Душу грешную
Звуки шагов чуть отдаляются, дети делают вдох и выдох. И я готова расцеловать того, кто вроде как и на этот раз отвел беду. Но малышу вдруг что-то не понравилось, он начинает ворочаться и кряхтеть. Тише! - умоляю я его молча, - только молчи!!! Но он кряхтит, чуть громче, шаги начинают снова приближаться к нам, в глазах моих детей животный страх, рука старшей закрывает рот братику, я отчаянно артикулирую губами: " не-дви-гать.." А он не хочет униматься, как ни пытаюсь я впихнуть его поглубже в одеялко, желая заглушить его обессиленное кряхтение. Тише, родной, пожалуйста, тише! Ты погубишь нас всех! Они никого не помилуют, и даже тебя! Тише, прошу тебя, тише! Я прижимаю его к себе, утыкая теплым носиком в грудь: пусть подышит моим телом - может сумею его обмануть. А он сопротивляется всем своим мягким тельцем. Я знаю, ему тоже невыносимо душно. Но я не могу убить моих детей. Я прижимаю его сильнее, сильнее. Пожалуйста, не плачь, не кричи, не кряхти! Тише, мой маленький, тише! Шаги замерли прямо возле нас. Если он решит толкнуть в стену посильнее, то наше маленькое убежище раскроется. Не знаю, что видят в моем лице дети: может отчаяние, но их страх перерастает в ужас. Мой мальчик с зажатым ртом смотрит на меня с покаянием и я вижу, как на его штанишках проступает темное пятно, и следом теплая пахучая лужица... Только бы запах не просочился сквозь стену!!! А младенец все пытается вырваться, освободить свой рот, вдохнуть воздух и заявить о себе. Тише, тише! Ты погубишь их всех: и братика, и сестренок! И себя, и меня. Тише, любимый мой! Я прижимаю его сильнее и чувствую, как его ротик жадно втягивает в себя часть моего тела, я держу его крепко, а он врастает в меня в последней бесполезной попытке, а потом обмякает. Человек за дверью топчется на месте, возможно прислушиваясь. Уходи! Прошу тебя, уходи! Здесь нет никого! Слышишь? Ни-ко-го!!! Уйди же ты наконец! И он будто повинуясь приказу, шаркнул ногами и стал отходить. Я все так же крепко прижимаю недвижное тельце к себе, продолжая раскачиваться в стороны. Беззвучно, абсолютно беззвучно. Дети все еще неподвижны, но лица их начинают оживать. Они знают: нельзя сразу приходить в себя: кто-то может услышать их. И мы сидим еще неизвестно сколько, вслушиваясь в тишину. Пусть пройдет еще немного! Пусть пройдет! Мой малыш! Мой нежный и слабый малыш! Ты спи, ты спи, пожалуйста! Для тебя уже все позади, тебя теперь никто не сможет потревожить. Тебе теперь все хорошо. И я продолжаю качать его остывающее тельце. Просто дети не должны догадаться ни о чем, пусть думают, что их братик спит. Наше натренированное чутье говорит нам, что опасность миновала, мы начинаем тихонечко двигаться. Я чуть отрываю тельце от себя, смотрю в его личико. Ты такой красивый! Ты прекрасен, Ангел мой! Ты самый чудесный младенец на свете! Я пытаюсь запомнить его лицо и медленно закрываю уголком одеяла. Мой голос едва слышен от сухости во рту: ваш братик спит, не шумите, чтоб не разбудить его. Дети мне верят, только старшая дочь, как -будто что-то заподозрив, чуть дольше задерживает на мне свой взгляд. "Что?" - вопрашаю я ее молча. И она опускает глаза. Нам надо идти, командую я детям. Они поднимаются, мои отчаянные солдатики, мои жертвы войны, мои драгоценности, и мы молча выступаем вперед.
Примерно через два часа пути, в одном из полуразрушенных домов я нахожу женщину, тихо шепчу ей, что мой младший ребенок не вынес голода и прошу, чтоб остальные мои дети не догадались ни о чем, забрать его и похоронить. Не знаю, догадывается ли она о чем-то, но смотрит на меня с пониманием, жалостью и ужасом в глазах. Молча кивает, когда я сую ей в руки мои золотые серьги, забирает тельце младенца и медленно уносит его в дом. Я стараюсь не думать, я знаю только одно: жизнь троих детей дороже, чем жизнь одного. Именно так я и должна думать: не сердцем, не душой, а трезвым расчетом, чистым математическим исчислением. Мои глаза сухи, мои дети напились воды, перекусили зелеными яблоками с дикой яблони и готовы двигаться дальше. "А братик? - А братик побудет у тети. Ему там будет лучше. Не надо прятаться, и она его будет нормально кормить..." Мои дети ни о чем не должны догадаться. Они ни в чем не виноваты, они не соучастники вольные или невольные. Они должны быть убеждены, что братику их хорошо и спокойно, и что скоро, совсем скоро, мы заберем его обратно. Вот только его подкормят и подлечат...мы шагаем укромными тропинками, в стороне от больших дорог. Прячемся по необходимости, спасаемся бегством, движемся вперед и вперед, пока не попадаем к своим. Дети радуются: их отмыли, накормили, уложили спать. Мне тоже предложили. Я с удовольствием принимаю предложение. Моюсь и валюсь на узенькую койку, засыпаю мгновенно. И мне даже ничего не снится, так я устала... Я сплю сутки, просыпаюсь, встаю и чувствую невыразимую тоску. Выхожу из дома, иду прямо вперед, иду, пока не оказываюсь в лесных зарослях. И там, надеясь, что никто меня не видел, я падаю на землю. Слезы душат меня и жгут глаза, я катаюсь по траве в жутком желании содрать кожу живьем: так оно будет не так больно, так я сдеру с себя запах убийства. Я ору во весь голос, сколько хватает сил: прости меня, мой малыш!!! Прости меня, а я себя не смогу. Потом замолкаю так внезапно и проваливаюсь в небытие. Мне хочется быть там долго-долго, может быть всю оставшуюся жизнь. Но покоя нет, и лицо, перекошенное предсмертной судорогой, лицо моего мальчика, моего нежного Ангела с вечным вопросом мама?? Расплывается передо мной...
Свидетельство о публикации №214042200172