Другие и Спартак. Главы 17 и 18

                Глава семнадцатая
                В Путеолах.
                Два дня спустя и позднее

Меммий (он бы и сам потом не смог объяснить почему) не стал заявлять префекту стражи южного округа Рима об угоне лошадей и повозок в ходе инцидента в Большом цирке. Как это ни странно, неведомая сила заставила его отправиться в Башню времени.
Наверху, в лаборатории, Нигидий и великий понтифик Гай Аврелий Котта следили за поведением какого-то прозрачного пузыря, неизвестно из чего сделанного и наполненного, как казалось, болотным туманом.
Шар медленно плыл под сводами.

Оторвавшись не без досады и выслушав молодого человека, Нигидий Фигул пристально посмотрел ему в глаза и сообщил следующее:
– Кони и экипажи ждут тебя в Трех Харчевнях... Но это – только начало неприятностей.
– С лошадьми?
– Если бы...
Астролог не стал уточнять и вернулся к прерванному опыту.

Доехав на перекладных до Харчевен, Меммий действительно нашел пропажу. Угонщиков и след простыл.

Через сутки с Лукрецием они уже были в Путеолах. Перед их взорами предстала удобная гавань, привлекавшая торговые суда со всего тогдашнего мира. Прямо возле порта находился рынок предметов роскоши, по обилию и ассортименту не уступавший столичному. Шла бойкая торговля.
Вблизи Путеол располагалось аристократическое курортное местечко Байи с целебными источниками и обычными для сильных мира развлечениями. Великолепные белокаменные виллы нависали над крутым берегом. Отсюда открывалась величественная панорама Неаполитанского залива. Ветер дул с юга и гнал барашки вдоль берега.
Впоследствии, когда Меммий был недолгое время женат на Фавсте – дочери Суллы, он приезжал сюда как свой человек. Теперь же ему пришлось поселиться в портовой гостинице.
К поместью Антонии, куда он отправился на следующее утро, вела многоярусная мраморная лестница. Меммий преодолел ее многочисленные ступеньки, поднялся на площадку перед воротами из железных прутьев с бронзовыми наконечниками и представился привратнику-негру. Тот расплылся в белозубой улыбке и ответил, что Гая Меммия Гемелла принимать не велено. Ответ ему показался обнадеживающим: значит, о нем здесь знают. Это было неожиданным сюрпризом.
Окрыленный «первоначальным успехом», Меммий решил пока осмотреться и поразвлечься, уверенный в том, что встреча с предметом его грез и желаний так или иначе состоится. Тем более что и Лукреций настаивал на том, что после некоторых злоключений им непременно необходимо немного отдохнуть.
Для начала они попили вина в приморской таверне и перекинулись в кости с моряками, охранявшими залив и сошедшими на берег в увольнительную. Проигрыш составил почти двадцать тысяч сестерциев. Расплачивался, конечно, Меммий. Один из игроков, весьма искусный в деле веселого времяпрепровождения, посоветовал им вечером посетить озеро за виллами и «пообщаться» с местными «нимфами».
Озеро было усеяно плотиками, на которых горели светильники и курились благовония. По водной глади вдоль берега скользили кораблики с «наядами», одежду которым заменяли лишь венки из водяных и луговых цветов. Они поддерживали свои груди руками, демонстрируя товар лицом, и производили зазывные движения животами и бедрами. Перевозбужденная богатая публика размахивала кошельками и приглашала девиц выйти на берег. Наконец кто-то не выдержал и бросился в воду, за ним последовало еще несколько смельчаков. Перевернув один из корабликов, распалившиеся мужчины с добычей в руках побежали в бордель, который располагался в ста шагах от небольшой пристани.
Кончилось это дело полным безобразием. Обнажившись, наши друзья приняли участие в совместном танце с озерными развратницами. Во время дикой пляски одна вредная и очень пьяная «нимфа» так сильно и больно ухватила Меммия за копье Приапа – бога плодородия, что, вернувшись в гостиницу, он вынужден был обратиться к лекарю, испытывая не только угрызения совести, но и беспокойство за состояние своего здоровья. К счастью, все обошлось специальными примочками.

