Хозяин в доме

ФРЭНК О’КОННОР
ХОЗЯИН В ДОМЕ

("THE MAN OF THE HOUSE"  BY FRANK O’CONNOR)

Когда я проснулся, я услышал, что мама кашляет внизу на кухне. Она кашляла уже несколько дней, но я не придавал этому значения. В то время мы жили у Старой Йольской дороги – старой колесной дороги, которая по холмам вела в Ист-Корк. Кашель был удручающий. Я оделся и спустился по лестнице в носках и в ясном утреннем свете увидел ее в плетеном кресле. Она сидела, сжавшись, и не видела, что я за ней наблюдаю. Она попыталась зажечь огонь, пламя вырывалось ей навстречу. Она казалась такой усталой и беспомощной, что у меня сердце перевернулось от жалости. Я подбежал к ней.
”Ты как, мама?”- спросил я.
”Сейчас все будет нормально, – ответила она, пытаясь улыбнуться. - Старые дрова, сырые, от дыма я раскашлялась”.
“Иди в постель, я разведу огонь”, - сказал я.
“Ну как я могу, малыш? - сказала она беспокойно. - Мне же надо идти на работу”.
“Тебе нельзя такой идти на работу, – сказал я. - Я в школу не пойду, останусь дома и присмотрю за тобой”.
Забавно, но женщины слушаются, если приказы исходят от того, кто в брюках, даже если ему только десять лет.
”Если ты приготовишь чашку чая, со мной будет все в порядке”, – сказала она виновато, встала и, сильно шатаясь, принялась взбираться по лестнице. Я понял, что, должно быть, ей действительно очень плохо.
Я взял побольше дров в угольной кладовке под лестницей. Мама была такой экономной, что никогда не брала их столько, сколько надо, и оттого огонь часто вырывался наружу. Я взял целую охапку, и скоро огонь загудел, а я поставил чайник. На огне я подрумянил ей тост, убежденный в пользе горячего хлеба с маслом в любое время дня. Потом я заварил чай и на подносе принес его ей. “Вот так будет хорошо?”- спросил я.
”У тебя не осталось чуточку кипятка?”- спросила она неуверенно.
“Слишком крепкий”, – согласился я, живо представив терпение святых во многих их несчастьях - “Я отолью половину”.
“Такая уж я вредная”, – вздохнула она.
”Нет, это я ошибся, – сказал я, забирая чашку. - Никак не запомню, как чай делать. Ты завернись в шаль, пока сидишь. Убрать верхний свет?”
“А ты сможешь?” – спросила она с сомнением.
“Без труда, – сказал я, забираясь на стул, чтобы убрать свет. – А потом сделаю то, что ты попросишь”.
Я позавтракал в одиночестве у окна, вышел на улицу и встал у дверей, глядя на ребят с нашей дороги, шедших в школу.
“Ты бы поторопился, Салливан, а то ведь убьют”,  - закричали они. ”Я не иду, – сказал я. – У меня мама заболела, надо присмотреть за домом”.
Я никак не был злым ребенком, но мне нравилось,  когда я мог осознавать свою уверенность, в то время как другим что-то не удавалось. Потом я нагрел другой чайник и, перед тем как умыться, прибрал все вещи для завтрака и поднялся в мансарду, взяв свою корзинку для магазина, листок бумаги и карандаш.
“Сейчас я сделаю, что ты скажешь, если все это записать” – сказал я – ”Хочешь, я приглашу доктора?”.
”Ну, нет,  - нетерпеливо сказала мама. – Он разве что захочет отправить меня в больницу, а как я могу ложиться в больницу? Ты мог бы сходить в аптеку и попросить хорошее, сильное средство от кашля”.
“Запиши это, - сказал я. – Если не записать, я могу и забыть. И напиши ‘сильное’ большими буквами. Что приготовить на обед? Яйца?”
Вареные яйца были единственным блюдом, которое я мог приготовить, и мне казалось, что как раз их надо будет сварить, но она сказала мне купить еще сосисок, на случай, если она встанет.
