Посредник. ч. 2. гл. 5. роман

                - 5 -
               

С каждым днём Захаров всё больше понимал: разобраться в путанице с бухгалтерскими документами и действительным положением с основными средствами – ему объективно не дадут. По большому счёту, кого ни возьми, всякий в этом заколдованном кругу был если не в кровном родстве, то кость от кости установившихся в посёлке порядков.  А что  отчитываться им приходилось не перед государством, а так – временщиком залётным, и вовсе дела не ускоряло. Толкли воду в ступе, прятали потихоньку туда концы, на словах же призывая действовать.
Владимир Иванович позвонил в Керженск, нашёл там аудиторскую фирму и попросил прислать независимого ревизора. А через два дня отправил “УАЗ” с Фёдором Ляпышевым за районным специалистом.
На носу уже была Троица, и, как он ни возражал, Лена устроила в доме генеральную уборку. Зашёл пообедать, а там дым коромыслом. Лена приволокла берёзовых и рябиновых веток, затеяла капитальную помывку полов, а сейчас драила сковородки.
-Чего ты затеяла? -  искренне удивившись, но с теплотой внутри, спросил он. – Угомонись.
-Докамест не очищу, не отступлюсь, - она смотрела на него снизу вверх, радостно улыбаясь. – Я тебе к вечеру баню истоплю. Ты как сегодня?
-Ладно. Ревизора приезжего пристрою и приду.
-Сюда приходите, вместе и попаритесь.
-И то верно. Ты это, больно-то уж не суетись.
-Так праздник! Мы раньше хорошо праздновали! – она говорила, а сама уже крутилась возле плиты: разогревала суп, жарила картошку; потом усадила его за стол. – Задержался бы, - лукаво улыбнулась она. – Я в спальне прибрала всё. Чай ничего там без тебя не порушится, в конторе-то.
-Фёдор скоро подъехать должен. Неудобно. Приду вечером, куда я денусь?
Лена сидела напротив него, положив руки на стол, и столько доброго, приветливого было в её взгляде, что он подумал: «Хорошо как! Спокойно. Так бы вот и пожил».
-А не останешься ты у нас насовсем, - она сцепила пальцы, опустила взгляд. – Всё равно же уедешь.
-Когда это будет, чего загадывать, - ответил он и не удержался: снял с неё косынку, погладил рассыпавшиеся по плечам волосы. – Ты это… не грусти.
-Нам ли жить в печали, - Лена подпёрла кулаками подбородок, пристально поглядела на Владимира. – Троица всегда светлый праздник был. Помню девчонкой ещё: прибирались возле домов, ветки берёзовые под окнами вкапывали, а сами окна по наличникам ветками клёна или рябины обвязывали. Посёлок зеленел с утра. В доме прибрано, светло. Бабушка вкусненькое чего-нибудь сготовит. Я суп с петушком любила. Потом в платье красивое наряжусь и в заветное местечко, у Кержуни поляна есть, Ладанская. С Сысуевки на лодках разукрашенных левобережные приплывут, с гармонями. Гуляли, чучарились.
-Это как?
-Влюблялись,  значит.
-А грустишь чего?
-Так праздник завтра. А ведь ты со мной не сможешь пойти. Не поймут нас. Ладно. Поел? Иди с Богом. Дел ещё по горло. Баню топить?
-А как же, - и Владимир со спокойной душой отправился на работу.
Под временное жильё ревизору приспособили один из пустующих кабинетов в конторе. С видом на Кержунь. Затащили туда из коридора допотопный кожаный диван, поставили настольную лампу с зелёным абажуром, врезали в дверь замок – и получилось как нельзя лучше.
Владимир ожидал мужичка, обликом схожего с актёром Михаилом Глузским. Потому что леспромхозовская надобность требовала серьёзного подхода: педантичного, скрупулёзного, въедливого. Мужичок этот больше бы помалкивал, но денно и нощно вершил своё дело. До тех пор, пока не вывел бы всех на чистую воду. 
