Посредник. ч. 2. гл. 7 роман

                -  7  -


Захаров, подвешенный за ноги к толстой ветви огромного дуба, потерял счёт времени. Взошедшего солнца он не видел, но понимал, оно не принесёт радости. Всю прошедшую ночь пытался собраться духом, борясь то с болью, то с естественным человеческим страхом. А они всё чаще одолевали, и он терял сознание. Это было спасением. Но и тогда Всемирный Разум не оставлял его один на один с самим собою.
 
                *            *             *
          Проза жизни. Деяния посредников.

По Кержуни, аки по суху,  шествовали четверо. В странных длиннополых одеждах-хламидах, легко отзывающихся на малейшее дуновение ветра и паривших над водой, как разноцветные паруса. Ниспадавшие на плечи вьющиеся волосы, словно куски облаков,  разнообразили синь неба.
Перевёрнутый мир уже не казался необычным. Владимир постепенно привыкал к нему. Он даже знал, как зовут этих людей, излучавших пронзительный свет и отбрасывающих глубокие тени.
Пётр оказался смугл. В обрамлении курчавых волос и бороды выделялся высокий лоб, переходящий в чёткую линию носа. В руках он бережно нёс ключ, наверное, от Царствия Небесного.
Павел придерживал рукою меч, весь его деятельный облик напоминал Владимиру что-то совсем недавнее, не пережитое им, но до боли знакомое. Профиль Дзержинского: клинышек бороды, взгляд, нос, даже форма причёски с открытыми залысинами.
Иаков смахивал на Бетховена. Но с мощной, монументальной фигурою, окладистой русой бородой. Лоб в морщинах. Бордового цвета одежда. Глаза смотрят в опрокинутое небо, словно обращаются к Богу.
Рядом с Иаковом шёл Иоанн. Моложе других, внимающий им, но всё в нём: мечтательный, если не отсутствующий взгляд, рассеянная улыбка, женственные черты лица, - выдавали человека, благоволящего книжникам и избегающего простого народа.
Итак, около девятого часа дня Владимир в видении легко видел почти апостолов Божиих, которые приближались к нему.i
Ждал, что обратятся, но они расположились неподалёку и продолжили давний, видимо, разговор. Вспоминали, или что другое? Но изумлялись все и недоумевая говорили друг другу: что это значит?ii
-При наступлении дня Пятидесятницы все они были единодушно вместеiii, - напомнил товарищам Пётр.
-Они напились сладкого вина,iv - улыбнулся Иоанн.
-Они не были пьяны, как вы думаете, ибо был третий час дня.v
Павел в задумчивости произнёс:
-А внезапно сделался шум… И явились им разделяющиеся языки… огненные.vi
Пётр, будто оправдываясь перед другими, зажал в кулак бороду, сказал:
-Когда некоторые из них дрались, я склонял к миру, говоря: «Вы – братья; зачем обижаете друг друга?» Но обижающий ближнего оттолкнул меня, сказав: «Кто тебя поставил начальником и судьёю над нами?» vii
-И, возбудивши народ, побили камнями и вытащили за город, почитая его умершим,viii - Павел обернулся к Владимиру,  и он подумал,  что его спасут.
-Между тем одни кричали одно, а другие другое; ибо собрание было беспорядочное, и большая часть собравшихся не знала, за чем собрались,ix - Иоанн вставил свои слова мягко, не возражая другим, но убеждённо.
Иаков молчал, но наморщил в задумчивости лоб, увеличив морщины:
-Откуда   у них вражды и распри? не отсюда ли, от вожделения их, воюющих в членах их?x Пытался вразумить: «Желаете – и не имеете; убиваете и завидуете – и не можете достигнуть, препираетесь и враждуете – и не имеете, потому что не просите; просите и не получаете, потому что просите не на добро, а чтобы употребить для ваших вожделений».xi Не вняли. Кричали мне: «А ты кто, который судишь другого?»xii
-А ты? – спросил Павел.
-Воззвал к ним: «Теперь послушайте вы, говорящие: “сегодня или завтра отправимся в такой-то город и проживём там один год, и будем торговать и получать прибыль”. Вы, которые не знаете, что случится завтра: ибо, что такое жизнь ваша? Пар, являющийся на малое время, а потом исчезающий».xiii
Захаров вспомнил кресты, висящие на братках, виденные им перевёрнутыми. Разговор с ними.
-С тобой Уши говорить будет, - Владимира втащили в кубрик.
-Чо, директор, давай договариваться. А если не согласен, то Кержунь глубокая, выбирай место. Мне тебя списать легче, чем фуфел перетирать.
В иллюминатор било солнце, большие уши главного просвечивали насквозь. Давным-давно Захаров видел эту образину. Когда в болоте сидел.
-… Много лжепророков появилось в мире,xiv - листая какие-то свитки, промолвил Иоанн.
Пётр встал, сказал всем:
-Лучше бы им не познать пути правды, нежели, познавши возвратиться назад от преданной им святой заповеди. Но с ними случается по верной пословице: пёс возвращается на свою блевотину, и вымытая свинья идёт валяться в грязи.xv
Иоанн задумался, тоже поднялся с травы:
-Они вышли от нас, но не были наши; ибо, если бы они были наши, то остались бы с нами; но они вышли, и чрез то открылось, что не все наши.xvi
Владимир понял, что они уйдут, а он останется умирать здесь.
Восходило солнце, наставал зной, и зноем иссушало траву, цвет её отпадал, исчезала красота вида её; так увядает и богатый в путях своих…xvii

