Посредник. ч. 2. гл. 2 роман

                - 2 -


Новая глава  служебной биографии Владимира Захарова начиналась с понедельника. Он осознавал, что приехал в чужую жизнь и только напряжением, концентрацией собственных сил должен спасать ситуацию.
Распорядок дня на этот день он никому не объявлял. К семи утра пришёл в свой кабинет с чужим интерьером, сидел на балконе-террасе, любовался со второго этажа конторы на речной пейзаж.  Вверх по реке, на другом берегу километрах в двух, виднелось хозяйство Фомина, формально находившегося в составе ЛПХ на правах цеха, фактически – самостоятельного завода. Оттуда отчалил катер и отправился вниз по течению. Здесь, на берегу правом – нижний склад, узкоколейка-фантом, причины отсутствия которой ещё предстояло выяснить. Когда-то она была проложена к делянкам, но и их наличие оказалось проблематичным, впрочем, как и всего правобережного хозяйства – с гаражами, котельной и всей “социалкой”, образованной ещё в советское время.
Захаров не считал себя докой в части интриг, но, пораскинув мозгами, без труда предположил: особой дружбы между Хапком и Фомой быть не может. Не на равных они правах. Да и закваска у каждого, скорее всего, разная: один на фуфу везде проскочить хочет и не дурак прибрать к рукам, что плохо лежит; другой – тоже, видно, парень не промах, но работяга, от сохи, что называется. А объединяет одно: никто со сцены просо так сойти не захочет.  «Да и хватит ли у тебя сил, - подумал Владимир, - воевать и с правым берегом, и с левым? Пока надо с Фомой примириться, принять его как должное».
Тем временем к длинным мосткам, врезавшимся в реку, причаливал небольшой катерок. Захаров вгляделся, узнал приземистую, солидную вширь фигуру Фомы. Он вытащил за собой цепь, протянул её к береговой полосе, зачалился за поваленное дерево. Уверенной, неспешной походкой направился по пологому подъёму к конторе.
«С него надо начинать, а Хапок пусть подёргается. Засуетится, глядишь, чего обнаружится. Да и постарше меня, не прост, с кондачка его не возьмёшь. Фома – этот ровесник, с ним попроще будет», - Захаров вернулся с вольного воздуха в кабинет, тем более, что тот наполнялся первыми посетителями. Никого из них, кроме бывшего директора, Владимир не знал.
-Я бы вас всех попросил называть имя, отчество, должность.
Первым подошёл бывший директор.
-Игорь Сергеевич. Безработный, - от волнения или ещё чего, но лицо его выглядело неестественно красным. Лоб влажно блестел.
-Зачем же так. Вы ещё дела мне не передали. Месяц срока впереди, как минимум.
Поднялся со стула невысокий мужичок, в летней, парусиновой голубой кепке. Глаза черны, любопытны, а рукопожатие осторожное, вкрадчивое.
-Заведующий авторемонтным парком. Я тут недавно, года два. Вы знаете, предшественник мой погиб трагически, как таковых я дел у него не принимал…
-Вас зовут-то как?
-Сан Саныч. Да, - он сделал осторожные шаги назад, каким-то образом почувствовал задом стул, уселся на своё место.
-Мастер-лесозаготовитель, Багров, - мужик метра под два ростом крепко сжал ладонь Захарова, другой рукой одновременно подкручивая шикарные усы. – Я по нашим делянкам правобережным. Василий меня зовут.
К единственной женщине, присутствовавшей в кабинете, Владимир подошёл сам.
-Это Зинаида Николаевна, - представил её Игорь Сергеевич. – Она у нас стеснительная очень. Бухгалтер-ревизор. Реестр акционеров ведёт.
-А где же главбух? – удивился Владимир.
-У неё дело такое… - замялся бывший директор.
-Какое?
-Фингал под глазом.
-Зовите.
Зинаида Николаевна выбежала, а через минуту показалась главный бухгалтер.
-Во! – захохотал Игорь Сергеевич. – И теней никаких не надо.
-Я – Валентина Матвеевна. Чо ржёте? Для печки-прачки решила дровишек наколоть, полено и отскочило, - своим телом, весом, наверное, в центнер, она занимала полкабинета.
-А Пустобрёх твой чего, дров наколоть не может? – Игорь Сергеевич со знанием дела повернулся к Захарову. – И то сказать: нерушный  мужик. Весь инструмент у него в доме – топор зазубренный, да долото на полено насаженное.
-Сам ты… - парировала главбух, - у тебя сколь детей-то? Один, - добавила зачем-то, - слава Богу. А у меня трое.
-Чегой-то ты сегодня разговорилась, Матвеевна. Смотри, ревизия скоро.
Тут в кабинет, как ветер с моря, ворвался Фомин. В развалку, но скорым шагом. Он подошёл к Захарову, просто поздоровался.