По дороге я проходил мимо школы. Напротив школы был холм, я немного поднялся и постоял десять минут, тихо созерцая. Сама школа, двор и ворота были открыты и смотрелись как будто нарисованные на картине, отдельно от всего,  спокойные и безмятежные, если бы не хор голосов, доносившийся из открытого окна, и промелькнувший Дани Делани, учитель, который прошел в дверь с тростью за спиной, бросив взгляд на то, что было вокруг. Я мог бы стоять здесь хоть целый день. Из всех простых и глубоких впечатлений этих дней это было самым сильным.
Когда я вернулся домой, я бросился по лестнице наверх и обнаружил Минни Райан, которая сидела рядом с мамой. Это была женщина средних лет, во всем осведомленная, любящая посплетничать и набожная.
“Мама, ты как?” - спросил я.
“Отлично”, – сказала мама с улыбкой.
“Вам, однако, сегодня вставать нельзя”, – сказала Минни Райан.
“Я поставлю чайник и налью тебе чашку чая”, – сказал я.
“Конечно, я сейчас все сделаю”, – сказала Минни.
“Ах, не беспокойтесь, мисс Райан, – сказал я небрежно. – С этим я вполне справлюсь”.
“Святая дева, ну не прелесть ли он?” – услышал я, как она это сказала моей матери, понизив голос.
 “Просто золото”, - сказала мама.
“Сейчас таких немного, – сказала Минни. - Из нынешних больше таких, что скорее дикари, чем христиане”.
Днем мама пожелала, чтобы я погулял на улице и поиграл, но я не стал уходить далеко. Я  знал, что стоило мне уйти на какое-то расстояние от дома, и я мог бы впасть в соблазн. Ниже нашего дома лежала долина; плац, состоящий из бараков, поднимался высоко над ней по меловому склону, а ниже, в узкой ложбине – мельничный пруд и ручей, бегущий между лесистыми холмами. Для меня, по настроению - это были и Скалистые горы, и Гималаи, и Северное нагорье Шотландии. Оказавшись там, я тут же забывал про реальный мир, поэтому сейчас я сидел на стене у дома и каждые полчаса бегал домой, чтобы посмотреть, как там моя мама и все ли у нее есть, что ей надо.
Наступил вечер; зажглись уличные фонари, мальчик-газетчик закричал на дороге. Я купил газету, зажег лампу на кухне и свечу в мансарде мамы и попробовал ей почитать - не так, чтобы очень успешно, потому что понимал в газете не слишком много, - но мне очень хотелось ее порадовать, а ей – порадоваться, так что нам удалось и почитать, и обсудить прочитанное.
Немного позже Минни Райан пришла снова и, когда она уходила, я проводил ее до двери.
“Если завтра ей не станет лучше, я приглашу доктора, Флерри”, - сказала она не оборачиваясь.
“Почему? - спросил я в тревоге. - Вы думаете, ей хуже?”
“Ах, да я бы так не говорила, – ответила она с  притворным безразличием. – Но я опасаюсь, нет ли у нее пневмонии”.
“Но ведь он может ее отправить в больницу, мисс Райан?”
“О, Святая дева, наверно, не должен, – сказала она, пожав плечами и заворачиваясь в старую шаль. – Но даже если бы отправил, не лучше ли это будет, чем пренебрегать опасностью пневмонии? Может, у вас в доме найдется немного виски?”
“Я достану”, – тут же ответил я. Мне было известно, что может произойти с людьми, у кого пневмония, и что потом неизбежно бывает с их детьми.
“Если его дать ей горячим и туда выдавить лимон, это может ей помочь поправиться“, – сказала Минни.
Мама сказала, что не хочет виски, боясь расходов, но я был так напуган, что от меня нельзя было отделаться.
Когда я пришел в паб, в нем было полно людей, и все отодвигались, давая мне пробраться к стойке бара.
