Запрещается!

В ходе своего выступления в защиту традиционных ценностей Президент процитировал философа Николая Бердяева, который считал, что «смысл консерватизма не в том, что он препятствует движению вперед и вверх, а в том, что он препятствует движению назад и вниз, к хаотической тьме».

(Из старых новостей)

Заседание правительства Руганды шло обычным порядком. Первый министр обводил членов кабинета ледяным взором. Члены, как положено, трепетали.
— Ну, — страшные глаза остановились на министре по делам бездорожья. — Давай, что ли. Твой доклад. Чем порадуешь?
— Работаем с полной отдачей, господин Первый, — промямлил бездорожный министр, — число пассажиров общественного транспорта растет, загрузка превышает возможности... Правда, сборы, к сожалению, падают... Главная наша проблема на сегодняшний день — рентабельность перевозок. Причина в ценах на билеты. Собственно, у нас, как и в целом по стране, цены растут, а зарплаты — нет, вот и... Слишком, люди говорят, дорого, поэтому предпочитают ездить зайцами. Число безбилетников на последний месяц составило...
— Огорчаешь, братец, — мягким рыком перебил Первый. — Что мне до твоего числа? Не могут платить — пусть не катаются, верно я говорю? Верно говорю. Ты предложения подавай, крокодилья сыть, а не плакайся в жилетку. Что запретить, кого наказать? Ну?
— К сожалению, безбилетный проезд и так уже запрещен законом, поэтому мы подготовили пакет мер по ужесточению наказаний: так, за первое нарушение предлагается год тюрьмы, за повторное — десять, с пожизненным запретом на пользование общественным транспортом...
— Мелко плаваешь, салага. Год, десять лет, подумаешь... Нет в тебе государственного размаха! Запрет — это хорошо, это сильно, но только надо всерьез рубануть! — очи Первого вспыхнули. — Отменить общественный транспорт к носорожьей матери! А? Не додумались? Вот это масштаб: не умеете ездить, не доросли до культурного пользования благами цивилизации — ходите пешком, сукины дети! Вот как надо!
Первый кивнул в сторону министра закона и беззаконий:
— Ты, это, подготовь проект, пусть чурбаны в парламенте живенько проштампуют — и к понедельнику введем. Решено. Теперь давайте о чем-нибудь приятном, о культуре, что ли...
Залепетал министр культуры и шаманства:
— За истекший период наметилась отрадная тенденция культурного роста нашего общества, выразившаяся в явной тяге населения к печатному слову. Правда, увы, по причине недоступности книг для большинства граждан, эта тенденция выражается, главным образом, в резком увеличении числа краж из книжных магазинов. В процентном отношении...
— Читают, значит... — хмуро перебил Первый. ­— И что? Твои предложения, как бороться с этим злом? Закрыть книжные магазины?
— Прекрасная, актуальная инициатива, господин Первый министр, мы горячо поддерживаем! Беда в том, что книги усиленно воруют также из библиотек...
— Нда. Тут нужно глобальное решение. Постой-ка, — могучий лоб Первого взрылся морщинами. — Во! Запретим книгопечатание! Культуру надо защищать, так? А если народ так бескультурен, что замахивается на святое — на книги! — то книги от него надо беречь, верно я говорю? Законопроектик, как обычно: книги запрещаются!.. Поехали дальше, кто следующий? И вот что, давайте кратко, без цифр и процентов: встаем, говорим, что надо запретить по вашей части, и садимся. Живенько, а то обед пропустим!
Первый тяжко вздохнул.
— Эх, бремя государственное... Так ведь и язву недолго заработать... Гробишься ради них, быдла неблагодарного, с утра до ночи, только и знаешь, что запрещать, запрещать, запрещать — и конца-краю нет... Вот ты, завтрак питона, — Первый пытливо глянул в душу министру закона и беззакконий, — сидишь, глазами хлопаешь, а гарант стабильности растрачивает последние силы в борьбе за... Ты лучше скажи, законник, когда мы уже, наконец, всё запретим?!
— Как — всё? — чирикнул министр. Первый уже готов был облаять недоумка, но вдруг задумался. На государственном лице мелькнула усмешка.
— А вот так. Чего мелочиться? Разом: возмем — да запретим!
— Что?
— ВСЁ!
— Но, господин Первый министр, как же тогда широкие массы граждан смогут... это...
— Смогут что?
— Смогут всё.
— Так ведь в том и штука, чтоб не смогли! Хотя, конечно, иногда бывает необходимо, что поделать... Ну, допустим... По спецразрешениям. Заверенным в профильных ведомствах. И оплаченных надлежащей пошлиной.
— Гениально!

