Везде белые цветы и её лицо

Абажур лампы. Оранжевый, от него комната тонет в каком-то ярком, как апельсиновая пористая влажная кожура, плывущем вечернем воздухе. Под абажуром матово отсвечивает серебряный овальный сосуд самой лампы. Оранжевый воздух дрожит еле заметно. Колеблет тонкую шифоновую занавеску с вышитыми причудливыми цветами. Оттягивает её за кружевной уголок и открывает большое итальянское окно. А там уже так темно за окном, выколи глаз. Висит перед стеклом непроглядная темень. Ночь заглядывает за оконную белую раму. Пытается разъединить пальцами и влезть в самую суть твою. Проникнуть в саму душу, чтобы вытащить оттуда наружу какие-то воспоминания, газетные обрывки прежней жизни. И томить, мучить тебя несбывшимся. И прошлое прижимается к тебе прохладной с мороза щекой, холодит ментоловыми воспоминаниями и целует своими тёплыми ласковыми губами. Похожими на мякоть выпуклой розовой грейпфрутовой просвечивающей дольки на твоей тарелке.

Заснуть я не мог. Меня давно уже мучает бессонница. Передо мной в бокале зеркальным озерцом колеблется, наклоняется бренди. Сползает вязко по округлым стенкам после глотка. И спускается вниз по горлу. Потом разливается теплом внутри, в груди. Алкоголь и женщины. Вот две мои самые мучительные страсти, терзающие и не отпускающие меня никогда. Мы всегда вместе. Психолог пытался объяснить мне, откуда вылезает во мне эта тяжкая зависимость от женской любви. Из детства. Мать бросила меня, и занималась практически только моим братом. Он был болен. А я ребёнком был предоставлен сам себе.

Отсюда тянется неуверенность в себе, ощущение, что меня никто не любит. Все любви мои были мучительными для меня, болезненными. Каким-то мазохизмом надрывали мне сердце. Последняя моя любовь была известна. Слишком известна. Страстно прожигала жизнь, путая, смешивая страсть к мужчинам и женщинам. Одновременно. Когда мы познакомились, она приехала в город со своим мужем и его любовницей. Говорили, что она спала с ними обоими. Она сидела в ресторане со своей прошлой пассией. Когда я набрался смелости и подошёл к ней. Почти до самого утра мы просидели за столиком ресторана, пока уже официанты навязчиво не стали убирать у нас под носом посуду, звеня бокалами и укладывая приборы на тарелки. Только тогда мы поднялись и вышли из ресторана.

Было пять часов утра. Уже занималось утро, поднималось еле-еле солнце, полукругом высвечивая небосвод тёплым нежно- лимонным светом. Я не мог расстаться с ней. Хотелось говорить с ней ещё и ещё. Потом по мокрому асфальту побрёл к себе в гостиницу. И долго лежал одетый на постели. В светлых брюках и рубашке. Всё думал о ней. Теперь у меня в груди всё время стояло какое-то сладкое стеснение, томление. Я ни есть, ни спать толком не мог. Всё думал о ней. Вечером мы гуляли, бродили по рыбацкому посёлку. Или вдоль мраморного парапета набережной. Сидели, взявшись за руки, у поручней болтающегося в морских волнах маленького кораблика. Золотая дорожка на воде от садящегося в море солнца и терпкий вкус её губ. Я забивал её комнату в отеле белыми цветами.И сидел перед ней, одурманенный цветочным ароматом и ей.

Кончилось, разорвалось это плохо. У меня никогда мои отношения с женщинами не кончаются хорошо. Надо мной просто висит какой-то рок, судьба. Через год, когда я уже мечтал назвать её своей женой, она сказала, что только что сделала аборт от одного актёра. Я уехал и не видел её много лет. Так, только сердце чуть ныло. Напоминало об крошечной комнатке гостиничного номера. Везде белые цветы и её лицо. И больше ничего.