Новая попытка встретиться с Антонией на другой день ни к чему не привела.
Уставший от разгула и вина, Тит Лукреций Кар объявил, что ему пора заняться научными и художественными трудами, то есть будущей знаменитой поэмой «О природе вещей». Собственно, с этой целью, как было им сказано, он и взялся сопровождать своего товарища к морю.
После завтрака они решили совершить прогулку по морскому побережью в попытке раздобыть каких-нибудь ракушек, панцирей крабов, морских звезд, ежей и прочих тварей, что попадутся под руку. Занятие это, по словам Кара, имело глубокий смысл, поскольку все мы друг на друга похожи – от лягушки до слона и поскольку одна из идей поэмы заключалась в том, чтобы объяснить, как и из чего сотворен сей мир. В часы просветления и трезвости Тит много времени уделял изучению биологии и ботаники.
Слуги доставили их в носилках на пустынный пляж. Очутиться на пляже для состоятельных людей в те времена было делом весьма необычным. Загар был не в моде. Пляжи даже не предназначались для прогулок. Только тяжело больным богачам врачи назначали морские купания в открытой воде, обычно ею просто заполняли бассейны.
Сюда же ходили простолюдины – рыбаки и бедные женщины в поисках янтаря и раковин для продажи. А если и ступала нога солидного человека, то был он не иначе как морской офицер и матросы несли его на руках к ближайшей шлюпке. А для прогулок, свиданий и флирта существовали специальные дорожки, которые пролегали в сосновых аллеях в отдалении от моря. Если и гуляли у воды, то вдоль лежащего за холмами озера, которое мы уже вкратце описали. Так что для Меммия и Лукреция это было не просто посещение пустынного пляжа, а целая научная экспедиция.
За пять метров от полосы прилива они пересели из носилок в высокие кресла, а бывшая с ними дюжина рабов принялась лениво искать у кромки воды всякую живность. Если кто-либо чего-нибудь отыскивал, то тут же нес показывать. Меммий брезгливо, но не без любопытства дотрагивался пальцем до всяких медуз, моллюсков и маленьких рачков, а Лукреций отдавал распоряжение, что выбросить, а что отложить в корзины или глиняные кувшины.
Море тихо вздыхало. Легкий, едва слышный ветерок доносил своеобразный горьковато-соленый запах. Меммий не без удовольствия прищуривал глаза, глядя на солнце, и мир превращался в калейдоскоп золотистых капелек и искорок. Его прежнее разнузданное веселье представлялось по сравнению с этим чудом дурным сном. И, вспоминая пляску обнаженных идиотов среди хохочущих пьяных гетер, он содрогался от внезапного прилива стыда.

