Правильный выбор II - 30

(Петровский завод, Н. А. Бестужев)

Она любила у моря
Прогуляться по краю блещущих волн.
Она любила у дома
Любоваться садом, что под солнцем расцвёл,
И где любовь расцветала:
Та, которая может быть на века,
И которой не страшны молва да война.

Любовь во мне навсегда!
Пусть кто-то не верит,
Пусть против приметы,
Но жизнь моя — для тебя,
И ты это знаешь,
В разлуке страдаешь,
Но помни, сильна она –
Наша любовь навсегда.

Он любил быть на море,
Как бы раньше и не был против него.
Он любил быть и дома,
Где его повстречала скоро любовь,
Где она подарила
Все свои драгоценности и шелка,
И лишь он ей посвятил себя навсегда.

Любовь во мне навсегда!
Пусть кто-то не верит,
Пусть против приметы,
Но жизнь моя — для тебя,
И ты это знаешь,
В разлуке страдаешь,
Но помни, сильна она –
Наша любовь навсегда.

С большой сердечностью и теплом была принята Милана всем отрядом осуждённых, продолжающих путь к Петровскому заводу. С ней делились добрыми отзывами о её возлюбленном, рассказывали, как мучительны были его годы в разлуке с нею, угощали артельной кашей и кашей на бульоне, которой угощали недавно и её подругу Анну. Даже комендант кланялся и восхищался храбростью Миланы, отправившейся вопреки всем запретам сюда, чтобы быть рядом с любимым и поддержать его.
И поход уже подходил к завершению...

– Любому приятно приблизиться к цели похода, – улыбнулся Милане Андрей Розен, который в последний день следовал со всем отрядом вместе, поскольку его обязанности старосты в походе закончились, и ехать вперёд всех больше не было нужды.

Милана тепло улыбалась в ответ и кротостью своей очаровывала друзей Алексея всё больше. Они любовались ими, следующими подле друг друга пешком, за руку, и обменивающимися счастливыми взглядами...



Двадцать второго сентября снова была днёвка. Скоро все завидели и подъехавших встречать своих мужей двух жён...

– Там ужасно! – сообщали они. – Окон нет! На дверях крепкий наружный запор!
– Мало им того, так ещё и дневной свет теперь отняли, – в недовольстве высказался Алексей, сочувствуя товарищам, которым предстояло попасть в столь ужасающее место и которым теперь годы в Чите показались раем.
– Да, – протянул Андрей рядом, также сочувствуя. – Мне-то всего два года осталось терпеть это, а вот некоторым... Смертельный ужас.
– Молодцы французы, – покачал головой Лунин, выглянувший из своей повозки. – За три дня они совершили тот переворот, что нам не удалось! Карл бежал, законы их теперь изменят.
– Это мы ещё увидим, что и как будет, – приостановил пылкость его речи Алексей. – Там не все за, и этих героев могут назвать мятежниками и так же с ними расправиться, как здесь.

– Не будем вступать в споры, – подошёл Николай Бестужев к ним, а прибывшие дамы с интересом заулыбалась Милане, которую Алексей всё держал за руку подле себя...
– Трубецкая, Екатерина Ивановна, – представилась одна из них Милане и ещё больше заулыбалась доброй душой.
– А я Нарышкина, Елизавета Петровна, – представилась так же и другая.
– Милана Александровна, – коротко ответила Милана и несмело взглянула на гордого рядом с ней Алексея, и тот тут же сообщил всем:
– Моя невеста!
– Пресвятая Богородица! – всплеснули руками Трубецкая с Нарышкиной и захлопали в ладоши, не сумев сдержать радости.

Тепло принятая и жёнами осуждённых Милана стала чувствовать себя увереннее в том, что никто не станет осуждать за что-либо...

На следующий день был последний переход. Дорога вела в междугорье и теснины. В широкой и глубокой долине показалось большое селение, церковь. Все остановились на мгновение, завидев и завод с каменными трубами и домами рядом. Рядом с заводом протекал ручей, а там, за ручьём, виднелась длинная красная крыша новой тюрьмы...


(Петровский завод, тюрьма, Н. А. Бестужев, 1834)

– Вот и наше кладбище, – высказался мимо проходящий Николай, отчего Алексей лишь ближе прижал к себе возлюбленную, у которой тоже сердце ёкнуло от страха.

Солдаты надели ранцы, а толпившиеся на пригорке осуждённые продолжали колко шутить над вырытыми им «могилами» в этом мрачном месте с «крытою крышкою».

Наконец-то, путь продолжился в столь мрачный и дождливый день, и скоро все увидели огромное строение тюрьмы на высоком каменном фундаменте в виде буквы П.

