Реконструкция

Работа написана для 10-й Школы «Из точки С»


РЕКОНСТРУКЦИЯ

Если заметил, что скачешь на мёртвой лошади, - слезай!

Утро было самым обычным. С сизым небом и драными облаками. С лёгкой моросящей дождинкой, по-весеннему пряным запахом прошлогодней листвы и сырой промёрзшей земли. Грачи деловито сновали по палисаднику и с дотошностью налоговых инспекторов совали внушительные шнобели во все укромные уголки.
Джинджер гавкнул на особо наглого грача. Ему в ответ донеслось восторженное ржание шального от весны Орьки.
Вот куда жизнь может завести заурядную программистку заурядного городишка, отхватившую на премиальные бонусы земельный участок и выскочившую замуж за одного из заказчиков программных продуктов Кошкина Сергея. У меня появилась земля. У него были деньги и пламенная любовь к историческим реконструкциям. Такова наша женская тяжкая доля. Дуракам полагается царевна-лягушечка и полцарства. А премудрые василисы довольствуются лишь белым конём с нагрузкой в виде царевича.
Неожиданно заверещавшая трубка испортила весь завтрак.
– Ну?
– Юлька, скажи, что я гений!
– А что я с этого буду иметь?
– Ты не поверишь, но у меня гениальная идея появилась!
– Естественно, не поверю.
– Заканчивай прикидываться, малыш. Мы с тобой на майские едем биться на мечах. Прикинь.
– Ты что, с ума упал?
– Юлька, прекращай, я бумаги нам выправил. Ты будешь Их сиятельство, удельная княгиня Тверская, Юлия. А я – Их светлость, князь Сергий. Здорово? И мы едем на ристалище князьями со свитой. Так что пляши и готовь ветеринарную форму на парочку твоих бесценных копытных.
– А Джиник?
– Да куда нам без твоего саблезубого гидропресса.
Мокрый перрон. В лужах – окурки и сигаретные пачки. Беременные дождём со снегом тяжёлые тучи прихлопнули вокзал свинцовой крышкой. И на ней сияют яркие пятна зонтов. Красные. Жёлтые. Зелёные. Каждый охотник желает знать. А охотник кто будет? Фазан желает знать, где сидит охотник?
– Серый, я не поеду. У меня Орька дважды споткнулся, Джиник всю ночь скулил, а мне хрень всякая снилась.
– Ну, давай руку. Я же с тобой, моя маленькая.
    

 – Слышишь, Серый, я прогуляюсь в багажный, пока вы в ресторане сидеть будете?
– Надоела ты мне своим нытьём. Сколько можно туда-сюда шастать?
– Тем более, раз надоела. Всё, пока. Гони термос с кофе и жди к ужину.
– Добегаешься ты, дорогая. Лады. Беги к своим клыкам и копытам. А то ещё
начнёшь ржать или лаять на собеседников!
  
  
Ту-тук. Ту-тук. Ту-тук. Дура-я-дура-я. Чёрти-что-бе-ре-гись-по-до-жди.Орька, мрачно насупившись, глодал жердь временного стойла, щедро посыпая длинными щепками копыта и солому. Скосив глаз под длинными мохнатыми ресницами, он лениво фыркнул и лягнул загородку. Брент испуганно прянул в сторону, в который раз впечатавшись в стенку стойла и жалобно заржал.
Пёс постучал хвостом по подстилке и демонстративно зевнул, лязгнув челюстями.
Я удобно устроилась в дорожном скарбе и лениво гоняла "червяка" на "Нокии". Вагон неожиданно тряхнуло так, что меня отшвырнуло к стене. Дико завыла сирена.
Что там такое? Какого хрена потребовалось экстренное торможение, да ещё и свет вырубили?
Навострив уши, поджав хвост, Джини зарычал. Лошади нервно танцевали в стойлах и громко фыркали. Скотина же ты распоследняя, светлейший князь Сергий, подумала я и швырнула в Орьку заткнувшимся мобильным. Неужели нельзя было меня заранее предупредить об аниматорах?
Чёрт! Вот это иллюзион! Ну, суки! Одни сплошные занозы вместо вагона. И ...и вместо двери – проём. И в стенку вагона впивается стрела с пёстрым оперением и с горящей паклей, примотанной к древку. И нестерпимо воняет гарью...
А в проёме проползала каменистая земля странного красновато-охристого оттенка в сизовато-голубом кустарнике и лилово-зелёных заплатах волнистой травы. Виднелись самые настоящие горы такого же красноватого оттенка, белеющие снежными шапками. Над ними проплывали легкомысленные облака. Рядом с вагонами носились кургузые пинто под всадниками-индейцами. Словно декораторы с детства обчитались вестернов. Для полноты впечатлений не хватало лишь "канделябров" картонных опунций, увенчанных тощими грифами.
Один из размалёванных статистов почтил вниманием и мой вагон. В духе Вилд Веста Билли Коди он на скверном английском предложил обменять мне жизнь на драгоценности и лошадей.
– А вы, от какой фирмы? – в ответ красавчик извлёк жуткого вида "Кольт".
– Дай пульнуть, тогда я жалобу не напишу.
Он опять что-то проревел и помахал антиквариатом перед моим носом.
– Хэй, май литтл бэби! Хау а ю? Хоку хэй! – поддержала я его игру сразу и на английском и на лакота.
  