-У нас тут презентация идёт, - подмигнула ему подбитым глазом главбух. – Снег-то с валенок стряхни, доложи по форме. Привыкли там, на левом берегу… Деревня.
Фомин хмыкнул, пробурчал нехотя.
-Фома.
-Насколько я помню, Владимиром Михайловичем кличут? – уточнил Захаров. – Тёзки, значит.
-Именно Фомой и кличут. А зовут Владимиром. Я уж привык.
-Вы один с того хозяйства?
-Поехали к нам, других посмотрите.
-Д-да, - немного растерялся Захаров. – Ну, ладно. Что-то маловато вас всех на целый леспромхоз.
-Одних уж нет, а те далече, - Фоме находиться в этом кабинете было, похоже, не уютно, он вышел на балкон-террасу, закурил.
Захаров прикинул в уме, кого ещё из специалистов желательно бы увидеть сегодня. Порасспрашивать.
-Я с отчётами вашими знакомился: за прошлый год, за квартал. Смертных случаев много на производстве. Инженер по технике безопасности есть у вас?
-Была, уволили.
-Что так?
-Да, её саму из петли вытащили.
Владимир напрягся внутренне, но виду не подал.
-Вы ж её видели, - продолжил Игорь Сергеевич. – Позавчера дом Вам открывала. Ленка. Позвать что ли? Она здесь неподалёку, всё равно без дела сидит. Автобуса-то в райцентр не будет сегодня.
-В другой раз.
В дверь кабинета тихо, бесшумными шагами протиснулся старичок лет семидесяти, но ещё крепенький, аккуратный.
-Опаздываешь, Юрий Петрович.
Тот поднял взгляд на главбуха, в удивлении покачал белой, как лунь, головой; прошёл к Захарову, протянул руку.
-Начальник отдела кадров. Бывший парторг.
-Уж это вот обязательно помянуть надо! – удивилась главбух. – Кому она нужна теперь, ваша партия! Мой тоже, за Зюганова голосует всё, а толку?
Захаров в который раз глянул через открытые двери на реку, за неё, вышел к Фомину, спросил тихо:
-В гости примешь к себе?
-Когда?
-Сегодня.
-Без проблем.
Владимир Иванович вернулся в кабинет, оглядел всех.
-Я такое предложение имею. Знакомиться начну с левобережного хозяйства Фомина. Игорь Сергеевич, не против с нами прокатиться?
-А почему с них? Впрочем, хозяин – барин.
-Юрий Петрович, Вы давно здесь работаете? – обратился Захаров к кадровику-парторгу.
-Да уж в историю вошёл.
-Реку переносите?
Кадровик усмехнулся:
-Я её туда-сюда без подручных средств переплываю.
-Замечательно. Что ж, остальные пока свободны.
В кабинет зашёл Фомин, остановился в нерешительности у телефона.
-Проблемы? – спросил Захаров.
-Мы по-человечески или как? Погода хорошая, надо бы после дел посидеть на бережку, покалякать. По-мужски.
-Я не против.
Фомин тут же стал звонить.
-Бать, мы через часок на завод нагрянем: директор новый, Игорь Сергеевич, Петрович.  После обеда к тебе. Ты там снасть приготовь. Остальное, что положено. Лады?
-А компромат-то с собой возьмём? – Игорь Сергеевич испытующе посмотрел на Захарова, в который раз протёр лоб платком.
-Что Вы имеете в виду?
Фомин вставил со смешком:
-Как у нас говорил в армии старшина: “Что имею, то и введу”. Это он, Владимир Иванович, на женщин намекает.
-Главбух бы не помешала, - пожал плечами Захаров.
-Ну уж нет, - Фомин подковырнул, - у меня катер на пятерых рассчитан.
-Может, Ленку? Она баба компанейская, да и производство ваше знает, - но опять бывший директор нехорошо усмехнулся.
-Сами решайте, - постарался остаться безразличным Захаров.
-Поёт она душевно, - искренне поддержал идею Фомин. – Не помешает.
На том и порешили, а уже через час отчалили, взяв курс к левобережной деревне Сысуевке.
Юрий Петрович решил представить Лену новому директору. Подвёл, приобнял по-отечески за плечи; а она, встав против солнца, приложила ладонь козырьком к глазам, будто Захаров стоял не рядом, а на другом берегу и его надо было высматривать.
-Мы, вроде, знакомы. Он в материном доме теперь живёт. Виделись недавно.
-А-а, - протянул кадровик. – Соседи, значит? Тогда другое дело. Я-то, приказной крючок, хотел, как по уставу.
Катерок, урча дизелем, медленно шёл вверх по течению. Фома стоял за штурвалом; “бывший”- с безразличным видом устроился на корме; кадровик – притулился в тесной рубке; а Захаров волей-неволей оказался наедине с Леной. Владимир мысленно прокручивал ситуацию, думая – правильно ли он всё спланировал. Лена стояла рядом, облокотившись на леера, смотрела на воду.
