Посредник. ч. 2. гл. 1. роман

       ЧАСТЬ ВТОРАЯ


                -  1  -

Напутствие босса Владимир Захаров выслушал без особой радости, но хладнокровно.
-В Красном Бору живут только те, кто сидел, сидит или планирует сесть. Но у нас нет другого выхода. Ты должен вернуть леспромхоз к жизни. Не зря же мы его контрольный пакет акций прикупили.
По серьёзному делу Владимир соскучился. Все эти пять лет после событий 91-го, он, конечно, не сидел, сложа руки. Ещё тогда спокойно, без сердца, уложил в голове произошедшее с ним и постарался забыть. Жил скромно, держал ухо востро, чтобы опять не попасть впросак. Его предприятие “Фарада” закрылось, машину и квартиру продал, чтобы с долгами рассчитаться, поэтому назначение в новой своей фирме воспринял с воодушевлением. В городе его ничто не держало. Да и город, как и государство в целом о своих жителях не сильно печалился. Учителя работали продавцами, химики – дворниками, физики и лирики – сторожами.
Этому повороту судьбы Захаров не удивился. Надеялся, что справится. Не на пустом же месте восстанавливать собрались. Его дело: организовать всё заново, а вернее – по старым, отработанным при советской власти технологиям и порядкам. Не лес же валить его туда посылают.
В 1993 году под грохот пушек и истошные вопли нерусской интеллигенции “добить гадину!” они – совместное с немцами предприятие “Транслес - TG” – под шумок выкупили контрольный пакет акций Красноборского леспромхоза. Часть акций имел и Захаров. Мог иметь больше, даже других предприятий, если бы не совпал период активной распродажи с его личными финансовыми трудностями. Ждали-пождали три года, ещё акций приобрели и решили: пора подвинуть местных аборигенов с руководящих постов.
Показав, кто в доме хозяин, собрание перевыборное не на посёлке сделали, а в районном центре Керженске. Рабочие, хозяева оставшегося пакета акций, вовсе не приехали. Их интересы представляли по доверенностям бывший теперь директор Игорь Сергеевич Хапков, да его помощник с левобережного цеха Фомин.
И вот Владимир Захаров впервые ехал в леспромхоз знакомиться, работать, жить.
Чем дальше машина пробиралась на северо-восток области, тем непривлекательнее  становился ещё бледнолицый июньский день. А когда углубились в керженские леса, уезжая от падающего далеко позади солнца, вышли на короткую остановку, - всё вообще показалось блёклым, а воздух ознобистым. Захаров стоял полный колебаний, словно на распутье, водитель не торопил его, знал о неожиданно изменившихся жизненных планах заместителя директора фирмы, сочувствовал.
-Говорил, надо утром выехать. “Успеешь, успеешь”. Приезжай теперь затемно.
-В райцентре переночуем, а утром в посёлок, - Владимир лукавил. Июньские дни длинные, вечера светлые, но была пятница, и приезжать под вечер в гулящий посёлок не хотелось.
Из гостиницы выехали на рассвете, а когда пересекали мост через суровую, с утра свинцово-тёмную реку Кержунь, в небо уже выкатило солнце. И всё изменилось вокруг. Захаров опустил стекло, откинулся на сиденье, устремил взгляд на реку, вдоль и навстречу которой они мчались. Песчаная, светлая дорога лежала широко, свободно. Так же располагались высоченные, тёплого цвета сосны, стоящие на таком расстоянии друг от друга, что ощущался простор.
-Рай природный! – выразил своё отношение водитель.
Воздух казался сладким, а настроение у Владимира было, как после первого бокала шампанского. Они подъезжали к посёлку Красный Бор.
-Останови, - попросил Владимир.
Он вышел из машины, снял с головы бейсболку, разве что не поклонился реке, бору, небу, - царству такой естественной природы, какая не встречалась ему давно, наверное, с детских лет. Каких людей намеревался встретить он здесь? Тех, с картин, давно виденных на выставке художника Васильева? Мужчин с пронзительным взглядом из-под светлых, кудрявых до плеч волос? С бородами, облитыми проседью. Женщин – с огромными глазами, лицами любопытно и вопрошающе повёрнутыми вслед?  С полными студёной воды вёдрами на коромыслах. Глядящих сквозь чистые окна с резными наличниками? Отзывчивых к его одиночеству и не скупящихся на доброе слово?
Захаров  сел в машину, увидел мужичка, вылазившего на верхнюю кромку овражистого берега. Крикнул ему:
-Контора леспромхоза, где тут у вас?
Мужик не спеша преодолел расстояние до машины, примерился взглядом.