Он крутанул барабан. Громыхнуло, опалив жаром. Он скрылся в облаке порохового дыма. И отчаянно завизжала лошадь.
Обернувшись, я взвыла ещё громче. Брент с развороченным выстрелом коленом бился в отсеке, пятная грязную подстилку и доски кровавыми ошмётками.
– Назад, назад, Джини, фу, лежать! – завизжала я громче, чувствуя, что теряю сознание. Бухнуло ещё раз. Прямо над головой расцвел желтовато-охристый цветок расщепленной древесины.
Крашеный сполз вбок и назад на размалёванную лошадь, послушно скакавшую рядом с вагоном. И с гиканьем резко рванул в сторону, вихляя в седле.
 Грохотали выстрелы, квакали рожки. С боевым кличем в действо ворвалась кавалерия.
Брент опять попытался вскочить, и беспомощно забился в вагонном стойле.
– Брент, малыш, тише, всё хорошо, всё будет хорошо. Я сейчас. Я сейчас...
Наплевав на все инструкции, я вытряхнула одну из сумок с богатым бодигартовским арсеналом.
– Я достану тебя, мразь, я тебя и с того света достану, ублюдок, – бормотала я, прижимая кулаком левой артерию на шее Брента. Крупная дрожь по взмокшей шкуре в хлопьях розовой пены. Прижать нож, самой превратиться в последние толчки жизни. Полоснуть. На себя и вбок. Какие, к чёрту, аниматоры, бля.
Горячая струя. Хрип. Рывок огромного тела. Он, всё-таки, смог встретить смерть стоя. А теперь заваливался вбок, сползая по доскам вниз.
Завизжал Орька. Забился, шарахнувшись, завалил боковину стойла.
– Тихо. Стоять. Стоять. Спокойно, малыш. Джини, фу, лежать.
Говорят, лошади не переносят кровь. Собаки сатанеют от запаха крови... Её тошнотворный запах перебивал нестерпимую вонь гари. А вокруг – словно разлит таз клубничного варенья... сгустки крови размазались ягодами клубники.
  

– Живые есть? – опять по-английски. Какой, к чёрту, английский? Хау ду ю ду. Наверно и отвечать тогда лучше также.
– Сожалею. Я ничего не знаю. Мой... Моя свита в четвёртом вагоне ... была. Я только отлучилась посмотреть на животных, сами понимаете, мистер, что от ... об... обслуги никакого толка. И, сами видите... – пожалуй, лучше придерживаться "легенды". Ну, Серый, только покажись, я тебе ещё...
– Помощь нужна?
– Нет.
  

Снаружи доносились отдельные выстрелы, командные вопли и женские визги.
Оглушительно гудела муха. Другая потирала розоватые крылышки на слепом фиолетовом лошадином глазу. Смахнула её. Прикрыла лошадиную голову каким-то грязным мешком, вытряхнув из него какой-то сор ...
  
  
Ну, не так и высоко. Стянув ремнями наш общий багаж я увешала Орьку сумками. Спасибо местным воякам, что приладили к вагону "трап". Прощай, Брент, я найду этого ублюдка, найду и заставлю выблевать все его сраные кишки сквозь итальянский галстук.
 Воспользовавшись суматохой, я погнала жеребца в ближайший лесок. Там я спрятала чемоданы в овраг под корявым вязом на небольшой поляне, закидав их еловым лапником. Можно и возвращаться. Господи, лишь бы с Серёгой только обошлось.
 У тлеющих и горящих вагонов сновали вояки, похожие на помойных мух, вились над моей головой насекомые, напоминавшие кавалеристов. Голосила женщина, безуспешно пытаясь кого-то приподнять с земли. И голова в странном багряно-алом парике нелепым маятником болталась на вытянутой шее в такт рывкам и толчкам. Туда. Сюда. Туда. Сюда. От стелющегося сизого дыма слезились глаза, и першило в горле.
– Мэм?
Я слепо повернулась на голос.
– Извините. Я ничего не понимаю.
Меня начало трясти. Кто-то накинул на плечи куртку.
– Мэм, Вы ранены? Вы знаете, что у Вас в крови вся одежда? ... Мэм? Вы нас слышите? – век бы не слышала!
– Да, конечно, сожалею. Слышу. Я подданная Российской Империи. Их Сиятельство удельная княгиня Тверская Юлия. Муж прибыл сюда инкогнито. Он был в четвёртом вагоне. – а в голове назойливой мухой жужжало и билось только одно. Мы непостижимым образом оказались в тех самых молодых, злых и голодных Штатах, выгребной яме Старого Света. Как и почему – значения не имело. Но с этими фактами следовало смириться.
Дореконструировалась, дура! Неважно, почему, важно как. Важно, как и куда отсюда линять. "Легенда" увеличивала шансы. Как бы там ни было, но князь и в Юзерии – белый человек.
– Простите, мэм, но нам необходимо определиться, что с Вами делать. – тут я сначала разревелась, а потом долго, до икоты, блевала им под ноги. Как же я ненавижу клубнику.
К нам подошли двое типов в драных мундирах, заляпанных сажей и кровью, и женщина, в грязном платье до земли с разорванным подолом и нелепой шляпке с болтающимися вишенками.
– Не беспокойтесь, деточка. Скоро Вы сможете передохнуть и привести себя в порядок. – с этими словами женщина подхватила меня, стремящуюся сползти в обморок, под руку.


После блужданий по грязным тупикам и закоулкам меня доставили в богадельню при местной методистской церкви. После недолгих препирательств нам с Джиником выделили место на веранде, а Орьку привязали к корявой яблоне прямо под окном.
  

Плюхнувшись на скрипучую кровать, я провалилась в сон. И вдруг мир дрогнул, взвыл и заскрежетал. Лошади бесновались, превращаясь в кровавое месиво. Завывала сирена, вздымались груды искорёженного металла, взрываясь ослепляющей болью в голове. И над этим безумием качалась багровая луна, набухающая алой до черноты кровью. Я тряслась и качалась вместе с луной, а надо мной зависла хозяйка приюта. Кошмарный сон продолжался.
После идиотского полоскания в тазике, спелёнутая в благотворительное тряпьё, накормленная жидкой кашей и напоенная жидким кофе, я, верхом на Орьке и с собакой в седельной корзинке, оказалась под дверью приземистого двухэтажного сарая. Это и была городская управа.


