Не такой, как все

Далёкие это уже времена... Мы жили в Минске, отец на Кавказе, в Орджоникидзе. Договорились встретиться в Крыму, в Феодосии. Сюда с северной Украины перебралась двоюродная сестра мачехи. Как её звали, уже и не помню. И даже как выглядела, стёрлось из памяти... А вот образ её мужа, точнее сожителя, незабвенен. Да и как иначе? Попробуй выкорчевать из головы такую глыбу.
Впрочем, по порядку...
Сыну было года четыре - пять. Значит, конец 70-х. Тридцать лет назад.
Добрались из Симферополя автобусом поздним летним вечером. Типичный крымский дом на окраине с виноградным двором, в центре которого стояла беседка, а в ней расположился, нет, почти полностью заполнил её собой огромный человек лет сорока пяти. Было в нём за два метра росту и килограммов эдак сто пятьдесят. Казалось, он пожимает не мою ладонь, а всю руку...
Не передать словами эти напевные, чуть капризные интонации. У громадины оказался высокий голос.
– Мыкола я. Сидай, хлопче, вечеряты. А то один тут кукую.
Обильный южный стол кремлёвской башней венчала внушительная тонкого стекла бутыль литра на два - три. В лучших традициях фильмов о махновцах. Только наполнена она была не мутной жидкостью, а прозрачной...
– Где батька? Так отдыхают Харитон Харитоновичу. Устал... Подывысь вон там...
В летнем домике у калитки, в душной полутьме, еще хранившей жару июльского дня, на одной из кроватей похрапывал мой полковник. Усталость его была вполне определённого сорта.
Я вздохнул. Офицер-артиллерист, прошедший всю войну от звонка до звонка в аду передовой, кроме госпиталей по многочисленным ранениям и контузиям, чудом выживший, не старый еще отец был на выпивку крепок. Да, видно, здесь и ему было не выдюжить...
С мрачно-весёлым предчувствием повторения сегодняшнего отцовского пути я вернулся в беседку.
...Спирт в таких объёмах я не то чтобы не пил, а даже и не видел... Мыкола аккуратно, можно сказать любовно, смешивал огненную жидкость из бутыли с водой из чайника, заботливо спрашивая по ходу наливания: “хватит?”. Правда, относилось это к воде. Количество отпускаемого в стаканчик спирта он регламентировал сам...
Жена уложила Артёма спать и, побыв немного в нашей компании, ушла с хозяйкой отдыхать. А мы всё сидели под виноградными гроздьями, сквозь которые мне призывно подмигивали и всё явственней позванивали ядреные южные звёзды...
Выдержал я примерно пару часов. Рушась на соседнюю с отцом узкую кровать, слышал сквозь надвигающееся забытьё  искренне воркующее, даже с некоторой долей неизбывной обиды: “Тю, Харытонэ Харытоновичу! Ну що цэ вы спытэ и спытэ. Давайтэ посэдым...” И кряхтение встающего отца. Дальше не помню, потому что уже летел к заждавшимся меня звёздам...
Не помню и как он пытался реанимировать меня через новую пару часов среди глубокой  ночи. “Я батьку уложил и тебя будил, а ты не и не. И чего ж ты, хлопче, так лягался?”
Это он уже сообщил назавтра вечером, явившись со службы в военной форме, которая, из последних сил держа оборону, расползалась, потрескивая по вертикалям и горизонталям в безнадёжной борьбе с победоносно наступающим Мыколиным телом. И в то же время форма сидела на нём с вполне просматриваемой небрежной элегантностью бывалого служаки.
Может быть, в этом нет парадокса, ведь в Индии одним из синонимов изящества является слон.
Место его работы иным быть и не могло: вот уже двадцать лет начальник продовольственного склада авиационного полка, расквартированного в Феодосии. Когда командир дивизии приезжал из Симферополя проверить боеготовность вверенной ему части, прапорщика Мыколу куда-то прятали по причине полного отсутствия строгой армейской выправки. Да и представить его стоящим в строю было бы очень трудно: бочкообразное пузо любую прямую шеренгу превращало в овал...