«А в баньке пропустим по маленькой и поглядим, что за фрукт приехал», - представлял Владимир, но уже был уверен, что ревизор этот, мужик не первой молодости, малоразговорчивый и не легкомысленный.
-Прибыли, Владимир Иванович, - прервал его размышления Фёдор Ляпышев. – Она там, в машине.
-Кто?
-Ревизорша. Симпатичная бабёнка.
На переднем сиденье “УАЗ”а сидела Ольга, из той, прибалтийской, ещё союзной жизни. Смотрела на него с удивлением, растерянно.
-Вот. Это я… вызывали?
С советской жизнью Захаров как бы простился. Её финал ознаменовался финансовым крахом и размолвкой с друзьями. Кого-то и подзабыл даже. Но Ольгу помнил, хотя и знал всего ничего: день, три? Так бывает. Мимолётный, украдкой брошенный на тебя взгляд. Открытая улыбка, предназначенная всем, но кажется, что тебе одному.
-Вы, Оля, какими судьбами здесь в России?
Она развела руками:
-А что мне в Прибалтике делать, чужие мы там стали.
Фёдор Ляпышев ходил вокруг машины, приглядывался:
-У нас какие планы дальше?
-Планы-то… - задумался Владимир. – Задачи стоят серьёзные, обстановка напряжённая, с основными средствами надо разобраться.
-Не сегодня же, - Ольга рассмеялась, протянула руку. – Может, поздороваемся, Владимир… - она замялась. – А отчества не знаю.
-Иванович, - Захаров ответил на рукопожатие. – Пойдёмте, я провожу. Мы думали, мужика пришлют, кабинет под жильё приспособили. А тут Вы. Удобства не во дворе, конечно, но…
-Ничего, я в частном доме выросла, не привыкать.
-Когда это было – в юности.
-А Вы откуда знаете?
-Может быть, на “ты” перейдём?
-Давай.
-Тогда, Оля, вещи положим и ко мне в гости. Муж не заругает?
-Где он муж-то? В Латвии остался.
Ляпышев стоял поодаль, ждал, когда о нём вспомнят. Переминался с ноги на ногу, смотрел в их сторону с ревнивым прищуром, будто Ольга вырывала Захарова из местного общества если не насовсем, то надолго.
-Езжай, - отпустил его Захаров. – Мы пешочком. Оля, не против?
-Конечно.
И они остались одни. Сидели в её новом приюте на кожаном диване, трудно пытаясь познакомиться заново. За последние пять лет Ольга почти не изменилась. Правда из шатенки превратилась в брюнетку. Женщинам свойственно. Но Владимиру это, почему-то не понравилось. Что-то произошло в Ольге неуловимое. Тогда, на поляне, он легко проник в её прошлое, сейчас пытался и не мог.
-А в Керженске река другая, - задумчиво произнесла Ольга.
-Какая?
-Обыкновенная, неприметная. Здесь она есть, а там словно и нет. Володя, тебя каким ветром сюда занесло? Наверное, отродясь здесь радиофизиков не бывало.
-Теперь вот есть. Слушай, пойдём-ка в гости ко мне. Там хозяйка баню истопила. Попаритесь, посидим, а потом у неё переночуешь. Чего ты будешь одна здесь? Насидишься ещё.
При слове “хозяйка” Оля посмотрела на него внимательно:
-Здесь хозяйками принято жён звать.
Он не ответил ничего, встал. С высоты своего роста оглядел её всю: изящную, хрупкую, как фарфоровая статуэтка, которых в избытке имелось в его старом, ещё из детства доме. Засомневался: «Справится ли?» - хотя результаты  ревизии интересовали его теперь меньше всего. Просто нужен был независимый взгляд со стороны на ситуацию в общем-то прозрачную.
-А ведь я однажды проводила здесь ревизию, - равнодушным голосом сообщила она, когда шли уже по посёлку.
-Значит, про тебя мне Багров рассказывал? Спасла ты его.
-Ну ладно. Он мужик сильный, без меня бы справился. Бардак тут у них был, но впечатление, что специально организованный. А теперь уж и подавно. Пауля не встречал больше с тех пор?
