Посредник. ч. 2. гл. 3. роман

                - 3 -


Который день грызла Захарова мысль, что в ту поездку к Фомину, он некоторые вещи делал неправильно. А чего-то не сделал вовсе. Не познакомился поближе с Петровичем: напрягал его возраст и попытки сравнить нынешнее время, даже лбами столкнуть, с той далёкой, нереальной жизнью, выпавшей на его долю. «С моей-то молодостью не сопоставишь, а с его – тем более», - оправдывался перед собой Захаров. И с женщинами контакта не получилось. Татьяна, вообще отмалчивалась. Будто приглядывалась: «Надо ещё глянуть, что ты за фрукт!» Как сложилось поначалу, так и сидели вокруг костра по разные стороны. Лена там, рядом с Татьяной. Не пересядешь же к ней под бок. Нагретый над пламенем воздух извивался полосами, плыл, искажая реальность. Сквозь него Владимир встречался взглядами с Леной, но черты лица её казались чужими, некрасивыми, а вся она – мистичной какой-то.
Пытались петь, но пока подбирали репертуар – расхотелось.
-Эх! Мужики, - слушая их разнобойные запевки, взяла на себя инициативу Татьяна. –
“Я ехала домой. Душа была полна…”
Её низкий, плотный, густой, как керженские леса голос, заставил притихнуть всех. Но Захарова поразило другое. Вкусно, отчётливо, с таким местным говором и ударением на круглое “о” Таня пропела “домой”, что защемило внутри. Будто яички на пасхальный лужок выкатила. Разве не слышал он раньше этого романса? Но не задевало. Не понятно было, кто ехал? Барыня в своё поместье? И Господь с ней. Ему-то какое дело. Здесь присутствовало слово. Мелодия стелилась по поляне, а слово, да ещё с грустью, не исковерканное московским  сценическим “а” – оно несло другой, не замеченный ранее смысл. Вы о приватизации, о производстве, Ельцине и опостылевших выборах, а вот вам иная правда. То ли печаль, то ли горечь, - но правда.
Только Лена и поддержала Татьяну. Остальные сидели молча, думали каждый о своём.
Тогда мысль у Захарова лишь шевельнулась, а сейчас задумался всерьёз. Свою ли ношу взвалил, по Сеньке ли шапку примерил? Людям хочется по душам поговорить с человеком, авось не чужак окажется, а у него задачи конкретные, и на последней странице, в красном квадратике сумма конкретной прибыли значится. Рубеж, который он обязан преодолеть, хотя бы и калёным железом здешние порядки выжигать придётся.
Лену последние дни он почти не видел, лишь мельком. Встретились нечаянно на улице, поздоровались взглядами. Она с солнечной стороны, вся пронизанная насквозь лучами. Он - с теневой, озабоченный своими проблемами. Да и разошлись. Дом Лена навещала, но в его отсутствие. Следы оставляла: букетик свежих цветов в стакане; кастрюли на кухне по ранжиру рассортирует; полы приберёт, - да и уйдёт. Одеваться стала откровеннее, всем своим видом давая понять: «Я птица вольная», - так лето же, не в скиту живёт. А более ничего.
Левобережные работали, старались. На правом берегу всё выжидали, на рожон не лезли, каждый держался на известном расстоянии. Правда, касалось это ИТРовцев, управленческого персонала, к коему относили себя многие – от сторожа, охранявшего здание конторы ЛПХ, до бывшего директора и его персонального водителя. А рабочие, контингент которых кто-то из местной “интеллигенции” окрестил “быдларием”, как раз норовили обозначить своё мнение о порядках в ЛПХ, а, значит, и в посёлке. Пусть вскользь, невзначай, хоть слово, но вставить. По всему выходило, - в который раз думал Захаров, - он на здешней земле: администратор, судья, священник. Един в трёх лицах.
Энергетический ветер, плоть которого состояла из мыслей человеческих,  их намерений и поступков, - гулял над посёлком, селеньем Сысуевка, над бескрайними лесами, нужными, чтобы этот организм дышал, но и предназначенными на уничтожение, чтобы люди, из которых состоял организм, могли выжить.
