Двенадцать палочек

               
   Приключения  Тани  Кукушкиной. Рассказ  третий.

      Весна  набирала  силу.   Май  залил   сочным  изумрудом   деревенские улицы,  сады  и  огороды,  наполнил  дворы  душистыми  облачками  цветущей  сирени.
      В  конце  недели  отец  взял  Таньку  и  Витьку  в  поле,  чтобы  показать  им,  как  трактора  пашут  землю.  С  высоты  БыкОвской  горы,  куда  Танька  с  братом  забрались,  чтобы  нарвать  красивых  полевых  тюльпанов,  они  увидели  родной хутор  с  маленькими,  словно  игрушечными,  домами,   излучину  реки  Тишанки,  через  которую   по  плотине  лениво  ползли  какие—то  грузовики,  и  бесконечные,  задёрнутые  голубой  дымкой  просторы  земли.   Разноцветные  квадраты  и  прямоугольники  полей,  простроченные  зелёными  линиями  лесополос,  низины,  заросшие  кустами  дикой  вишни  и  тёрна,  овражки,  залитые  весенней  водой.

   Ветер  доносил  снизу  сосредоточенный  гул  тракторов,   которому вторили пчёлы,  деловито  ныряющие  в  колокольчики  цветов.
   Поражённые  открывшейся  панорамой,  дети  долго  стояли,  молча,  обдуваемые  тёплым  степным  ветром.

 — Смотри,  Танька,  прямо,  как  на  картине!— тихим,  немного  осипшим  от  волнения  голосом  произнёс  Карась.

 — И  даже  лучше!— поставила  точку  Танька,— на  картине  всё  молчит,  а  тут  всё  разговаривает.—  Она  прикрыла  глаза.
 — Слышишь?  Шумит  ветер,  шелестит  трава,  поют  птички  разные,  гудят  трактора,  цветами  пахнет…

       Дети  постояли  ещё  немного,  стараясь  отыскать среди  хуторских  крыш  свою,  родную с  высокой, "солидной" трубой,  нашли  её  и   весело побежали  по  дороге   вниз,  к  полевому  стану,  потом они купались  в  молодой  зелёной  траве,  разгоняя  испуганных  кузнечиков,  потом,  вместе  с  трактористами  ели  из   больших  эмалированных   мисок  удивительно  вкусные,  наваристые  щи.  И  когда  Витька  попросил  добавки,  весёлые  загорелые  дяденьки  засмеялись  и  сказали,  что  из  него  вырастет хороший  работник.

  Потом  они  ехали  в  кузове   грузовика,  примостившись  подремать  у  папы  на  коленях.  И  уже  совсем  поздно  въехали  в  хутор,  над  которым  высоко  и  бесконечно  пульсировало  светом  далёких  звёзд  ночное  небо.

     На  следующее   воскресное   утро,  поев  бабушкиных  блинов  с  зажаренными  сливками,  Танька  и  Карась  уселись  на  лавочке,  традиционно  сооружённой  на  улице ,  рядом  с  калиткой.  Утро  дышало  свежестью,  но  здесь,  в  затишке  за  плетнём,  под  шатром  старого,  раскидистого  клёна,  было    тепло  и  уютно.  Вскоре  начала  собираться  их  привычная  компания:  Шурей,  Надюха,  Славка.

   Планировать  день  не  было  никакой  необходимости.  В  ту  весну  вошла  в  моду  новая  игра — «Двенадцать  палочек» — разновидность  пряток  или   «хоронбучек»,  как  их  почему—то  называли  на  хуторе.
    Улеглись  отдыхать  на  время  мячи,  скакалки,  клёки  и  прочие  атрибуты  весенних  дней.  С  утра  до  вечера  играли  в  двенадцать  палочек,  и  чем  больше  собиралось  народу,  тем  веселее  и  азартнее  протекала  игра.

   Начиналась  она  всегда  одинаково.  Все  становились  в  кружок,  и  звучала считалка,   волею  случая   выбиравшая   «сторожа».   Потом  на  камень  клали  с  наклоном  дощечку,  на  нижний  конец  которой  ссыпали  двенадцать  одинаковых  палочек.  Их  мальчишки  вырезали  из  молодых  кленовых  веток  и  даже  наносили    узоры  перочинным  ножичком.
   Кто—нибудь  из  игроков  с  криком  «Прячься!»,  ударял  ногой  по  верхнему  концу  доски.  Палочки  взлетали  вверх.  В  обязанности  «сторожа»    входило  собрать  их  и  сложить  по—прежнему.  За  это  короткое  время  игроки   должны  были  успеть   спрятаться.  Если  «сторож»  замечал   кого—нибудь,  он  ударял  ногой  по  доске,  выкрикивая  имя  и  место  убежища,  а  сам  бежал  прятаться.  Можно  было  подкараулить  и  самого   «сторожа»,  заставив  его  собирать  палочки  ещё  раз.