Он закрыл лицо руками, чтобы стереть с табличек души ужасную картину. А убрав их, увидел, как к его «трону» приближается, судя по жемчужному ожерелью поверх белой туники, знатная дама. Ее сопровождала толстая, похожая на жабу, служанка, которая несла короб и зонтик.
Когда они приблизились, сомнений уже быть не могло. Меммия охватило какое-то лучезарное теплое дуновение, для описания которого он не смог бы подобрать слов. Ощущение «лучезарного тепла», ничего общего не имевшее с жарой на пляже, обладало огромной силой. Да, точно так! Он думал об этом потом не единожды. «Лучезарное тепло» могло бы и его сделать всесильным, если бы он, цепляясь за повседневность, не противился его власти над собой.
В тот миг Антония показалась Меммию красоты необыкновенной. Узкое, будто выточенное из мрамора, лицо, правильный римский нос, чувственные, полные губы, огромные, печальные карие глаза с белками, отливающими голубизной, распущенные золотистые волосы, спадающие локонами на плечи.
Меммий поймал себя на мысли, что никогда не разглядывал так пристально ни одну из женщин.
Он углядел единственную, едва заметную морщинку на высоком лбу, маленькую родинку на нежном изгибе шеи, белоснежные ровные зубы, когда она на ходу что-то сказала своей толстухе. Он не мог оторвать глаз от стройной тонкой фигуры Антонии, от бархатной кожи обнаженных рук, от не слишком большой, но красивой округлой груди. Меммий разглядел и серебряные застежки на ее сандалиях и слоновой кости гребень в руке, которым она совсем недавно расчесывала свои изумительные волосы.
И чем больше, по мере ее приближения, он глядел на нее, тем страшнее ему становилось, но страх этот был иного, высшего свойства.
Когда она подошла – высокая, прекрасная и надменная, – Гай Меммий Гемелл совсем потерялся. Он не мог улыбнуться, не мог ничего произнести, язык не слушался. И тут произошло самое ужасное. Она, а он молил богов, чтобы этого не случилось, обратилась именно к нему, и в голосе ее были холод и презрение:
– Это ты танцевал с голыми девками в борделе у озера?
В вопросе ему послышалась строгость. Голос у нее был глубокий и низкий. От непередаваемого этого тембра у Меммия мурашки побежали по спине.
Гай покраснел до корней волос и ему показалось, что он сейчас провалится сквозь землю, потеряет сознание. Несмотря на полуденную жару, его трясло, зубы стучали от фантастического холода...
Потом он тысячу раз вновь и вновь мысленно возвращался к эпизоду на пляже. Это был явный и ясный сигнал о том, что сидевший там и безразличный к происходящему Лукреций не прав: моллюски, крабы и ракушки ничего не могут подобного испытывать. И наша тесная связь с ними весьма сомнительна. Да они и вообще ничего не способны нам сказать об этом странном мире, если бы даже и могли говорить.
Прошло мгновение, длившееся, казалось, вечность. Падать дальше было некуда, часть сил вернулась к нему. И Меммий пролепетал с укоризной:
– Разве о таком можно говорить?
Действительно, двум людям, принадлежавшим к высшему слою, обсуждать подобные вещи было непристойно.
Антония пожала плечами, смерила его ледяным взглядом своих бездонных прекрасных глаз, передала толстой служанке гребень и мимо Меммия двинулась наверх к дюнам и полоске невысоких сосен.
Какое-то время он сидел в оцепенении на своем высоком кресле, но потом вскочил и, забыв про носилки и рабов, неуклюже побежал за удаляющимися женщинами.
– Я приду к тебе завтра утром и все объясню, – прокричал он фальцетом.
– Зачем? – удивилась Антония. На ее лице появилась загадочная улыбка...