Пока Захаров выходил на резонанс и считывал сигналы субъектов экосистемы “Красный Бор” в пассивном режиме. Но он знал, что посёлок всего лишь часть среды общения всех элементов великой бесконечной системы мироздания, а красноборцы, входя в резонанс с полями существ другого порядка посредниками, получают информацию о законах сосуществования, обучаются, корректируют себя в поисках оптимального места в отведённом им, информационном пространстве.
Когда сервер его биополя переполнялся, он шёл на берег реки, садился под звёздами и физически ощущал, что Кержунь живая среда передачи и сохранения долгосрочной информации глобального биокомпьютера. Как у человека кровь.
Представлял, как начинается всё с ручейков, журчащих там, далеко в верховьях, где давно уже не живут люди, потому что всё уже сказали в своей жизни. Кто жил, как его бабка с дедом, держались странных понятий, звались кержаками, молчали больше и не говорили лишнего, не выходили на контакт с системой. Тогда та подключила собственную службу безопасности и дала команду клеткам-киллерам на убийство состарившихся и тормозящих процесс обмена информацией, клеток. То же она делала с альбиносами – субъектами не от мира её.
Ручейки сливаются в реки, те образуют озёра, моря, океаны. Они дышат, живут, пульсируют от переполняющих их мегабайт информации. Иногда Всемирный Разум даёт человеку задание: строить новые объекты как хранилища. Тот подчиняется и строит бассейны, пруды, каналы… В вечном подобострастном желании исполнить лучше, начинает поворачивать вспять реки, обескровливая и делая беспамятными одних, в желании что-то понять о других.
Это лишь наивные думают, что о их жизни знают во дворцах, кремлёвских палатах или помпезных хоромах. Они идут туда, бормоча, подобно заклинаниям, о своих нуждах, но если и добираются, - у них пересыхают гортани, и они ничего не могут сообщить о себе.
Как правило, Захаров сидел рядом с рекой долго. Чаще один. Но иногда к нему приходили на исповедь. Он, не в силах отказать, тяготился собственным молчанием, да неумением искренне сопереживать, как никогда не сопереживали ему, в его одинокой, замкнутой с матерью на двоих жизни.
Вот и сегодня подсел Ляпышев с погонялом Пустобрёх. С тоскою поглядел на луну, проложившую свою вечную дорогу на глади реки и разделившую её на два лагеря: левый и правый. Ляпышев понуро опустил голову.
-Вот, считается, что рядом с животными человек становится добрее. А рядом с людьми? Почему у нас пишущего человека так боятся? Или богом сделают, чтоб к нему доступа не было, и ничего он о жизни не знал; или возненавидят. Конечно, странный я для многих человек. Сам понимаю: стих иногда на меня находит. Но не виноват же я, что там, - он поднял глаза на звёзды, - меня избрали. Не Хапка, которого нечистый дух попутал, а меня: без должностей, без заслуг геройских. Невдомёк им, что я и сам иногда не рад. Только уж раз дано, то как? Жена воспитывала поначалу, а однажды я, как отрезал: «Вот это главное дело моей жизни, и в гробу я вас всех видел!» Отступилась.
-Печатались?
-Раньше-то бывало. В районной газете, в областной, в сборниках, когда они выходили ещё, - публиковали. А сейчас порушили всю издательскую деятельность. Отобрали у пишущего человека трибуну.
-В Союзе писателей состоите?
-Како там?! Такая бюрократия, нашим здешним поучиться надо. Да ещё по молодости охолонули меня малость. Сказали: “Писать умеешь, только не знаешь о чём. Пока”. Так и живу с этим “пока”. Когда оно кончится, или кончилось уже, кто ж теперь скажет. Союз писателей, и тот на части развалился. Туда, где с русскими фамилиями принимают, уж больно планки-то высоки, нечего и замки воздушные строить. А где таки писатели, как Чубайс, да крестьянин этот асфальтовый – туда фамилия подкачала, да и калачом меня туда не заманишь.