                *                *                *

И три дня он не видел, и не ел и не пил.xviii Но выжил, ибо лет более сорока было этому человеку, над которым сделалось сие чудо исцеления.xix Вспомнил, как исчезал уже, но помолился: и небо дало дождьxx.
-Да ты дёшево ещё отделался. За кого же ты собственными боками отдуваешься? Свои грехи или чужие? Чуть жизнь не положил, - перед Володей стоял мужик в чёрной косоворотке, с лицом знакомым, но забытым.
-Ты кто? – еле вымолвил Владимир.
-Очутился1 наконец. Сам кто будешь?
Захаров признал его право на вопрос, поняв, что этому человеку он обязан жизнью.
-Захаров. Владимир меня зовут.
-Отца не Иваном звали?
-Да.
-А меня Игнат. Не узнал? Я ведь брательник отца твоего, покойного. Выходит, ты,  племяш мой.
Возвращаясь к жизни, Владимир пытался осознать реальность происходящего.
-Ты лежи, не беспокойся. Ни одна собака тебя здесь не найдёт, - хлопотал Игнат у плиты. – Изба у меня на отшибе. Один здесь  живу.
-Зачем?
-Это длинная песня. Расскажу потом потихоньку. Чай побудешь у меня? Отдохнёшь от дел своих праведных. У меня, конечно, колбас копчёных нет, но с голода не помрём. Я сам-то с гроша на копейку перебиваюсь, от пенсии государственной отказался, вера не позволяет, да промысел выручает. Обычно ниже по реке редко спускаюсь, а тут, как надоумил кто. На залавке** снасть проверял, сом здоровущий там живёт, всё никак его не перехитрю. Вот и в этот раз. Да на тебя наткнулся, пока по бережку бродил. Сподобил Господь, - Игнат перекрестился, но не как все нынешние богомольцы, а по-своему, и Владимиру вспомнились дед и бабушка. – Не встреться мы, отправился бы ты к праотцам. Помнишь ли кого из родителей?
-Помню.
-Пока висел, много, поди, чего передумал?
Владимир промолчал. Попытался оглядеться. Как в другой мир попал. У Арциса под Ригой туалет богаче. Мрачновато, будто избу из бани сделали, которую перед этим топили по-чёрному. Он усмехнулся двусмысленности своих мыслей, вернее, слов в них, по нынешнему времени понятых бы по- другому. Игнат уловил его улыбку, обрадовался.
-Ну, вот, я уж думал край** тебе пришёл. Ты какими судьбами в наших местах оказался?
Говорить Владимиру было трудно и он пока ничего не ответил. Но удивился. Вот, сказал человек простые слова, а в них видится такое пространство жизни, что невольно задумаешься: где места, о которых ты бы мог сказать “наши”? «Поживёшь у моих», - говорил отец, отправляя его ненадолго в деревню. На малую родину отца, Володя ехал, как в ссылку. «А места у нас живописные!» - восхищался кто-нибудь из окружения Захарова. И он завидовал искренней