Было так тихо, как бывает только на море ранним утром. Еще в предрассветных сумерках проскользнули они под рострами римской эскадры в десять трирем, стоявшей на рейде. И перед ними в первых лучах раскинулась величественная картина: над песчаным побережьем возвышалось полукружие гор с обрывистыми склонами; просматривался весь залив – от Путеол и конуса Везувия до холмистого Суррентского полуострова и его продолжения, острова Капреи, замыкавшего горизонт с юга. Виднелись казавшиеся розовыми колонны вилл, расположившихся на возвышениях.
«Приближается осень, и отдыхающих здесь бездельников должно поубавиться», – подумал капитан Пирганио, стоя на корме.
Пиратская «мышиная ладья» – небольшое скоростное гребное судно – легко и бесшумно вошло в заливчик со стоячей водой. Капитан дал команду причаливать.
На пустынный пляж высадилось два десятка человек, возбужденных мыслью об опасности и готовых ко всему.
Запалили костер из сухих веток, куда Пирганио бросил щепотку так называемого «киликийского шафрана». Действие порошка было таково, что пламя взмыло до небес и тут же потухло. Сигнал не могли не видеть те, кто находился в открытом море на большом военном пиратском корабле.
Люди Пирганио были одеты в короткие выгоревшие куртки и варварские шаровары, перепоясанные широкими ремнями. На предводителе был черный плащ поверх такого же цвета туники, расшитой серебром. Вооружены «десантники» были короткими кривыми мечами и стилетами – кинжалами с трехгранным клинком.
Засыпав остатки костра песком, они стали подниматься наверх через полосу низкорослых сосен и шиповника, а затем миновали кипарисовую рощу. Взяв левее, они вышли к мраморной лестнице, которая вела к роскошному белокаменному поместью. Солнце уже дарило немного тепла. Шаткая балансирующая походка выдавала в людях бывалых моряков. Они хорошо ориентировались – у главаря была табличка с рисунком, на него он время от времени поглядывал.
Вскоре отряд был у цели.
Седого негра-привратника, пытавшегося поднять шум, ударили мечом по голове, кровью залило лицо. Он упал и притворился мертвым, чтобы остаться в живых. Следивший за происходившим молодой садовник, вмиг оценив ситуацию, бросился в фонтан. Его действия не остались незамеченными, но налетчики не хотели терять времени на пустяки и неотвратимо двигались к дому. Даже огромный серый молосский дог, почуяв недоброе, скрылся за углом и только там поднял лай, к которому присоединились запертые на псарне охотничьи собаки.
Полусонный охранник у атриума не успел вынуть меча из ножен, как ему кинжалом распороли живот. И Пирганио мысленно ужаснулся, представив себе, как должно быть больно этому неудачливому человеку. А утро было великолепное – в серо-розовых тонах.
В доме, распугав челядь, нападавшие заблокировали двери. Их действия были согласованными и неудержимыми, в их сознании была какая-то упругая пружина, которая неумолимо распрямлялась. Они воспринимали происходящее как спрессованные, сменяющие друг друга эпизоды.
Несмотря на сумасшедший темп, самые опытные из них успевали положить за пазуху попавшиеся под руку драгоценные безделушки.
Они ворвались на женскую половину. В спальне на широкой постели возлежала Антония и кушала грудку цыпленка, запивая еду легким напитком из сока африканских фруктов. Подле находилась Иола. Толстуха держала в руках гребень, зеркало и полотенце. В ногах у нее стоял серебряный таз, наполненный розовой водой. Везде: на столиках, этажерках, комодах – были разбросаны шкатулки с пудрой и румянами, флаконы с духами и ароматными притираниями, валялись позолоченные шпильки, зубочистки, опахала из павлиньих хвостов. Здесь ласкали алчный взор серебряные полоскательницы, стеклянные кубки, ларцы из фарфора, золотые статуэтки богов.
На Антонии была обыкновенная белая туника без шитья, шею украшало ожерелье из крупного жемчуга.
«Во всем ее облике – непререкаемое превосходство, – подумал Пирганио. – Она вызывает вожделение и зависть... Холеная и красивая, с первых мгновений своего бытия купавшаяся в роскоши и никогда не имевшая понятия о страданиях нищих и уродливых... Никогда и ни в чем себе не отказывавшая!..»
У него не было времени на размышления. Он и его люди ворвались как вихрь. И в голове мелькнуло лишь это слово – «НИКОГДА», которое объясняло все. И из-за этого НИКОГДА он не мог ее любить и ей сострадать. Они никогда не будут равны, хотя сейчас он, может быть, и не менее богат, чем она. Но она никогда не носила рабский ошейник, никогда не томилась в оковах в подземной тюрьме, ее никогда не пытали раскаленным железом. Она никогда не жила среди стаи волков, и у нее не было никогда необходимости вырываться на волю из-под гнета могущественных и упрямых дураков. Они изначально были поставлены в абсолютно неравные условия. И ему пришлось прибегнуть к подлости и обману, чтобы уравнять игру. Но это были только самообман и подлость, лишь увеличивавшие его личный долг по каким-то высшим счетам перед КЕМ-ТО Неведомым. Изначально неравные условия уже здесь и сейчас никогда не изменить, что бы ни случилось потом.
Пирганио вбежал в спальню и с ним – еще пятеро подручных. Служанка оцепенела от ужаса. Но эта женщина – назло, казалось, ему – не потеряла самообладания.
– Как ты, раб, посмел войти сюда? – обратилась она к Пирганио, так как он единственный был одет не по-варварски. И он понял, что страха в ней нет, потому что с детства ее воспитывали в пренебрежении ко всякому сброду и в готовности погибнуть, не уронив достоинства.
– Я не раб, – сказал он, и с его трагического лица исчезла ухмылка. Пирганио побледнел от гнева. – Я – морской офицер.
– Вон отсюда! – со спокойной самоуверенностью произнесла Антония. – Иначе я позову людей.
– Это бессмысленно, – хрипло ответил капитан, подступая к ней, – никто не придет к тебе на помощь.
– Не смей подходить ко мне, грязный разбойник! – с неподдельным гневом воскликнула она.
И тут Пирганио – о, ужас – схватил ее за локоть и рванул с постели так, что она вскочила на ноги. Остатки цыпленка упали на ковер, напиток расплескался. Иола бросилась подавать госпоже войлочные шлепанцы. А Пирганио отчаянно и зло завопил:
– Встать к стене! Убью! – И размахивал трехгранным кинжалом.
Она неторопливо выполнила приказ, взяв у служанки гребень. Встала у стены и принялась расчесывать свои изумительные золотистые волосы. В узком окне виднелся кусочек моря, не суливший свободы. Триерарх, затуманенный гневом, подошел и ударил ее ладонью по лицу. Гребень выпал из рук. Пирганио понял, что сделал что-то невозвратное и гадкое. Гнев тотчас угас, осталась только едкая горечь.
Антония закрыла лицо руками, плечи ее задрожали. Никогда она не могла себе представить, что так можно унизить человека. Подручные капитана хохотали, испытывая свое бандитское удовольствие. Один из них подскочил к ней, сорвал с шеи ожерелье и подобострастно передал триерарху. Капитан разорвал его и бусинки посыпались на пол.
Пирганио приказал служанке позвать раба-номенклатора. Когда тот явился, пиратский предводитель сухо объявил:
– Запомни мое имя. Я – Пирганио, старший офицер адмирала Гераклиона – того, что господствует на море.
Нежные руки Антонии связали ремнями, ее повели прочь от дома, который она знала с детства. Иола успела накинуть ей на плечи дорожный плащ. Она умоляла разбойников забрать ее вместе с госпожой. В ответ рабыня получила несколько увесистых ударов и, упав на колени, разрыдалась. Потом брела за ними, как побитая собака, и Пирганио смилостивился.