  Так  как  весёлая  компания  жаждала  деятельности,  ждать  больше  никого  не  стали.  Свою  младшую  сестрёнку,  Глашу,  Танька  играть не  взяла.  Одной  лаконичной  фразой,    « сопливых   не  берём»,   она  запретила  играть  и   Надюхиной  сестре  Людке.  Теперь   эта  обиженная   парочка   сидела  на  лавочке  и  завистливо  наблюдала  за  происходящим.

  Надюха,    высокая,  крепкая,  упругая,  как  мячик,   девочка,  выделялась  среди  всех  особой  статью  и  крупными  веснушками,  рассыпанными  над   вздёрнутым  носом.  Она,  на  правах  старшей, собрала  всех  в  кружок  и,  тыкая  в  каждого  указательным  пальцем  с  синим  ногтем  (Надюха  прибила  его  тяжёлой  дверью  омшаника  и  очень  гордилась  этим),  бойко  начала  считать:
 —Аты—баты,  шли  солдаты, 
     Аты—баты  на  базар…

   Постепенно  кружок  уменьшался,  и  вскоре  остался  один  Шурей.  Он  обречённо  подошёл   к   доске,    ударил   по  ней  ногою   и  отчаянно  завопил:
  —Прячься-а-а!

  В   голубое   небо,  блестя   гладкими   зелёными  боками,  взметнулись  палочки,  и  босоногая   детвора  бросилась  врассыпную.  У  каждого  уже  было  на  примете   укромное   местечко.

  Танька  с  разбегу  втиснулась  в  достаточно  просторную  будку  Жука.
Витька,  с  быстротой  молодой  обезьянки,   взобрался  вверх  по  стволу  старого  клёна  и  спрятался  в  его  густой  кроне.

   Славка  укрылся  за  плетнём,  с  ходу  перескочив  через  него  и  мелких  девчонок,  которые   едва   успели  отклониться  в  стороны.

    Надюха   кустами  разросшейся  китайской   вишни   пробралась  на  свой   двор  и  пропала.

    Всё  совершилось  так   быстро  и  тихо,  что  Шурей  даже  не  заметил,  куда  кто  побежал.  За  это  время  он  успел  собрать  лишь  десять  палочек  и  теперь  искал  в  траве  оставшиеся  две.

  Но  только  Шурей  уложил   все   палочки  и  отошёл  в  сторону  метра  на   два,  чтобы   осмотреться,  как  прямо  на  него,  откуда-то   сверху  свалилось   нечто,  которое,   приземлившись,   превратилось  в  хитрого  Витьку—Карася.

  Шурей  опешил  на  долю  секунды,  но  этого  хватило  Карасю,  чтобы  подбежать  первым  к  доске  и  ударить  по  ней,  огласив  улицу  восторженным  криком.

   Шурей  маялся  ещё  один  раз,  потом  его сменила  Танька,  которая  всё-таки  не  поделила  конуру  с  Жуком,  и  он  её  выдал.

   За  Танькой  собирал   палочки  Славка.  Ему  не  повезло,  он  зацепился  майкой  за  плетень  и  не  успел  обогнать  Таньку.

  Потом  всем  как -то  сразу  надоело  прятаться.  Захотелось  просто  посидеть  на  солнышке.  Так  и  сидели  рядком,  на  лавочке.

  — А  где  Надюха?— спросил  вдруг  Славка,— она  как  убежала,  так  и  не  показывалась.

  — Прикорнула  где- нибудь  под  кустиком,— пошутил  Шурей, —давайте  позовём  её.  Три—четыре!

  И  все  дружно  позвали:
  — На—дю—ха!  На—дю—ха!
 
   Потом   замерли,  прислушались.  И  в  эти  секунды  тишины  откуда—то  с  Надюхиного   двора   послышался   её   голос,   приглушённый,  с  оттенком  странной  гулкости:

  — Я  тут!  Я  застряла!

  Поняв,  что  с  Надюхой  приключилось  что—то  неладное,  детвора  бросилась  в  соседний  двор.

   На  Сиротинском  дворе  всё  было  тихо  и  привычно.  Справа  сияла  белыми  боками  маленькая,   недавно  побеленная  кухня.  За  кухней,  построенный  её  продолжением,  невозмутимо  молчал  омшаник.
 