***

Вскоре закон о запрете всего был единогласно принят парламентом. Вступить в силу он должен был через месяц. За этот месяц гражданам полагалось обзавестись соответствующими разрешениями и лицензиями. Беда, однако, была в том, что никто этого не сделал. Граждане попросту забыли об этом законе, как и о тысячах других безумных актов, штампуемых правительством. Что говорить: даже само правительство — даже Первый министр! — не выправили себе ни единого разрешения. Граждане, как всегда, были здраво убеждены, будто безумный закон воплощению в жизнь не подлежит, а правительство не менее резонно полагало, что запреты, вводимые им для черни, на само правительство не распространяются. Как бывает всегда, когда обе стороны по-своему правы, ошиблись и те, и другие.

***

Заседание правительства Руганды шло обычным порядком...
— ... И вот что, давайте кратко: целый день сидим, темнеет уже, как бы ужин не пропустить... — Первый глянул на часы. — Гм. Странно. Эй, как тебя, открой шторы, зрение испортим.
Безымянный министр открыл шторы. За окнами клубилась Тьма. Последние проблески света исчезали стремительно, уступая место безнадежной, беспросветной угольной черноте. Более того — чернота эта была явно материальна, агрессивна, она заполняла собою пространство, разбухала, давила. В кабинетном безмолвии стало слышно как под ее напором тоненько потрескивают оконные стекла.
— Эт-то еще что? Затмение? — Первый допросительно глянул на министра культуры и шаманства. Тот, леденея, пискнул:
— Не планировалось, господин Пе...
— Так откуда ж оно, незапланированное? Разберись и накажи! Запрещать надо такие вещи. Или мы уже? — инквизиторский взор переплыл на министра закона и беззаконий.
— Уже, господин Первый! Да вот, как раз сегодня вступил в силу закон о запрете всего...
Министры ужаснулись. До них вдруг дошло. Бросились звонить охране, однако связь не работала: в трубке тоже клокотала Тьма. Стало страшно.
— Что ж, — выдавил Первый, стараясь звучать начальственно. — Указание министерству здравопогребения: безотлагательно выяснить, вредна ли внешняя атмосфера для здоровья.
Министр здравопогребения, не двигаясь с места, бешено замотал щеками:
— Не могу, господин Первый.
— То есть как?
— Так, господин Первый. За неимением технических средств и персонала.
— Бунтовать?! Нет персонала — работай сам!
— Не пойду, господин Первый. Свойства внешней атмосферы могут представлять опасность для моего здоровья. Тем более, мы на третьем этаже.
Первый обернулся к министру обороны и нападения:
— Обеспечить исполнение указания.
Военный министр, хоть и был человеком штатским, выхватил пистолет.
— А ну полезай в окно, акулья сыть!
Однако министр здравопогребения продолжал упираться. Нескольким министрам покрепче пришлось схватить его и силой вытолкнуть в окно. Хотя окно сразу захлопнули, несколько клочков Тьмы всё же прорвались в кабинет и проели дыры в обоях. Министры прислушались: судя по приглушенным воплям снаружи, внешняя атмосфера, если и убивала, то не сразу. Вскоре, однако вопли стихли.
— Вопрос с атмосферой ясен. Предлагаю почтить память героя науки минутой молчания, — сказал Первый и сразу продолжил. — Придется признать, что с запретом всего мы поспешили. Впоследствии разберемся и накажем виновных. Но отчаиваться рано. Живенько оформляем друг другу разрешения на ВСЁ. Не поможет — придется отменять закон.
Министры со скрипом приступили к столь чуждой им разрешительной деятельности. Проголосовали (единогласно). Оформили документы. Подписали. Проштамповали печатями. Не помогло. Тьма продолжала давить на окна. Пришлось приступить к отмене закона. Но все впустую! Не помогло и это. Первый не верил себе. Бред, кошмар наяву: впервые в жизни его абсолютная Административная сила отказывалась повиноваться. Он оглядел притихший кабинет.
— В чем дело, кто-нибудь понимает?!
Есть предположение, Господин Первый, — просипел министр закона и беззаконий, — что наш запрет на всё, к несчастью, носит абсолютный характер...
— То есть?
— То есть, запретив всё, мы запретили и саму возможность отменять и разрешать. Понимаете? Всё — это ВСЁ! Без исключений.
— Не понимаю. Не верю. Если административный ресурс не сработал — значит, дело не в законе. Редкое атмосферное явление, стихийное бедствие, черт его знает... Надо ждать. Народ придет к нам на помощь. Без правительства он не сможет.