-Так посадите, покажу, - он с достоинством уселся на заднем сиденье, скомандовал водителю. – Трогай, земеля. Тут и сворачивать никуда не надо, дорога аккурат в контору упрётся. Никак директор новый?
-Как догадались?
-Заждались уж.
-Вас как величают?
-Меня-то? Пустобрёх я. Ты не удивляйся, здесь все, даже бабы погоняло имеют. Вот у бывшего директора кликуха Хапок.  А я стишками балуюсь, иногда чего и посерьёзней напишу. Не приспособлен к топору-то, - уже проезжали  котельную похоже, башню водонапорную, почти въезжали в посёлок. – Ты вот что, - тронул пассажир Владимира за плечо, - высади меня тут. Наказ дам один. Дом тебе определили, так ты,  как въедешь, запасной выход сделай. Схрон.
-Зачем?
-А не ровён час убивать задумают.
Водитель заржал довольным смехом, радуясь, поди, что высадит сейчас Захарова, развернётся и уедет в привычный родной город.
-Ружьё там, в сумке спортивной, - весело напомнил он. – Охота здесь, наверное, знатная. Пока от моста едем, пару зайцев через дорогу прошмыгнули. Видели?
-Видел. Вон контора, давай, подруливай.
Похоже, его ждали, хотя в это субботнее утро посёлок выглядел обеднелым, безлюдным. Отупелый мужик сидел на крыльце, одинокая старушка подметала асфальтированную площадь перед конторой. Подняла голову, пожаловалась Захарову.
-Смотрю на этот асфальт и горюю. Раньше для своей коровы по стожку здесь накашивала, - она, будто извиняясь за откровенность, успокоила. – У меня сейчас овечка, да козёнки. Хлопот меньше.
Здание конторы смахивало на дебаркадер, вытащенный на крутой берег сушиться под тёплым солнцем.  Когда-то, покрашенное белой и голубой краской, оно являлось, видимо, и райисполкомом, и местом паломничества; сейчас сюда тянулись по привычке, да из любопытства. Пришествие Захарова казалось интересным, и все, у кого хватило сил в это субботнее утро, подтягивались к “храму”.  Владимир вошёл в контору, переполненную речным воздухом. Блики солнца играли на крашеном полу. Поднялся на второй этаж. Палуба налево и направо, кабинеты-каюты, распахнутая дверь насквозь через коридор, где угадывался если не балкон, то веранда. Он прошёл туда, и его взгляду открылся отложистый длинный спуск к реке Кержунь. Холмы и овраги по ближнему берегу, лес - на другом, который стал теперь предметом его жизненных интересов.
Где-то рядом надрывался телефон. Отложив эйфорию, Владимир направился в приёмную. Там, впившись в трубку, женщина объясняла кому-то:
-Я человек-то здесь посторонний, досок зашла выписать. А нынче суббота, нет никого.
Почему-то, Захарову стало скучно. Он позвонил бывшему директору, сообщил о приезде, спросил, куда ему теперь. Тот посетовал, искренне или для проформы, что “вчерась ещё ждали”, объяснил как проехать, сказал, что там встретят, дом откроют.
Всё, что с высокого крыльца конторы и с балкона представлялось перспективой, оказалось обманом. Девственной глушью, одноэтажностью и приземлённостью отличался посёлок, окружённый сосновым бором с вековыми деревьями, устремлёнными ввысь, и очерченный широкой, вольной рекой Кержунью. Облезлые собаки, да запылённые взгляды сопровождали его недалёкий путь к новому жилищу.
На крыльце бревенчатого, небольшого – в три оконца на улицу – дома сидела молодая женщина, потягивала пиво из кружки, покуривала, с вызовом всему наслаждалась своим одиночеством и независимостью. Неподалёку, через пару домов, Захаров увидел пивной павильон, подумал с неудовольствием: «Соседство!»
-Меня Хапок помочь попросил. Прибраться, показать всё. Лена меня зовут, - она поднялась со ступенек, допила пиво, поставила кружку на траву, протянула руку и оказалась стройной, симпатичной особой.
-Что-то Вы неуважительно директора величаете.
Лена  посмотрела на него  оценивающе,   будто  хотела сказать: «Самого-то  тебя   как  звать-величать будут?» Вместе с водителем выгрузили вещи, занесли в дом. Он торопился.
-Ну, я поехал. Счастливо Вам тут, - они попрощались, и машина, подняв пыль, помчалась обратной дорогой, оставив Захарова наедине с новой жизнью.