     И  вот,  среди  этого  спокойствия  и  солнечной  безмятежности  вдруг  из  большой,  старой,  покрашенной  в  зелёный  цвет  фляги,  в  которой  дядя  Федя  Сиротин,  Надюхин  и  Людкин  отец,  хранил  от  мышей  семена  люцерны  или  проса,  появилась  взлохмаченная,  вся  в  просе,  голова   Надюхи  и  торжественно   изрекла:

  — Я  застряла!
  Это  было  здорово!  Все  сначала  замерли,  а  потом  начали  смеяться.

   А  когда  закатился  Шурей,  рассыпая  свои  знаменитые  горошины  смеха,  то  продолжили  смеяться  уже  над  Шуркиным  мастерством.
 
  Настороженно,   не  утерпев,  начала  смеяться  и  Надюха,  но   от  сотрясения   фляга  упала  и  покатилась  вместе  с  нею  с  небольшого  возвышения,  на  котором  стояла.

  Теперь  фляга  лежала  посреди  двора,  из  неё  торчала  Надюхина  голова.  Голова  посмеялась  ещё  немного  и  начала  реветь,  приговаривая:
  — Да-а-а!  Вам  смешно-о-о!  А  у  меня  ноги  в  коленках  замучились  согнутыми  стоять!

  —  Братва!   Надо  Надюху  спасать.    Она  же  не  может  жить  во  фляге,  ей  надо  в  школу  ходить.

  Вытащить  страдалицу  пытались  по—всякому.  Но  если  у  неё  вытаскивали  руки,  не  проходила  голова.  Если  тянули  за  голову,  застревали  плечи.  Наконец,  совсем  измучившись,  решили  позвать
 взрослых.

   Взрослые — дядя  Федя  и  отец  Кукушкиных,  тоже  сначала  решительно  взялись  за  дело.

  Надюхе  завязали  глаза  и  рот,  заткнули  уши  и  осторожно  перевернули  флягу  над  старой  фуфайкой.  Просо высыпалось,  Надюха — нет.
  Тогда  Дядя  Федя  освободил  дочь  от  пут,  закурил  и  начал  ругаться.

  — Черти  тебя  туда  занесли,  не  сама  ты  залезла,  зараза  такая!  Ну,  вот  что  теперь  прикажешь  с  тобой  делать,  а!?   Голову  откручивать?

    В  сердцах  он  стукнул  кулаком  по  стенке  омшаника,  и  Надюхина  голова   испуганно  нырнула  в  недра  фляги.   Оттуда  она  начала  вещать  каким-то  странным,  «железным»  голосом.

  — Папа,   дядя  Боря,  освободите  меня, пожалуйста!    Я  больше  не  буду  во  фляги  залезать.

  Дядя  Федя  затушил  папиросу  и  обернулся  к  соседу:

  — Может  ей  плечи  намылить,  Иваныч?

  — Да  ты  что!  Обдерём  до  костей!   Тут  только  дно  выбивать.
   — Да,  хорошая  была  фляга,— вздохнул  Сиротин  и  посмотрел  на  молоток.  Потом   он  приказал   всем  расходиться   по  домам.

  Танька  шла  домой,   опустив   голову  и  хмуря  брови.  Её  богатая  фантазия  уже  рисовала  Надюху  с  нормальным  туловищем  и  руками  от  скелета.   Молча  вся  компания  уселась  у  Кукушкиных  на  крыльце.

  — И  всё-таки,   я  удивляюсь, как  она  смогла  туда  залезть? — задумчиво  признёс  Шурей.

  — Её  туда  черти  затолкали,  ты  что,  разве  не  слышал?— ответила  ему  маленькая  Глаша,  всерьёз  поверившая  словам  Надюхиного  отца.

  Вскоре,  со  стороны  огорода  показался  улыбающийся  Борис  Иванович  Кукушкин.
  — Ну,  всё,  освободили  пленницу.  Можете  полюбоваться!

     Жук  вскочил   первым  и,  виляя  хвостом,  побежал  за  угол  дома.  Дети  бросились  за  ним  и  увидели,  что  в  калитке  стояли  двое — Людка  и  Надюха.
 
      Живая  и  невредимая  Надюха  была  вымыта  и  одета  в  чистое  платье.  Она  щедро  угостила  друзей  жареными  семечками  из  газетного  кулька.

  — Ну,  что,  отдохнули?  Пойдём  играть  в  двенадцать  палочек?

  — Ты опять  будешь  во  флягу  прятаться?— ехидно  спросил  кто-то.

  —Теперь  можно!  У  неё  дно  выбили.  Влезаешь  и  вылезаешь  свободно! — радостно  ответила  Надюха  и  улыбнулась,  сияя  весёлой  щербинкой  между  передними  зубами.