Здравствуй Вера

  "Здравствуй, Вера!" Перед ней стоял высокий стройный мужчина. Она растерялась, не зная, как быть. Почти автоматически она ответила на приветствие, и как-то виновато улыбаясь, пыталась вспомнить эти добрые глаза, такие близкие, знакомые, "Не узнаете?" Мужчина снял шапку, улыбнулся, ну? "Ой, боже мой!" Неужели Саня!" "Он самый". "Господи, как же. Т.... Вы, изменились". "Она сказала Вы и даже покраснела, - как могла она назвать Саню на Вы. Но это был не Саня. Перед ней стоял симпатичный мужчина с добрым и волевым лицом. Лишь только его глаза были те же: добрые и грустные, они устало, и понимающе смотрели вокруг, так же близоруко щурились как в детстве, так же лучили теплоту и радость. Она вдруг почувствовала, как всю ее наполняет какая-то неведомая сила, как будто свершилось все то, чего она ждала, все эти годи. "Саня... Саня. А, простите, как сейчас Вас, «Александр Иванович" "Ну, что же мы стоим, Александр Иванович? Как Вы здесь оказались? Я все еще не ногу поверить, что это ... - она опять хотела сказать ты, но не смогла и сказала Вы". Что мешало ей? Ведь это Саня! Саня! Тот самый мальчик, который так сильно любил ее. "Я здесь недалеко живу, если Вам нетрудно - проводите меня - она говорила, а сама чувствовала» как горит лицо, почему-то странно дрожат руки, и хочется сесть, отдохнуть, придти в себя. Они молча шли по заснеженной улице, не обращая внимания на порывы ветра, кидавшего им в лицо комья мокрого снега, прохожих, встречавшихся им на пути, лужи, которые они даже и не пытались обходить.
Он смотрел на нее сверху и сбоку, на ее меховую шапочку, прядь волос, выбившуюся из-под нее, и память возвращала его в те далекие милые времена, которые называют детством.

Вот она. Вера Стужева сидит через парту впереди, забавно торчат в стороны ее косички. Вот она выводит что-то в тетрадке, он знает, что она прикусила губу. Для него больше нет ничего и никого в классе, он не видит ничего и не слышит, кроме ее мерного сопения и задорных косичек. На переменке он тоже не сводит с нее глаз. Она самая задорная, ее любят все ребята, и он их ненавидит. Это знают все: учительница, родители, Вера. Его отговаривали, переводили в другой класс, били ребята. Ничего не помогало. Маленький и щупленький с большими выразительными глазами, он неотступно преследует ее.
Живет ее радостями, огорчениями. Вот уже все привыкли, что каждый день он носит ее портфель из школы и в школу, выполняет все ее прихоти. А вот он ревниво крадется за Верой, когда она
идет с другим мальчиком из кино. Как плохо и трудно ему, ночью он плачет, а мать знает, что все пока в его жизни и радость, и горе, - связано с нем. Она садится на постель, кладет ему руку на голову, ох, эта Стужева...
Вере не интересно с ним. Она, не по годам рослая девушка на целую голову выше его. Она ходит с большими ребятами из старших классов. Они снисходительно смотрят на него, обычно спрашивали: "А это что за дистрофик?" Каждый день он встречал ее у подъезда, и после школы  неотступно доводил до двери, с кем бы она ни шла. Иногда она смеялась над ним. "Ну, что ты ходишь?" Что? Любишь, да? Ну, скажи, любишь? Да?" Он молчал, отворачивался. Она пыталась заглянуть ему в лицо «Ну, отвечай, любишь».  И быстро побежав в подъезд и став у окна, говорила: "Ну, целуй – закрывала глаза, выставляла вперед губы и ждала. Он ощущал ее дыхание, молча стоял, не смея вымолвить ни слова, ни пошевелиться. "Эх ты, - говорила она, ему. Дай сюда портфель, дистрофик. Он слушал, как бежит она по лестнице, хлопает входная дверь. Молча выходил на улицу, смотрел на ее окна. Эта были лучшие моменты в его жизни...