памяти, имевшей корни не в скучном захудалом рабочем посёлке, где повсюду ржавая металлическая пыль или зимнее полусонное молчание, а совсем иное, о чём лишь мечталось, да и то в детстве, когда все близкие были живы. Игнат как будто гордился принадлежащей и ему местностью: с избой посредине, полноводной Кержунью неподалёку, Сысуевкой и Красным Бором в очерченном круге, за которым люди уже не здешние, а уклад жизни общегосударственный, не чета их периферийному житью-бытью. «Зачем они приходили? – вспомнил Владимир явившихся поутру апостолов. – Неверующий я. А не первый раз чужую жизнь вижу», - хотелось забыться, но мешали звуки за окном, совсем рядом – руку только протянуть. Ненавидя боль, он перевернулся на живот.
-Били тебя? – спросил Игнат.
-Не без этого, - пробурчал Владимир.
Ветка скребла по стеклу, вызывая в душе тоску и тревогу. Из случившегося с ним он понял одно: это не хапковской шпане он дорогу перешёл. Хотя им тоже. Тут другие ввязались, чьих “прихватов” он не знал. Но за версту чувствовалось – беспредельщики.
С высокой старомодной кровати Владимир рассматривал то, что было за окном. Там всё выглядело безмятежно. Яблоня вплотную к дому. Плетень с надетыми на него бидонами и глиняными крынками. За ним лужайка небольшая, лес вокруг. Жизнь как жизнь. Плетень, будто огромный гребень солнечные лучи расчёсывает. Корова на лугу памятником вросла, овечки суетятся.
-Твоя живность, Игнат?
-Моя. Всё здесь моё.
-Один живёшь?
-Охотники иногда приезжают, рыбаки. Жена была, да Бог прибрал.
-Это и весь мир для тебя?
-Где он, мир? Я ведь тоже не мхом оброс. Бывает в район на своём катере схожу.  Грибы сдам, ягоды сушёные, травы всякие целительные. Газет накуплю за месяц, сижу, почитываю. Разве дело это, если в стране который год порохом пахнет. Назревает чего-то.
-Водички дай попить или у староверов не положено?
-Мать с отцом, те истыми староверами жили. А я что? Богомолец исправный, да настоящей веры мне не хватает. Староверы  тоже часть народа, хотя их за людей признали лишь в 1971 году. С Никона чуть не супостатами считали. Триста лет. Да ведь у Екклесиаста сказано: “… всякое дело Бог приведёт на суд, и всё тайное, хорошо ли оно, или худо”.xxi Разговор это серьёзный, лежи пока, сил набирайся. Говорил – директорствуешь. Как там без тебя? Пришли люди утром на директора посмотреть, а его и звания нет, - Игнат дал напиться, перекрестился и вышел, пригнувшись в дверях.
Неизвестная Захарову пичуга порхала за окном. Он хотел, чтобы она села на ветку, тогда разглядеть её. Та летала и летала, наслаждаясь летним погожим днём, волей и независимостью.