-Ты не бери в голову, Владимир Иванович, - тихо, но отчётливо произнесла она. – Помешаю, так к подруге уйду, у меня есть, где там остановиться.
-Слушай, а вон там, за домом с зелёной крышей… - он попробовал обратить её внимание на берег, с которого отчалили.
-Не хочу я туда глядеть, опостылело мне там всё. У Фомы хоть душой отдохнуть можно.
-Извини.
-За что?
Как раз проплывали мимо пустого нижнего склада, мёртвой – без леса – пилорамы, ржавого, понурого плавкрана. Владимир прошёл на корму, к  “бывшему”.
-Игорь Сергеевич, а что запустение какое? Или на нашем берегу леса нет? Да и Фомин должен на нижний склад сплавлять. Никак не договоритесь?
-С ним договоришься, куркуль хренов.
Захаров не стал докучать. Понимал его состояние. Но как единый организм, явно леспромхоз перестал существовать давно. Чего уж  о России говорить.

На первый взгляд, хозяйство, возглавляемое Фомой, организовано было по уму. По крайней мере, лес на складе имелся, пилорама работала, цех мебельных заготовок  функционировал.
Захаров шёл рядом с Фоминым не торопясь, но и не отвлекая людей чрезмерным вниманием. Долго около рабочих мест не задерживался: весь в белом – рубашка, брюки – он выглядел в жарком, пыльном мебельном цеху, наверное, нелепо. Понимал это и немного стеснялся себя праздничного. А рабочие особо и не приглядывались.
-Вот, объединили в порядке эксперимента всех станочников заготовительного отделения в одну бригаду, - спокойно, без официоза рассказывал Фомин. – Совет бригады избрали, бригадира – Валентину Васильевну. Хорошая производственница, авторитетом пользуется. Работают все на единый наряд. Производительность увеличилась, заработная плата…
-Это при советской власти ещё делать надо было, - попенял Юрий Петрович.
-Я начальником здесь не числился. Да и заставляли тогда из-под палки, а сейчас жизнь заставила. Коэффициент трудового участия тоже по разнарядке внедряли – помню. Сам бригадиром работал. Насчитают нам зарплату в конторе с учётом КТУ, мы за проходную выйдем, все деньги в кучу, и заново делить. Не больно нас слушали, да мнение бригады учитывали.
Они подошли к распиловочному станку. Владимир Михайлович повернулся к Игорю Сергеевичу и, повысив до предела голос, начал высказывать претензии.
-Инструмента с твёрдым сплавом, пил особенно, как не было, так и нет. Кругов абразивных для заточки – кот наплакал. Станок рейсмусный стоял – забрали.
-Кто? – удивился Захаров.
Фомин отмахнулся.
-Пошли! – и отвёл в сторону. – Чего Вы его сюда привезли? Я ведь ругаться с ним буду, - повернулся к бывшему директору. – С Вашей же подачи в цех позиционного оборудования без ума понатыкали. А ведь предлагали нам тогда поточное, автоматизированное. Раза в два мощность бы увеличили. Рублей-то советских много израсходовали, по капвложениям отчитались, премии ухватили! А вперёд не думали.
-Ты говори, да не заговаривайся, - осадил его Игорь Сергеевич. – Автоматизированную линию им! То же мне: Сысуевка – пуп Земли!
-Шёл бы ты, Игорь Сергеевич… ко мне в кабинет. Отдохни с дороги. В кои веки раз заглянул. У меня там пиво в холодильнике, - он опять повернулся к Захарову. – Сами же крылья-то нам подрезали. Так и не дали мебель полноценную собирать. Заберут заготовку мебельную: ни продукции готовой, ни денег. Куда всё девается?! – он махнул рукой.
В последнее время этот жест Захарову приходилось видеть часто. Внимания не обращал. Его не касалось. Отмахивались многие, точно свыклись с чем-то неподвластным: на разрушенных больших заводах; на подведении итогов выборов; столкнувшись с хамством чиновников нового пошиба, бездушной медициной, задержкой пенсий. Но в Фомине ещё жил радивый мужик: “Чего с вас возьмёшь, легче самому сделать”. Убеждала и манера разговаривать: без круглых фраз, попыток обойти острые углы, лизоблюдства перед должностью собеседника.
«Нормальный мужик. Резковат несколько или показалось от его громкого голоса», - Захарову вспомнилось детство, сосед по улице, как и его отец, работавший на заводе, но не в мартене, а в подсобном цеху. Отец варил сталь, а уважали соседа, рассуждая о земном, насущном: «Василий-то на пилораму в завод устроился. Сумел и дров берёзовых выписать и окрайков (так называли обрезки от досок). Привёз на всю зиму, запасся. Хозяин!» А Фома здесь чувствовал себя хозяином и, наверное, не только по должности. Скорее всего, корни его на этом берегу.  «А он ведь не смирится с этой невнятной, скоропостижной приватизацией, - дошло вдруг до Захарова. – Кто я для него? Приезжий. Временщик».