Через месяц на условленной встрече неподалеку от южного побережья Сицилии Марку Антонию показали дочь, прикованную цепью к мачте пиратской триремы.
Претор был бессилен что-либо сделать и только прокричал:
– Не беспокойся! Я скоро тебе помогу.
Но ему показалось, что слов его она не расслышала, да и вряд ли понимала, что человек, стоявший на ростре встречного корабля, – ее отец.
Марк Антоний не сумел выполнить своего обещания. Его экспедиция не увенчалась успехом. Через два с половиной года он заболел и умер на Крите, когда основательно потрепанная римская эскадра пережидала штормовой зимний период.

                Глава восемнадцатая
                У лагеря Экспедиционного корпуса.
                13 сентября 74 г. до Р.Х.

Римские Игры в последующие дни проходили на редкость гладко. Гладиаторы Батиата, несмотря на загадочный инцидент накануне, показали высокий класс и обошлись почти без потерь.
Официальная версия событий 4 сентября сводилась к тому, что некие силы – намекали на сулланскую партию – попытались сорвать главный праздник, подготовка которого впервые за последние годы была поручена, как их называли, «лояльным марианцам», а точнее – «бывшим, перешедшим в партию оптиматов». Из жестокого и дерзкого нападения ученики школы Батиата вышли, не потеряв достоинства. И это было уже неплохо. Расследование, как и предполагали, зашло в тупик.
Возвращались из Рима первыми и в хорошем настроении. Так издавна было заведено: проигравшие бойцы Фортуната ехали по Аппиевой дороге за победителями к себе в Помпеи.

Неподалеку от Капуи Крикс и Канниций отпросились у Пантеры заглянуть к знакомым в лагерь Экспедиционного корпуса. О нем мы уже как-то упоминали. Он располагался в 10 милях от второго города Республики. Палатки и ограждения здесь стояли круглый год. Имелась небольшая группа старожилов, в основном же прибыли сюда новобранцы, которые проходили подготовку для войны на востоке с Митридатом. Исторически корпус и сам лагерь возник в Союзническую войну, когда италийские области восстали против гегемонии Рима. Раны той войны еще окончательно не зажили.
Дисциплина в корпусе, состав которого в ту пору был малочисленным, оставляла желать лучшего. Не только младшие офицеры, но и простые легионеры покидали территорию лагеря для посещения местных питейных заведений и домов терпимости.
Крикс и Канниций задержались на целых двое суток, что было необычным для порядков, которые царили в гладиаторской школе.
Легат, заместитель командующего корпуса, отписал Батиату, что его люди в иды сентября не только развращали солдат пьянством, но и агитировали их против правительства. Считая Лентула Батиата человеком искушенным и имеющим связи в высших кругах, легат – некий Милон – обещал не предавать огласке деятельность двух подвыпивших гладиаторов, надеясь, что хозяин школы сам организует суровое дознание, что виновные будут наказаны, а при необходимости о случившемся будет доложено. Батиат, не желая брать на себя ответственность, направил секретную депешу в Рим Гаю Верресу – претору, отвечающему за внутреннюю безопасность, с подробным описанием случившегося.