"Ну, вот и мой дом» Она остановилась, нерешительно взглянула ему в глаза, и снова, словно окунулась в давно прошедшее, бесконечно дорогое и любимое детство. Вновь почувствовала она терпкий запах трав, тихий плеск убаюкивающих волн. И вновь вспомнила она эпизод, который так часто приходил на память, только теперь он был ярче обычного и еще больше волновал душу, чем когда-либо ...
Они лежали на берегу лесного озера, наслаждаясь удивительной тишиной сентябрьского леса и последним теплом, которое дарит иногда в сентябре людям солнце. Оно ласково грело их загорелые спины, как бы прощаясь на долгую зиму. 8 «Б» в колхозе помогал собирать урожай картофеля. Он выдался небывалый. В перерыв Вера решила сходить в лес, она увлекла с собой свою подругу Иру, и как всегда, где была она, были Генка и Олег. Они весело бродили по осеннему лесу, пока не вышли к озеру. Молча стояли они, смотря на суровую гладь воды.  Даже в такую жаркую погода кристальная гладь воды отдавала леденящим холодом.  "Ну что, позагораем, что ли - Вера быстро стянула с себя свитер, оставшись в купальнике. Бросила его на листья, но прежде чем она успела лечь, Генка успел подстелить свой пиджак. Они легли радом. Вера чувствовала плечо Генки, с ним было хорошо, он знал много интересных историй, занимался в секции баскетболом. И, когда он предложил Вере дружбу, она согласилась не раздумывая. Ира лежала рядом с Олегом, они переговаривались, смеялись. Над ними было голубое осеннее небо, по-летнему теплое солнце, величественный лес. Натружено болели мышцы, и было так хорошо, что Вере хотелось так лежать вечность. Ничто не могло, казалось бы, нарушить эту величественную спокойную блаженность. Когда неожиданно Олег приподнялся на руках и, вглядываясь в близлежащие кусты, сказал: "Вер, опять твой дистрофик". Все вскочили, кроме Веры. Она осталась спокойно лежать, пристально вглядываясь в голубое бездонное небо. "Выходи, увидели!" - кричали Олег и Генка. Саня не шевелился. "Ну, кончай, дистрофик, тебя заметили". Ира хихикнула. Саня продолжал сидеть, не шевелясь в кустах. "Вер, скажи ему". Все попытки вызволить Саню из кустов не увенчались успехом. Он, не смотря на уговоры ребят, сидел в кустах, застыв, словно мумия. Наконец Вера встала, оделась, а тихо сказала "Выходи". Саня тот час вышел, опустив голову, он стал возле куста, ни слова не говоря. "Иди сюда", - сказала она ему, словно учительница провинившемуся ученику. Он послушно подошел. Ребята обалдело смотрели на него, и когда он подошел близко Генка развел руками "ну и ну". А Ира засмеялась. "Ты чего здесь?" - спросила Вера, стараясь не смотреть в его ревниво укоряющие глаза.
"Да вот, хотел искупаться"  ответил он спокойно. От одной мысли о купании в озере у всех мурашки забегали по спине "Да он сумасшедший" - вскрикнула Ира. "Ты что, издеваешься?" - спросил Олег. А Генка, обратившись к Вере спросил: "Может накостылять ему, а? Вера стояла молча, не зная, что ответить. Ей было обидно, что так быстро все кончилось: солнце, лес, приятная усталость, и было конечно очень жалко Саню, что же он так любит: действительно сумасшедший. Вдруг озорная искорка сверк¬нула у нее в глазах: "А что ребята  искупаемся, Ген, давай, а? "Да та что, Вер?". "Ну, я тебя прошу".  "Вер, ну брось, к чему - это холодно". "Ну, я прошу тебя, понимаешь".  "Слушай Вер, вмешался Олег - ты же знаешь, как мы к тебе относимся, если надо, что хочешь, сделаем, ну надо же быть чело¬веком. Ну, что ты придумала? Искупаемся, схватим воспаление легких, ну кому это надо?".
Вера молчала, она вдруг поняла ясно-ясно, что ребята не станут купаться. Саня, все это время стоявший опустив голову,  вдруг встрепенулся и сказал: "Вера, хочешь я для тебя, переплыву на ту сторону? "Да та что? - удивилась она - куда тебе? Не надо".  А Саня уже решительно сбросил одежду и шел к воде. Он шел с таким решительным видом, что Ира испугалась, она схватила Веру за руку и шепотом пролепетала: "Останови его, слышишь, он же утонет».
А Вера, с диким огоньком в глазах и сжав губы, смотрела на худую спину Сани, словно ожидая чего-то удивительного и страшного. И лишь, только когда Саня не оглядываясь, и не останавливаясь, во¬шел вводу и поплыл - она словно опомнившись и испугавшись каким - то срывающимся голосом, крикнула: "Саня! Назад, ты что? Саня!". Но было поздно. Молча все наблюдали, как плыл Саня в ледяной воде все дальше и дальне. И, чем дальше уплывал он от берега, тем более жутко становилось ребятам, стоящим на берегу.  Вот все увидели, как Саня переплыл на другой берег, встал, вылез из воды, сделал несколько шагов и ... упал. Первой подбежала к нему Вера. Не обращая ни на кого внимания, она, судорожно всхлипывая, целовала посиневшие, пытавшиеся улыбнуться губы Сани и повторяла бесконечно умоляя: "Саня, Санечка, милый, не умирай. Саня, не умирай. Саня!"...