Наружные стены были без окон. Только в середине переднего фасада виднелось несколько окон, где располагалась гауптвахта и караульная. Когда приблизились, то окна увидели и на внутренних стенах, обратили внимание на крыльцо и высокий частокол, который отделял отдельные дворы, где были свои ворота.

Это были отделения, куда поместили потом по пять-шесть осуждённых. Посередине общего двора стояло помещение общей кухни.

Коридор каждого отделения (их было двенадцать) был светлым, где с одной стороны располагались двери в камеры и между – двери, ведущие из одного отделения в другое. Свет в камеры проходил лишь с коридора через прорубленное наверху двери окошко, но и оно было в металлической решётке...

И, как бы ни терзалась душа от предстоящего мучения практически без дневного света, друзья кинулись в объятия товарищей из другого походного отряда, с которыми сорок восемь дней были в разлуке.

Далее все отправились выискивать свои камеры в стенах «Бастилии» всё же с весёлым духом, с восторгами о французской революции и с песней «la marseillaise»:



Aux armes, citoyens
Formez vos bataillons
Marchons, marchons!
Qu'un sang impur
Abreuve nos sillons!

Жёны встречали своих прибывших мужей, собравшись у ворот находящегося рядом дома Александры Григорьевны Муравьёвой, который она нашла готовым и уже жила в нём.

Тех осуждённых, кто был женат, разместили в первом и двенадцатом отделении, дав им возможность жить с жёнами, но без детей. Это значило, что жёнам, которые уже были с детьми, предстояло часто уходить в свои дома.

Дома те строились им на общей новой улице – рядом с тюрьмой. А те, кому дома были ещё не достроены, разместились в квартирах, которые могли снять неподалёку...

– Чёрт возьми, – ругнулся Торсон, заходя в свою камеру и переглянулся с таким же сокрушающимся Николаем. – Здесь будет ни почитать, ни часов рассмотреть.
– Я клянусь, всё исправим, – начал успокаивать друзей Алексей, пройдя с ними до камер, пока Милана была на улице тепло принята остальными жёнами осуждённых. – Я добьюсь, чтобы окна сделали! – пообещал он.
– Да, мы все будем добиваться, – исчез в своей камере Торсон.
– Темно, сыро, душно... Совершенный гроб! – усмехнулся и Николай, также скрывшись за дверью камеры, которая тут же была заперта.

Каждый выбрал себе «келью», которую позднее станут убирать по вкусу и по средствам, как надеялись...

– Милана, – обняла ту Анна, когда муж скрылся уже за стенами заключения, а она обернулась и увидела подругу в тёплых объятиях остальных дам. – Как я рада, что ты приехала!
– Здесь ужасно, – закивала рядом одна из дам. – Везде этот дым от завода!
– Нет покоя ни днём, ни ночью! Постоянный стук молотков! – сообщила другая.



– Здесь условия в тысячу раз хуже, нежели в Чите, – согласилась и Александра Муравьёва. – Печь топят два раза в день, но она не даёт тепла, и это в сентябре! Да ещё и темень в камерах.
– Вот и будем бегать от детей к мужу и обратно, – прослезилась стоявшая рядом с ней, не отрывая взгляда от стен тюрьмы.
– Даже если бы дали нам детей в тюрьму, где их там поместишь, как согреешь?
– Алёшенька! – завидев вышедшего возлюбленного, кинулась Милана к нему в побежавших по щекам слезах. – Так нельзя здесь! Они не заслуживают! Дайте им окна, тепла!
– Родная, подожди, прошу, – обнял тот её и скорее повёл за собой к дому, что стоял чуть в стороне.



Дом был тоже новым, но по всему своему виду удобнее, и, как оказалось потом, внутри было уже натоплено и приготовлено к жилью...

– Комендант сказал, что это место отвели мне. Здесь мы с тобой и будем пока обитать, – сообщил Милане Алексей, когда они уединились в этом доме.
– У меня с собой деньги, – вдруг сообщила Милана, вытирая платком слёзы. – Обвязала на себе широким поясом, провезла... Всё боялась проверок!



– Солнце моё, – прижал горюющую любимую к себе прослезившийся Алексей. – Мы справимся, правда?
– Да, да, – кивала та, но уткнулась рыдать в его плечи. – Только вот мальчик наш... без нас... Вот, – оттолкнулась она и сняла с себя медальон. – Вот он! Для тебя заказала его портрет, – протянула она медальон, и Алексей взял его в задрожавшие от радости руки.

Он смотрел на лицо маленького сына, ласковыми чертами глядящего на него, и по его щекам потекли горькие слёзы тоски...

Продолжение: http://www.proza.ru/2014/04/20/554