На следующий день у Владимира болело внутри, но меньше. Потихоньку успокаивалось всё. Будто во сне произошло, а не с ним, Захаровым. Хотя многое помнилось. Особенно – этот перевёрнутый мир, включая нательные кресты на братках. Сказанные мимо, но про него слова: «Чего Уши возится с ним? Кончить и дело с концом. Кому эти тёрки-перетёрки нужны?»
«Вся пирамида серверов глобальной экосистемы получает от Всемирного Разума программы развития ещё при рождении… - в который раз размышлял Захаров. – А эти?» Кто-то,   так и   не познанный Владимиром, не спорил, не возражал ему, наоборот, подводил к новым вопросам, но к тем, которые, казалось, он уже разгадал.
Игнат уходил и оставлял Владимира. Наедине с мыслями. Но совсем одному быть не позволял. Он негромко, - но Владимир слышал через открытое окно, - рассказывал.
-Мы с отцом твоим одним домом и не жили почти. В детстве разве. А потом он в город уехал. Но задавал перцу иногда. Почнёт распекать, а я и не обижался. Старшой всё-таки. Ежели прижмёт – задам стрекача на реку. До вечера и просижу. У нас в Коби река другая, мягкая. Кержунь – она тяжче. Согласен ли?
Деревенские туманы Владимир помнил, но сейчас приятным воспоминаниям мешало другое, недавнее.
Даже теперь, когда всё закончилось, Владимир продолжал наблюдать своё висящее тело. Видение было чётким и вразумительным, хотя он и сидел поодаль, рядом с апостолами. Вот – затёкшие руки; кол, привязанный к спине, “чтобы не дёргался”. Владимир находился вне своего физического тела, но не слышал, чтобы его оплакивали. Кажется,  кричал, а его не слышали. Но кто-то же должен ожидать его, призывать вернуться, притягивать к себе. Лена? Ольга? Но разве существовали на земле люди, которым понятны его эксперименты с экскурсиями в прошлое – не только своё, но и чужое?
Он никому не пытался рассказывать о своих опытах, потому что общество жило реальной жизнью, и его могли счесть сумасшедшим. Однажды рассказал об этом жене. Она улыбнулась погано, “ а потом легла под таксиста”, - теперь уже усмехнулся Владимир. В детстве пробовал с матерью поделиться, но она была слишком удручена горем – смертью отца. И Володя замолчал об этом.
Вошёл Игнат, бросил на него взгляд, одобрил, вроде бы.
-Понравился ты мне. Можно сказать, пал на сердце. Да ведь, родная кровь. Главное – не говоришь много, а я то уж отвёл душеньку.
-Слушай, Игнат, я своё тело со стороны наблюдал, понял, что умер и не знал, что делать дальше? Апостолы привиделись. Откуда они? Не верующий я.
-Это ж я читал Библию вслух, пока ты в своём теле отсутствовал, а ты, видно, слышал. В Псалтыри что сказано: “… и на пространное место вывел меня Господь”.xxii Или вот ещё: “… и не предал меня в руки врага; поставил ноги мои на пространном месте”.xxiii
-Ты сам-то как уцелел здесь?
Игнат повернулся к иконе, тёмной и мрачной, как и он сам, перекрестился несколько раз. По-своему, не как это делали новые правители по телевизору.
-Господь был за меня. Я и не устрашился. Что сделает мне человек?xxiv
Но прожитая Владимиром жизнь, пусть и недолгая, заставляла думать иначе. Он попытался встать. С трудом, но получилось. Медленно побрёл к двери.
-Куда ты?
-На улице побуду, - спиной ощутил, что Игнат осенил его знамением.
Владимир водрузил своё тело  на широкую скамейку возле дома.  “Разум более важная часть человека, чем наше тело…” – услышал он не голос даже, а скорее, воспринял чью-то мысль. Прикрыл глаза и поднял лицо к солнцу, вокруг которого Земля вращалась со скоростью 30 километров в секунду. Владимир знал это, но никогда не чувствовал.

                *             *           *

Проза жизни. Переплётчик.