Саня заболел. Тяжелое двухстороннее воспаление легких надолго приковало его к постели. Вера стала частым гостем в доме у Сани. Она ухаживала за ним, словно за маленьким братом. Помогала учить уроки, ходила в магазин, помогали матери Сани по дому. Прогнозы врачей вначале такие печальные, вскоре сменились уверенностью в быстром выздоровление. То ли организм у Сани был крепкий, то ли еще что-нибудь, но он стал быстро поправляться. Вскоре ему разрешили ходить, затем выходить на улицу. А через два месяца врачи рекомендовали матери свозить Саню в Крым, чтобы он окончательно окреп.
Как не хотелось, но в школе пришлось взять академический отпуск. Это очень огорчило Саню, но его быстро успокоила Вера, сказав, что дружить они будут, как и прежде, и встречаться еще чаще, так как она теперь возьмет над ним шефство.
В Крыму мать с удивлением отметила, что ни теплый климат, ни ласковое море не только не обрадовали Саню, а наоборот, почему-то ввергли его в уныние. Вместо того, чтобы быстрее окрепнуть, Саня стад кашлять, к вечеру стада появиться температура. Ни мать, ни врачи не могли понять, почему теплый климат Ялты (такой прекрасный в сравнении с Ленинградом) вдруг вызвал ухудшение самочувствия. Саня целыми днями ходил грустный, ко всему безучастный. Стеклянными глазами глядел он на бесконечное море, чаек над волнами, белые паруса, маячившие вдали, а вечером, рано ложился в постель, отворачивался к стене, и бесконечно кашлял, кашлял...
Словом, через неделю Саня снова был в Ленинграде. Безучастно смотрел он в окно, стоя в кабинете у профессора, невысокого седого старика с умными хитрыми глазами, запрятанными в густых бровях.
Старик заставлял его раскрыть рот, щупал живот, долго слушал сначала трубкой, потом просто ухом. А когда уходили, он что-то весело говорил матери и даже хохотнул в конце беседы. Похоже, что мать не верила профессору, что-то убежденно доказывала, но тот, вежливо называя ее голубушкой, проводил из каби¬нета и на прощанье взглянул на Саню, и, как показалось ему, подмигнул. Матери показалось очень странным, что профессор ни¬чего не нашел у Сани, но его прогнозы быстро сбывались, как только Саня повал в привычную обстановку - он ожил. А вечером, когда в передней раздался звонок, и звонкий голос Верочки Стужевой сообщил о ее приходе - мать просто не узнала сына, куда делись кашель и температура! Саня, словно заново родился, весь как-то распрямился, глаза загорелись. Дети так были рады, так весело щебетали, что у матери, наблюдавшей эту сцену, вдруг кольнуло сердце. Она вышла на кухню, села на стул, задумчиво посмотрела на свинцовое небо, проглядывающее в окно, и кто знает, что почувствовало тогда ее доброе материнское сердце.
 Уже теперь никто не смеялся, когда он носил ее портфель из школы и в школу, все знала, что Стужева ходит в кино только с Саней, и, что она не простит никому, если кто-нибудь обидит его.