С двоюродной сестрой моей мачехи они образовали семейный и профессиональный союз. За года три до нашего приезда. Она тоже заведовала продовольственным складом, точнее овощной базой какого-то торга. Воровали они, конечно, в лучших советских традициях, то есть всё подряд. Собственно, стол в беседке и являл собою гармоничное сочетание продукции двух складов. Спирт, разумеется, был авиационный...
Днём мы пропадали на пляже. Отец, по возрасту уже не любитель загорать у кромки прибоя, да и кавказские традиции не позволяли ему обнажаться при невестке, часто умыкал внука из-под пресса родительского воспитания, и они гуляли по городу и окрестностям, нарушая напутственные инструкции жены, пробавлялись мороженым, конфетами, газировкой... И наслаждались общением друг с другом, которое у деда с внуком зачастую душевнее, чем у отца с сыном.
Ну, а вечером, возвратившись с моря, мы заставали Артёма, увлечённо играющего с напёрсточными по размеру лягушатами, которых в эту пору года наблюдалось видимо-невидимо по периметру цоколя хозяйкиного дома. И не менее увлечённо общающихся отца и Мыколу. Разумеется, за столом.
Казалось бы, осетин и украинец, люди совершенно разного происхождения, менталитета, образа жизни... Что у них могло быть общего?
Но на то она и империя. Поглотив в себя всевозможные климатические зоны и часовые пояса, одев в одинаковую форму изначально не похожие друг на друга разноязыкие народы, она и радости, и беды, и заботы выдала общие на всех. Не без заднего умысла. Сделать всех одинаковыми, а, следовательно, лучше управляемыми – было одной из стратегических задач государства. Без этого коммунизм не построишь.
Частично задачу удалось решить. Частично нет. На том и погорели.
Мыколе с отцом было о чём поговорить. И темы у них нашлись близкие обоим. Время от времени выныривая в летнем домике из межзвёздного пространства, я смутно различал отрывки их бесконечных застольных разговоров.
...Стреляй, не стреляй... Из рогатки швыдчей попадешь... Поступили на вооружение... Давно пора списывать... Племянник, служил в Забайкальском округе... На первом году пошёл в самоход, нос сломал на танцах сыну местного... Що казать, салага... Я уже был в запасе, но пришлось форму надевать, ехать выручать... Будь здоров... Вы тоже... Киржач киржачу... Всякий бывает... Не, яловые... Эрликоны... В четыре ствола... Я их бачыв. Злыи, гадюки... Да, Юнкерс в клочья... Ну, давайте... Так и у меня  брат, Сашко, тольки старший... В том же сорок втором, пид Ростовом... Мой рядом, в Харьковском котле, Азрум звали... Без вести пропав... Помянём... Из английского сукна... Шинели сносу не было... Ну, Харитонэ Харитоновичу, а що тут пить?..
Эти беседковые беседы продолжались около недели.
Но затем, натешившись внуком, отец сослался на какие-то свои кавказские дела и уехал. Думаю, не последнюю роль в досрочном его отбытии сыграла застольная интенсивность. Мой старик осознал, что дилемма у него вполне конкретная: или продолжение ежевечерненочных многоэтапных стахановских выпивонов с Мыколой, или жизнь. Выбрал последнее.
Прощались они душевно...
Мне, состоявшему при жене и сыне, было проще. Всегда можно было закабалённо развести руками с кандалами за жениной спиной в ответ на приглашающий гребок Мыколиной лапы из беседки.
Иногда в этой лапе мне виделась коса...
Свою воинскую карьеру по защите родины на продовольственном складе Мыкола начинал давным-давно на сверхсрочной в звании старшины. Наверное, уже тогда обрёл те габаритные и спиртоперерабатывающие кондиции, в которых он пребывал к моменту нашей встречи под виноградной сенью.
Во всяком случае, введение в Советской Армии института прапорщиков Мыкола встретил во всеоружии. Об этом один из его рассказов, который я успел запомнить перед очередным стартом к звёздам...