-Не довелось. А ты?
-Они с моим “бывшим” общий язык быстро нашли. Как с цепи сорвались после развала Союза. А как ваши дела тогда закончились, удачно?
-Сидел бы я в этой дыре сейчас.
-Из таких “дыр” вся Россия состоит. И Керженск дыра, только побольше.  Да и город ваш…
Он вспомнил городской посёлок Вторчермет и внутренне согласился. Шли не спеша. Владимир события не форсировал, посматривал  на Ольгу сбоку и вопреки реальности наплывали воспоминания: поляна, туман, фуга из сюиты соль-минор. Ничего конкретного, а так – настроение, какого он давно, а тем более, здесь, не испытывал. Даже в короткие встречи с Леной.
А она сидела на крыльце, обхватив колени руками, и вся её поза – а когда подошли ближе – и взгляд, выражали ожидание.
Ольга остановилась рядом, поздоровалась вежливо:
-Здравствуйте. Володя, посмотри какая прелесть! – она обвела взглядом украшенные ветками окна дома.
-Здрастье, - ответила Лена, но не в тон Ольге, а с намёком: «Наше вам с кисточкой!» - Кому не пропасть. Опять к нам пожаловали. А говорил, мужика пришлют. Смотрю, на “ты” уже перешли.
Ольга, бросив на неё оценивающий взгляд, сказала спокойно:
-Мы давно знакомы, лет пять. Да и Вы перед начальством не особо расшаркиваетесь.
-Не начальник он мне. Так, квартирант.
Захаров почувствовал  как между женщинами искрит. Лена встала с крыльца, сцепила на объёмистой груди руки, ноги расставила на ширину плеч. Ни дать ни взять охранник на входе в офис.
-А ухажёра твоего, Оля, посадили, - на недоумённый взгляд Володи, Лена  с насмешкой объяснила. – Она прошлым разом, когда приезжала, больно моему Серёге приглянулась. Он, бывало, в лес начнёт собираться, разве что галстук не нацепит. И бочки перестал заряжать. Фу-ты ну-ты, санки гнуты!
-Ты чего распетушилась? – легонько взяв Лену за локоть и подталкивая в дом, шёпотом прервал её Володя.
-И то сказать, - уже в сенях обмякла Лена. – Какие у меня на тебя права? Никаких. Она обернулась, крикнула из сеней. – Ты это, ладно, проходи! Угорела я тут немного, пока баню топила. Ну, чего стоишь? – позвала гостью Лена теперь из открытого настежь окна. – В бане будем париться?
Ольга вошла в дом, встала, прислонившись к печке, усмехнулась.
-С вами не соскучишься.
-А у нас тут, что ни дом, то комедия. На днях на соседней улице мужик голову хотел курице отрубить, промахнулся, да палец себе оттяпал. Пьяный был, - Лене на месте не сиделось, она сновала из комнаты на кухню, то и дело поправляя выбивавшиеся из-под косынки волосы. – Володя,  ты первый париться пойдёшь или как? А то, может, все вместе?! Веселее будет. Говорят, в городе сейчас это запросто!
Она захохотала, а Захарову вспомнилась соседка по вторчерметовской улице Катька, заполошный смех которой разносился иногда по всему порядку, на что женщины качали головами: “Вот хоболь ногайский!” – осуждая скорее не Катькино ржанье, а свою боязнь за мужиков, поглядывающих сквозь щели заборов на одинокую молодую соседку.
-Я в Керженске живу, а родилась неподалёку оттуда, - Оля стояла простоволосая, её чёрные волосы резко выделялись на белом полотне печки, как крыло ворона на снегу.
-Идите, - отмахнулся Володя. – Чего-то мне не до бани сегодня. – Или после вас уже.
-Было бы предложено, - неожиданно поддержала лукавый тон Лены и Ольга, озорно тряхнув длинными, распущенными по плечам волосами.