На втором этаже, куда меня довели два молодчика, состоялась препротивная встреча с жирненьким субчиком, представившимся достопочтенным мистером Грау. Он обрадовал меня сообщением, что  представляет собой целый штаб служащих непосредственно занятых борьбой с бандитизмом на железных дорогах. Такой вот пинкертон мне попался! Почему-то показания, что на вагон напал самый натуральный европеоид, он воспринял, как непристойную шутку. Спасибо, что приняли на веру легенду о благородном происхождении и не сомневались в наличии свиты и мужа. И выпустили меня не просто так, а с условием хорошенько подумать, всё вспомнить до мельчайших деталей и подписать то, что мне необходимо подписать. Оказывается, я уже дала правдивые и праведные показания о доблестной победе славной кавалерии над свирепой бандой кровожадных мародёров. И что я, в праведном княжьем гневе, требую немедленно обезопасить местных жителей и невинных путников от богопротивных нехристей. А то, вдруг, я сама инициировала это нападение, чтобы под таким неблаговидным предлогом избавиться от мужа.
Ах, так? Ну, берегитесь. Начну  собственное расследование.

Благодаря Хэнку до «железки» я добралась весьма быстро и без каких-либо неприятностей.
Трупы убрали.
Пути расчистили.
Локомотив, или как там его правильно величать, угнали вместе с уцелевшими вагонами. Те, которые были признаны непригодными, стащили с путей и оставили чадить и дымиться. 
Плюнув на все правила приличия, я плюхнулась на карачки рядом со «своим» вагоном… Натоптано, затоптано и вытоптано. И что они мне ещё кишки мотали, что нападение было индейским. Они бы ещё про татаро-монгольское иго рассказали.
Кавалеристы вокруг моего вагона верхом не скакали, посему наследили только подкованная кобыла ряженого и Орька, который подкован не был.
Ну, и выясним, куда ведут следы подков.
Вели же эти следы к добротному дому местного коновала-кузнеца. Он возился подле сарая, с грохотом разбрасывая железяки, чтобы собирать их по какому-то другому признаку. Удержавшись от искушения пнуть его в задницу, я деликатно постучалась кулаком промеж лопаток и совсем неделикатно попинала перевёрнутое корыто. Корыто безмолвствовало, а кузнец соизволил распрямиться, с грохотом уронив клещи. Вознегодовавший Хэнк стал в нашей копании явно лишним, и я отправила его к Ларсонше с извинениями за моё опоздание к ланчу.
– Добрый вечер. Я сожалею, что оторвала вас от трудов праведных, но мне необходимо выяснить, кто вчера перековал здесь кобылу.
– Мэм, делом займитесь. Ваши кастрюли давно уже нечищены. – проурчал он в неопрятную бороду. – Хозяин Ваш недоволен будет, чую.
– А хозяин пропал после вчерашнего происшествия на станции. Для чистки кастрюлей предназначена прислуга. Но прислуга тоже пропала. Мне нужно отыскать свиту.
– По-моему, так вам, мэм, нужно мужа отыскать.
– Это одно и то же. Поэтому я здесь и нахожусь. Понимаете, мистер, владелец этой кобылы проезжал мимо вагона, в котором находились мои люди. И на какое-то время  у вагона тормозил. Я и хочу спросить, что он слышал и кого там видел. Это мне поможет с поисками мужа.
Пришлось картинно вздохнуть и томно повести глазами. Было бы глупо раскрывать истинную причину моего расследования. Не исключено, что этот кузнец был в деловых отношениях с искомым мной ублюдком. Зато я ненавязчиво проправила волосы изысканным движением безымянного пальца, чтобы кузнец заметил мои колечки. Увы, он сделал вид, что в упор не замечает драгоценностей и абсолютно не поддаётся золотой лихорадке.
– Значит, Вы, мистер, говорите, что ничего не знаете ни о гнедой с лысиной кобыле пятнадцати с половиной ладоней в холке, с белым левым чулком, ни о владельце. Грустно. Так Вы совершенно точно уверены, что кроме вас здесь никаких других кузнецов не водится?
Он был уверен. Уверен в том, что на миль двести вокруг ни кузнеца, ни кузницы встретить невозможно. Однако факт перековки кобылы, он отрицать не стал, а только сердито сопел, что тут всякие шатаются и пристают с ненужными вопросами. Боюсь, что мне бы пришлось прибегнуть к допросу третьей степени, запихнув кузнеца головой в ведро с углями, если бы из его дома не вышла проведать молчаливого муженька суровая и непреклонная особа. Самая подходящая половина для кузнеца. Мощная и громоздкая, словно домна из Магнитки. Почуяв скорую помощь или скорую смерть, я поприветствовала суровое создание из чугуна и стали и посетовала той на неприятности с исчезновением мужа и оскудением личных карманов. Особа моментально прониклась моими страданиями, весьма воодушевлённая золотыми отсветами и бриллиантовыми проблесками на моих милых ручках. Опалив муженька тяжёлым взглядом, она немедленно одарила меня щедрой информацией обо всех клиентах мужа за последнюю неделю, их нуждах насущных в ковке, плавке и лужении, о погоде, об огороде и детских напастях вкупе с женскими немочами. Чтобы не показаться невежливой и излишне торопливой, я немного поплакалась той в подол на несовершенство мира и тугоплавкость мужских мозгов, о детской золотухе и табачной мозайке, без слёз и сожалений рассталась с обручальным кольцом и отправилась по ягоду-малину. То есть, на лежбище милейшего и добрейшего мистера Гриффита, во время молодости трудившемся на маршальском поприще, а сейчас находящемся на заслуженном отдыхе.
Вот, значит, почему проклятый пинкертон из управления так скептически отнёсся к моей информации. Экс-маршальская кобылка была слишком приметной, чтобы не сообразить о невинных проделках на железной дороге её владельца. А местные слуги закона и порядка или были в доле, или пребывали в благостном неведении о шуточках кумира.
У порога пристанища Гриффита меня подстерегало грандиозное разочарование, хотя хозяйка пансиона и встретила меня приветливо и доброжелательно. Посвящать её в антизаконные делишки постояльца я не поторопились. И она осталась в блаженном неведении относительно причины скоропостижной отлучки Гриффита. А я оказалась без обручального колечка, как-то случайно закатившегося за чашечку китайского фарфора с жиденьким китайским чайком, но со знанием того, . как пройти до охотничьей избушки.