Сменив погоны с широкой старшинской полосой на прапорские с почти что офицерскими двумя звёздами, надев новенькую форму, опять- таки сшитую из той же, что и офицерская, диагонали, в один из прекрасных крымских дней Мыкола в компании нескольких таких же неофитов из авиачасти приземлился в ресторане, дабы, как полагается, обмыть новое звание.
Разумеется, другим участникам события геометрически было далеко до мыколиных габаритов. Но в остальном отставали однополчане ненамного. Сколько бутылок повалили новоиспечённые прапорщики, он не уточнял, справедливо полагая, что очень много – это и есть обычная норма, о которой и говорить особо нечего.
И официанток, кучно перешептывающихся в стороне, количество выпитого не поразило. Так, ресторанные будни... Любопытство дам вызвала необычная новенькая воинская форма, в которой пребывали Мыкола и компания. По поручению товарок, в очередной раз пополняя стол жареным и прозрачным, бойкая работница общественного питания и возлияния спросила: “А кто вы, ребята, извините, по званию? Вроде не иностранцы, говорите и пьёте по-нашему, а форма на вас непонятная, мы такой здесь не встречали...”
На что кто-то из прапорщиков ответил: “Чего тут непонятного, видите на погонах две звезды вдоль плеча, значит генерал-лейтенанты”. “Да? – удивилась официантка. – Аж генерал-лейтенанты? А пьёте, как старшины...”
Рассказчик Мыкола был, что называется, вкусный. По окончании истории смеялся, трясясь, склонив голову набок и опустив вниз ладонями вперёд руки, как бы вконец обессилевшие от комизма ситуации. Смеялся, как правило, беззвучно. Лишь ходила ходуном давно поглотившая подбородок могучая шея и от неё вниз к громадному животу шли волны, нарастая почти до девятибалльности. Видеть его смех было не менее интересно, чем слушать его раблезианские рассказы. Гомерические волны перемещались по нему, словно бегущие от морды к хвосту волны брызг отряхивающегося после купания огромного пса...
 С отъездом отца Мыкола, лишившись гостеприимно-хозяйского права официально выпивать каждый вечер, несколько погрустнел, да и сестра моей мачехи, дотоле сдерживаемая присутствием деверя, перешла в контрнаступление под флагом, на котором было начертано: “Сколько можно пить?” На что Мыкола только виновато молча отдувался, а затем – был он завзятым рыбаком – исчезал на весь вечер, прихватив снасти и шепнув мне по дороге: “Пойду по рыбу, Андрию, хай воно всё згорыть...”
За калиткой, удаляясь, вдруг запел своим высоким голосом: “Маты кажуць Бога бийся. Я кажу чаго цэ вы? Докы будуць мэнэ мучыць вашы рясы та цэрквы...”
Спросив его позднее, чьи стихи, в ответ получил: “Не, хлопче, не мои, то из школьной программы. Моя музыкальная обработка...”
А тут еще подъехала с северной Украины другая хозяйкина двоюродная. Чем-то мы ей не понравились. Сейчас уже и не вспомнить чем конкретно. Возможно, ревниво посчитала, что мы и впредь намереваемся регулярно приезжать сюда летом, покушаясь на такую же её прерогативу. Но, главное, она, как, впрочем, и хозяйка, почти не находила общих тем для разговоров с моей женой. Да и со мной тоже.
Зато друг с другом сёстры громко стрекотали подолгу, властными голосами обсуждая свои бесконечные темы. Мыкола, в очередной раз сбегая “по рыбу”, искажая хрестоматию, прокомментировал это напевным: “На майдани коло цэрквы рэволюцыя идэ. Жынка хай, уси гукнулы, за отАмана будэ”.
Оставшиеся до отъезда несколько дней отпуска прошли под ощутимо чувствовавшимися косыми взглядами двоюродной гостьи, однажды всё же не сдержавшей в себе накопившееся.
“Какие-то вы не такие, как все”, – с молчаливого одобрения хозяйки дома выпалила она, повторюсь, по забытому уже поводу.
Тогда эти слова меня задели.
Сейчас бы и нет. Даже наоборот. Никогда не хотел быть в стаде. Только осознал это на старости лет.