Пока таскали вещи, часть оставляя в сенях, часть в маленькой прихожей возле печи, Владимир не успел присмотреться к своему жилищу. Теперь вошёл вслед за Леной, огляделся. Кто-то жил здесь совсем недавно, может, ещё весной. Двойные зимние рамы вынуты, на одном из широких подоконников, ландыши засохшие в гранёном стакане. На выгоревших от солнца в окна обоях, тут и там тёмные прямоугольные пятна от рамок, наверное, под фотографии. Пара стульев у непокрытого стола, отодвинутые ровно настолько, чтобы удобно присесть. В старом шкафу с узкими стёклами, книги. Два стакана в алюминиевых подстаканниках. Другие мелочи, к которым хотелось присмотреться. Комната небольшая, на два окна, третье – за фанерной перегородкой, там, скорее всего, спальня.
-А кухня где?
-За печкой. Летом в сенях можно готовить. Плита есть. Газ привозной, в баллонах.
Лена медленно бродила по дому, останавливалась в задумчивости, водила пальцем или ладонью по крышке стола, по стёклам шкафа…
-Одни приехали?
-Один.
-Жена не пожелала из города в нашу глухомань?
-Не женат я.
-А я выросла в этом доме, мама здесь покойная жила, отец. Попросили, теперь буду Вам сдавать.
-А сами где живёте?
-В мужнином дому.
-Замужем.
-Как сказать.
-Муж-то есть?
-Как не быть. Сидит вот только. Так что Вы уж извините, я по старой памяти иногда сюда буду приходить. Я бы сама тут жила, да неудобно же Вас в тот дом, при живом-то муже. И так разговоров не оберёшься.
-Слушай, Лен, ничего, что я на “ты”?
-Здесь по-другому и не разговаривают.
-Обои бы сменить. Реально это?
-Чего ж. Сходи, магазин недалёко. Выбери сам. Вмиг оклеим. Ничего, что я накоротке с тобой разговариваю?
-Тэт а тэт можно.
-Это как?
-Наедине.Так я сбегаю. Выбрать там есть что?
-Я твоих вкусов не знаю. Возьми, что повеселее. Я в мелкий цветочек люблю, - она подошла к окну, растворила его настежь. – Вон, в палисаднике растёт. Видишь, голубенькая. Герань полевая, - Лена вздохнула, - совсем всё заросло. Ещё незабудка есть такая, махонький цветок. Или фиалка, только садовую не люблю, неправдашняя она. Луговая мне нравится. Да только вряд ли с такими цветками обои-то есть. С розами чай огромными или с георгинами.
С неокультуренными цветами обоев не оказалось. Захаров зациклился на поставленной перед ним задаче и просил продавца посмотреть ещё чего-нибудь. Та не выдержала, сдалась.
-Себе оставила, да ладно уж. Потрафлю новому начальству. Откудова узнала? У нас, милок, не город. Быстро всё до сведения доведут.
На светло-зелёном фоне росли белые непритязательные ромашки. Маленькие, полевые.
Через час работа закипела. Пласт за пластом, слой за слоем снимали со стен следы прежней жизни. Лена облачилась в халат, вынутый из старомодного комода. Он был ей немного тесен на груди, она всё застёгивала пуговку, а та вновь вылезала из петли.
-Я ещё девчонкой в нём ходила, - оправдывалась она. – Мал уже теперь. Знала бы, что клеить будем, другое чего надела.
-У Вас дети есть? – Владимир нет-нет, но бросал взгляд на её женские прелести: ноги, грудь.
-Нет, и не будет теперь, - она так откровенно посмотрела вдруг на Владимира, с такой неожиданной тоской, - задумаешься иногда, и жить не хочется.
Работала она бережно. Это он отдирал по два-три слоя сразу, а Лена пыталась снять верхние обои, из-под них другие, следующие. Будто жизнь назад перелистывала.
-Вот эти, - она показала кусок жёлтеньких, невзрачных обоев, - мы с мамой клеили лет десять назад. Ну, да. Мне как раз двадцать исполнилось. Незамужняя ещё была. Перестройка как раз началась. Ничего в магазинах не было. И глупо же тогда жили. Радовались, а чему? Как же – гласность! Грязь-то рекой и полилась. Раньше посудачат на лавочке, и ладно, а тут… всю поднаготную, да обязательно на собрании или сходке какой. С тех пор у нас, кажись, клички-то и прижились. По именам уж не зовёт никто.
-Тебя тоже?
-А я чо, хуже других что ли? “Петля” – погоняло моё.  С тех пор, как из верёвки вытащили. След-то на шее остался, не заметил?
-А до этого?
-Ленок звали. Может, от имени, а может от того, что волос богатый  у меня. Лягу,  бывало, вот здесь, под окном, диван тут стоял, волосы раскину. Самой приятно. Они у меня, как лён – мягкие, волнистые. Погляди, - она скинула косынку, распустила прибранные в пучок волосы, сбросила их за спину.
Захаров ничего не сказал. Начал яростно обдирать перегородку между комнатой и спальней. Добрался до оклеенной газетами фанеры. Что эти страницы из старых, времён его детства, газет, он понял сразу. По портретам, названиям статей. Присел на табурет и попытался прочитать сохранившийся кое-где текст.