А дело происходило так.
– ...Это говорю вам я – бывший солдат Марсова легиона! – вопил коротышка Крикс с временного трибунала – сколоченного из досок помоста – на сходке солдат резервных частей, происходившей неподалеку от лагеря Экспедиционного корпуса.
Агитаторов не пустили в армейский городок, несмотря на то, что Канниций пьянствовал второй день с центурионами, которые были уже согласны на все. Военных трибунов, однако, уговорить не удалось и они, наоборот, усилили режим охраны и проводили два раза в сутки поверки с журналами личного состава в руках.
Сходка проходила у самого известного местного кабачка. Несколько сотен солдат пришло послушать мятежников, их тут же и угощали за счет провокаторов.
Солнце нещадно палило в тринадцатый день сентября. Криксу хотелось облизать губы, почесаться, отогнать мух, но он знал, что не имеет права ни на какие лишние движения, что нельзя ничем выдать себя. Крикс поросячьими глазками внимательно следил за толпой и продолжал надрывать горло:
– Я шестнадцать лет тянул лямку. Я знаю, о чем говорю, мои боевые товарищи могут это подтвердить. Не слушайте командиров! Они только обещают послабления, но никогда их вам не дадут. Вам обещают богатства Митридата. Понтийский царь нищ, как бездомный пес. Его обобрал до нитки Сулла. И теперь эти сокровища нужно искать в сундуках сподвижников сдохшего диктатора, которые морочат вам головы. Серторий готов отобрать награбленное и разделить по справедливости. Он готов вернуть старые порядки – организовать новые колонии для ветеранов, раздавать им землю в личное пользование, восстановить власть народных трибунов, которые защищали наши интересы, решить пенсионный вопрос и предоставить льготы беднякам... Среди вас я вижу воинов, лица которых украшены шрамами и морщинами. Многие из них служат по тридцать и сорок лет, они подтвердят, как заботился о солдатах Марий – семикратный консул. Серторий – самый верный и последовательный его офицер, не побоявшийся открыто выступить против Суллы. Отправляясь на восток, вы идете против Квинта Сертория! Нет походу на восток! Долой ненавистные порядки! Поможем Серторию сбросить клику новоявленных проходимцев!
Пот стекал со лба струйками, но он не мог себе позволить утереть лицо. Напряжение достигло самого высокого накала. Главное – не запаниковать, понимал Крикс. Только бы не охватила волна страха, и – поверят. Важно задавить в себе малейшее сползание к страху, а потом – можно будет расслабиться: выпить хорошего вина в прохладном погребке; натереть тело душистым оливковым мылом, попариться в баньке, отдохнуть с девочками...
– Солдаты! – надрывался Крикс, – служба ваша тяжела. Вы рискуете собственной шкурой за жалкие пять ассов в день. Я знаю, что вам приходится покупать – язык не поворачивается – на эти жалкие деньги и платье, и оружие, и палатки в складчину, давать взятки центурионам, чтобы попасть в увольнение или же избежать наказания. У многих ветеранов я вижу медные таблички на груди и витые браслеты на руках. Это – настоящие герои! И что же? Выход простого гладиатора на арену, не считая приза, стоит сто сестерциев. Неужели не ясно, что вас просто надувают и относятся к вам хуже, чем к скотине. Я слышал, что Серторий будет платить по денарию в сутки...
Из возбужденной толпы кто-то крикнул:
– Правда, что ты украл солдатскую кассу и тебя посадили в тюрьму?
– Да, это так! Но мне были нужны деньги, чтобы защитить в суде товарища, ответившего на грубость десятника, – отвечал рыжий крохотный гладиатор, и ни один мускул не дрогнул в его простоватой физиономии. – Вы помните, какие были времена, Как травили нас – воинов великого Гая Мария!
– Гай Марий записывал в легионы даже рабов. Неужели повторится этот позор? – вопрошала толпа.
– Вы же разумные люди, – уговаривал Крикс, силы уже начали покидать его. – Да, делал это, но тогда родина была в опасности. Нет правил без исключений. Сервий Туллий, шестой по счету римский царь, был, как известно, сыном рабыни.
– Время царей прошло!
– А кем же являлся, по-вашему, Сулла? – спрашивал Крикс.
– Кто напал на вас в Большом цирке? – раздался чей-то голос. – Уверяют, вы – изменники и вам готовили дорогу в подземное царство.
– Полюбопытствуй, друг, у трупов на Помптинских болотах. Они ответят подробно, – ухмылялся Крикс.
Шутка удалась.
– Серторий сговорился с Митридатом. А это – заклятый враг Рима, – кто-то выпалил из собравшихся.
– Верно, они подписали соглашение. Но благородный Квинт поставил условие: понтиец получит лишь Вифинию, то есть то, что отобрал у него Сулла. И ни югера римской земли! Серторий отчизной не торгует...
Толпа одобрительно загудела.
– Да, они сговорились! Но так Квинту Серторию легче будет одолеть окопавшуюся в Риме олигархию – этот выводок пятнистого хряка, – вопил Крикс.
Послышался доброжелательный хохот.
– Я, в свою очередь, полюбопытствую у вас: с кем сговорились наши консулы? Один – Марк Котта – будто бы для инспекции отправился в Малую Азию, затем другого – Луция Лукулла – избрали главнокомандующим. Оба они теперь там – воюют против Митридата. Думают ли они о родине? Я отвечу: они лишь мечтают о том, как потуже набить себе кошельки. И нам же лучше: столица осталась без всякого прикрытия.
Крикс уже начал путаться, ибо раньше говорил, что Митридат нищ настолько, что впору просить подаяния.
– На Рим! – раздались одинокие голоса.
– Вонючий мухомор Сулла ограбил нас. Миллионы, которые прячут в Риме его холуи, – это наши денежки. И мы их вернем себе! И вот поэтому я призываю вас не идти в Брундизий и не садиться на корабли разжиревшего на наших несчастьях Лукулла!
– На Рим!! – загудела горстка людей уверенней.
Надо сказать, что в Экспедиционном корпусе тогда находилось всего пара когорт,  то есть не более тысячи человек, да и то далеко не все пришли послушать бунтовщика.
– Я вас уверяю, что если мы отберем то, что награбил Красс, то богатыми станут все, как и было некогда в золотое время!
– На Рим!!! – этот возглас подхватили уже полсотни глоток.