Мужики так на охоту собираются, как женщины в баню. Тут же язык общий нашли, даже похожи стали друг на дружку, хотя одна русая, мягкая, в чём-то уже щемящее близкая; вторая: строже, отчётливее в поступках и облике – незначительный, мимолётный эпизод давно ушедшей жизни, над которой теперь многие изгаляются и посмеиваются. Захаров постоял между них и отправился на огород. Сел там на лавочку, прямо напротив бани, расслабился в лучах нежаркого уже, готовящегося к закату солнца. Покурил неспешно. Женщины ещё хлопотали в доме. Он взял вёдра, сходил пару раз по воду на колонку, наполнил до краёв бак в предбаннике, заглянул  внутрь,   где  дышала    жаром    каменка,  попыхивал   паром  вмурованный в печь котёл, сухо светились выскобленные полы. Захаров живо представил себе дальнейшее действо и пожалел, что не примет в нём участия.
-Мы пришли, - раздался возле голос Ольги. – Как тут, всё готово?
-А то, - озорно убедила Лена. – Не передумали, Владимир Иванович?!
И ему ничего не оставалось делать, как удалиться. Вернулся на свою любимую скамейку, стоявшую чуть поодаль от бани, вплотную к дому так, чтобы спина осязала его надёжный, может и на веки, сруб. Солнце медленно скрывалось за садовыми деревьями. Женщины в бане зажгли свет, выделив себя из остального, к сумеркам, мира, и Владимир, запрокинув голову, стал смотреть в небо. Совсем забыть прошлое он не мог, ошибочно не удостаивая должным вниманием настоящее.

                *                *                *

Проза жизни. Измена.

Арцису позвонили, и он, виновато разведя руками, извинился:
-Я в Ригу. Утром буду. Ты, Оля, побудь тут. Не оставлять же гостя одного, - это он вслух, а напоследок подмигнул Володе. – Анекдот про перстень и кольцо вспомни.
Он уехал, а они остались в огромной, предназначенной для удовольствий даче Пауля. Ольга ещё пахла утренним туманом, костровым дымом, волей и свободой. Владимир сидел напротив неё, старался шутить, глядя, как она пытается изменить облик, водружая на себя различную бижутерию.
-Если у женщины на левой руке перстень – это ничего не значит. На правой кольцо - она замужем.
-А если и то, и другое?
-Значит она замужем, но это ещё ничего не значит.
В общем, играл словами, флиртовал напропалую, удивляясь своей раскованности. Знал, что завтра уедет, осмелел. Казалось, и Ольга хочет независимости, как соседи прибалты после недавних январских событий в Вильнюсе. Он не стал напрягать способности и не пытался понять: почему? Обоим было комфортно в этой недосказанности и они играли с ней, как кошка с мышкой. Говорили о чём угодно, только не о солдафонах мужьях и коварных жёнах. Наверное, она увлекалась бунинскими подтекстами, а ему, ближе к вечеру, нравились купринские женщины с умирающими на них в экстазе любовниками.
-Я, как палтус к пиву, вся прокоптилась. Надо принять душ.
Он представил себе этот страшный для Советского Союза дефицит, и у него даже слюньки потекли. Буквально за день Ольга так изменилась, что это разнообразие возбуждало его. Они сидели на первом этаже, недалеко за окнами плескалось море, и шум, издаваемый им, легко ассоциировался с ванными процедурами. Уже смеркалось. Причудливые скульптурные фигуры усиливали впечатление нереальности. Ольга зачем-то нагибалась иногда, верх кофточки оттопыривался, и Владимир видел открытую почти до самых сосков грудь. В очередной раз он не выдержал, прошептал тихо:
-Оля…
-Что? – выпрямилась она, и всё исчезло. – Я всё-таки освежусь.
Он оставил её на время одну, вышел на свежий воздух, туда, что нельзя было назвать садом, поскольку кругом росли только сосны; тем более огородом – потому что между деревьями мягко стелилась трава.
