Клей. Успевал даже бросить взгляд на Татьяну, сидевшую вместе с другими ребятами из школы, среди зрителей. Всё  отслеживал, удары блокировал, а в конце раунда и вовсе послал Валерку в нокдаун. Тот стоял на коленях, с удивлением глядел на него и ждал спасительного гонга.
«Ты чего носишься, как угорелый? – спросил Володю секундант Лёха. – Побереги силы-то. Два раунда впереди».
А без  гирь в штанах было легко и весело.
Во втором раунде Валерка стал давить его массой. Дохнуть не давал. Володя же ощущал  как немеют ноги. Тогда и пропустил тяжёлый удар в живот. Охнул, осел на ринг. Но отудобил. Поднялся, стал чего-то размышлять, планы строить. А тут – правой в челюсть.
Он очнулся за канатами. И, похоже, лежал там долго. Совсем рядом сидела Татьяна и глаза её были полны слёз.
«Как же ты тут оказался?» - кажется, спрашивала она.
«Где?» - не понял он.
«В этом “весе”. Он же тебя килограммов на десять тяжелее», - а Валерка принимал на ринге поздравления.
«Победу нокаутом одержал Валерий Ленский!» - на весь зал разносился голос диктора.

                *                *                *

Несколько лет назад, готовя документы по предприятию “Фарада” и включая нужного человека в список учредителей, Владимир с удивлением обнаружил, что Валерка и не Ленский вовсе. Всего-то одна буква “а” была вставлена в его фамилию, но изменила её так, будто человек сделал пластическую операцию. Теперь он жил, как Валерий Леанский, и наслаждался этим.
Валера появился откуда-то из кустов. Пролез, встряхнулся, оглянулся по сторонам.
-Здорово, - лениво протянул он вялую лапищу, подойдя к Володе.
-Привет.
-Рассказывай.
И Володя с пятого на десятое попытался объяснить ситуацию.
-Деньги откуда? – прервал его Валера.
-С Прибалтики.
-Сумма?
Володя нехотя назвал.
-Ну, ты и дурак. Куда ты влип?! Это тебе не через канаты пару раз вылететь.
«Вот гад! – удивился Владимир. – Вспомнил таки. Хотя и я не забыл».
-Чем только твоя бухгалтер думает.
-Не думает.
-Что так?
-Крези.
-Не понял.
-Крыша у неё съехала.
-А ты, значит, решил помочь нацменьшинствам. Они же одной ногой уже от Союза отвалились.
-Можно подумать, тебе эта власть нравится.
-Меня устраивает, что её нет.
Захарову тоже, в общем, была безразлична судьба империи. Её целостность, реальность, могущество. По большому счёту она его не касалась. Но представлялось, что он игнорирует её по-другому, без презрения что ли, не как Леанский.
-Вы там, в провинциях, втихаря родину, оказывается, продаёте? – Валера шутил тяжело, нехорошо как-то. Вздохнул. – И здесь не легче. Как с цепи сорвались все. Тут один …мович эшелон с металлом заныкал где-то на северных просторах.
-И что?
-Ничего. Здесь другими мерками живут. Чего-то он знает этот Хацман, выжидает, раз так нагло себя повёл. Не до долларов и моржи со сделки, хоть бы рубли вернуть. У меня ощущение: нет-нет что-то случится. А у вас там как, на местах?
Владимир пожал плечами.
-Никак. Живём потихоньку. Предприятие  гляди того рухнет, не платит никто. Я и решил подлататься. Но не похоже, что банкир собственноручно всё учудил. У него глаза такие грустные…
-У нас у всех грустные, с вавилонского плена. Верь больше. Короче, так. Разборок не миновать. Кстати, ничего за собой не заметил?
-Хвоста что ли, - усмехнулся Владимир.
-Я тебя серьёзно спрашиваю. Сидим тут…
-Сам место назначил.
-Объясниться легко. Митинги кругом. Вот встретились: представитель “славянофильствующей чёрной экстремы” и “русофобствующий демократ”. Решили трубку мира выкурить.
-Хацман фотографии дал, - Володя открыл дипломат.
-Не вынимай, так посмотрю. Дела-а. С этими-то у тебя какие отношения? – он кивнул на сотрудников журнала.
-Никаких, случайно познакомился.
-Известные в Москве люди. Мамонты ископаемые. Последние из могикан. Интересная картинка получается. А им, небось, представят эти фото, скажут, что ты агент МАСАДа, - он демонстративно повернулся к туристу, щёлкающему фотоаппаратом  направо и налево. – Товарищ, мистер, не хотите сфотографировать израильского шпиона?! – что в нём всегда нравилось – это его бесшабашность. – Слушай, Захаров, дело-то совсем гнилое. А я тут с  тобой рассиживаю. Ладушки. Кое-чего мы уже прояснили.
-Кто это “мы”?
-А вот это тебе знать не обязательно. Вечером, ровно в восемь, стой на четвёртом перроне Ярославского вокзала. С хвоста, в районе третьего вагона. К тебе подойдут. В восемь десять уходит электричка. Прокатишься до Мытищ хотя бы, проветришься.
-Зачем?
-Посмотришь, не пасут ли тебя. На эти “бабки” столько, наверное, контролёров. Всё понял? Не прощаюсь. Увидимся, надеюсь. Как там дома? Сто лет не был.
-Завод встал. Почище теперь. Памятник сталевару украли, похоже, в металлолом сдали. Слушай, а ты Татьяну не встречал больше?  Говорят,  уехала из города.
-Не забыл ещё. Как-то раз в поезде вместе попали, в одном вагоне “СВ”.
-И что?
-Поменялись местами, вместе ночь коротали.
-И что?
-Ты чего, маленький? Трахнул её пару раз. С тех пор больше не встречались. А ты говорил: “Ширинка расстёгнута”. Знамение было. Позвонишь, как дела будут складываться, - и он ушёл, но уже по аллее, как свободный человек свободного солнечного города.