Протрезвевший Канниций чувствовал, что его охватывает какое-то неистовое пламя, в котором он может сгореть как прошлогодняя трава. Однако это его не пугало, наоборот, порождало в душе противоестественный, посылаемый не иначе как из иного мира, ослепляющий восторг. Он, как и любой человек, находившийся тут, был пушинкой в воздушном потоке. Хотя, конечно, думал о себе другое.
Идти на столицу пока что не входило в планы заговорщиков. И текущий сиюминутный порыв митинговавших только показал, каковы возможности пропаганды.

Это была просто тренировка, ни к чему не обязывающая, проверка своих возможностей – так они потом объясняли свою выходку Спартаку. Он же стал осознавать, что дело, которое ему казалось легкой прогулкой, способно превратиться в вакханалию, из которой выпутаться будет почти невозможно.

Веррес на удивление не был расстроен происшедшим. Он имел точные сведения о том, что солдаты, участвовавшие в митинге, в ближайшие недели отправятся в поход, а их место займут новые когорты, которые удастся набрать. Так что вреда от самовольной агитации будет немного, полагал претор, а люди, проводившие работу с легионерами, будут всегда на крючке и их станет легче использовать по назначению.
Что касается нарушения дисциплины, то для смещения Луция Пантеры появится еще один весомый предлог наряду с его бездействием 4 сентября. Конечно, за Криксом и Канницием нужен присмотр, но пусть этим и занимается сам Спартак. Его личная заинтересованность в успехе предприятия, не сомневался Веррес, будет порукой тому, что досадных, пусть и незначительных, срывов больше не случится.

Батиату претор не стал отвечать, а легату Экспедиционного корпуса написал, что дело улажено и виновные наказаны. Сенат о происшествии близ Капуи проинформирован не был.


© Copyright: Михаил Кедровский, 2014
Свидетельство о публикации №214042200408