Владимир Михайлович ещё некоторое время водил по помещениям предприятия. Обоим было жарко, особенно страдал Фомин. Над крупными мягкими губами, по всему его круглому лицу светились капли пота. Душно и большому телу, упрятанному в рубашку и перетянутому на шее ненужным сейчас галстуком.
-Ты галстук-то сними, не на охоте, - подначил его Захаров.
-Так ведь начальство приехало.
Они оказались ровесниками, подтрунивали друг над другом, но пока не по-дружески, а вежливо.
Наконец, вышли на улицу. Игорь Сергеевич незаметно отстал, Петровича тоже никто про людские ресурсы не спрашивал, и он задержался, встретив знакомого. Остались вдвоём. Спустились по территории склада к берегу. Повсюду лежал в штабелях круглый лес, пиловочник, дрова.
-Я смотрю, всё у вас по части заготовки нормально? – Захаров осмотрелся, довольный открывшейся картиной. – Делянки есть, лес возите. Чего ж на правом берегу тишина?
Фомин посмотрел на Владимира, как на шпиона иностранного. Ушёл от ответа, но не совсем.
-За небольшим дело стало, - он спустился к реке, набрал в пригорошни воды, ополоснул лицо. – Чтоб народ погоняло такое не приклеил. Как ему. Дыма без огня не бывает.
-Ну-у, народ… он разный. Жили, думали, что рядом сплошь все строители коммунизма и полный интернационал, дружба народов. Я в девятом-десятом классе кино насмотрелся, книжек начитался, весь ходил, - Захаров постарался подобрать подходящее слово, - очеловеченный, что ли. Не от самого понятия “государство” меня гордость распирала, а то, что оно из советских людей состоит. Помню: “Отец солдата”, “Иваново детство”, “Никто не хотел умирать”. А документальные! Один только “Обыкновенный фашизм” к 20-летию Победы  чего стоил! Книги: “Деньги для Марии” Распутина; “Прощай Гульсары!” Айтматова; “Горькие травы” Проскурина.
-А мне “Председатель” с Ульяновым в главной роли нравился. Или “Привычное дело” Белова, раза три перечитывал.
-Мало ли. Так сразу и не вспомнишь. Двадцать лет всего прошло, а в 85-м началось. Писатели на два лагеря разделились. Бондарчука извели. А ты говоришь: народ. Что же он Лене такую кликуху придумал: “Петля”? Как на смерть послал. Жестоко. Ведь кто-то же первый произнёс, а другие подхватили! Кстати, ты где служил?
-Стройбат.
-А я зеков охранял. Тоже народ.
-Зависти тогда меньше было. Жили улицей, артельно, дружно. К инженеру особое уважение. Совсем недавно и было-то! – удивился Фомин, видимо, мысленно открутив лет пять-шесть назад. – Даже в перестройку! – он выдохнул коротко, зло. – Чего теперь! Снявши голову, по волосам не плачут. У тебя акций много нашего ЛПХ?
-Есть кое-что.
-Всё думаю: чьи интересы ты здесь ищешь? Тут тоже, не лыком шиты, не смотри, что деревня. Ладно. Не за тем сюда приехали. На делянки, я думаю, не поедем сегодня?
-Слушай, я тут вырядился, как петух гамбургский. Не подумал. У тебя одежонка найдётся какая? Я полагаю, на пикник поедем?
-Найдётся, я уж бате сказал. Подберёт чего-нибудь на своей заимке. Он у меня знаешь какой! И рыбак, и пчеловод, вообще от скуки на все руки. Охотник ещё. Широкая натура!
-И куда едем?
-На реку, вверх. Есть там одно местечко. Раньше село стояло неподалёку. Теперь ничего уже не осталось, одни воспоминания. У меня жена оттуда родом. Строгих правил женщина. У неё не забалуешь.
-С нами поедет?
-А как же. Да ты не беспокойся. На “моторку” посадим их с Ленкой, пусть порезвятся. Им там вдвоём веселее будет.
-Почему не с нами?
-Так мы на “УАЗике” для разнообразия. Заодно леса наши посмотришь, дороги. Я предпочитаю по суше передвигаться, на катере в контору только. Кержунь,  она шуток не любит. Водитель отвезёт, а завтра обратно заберёт.
-С ночёвкой едем?
-Непременно.
-Рабочий день завтра.
-Мы и так с этой работой всю пьянку на левом берегу забросили.
-А на том?
-Это ты у директора спроси бывшего. Я ему не указчик. Там свои порядки. Ты, вот, в субботу, что делал?
-Я? – растерялся Захаров. – Обои клеил.