                *               *              *

Проза жизни. Выступления в прениях (речь т.И.В.Спиридонова)

…После разоблачения антипартийной группы на июньском пленуме ЦК 1957 года впервые собрался высший орган нашей партии XXI съезд. И если до сих пор с участников этой группы был суровый и строгий спрос со стороны Центрального комитета партии, то следует не менее сурово и строго держать ответ перед высшим органом  партии – перед съездом, особенно тем, кто ещё остался в составе Центрального комитета партии.
Все вы знакомы с выступлением Булганина на декабрьском пленуме ЦК. Вспомните, как он характеризует своих соучастников по антипартийной группе. Молотов – оторвавшийся от жизни человек; Каганович – фразёр, что в переводе на русский язык означает болтун; Маленков – интриган, способный на любую мерзость.
Мы можем поверить Булганину, что эти характеристики…

                *                *                *

Дальше было оторвано, но “бурные, продолжительные овации”,  крики с мест: “Позор, долой!” – несомненно, угадывались. Захаров задумался, попытался из вузовской программы по истории КПСС  вспомнить хоть что-то. Но на уровне закодированного когда-то в его память, символы “XXI” ассоциировались со словом “внеочередной” и другими, как прожектора освещающими будущее: “съезд сделал вывод о полной и окончательной победе социализма в СССР и вступлении страны в период развёрнутого строительства коммунизмаи другими, как прожектора освещающими будущее: , символы ории КПСС вспомнить хоть что-то. авшийся тета партии, то следует не ме”.
-Забавный ты мужик, Владимир Иванович! Этак мы с тобой до завтрашнего утра клеить будем. Да и не приступали ещё. Газеты старые читать или работать? – она подошла, наклонилась почти вплотную к лицу Владимира открытой шеей, грудью… - Это какой же год-то?
Владимир точно помнил, что XXIII съезд состоялся, как назло, в марте-апреле 1966 года, под окончание школы. Их и заставляли чуть ли не наизусть учить к выпускным экзаменам все тезисы. А этот?
-Конец пятидесятых, наверное.
-Ну-у, - протянула Лена, - меня и в помине не было. Я в 66 родилась, - она улыбнулась, - старая уже?
-Я школу закончил в этом году.
В последнее время он всё чаще вспоминал те юношеские годы. Особенно после событий 91-го и 93-го годов, когда жил-жил в стране, а её вдруг не стало. Наверное, здесь это не чувствовалось так. Впрочем, и он ведь всех масштабов страны не ощущал до конца. По молодости, конечно.
-Давай перекурим, - предложил он Лене.
-Давай, - согласилась она и присела на стул, чуть раздвинув ноги и положив руки на голые, круглые коленки. – Угощай, начальник.
Он достал “Marllboro”, выщелкнул пару сигарет, протянул Лене. Она рассмеялась.
-Ты с собой “Приму” носи, а то по миру пустят. И за своего сойдёшь.
Владимир смотрел на неё: русоволосую, грудастую, с глазами, полными какой-то кавалерийской горячности или бесшабашности? Но казалось ещё, что она, почему-то, многое делает с вызовом: «Вот такая я!» - и хоть бы что. Нить крупных жёлтых янтарных бус висела на шее, прикрывая едва заметный, если не вглядываться пристально, след на нежной незагорелой коже.
-Ты школу здесь заканчивала?
-В районе, в Керженске. Здесь “восьмилетка” была. Как раз в тот год Брежнев умер. Я в техникум тогда поступила, автомеханический, - она невесело усмехнулась. – Какой из меня механик? А куда ещё поступать? В медицинский? Так я с детства уколов боюсь.  Помню, загнали нас на “картошку”. Холодина, грязища – ужас. А неубрано! Глаз не хватит. В общежитие приедешь вечером, а по телевизору музыка классическая, да речи.  В Москве, как чего случись, сразу музыку серьёзную включают. Напоминают нам, дуракам: «Вы живёте в своих райцентрах, посёлках, да деревнях под “два кусочека колбаски” и нет вам счастья, потому что не смотрите “Лебединое озеро” и не слушаете брамсов всяких», - она встала, потянулась, вытянув руки к потолку, халатик пополз вверх, оголяя плотные аккуратные ноги. – День какой голубоглазый сегодня! А я тут с Вами… Ладно, работать пора. Порушили всё, теперь надо восстанавливать. Я нарезать буду обои, а Вы намазывать.
«Ведь мне сейчас с ней бок о бок работать, а она опять на “вы” перешла. Восстановила дистанцию», - Захаров давно не имел с женщинами отношений, в которых присутствовала бы недосказанность, двусмысленность в хорошем смысле. Всё предельно ясно. Это у Блока: “улица, фонарь, аптека…” – подтекст, флюиды. У Захарова в последние годы, куда проще: познакомились, посидели в ресторане под дежурным светом настольной лампы, презерватив за 150р. И вперёд, без страха и упрёка. Хорошо, если способ новый, нет – без куража, классически, лёжа друг на друге.
Лена раскатывала обои, нарезала полосы, теперь он наблюдал её среди ромашек, наверное, задерживал взгляд дольше положенного.
-Я бы разделась, чтоб тебе глазами не искать, - сидя на коленках и расстегнув для удобства нижнюю пуговицу халата, засмеялась она. – Купальника у меня здесь нет. А потом – глазенапы запустит кто с улицы, подумают невесть что. Намазал, Владимир Иванович? Верх будешь приклеивать, или снизу сподручнее?