По возвращении в богадельню я попала под шквальный огонь словесной перестрелки и была приговорена без суда и следствия к насильному прослушиванию обвинительно-обличающего хора неслаженно исполняемому дурно спевшимся трио. Солирующую партию вёл пронзительный фальцет миссис Ларсон. На подпевках у неё были Хэнк и Салли Рурк.
Решив, что промывка женских куриных мозгов обойдётся без его участия, Хэнк дезертировал в сад, чтобы заняться непонятно чем, поскольку и Джиник был выгулян, и Орька обихожен.
Но спокойно отдохнуть перед завтрашней битвой в кабинете Грау мне не удалось. Старая карга, которая и была-то старше годков на десять, накинулась на меня, голодным ястребом. Оказалось, что мне удалось дьявольскими происками призвать из самой адской бездны самых гнусных приспешников сатаны, коих я притянула за собой в её ангельские чертоги. Демон тьмы о четырёх копытах целый день преследовал невинных юных дев, горя желанием обесчестить их ангельские души. Только Божий промысел и метла миссис Ларсон спасла их белые одежды и соломенные шляпки в белоснежных лилиях от гнусного поругания при свете дня. Убедившись во всесилии святой праведности, дьявольское жеребячье отродье истребило все невинные и чистые маргаритки с незабудками на клумбах и смешало с грязью беспомощные кабачки, кресс-салат, спаржу и брюкву. И даже ввергло во искушение и грех богохульства такую невинную и кроткую душу, как сам преподобный Саймон Уинсли, изжевав тому карманную библию с пометками на полях и конспектом воскресной проповеди. А богопротивная и подлая псина, явившись на кухню, загнала кухарку на плиту и удерживала там новоявленную мученицу, пока та не свалилась без чувст, обессилев от прыжков по раскалённой поверхности. И вся нехитрая вечерняя снедь подгорела и обуглилась. Но этого варварского злодеяния адской твари показалось недостаточно. И она поглотила предназначенную для завтрака всю нежнейшую свиную грудинку и свежайший бекон, кой также был пожертвован бедным сёстрам величайшей милостью достойнейших столпов местной элиты.
– Понятно. – Вздохнула я. – Ваша кухарка на пару с кухарем слопали дармовую грудинку с беконом и любезничали в чулане до потери пульса и обугливания на плите напрочь позабытого ужина. А преподобному Уинсли не помешает прекратить безбожно надираться огненной водой и курить грибочки за сараем, чтобы не терять библии и завязать с адскими глюками. Не беспокойтесь. Завтра я возьму их с собой в управу и освобожу вас от их присутствия.
Однако мои заверения никоим образом не умягчили ангельское сердечко железной каракуртихи и она предъявила мне ультиматум. Если я себя буду вести, как неблагодарная пособница убийц и мародёров, то завтра и духу здесь не будет этих приспешников самого сатаны. Я предложила тогда освободить сей негостеприимный дом от и своего духа тоже. На что вдовушка с каким-то извращённым торжеством в голосе заявила, что мне отсюда никуда не деться. Вдруг, я никакая не русская княгиня, а пособница этих бандитствующих недобитков? Вдруг я немедленно побегу и доложу, как сподручнее всего, будет перерезать всех невинных жителей, предав их предварительно, изуверским пыткам? К тому же, я могу оказаться и наглой авантюристкой, коей место на центральной площади в колодках и у позорного столба.
Решив, что со всеми проблемами лучше будет разбираться с утра и в злополучном кабинете непосредственно с треклятым пинкертоном, я отправилась на веранду. Вопреки средневековым традициям меня лишать ужина не стали, наоборот, молодой картофель с беконом и цветной капустой был прекрасен, ароматный кофе превосходен, а печенье напросто бесподобно. Орька в саду с удовольствием хрустел ячменём, а Джиник под столом заедал воспоминания о дармовой грудинке и беконе слегка подгоревшей телячьей печёнкой со спаржей. Салли Рурк и Хэнк соображали что-то под окном, но меня пригласить быть третьей не торопились.

