На Бисеровском озере, на море Галилейском

         Хочу рассказать вам, как ловил карпа.
   У бабушки в Купавне под Москвой был дачный  домик. Я проводил там все летние каникулы. Товарищество наше умещалось на одной просеке, всего пятьдесят семей, а мальчишек  в нём --  человек десять. Близко дружили четверо: братья Шурик и Вадик Воробьёвы, Сашка Комаровский и я.
  Днём мы часто встречались на  Бисеровском озере. До него было не больше десяти минут хода. Купаться начинали рано, в первые майские дни. Ныряли, доставая руками до чистого песчаного дна. Чуть в стороне от пляжа в воде копошились ручейники, жуки-плавунцы и пиявки. Мы с удовольствием наблюдали  их жизнь. На берегу росли столетние дубы, в густой тени  лежать было особенно приятно.
   Как-то с Сашкой мы решили наловить  карасей. Взяли с собой бельевую сетку метр на метр и залезли в канаву. Несколько лет назад в половодье она наполнилась водой из озера. Нам  была по пояс. Помню, как мы ходили по корягам и ржавым банкам (хорошо, хватило ума надеть старые резиновые кеды). Поймали пару бутылок, большой ком водорослей и тины, несколько мелких карасей и линей и остались очень довольны. 
    Участки братьев и Сашки были смежными, да и от моего – рукой подать. На полпути до их домиков лежали подгнившие брёвна. Там-то мы и собирались летними вечерами: болтали, травили анекдоты, играли. Сашка был мой ровесник, а братья – старше нас лет на семь. Но им тоже было с нами интересно.
   И вот как-то на одном из «бревенчатых» заседаний Вадик Воробьёв предложил                -- Идём на заре ловить карпов на донки?                -- Идём, -- обрадовались мы с Сашкой.                Донки были у всех, кроме Комаровского, и мы  решили дать ему по одной нашей. За это Сашке поручили запарить побольше геркулеса. На него карп клевал отчаянно.
   Не знаю, как остальных, но меня, десятилетнего, бабушка так рано отпускать боялась. И всё же в пять утра мы сидели на берегу залива. «Дремлет чуткий камыш. Тишь, безлюдье вокруг», правильно заметил классик. Минут через пятнадцать на донке Шурика зазвенел колокольчик. Он подсёк леску вверх и стал быстро наматывать её на катушку. Рыба явно была крупной и отчаянно сопротивлялась. Вскоре из воды показалась голова карпа, а затем и он весь. Это был первый из семи «поросят», пойманных в тот день. Весил каждый не меньше двух килограммов. Когда я притащил домой две рыбины, стало понятно, что теперь бабушка отпустит меня в любую рань.           Не помню сейчас почему, но больше ловить карпов тем летом я не ходил, а зимой на озере случился сильный замор. Ранней весной дохлые рыбины сплошь покрыли берега, и после этого карп в Бисеровском не водился.
   …В девяносто седьмом  по Москве поползли слухи о погромах. Называли даже станции по Казанской дороге, где их ждали. Именно там мы  снимали  несколько лет домик в бывшем еврейском местечке  Малаховка.  Дочка болела: врач велел жить в сосновом лесу и дышать чистым воздухом. В сорок один год  я с семьёй эмигрировал в Израиль.
   Таких как мы олимов* на историческую родину тогда переехало около миллиона. Работы не было. Пришлось как-то выживать. Я убирал улицы. Жена мыла полы.
  Прошло пятнадцать лет. Я заведовал музеем в Холоне**, Галя стала директором квартирного агенства. По вечерам с мостика забрасывал длинную гибкую удочку в воды Средиземного моря. Иногда улова хватало на ужин не только  кошке, но и  семье.
   Настало время, когда мы уже не считали каждую копейку, и я  пригласил в гости друзей детства. Приехать смогли не все. Шурик умер от инфаркта три года назад. Ему было шестьдесят пять. Вадик работал уже лет тридцать проректором института, но летом  обещал выкроить неделю. Сашка уехал из России на шесть лет раньше нас. Он  трудился в Канаде мастером по газовому оборудованию.
   Стоял июль. Прошло два дня, как Вадик и Сашка жили у нас в Бат-Яме.*** В субботу в четыре утра мы тихо вышли из дома, сели в мой подержанный шевроле и покатили по скоростной магистрали на север. В половине шестого  съехали с шоссе на широкую асфальтовую площадку.
    Справа её ограничивало  приземистое строение -- ресторан. На двери его  на иврите, английском и русском было написано: «Добро пожаловать». Слева тянулся длинный, неуклюжий барак с шестью дверями. Половина их была украшена силуэтом мужчины, половина – женщины. Первые две двери были обиты фанерой, вторые – стеклянные, окрашенные чёрной краской, третьи  были совершенно прозрачны. За ними  на недалёком расстоянии         *Олимы--новые репатрианты                **Холон, ***Бат-Ям-- города-спутники Тель - Авива               

виднелись унитазы. Площадка заканчивалась террасой с десятком длинных самодельных столов.
   Мы вытащили из багажника две большие сумки и поволокли их мимо строений и террасы  вниз по ступенькам.  На берег Галилейского моря. Минут через пятнадцать шесть пластиковых донок с автоподсечкой, сделанных по образцу моих  деревянных купавенских,  торчали из песка.
 -- Юра, доставай геркулес, -- шепнул я Комаровскому, боясь спугнуть рыбу.                «Дремлет чуткий камыш. Тишь, безлюдье вокруг» правильно заметил классик. Чуть поодаль от нас в воду вошла цапля и гордо оглядела гладь моря.
   В десять утра на площадку въехал экскурсионный автобус. Двадцать четыре туриста подошли к дверям с силуэтами мужчины и женщины. Двое из них к прозрачным. Двадцать пять зашли в дверь с надписью «Добро пожаловать».
   Мальчишка лет двенадцати спустился по лестнице на берег и приблизился к нам. В луже плавали три пойманных карпа.
   -- Клюёт? – спросил он на чистом русском языке