"Я надеюсь. Вера Алексеевна, завтра мы с Вами вновь увидимся. Завтра выходной, я зайду за Вами". Она молча кивнула, все еще под впечатлением своих воспоминаний. И, прежде чем она хотела предложить ему зайти, он поцеловал ей руку и скрылся. Она медленно поднималась по лестнице, а ноги отказывались идти, память неуклонно против воли возвращала ее к тем волнующим временам, которые она пыталась забыть все эти годы.  Словно молот¬ком ударяла в голову пульсирующая жила. "А что же было потом, а что же было потом - с этой неотступной мыслью она открыла дверь, разделась, прилегла на диван, закрыла глаза. Может быть, это ночное дежурство в клинике так утомило ее, но как только она закрывала глаза перед ней вновь, словно в кино, появлялись года учебы в институте. Вот она студентка лечебного факультета Ленинградского мединститута. А вот и он зав. кафедрой, профессор. Она как сейчас слышит его голос. «Не любовь должна управлять человеком, а он ей». Высокий, стройный, атлетического сложения, прекрасный спортсмен - он был кумиром у студентов не только на курсе, но и во всей институте. Кружок горного туризма, который он организовал, стал чем - то вроде высшим достижением для привилегированных студентов и преподавателей. Горы, палатки, походы - этим бредили все. Стужева с первого же курса стала участников всех походов и вылазок клуба «Эдельвейс». Горы... она даже сейчас не может равнодушно думать о них. Он был для нее нечто большим, чем просто кумиром. Она забыла все. С ним было просто, ясно, спокойно.  Даже свободную любовь, которую он считал единственным решением для цивилизованного человека, она приняла без особых колебаний. Он был корректен, ненавязчив, как-то по-особому ласков. Он сразу заметал Стужеву, еще на вступительных экзаменах. Ее нельзя было не заметить  гибкая, худая, высокая жгучая брюнетка с горящими пытливыми глазами, смелыми, и, в тоже время пугливыми, как у дикой козы она сразу бросалась в глаза. Словом, еще на вступительных экзаменах, они по достоинству оценили друг друга.
А потом были горы, сессии, была любовь. Все было как в сказке, было так хорошо, что где-то в глубине рождалось предчувствие беды, но это было так глубоко в душе, что Вера не обращала особого внимания на это, иногда  саднившее, словно ржавым гвоздь, чувство.

Она открыла глаза, подумала, что надо включить свет, уже совсем темно, но даже не пошевельнулась. А память снова вернула ее в то прожитое, которое она констатировала с каким-то несоизмеримо горьким чувством.
Беда пришла сразу, обрушилась на нее, словно снежная лавина, ржавый гвоздь, который саднил душу, вдруг расколол ее, словно хрустальную вазу, на мелкие кусочки. Она никак не могла предполагать, что чувства будут такие сильные, что так остро она нуждается в его обходительности и мягкости. И, хотя он старался ничем не показать ей, она знала, что пышная блондинка с первого курса, занимает его больше только потому, что нова для него. Отчетливо встали перед ней слова профессора - "Человек должен познавать как можно больше". Только теперь она поняла до конца горький смысл этих слов. Как будто приторная горечь несбывшихся грез, открыла ей глаза. Она вдруг увидела себя в середине большой вереница девушек стоящих в очереди за счастьем, и чем ближе подходит очередь к призрачному счастью, тем несчастнее становятся девушки. Она была убита, раздавлена, Нет слов, чтобы передать опустошение души и бессмысленность существования. Потом было все: слезы, попытки объясниться. Нет, он не был извергом. Недаром он носил звание профессора. Он был также корректен и доброжелателен, он делал вид, что ничего не случилось, крайне удивлялся тому, что Стужева решила порвать с ним. И сказала ему об этом. Он даже пытался сыграть роль обиженного и расстроенного. Пытался сыграть, упоенный своим успехом, что заставил ее саму разорвать с ним, переложив инициативу разрыва на ее плечи.

Она шевельнулась, открыла глаза, привычно взглянула на часы - 22 часа ночи. Хорошо, что дочка у мамы. Она устало опустила веки и прошептала фразу, которую столько раз повторяла тогда сотни, тысячи раз. "Как же я была слепа..."