“Привет, мой юный цветочек, – сказал мне один из мужчин, дьявольски ухмыляясь, – Должно быть, лет десять тебя не видел. Что будешь пить сегодня?”
Мой приятель, Боб Коннел, мне однажды рассказал, как он попросил у пьяного мужчины полкроны, и тот ему такую монету дал. Мне всегда хотелось самому отважиться на это, но на этот раз я чувствовал, что не смогу.
“Я хочу полстакана виски для моей мамы”, – сказал я.
“Ах, вот ты какой злодей! - сказал мужчина. – Прикидывается, что для его мамы, а в прошлый раз я видел, как его пришлось тащить до дома”.
“Ничего не пришлось! – крикнул я возмущенно. – И это для моей мамы. Она заболела”.
“Ах, да оставь ты ребенка в покое, Джонни”, – сказала барменша. Она дала мне виски и тогда я, все же пугаясь мужчин в пабе, выбежал, чтобы пойти в магазин за лимоном.
Когда мама выпила горячий виски, она заснула, я погасил свет и пошел спать, но спал плохо. Я печалился, что не попросил у мужчины в баре полкроны. Несколько раз меня будил кашель, и когда я поднимался в комнату матери, лоб у нее был очень горячий, и она говорила сбивчиво и бессвязно. Больше всего меня испугало, что она меня не узнавала, и я лежал без сна, думая о том, что же будет, если у нее действительно пневмония.
Наутро я был ужасно подавлен, когда маме нисколько лучше не стало. Я сделал все, что требовалось, и почувствовал себя беспомощным. Я зажег огонь и приготовил ей завтрак, но на этот раз уже не стоял у двери, глядя на ребят, когда они шли в школу. Скорее, я уже склонен был завидовать им. На этот раз я пришел к Минни Райан и все рассказал.
“Я бы пошла за доктором, – сказала она твердо. – Лучше знать наверняка, чем потом жалеть”.
Мне надо было идти сначала в Попечительский Совет, чтобы получить справку, которая подтверждала, что мы не можем платить. После этого я должен был вернуться, чтобы все подготовить в доме к приходу доктора. Мне надо было налить кувшин воды, положить для врача мыло и чистое полотенце, а еще надо было приготовить обед.
Он пришел после обеда. Это был полный мужчина с громким голосом и, как все друзья бутылки от медицины, мог бы считаться “умнейшим доктором в Корке, если бы берег себя”. Похоже, в это утро он особенно сильно себя не берег.
“Как вы собираетесь это получить? - проворчал он, сидя на кровати с книжкой для рецептов - Сейчас открыта только Северная благотворительная аптека”.
“Я схожу, доктор”, – сразу сказал я, почувствовав облегчение оттого, что он ничего не стал говорить о больнице.
“Это далеко, – сказал он с сомнением. – Знаешь, где это?”
“Я найду”, - сказал я.
“Правда, замечательный парень?” – сказал доктор моей матери.
“О, самый лучший в мире, доктор, - ответила она. - Мне и дочки не надо”.
“Это правильно, - сказал доктор. - Смотри за своей матерью, она для тебя, в конце-то концов, самый дорогой человек”. “Мы не замечаем их, пока они рядом, – добавил он, обращаясь к матери. – А потом всю жизнь жалеем об этом”.
Мне было не по себе от этих его слов; они были созвучны с моим настроением. Он его испортил еще больше, потому что не воспользовался мылом и полотенцем, которые я приготовил для него.
Мама рассказала мне,  как добраться до аптеки, и я отправился туда с бутылкой под мышкой, завернутой в коричневую бумагу. Дорога поднималась вверх через плотно заселенный район бедноты, простиравшийся, пока были видны бараки, до вершины холма выше уровня города и затем спускалась между высоких стен, пока почти полностью не исчезла, превратившись в каменную тропинку с муниципальными кирпичными домами по одну ее сторону; тропинку, которая падала круто, круто, скатываясь в лощину небольшой реки, где была расположена пивоварня, а на противоположном склоне пчелиные соты домов с отдаленным их шумом плавно окружали вершину, на которой стояла башня собора из пурпурного песчаника и на уровне глаз - известняковый шпиль церкви Шендон.