Площадь трёх вокзалов и раньше благопристойностью не отличалась. Разве только “Ленинградский” выделялся своей строгостью, некоторой чопорностью, неспешной публикой, редко обременённой громоздкой поклажею. А уж если случилось, то на каждого Басилашвили найдётся персональный носильщик, впрочем, как и разгримированному Ленину, смахивающему на Лаврова. На “Казанском” – вообще тарабарщина: халаты, тюбетейки, пёстрые шаровары, калоши на босу ногу. Сядут посреди перрона в кружок, галдят, чаи гоняют. А на “Ярославском” вечно бегом и наперевес. С битком набитыми сумками: “хватай мешки, вокзал отходит!”. И везде тебя будто мордой тыкают: здесь ты не наш, потому что кость не белая; там – физиономией не вышел, от их гортанных криков вздрагиваешь; тут – все свои, с родным “чай, не опоздаем”, но вечно униженные набегами на сытые московские магазины, потому что дома шаром покати. “Длинный и зелёный, мясом начинёный”? “Нет, не перец фаршированный”.
Теперь и подавно. Если носильщик из бывших коммунистов попался, то имеет право Олега за его рвение в Верховном Совете и на хрен послать. С другой стороны и Ленин мог на неприятности нарваться, лучше уж задворками, по старой конспиративной привычке.  “Казанцы” выхаживали по перрону так важно, словно, отомстив Ивану Грозному, взяли Москву. Они и разговаривать стали демонстративно на своём языке с трудом вспоминая забытые слова и со злости матерились русским матом.
А на “Ярославском” всё осталось по-прежнему. Ассортимент только расширился. Пёрли из Москвы даже то, что раньше могли привезти сюда сами.
И на каждом шагу пели песни, читали стихи, чего-то пытались всучить – не задаром, конечно.
-“И твой вагон оранжевым обводом
   Уткнулся в надпись «ПЧМ»,
   Где не хватало вопросительного знака…”, - подвывал какой-то юнец. – Спасибо, премного благодарен, - вежливо реагировал он на каждое шуршание купюры, брошенной в коробку перед ним.
Как назло, на родном вокзале Захарову встречу и назначили. Может, и специально, будто уезжать собрался из этой долбаной столицы.
Он стоял, гадая, кто к нему подойдёт. На зоне, в молодости, он видывал всяких. Кто теперь мог разрулить ситуацию, представлялось с трудом. Шушеры разной крутилось по стране с избытком, одни “напёрсточники” чего стоили. Копылей вот было мало. Повымерли все. Но свято место пусто не бывает.
Захаров стоял нынче без опознавательных знаков, крутил головой туда сюда, потом успокоился. Узнают и так. Пытался настроиться на волну, но не получалось. Чужая оказалась волна, с жуткими помехами.
Володя сразу понял: этот – по его душу. Человек шёл от “головы”  состава, навстречу людскому потоку, остановился неподалёку. Плоская сумка “через плечо” сбивала с толку. Там могло лежать, что угодно: документы, книги, инструмент или “Макаров”. Одет, как все: кроссовки, джинсы, рубаха в клетку, рукава небрежно на пару оборотов закатаны. Он будто вышел из электрички, всё не понравилось ему здесь, стоял и раздумывал: “Не поехать ли дальше?” Захаров впрямь напугался: «Сейчас сядет и уедет. Надо подойти», - даже не сомневаясь, что это нужный ему человек. Надеялся на какое-то общение. Подошёл, не нашёл ничего другого как попросить:
-Прикурить разрешите.