Стужева была не из тех, которые быстро забывают. Ущемленное самолюбие было сильнее чувства, которое, помимо сознания, она испытывала к профессору.  Порой ей казалось, что она не выживет. Толи для того, чтобы заполнить пустоту в душе, толи время пришло, а может быть для того, чтобы заглушить боль Стужева вышла замуж. Сергей был неплохой парень, сокурсник. Он был добрым, умным, внимательным. Нет ничего сильнее материнско¬го чувства,  оно помогло Вере забыть свои горести, разочарования Она с удивленней отвечала, что стада совсем безразлична к тому, что еще совсем недавно так волновало.
Вера стана мамой, такой же, как тысячи других матерей. Так же хлопотала она над своей малышкой, радовалась ее успехам, первого слову, первым шагам, убивалась и плакала, когда та болела. Отгремели контрасты юности, любви и ненависти, безграничной радости и досады, взлеты удач и горести падений. Словно вода в пруду взбудораженная камнем постепенно улеглась, уровнялась жизнь, потекла ровно и плавно. Дни, недели, месяцы, годы проходили в ее жизни как кинопленка в хорошо отлаженном кинопроекторе. Иногда ей казалось, что все это происходит с ней во сне. Все чаще вспоминала она ту полную неожиданностей, чаще горь¬кую, порой из одних разочарований, но зато волнующую каждую клетку тела, молодость. Ей казалось, что этот сладкий сон, который, однако, ее мало волнует. Эта жизнь, которой она теперь живет, не кончится никогда. И непонятная пугающая сила все чаще звала ее своими воспоминаниями назад, к горестям и переживаниям.
Иногда она встречала его. Он был также обходителен и учтив, настойчиво добивался возобновления отношений. Она так же вежливо оказывала. И уже не она сама, а кто-то как ей казалось в ней другой, такой сильный и властный, не позволяя прощать подлость, был тверд и непреклонен.
Ей даже это нравилось - быть хозяйкой положения и видеть его (это само воплощение самодовольства) униженным и растерянным. Дочь росла, вот она уже первоклассница, Сергей заканчивает диссертацию, ей предложили заведовать отделением неотложной кардиологии. Казалось бы, что жизнь наконец обрела эти такие неустойчивые и призрачные рамки счастья. Но, то ли именно поэтому, она все сильнее пугалась воспоминаний, которые с годами разгорались все ярче и ярче. Горы не давали покоя по ночам, они снились ей так часто, что ей казалось, она живет двумя жизнями. Да, она мечтала, дома, на работе, после дежурства, во сне, за едой и т.д.
Да, в мечтах ее был он, этот злополучный профессор, молодой  и красивый, он любил в ее мечтаниях так же сильно и нежно как тогда, и время было не властно ослабить эту любовь, потому что это были ее воспоминания. Они принадлежали только ей, и туда она не пускала никого, даже самого профессора, который теперь так страстно хотел этого, и который сам себе закрыл туда дорогу.
Она встала, подошла к столу, села, включила настольную лампу. На столе записка.
"Мамочка, я иду в кино, ночевать буду у бабушки, В школе все нормально, тебе привет от Ларисы Игнатьевна. Я купила рыбные колбаски, они в холодильнике, прелесть, попробуй обязательно.
Целую мамуля».
И в конце записки мелким подчерком приписано; "Я его люблю сильно, сильно"
Последняя фраза была зачеркнута, но мать без труда прочла ее.
Она взглянула на себя в зеркало, отвернулась, потом взглянула опять, растянула губы в улыбке, получилась вымученная усмешка. А я то думала, что могу владеть собой.
 А где же был Саня? - вдруг спросила она себя вслух, И уже сама, закрыв глаза стада вспоминать дни ушедшей юности. Саня долго писал, сначала из армии, потом письма стали прихо¬дить с самой северной точки Советского Союза, куда он уехал после письма Веры о замужестве.
Он был для Веры, чем-то светлим и чистым, словно роса по утру. К нему она обращалась, когда ей было трудно, плохо. Обращалась к его образу и не припомнит случая, чтобы ей не стало легче. Он так и остался для нее маленьким, щупленьким мальчиком с выразительными глазами.
Да, он, кажется, приезжал, повзрослевшим юношей. Но в тот момент она только вышла замуж и встреча не состоялась, так как они предполагали. Она была мимолетной и не оставила никакого следа в ее жизни. Саня для нее так и остался все тем же влюбленным мальчишкой. А дальше, было не до него...
Нелепая смерть Сергея, словно подорвало что-то внутри. Пытаясь усмирить разбушевавшегося пьяного соседа, Сергей получил ножевое ранение в живот, Его не успели спасти, была повреждена брюшная аорта. Он умер почти мгновенно от массированного  внутреннего кровотечения. В жизни есть вещи, которые не укладываются в голову. Она до сих пор не верит в то, что случилось уже 10 лет назад. Они остались с дочерью одни. Седая прядь волос у правого виска, глубокая морщинка на переносице, ожесточившийся взгляд и фотографии в альбоме - вот, что оста¬лось от человека, с которым прожила она 7 лет, не успев еще до конца понять его, полюбить, привыкнуть.

