После осады

Последний рубеж пройден, рухнула крепостная стена, в бесформенный, ассиметричный пролом вбегают победоносные, но малочисленные остатки армии. Осада окончена, город взят, почему же никто не выходит на улицы? Почему не взлетает во влажное, вельветовое апрельское небо радостный клич? Ветер гуляет по переулкам, с грустью перебирая волосы, выбившиеся из-под шлемов павших защитников. В зеркалах мостовых отражается пламя затухающих пожаров. Начинает накрапывать дождь. Мелкие капли осторожно выстукивают сарабанду на ржавых барабанах кирас, на остриях копий, на взломанной глади щитов…Вдалеке заскулил пёс. Жалобно и надсадно, как будто этот хриплый крик – его последняя и единственная песня. Солдаты инстинктивно поежились, слишком жутким показался им этот отчаянный вой, затерянный в лабиринте руин. Дождь пошёл сильнее, нужно было искать укрытие.

В тишине ночного города раздавался только беспорядочный, резкий стук кованых подошв по выглаженным, округлым булыжникам. Рваные сгустки пара вырывались из-под стальных забрал, из приоткрытых бледных губ, скрытых от взглядов зарослями всклокоченной бороды. Облачка эти таяли в простуженном мокром полумраке улиц так же быстро, как появлялись. Отряд не спеша пробирался вглубь поселения, отбросив осторожность и приняв усталость и безразличие как единственно возможные сейчас формы осознания действительности. Чего опасаться, когда из всех выживших защитников остались только женщины и дети, да и те сидят сейчас по домам, не в силах заставить себя распахнуть даже окна, чтобы впустить в наполовину опустевшие дома немного апрельской свежести. Замолчал и пёс, видно нашёл себе удобное сухое место, чтобы переждать дождь. А может, он просто уже сказал всё, что хотел, и теперь с чувством выполненного долга и бездонной тоски пошёл искать себе другой приют, где-нибудь в соседнем замке.

Последний отзвук солдатских сапог пропал за очередным поворотом. В тишине послышался пронзительный скрип плохо смазанных петель, дверь хлопнула с отчётливым хрустом, должно быть кто-то слишком сильно дёрнул за ручку. Кажется, отряд расположился на отдых в одном из домов в спешке покинутом своими обитателями. Внутри разруха: мебель опрокинута, дверцы шкафов распахнуты настежь, как жадные рты готовые схватить всякого, кто посмеет протянуть к ним руку. На полу в беспорядке валяется одежда, разбитая посуда и листы бумаги; задумчиво прислонившись к ножке стола дремлет тряпичная кукла в порванном сиреневом платье. Взгляд её обращен внутрь себя. В маленькой головке, плотно набитой соломой, проносятся тысячи разных образов, миллионы галактик пляшут в экстазе перед недвижимым взором синих пуговиц-глаз. Кукле нет дела до того, кто теперь здесь хозяин. Невинность закончилась, когда чья-та неосторожная рука разорвала кружевное платье, скрывавшее соломенную сущность, и бросила её на грязный пол. Детство закончилось, когда грязный сапог оставил чёткий отпечаток на её тряпичных ладонях и пнул подальше, к той самой ножке стола, где она и нашла своё место. Место, с которого открывается отличный вид во внутренний космос…

Теперь никому нет дела, какие тайны хранят безлюдные, одинокие улицы, каким вдохновением дышат изысканные спины мостов, изгибы надвратных арок. Неважно, какие признания шептали в жарком дурмане июльской полночи влюбленные пары под ветвями дуба, что растёт на главной площади, в центре кольца шершавых, мшистых камней. Ни какого значения не имеет, какими фразами перебрасывались с утра, встречаясь по дороге на рынок местные жители. Всё, всё теперь совершенно неважно в этой загадочной тишине…
Убаюканный ласковой, печальной мелодией ветра и меланхолией дождевых капель побеждённый город устало падает всё глубже и глубже в туманный, вязкий сон без сновидений.

03.04.2014