Владимир водрузил своё тело на качели и стал бездумно раскачиваться: вверх, вниз. Странное, уполовиненных размеров окно загорелось на фасаде стены.  Там появилась фигура женщины, долго стоявшей в раздумье. Ворох теней, взлетающих и падающих вниз, наблюдал он, потом догадался – это окно ванной комнаты. Оно, застеклённое понизу рифлёным стеклом, а сверху прозрачным, притягивало взгляд Владимира, потому что за ним он видел обнажённую женщину. Из своей спасительной темноты он мог без опаски наблюдать за ней. Но тело её оказалось разделённым   на   две   части.   Владимир хорошо видел лицо, а всё остальное камуфлировало странной степени рифлёности стекло,   позволяющее   скорее догадываться, чем отчётливо видеть.
Чтобы успокоить себя он стал упорно раскачивать качели. И чем выше взлетал, тем всё больше ощущал себя мальчишкой, врасплох заставшим беспечно спускавшуюся со второго этажа общественной бани женщину, расслабленную телом, рассупоненную, с открытой грудью и не обращавшую на него внимания. Качели взлетали уже почти до критической точки, его взору открывалась вся ванная комната – от пола до потолка. Там, лицом к нему стояла Ольга; тело её было упруго, оконтурено, заманчиво лаконично. На взлёте его сердце замирало, качели почти зависали в воздухе, потом падали вниз, снова взлетали, и он успевал  увидеть грудь, чёрный треугольник, венчающий ноги…
Наверное, траектория его полёта пересекала диск огромной оранжевой луны, периодически отстреливая тень на окно ванной комнаты. Он заметил лишь, как Ольга замахала руками, приветствуя его полёты.
Владимир выбросил своё тело с качелей, пару раз перевернулся через голову в податливой траве и бросился к дому.
Дверь в ванную оказалась не запертой…

                *                *                *

Он и сейчас мог видеть фрагменты тел обеих, близких ему женщин.
 Как   в   старом   допотопном  телевизоре,   в   маленьком окне   бани   мелькали     некие   геометрические     фигуры    и подобия их.   Светлые   и  тёмные треугольники, эллипсоиды и   утончённые   колонны,   наброски    линий    и    причудливых обводов, - но не волновало. Потому что изъятые  по отдельности  из материализованных, обладающих  разумом    тел способных   мыслить,   плакать    и смеяться, произносить магическое: “Я люблю тебя”, - фигуры  эти не представляли ничего особенного.  Абстрактные   кубические   картины,    способные расшевелить   разве   лишь   маньяка.   Это  светящееся банное   окно,   как    амбразура   в    другой    мир.    Так    в детстве   он  смотрел   в   глазок    калейдоскопа,    пока    не понял,  что   там   простой, примитивный набор разноцветных стекляшек.
Он и сам-то всё забыл, а Ленка душой почувствовала, воспротивилась. А сейчас неистово истязала себя двумя берёзовыми вениками, нагибалась, окуная их в мягкую воду, и принималась за Ольгу. Казалось, и здесь, на скамейке Владимир слышал стон женских тел. Потом они выскочили в предбанник наслаждаться обманчивой, от раскрытой настежь двери прохладой.
-Уф! – отпыхнулись в один голос обе.
-Пиво будешь? Недавно в павильоне брала. Разливное.
-Давай.
-А ты ничего, справная. Замужем?
-Развелась.
-Вот и я одна… вдова соломенная. Надолго к нам?
-Как получится.
-Жарко. Холодной водичкой облить?
-Лей.
-Пойдём на лужайку.
-Прямо так?
-И чо? Кому мы тут нужны.
Захаров   еле   успел    спрятаться    за    угол    дома.    Две нагие  женщины  обливали   себя    из    вёдер.  Смеялись, играя   красивыми   телами, и своим поведением игнорировали его. С разницей во времени он познал обеих женщин, но они этого доподлинно не знали. Предполагали? Возможно.
 «Красотища! – наблюдая из схрона, восхищался Захаров. – На фига всё? Этот долбанный леспромхоз и бухгалтерские заморочки! Вот, выбирай любую, - он наслаждался обвитыми потоками водяных струй телами. – Пожить годик по-человечески. Надо же! – удивился он. – Только здесь, в этом забытом Богом краю, человеком себя почувствовал. Там: зюгановы, ельцины, жириновские; здесь женщины, которых можно любить. Пусть не насовсем, но любить!»