-У Вас проза, стихи?
-Всяко бывает. Про любовь больше, конечно, не пишу.
-Что так?
-Какая любовь? Детей уж трое, да в ней, любви-то, центнер весу. Тут вот взялась дровишек наколоть, а всё впопыхах, всё бы раз два и готово. Ну и подставила фингал себе. А я под руку и подвернись. «Убью, – кричит, - ирод несчастный!» Может, и ирод, а помню в молодости:
Мне всё снится: мы выходим из тумана,
Навстречу избы дружною гурьбой.
И было рано, так щемящее рано,
И пахло утром, Родиной, тобой, - Ляпышев вздохнул. – Теперь чего? На прозу пора переходить. Остались все у разбитого корыта. Моя, ладно: горяча, да отходчива. А соседа хозяйка всё пилит и пилит. “Это достань, то принеси; други могут, а ты нет”. Я ей как-то сказал: «Ты Пушкина перечитай на досуге. “Сказку о рыбаке и рыбке”. Последнюю страницу. Чем там всё закончилось?»
-А мы ведь даже не познакомились до сих пор как следует.
-Фёдор я. Только вот Пустобрёхом все кличут. А я не обижаюсь. Народ здесь зоркий. Спивается только. Да с зон не вылазит. Совсем мужик повывелся. Одни бабы остались. Сами, говорят, одинокий?
-Вроде, так.
-Не солидно. Да и мешает оно.
-Что?
-Одиночество. Делу вредит. Это ведь, что значит: без союзников, помощников, единомышленников. Ладно. Пойду. Думал, посижу на бережку, попишу, да что-то на ум ничего не идёт. Значит, настроение не творческое.
Опять Захаров остался с глазу на глаз со своими мыслями. Поднялся нехотя, сорвал ветку с кустарника, отмахиваясь от комарья, побрёл к дому. Теплилась надежда: повернёт через некоторое время за угол, возле павильона “Пиво”, и увидит свет в окнах. Сдерживая себя, не спеша, подойдёт к крыльцу, кашлянет, чтобы знак дать. Войдёт, пригнувшись на пороге. Лена засмущается, будет оправдываться, что не смогла днём прибраться. Вот: «Полы помыла, ужин сготовила…» - а у него обмякнет внутри.
Свет горел. Захаров ускорил шаг. Повозился на крыльце, закурил даже. Заметил вставленный в пробой замок. Догадался, что забыл выключить свет, когда уходил. Входя, не пригнул голову и больно тюкнулся о матицу. Вспомнил, зачем его сюда прислали.
Поужинав на скорую руку, опять разложил на столе скучные бумаги: журнал-ордера, приказы с глупыми текстами, - пытался связать некоторые цифры, но не получалось. Концы с концами явно не сходились. Или он недопонимал чего?

                *               *               *
          Проза жизни. Сон.

Ещё до распиленной гири. Он ощущал себя человеком, долго болтавшемся на утлом судёнышке в море,  и ступившем, наконец, на твёрдую, надёжную землю. Штамп. Но поставленный на белом листе, положенным на жёсткую массивную столешницу. Словно зафиксировали этап жизни. Или переступил ступень шаткой лестницы, за которой ровная, основательная площадка. Горизонты вокруг.
Но Владимира вызывает директор НИИ и, стоя спиной к нему, рассматривая что-то за окном, сообщает со странной мстительной беспощадностью в голосе, словно судья в заключительный день заседания (“по совокупности статей…”).
-Есть мнение. Пункт первый. Вас обратно переводят в мартеновский цех, не вписались Вы в наш научный коллектив.
Сон был чёрно-белым. Но его тут же раскрасили багрово-красными красками.
В начальных классах их повели на экскурсию на металлургический комбинат. Впечатление ужаса и страха не покидало Владимира до окончания школы.