Дом Игната не красил улицу районного центра. Он стоял на отшибе и возле него никто не селился. Игнат жил бобылём, что по нравам пятидесятых - начала шестидесятых годов казалось подозрительным. Как и сам хозяин, жилище выглядело непритязательным: ни тебе резных наличников, подновлённых к весне разноцветными красками; ни палисадника с яркими цветами; занавески на окнах – гладкие, не строчёные, без вышивки. И забор глухой из осинового, посеревшего от перемены погод, горбыля. И только ярко-зелёная лужайка, опоясавшая дом, вызывала у несведущих  удивление. Хотя всё объяснялось просто. Машины сюда заезжали редко – тупик. Ребятишки хозяина побаивались, потому развлечений вокруг дома не устраивали: ни лапты, ни футбола, даже в играх в войну или прятки – не забегали на подворье Игната.
А он, хоть и выделялся среди жителей улицы странным одеянием – чёрной однорядкой,2  брюками, всегда заправленными в яловые сапоги – ни перед кем дверей дома не закрывал. Правда, и в объятиях не душил. Хотя однажды, когда проездом из Коби, отец с Володей заглянули к Игнату ненадолго, тот, не выставляя радость напоказ, подхватил племяша, поднял в воздух, долго рассматривал и сказал одобрительно:
-Как налитой! Тяжёлый какой! У деда с бабкой на молоке отъелся? Как они там, Иван?
-Ничего, - скупо ответил отец.
Прожили у Игната недолго, дня два. Как и в другую поездку, когда был жив отец. Дом дяди оказался начинён скучными запахами: клея, бумаги, молчания.
-Пап, поехали домой, - тянул Вовка отца за рукав.
А тот не слишком и возражал.
Но несмотря ни на что, дом Игната пустовал редко. Герои книг населяли его обитель. Единственный в городке, он переплетал книги. К нему и тянулись со всех сторон.
Работал Игнат, как проклятый. Воспитанный в отеческих законах он не участвовал в светских парадных шествиях и церковных службах. Его соседи кучковались по заводским и цеховым интересам, даже по сортам выращиваемых в огородах помидор. О религиозных устремлениях при Никите Сергеевиче предпочитали помалкивать. Но никто не приносил переплетать современные книги, а только те, которые в магазине не купишь. Игнат приводил их в божеское состояние и читал, читал днями и ночами в дополнение к Библии.
Однажды ему попало “Житие протопопа Аввакума им самим написанное” и любовно воспроизведённое кем-то от руки. Игнат хорошо помнил наставления отца своего, но послевоенная жизнь не давала быть до конца искренним в познании слов, произносимых родителем. Голодное брюхо к учению глухо. Теперь вот, он занимался мирским делом, но и помнил о своём долге перед Богом. Пытался поделиться познаниями с соседями. Но… как в Библии: “И начали все, как бы сговорившись, извиняться. Первый сказал ему: я купил землю, и мне нужно пойти и посмотреть её; прошу тебя, извини меня. Другой сказал: я купил пять пар волов и иду испытывать их; прошу тебя, извини меня. Третий сказал: я женился и потому не могу придти”.xxv
И через полторы тысячи лет не изменилось ничего. Вот, и Аввакум сокрушается: “Иного времени долго такова ждать: само царство небесное валится в рот. А  ты откладываешь, говоря: дети малы, жена молода, разориться не хощется”.xxvi Ещё четыреста лет минуло, а всё так же. Хоть бы имел кто. Собаки в космосе летают, а хлеб по норме на дом развозят.
“В Москве такая же лукавая сонмища… Всегда пиян и блуден, - прости, не то тебе на ум идёт, как душу спасти… Ох, ох, бедныя! – вздыхал вместе с Аввакумом Игнат. – Русь, чего-то тебе захотелося немецких поступков и обычаев!.. Право хорошо учинилося”.xxvii
По государственным меркам Игнат тунеядствовал. Налогов не платил, на власть не работал, да ещё и странные книги почитывал. Ладно бы помалкивал, нет, зараз возьмёт, да поделится мыслями. Жгли их жгли, крысами травили – ревнителей древнего благочестия, проклинали, а они и через сотни лет воду мутят.
Пришёл к нему участковый, а у Игната на столе тексты смутные разложены. Кто ж такое, например, потерпит:
“Мы же, правовернии, сие ****ское мудрование Римскаго костёла и вы****ков его, поляков и киевских уният, ещё же и наших никониян, за вся их нововводныя коби еретическия анафеме трижды предаём и держим от святых отец преданное неизменно всё”.xxviii

Свой срок Игнат отбывал вместе с другими советскими тунеядцами: стилягами, фарцовщиками, поэтами…  Отсидев, уехал в самую глухомань России.