-Хорошее дело. А я по лесу лазил. Заметь, не по ягоды ходил. Устал, как чёрт. Эх! Россия матушка! Вся жизнь одной работе подчинена. В конце месяца настолько устаёшь, о жене вспомнить некогда. А и вспомнишь… вместо слов одни термины. Тут как-то говорю ей ночью: «Что? Восполним допущенное отставание?» Не поняла юмора, обиделась. Как же, мы в библиотеке работаем! Пошёл в баню отсидеться, а там бутылка припрятана. Выпил и отрубился. Утром проснулся, вышел из банёшки, а утро ясное, прохладное! Так одиноко стало. Чего ломаюсь, на кого теперь?! Раньше хоть на государство, на общество…  И жена   ходит по двору: «Цып, цып, цып!»   Злая,   невыспавшаяся.   Будто   не   корм  курам, а булыжники по двору разбрасывает, - Фомин встал, засмеялся. – Ладно. Ехать пора.
На левом берегу лес стоял настоящий, русский. Машина пробиралась через его плоть, дороги едва хватало, чтобы не цеплять бортами деревья. Изнутри лес виделся паутинным, душным, в массе своей мрачным из-за могучих елей, толпящихся вдоль дороги.   Хотя,   вон: три берёзки выскочили на лужок – молодые, любопытные, сразу и повеселее стало.
На одной из развилок Фомин попросил водителя притормозить.   Вышел   из машины, посмотрел какие-то следы на песчаной дороге, вернулся недовольный, озабоченный.
-Поворачивай, в делянку заскочим, - он обернулся с переднего сиденья, объяснил. – Тут недалеко, километров десять, - буркнул Игорю Сергеевичу. – Кажись, гости опять наведывались.
На делянке вовсю кипела рабочая жизнь. По широкой просеке прогуливалось солнце.  Раз от разу с шумом и мощным выдохом падали наземь деревья. Коренастый челюстной погрузчик еле справлялся с длинными хлыстами, в два обхвата толщиной в комлевой части. Грузился транспорт, всхлипывая и приседая от каждого брошенного на него ствола. Краем поляны они направились к стоящему неподалёку вагончику, хотя оттуда им навстречу уже спешил какой-то человек.
-Категорически приветствую, Владимир Михайлович. Какими судьбами? Позавчера навещали, - похоже, это был бригадир. Он поворотился к Захарову, оглядел его откровенным взглядом, как белую ворону. – Здрасьте.
-Неймётся тебе, - Фомин набычился, недовольно и в упор глядя на бригадира.
Тот стоял, приплясывая на месте и переступая с ноги на ногу, будто его оторвали от срочного и необходимого дела: сбегать по малой нужде.
-Чё не так, Владимир Михайлович?
-Сухостой почему не поваленный стоит?! Первая заповедь: убери сухостой, приступай к работе. Мало тебе одного смертельного случая, выработку гонишь?!
Бугор продолжал приплясывать. Фомин оглянулся на Захарова, видимо, раздумывая – продолжать разговор дальше или нет? Захаров упорно стоял, давая понять, что теперь “бугры”-плясуны и его проблема. Фомин продолжил.
-Эти приезжали?  Переговоры ведёшь? Опять на зону захотел?
-Откуда им взяться-то?
-Ты мне, Колян, пургу не гони. Следы от джипа на дороге чьи? Может, от твоего мотоцикла? Смотри, хоть один левый рейс – не сдобровать тебе.
Колян перестал плясать, вынул из кармана руки и демонстративно стал вычищать грязь из-под ногтей. Без труда в его взгляде читалось: «Ну, ну…»
-Поехали, - Фомин развернулся и тяжело пошёл к машине.
-Воюешь? – Захаров нутром почувствовал, что левобережных, живущих на отшибе, разным структурам подмять под себя проще. – С кем, если не секрет?
-Есть тут, мафики дикие. Молодые, наглые.
-Чего хотят?
-Кушать. И… - он замялся, - чтобы чужие не командовали.
-Местные?
-В том и дело, что с района.
Дальше ехали молча. Игорь Сергеевич делал вид, что дремлет.   Петрович   спал   натурально. Лес почти не выпускал из своих объятий, похлёстывая ветвями по стёклам машины.
«Если они дорогу в делянки проторили – это уже хреново, - думал Захаров. – К каждой лесорубочной бригаде охрану не приставишь. Плохо и то, что с Сысуевки дорога прямая на Керженск. Тридцать километров, а там трасса. Поминай, как звали. Блок-пост выставить?» - он внимательно поглядел в затылок Фомину, нехорошее сомнение посетило Захарова – а не прикормили они его раньше? Теперь рыпнулся, да поздно уже.
И вот “УАЗик”, мягко сбросив ход на песчаной закраине, выбрался из леса. Вновь оглушило солнце, назойливо заметалась по кабине пыль. На небольшой поляне, оконтуренной рослыми дубами, росшими и дальше, но не скрывшими  реки, - их уже ждали.
