Tres

Она чуть повернулась и стала ко мне лицом. Гладко, по-деловому  зачесанные назад темно-русые волосы, острый излом линии скул, строгие линии тонкой талии и зауженной, до колен юбки. Дорогая шоколадная замша туфель изящно охватывает щиколотку, расширяется к пятке и сужается в длинные иглы каблуков-шпилек.
На открытой шее, в черном обрамлении полукруглого выреза блузки крупное золотое распятие на черной бархатной ленте.

Она красива. Мне всегда доставляет удовольствие любоваться ее безупречными острыми углами, высоким ростом, статностью, строгой подтянутостью. Когда ей случается распустить волосы, и они волнами распадаются по плечам, нарушая гармонию острых углов, я почти схожу с ума.

Ее руки тонки и изящны. Обтягивающие рукава черной блузки обнимают эти руки до самых кистей.  Пальцы аристократичны и бледны. Они заканчиваются длинными, не меньше 10 сантиметров,  стальными ногтями. Завораживающе играют на стали холодные синие и жаркие алые блики. Те, кто видят ее впервые, принимают это алое сияние за блеск лака. Но я знаю, что это кровь тех, кто пытался подойти к ней слишком близко.

Она живет в большом богатом доме со множеством богато отделанных и обставленных комнат. «Какой у вас прекрасный вкус!» - искренне восклицают все, кто в первый раз приходит к ней в гости. Но я знаю, что в подвале, в маленькой комнате живет и часто плачет от страха девочка-первоклассница. Комната эта самая простая, по нынешним меркам даже бедная, в духе недавно прошедшего века: в ней стоит железная кровать с панцирной сеткой, на стене висит ковер с оленями, на полу – бордовый палас с желтыми и зелеными цветами, на окнах цветет белая и красная герань. У окна письменной стол, на стенах – полки с книгами да несколькими куклами. На столе букварь. Если раскрыть этот букварь на первой странице, можно увидеть желтый профиль почти лысого, усатого, с бородкой мужчины, которого мало кто теперь вспоминает.

Чем больше проходит лет, тем больше надстраивают к дому этажей. Она со всей семьей переезжает все выше, и все дальше становится комнатка в подвале. Иногда ей начинает казаться, что той комнаты и той девочки просто не существует.

Если вы переведете взгляд с той, портрет которой я стараюсь вам описать, и посмотрите на меня, то вы заметите между нами неуловимое сходство, хотя внешне я очень сильно отличаюсь. Я так часто смотрю на нее, что иногда мне кажется, что среди крови, капающей с ее ногтей, есть и моя. Порой я чувствую на своей груди жжение, и, прижимая к ней ладонь, чувствую под пальцами теплую липкую влагу.


Но есть кроме нас двоих и третий человек. Он, как и я, смотрит на высокую красавицу, знает ее достаточно близко и видит все то же, что вижу я. Но каким-то непостижимым образом он видит и то, что волосы ее распущены, на шее нет золотого распятия, а только маленький крестик на тонкой цепочке, сокровенно спрятанный под тканью блузки. Острые углы лица и фигуры неуловимо сглажены, улыбка светится задором, а глаза – тихой нежностью.

Все тело этого третьего покрыто ранами то ли от ударов хлыста, то ли от острого железа, которым его кто-то резал. На голове, странный, непонятно откуда взявшийся в нашем 21-м веке страшный венок из какого-то растения с длинными, острыми шипами. Шипы впиваются в лоб и окрашиваются, будто напиваются, живой, алой кровью. Запястья рук и щиколотки пробиты насквозь чем-то вроде железного прута или гвоздя.

Я вглядываюсь в него, в его лицо, в его раны все пристальнее и пристальнее… пристальнее и пристальнее…  начинается казаться, что его раны становятся моими.

Я не понимаю, что происходит потом.

Я оборачиваюсь в сторону высокой красавицы и замечаю, как из гладкой ее прически начинают выбиваться чарующе-волнистые непокорные пряди.


7 апреля 2014 года