В этот раз меня встречали при полном параде. Я даже подумала, что Серый умудрился не просто обнаружиться, но и под шумок успел побрататься с ныне здравствующим президентом Юзерии.
В кабинете вкусно пахло дорогим табаком и великолепным кофе. Холёные субъекты в непринуждённых, но не лишённых изысканного аристократизма, позах восседали на кожаном диванчике. У окна парочка заутюженных вояк что-то обсуждали друг с другом, неприязненно выглядывая в окно. Чего они от меня хотели в этот раз, я не поняла. Почему я должна была признаться в подлом убийстве мужа и присвоения его ценного имущества – тоже. Однако, мне угрожали, трясли перед носом какими-то протоколами и выдвинули, наконец, ультиматум. Или я честно и откровенно выдаю сообщников, или моё дальнейшее пребывание закончится на виселице. Движимое и недвижимое имущество, коим я подло завладела, должно быть немедленно конфисковано и помещено в надлежащее место, как неопровержимая улика моей преступной деятельности. Ёшкин хвост! Эта млять хочет у меня Орьку? Во срань. Надо делать ноги во все четыре копыта и четыре лапы, но... куда? И, главное, КАК? Наконец мне было позволено удалиться перекусить и как следует обдумать своё поведение.
Злая на весь белый свет, я вылетела из кабинета, запуталась в подоле и врезалась со всего маху в стену. Пинок лишь отозвался болью в ушибленной ноге, но никакого облегчения не принёс. Хотелось завизжать. Ещё больше хотелось придушить дознавателя, раскромсать на мелкие куски писаку и станцевать канкан на их поганых останках. Господи, где же Серый, черти его раздери на тысячу и один неравный шматок дерьма.
Врезавшись в очередную стену, пролетев мимо очередного поворота, я вернулась, но обнаружила почему-то грязную лестницу ведущую вниз. Наступая на подол и обдирая колени о нижние юбки, я спустилась вниз и обнаружила очередную дверь. Мерзко лязгнув, она пропустила меня в мрачный коридор.
Жутко воняло. Стены были покрыты мерзкой плесенью. Тьма несколько рассеивалась факелами, воткнутыми в стену и узкими оконцами под потолком. Где был выход, я не знала. Но и где был вход, я не представляла тоже, поскольку опрометчиво захлопнула дверь. Безрезультатно попрыгав под окном, повопив во тьму подземелья, сломав ноготь, я оторвала подол платья и, стащив две нижних юбки, запинала их в самый гадкий угол. В конце-концов, если я не появлюсь в кабинете этих сраных пинкертонов, то меня обязательно начнут разыскивать, как особо ценного свидетеля.
И я опять собралась проверещать в зловонную тьму призыв о помощи. Однако сил хватило только лишь скрипуче пискнуть. На меня надвигалась подземная нежить. Или сам вурдалак. Попытка втиснуться в скользкую каменную стену оказалась неудачной. Упырь разглядел меня во тьме, вплотную приблизился и плотоядно хрюкнул.
– Zdraste. Ой, здравствуйте. Вы не подскажете, как пройти в библиотеку? – ничего умнее в голову не пришло.
– Тише. – прохрипел нечеловеческий голос. Жуткое существо, смердевшее хуже бомжа, пошатываясь, нависло прямо надо мной.
– Ещё раз прошу прощения. Но Вы не подскажете...
– Молчать. – неприятно холодный металл скользнул по шее под подбородок. Другой рукой упырь вцепился мне в плечо, развернул и прижал к себе. Кончик ножа, царапнув кожу, вонзился прямо в подключичную ямку. Не упырь, кажется. Вроде, человек. Ещё хуже.
Скрипнуло. Лязгнуло. Неожиданно в стене появилась щель. Дверь! Выход! Кто-то вошёл в коридор, выругался. Сплюнул. И двинулся вглубь. Туда, откуда появилось это чудовище.
– Не вздумай вопить. – въехала. Базара нет. Осторожно подёргав типа за рукав и, ощутив на щеке горячее прерывистое дыхание, я ещё раз подтвердила готовность молчать и быть тихой, как могила.
– Иди.
– Ага. А куда?
– К выходу, – он обвис на мне всей тяжестью, – выведешь, будешь жить.
И мы нетвёрдой походкой пошатались туда, куда меня подталкивали в спину. Тип обвисал на мне, шатаясь и цепляясь за стену локтем. Я всеми силами пыталась сохранить вертикальное положение.
  

За спиной послышался невнятный гул, потом крики, выстрелы, грохот дверьми. А я обнаружила почти перед собой приоткрытую дверь. Изо всех коллективных сил мы рванулись вперёд. Оставалось только преодолеть несколько высоких щербатых ступенек вверх. На всякий случай, я задвинула за нами щеколду.
  