***

Министры ждали. Они не знали, сколько прошло времени, потому как часы остановились. Иногда хотелось есть. Иногда спать. Но если со "спать" проблем не возникало, то еды не было. Когда муки голода и жажды стали нестерпимы, Первый вынес на обсуждение вопрос о возвращении к традиционным ценностям Руганды — именно, к каннибализму. Противников не оказалось. Сложнее было определить, кто станет первым блюдом (тут каждый из министров проявил недопустимый эгоизм), но при помощи пистолета и тайного голосования справились и с этим.
Традиционные ценности пришлись изголодавшимся чиновникам по вкусу. Народ почему-то на помощь не спешил, и состав кабинета неуклонно уменьшался. Напор Тьмы между тем усиливался. Оконные стекла покрылись сетью трещинок. Поскрипывала, прогибаясь, тяжелая входная дверь. С потолка сыпалась штукатурка. Внешний мир не подавал признаков жизни.
В конце концов, состав высшего руководства Руганды уменьшился до двух человек — министра обороны и нападения (с пистолетом) и Первого. Голод вновь напомнил о себе.
— Что, старый солдат, — осторожно начал Первый, — готов пожертвовать собой во имя Родины?
— Нет, то есть, да, во имя Родины-то. Но где та Родина? Может, и не осталось ее.
— Как это не осталось? Вот она перед тобой — залог и гарант Руганды, выбор народа. Пока я жив — живет и Родина!
— Съесть себя не дам, — отрезал министр. — У меня пистолет.
— А патроны? Остались?
Старый солдат, бледнея, щелкнул спусковым крючком.
— То-то, — резюмировал Первый, бросился на министра и съел его.
— ...Подумаешь, пистолет... лучше бы считать учился, а стрелять и обезьяна может...

***

...Давно был доеден и переварен военный министр... Помощь не пришла, и надеяться было не на что. Зал заседаний рушился, осыпался, крошился. Первый, скорчившись в углу, изнемогая от голода и жажды, впал в бредовое полузабытье. Тьма беспрестанно сочилась внутрь. Мелкие и злые ее хлопья, точно пепел, кружили вокруг Первого, больно покусывая его за уши и кончики пальцев, но отмахнуться не хватало сил. В клокоте Тьмы Первому чудились слова, но разобрать их он не мог. Наконец, неизбежное свершилось: под жутким напором вылетели измученные стекла, с хрустом распахнулась дверь — и черное облако рванулось к Первому, облепило и поглотило его... В последние секунды он всё же распознал голос Тьмы...
... Глупец, глумилась, Тьма, ох и глупец... Неужто ты не понял, кто я? Да ведь я и есть та самая Хаотическая Тьма, которую ты пытался усмирить своими запретами!
... Ты так и не понял, хохотала она, твои потуги не смиряли, а укрепляли меня! С каждым запретом я росла и наливалась силой, ты породил меня, ты! Но я не пощажу тебя, создатель!
— Разреша... — насилуя пересохшую глотку, выдавил Первый и перестал существовать.

***

Однажды утром ругандийцы увидели, что загадочный мрак, клубившийся вокруг Дворца правительства, рассеялся без остатка. К сожалению, внутри не осталось ни одной живой души — лишь добела обглоданные кости. Уцелел только бывший министр здравопогребения, вывалившийся из лап Тьмы в первый день катаклизма. Бедняга, однако, не смог ничего поведать, так как напрочь свихнулся и до конца дней только и знал, что беспрерывно бормотать: "Разрешаю! Разрешаю! Разрешаю!" Ругандийцы сокрушенно поцокали языками и разошлись по делам. Вскорости таинственная история забылась напрочь. Жизнь пошла по-прежнему.