Обжорка. из цикла рассказы доктора палыча

ОБЖОРКА

     Три часа пополуночи. На кухне станции скорой медицинской помощи городка №-ска стихийная обжорка. Захмелевшие от бессонницы доктора и фельдшера разворачивают бутерброды, режут колбасу, кипятят чай – едят, пьют. В лимонадном шевелящемся воздухе под потолком плавает двухсотваттная голая лампа. Возбужденные голоса, громкий хохот…  За окном черная, как трупный зрак, темнота. Обмениваются новостями, сальными шуточками, анекдотами, годными только для трех часов ночи. Спешат говорить, смотреть, чувствовать – ведь где-то уже зреет новый вызов, возможно чья-то рука набирает 03 и диспетчер уже сейчас записывает новый адрес.
     - А еще был случай с Веточкиным! – кричит фельдшер Волобухов.
Доктор Веточкин неунывающий холостяк около ста килограммов живого веса, герой скоропомощного фольклора. Доктор Веточкин буддистски невозмутим и благожелателен. Доктор Веточкин  ходит в роговых очках и носит на дежурство неподъемный желтый портфель из свиной кожи, заставляющий с уважением думать о размерах его желудка. Доктор Веточкин моржуется зимой в проруби. Видели: день и ночь открытое окно, зимой – летящий снег, оседающий на шторах и полировке телевизора. Знают: любит читать книжки и пить пиво. Слышали: чокнутый, но чокнутый как-то по особенному, по хорошему, и лечит хорошо, бабуси «божьи одуванчики» обожают. Крылатые сальности Веточкина на слуху среди скоропомощного народца.
     - Ну так вот как дело было! – перекрывает Волобухов общий шум. Фельдшер Волобухов до срока пополневший и полысевший, относительно молодой человек в сером давно требующем штопки и стирки халате и роговых очках. И-за этих роговых очков, фельдшер Волобухов, несмотря на более молодой возраст кажется худшей, потускневшей и потертой копией Веточкина (возможно вследствие постоянного незримого наличия на его шее жены и двух малолетних детей) – недаром они оказываются часто в одной бригаде.
     -  Помните у нас одно время рецепты ввели на скорой? – Отпечатанные… на латыни… - анальгини столько-то, димедроли столько-то… Всякое барахло, что и без рецепта дают.
     - Потом от них отказались и девать было некуда, - добавил один из докторов.
     - Ну да, так вот дали такую пачку рецептов и Веточкину. Принес он ее домой и забыл. Уехал в отпуск к себе в Талды-Курган, на родину. Приезжает, значит, из Талды-Кургана, а тут друзья случились и три ящика пива привезли. Загудели. Ну кто-то из них нашел эти рецепты , возьми и выкинь в шутку в окошко. Разлетелись по всему двору. А у подъезда во дворе бабки сидят, бдительные, сталинская закалка. Заметили из чьего окошка вылетали, подобрали они эти рецепты. Глядь – не по нашему написано. Все ясно – вражеские листовки! Они уже давно заметили, что не такой как все Веточкин: и холостой, и не алкоголик… В общем, хоть и лечил он их, а все ж темный какой-то, а всё ж государственные интересы важнее! Позвонили в милицию: мол так и так, шпиона открыли, приезжайте. Прибыл участковый. Тычут ему в нос рецепты бабуськи: «Гляди-ко, не по нашему написано!», а самая умная из них говорит – «А если это политическая провокация?!»
     Поднимается группа захвата к квартире Веточкина – впереди участковый , а за ним бабуси. Звонят. А там пьянка в самом разгаре. Открывает Веточкин, сам веселый и хмельной. «Ваше?» - протягивает ему рецепты участковый. «Мое», - говорит Веточкин. «Вы что ж, гражданин, двор замусориваете?». И заставил нашего Гену Веточкина все эти бумажки подбирать. Так Генка, - Волобухов расхохотался, давясь новым бутербродом, - так Генка целый час ползал по двору на четвереньках и собирал рецепты! Он ползает, а участковый сзади ходит.
     - Представляю! – взвизгнула фельдшер Романова, всегда гордящаяся своей монархической фамилией – с его то пузом! – и расхохоталась, но поперхнувшись непрожеванным куском закашлялась и тут же неузнаваемо покраснела. Волобухов принялся колотить ее по спине. Наконец, она раздышавшись, побелела, на глазах выступили слезы, а Волобухов все продолжал старательно шлепать ее своей засученной волосатой лапой.
     - Да иди ты!.. – размахнувшись, она крепко огрела Волобухова. – Понравилось, что ль? Привязался…
     - Ну, выздоровела! – прекратил бить ее Волобухов, - а то уж думал реанимать придется.
     - Так я тебе и далась!
     - Но-но… мы с Веточкиным в спецах ездим!... - Долго ли умеючи, счас бы рот в рот…
     - Дурак!
     - М-мда, - сказал кто-то из докторов отсмеявшись, - а бабуськи-то, спасителя заложили…
     Молодой доктор Спиркин слушал и улыбался. Ему нравились эти летучие сборища, неожиданно превращающиеся в импровизированные бурлеск. Ему нравилось это состояние легкого опьянения бессонницей, когда из окружающей обстановки вдруг с неожиданной яркостью и выпуклостью выступает та или иная деталь, заполняя собой сознание, а все остальное будто отодвигается в золотистое пространство второго плана: лоснящаяся ноздреватая пластинка надкусываемого сыра, блеск алюминиевого чайника – в боках его отражаются, чудовищно увеличиваясь в сравнении с маленькими отдаленными фигурками, тянущиеся к нему руки, пальцы -  нездоровое тюленье лицо Волобухова с успевшей взойти короткой щетинкой, раскаленно золотой локон Валюши Трошиной и обтянутая халатиком узкая, как скрипичная дека, ее спинка с аккуратным швом точно посередине – так и хочется прикоснуться к ней ладонью… И глядя на ее волосы, он не мог не вспомнить из курса судебной медицины, что волосы женщин, в отличие от мужских, содержат микродозы золота и то, что ставшая банальной неизбежная метафора отчасти превращается в прямой жизненный факт, наполняло его изумленным восторгом. Локоны Валечки были такими густыми и естественно солнечными, что, казалось, не двухсотваттная лампа, а они были истинным источником света в этой комнате, сдерживающим тяжело давящую в стекла тьму.