Сейчас его начало кружить, выталкивая на самый край какой-то жуткой карусели. Он не любил её с детства. От одного вида мелькающих сидений, даже воспоминания о них, сладковатая патока подступала к горлу – его тошнило. Да ещё веяло от неё ненатуральным праздником. Владимир каким-то образом уменьшался физически, наплывало ощущение нелепости и непоправимости случившегося. Он уже стоял среди высоченных металлических конструкций, дышащих жаром. На него наваливались все шумы цеха: злой перезвон козловых кранов; уханье кувалд; визг зачистных машинок, стуканье ломов, матюки безликих рабочих, среди которых он пытался распознать отца. У них – сильных, знающих, - он только путался под ногами. «Берегись!» - кричали ему, и он отскакивал в сторону.
В слово “цех” директор НИИ вложил столько пренебрежения, что Владимир вместе с рабочими превращался во второй сорт, в недоумков, способных после работы лишь стакан поднять, а не в научных сферах вращаться.
-Пункт второй, - продолжал зачитывать приговор директор. – Диплом об окончании высшего учебного заведения Вам выдали ошибочно, не-право-мерно! Вы не доучились год.
Сон опять стал нецветным. «Лыко мочало, начинай сначала», - послышался откуда-то голос Пустобрёха.
Владимир стоял, как в воду опущенный. Почему он не испытывал праздника от учёбы? Просто уставал, наверное. Работа, дорога, учёба, экзамены. Он прокручивал плёнку назад, зная, чем всё закончится. Опять знакомство с женой, не обязательная свадьба, тягучая, скучная жизнь. Измена, развод.
«Всё что ли?» - подумал он с облегчением.
Кажется, директор ухмыльнулся.
-Пункт третий. В армии год не дослужили. Вообще ставится вопрос: зачислять ли это времяпрепровождение службой? Придётся снова послужить отчизне. Чечня не исключена.
-Вы хотели сказать: “Афганистан”?
-Это ошибки прежней системы. Надо смотреть в будущее.
«Обратно покойника несут», - вспомнил Владимир наивную фразу Лёхи, мечтательно наблюдающего из школьного окна улицу.
И весь сон тянулся в неестественной тишине. Ни одной музыкальной фразы не прозвучало рядом.
«Живи праведно, тогда никто не вернёт тебя в начало пути», - этот голос оказался незнакомым Владимиру.

                *              *             *

Утром Захаров засучил рукава и взялся за дело.  “Матюкальник” диспетчерской оперативной связи с отделами и подразделениями типа “гараж”, “нижний склад”, как ни странно, хрюкал, но работал. Вызывал подчинённых поодиночке, но слух о рандеву прошёл быстро, и все постепенно столпились в приёмной. Через тонкую дверь он услышал:
-Чего собирают-то?
-Колун варить будем.
Захаров плюнул на свою затею и запустил всех скопом. Зашли, расселись за длинным столом. Владимир – в торце. Похихикивали над главбухом, у  неё одна часть лица была жёлтой, как у китайца, другая – вполне европейского цвета. Она не обижалась, привыкла за неделю.
-С кого начнём? – оглядев малочисленное войско, спросил Захаров. – Маловато нас, - остановил взгляд на кадровике. – Юрий Петрович, что скажете?
-С дисциплины надо начинать. Вот, - он поднял над головой толстенную амбарную книгу, на которой большими буквами было написано: “ПРИХОД - УХОД”. – В андроповские времена вели. Регистрация трудовой дисциплины в аппарате управления требует порядка. Пришёл в семь тридцать, расписался. В восемь я книжечку забираю, обратно кладу ровно в семнадцать ноль-ноль. Ушёл – распишись.
-Поддельных не было, Юрий Петрович?
-Не понял.
-Я говорю: росписи все подлинные в журнале? Никто за другого не расписался?
Кадровик обиженно поджал губы.
-Я привык к пунктуальности, Владимир Иванович.
-Конечно, конечно. Днём держать журнал в сейфе, чтобы, не приведи Господь, кто-то из опоздавших не расписался тайком.
-Не понимаю Вас, Владимир Иванович.
А Захаров догадывался: от чего так тошно и зло на душе. Сегодня ночью ему опять приснился  э т о т  с о н,  не являвшийся более двух лет. С добавочными персонажами.