                *               *              *

В благодарность за контакт, Всевышний Разум послал на местожительство Игната дождь. «Всякое движение воды является средой общения», - так думал Владимир, даже не пытаясь укрыться. Лило и лило. Владимир будто обновлялся  под искристым дождём, освобождаясь от всего старого: безумства бухгалтера; партийных денег; измены жены и сына; леспромхоза с его русскими заморочками. Но две женщины не давали покоя. Мысль о них, словно ветер, будоражила сознание. Наверное, это было единственное, о чём не сожалел. Хотя сомнения одолевали.
Как совсем недавно его дух и тело разъединились друг с другом, так основы человеческого общества – его, Владимира, бытия – распались, разложились, испуская смрад. Спасаясь, он полюбил вымысел. Но нашёл ли себя самого в двух женщинах? А ведь без этого любви не бывает. К Лене не успел привыкнуть, но едва произошло одно, наступило другое. Ольга возникла из прошлой жизни. Её появление так противоречило действительности, что стало понятно: чувство противовстало  рассудку.
Наверное, Игнат наблюдал за ним долго, может, и разглядел что-то. Вышел, расположился рядышком. Он сидел, положив руки на колени, согнувшись, точно знал или понимал больше Владимира. Поток воды, стекавший с крыши дома, был таким плотным, близким, что казался дрожащим зеркалом, где отражалась их жизнь и дела – плохие и хорошие.
-Вот тебе и праздник… - задумчиво произнёс Игнат.
-Какой? – машинально спросил Володя, уже забыв, как с празднества и начались его беды.
-Отца и Сына, и Святаго Духа, - Игнат перекрестился трижды, а у Владимира рука не поднялась. – Не уверовал в Господа?
-Скорее, в Единый Разум. Вот Христос – лицо более реальное.
-Не своими словами спрошу: если ты признаёшь Христа…
-Предположим.
- … то как же отвергаешь Отца его?
«Как ему объяснить?  С каждого из нас скачивают информацию, хочет он этого или нет», - Володя вытянул руки под струи, и его ладони, сложенные в чашу, быстро наполнились водой.
-Вот, - он протянул пригорошни Игнату.
-Что?
-Миниатюрный биокомпьютер. Сюда закачена информация дождя, - он пытался доходчиво и просто разъяснить своё  физико-философское понятие мироздания. – Так и человек. Он мыслит, двигается, выделяет энергию различных форм. То есть, создаёт поле: гравитационное, световое, электромагнитное, звуковое, тепловое, - наконец. Эти поля и являются средой общения всех элементов системы мироздания. Система эта находится в режиме перемещения, как сообщающиеся сосуды. А любое изменение всякого элемента, даже мысль проскользнувшая, вызывает волну изменений по цепи всей глобальной экосистемы. Не зря же говорят: “Господь, он всё видит…” От субъекта к всеобщему,  и наоборот.
-Ожил! – обрадовался Игнат.
-И планеты, как люди: рождаются, развиваются – всё по программе. Стареют, умирают и дают начало новым взамен себя. Все программы получены от рождения… От Творца.
Игнат повернул голову.
-Всё-таки Творец.
-Вопрос – кто Он для каждого. Для одного – монарх, царь, правитель. Для другого – боженька.  Для третьего – всемирный Разум,  главный биокомпьютер.
-“Есть тела небесные и тела земные; но иная слава небесных, иная земных; Иная слава солнца, иная слава Луны, иная звёзд; и звезда от звезды разнится в славе”.xxix
-Это кто?
-Апостол Павел.
-Разговаривал я с ним.
-Ты бы пошёл, полежал.
-Скажи, Игнат, ты специально это заучивал или как?