Нужный человек не предложил зажигалку, а вынул изо рта сигарету, опустил её на уровень пояса и держал так кончиками двух пальцев, указательного и большого, оттопырив другие. Захарову пришлось согнуться в три погибели, он попытался прикурить, а не получалось. Начал раздражаться, выпрямился, их взгляды встретились,  наконец.
Поначалу показалось, что его взгляд просто безразличен. Так глядят с высоты смотровой площадки на далёкое, одинаковое – насколько хватает глаз – море: отпуск кончается, деньги на исходе, бабы опостылели. Но глаза. Они, как рыхлый чёрный мартовский лёд таили опасность. Вдобавок, дежурная враждебность, готовая показать зубы.
-Я Захаров, - представился Владимир. Попытался объясниться.
-Стой и не кукарекай, - оборвали его на полуслове. – Мы пробили  проблему. Это дело требует крови.
Владимиру стало не по себе. Да ещё спиной чувствовал, что кто-то дополнительно страхует ситуацию. Обернулся, заметил невдалеке резко повернувшегося спиной человека.
-Я не понял. Ты чего вращаешься? Смотри сюда, -  компаньон дёрнул молнию на сумке, она взвизгнула. Вынул тонкий, изящный кожаный ремень, протянул Захарову. – Завтра утром передай его Лёве. Скажешь, что на таком же вздёрнут его дочь. А это его экземпляр.
Захаров стоял посреди перрона, держал в руках ремень. Подскочила бабёнка, ухватила один конец, пощупала:
-Почём?
Вокруг веяло абсурдом.
-Завтра суббота, - попытался оттянуть события Владимир.
-Ничего, потом отгул возьмёт. Ему позвонят.
-А если я откажусь от ваших услуг?..
Нужный человек осклабился, обнажил зубы.
-Хозяин – барин. Но ребята уже заряжены. Бабло потрачено. Придётся платить. Правда, меньше, чем при положительном решении вопроса, но тогда из своих. Есть чем? Короче. Вот телефон, завтра свяжись. Через две минуты твоя электричка. Доедешь до Мытищ, мой человек присмотрит за тобой. Всё ли у тебя за спиной чисто.
Захаров опять непроизвольно обернулся. И в том человеке, страхующем их, узнал сына.
Места в вагоне электрички оказались все заняты. Митя стоял в тамбуре, курил, отвернувшись к дверному окну. Не зная как себя вести, Захаров встал за его спиной, тоже закурил.
-Здравствуй, Митя.
-Привет.
-Работаешь?
-Работаю.
-С этими? Ты же учиться уехал.
-Вы с матерью вспомнили обо мне когда? С кем ты её не поделил, что в один день из дома сбежал. Весь при делах был, что же меня с собой не взял?
-Тебе учиться надо было.
-Ты многому научился, что к нам за помощью подался.
-К вам?
-А куда? Не на Лубянку же тебе идти.
Захаров старший увидел отражение лица сына в стекле. Оно выглядело размытым, неузнаваемым. Он положил руку на плечо Мити.
-Руки убери. Раньше надо было чаще общаться, а не гири пилить, - он обернулся. Отчаянье в глазах, а у Владимира мурашки по спине. – Тебе выходить скоро, отец. Иди, я присмотрю. Не обращай на меня внимания. Никогда не думал, что ты под такие бабки подпишешься. Слушай, неужели невдомёк никому, что у нас в стране творится? Куда катимся? Ладно, разбежались. Мать давно не видел?
-С тех пор.
-Понятно.
Владимир подумал с горечью: «И маскироваться не надо, что мы знакомы. На самом деле – чужие», - а в Мытищах вышел и вовсе с упавшим сердцем. Неожиданно вспомнил давнюю их семейную поездку в Москву, когда Митьке было лет пять. Они проезжали этот городок, сын не успел прочитать вывеску на вокзале, домыслил:  «Мытыши».
Захаров оглянулся по сторонам, ища сына, но его в поле зрения не оказалось.