-Вы бы мне лучше объяснили, главный инженер в леспромхозе есть?
-Был. Уехал. Он срок получил условный. Двое рабочих залезли в сушилку для пиломатериала, погреться. Пьяные. Задохлись.
-Понятно. Главный механик?
Теребя голубую парусиновую кепку в руках, привстал Сан Саныч.
-Я докладывал в прошлый раз. Моя должность – заведующий авторемонтным парком. Я недавно…
-Два года уже, - перебил его Захаров. «Ваньку валяет или на самом деле такой?» - подумал он. – Вы садитесь и попробуйте объяснить, где вся техника, за которую Вы отвечаете? – Сан Саныч потупился, будто ему сказали что-то обидное. Начал озираться. – Кстати, а где у нас Игорь Сергеевич? Его почему нет? – Захаров вызвал секретаршу.
Этот специалист досталась ему по наследству. Неопределённых лет, медлительная. Вся какая-то серая, - она вздрагивала при каждом телефонном звонке, с опаской брала трубку, словно ожидала сообщение о начале третьей мировой войны. На вопрос Захарова пожала плечами:
-Сказал, что придёт скоро, с гостями.
На её слова все заелозили, будто в предвкушении интересного фильма.
-А кто у нас снабжением, сбытом ведает? – Захаров задал вопрос риторический. Знал, что все ниточки связей в руках бывшего директора. Просто реакцию хотел посмотреть, интонации услышать. Первым отреагировал Юрий Петрович.
-Раньше, до приватизации, такая должность существовала. В министерство ездить, в управлении заявки защищать, фонды выбивать на оборудование. Но потом, не поладили они что-то с Игорем Сергеевичем, взгляды не сошлись на события в стране 93 года. Да ещё на выборах в органы местной власти столкнулись. Бывший зам и уволился.
-Сейчас все вопросы Игорь Сергеевич решает, - подала голос главбух, странно сумевшая сегодня быть не заметной при своих габаритах.
-Решал, - жёстко напомнил Захаров.
-Ну, да, - Валентина Матвеевна стушевалась.
Захаров смотрел на неё теперешнюю и отчётливо представлял другую, ту, из стихотворения мужа.

                *            *            *

Проза жизни. Матвеевна.

В школе она стеснялась своего угловатого тела, не по возрасту большого бюста, округлостей и выпуклостей, на которые бросал липкие взгляды лысоватый “физкультурник”, обязательно норовя подстраховать её на брусьях и невзначай облапать.  Однажды, она в отместку, тоже “ненароком” сорвалась с перекладины и придавила тщедушную фигуру учителя своим телом, - дышащим здоровьем и никому не ведомым томлением.
Уважительно её называли в школе Матвеевна, а она плакала по ночам. Мальчишки побаивались, сторонились на иезуитских совместных играх в баскетбол, устраиваемых “физкультурником”. А она без труда набирала очки. Пёрла, как танкетка, а пацаны расступались в сторону, боясь зацепить её грудь и получить оплеуху. “Физкультурник”, с азартом евнуха, пишущего эротические рассказы, требовал “плотной, персональной опеки”, сам рвался показать, как надо “держать” Валентину. Пыхтел около неё, пускал слюни.
И только Федька глядел на неё чистыми влюблёнными глазами. Он был не от мира сего. В Красном бору таких больше не существовало. Часами висел на перекладине, чтобы подрасти. Стихи читал. Как-то само собой, после выпускного вечера, они оказались вдвоём на дальнем краю светлого, просторного, тянущегося в небо, соснового бора.
… И было рано, так щемящее рано…

                *            *            * 

-Владимир Иванович, чего Вы меня рассматриваете, как китайскую вазу? Ко мне какие претензии?
-К Вам… - Захаров начал перебирать бумаги, одновременно думая: «Будь они прокляты, эти мои способности видеть иногда чужое прошлое! Но не на каждого включаюсь. В чём тут дело?!» - К Вам, Валентина Матвеевна, вот какой вопрос. Дебиторская задолженность за некоторыми субъектами тянется аж по году, а то и два. Лес отгружали, пиломатериал, заготовку мебельную…
-Вы что, не видите, кому?