     - Плесни-ка еще кипяточку…
     - Бери бутерброд – лососина!..
     - Граждане, кто соль сховал?
     - А вот у меня на вызове раз…
     Звериный аппетит, пробуждающийся к этому часу, заставляет поглощать все принесенные с собой запасы без остатка. Гаргантюа посрамлен! По акульи, кусками, рвется и глотается бутерброд, чайный кипяток пробивает небо. Стыдно своей жадности, но зов утробы, увы, громче нашептываний стыда. На миг Спиркину чудится во всем этом что-то от трапезы первобытного племени в пещере, осажденной суровой ночью ледникового периода. Тьма за окном кажется одушевленной и враждебной. Время от времени, украдкой от всех он дерзко оглядывался в ее зрак, чувствуя в себе озорной дух сопротивления этой тьме и гордую избранность бодрствующего сознания, будто говоря: «А вот и не хочу спать и ничегошеньки ты со мной не сможешь поделать!» С каждым ударом сердце отталкивает темноту прочь. С каждым ударом борьба продолжается. Гудят голоса в пещере… Сколько острот и историй он слышал, давших бы фору целому сонму писателей юмористов, сколько истинно великих артистов здесь гастролировало! И все уйдет, канет в ничто, и никто ни о чем не вспомнит… как жаль… Как редко все собираются вместе и как много остается недосказанного, недоигранного, в любой миг летучее сообщество может разрушиться: посыпятся вызовы – один, другой, третий… Театр возникающий из жизни и в жизни навсегда исчезающий… Смейся, говори, шути, пей сладкий чай, затаив в душе ощущение, отмеренного нам всем короткого запаса стремительно уходящего времени.
     Дверь неожиданно распахивается, на пороге появляется доктор Веточкин с пузатым желтым портфелем.
     - Га-а! Веточкин! – приветствуют его бурно.В этот раз он ездил без Волобухова, давая ему передохнуть.
     - Привет честной компании! – машет свободной рукой Веточкин, чуть боком проходит в комнату. Он легко и быстро несет свое крупное плотное тело.
     - Откуда приехал, Гена? – спрашивает Волобухов – скоропомощная демократия почти не признает слова «Вы», будь ты водитель, врач или фельдшер, будь тебе 18 или 5о лет, и лишь Веточкин со всеми на «Вы», но это ему прощается из-за скрытой иронии, которая звучит в каждом его слове.
     - С инфаркта, коллега, с инфаркта… - он с внушительным стуком ставить портфель на стол и начинает извлекать из него один за одним свертки, банки, булочки, молочные пакеты, вмиг заставив почти половину стола.
     - Ну и здоров же ты, Гена, пожрать! – хохочет Волобухов.
     - Чем богаты… Кто желает присоединиться, прошу… молоко, яйца… - под лампой весело блестит правильный кружок его пасторской лысины. – Товарищи, - неожиданно взвивается он, - кто из вас без яиц? – Волобухов начинает похрюкивать, что предвещает припадок смеха, фельдшер Романова покрывается красными пятнами.
     - Ну, Веточкин, пошляк!!!
     - Так ведь я же свое предлагаю, а не чужие! – лицо Веточкина выражает истинное недоумение, он торжественно поднимает белое яйцо к лампе.
     - Генка, кончай хулиганить! – кричит Романова, чувствуя, что доктор только начинает брать разгон.
     - Жениться тебе пора, Гена, а то ты все такой несерьезный! – посмеивается доктор Анна Афанасьевна, дорабатывающая на скорой стаж для пенсии. – Хочешь тебе и невесту подыщем?
     - А еще не созрел, не созрел, сударыня! И потом денег на кормление хватать не будет! – Веточкин наливает чай и соколом налетает на бутерброды.
     - А ведь такой хозяйственный, такой умный, от всех болезней лечить можешь, - смеется Анна Афанасьевна, - чем не жених?
     - Прямо, от всех болезней! – вспыхивает нервно Романова.
     - А чего, долго ли, правда Гена? – подмигивает Волобухов.
     - А очень просто, очень просто – дать таблетки и смазать промежность рыбьим жиром, рыбьим жиром, коллега…