-Я уж думал не приедете, не уважите старика, - к ним подошёл худощавый, загорелый человек, улыбаясь, а, может быть, лукаво посмеиваясь. – Доброго здоровья, - поприветствовал он всех по очереди, подолгу задерживая руку в ладонях прибывших.
-А что, Кузьмич, давненько мы у тебя не были, - на глазах раскрепощаясь, обнял его Фомин. – Отец это мой, - объяснил он Захарову. – Я рассказывал. Знакомься, батя – директор наш новый.
Моментальное сожаление вспыхнуло в Захарове. С того дня, как похоронил отца, он завидовал мужской родственной дружбе, молчаливому пониманию, которое связывало сейчас молодого и старого Фоминых.
-А где женщины? -  поинтересовался Захаров.
-На реку подались, посуду ополоснуть. Пойдём, я тебя переодену малость, - Кузьмич пытливо взглянул на Захарова. – Ничего, что на “ты”? Не в кабинете.
-Нормально.
Через несколько минут Владимир ощущал себя по-другому – свободнее и естественнее. Ветровка, брюки пятнистые, правда, коротковаты немного, так он вообще закатал их до колен.
-За рыбкой сплаваем? – Кузьмич показал в сторону реки. – Ты на вёслах, а остальное уж дело моё.
Лужайкой они направились к берегу. Пружинистую траву босые ноги воспринимали радостно. А когда вышли к воде, на душе вообще стало безмятежно. Где они стояли сейчас, река круто поворачивала. Здесь глубинное спокойное течение вырывалось наружу, и водная гладь – сонливая до излучины – трепетала.
-Лавливал когда? – сощурился Кузьмич, когда они уселись в резиновую лодчонку и оттолкнулись от берега.
-Смотря что.
-Да хоть стерлядку.
-Не приходилось.
-А она тут водится. Вот мы её и попробуем поймать, - он опять прищурился. – Думаешь, браконьер я?
Владимир промолчал. Грёб, стараясь не плескать неудобными, маленькими вёслами. Но от излишней старательности – или женщины на берегу внимание отвлекали – получалось не очень.
-Ты какой-то напряжённый, Владимир Иваныч. Не бойся, мы чужого не возьмём. Да не весть сколько и поймаем. Бывает не заладится день, что ни вытащишь, всё “с пустом”. Царю можно заморских гостей нашей стерлядкой потчевать, а я прожил здесь всю жизнь, мне и не попробовать? – он ещё и успевал командовать, показывая жестами: стой, трогай! Проверял снасти. – Дед  рассказывал: славилась наша стерлядка.  К царскому  столу   доставляли   её   отсюда.   А всё почему?  Рачок  здесь  особенный  водится,   которым   она питается.   Может,  течение подходящее вдобавок, природа особенная. Поплавок видишь? Подгребай полегоньку.
Владимир несколько раз крутанулся вокруг белого куска пенопласта, течение сносило лодку. Кузьмич, поняв, что ему неудобно будет проверять снасть, дал разрешение.
-Проверь сам.
Леска сопротивлялась лишь поначалу. Через мгновения над водой лениво, с презрительным видом зависла крупная стерлядка, всем своим видом и поведением давая понять, что не её это дело – рыбы царских кровей – дёргаться и сопротивляться.
За полчаса объехали все снасти, собрав улов немалый и разноголовый. Уже на берегу, где их встречали женщины, Кузьмич одобрительно похлопал Владимира по плечу.
-А  ты    мужик    ничего,  не   суетливый.   Сейчас  бульон  на   ершах смастерим, потом щучку… - помолчал, посмаковал и закончил хриплым, размягчённым голосом, - а уж напоследок стерлядка!  И называется всё это – “русская тройка”.
Мужики на поляне, обнажившись до пояса, а кто и до плавок – без одежды, будто без должностей, вели себя просто. Каждый занимался облюбованным им делом. Владимиру  с Кузьмичём досталось хлопотать над ухой. Но прежде Кузьмич, выбрав четырёх, покрупнее, язей, принялся за дело, Захарову незнакомое. Попросил набрать шишек с ольхи, веток сухих, поколдовал с ними, и они дружно задымились в коптильне. Затем, сложив туда рыбу, посыпал мелко нарезанным молодым яблоком и специями, а уж тогда принялся за уху. Владимир ткнулся туда сюда, но Кузьмич справлялся без него, и он отошёл в сторону, закурил. Татьяна, жена Фомина младшего, махнула ему:
-Давайте к нам, картошку поможете чистить.
Лена глядела  на  него  выжидающе  и, вроде, не узнавая его в непривычном одеянии.  Игорь Сергеевич командовал, видно  было,  что хоть и не частый гость здесь, но не впервые.