-Вижу: ЧП “Хапков младший”; ЧП “Секъюрити”.
-Ну. За первого – с бывшего директора спросите. А эти – одноклассники сынка евонного. Название-то удумали! Давно ли сопли на рукав наматывали.
-Дальше, больше, - Захаров повернулся к мастеру Багрову, молча сидящему в сторонке. -  Василий, по лесорубочным билетам леса на корню выделено одно количество, с делянок вывезено на нижний склад куда меньше. Остальное, что? В лесу сгнило? Вот данные за последние два года, возьми, полюбуйся.
Багров нехотя встал, забрал бумагу, вернулся на место, молчал. Голос подала бухгалтер-ревизор Зинаида Николаевна. Выглядела она празднично, прозрачно. Все детали её женских туалетов без труда просматривались через воздушную кофточку. Огромный бант ярким красным пятном алел на белых тканях.
-Я давно говорила. Вот результат. У нас с Василием Багровым давние споры.
-В чём дело? – спросил Захаров, впрочем, понимая, что ответа не дождётся.
-Можно, я потом, в спокойной обстановке расскажу?
Захаров оглядел всех, ещё раз запоминая лица, обязанности, манеры, привычки.
-В общем так. Получите у секретаря некий вопросник и таблицы аналитические. К концу недели каждый по своим проблемам  отчитаться  должен.  В первую очередь меня интересует,   почему   по бумагам   одно, а фактически – другое. Свободны. Василий, останься. Садись поближе, рассказывай.
-Чего   рассказывать-то?   Она,   конечно,   кошечка: бантики, рюшечки, финтифлюшечки, но сиамская. Повадки, взгляд…
-Это ты о Зинаиде Николаевне?
-О ней. С советских времён неконтакт тянется, - он сидел, теребил кончики усов, нервничал.
-Ты это, спокойно давай, без сердца. Мужик, вижу, тёртый, всякого повидал. Я ведь тоже, не на экскурсию сюда приехал. Работать. Рассказывай.
-О приватизации этой, будь она неладна, когда заговорили, начали концы с концами сводить. Комиссии всякие – с района, с области. Поджилки у наших всех трясутся, чем всё кончится, никто не знает. Давай, как на пожар, перестраиваться. Зина забегала, заметалась, словно кошка угорелая. Начальники-то все один одного поднимай выше. Короче, такая мутотень получилась. За мной верхний и нижний склад числились. На пилораме другой мастер был. У той излишки, а у меня недостача. Вы сами-то, кто по профессии?
-Радиофизик. Но в общих чертах…
-Вот и она в “общих чертах”! Апрель на носу, развезло кругом. Она и так ходит с боку  на бок переваливается, “уточкой” зовут.
-Что, кстати, с ней? Почему прихрамывает?
-Надо это Вам? В молодости мужик её сгоряча переехал на мотоцикле с коляской. За лёгкое поведение. Погуливала, каждый здесь скажет. Я её чёрным блудливым глазам со школы не верил. Ладно. Не о том сейчас. Не сочла она тогда лазить, да лес в лесу проверить. По бумагам всё. А там, что – бардак. Интересно по ним выходило. Делянки нам в заболоченных местах выделят, лес свалим, а никак не вывезем. Чтобы рабочим зарплату платить, возьмём под расписку лес у колхозов, где делянки на высоких местах. Потом “отдадим мол”, когда подсохнет. А они сами разваливаться стали. Дурдом, одним словом. Мне впаяли всё до кучи. Влип. Она в город торопилась, отрапортовать. Привезла мне акты какие-то, я и подмахнул не глядя. Начали меня по судам таскать. Жена всё следила, как бы я руки на себя не наложил. Уж потом, другого ревизора, с района прислали, Ольгу. Молодая, А любую несправедливость обострённо воспринимала. Все делянки облазила, всё сосчитала. А то хоть стреляйся.