     - Тринадцатая бригада на вызов, тринадцатая на вызов! – звучит с сонной хрипотцой селектор. Спиркин вздрагивает, как пришпоренная лошадь – это по его душу! В светлых глазах Вали Трошиной будто какая-то жалостная просьба. Спиркин заставляет себя весело и беззаботно улыбнуться ей в ответ, машет рукой, сворачивает обертку от съеденных бутербродов в комок и бросает урну.
… С сожалением закрывает за собой дверь, но сделав несколько шагов вдруг останавливается – позади голоса загудели громче и раздался неожиданный взрывы смеха, заставивший ревниво заныть сердце оттого, что не хватило лишь минуты разделить общее веселье. Там наверняка начиналось самое интересное, сочинялась или извлекалась из смутной жизни на свет новая история…

     Минут через пять одинокая машина скорой мчится по улице ночного города. В такие ночные часы ему кажется, что это совсем не тот город, который он видит каждодневно, так неузнаваемо пустынно и безлюдно вокруг, так огромны и черны погасшие громады домов: совсем другой, незнакомый, - затонувшая Атлантида на дне Великого Океана…
Справа и слева прерывисто струятся белые пузыри фонарей, будто испускаемые ноздрями гигантского чудища на дне ночи, куда они, будто батисфера Пикара падают, все глубже и глубже. Спиркин улыбается незаметно для водителя: ему нравится нестись сквозь эту ночь и соединять своим бодрствованием дни.