-Постепенно накапливалось.
-Видишь. И ты подключён к главному ядру информационного мира. Только я всё чаще стал задумываться, а кому он помогает? Я тоже имею выход по своим каналам. Но как грязь прилипать начала, канал закрываться начал. И никакие сделки на тысячи и десятки тысяч баксов не помогают.
-Господь тем пособляет, кто по справедливости живёт.
-Сам-то веришь в это, Игнат?
-Что такое “вера”? Не расчёт, не выгода какая. Какое преимущество Аввакум имел или боярыня Морозова, против никониян восставши? Злу сопротивлялись. Тысячи лет Господь испытывает: добро и зло; любовь и ненависть; своё собственное или общественное. Да что такое для человечества эти лета? Миг один. Аввакум предупреждал, не вняли, а через триста лет опять про то же говорить можно. Смотри, что в столице-то творится. А в посёлке? Спились, да проворовались все.  Ты тут недавно дремал, а я сидел, почитывал, бывает и вслух, нет же никого. Да сейчас принесу,  прочитаю кое-что.
Потихоньку дождь уходил через поляну, рощу  - к реке. Солнце проглянуло. «Как там без меня? – впервые вспомнил о леспромхозе Владимир. – Надо же чего-то делать, не век тут сиднем сидеть».
Игнат вернулся, но мыслями Владимир был уже в Красном Бору. 
-Ты давно в этих краях, Игнат?
-С тех пор как реабилитировали нас, старообрядцев. Года с 71-го. А на следующий год, летом, пожары начались. Сильная матица  огня3  была. Еле выжили. С тех мест и витаю зде.**
Он разговаривал на языке, вызывающим недоумение и в то же время в нём ощущалась основательность и правда. Беда, что никто не изъяснялся подобной речью. Из древнего, русского – лишь мат остался, но даже он без смысла, а злость одна.
-Игнат, ты мне про порядки Красноборские скажешь? Присмотрелся, наверное, за столько лет. Бываешь там.
-Что тут сказать? Хоть раньше возьми или сейчас – ****ословят все. То бишь, ересь проповедуют. Что левобережные, что правый берег. Да мстят друг другу с довоенных времён.
-Почему?
-Длинная песня. Одни – за общее ратуют, другие – за своё. Сысуевские мужики – эти коммунисты сплошь до сих пор. Верующих не жалуют, боятся – глаз у нас дурной, несчастья мы их убеждениям приносим. Наятые делатели, надеятся всё насытиться  от трапезы государства богатого.
-Зато порядок у них.
-Да ведь и на правом берегу жить хотят, но Хапок со своей командой растащили всё. А эти пьянствуют, - Игнат раскрыл принесённую книгу, полистал, нашёл нужное. – “Проспалися бедные с похмелья, ано и самим себя сором: борода и ус в блевотине, а от гузна весь и до ног в говнех, со здоровных чаш голова кругом идёт… Лукавой хозяин накормил и напоил, да и с двора спехнул. Пьяной валяется на улице, ограблен, а никто не помилует. Увы безумия и тогдашнего и нынешнева!”xxx  Клосные***  они душой.
-Что там сейчас? – спросил в никуда Владимир, но Игнат промолчал. – У тебя лодка на ходу? До района подбросишь? Созвониться надо кое с кем.
-В Красном Бору рановато тебе показываться. Мало ли что. К вечеру и тронемся, а ночью посёлок проскочим, - на том и порешили.

               


Рецензии
физическая Система мира, Социальная система - все система.
И «Собаки в космосе летают, а хлеб по норме на дом развозят» - почаще бы напоминать. Отдельная тема. А то - СССР, Сталин, Сытость! Что-то при Брежневе ее не видел. Пустые полки. Шпроты пирамидками.
Кстати, почти как сейчас в Луганске по видео-кадрам.

Абов Алекс   23.08.2014 00:26     Заявить о нарушении