– И что? – поинтересовалась я. Дверь за спиной содрогалась. – А дальше что?
Похититель подпирал плечом и головой стену, пытаясь удержаться на ногах, отдышаться и привыкнуть к дневному свету. Точно человек. Но не менее опасный, чем упырь. Лезвие ножа опять холодило горло. И было в подозрительных ржавых потёках. Бурая от грязи костлявая рука с вздувшимися венами, сжимавшая нож, тоже была заляпана кровью вместе с обгорелым рукавом.
Из-за угла вылетела группа синебрюхих в кепках. Во главе их, размахивая руками, оказался сам "пинкертон". Ах, так, буду вороваться. Плевать. Ускачу от них, вцепившись даже в конский хвост!
– У меня здесь лошадка есть. Свистнуть? – и я отчаянно заголосила: "Ko mne, Skotina! Ryadom"! Жеребец влетел во двор, покрыл его несколькими прыжками и затанцевал, храпя и взбрыкивая.
Не обращая внимания на нож, я рванула жеребца за гриву на себя, шарахнув коленом в бок, чтобы Орька припал на колени. Как мы оказались верхом, я не поняла. Только мой похититель сидел задом наперёд, а я уткнулась ему носом в грудь. Конь вскинулся на дыбы и, задрав хвост, рванул намётом вперёд, не разбирая дороги, распугивая встречных кур, собак и всполошившихся зевак. Я орала, понукая его максимально ускориться, а сзади орала и палила от избытка чувств и захлестнувших эмоций погоня.
Вскоре мы уже неслись по буеракам, свалками, посевам и пашне, пролесками... Ворвались в лес и помчались, рассекая кусты и петляя промеж стволов, расшвыривая комья земли.
– Куда? – отшатнувшись назад, проорала я. В корзинке нервно взлаял забытый в суматохе пёс.
Молчит. Насрать. Сейчас главное подальше в лес, чтоб больше дров. Дрова в хозяйстве всегда нужны. Костерок под кое-кем разложить или головушку чью-нибудь приласкать. На месте разберёмся по ходу дела.
– Слезай. – вдруг прохрипел он.
– И не подумаю! Нам куда?
Вместо того чтобы разъяснить мне маршрут, он рыгнул и попытался свалиться вниз. Рывком возвратив его на место, я пришла к неутешительному итогу. Во-первых, похитителем оказалась я, если признаться честно. И, во-вторых, мне теперь предстоит срочно решить, что делать дальше. Самым простым решением было бы стряхнуть гада в ближайший терновый куст и вывесить объявление, мол, отдам в хорошие руки. Но кому он нужен? Да и жар у него. А если это оспа, или холера?
– Эй, ты меня слышишь? Ты уверен, что не болен?
Ни ответа, ни привета.
Пришлось подъехать к ближайшему дереву, завалившемуся на поросль молодых пушистых сосен, выкинуть из корзинки пса, с превеликими сложностями перевернуть незадачливого похитителя, усесться перед ним и спутаться поводком, соединив талии. Надо бы было связать ему ноги под конским брюхом, но я не была уверена, что Орька согласится с таким приёмом верховой езды. Впрочем, моё нововведение типом было понято правильно, поскольку он немедленно пропихнул левую руку под поводок у меня на животе и вцепился в свой правый локоть.
– Удержишься?
– Да, – он уткнулся подбородком мне в плечо.
И мы порысили вдоль неведомой речушки по зарослям тростника. Орька жирно чмокал копытами. Джини, вымазавшись по уши в тине и ряске, кругами носился по зарослям.
Вскорости мы подъехали к горному массиву, поросшему невысокими сосёнками и чахлыми берёзками. Узкая каменистая тропинка, петляя между валунами, уводила вверх. Мы двинулись по ней сквозь расселины. Подъёмы и спуски. Красно-бурый камень. Сизый лишайник. Изумрудная зелень. А сверху – бирюза неба. Наконец мы добрались до грота с выходом на каменный карниз.
  

Высоконько же мы забрались. Пещерка была кем-то до нас обжита: у стены валялась связка дров, у квадратного углубления со следами кострищ, стояла тренога с закопченным котелком. Ещё я обнаружила высокую плетёную корзинку с заготовками факелов. Распяленная в деревянном каркасе мохнатая шкура, вероятно, слыла здесь кроватью.
Поставив её рядом с кострищем и, застелив подстилкой из корзинки Джиника, я скинула туда похитителя, и вытряхнула из дорожной аптечки весь дорожный фармацевтический запас. Воспользовавшись необходимыми по моему разумению стимуляторами, я попыталась привести невменяемого типа в адекватное состояние.
– Эй, ты меня слышишь? Не возражаешь, если я сейчас сгоняю обратно, мне нужны мои вещи.
Он молчал, тяжело дыша и прислонившись к стене головой и левым плечом. Следовательно, был со мной согласен.
– Прекрасно. Я сейчас отлучусь, а ты останешься здесь вместе с собакой. Я оставлю тебе бутылку с водой, если захочешь пить, договорились?
Вскоре я оказалась у захоронки. Соединив одним поводком сумки-холодильники с медициной и продовольствием, а пару чемоданов дорожного барахла – другим, я перекинула снаряжение через Орькину надёжную хребтину. Сама же я впряглась в рюкзак с реконструкторским боевым арсеналом. Надеюсь, что наши на меня в обиде не будут. Сами виноваты, что бросили меня одну в чужой стране за "миллион лет до нашей эры".
На обратном пути я завернула в городишко, навестив свою богадельню, присвоила немного кухонной утвари, парочку куриных трупов, с дюжину яиц и кипу постельного белья.
Уже в сумерках я вернулась. Никого не было!
  

Плюхнувшись у шкуры на колени, я ни под ней, ни за ней никого не обнаружила. Неужели он вылез на карниз и спикировал вниз тупой головой об острые камешки? Вылетев туда, я некоторое время валялась на пузе на самом краю, пытаясь разглядеть труп в тусклом и непродолжительном мерцании сброшенного вниз факела.
– Ты где? Эй! – завопила я исчезнувшему похитителю, а потом гаркнула собаке, – Джини, кo mne!
Пёс вылетел из темноты, приветственно хакнул, и рванул обратно. Я – за ним. Журчало и плескалось. Посветив вокруг фонариком, я обнаружила, что нахожусь в скальном отроге. По стене струилась вода. Просто царские апартаменты с холлом и ванной. Джиник требовательно тяфкнул, привлекая моё внимание к обретённой пропаже, скорчившейся у стены неопрятной внушительной "кучкой". Он прислонился к стене, и по нему струился ледяной горный поток. Идиот! Я встряхнула его за плечо, голова мотнулась, как у тряпичной куклы. Я потрясла гада за нос. Нос оказался жёстким и холодным. Он, что, помер мне назло?
– Ты жив или нет? Черти тебя раздери! – я рявкнула на него так, что воскресла бы и египетская мумия. Он тоже слегка встрепенулся и что-то проворчал.
– Негодяй! Мерзавец! Скотина последняя! Что ты себе позволяешь, совсем жить надоело? Подожди, я сейчас вернусь. Только посмей без меня помереть, я тебя сразу же насмерть за это убью, чтобы в другой раз неповадно было так шутить!
Сбегав за Орькой, я привязала мерзавца к подпруге, помогла добрести до лежанки и усадила, прикрыв конским потником.
Мы сидели и шумно прерывисто дышали, искоса поглядывая друг на друга. Джинджер, развалившись в ногах, тоже пыхтел, вывалив язык.
– Ты зачем решил утопиться? – поинтересовалась я. – Тебе, кажется, давно не три года. Солидный мужик в расцвете лет, хоть и неупитанный. Не стыдно?
  