Они будто знали, что за ними наблюдают. Соперничали друг перед другом. Грудь в грудь, старались не уступить первенства. Одна предпочитала любить в открытую, наперекор всему; другая – тайно, храня жар в погасших, казалось углях. Но обе – дыхни и воспламенятся. Опять ринулись в парную, видно, зазябли. Хотелось снести стену бани, потому что маленькое оконце поддразнивало, но не позволяло насладиться зрелищем. С нарочитым шумом, желая обнаружить себя, Захаров направился к бане, остановился у открытой двери. Там, за другой, плотно прикрытой, продолжали неистовствовать.
-Воды принести ещё?! – крикнул он. – Израсходовали всю.
-Так неси! – высунулась в притвор Лена. – Заскучал, поди, директор! Говорили: с нами пойдём. Мы скоро теперь, погуляй маленько.
Он принёс ещё пару вёдер и ушёл на зады огорода, откуда просматривался берег Кержуни. Но самой реки, спрятавшейся под высоким обрывистым берегом, видно не было. Она лишь угадывалась по широкому, манящему простору, насладиться которым сгрудились окраинные домишки посёлка. Столбы горячего воздуха, а то и опоздавшие дымы дрожали и стремились вверх над неказистыми, а чаще вполне справными банными хозяйствами.
Перед праздником русский народ парился. И у каждого для этого святого дела имелся свой приют. Наверное, существовала в посёлке общественная баня, скорее всего, ходили туда одинокие немощные пенсионеры, да ленивые нерушные люди.
Захаров вспомнил юность. Жители с улиц Вторчермета ни теми, ни другими не были, но баню – одну на весь посёлок – посещали регулярно. Она, сложенная из потемневшего от времени красного кирпича, стояла на голом, унылом в любое время года взгорке, и к ней с разных концов тянулись люди. Пространство вокруг хорошо просматривалось, и любой, вышагивая поначалу степенно, завидев конкурента на неминуемую очередь, - прибавлял шаг. И метров за сто до цели почти все переходили на бег. Потом долго стояли в очереди, слушали по местному радио обязательный воскресный  концерт по заявкам  для работников металлургического комбината, читали многотиражку “Красный металлург” и завидовали тем, кто уже закончил процесс, стоял, распаренный, около буфета  и, наслаждаясь, пил газировку с сиропом. Нерегулярно, на очень короткое время, в буфете могло появиться пиво, но явление это было настолько редким, как если бы в бане кто-то появился со своей простыней, да ещё махровой. Все довольствовались “вафельными” полотенчиками, куском хозяйственного мыла, - и ни о каких современных “прибамбасах” слыхом не слыхивали. А личных бань, даже в “своих домах”, почему-то не строили.
Здесь же, в посёлке Красный Бор, большинство устраивало праздник души у себя дома. И Захаров стоял, завидовал устоявшимся порядкам. В предбаннике опять послышались голоса женщин.
-Ты  больно глубоко не копай тут, в наших делах леспромхозовских.
-Что так?
-Пожалей Владимира Ивановича. Неровён час,  посадит кого, не простят ему. Всё одно – олигархами никто тут не стал, да теперь уж и не станет, - Лена ещё что-то говорила; Ольга больше молчала.
Захаров подождал немного, крикнул:
-Ну, вы оденетесь там?! – а они уже выходили наружу и остановились перед ним: с распущенными волосами, румяные, ладные на загляденье. – С лёгким паром, красавицы! Есть пар-то?
-А   мы    твоих     возможностей    не  знаем, - Лена медленно застёгивала пуговицы по низу халата, смотрела лукаво. – Кому и из чайника – пар. А то подтопи. Надумал всё-таки?
-К ночи схожу. Не оставлять же вас сейчас одних. Что пить будем?
-Чай, - ответила Ольга.
-А перед ним?
-Вообще, я работать сюда приехала. Мне бы завтра документы полистать надо.