Этот вид был настолько широким, что весь он не мог быть одинаково охвачен светом, и солнце блуждало по нему, как по прерии, выхватывая сначала линию крыш, сверкающих подобно снегу, а потом зарываясь в глубину какой-то из темных улиц, очерчивая тени взбирающихся повозок и напрягающихся лошадей. Я прислонился к низкой стене и подумал, как может быть счастлив тот, кто смотрит на это, если его ничто не тревожит. Со вздохом я оторвался от стены, соскользнул, не останавливаясь, к подножию холма и стал карабкаться вверх по ступенькам серии переулков позади собора, который теперь казался огромным.  У меня был один пенни, который мама мне дала в поощрение, и я уже решил, что, когда я закончу дело, надо будет пойти в собор и потратить его на свечу для Святой Девы, чтобы моя мама быстрее поправилась. Я был уверен, что это будет более действенно в воистину большой церкви, которая ближе к небесам.
Аптека представляла собой жалкого вида коридор со скамейкой по одну его сторону и окошком, похожим на окошко железнодорожной кассы, в дальнем конце. На скамейке сидела маленькая девочка с зеленым пледом на плечах. Я постучал в окошко, его открыл потрепанный и сердитый по виду человек. Не дожидаясь, пока я закончу то, что я стал говорить, он схватил бутылку и рецепт и громко захлопнул окно без единого слова.  Я подождал немного и поднял руку, чтобы постучать снова.
“Тебе надо подождать, паренек”, – сказала быстро девочка.
“Чего подождать?” - спросил я.
“Ему надо приготовить, – объяснила она. – Ты тоже можешь присесть”.
Я сел, радуясь, что кто-то мне составил компанию.
“Ты откуда?” – спросила она.  “Я живу на Барни Лэйн, - прибавила она, когда я рассказал, откуда я. - А для кого бутылка?”
”Для моей мамы”, – сказал я.
“А что с ней?”
”У нее нехороший кашель”.
“У нее может быть чахотка, - сказала она задумчиво. - От этого вот и у меня сестра померла в прошлом году. А это тоник для другой сестры. Ей приходится тоник принимать все время”.
Я рассказал ей про долину, а потом она мне рассказала о реке в том месте, где она живет. Похоже, места там были, как она их описала, еще красивее, чем у нас. Она была приятной, разговорчивой девочкой, и я не заметил, как прошло время, когда окошко открылось снова и из него выставили красную бутылку.
“Дули!” – прокричал потрепанный мужчина, и окошко снова захлопнулось.
“Это мне, – сказала девочка. – Твое не так быстро приготовят. Я тебя подожду”.
”У меня есть пенни”, – похвастался я.
Она подождала, пока выставят мою бутылку и вместе со мной прошла до ступенек лестницы, спускавшейся к пивоварне. По дороге я купил на свой пенни конфет, потом мы присели на ступеньки у другой лестницы, которая вела к лазарету, чтобы их поесть. Было красиво – шпиль церкви Шендон в тени позади нас, ветки молодых деревьев, которые свешивались с высоких стен, а солнце то тут, то там вспыхивало золотом и отбрасывало  на дорогу наши сливавшиеся тени.
“Давай попробуем из твоей бутылки, паренек”, - сказала она.
“Зачем? - спросил я. – Ты не можешь попить из своей?”
“Из моей противно, – сказала она. – Тоники гадкие на вкус. Можешь попробовать, если хочешь”.
Я попробовал отпить и поспешно выплюнул. Она была права – напиток был гадкий. После этого ничего не оставалось, как дать ей попробовать из моей бутылки.
“Вот это вещь! – сказала она восторженно, отхватив громадный глоток. – Лекарства от кашля почти всегда - вещь! Попробуй и ты, можешь?”
Я попробовал и понял, что и в этом она была права. Лекарство было сладкое и густое.