Ни ответа, ни привета я не дождалась. Он сидел, привалившись лбом и плечом к стене, и молчал. Что же с ним мне теперь делать? Наверно, лучшим бы выходом было сначала долбануть по башке, а потом сбросить в водопад и сказать, что так всё и было. А если он ненормальный? Может, там был филиал местного бедлама, а он находился на излечении. Может, он самый нормальный сумасшедший, а под психа решил закосить мне назло, чтобы поиздеваться над бедной женщиной.
Я плюнула и принялась за благоустройство, попутно занимаясь ужином. Как только запылал огонь, и засияли фонарики, в пещере стало почти уютно. Одну курицу я сунула вариться в котелок, вторую, предварительно обезножив, отдала собаке. Обнаружив, что отрог с водопадом ведёт куда-то на волю, я расседлала Орьку и отправила его пастись. Теперь надо заняться похитителем основательно.
– Ну, ты ещё жив? Ты когда ел в последний раз? Что тебе приготовить? Можно подождать куриного бульона, а можно скоренько сварить пару яичек всмятку.
Он молчал. Вероятно, с большим успехом я могла бы обратиться к потолку. Самое обидное, что сейчас он был в относительном сознании и даже среагировал на попытку пощупать ему лоб.
Закинув в пластиковый стаканчик чайную пирамидку, щедро сыпанув сахара, я плеснула туда кипяток из кофейника.
– Пей. – он дёрнулся, и опять уткнулся носом в стену. От него жарило, как от печки. Можно даже лоб не щупать. Его колотило крупной дрожью. Докупался, придурок, до воспаления лёгких! – Эй, будь человеком, хорошо? Моё имя будет Юля. А тебя как зовут?
Он что-то прогудел, снизойдя до общения. Мартен, что ли? Да ещё какой-то увёртливый. Или бойкий? Шиш его разберёт.
– Прекрасно. Будем знакомы. А ты что делал в подвале? И, спасибо, что помог мне оттуда выбраться. Представляешь, мы ехали отдыхать, а на поезд напали какие-то ряженые. Муж и его приятели пропали, я оказалась по уши в вашем дерьме, – тут я осеклась, поскольку он-то тут живёт, – извини за прямоту, короче. От меня требуют каких-то индейцев, прикинь, а я должна выяснить всё про урода одного, он только прикинулся индюком. А сам мне лошадь искалечил. Я его хочу найти и вздёрнуть на его поганых кишках, а мне грозят колодками и позорным столбом, гады. Алло, ты слушаешь? Значит, меня отпустили подумать над своим поведением, а я заблудилась и попала в какие-то застенки. Хорошо, что ты под руку подвернулся и вывел на волю. а ты туда как попал? Что молчишь? Хоть словечко можешь сказать по-человечески, или так и будем в допрос партизана играть?
– Бежал. – буркнул он, обращаясь, однако, к стене.
– Здорово! А ты что натворил? – и, похолодела, сопоставив события последних двух дней.
– Ты, ты...?
– Угадала, я. Мне не повезло, задело пулей. От виселицы ушёл, так тут сдохну. – он с трудом повернулся и посмотрел на свою правую руку. – Оставили факел. Горящий. Пережёг верёвку. Потом охранника прирезал. Ты удачно подвернулась. Без руки тоже сдохну. Только боль вытерпеть можно. Позор – нет.
– Ну, ты и скотина после всего этого. Что же с тобой делать прикажешь? И давай-ка я посмотрю тебе руку, может и не смертельно ещё. Хорошо, что пила тебе не подвернулась. – не дожидаясь разрешения, я схватила его за пострадавшую руку и еле справилась с рвотным позывом. Запястье было сожжено почти до костей. Какие-то обрывки тряпья и ещё непонятно чего сплавились с горелой плотью.
– Оставь. Какая разница? Руку не вернуть. Куда мне, калеке, на паперть?
Сухие поленья весело потрескивали. Жар-птицами токовали языки пламени, бросая на "стены" отсветы и длинные тени. Словно начали ритуальные действа странные и печальные духи, некогда безраздельно владевшие этими местами. Интересно, что же у меня есть от ожогов, млять, наши же, в кузнецов игрались всегда.
– Я могу попробовать, если поможешь. Если бы мне третью руку ещё получить. – быстро отыскав нужную сумку, я выложила всю фармацию и устроила иллюминацию имеющимися фонарями.
Много болтаешь, детка, – фыркнул он, – тогда делай, что надо. У меня другая рука работает. Третьей будет. Что делать?
– Что делать, что делать... Нашатырь вовремя под нос пихать! Эй, прекрати хватать, что не тобой положено! – тут я взвизгнула , так как у него проснулся хватательный рефлекс, и он перелапал всё, что оказывалось в районе достижимости здоровой руки. Начиная от ручки "АППОЛО", заканчивая "Миромистином", которым он оросил не только мне ухо, но спрыснул себе глаза. – Немедленно поставь обратно.
  

И всё оказалось не настолько страшно, как могло быть, но намного ужаснее, чем я надеялась. Даже нашатырь мне пришлось нюхнуть только два разика. Думаю, что наша совместная врачебная деятельность была достойна увековечивания не только на страницах "Ланцета", но и в книге рекордов "Гиннеса". Мы переплели пальцы его пострадавшей и моей левой рук, благодаря чему я могла подставлять под маникюрные ножницы его несчастное запястье, в то время как он безропотно спреил обработанные участки руки.
Как только я заштукатурила ему запястье гелем и обложила салфетками, он безропотно улёгся на лежак, отвернувшись к стене. Я пристроилась рядом. Однако сна не было ни в одном глазу. А если так, то можно и заняться делом, тем более, что давно уже рассвело.