В это время дверь с треском распахнулась. В контраст моменту в кабинет медленно, подчёркивая основательную неторопливость действий, полные собственного достоинства, - вошли двое. Оба одинаковые, как грибы валуи. С желтовато-белыми физиономиями и липкими взглядами.
-Хрен ему в голову. Этот что ли? – один обернулся назад, в приёмную, где маячил Игорь Сергеевич.
-Ты кто? – отчётливо произнёс Захаров, упёршись глазами в переднего, хотя он мало отличался от того, в приёмной. Отец и сын.
Валуи тоже не сводили с Захарова глаз. Шары налиты. Раздражение поперёк горла стоит. Все красноборцы, от мала до велика, обязаны были знать их.
-Мы здесь хозяева. В порошок тебя сотрём, усёк?!
Он давно ждал этого визита. «Вся техника расписана по частным лицам, под окнами стоит. Пилораму под ЛЭП вывезли,   там  родня директорская работает. ГСМ – туда. Этот, Хапок-младший продукцию берёт, деньги не платит. Хозяева!» - Владимир    встал,  повернулся спиной к визитёрам, внутренне ожидая окрика. Подошёл к шкафу-сейфу, открыл не спеша, вынул ружьё, повернулся. Разговаривать с валуями было бесполезно. От них веяло мерзостью запустения.
Он вскинул стволы и шарахнул из обоих поверх голов. Щепа посыпалась им за шиворот. Валуи даже испугаться не успели.
-В этом кабинете хозяин я! Дальше. Через два часа вернёте служебный УАЗ. Чтобы вас не утруждать, сам подойду к папиному дому. Ты передай ему, он здесь где-то крутился. Пока, - последние слова пришлись в спины ушедшим.
Багров покачал головой, подкрутил ус, хмыкнул:
-Де-ела. Я пойду. Секретарша-то не умерла там на посту? У меня бензопила дома лежит, вернуть надо,  однако.
Битый час Захаров не мог успокоиться, а секретаршу вообще пришлось отпустить домой. Он восседал с видом победителя на террасе, глядел с высоты на Кержунь.
Страна, как фляга с перестоявшей брагой, бурлила выборами. Но не здесь. На левом берегу, недалеко от хозяйства Фомина, стояла водонапорная башня, сложенная из белого кирпича. По фасаду в ней навечно осталась вмурованная красным кирпичом надпись: “СЛАВА КПСС”. Никто и не сомневался в симпатиях левобережных.
Правый берег тоже не особо тяготился выборами.  “Жирик - президент”, “Голосуй или проиграешь” – эти дежурные надписи никого не трогали. На них просто не обращали внимания, нутром чувствуя, что всё предопределено. И жили своими страстями.
Ему предстояло выполнить обещанное. Идти к Хапковым. Он повесил на плечо двустволку, запер кабинет, вышел на улицу.
За высоким, глухим забором Хапковых жизни, вроде, не наблюдалось. Владимир сел на лавочку, думая, что предпринять. Но спиной чуял – дом не пустой. Установленные им сроки истекли. День стоял тихий, безветренный. И всё это приходилось рушить. Приложил приклад к плечу и выстрелил в направлении макушки дерева. Через несколько минут загремели засовы на воротах, они распахнулись на улицу, и в них – руки в боки – встал Игорь Сергеевич.
-Ты чего, ненормальный? Палишь средь бела дня. Забирай свой “УАЗик”. Саленблоки на передке поменять надо. Сам будешь заниматься или водителя наймёшь?
-Разберусь, - спокойно ответил Захаров, садясь за руль. Хотя внутри всё кипело.
Игорь смотрел на него тяжёлым изучающим взглядом, как бы предупреждая: «Ещё не вечер».
А на ночь глядя пришла Лена. Обняла его на пороге, не говоря ни слова, прошла в спальню, и уже оттуда прошептала:
-Ну, иди ко мне, Аника-воин. Навоевался, поди, за день.
И только оказавшись рядом с ней, он понял, как устал сегодня быть совершенно чужим, в том числе для самого себя, человеком.