Почему-то вспомнил сейчас одного киностудийного режиссёра-сына, как и многие вокруг, ставшего ваятелем нетленки по наследству от режиссёра-отца. Наблюдалось за ним стойкое отсутствие природных творческих дарований и образованности. Злые языки говаривали, что единственная книжка, которую он за свою жизнь прочёл, была сберегательная. Тем не менее преуспевал. За счёт нахрапа, умения быть своим парнем руководству, браво выпучивая пред ним пузо и глаза с усердием петровского гренадёра... И сколотил вокруг себя – не качеством, так количеством – обширную группу единомышленников. Что, в общем-то, было и нетрудно.
В августе девяносто первого, сразу после выступления по телевизору шеренги похмельных аппаратчиков, режиссёр во втором поколении радостно объявил, что, слава богу, в стране теперь будет наведён порядок. А через пару дней, после провала путча, сориентировавшись в обстановке, в числе первых побежал в демократы - рвать партбилет.
Питал он ко мне стойкую антипатию. Я отвечал ему не менее искренней взаимностью. И удостоился от него однажды ненавидящей констатации: “Ты не из нашей стаи”.
Разными словами, но говорили они с двоюродной об одном и том же. И видели жизнь одинаково. Стадно.

В один из последних наших вечеров в Феодосии в гости к Мыколе пришли офицеры и прапорщики из авиачасти. Все, как прострекотала себе под нос одна из сестёр, стукнутые на рыбалке.
Стукнутые не стукнутые, но и без того не пустынный беседковый стол ощутимо пополнился принесёнными различными черноморскими вкусностями – кусочками копченых катранов, барабулькой, ставридкой, бычками... Да и Мыколе было что выставить рыбного. Поэтому налегали в основном на пиво, не забывая всё-таки иногда откликнуться на настойчивый рефрен хозяина: “Ну що вы, хлопцы, – пыво без спирту закуски не варта!”
Разговоры шли на всякие рыбацко-лётные темы, для меня в основном абстрактные. Интересно было просто слушать, наблюдая за жестикуляцией рассказчиков, которая при описании движений и размеров рыбы и фигур пилотажа самолётов часто забавно совпадала.
С майором, соседом по столу, назвавшимся при знакомстве технарём по висюлькам, вышли за калитку покурить. Мыкола дым от этой порчи здоровья не любил.
На мой вопрос, что означает сей бижутерийный термин, майор улыбнулся: висюльки? А... Торпеды, их подвешивают под самолёт. Авиаторы – народ суеверный, то, что опасно, своими именами стараемся в разговорах не называть. В приметы верим... Какие? У каждого свои. У некоторых, к примеру, Мыкола. Да-да, не удивляйся. Кое-кто перед вылетом старается до него дотронуться. Ну там по плечу хлопнуть или локтем в пузо, легонько... Не обижается, что ты. Он добрый и многим добро делал. Например, во мне его кровь. Это когда обожгло топливом. Мощный был взрыв. Сразу шесть человек в уголь. У восьмерых сильные ожоги. Крови на переливание не хватало. А у него этого добра, как видишь... Да еще первая группа. Но по здоровью нельзя... Настоял. Сам он тогда чуть не помер. Я ему до гроба... Хотя, наверное, не в этом дело. Мыкола – душа полка, у него и кличка “Душа”. И вообще, он наша достопримечательность, где ты такого второго найдёшь? Так и шутят: у нашего полка большая душа... Или не шутят...
Докурив, двинулись с майором вглубь двора к беседке, откуда сквозь года, сквозь десятилетия, через почти уже прожитую жизнь, долетают до меня с заезженной пластинки, в который уже раз поставленной Мыколой на патефон, отрывки его любимого старого фокстротика: “На карнавале под сенью ночи... Вы мне шептали... Люблю вас очень... Снял с неё мгновенно маску... А-а-а!!.. Под маской леди, краснее меди, торчали ры-жи-е усы!!!”
И заливистый, тонкоголосый смех Души...

Через пару лет, будучи на Кавказе, спросил у мачехи о феодосийских новостях.
– Не живёт она уже с ним. Разошлись. Почему? А кто ж его такого выдержит...
Так я и не понял, что конкретно имела в виду мачеха.
                26.11.07