Он залез на табурет, кусок обоев тяжело провис в руках, стремясь встать на уготовленное ему место самостоятельно.
-Ну, с Богом! – она произнесла простые слова без всякого подтекста и пафоса. Так, наверное, и Гагарин сказал обычное: “Поехали!”, - не задумываясь над историческим значением сказанного. – Как тут и был. Спрыгивай, - легонько шлёпнула Владимира по спине, - давай следующий.
Сплошную, без окон стену, оклеили минут за десять. Она словно исчезла, раздвинула пространство, открыв для взгляда летний луговой простор, солнечное тёплое утро, принеся настроение, когда хочется мурлыкать под нос песни.
При работе Лена разумно уклонялась от излишнего контакта. И всё равно, нет-нет, да и соприкоснутся: плечами, ладонями…  Тогда изначальная осторожность сменялась неловкостью, хоть глаза прячь. И мыслью: «За что с ней так безжалостно-то? “Петля”. Как на смерть человека запрограммировали».
-Вас для чего сюда прислали? – опять отдалилась она от Владимира. – Восстанавливать или как? Раньше тут не так досадно было. Узкоколейка по всему посёлку через бор сосновый в лес тянулась, в самую глухомань, к дальним делянкам. Платформы гружёные оттуда на “нижний склад” с “деловой”, с дровами. А внутри посёлка, прямо между домов и садов “пионерка” пыхтела, вроде городского трамвая, только над головой открыто всё. Запрыгнешь на платформу, катишь потихоньку, яблони с обеих сторон улицы так бывает близко сомкнутся, как тоннель. Встанешь в рост, руку протянешь, сорвёшь яблоко, а оно красное, сочное! А в лесу! Техника разная: трелёвочники, погрузчики челюстные, бульдозеры… пилы повизгивают. Столько её, сколь и надо для уважительной работы.
-А сейчас?
Она посмотрела на него, как на рыцаря печального образа. Жалеючи.
-Порушили, растащили. Всё начальники – семя крапивное. Позора не боятся, совесть не зазрит.
«А ты думал: лазутчица», - Захаров слушал, вникал.
-Лен, дорога жива?
-Какое там. Народ, он видит, что никому ничего не надо. Разобрали давно. Хоть бы с дальнего конца начали, нет – каждый у своего дома.
-А на балансе числится.
-У нас много чего по бумагам числится. Глянешь – нет ничего. А в стране? Так же. Ну, вот, глаза страшат, а руки делают, - Лена отошла на середину комнаты, радостно оглядела стены. – Давно хотела обои сменить, да повода не было.
Другими обоями, с фактурой под тёплый ясеневый шпон, оклеили спальню. Здесь, в тесноте, столкнулись один раз так близко, глаза в глаза, что у Захарова дух перехватило. Лена тоже растерялась немного, упёрлась руками в его грудь, стояла, покачиваясь с носок на пятки: близко-далеко; далеко-близко.
-Мне-то что, - она опустила взгляд. – Хуже, чем есть, не будет. А тебе как? – бочком, бочком выскользнула от него в другую комнату, туда, на ромашковый луг. Попробуй, поймай теперь. Лукаво закусив губу, рассматривала его оттуда. – Баньку бы теперь истопить тебе.
-А есть баня?
-А как же. Да вот человек ты для нас пока не понятный. Мужик – вижу. Здесь и таких мало осталось. Что у тебя внутри, кто знает. Пойду, воды принесу, ополоснуться надо. Колонка тут недалеко, через дом от тебя, - она вышла в сени, вскоре показалась за окном с двумя вёдрами на коромысле. Оглянулась. Где-то он уже встречал этот взгляд – испытующий, открытый, с грустинкой.
Потом умывались на огороде по очереди из рукомойника, вытирались махровым полотенцем, но молча, вроде как, наговорились.
Не знали, что делать дальше.
-Пойду я? – не решила, а спросила она. – Отдохни с дороги, привыкни.
-Так не годится, - на правах старшего, но ещё и мужчины, остановил он её. – Пообедаем хотя бы. У меня припасов всяких, - и не дожидаясь ответа, мягко взял её за локоть, пригласил в дом. – Ты хозяйка здесь, знаешь, где что лежит. Накрывай на стол.
Она безропотно согласилась.
Теперь бы, за столом, самое время поговорить. Нет, губ почти не разжимали. Произносили слова незначащие, куцые, необязательные. Непочатая бутылка испанского “сухого” стояла посредине стола.
-Чего мы всухомятку? Давай за знакомство что ли, - Захаров нерешительно взялся за бутылку.
-А такая я тебе уже не интересна?
-Какая?
-Как сейчас, - она махнула рукой. – Покрепче есть чего?
-Водка.
-И ты туда же. Давай, задавим по рюмашке.
Захаров достал другую бутылку, откупорил, налил.
После второй рюмки Лена изменилась на глазах. Она стала жестикулировать руками, будто боялась, что Владимир её не слышит; усиливала свою речь сурдопереводом. Или слов не хватало. Оправдывалась.
-Здесь все пьют. Редко, кто до старости доживает. Зимой случай был. Мужику одному, через две улицы жил, столб фонарный спать мешал, лампочка на нём. Он его спилить решил по пьянке. Не успел увернуться, тот его и придавил. Или вот: напился, лёг в гараже, а движок не заглушил. А моего, знаешь, за что посадили?
-За что?