-Троица завтра, - Лена явно не одобряла её рвения. – Успеешь, наработаешься. Давай-ка стол сюда тащи, Владимир Иваныч, под яблоню поставим, посидим, как в хорошие времена. Отец у меня любил после бани чаи на огороде погонять. С приездом можно и “сухенького” употребить. У нас там есть где-то.
При слове “у нас” Ольга с удивлением посмотрела на Захарова. Он молча покачал головой на все эти бабские “заморочки” и отправился в дом.
Под высыпавшими звёздами сидели долго и с задумчивой мечтательностью. После лёгкого вина женщины притихли, но потом Лена попыталась негромко затянуть песню, а Ольга не поддержала.
-Ты чего не поёшь, подруга?
-Не поётся мне что-то сегодня.
-Эх! – прервав песню, вздохнула Лена. – Не всегда же у нас так, как сейчас было.
-А как?
-Справно жили. Ни мужьёв этих треклятых, ни чубайсов с гайдарушками…
-…ни еды, ни одежды, и кино по выходным в клубе, - продолжил за неё Володя.
Она посмотрела на него с жалостью, повернулась в пол-оборота и устремила взгляд к невидимой Кержуни, туда, на левый её берег.
-У Фомы, кажись, и сейчас по старым законам живут, а довольны все.
-Съездим, поглядим, - Ольга больше смотрела на Владимира: в упор, пристально.
-А тебе там с ревизией и делать нечего, - возразила Лена, - здесь хлопот хватит.
Совсем затемно  пили чай с густым клубничным вареньем, пахнущим летними лугами и солнечным воздухом. Молчали.
-Ну, мы пойдём? – вдруг в унисон спросили обе и рассмеялись.
Как-то незаметно между ними организовалась общность, куда Захарова, вроде бы, не допускали. Или наоборот – заманивали, а он сидел, как пень берёзовый, всем своим видом показывая, что кроме дел его и не интересует ничто. Впрочем, по большому счёту, так оно и было.
«И надо же так случиться, - сокрушался он. – Хотя Ольге до меня ещё здесь побывать пришлось. А вот на кой меня сюда нелёгкая занесла?!» - впервые за время  пребывания в Красном Бору, задумался Владимир.
Сидевшие рядом женщины своим присутствием напоминали о существовании другой жизни, где личное важнее общественного. А ведь семья Захарова – отец, мать – и жила всегда так. Они не зацикливались на том, что надо всецело посвящать себя служению семье, производству, - Захаров чётко вспомнил слышанное   им   давно,    в    столице,    от     Александра из редакции журнала “Твой современник”,   произнесённое   с    вопросительным    прищуром,     как    тест    на совместимость, - посвятить своему городу, отечеству, наконец, всему миру...i 
Две первые заповеди соблюдали не задумываясь. Так естественно, что казалось – по-другому и не бывает. По вечерам и ночью – семья;  остальное, самое долгое время суток, производство. Иногда что-то менялось, потому что отец работал на скользящем графике.
О второй части заповедей никогда не задумывались. Ходили на субботники и благоустраивали город, тем более,  вокруг своего жилища. Отгружали эшелоны металла и вносили свою лепту в могущество отечества.  Готовы были по первому зову придти на помощь, значит, боролись за мир во всём мире. Но изначальным, главным, подразумевалось благополучие в семье. У отца шёл “горячий стаж” и он приходил домой раньше   матери.  Иногда   готовил  скупую  мужскую  еду,  а  то  ложился   на   диван,   клал  ноги   на  приставную табуретку и брался читать газету “Правда” или толстый журнал “Вокруг света”, получение которого всегда становилось праздником.
Наверное, не только у русского человека так: расслабится и давай рассуждать о высоких материях. Шмякнется с небес на землю, а тут – обыденная жизнь.
С врождённой   неспешностью    и    сноровкой    женщины     прибирали со стола. Любуясь Ольгой, Владимир пожалел: «Она побудет и уедет, а мне здесь жить…»
Лена, словно прочитав его мысли, понимающе улыбнулась: «А я про что…»
Вскоре он опять остался один. И ни в какую баню ему уже не хотелось.

               
               


Рецензии