“Давай еще”, – сказала она возбужденно, хватая бутылку.
“Так оно все уйдет”, – сказал я.
“Да уж нет, не уйдет, – отвечала она со смехом. – У тебя там целые галлоны”.
Почему-то я не мог отказать ей. Меня вынесло из нашего скромного дома в незнакомый мир, где были шпили и башни, деревья, тенистые переулки и маленькая рыжеволосая зеленоглазая девочка.
Я отпил сам и передал ей бутылку. Потом я всполошился.
“Почти все кончилось, – сказал я. – Что теперь я буду делать?”
“Закончим ее, а дома скажешь, что пробка вылетела”, – ответила она, и опять она сказала так, что это прозвучало убедительно.
Мы выпили эту бутылку вдвоем и, когда я увидел ее в своей руке, такую же пустую, какая она была дома, медленно стало до меня доходить, что я не сдержал слова, данного Святой Деве, и потратил пенни на конфеты. Меня охватило отчаяние. Я всем пожертвовал для этой девочки, а ее я совсем не заботил. Ведь это она домогалась моей бутылки все это время; я слишком поздно почувствовал ее вероломство. Взявшись за голову, я заплакал.
“Почему ты плачешь?” – спросила она удивленно.
“Моя мама больна, а мы сейчас выпили ее лекарство”, – сказал я.
“А, не будь ты плаксой, – сказала она презрительно. - Тебе надо только сказать, что пробка вывалилась. Понятно, это с каждым может быть”.
“И я обещал Святой Деве поставить свечку, а деньги на тебя потратил!” – закричал я и, схватив вдруг пустую бутылку, с отчаянным плачем побежал вверх по дороге. Теперь у меня было одно спасение – надеяться на чудо. Я вернулся в собор и, упав на колени перед усыпальницей Святой Девы, стал просить у нее прощения за то, что потратил пенни, предназначенный для нее, и обещал ей поставить свечу, как только у меня будет еще один, если только она сотворит чудо и моей маме станет лучше к моему приходу. После этого я печально побрел вверх по склону большого холма, однако теперь дневной свет ушел, и склон, что-то шепчущий, казался необъятным, чужим и жестоким. К тому же, я чувствовал, что я ослаб. Я думал, что мог бы умереть. В чем-то это было бы лучше.

Когда я вернулся домой, тишина в кухне и огонь, погасший в камине, сразили меня, привели к суровой мысли, что Святая Дева отвернулась от меня. Не было никакого чуда, мама по-прежнему была в постели. Я тотчас заревел.
 “Что с тобой, малыш?” – спросила она тревожно из мансарды.
“Я потерял лекарство”, – зарыдал я, ринулся вверх по лестнице, бросился на кровать и зарылся лицом в постель.
“О, Святая дева, и всего-то, и от этого ты страдаешь!” - воскликнула она с облегчением, проводя рукой по моим волосам. “И в этом все дело? – добавила она, чуть подождав. - Ты прямо горячий”.
“Я выпил лекарство”, – ревел я.
“Ах, разве это беда? – бормотала она, успокаивая меня. - Бедный, несчастный ребенок! Это я виновата, что разрешила тебе пойти так далеко одному. Давай-ка, разденься и можешь лечь рядом”.
Она встала, надела тапочки и пальто и развязала мне шнурки на ботинках, пока я сидел на кровати. Но прежде, чем она закончила, я уже заснул. Я не видел, как она оделась и вышла, но спустя какое-то время я почувствовал руку на лбу и увидел Минни Райан, которая сверху глядела на меня и смеялась.
“А, ничего страшного, – сказала она, затягивая на себе шаль. - Выспится к утру. Видит бог, миссис Салливан, это вам надо лежать в постели”.
Я понимал, что это было как суд божий надо мной, но ничего не мог поделать. Немного позже я видел, как мама зашла со свечой и газетой, и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ. Минни Райан могла меня презирать, как ей хотелось, но другие – нет. В конце концов, чудо ведь свершилось.