-Показалось ему, что начальник гаража глаз на меня положил. Взял трактор и сковырнул его дом прямо в Кержунь. Сначала пили вместе, тот уснул, ну и концы в воду. Сам спать на берегу улёгся. Утром очухался: дома нет, трактор тоже с крутояра в реку сверзнулся. За дело, конечно, посадили. Только прав он был. Любила я этого завгара. Вежливый, обходительный… - Лена, не дожидаясь, налила себе рюмку, молча выпила. – Выходит, двоим я жизни-то порушила. Иногда сяду на берегу речки, вечер и просижу. Солнце начнёт заходить, вода у Кержуни багряной делается, - она поднялась, подошла к окну, прикрыла его. Стало почти тихо. – Занавески надо будет повесить. Мама у меня любила. По низу белые, крахмальные, с вышивкой какой-нибудь. А поверху тюль. Может, я пойду? – опять с надеждой посмотрела она на Владимира. – Хватит мне на сегодня впечатлений, и на завтра. А в понедельник видно будет. Разговорилась я что-то. Не к добру это у меня. Хочешь, за пивом тебе схожу. Самому неудобно, а мне без очереди дадут. Маринка, наверное, свежую бочку зарядила, - Лена всё говорила, говорила, будто оберег из слов вокруг себя выгораживала. – Серёга мой любил около пивнушки покрутиться. Как же! Спец по зарядке бочек. Маринка так и говорила: «Серёж, у тебя уж больно хорошо получается. Заряди-ка!» Он ей зарядит, и первая, бесплатная, без очереди кружка ему – с пеной, со щепками. Может, и не только бочки ей заряжал. Кто его знает. Ревнивые, они сами первые ****уны и есть. Ругаться стала, а здесь грех. Мама не жаловала этого. Платьишко где моё? Пора.
Она зашла в спальню. Встала в дверном проёме, боком к Захарову, сбросила халатик, осталась в трусиках и лифчике. Захаров опустил голову, потом устремил взгляд за окно. Там проехал грузовик, поднял пыль с булыжной мостовой, смотреть туда стало скучно. Владимир вернул взгляд в дом, в спальню, где Лена продолжала стоять в прежней позе, теребя в руках синее, в горох, платье.
-Ну, чего ты, начальник. Чай не на неделю сюда приехал, а жить. Так бобылём и будешь существовать? – последнее слово она выговорила демонстративно отчётливо. – Лучше меня-то всё равно здесь не найдёшь. Разве посадишь кого, кровать и освободится, - Лена развернулась, вышла в проём и в упор уставилась на Владимира. – Не бойся ты, я твоему ведомству не подчинённая: билетами на автовокзале торгую.
Захаров задурел от её взгляда, поднялся. Она сделала шаг не навстречу, а назад, в спальню, словно невидимым арканом подтягивая его к себе. Он – шаг, она – ещё полшага. Пока не упёрлась в кровать. Закинула руки за спину, расстегнула лифчик, но тот пока не открыл грудь, а только высвободил из тесного плена. Захаров сделал ещё шаг, а ей отступать уже стало некуда. Солнце било в окно откуда-то сбоку, вырезая её тело из пространства сумрачной спальни. Несколько движений, и Лена осталась, в чём её мать родила в этом доме, может быть, и на этой, с блестящими никелированными шарами, кровати.
Тело Лены оказалось худеньким, стройным. Плотные ноги, казалось, принадлежали не ему, как и грудь, не ведавшая кормления: упругая, большая, с жёсткими, вытянутыми вперёд сосками.
-Ты зачем на руки-то меня взял? – она обвила его шею руками, волосы струились по его животу, ногам. – Отпусти, сама я всё умею, - она соскользнула с рук, прижалась к нему, привстала на цыпочки, чтобы ему было легче проникнуть в неё.
Они сделали это на кровати, рядом с ней, и на полу, бросив туда смятую простынь. На полу получилось даже лучше, потому что только небо Владимиру виднелось за окном, и ничто не мешало. Потом она, подставляя грудь под его поцелуи, попросила всё-таки:
-Иди, покури на огороде. А я отдохну. Сморило меня что-то, - лежала, положив нога на ногу, и, словно чётки, перебирала крупные солнечные бусы на шее. Вздохнула глубоко. – Так бы и осталась.
Он не ответил. Даже в этом состоянии понимал – это невозможно. А она и не настаивала.
Курил неприлично долго. Одну сигарету махом, вторую, третью.
-Никак у соседки-покойницы постоялец новый? – услышал он женский голос с соседнего огорода. – Гляжу, дым клубами, думаю: не Петля ли пожар учудила.
Захаров поднял голову. Из-за штакетника на него смотрела тётка возрастом постарше его, туго повязанная платком.
-Вы про кого?
-Про Ленку, кого же ещё?
Он встал, собрался уйти.
-Приезжий что ли? – крикнули вслед.
-Приезжий, - буркнул он уже с порога. Почему-то вспомнил про “запасный выход”, обернулся. За огородом через улицу, угадывался берег Кержуни, откуда веяло свежестью.
Лена, одетая в платье, сидела у стола, оглядывала стены. Повернувшись, сказала тихо.
-Будешь лежать и гадать на этих ромашках: любит, не любит? К сердцу прижмёт? К чёрту пошлёт? Загляну в понедельник, пока ты дела принимать будешь. Прибраться надо. Я пошла?
-Иди, - отпустил он.
В воскресенье Захаров до обеда провалялся на кровати. Курил в открытое окно, привыкал к новому жилью, запахам, шорохам, скрипам. Потягивал рубинового цвета “сухенькое” из гранёного стакана, размышлял. В проём спальни видел пустую стену соседней комнаты с ромашковым лугом, но не гадал ни о чём. Взял и временно отключил этот сервер с памятью. Сегодня его волновали другие проблемы.
Он держал перед собой газету трёхлетней давности, захваченную специально, чтобы было с чем сравнивать. Вот “тактико-технические данные” леспромхоза в славный период 93 года, когда шестьдесят процентов его акций выставили на аукцион. Что стало теперь – не на бумаге, а на деле, сам Бог ведает.
Скучным, мелким шрифтом газета глаголила следующее.