-Ты пригляди за костром, - наказал Кузьмич сыну и обратился к Захарову. – Ещё минут десять уха покипит, и начинать можно, - он с удовольствием человека, закончившего дело, присел рядом. – С области, значит, ровесники с моим-то. Если что у него не так, скажи, я ему мозги вправлю. Он мужик скрытный, не всё выскажет. Бывало по молодости, когда инженером в совхозе работал, директор начнёт его ругать, а он руки в карманы – и вертит, вертит. Всё на сердце кладёт. Но простой: что цех, что кабинет – входи в любое время.
Захаров молчал пока, понимая, что ничего особенного не происходит  сейчас. Так – знакомятся, притираются друг к дружке. Потом ели с аппетитом и долго. В питии другого не насиловали. Жару, непривычную для июня, кляли.  Морщились после стопки, но золотистая – из коптильни – рыба, наваристая уха, сгоняли гримасы с лиц; постепенно завязывались разговоры.
Бывший директор тянул одеяло на себя. Вопросы старался поднимать масштабные, жонглировал цифрами, услышанными на различных совещаниях, которые, как догадался Захаров, он с советских времён посещал с добросовестным удовольствием. У него даже президиумный проблеск появился на дымчатых стёклах очков.  Он цитировал руководителей различных рангов, называя их только по имени отчеству, без фамилий, отчего его старались слушать внимательно, но не всегда понимая – о ком он глагольствует.
-Помню, Лев Тимофеевич приезжал в область. Оч-чень серьёзно поработал. Мы первые  среди всех министерств и ведомств по области разработали план на пятилетку не только по производству, но и материально-техническому обеспечению новой техникой, строительству объектов соцкультбыта. По всему управлению, в разрезе всех подведомственных подразделений! Грамотно поработали. Но ведь иногда за наших директоров на местах, волосы на голове краснели, -  Игорь Сергеевич говорил чётко, громко, торжественно. Владимир понял, что до директора леспромхоза он работал где-то выше, в аппарате. Сейчас Захарову казалось: уйди на берег, и там будет хорошо слышен голос “бывшего”, словно радио в парке. – Лев Тимофеевич спрашивает на коллегии: «Товарищи, скажите, сколько убыточных изделий?» И  кто во что горазд. Себестоимость с ценой перепутали и  обижаются на него.  Поехали  на места. Он их спрашивает, а они выкручиваются: «Документы в сейфе, а бухгалтер на больничном». Хуже, чем в “Ревизоре”! Конечно, и Василию Васильевичу в приватной беседе сообщили…
Фомин младший ёрзал, нервничал, кивнул Захарову, приглашая на реку. Встали, побрели потихоньку.
-Всё никак не забудет, как из деревни в начальники выбился, а потом назад и вернулся. Правда, каким-никаким, а директором, - Фомин остановился, попытался объясниться. – Житья мне не давал в последнее время. Понимаю: проверки будут, ревизии. Вот уж он позлорадствует.
-Есть чего бояться?
-А тебя начни трясти, да каждого возьми, сколько дерьма повыпадет.
-Ладно, не горячись. Охолонись немного, искупайся. Пока трезвые. Как река? Дружелюбная?
-Кому как, но мы у бережка, осторожненько.
Плавали недолго, ныряли, стараясь продержаться под водой один дольше другого. У Фомина получалось лучше. Потом залегли на узкой полоске прибрежного песка, молча отпыхивались.
Тут Владимир и заметил дуб-великан, выглянувший из рощи, да так и оставшийся на привольном открытом берегу. Дерево росло метрах в пятидесяти, но казалось, что и сюда простирается его плотная тень, где угадывалась если не прохлада, то глубокая древняя тишина.
-Тот самый? – уточнил Захаров, наслышанный о местных достопримечательностях.
-Он – дуб Шостаковича.
Не сговариваясь, оба поднялись, а через некоторое время уже сидели под кроной. Отсюда, река и заречье смотрелись объёмнее, чётче. Здесь и слова требовались не случайные, не проходные, а несущие смысл.
-Я сызмальства не любил в последних быть, - спокойно начал Фомин, и Захаров понял, что сейчас узнает и другого Владимира Михайловича. Тот, будто ему мешали, заторопился. – Но дисциплину уважал. Сколько помню, всегда окружали меня люди хорошие, исполнительные. Деда вспоминаю. На сложне он молотил, весь район обмолачивал. Если кто работает плохо, снопы не успевает, к примеру, на стол подавать, только и скажет: «Уйди, не мозоль мне глаза!» Чего не так сделаю, он мне: «Володька, стервец, не то делаешь!» В других семьях, отстегать – это практиковалось. А у нас мать или отец поглядят, и не по себе становится. Но если разговаривают, то на равных. Я к чему это говорю. Раньше над  нами упрлесхоз стоял. Вызовут бывало на расширенную коллегию, учить возьмутся, разве что уборщица накачкой не занимается, и то норовит шваброй по ногам шваркнуть, остальных – хлебом не корми. Особенно этот, - Володя взглядом указал на поляну, и Захаров понял, что он имеет в виду “бывшего”.
-Дружеские у вас с ним отношения.