"Александр Иванович, вы с нами?" - миловидная модно одетая женщина смотрела на него многообещающим взглядом, "Простите, товарищи - он виновато улыбнулся - не могу, у меня разговор с Иркутском, пожалуйста, без меня". Он отвернулся, и быстро зашагал к выходу из гостиницы. "Странный какой-то" - женщина вернулась в веселую компанию, медленно идущую к ресторану. Ее взял за локоть, средних лет мужчина и мило, как ему казалось, улыбаясь, сказал: "Не надо, у него серьезно». Это был его товарищ по номеру. Наверное, у него были основания так говорить, а Александр Иванович, выждав, когда веселая компания скрылась в гостиничном ресторане, взял ключ на вахте и поднялся в номер. А автор этих строк, удивленный таким поворотом событии, последовал за ним, и, воспользовавшись правом автора, тихонечко вошел в номер.
На кровати, поверх одеяла, лежит одетый в коричневый костюм мужчина. Глаза его устремлены вверх. Он неподвижно смотрит в потолок. Вот он вздыхает, достает из бокового кар¬мана пиджака пожелтевшую фотографию, долго смотрит на нее. Затем, поворачивается лицом к стене, прикасается к фотографии губами. Взглянем потихоньку на фотографию. Перед нами девочка с торчащими в стороны косичками. Мы о чем-то догадались.
Оставим Александра Ивановича наедине с его воспоминаниями и спустимся вниз в гостиничный холл, где бы мы могли отдохнуть, и спокойно побеседовать с Вами, уважаемый читатель.
Поверьте мне, что автор этих строк, утомленный переживаниями своих героев и, будучи нетерпеливым человеком, несколько ускоряет события, дабы не испытывать Вашего терпения, и не дай бог,  утомить.

Итак, финальная сцена, но прежде некоторые нюансы.
Встречи Александра Ивановича и Верочки были полны прекрасных воспоминаний, теплых ожиданий и приятных минут. Все было мило и естественно. Кино, театр, и даже тогда, когда он взял в театре ее руку в свою, и она почувствовала, как сильно бьется сердце, как уже давно не билось - все было понятно.

Непонятно лишь одно, почему Александр Иванович утаил от Веры, что холост, а она не настояла, чтобы узнать. Может это любовь?
Почему же они расстаются? Словом, автору нелегко, и он переживает вместе с Вами, уважаемый читатель, наблюдает прощальную заключительную сцену.

Идет мелкий, моросящий дождь. До отхода поезда четыре минуты. Верочка на перроне то закрывает, то открывает зонтик, Она нервничает, грустно улыбается. Александр Иванович в вагоне он смотрит на Верочку, почему-то у него сжимается сердце. Он никак не может разобрать толи это капли дождя, то ли это слезы на щеках у Верочки. К горлу у него подкатывает сухой ком, он чувствует, что трудно дышать, отворачивается, чтобы его слабость не заметила она. И, вдруг быстрыми шагами, выбегает из вагона, подбегает к Верочке и, не обращая внимания на крики проводника, дождь, людей вокруг целует ее милое с детства лицо, губы, глаза, нос. И твердит, бесконечно повторяет: "детство мое милое, детство мое родное, любимая моя". Теперь он видит, что это слезы у Верочки на щеках. Зонтик выпал из ее рук, она закрыла глаза, и вот-вот упадет. А поезд медленно набирает ход, увозя портфель Александра Ивановича с важными командировочными документами.
А мы с Вами, уважаемый  читатель, с грустной улыбкой и с сознанием исполненного долга, подняв воротники своего пальто, покидаем перрон, оставляем на нем двух счастливых, которых все равно ни увести, ни разъединить - невозможно.