В нарушение всех установленных для евреев правил, Лев Хацман в субботний день вышел на работу, если одинокое высиживание в собственном кабинете “рухнувшего” банка можно назвать работой.
-Вот и Вас события сделали одним из многих, таким, как все, - он встретил Владимира этими словами стоя у окна с раздвинутыми шторками жалюзи.
Утро, солнце, август – эх! Если бы не проблемы, в которых – Владимиру хотелось надеяться – Лев Хацман виноват не был.
-Я всего лишь посредник, а оказался крайним, - ответил Владимир, хотя ощущал себя именно в эпицентре, в сгустке вихревых потоков энергии, куда направлены вектора действий стольких сил, что не приведи Господь оказаться кому на его месте.
Всю ночь Захаров промучился почти без сна. А рано утром позвонил “бригадмильцам” и отказался от их помощи, отлично понимая, что теперь сумма потерь может не уменьшиться, а возрасти. Он делал ставку на Хацмана, а на кого тот?..
Лев стоял у окна, неподдельно держался за сердце, а Захарова подмывало открыть “дипломат”, где лежал длинный, змеёй вьющийся ремень. Сам не понимал, зачем хочет сделать это.  Показать своё благородство? Неиспользованный довод? «Как бы тебе самому этот ремешок не пригодился», - мелькнула у Владимира невесёлая мысль. Ещё вчера вечером он позвонил Лёхе и попросил примчаться на машине сюда, чтобы сделать Лёве некий сюрприз.
-Я видел, Вы приехали на машине? – спросил Лёва. – Она Вас ждёт? У Вас здесь друзья, знакомые? Хотя, что я спрашиваю. Чем они угрожают мне? Вы уполномочены передать?
-Уже ничем.
-Вы отказались от их услуг?
-Отказался.
-Это будет стоить Вам определённых денег, - задумчиво произнёс он и подошёл ближе. – Знаете, я ведь тоже пятая спица в этом колесе истории. Мы сегодня говорим на каком-то другом языке. Библию не цитируем. Хотя трудно удержаться: “Суета сует, сказал Екклесиаст, всё – суета!”i
Захаров открыл “дипломат”, выложил ремень на стол.
-Предлагали передать.
-Что это?
-Ваш экземпляр. Другой - они заготовили для Вашей… дочери.
Хацман стиснул волосатые кулаки, с первобытной злобой двинул ими по столу.
-Пропади всё пропадом! Ну, почему я, Лев Хацман должен финансировать их сомнительные мероприятия, которые не кончатся ничем хорошим, уверяю Вас! Потому что я старый добропорядочный коммунист? И не уехал в Израиль, куда звала меня моя мама?! Вы, Володя, можете ответить хоть на один вопрос? И я не могу, - он встал, видимо, решив для себя нечто важное. – Конечно, лучше, если здесь находился бы Ваш главный бухгалтер. Нужна её подпись.
-Она в машине, внизу.
-Вы предусмотрительный человек. В отличие от меня, старого дурака еврея. Так зовите её сюда.
«Чего мне стоила эта предусмотрительность, - усмехнулся Владимир. – А уж Лёхе!»
-Давайте спустимся в машину, - предложил он банкиру.
-Вы хотите меня выкрасть.
-У меня друг за рулём, он погуляет пока, а Вы сядете на место водителя.
-У Вас плохо с юмором, а это верный признак, что у Вас проблемы. Я уже ничего не боюсь, - он замялся, - разве лишь предстоящего понедельника.
-А что в понедельник?
-Вам это надо?
Галина сидела в машине, пристёгнутая ремнём, смотрела через открытое окно на солнце, блаженно улыбалась. Лёха стоял около машины, курил, нервничал.
-Мы куда-то поедем? – спросил Хацман.
-Нет.
-А почему она пристёгнута?
-Так спокойнее.
Они залезли на заднее сиденье: Лев – наискосок от главбуха, Захаров – позади. Банкир вынул бумаги, дал Владимиру на подпись, потом передал Галине.
-Извините, не знаю Вашего имени отчества.
Та глядела сквозь него, не переставала улыбаться, но и не совсем понимала, чего от неё хотят.
-Галя, поставь свою подпись, вот здесь и здесь, - Захаров через щель между сиденьями контролировал ситуацию.
Кажется, Хацман всё понял.
-Давно не встречал такого счастливого существа, - он повернулся к Владимиру. – А Вы странный человек.
-Я повторяю: всего лишь посредник.
-Между её состоянием и моим, - Хацман произнёс эту загадочную фразу, забрал документы и вылез из машины. – Уезжайте отсюда. Вот-вот здесь начнётся сумасшедший дом. А вам это надо?!

Глубоким вечером они вернулись в свой город. Довезли Галину до дома. Захаров поднялся проводить. Долго не открывали. Потом кое-как открыл её муж. В жопу пьяный. Он обнял обоих, потащил к окну.
-Танки! Гляди, танки!
За окном стояли друг за другом “девятиэтажки”. Их плоские крыши освещались огромной августовской луной. Лифтовые надстройки на крышах на самом деле смахивали на чёткий строй угрожающего вида объектов.
-Правда, танки! – Галина пригнулась и ползком, ползком начала передвигаться от окна вглубь комнаты.

Впервые за последние дни  Захаров спал ночь удобно. Он не выполнил условий сделки, не получил прибыли, а лишь убытки: “бригадмильцам” и Паулю  неустойку  надо было платить. Он не понял до конца, но догадался, что Арцис играл какую-то тройную игру.
Захаров спал спокойно, не зная, что утром в понедельник проснётся в другой стране, ведь впереди у него ещё оставалось безмятежное воскресенье.


Конец первой части.
 

               


Рецензии