-Давнее это дело.
Тишина вокруг; многоцветная даль, успокаивающая не только глаза, но что-то ещё внутри; столетнее, может быть, дерево, шершавую кору которого Захаров ощущал спиной. Всё располагало к пониманию.
Фомин поморщился на призывные крики с поляны.
-Зовут, - посмотрел вопросительно, - посидим немного. Не подумай, что жалуюсь, но чтобы понятнее тебе было. Да ведь если не помнить ничего, недолго без роду племени оказаться. Мама моя в пятидесятые годы подвижницей, там, на посёлке была. Посёлок-то на правом берегу, знаешь, какой стоял?! В одном леспромхозе с тысячу человек работали. Она всё строительством детских садов бредила. Первый детский комбинат по её инициативе выстроили. Потом ещё один. И как раз  тогда совнархозы образовали. Построили, значит, комбинат, а мебели нет. Мать ходила, ходила – мебель выхлопатывала, отчаилась, взяла и письмо Шолохову написала.
-А он при чём?
-Отец рассказывал – самый народный он тогда был.  Верили ему. Он в обком обратился. Её вызвали, помогли. Она, осмелев, полезла со своими инициативами в район, в Керженск. Предложила высвободившиеся в результате образования совнархозов помещения, использовать под детсады. Разрешили. Тогда не об одной зарплате думали. Детей рожали. Считали, без детей и семья не семья.
-У вас большая семья?
-Один я у отца. Ты слушай, поймёшь – почему. Ну, вот, через несколько лет совнархозы упраздняют, и тогда местные власти вспомнили, что это она – мама моя – отобрала у них помещения, мебель…  Мать заведующей в детском комбинате уже работала. Начали мстить ей. И в первую голову Хапков – отец Игоря Сергеевича. Он предриком работал. Назначили к маме ревизию. Нашли семнадцать рублей, якобы незаконно выплаченных. Она музработнику платила, детишек музыкальной грамоте учили. А в штатном расписании не предусмотрено было…
-Кстати, Игорь Сергеевич намекал, что без его ведома ты шабашников нанял, котельную ремонтировал.
Фомин криво усмехнулся.
-Уволили её без права занимать эти должности. Тогда странный кашель у неё появился, потом в астматический перешёл. Лечить начали, всё продали тогда, - Фомин поднялся, запрокинул голову ввысь, глухо продолжил. – Дальше инфаркт, второй…
-А чего тебе Хапков простить не может?
-Силы. Ломали нашу семью, в дугу гнули, а ничего не вышло. Сейчас многие для баловства в бег трусцой ударились, в моржи записались, в верующие, а маму невзгоды заставили. Смеялись над ней, потом привыкли. Но и это её не спасло. С тех пор мы с отцом перебрались на этот берег. Здесь потише. А отца Игоря Сергеевича, как с должности своей слетел, так и гложет его что-то. Может, не только грех перед матерью моей. Спивается потихоньку. Интеллигентно пьёт – в одиночку. Запрётся среди своей зачехленной мебели и пьёт. Бог с ним. Я другого не пойму: те времена, утверждают, закончились. Другие начались. Когда же жить будем так, как в лозунгах было записано? С которыми выросли. Заговорил я тебя. Пойдём или ещё замырнём по разочку?
Они встали и медленно побрели к поляне. Захаров оглянулся: укоризненно и мудро взирало на них великан-дерево.
-А почему его всё-таки “дубом Шостаковича” прозвали? – поинтересовался Владимир.
-Говорят, что в войну здесь пристань стояла, жизнь кипела. А на дереве репродуктор висел. Люди, пока ждут на берегу, радио слушают. А там, кроме сводок, ещё и симфонию знаменитую часто передавали. Сейчас река обмелела, пристань убрали, а место, вроде заповедного стало. Запала музыка в душу кому-то, увековечили. Или и правда ненароком сам он сюда когда-нибудь заезжал? Кто знает? Что вот после нас, кроме отчётов, да рапортов останется?
Они не спеша уходили. Не друзья, но уже и не посторонние люди. Где-то в них жило обыкновенное человеческое слово. И было тихо.
Но в знойной этой тишине недалёко слышался одинокий голос Игоря Сергеевича, который убеждал и клокотал, а Захаров никак не мог уловить смысла.
-… исключительно справедливое замеч-чание, и принимаю близ-зко к сердцу! Надо сказать прямо, видимо, и нельзя нам этого скр-рывать. Мы всё сделали, чтобы могли как-то… Прежде всего, всегда и везде мы обязаны помнить… Восстановление леспромхоза, это!.. Мы идём к тому, что нам удастся сколотить ядро, способное решить комплекс трудностей! У нас есть р-руководство, есть мощ-щная служба снабжения, они самостоятельно способны решить поставленные перед ними задачи. Люди тогда бывают людьми, когда к ним относятся, как к людям…


Рецензии