                *              *             *

Проза жизни. Бюллетень приватизации.

Красноборский леспромхоз
(Красноборский леспромхоз)
п.Красный Бор, ул. Ленина, 34.
На 1.07.92г. Площадь земельного участка 32,2га. Среднесписочная численность работающих 413 человек. Доли (паи, акции) в капитале других предприятий – нет. Нематериальные  ценности (патенты, торговые марки и др.) – нет. Балансовая прибыль 10290 тыс.руб. Обязательства предприятия, тыс.руб.: кредиты и другие заёмные средства – 2701, расчёты и прочие пассивы – 14582, в т.ч. с бюджетом 1623. Выполняемые работы и услуги: круглый лес, пиломатериалы, дрова, тара, поддоны, черновые мебельные заготовки, мебель, спецодежда, рукавицы, швейный полуфабрикат.

                *             *            *

Вот Захаров лежал теперь и думал: на радость или на беду его новые коллеги выиграли тогда этот закрытый тендер. Да ещё прикупив акций потом, у жителей этого посёлка, видимого ему из окна, до объёмов контрольного пакета. Наверное, некоторые старожилы понимали уже, что ушами прохлопали ситуацию и не владеют ею, но “вспоминай Маруся лето”.
«Придётся эту гирю пилить», - и всё же Захаров искренне удивлялся, что за время наступило? Лаборанты – рвутся в губернаторы; картёжные шулеры – в мэры областного центра; он – физик по образованию – директор леспромхоза! Задачу свою Владимир определил отчётливо: разобраться, восстановить, наладить, заработать деньги, найти преемника, - на этом он считал бы свою временную посредническую миссию выполненной.
Хотя понимал: директор “поселковообразующего” леспромхоза, и раньше, а теперь и подавно, - начальник, хозяин, пастырь духовный, кому-то и отец родной. Потянется народ с жалобами, просьбами, кляузами, с верами и надеждами на скорое светлое будущее. О своём моральном праве на эти индульгенции он всерьёз не задумывался.
«Это в Москве думают, что они пуп России, а на самом-то деле? Опираются на области, а те – вот на такие посёлки, раскинутые по всей шири нашей русской земли, - он подумал так, нисколько не смутившись пафосности размышлений. – Только ведь не одним добром, а и злом отсюда Россия подпитывается».
Решил, что надо прогуляться по посёлку. Хотел, но и боялся этого. Вчера Ленка помогла, отвлекала, а сегодня куда деваться? С ума сойдёшь от безделья. Он перевернулся на бок, скрип панцирной сетки напомнил о вчерашнем, захотелось вдруг, чтобы Лена вошла ненадолго или хлопотала на кухне за белой печью, одна сторона которой глухо перекрывала торец спальни.
Вчера он не обратил внимания на батареи отопления, сейчас отметил для себя: «Значит, котельная работала, отапливала. Интересно, в чьём она ведомстве? Если леспромхозовская, то лишние хлопоты. А печь – для подстраховки или убрать поленились?»  Захаров поднялся, надел джинсы, кроссовки, майку, обтягивающую мышцы, лёгкий, кремового цвета пиджак – и отправился на плэнер.
В родном городе, где никому ни до кого нет дела, он не преминул бы выпить воскресную кружечку пивка, а то и две-три, если с Лёхой; здесь решил ограничиться бутылкой какого-то беспородного пива, упрятанного пока в пакет. Нацепил солнцезащитные коллекционные очки и решил, что в таком виде никому интересен не будет. Но поскольку посёлок не жил транзитной жизнью, он был тупиковым, - за ним лишь тайга на сотню километров, а сбоку малосудоходная в нынешнее время река, за которой тоже лес, - то каждый новый человек в Красном Бору выглядел, как бельмо на глазу. Тем более трезвый в выходной день. Он это понял, но не сразу.
Почти все улицы посёлка радиусом упирались в площадь, где находилась контора ЛПХ. Вчера ему вручили ключи от дебаркадера-конторы и от личного кабинета. Зная, что завтра снова придётся придти туда, он петлял сегодня: через узкие безымянные проулки переходил на разные улицы, но все они, как к Эйфелевой башне в Париже, вели в конечном счёте к главной конторе, вокруг которой – теперь он был убеждён – и вращалась жизнь посёлка. Они не леспромхоз приватизировали, а часть населения России, за них и несли теперь ответственность. А он – в первую голову. На нём и оттачивали сейчас свою наблюдательность и остроумие местные жители.
Владимир остановился возле ржавых цистерн, наполовину вросших в землю, с ощущением, что их катили откуда-то и бросили на полдороге. Прошёлся  Садовой улицей и обнаружил заросшие травой полусгнившие шпалы бывшей узкоколейки. Наконец, остановился на окраине у невзрачного домишки, надеясь посидеть на лавочке в одиночестве, покурить спокойно, пива выпить – нагрелось уже, наверное. Но к покосившемуся  срубу колодца вышла женщина, оглядела Владимира с ног до головы, присела рядышком.
-Вот так и живём, - она вышла по воду, увидела нового человека, решила задержаться: не горит же. Представила ему свой маленький мир, даже не ожидая, что её спросят: «Как?» - Раньше домик-то крепкий был, а теперь каки уж хоромы. Тут недавно парни молодые шли мимо, сильно пьяны были, прислонились к дому-то, притолоку и завалили. Да всё нынче рушится. Проходимцы кругом, да жулики. Ты, чай, не из таких?! – она шутливо ткнула его в бок, рассмеялась бодрым, хорошим смехом. – Хотя в очках и не разберёшь. А то иной раз сама думаю: глаза бы мои ни на что не глядели. Никому до нас дела нет. Вон там, чуть повыше трёх сосён пристань стояла. Какой-никакой параходишко до Керженска плюхал. Прошлой весной унесло вниз по течению, и никому не надо. Сам-то зачем сюда приехал?
Захаров снял очки, представился.
-Директор я новый вашего леспромхоза.
-Родимец ты мой! За что же тебя сюда сослали? Да и какой он теперь “наш”? Люди толкуют: приватизировали его. Ох! Засиделась я, дура старая. Тебя от дел отвлекаю. Хотя нонче выходной.
Захаров помог женщине набрать воды из колодца, донёс вёдра до дома, попрощался.
В этот день он бродил ещё долго. Присматривался к местной жизни, к людям.
Часа два сидел на берегу Кержуни. Неотрывно смотрел на её спокойное, мощное течение. Готовил себя к завтрашнему дню.


Рецензии
«город, как и государство, в целом, о своих жителях не сильно печалился» - верная СИСТЕМНАЯ закономерность для данного типа СОЦ.систем, тем более, в период обострения ее чрезвычайной нацеленности. Приоритет имеют не специалисты, а «решальщики» экстремальных ситуаций, желательно, с необходимыми для этого Персональными «связями» и хорошей реакцией. Только мало кто это видит, хотя все, вроде, смотрят. Помнят, но чаще забыть, переврать стараются. Розовые очки сохранить. А Розовые очки - не лекарство, а обезболивающее (аксиома 7, медицинская)

Абов Алекс   22.07.2014 14:28     Заявить о нарушении
Что-то Вы накрутили. У меня попроще всё.

Юрий Марахтанов   25.07.2014 16:53   Заявить о нарушении
это всего лишь системно-теоретическое обоснование описанной вами практики. Моя тема. С этой позиции все очень просто. Нужен только математический аппарат для прогнозирования. Форрестер был молодец, но не имел самой системы и открыто просил специалистов. Разминулись.

Абов Алекс   26.07.2014 00:12   Заявить о нарушении