Оставалось лишь надеяться, что мне указали именно на того ублюдка, которого я и собиралась достать. И что он находится до сих пор в указанном месте. И что он…
И что думать, когда остаётся только проверить всё на месте. Если же это не он, а кто-то другой, я мало что теряю. Разве что, утраченные кольца. Но и это должно будет огорчить Серого. Надеюсь, что он поймёт меня правильно. Не поймёт, так ему же хуже. Жаль, что у меня нет возможности притащить ублюдка к порогу ублюдочной управы со всеми пинкертонами. Притащить на Орькином хвосте по самым колючим кочкам и острым камням, чтобы ещё до того, как его вздёрнут, он осознал всю глубину падения.
Куница, по-прежнему, не желал признавать моё присутствие и пребывал в неком странном отупении. Скорее всего, он из-за этого и не возражал против отлучки. Тоже оставалось только надеяться, что у него не хватит сил на вчерашние издевательства над моей нежной психикой. Я даже не была вполне уверена, что он пообещал мне не падать с карниза, не принимать ледяной душ и никуда больше не сбегать от меня. Поскольку его уныло-обречённое: «Ну», – могло быть и простой попыткой отвязаться от меня. Мол, соглашусь, а сделаю по-своему. И даже выпил стакан горячего молока исключительно с целью усыпить мою бдительность.
Интересно, а что мне делать, когда закончится скудный запас продовольствия? Вокруг, конечно, что-то должно расти и бегать съедобное, только это съедобное явно не пожелает добровольно прыгать в котелок, даже если хорошо попросить. Интересно, а в хижине ублюдка мне посчастливится провести экспроприацию экспроприаторов и разжиться нормальным продуктовым набором? А не несчастными вялеными ягодками в непонятной трухе, липкой и вонючей от прогорклого сала?
На сокращённой рыси мы быстро и тряско скушали десятка три миль до того самого расщепленного молнией старого дерева. Тут Орьку я и привязала, на случай, если этот гад опять начнёт пальбу по лошадям. В любом случае первый выстрел будет не моим.
Дослав патрон, я бесшумно двинулась вдоль ручья. Надеясь, что грохот сердца заглушается потрескиванием сухого валежника.
И подарочек обновлю. Что с того, что рука в кармане, а пистолетик дамский. Кому интересна снайперская точность, когда всё пузо достойнейшего слуги местного общества являет собой огромное «яблочко», до самых тухлых кишок и печёнок, а мелкота калибра компенсируется смещённым центром тяжести пули.
Почему-то он меня ждал.
Хотя, никто не мог предупредить его о моём визите, поскольку я и сама точно не знала, когда смогу сюда добраться. Не верилось и в то, что он так и торчал не сходя с места телеграфным столбом, нацелившись в точку моего появления из-за раздвоенного ствола старого клёна хрящеватым носом с горбинкой и длинным стволом огнестрела. Винтовки. Или даже карабина. Но что не «калаша» или «моськи», за это я могла поручиться даже своей жизнью.
– Гости пожаловали. – Донеслись слова приветствия. Почему-то гад был совершенно спокоен. И даже почти гостеприимен. Если не обращать внимания на опрокинутый котелок и разлитое варево. – Я подумал, что на бобы, будь они неладны, медведь пожаловать решил.
Он ухмыльнулся. Доброй улыбкой дедушки в деревне, но, не выпуская винтовку рук. И палец его лежал на курке.
Нет. Не узнал. Как же мне ему представиться деликатно, чтобы не сбежал сию секунду, а начал против меня военные действия из пукалки, а не гранатой. Или гранаты у него не может быть исторически? Иначе положение моё окажется истерическим. Кевлар, вроде, от гранат не спасает. Да и палить он должен мне по корпусу, а не пытаться высадить мозги.
– Руки надо брить. И очки чёрные одевать.
Он не понимал. Он не желал понимать меня. Он только медленно повёл стволом слева направо и сверху вниз.
– Ты мне, что-то, не нравишься, крошка. Ну-ка, повернись спиной. Хочу получше рассмотреть. Не пойму, что это за зверь на меня вышел из леса. – Что, интересно, непонятного. И что нужно рассматривать? Обычный адидасовский трикотаж, только чёрный. Ну, волосы пришлось в тугую кичку закрутить и спрятать под бандану, а-ля моджахед. Чтобы в неподходящий момент по закону подлости шпильки не повыпрыгивали. – А когда мне кто-то не нравится, крошка, то того я отодвигаю в сторону. И знаешь, в какую? На землю под ноги. Одним выстрелом в колено. Какое выбираешь, левое или правое?
Может, хватит уже дурака валять. Думаешь, я первая начну? Ошибаешься. Ой, как ошибаешься. В этом акте мой выход на сцену только на роль второго плана намечен. Неужели не видишь, кто перед тобой: не понял ещё?
Грохнуло, как рессорой от трактора «Беларусь» по капоту того самого злополучного трактора.  Щёку опалило жаром, а висок царапнула отскочившая щепка.
– Следующий выстрел будет ниже, как и договорились. – Словно издалека и сквозь ватное мокрое одеяло до меня донеслись его слова
Брент… Брент, и Бренту он …ниже…  Не хочу, и не буду предупреждать тебя, мразь, что выстрела не будет, ни ниже, ни правее.
Порядком уставший палец, занемевший от напряжения, дрогнул. В кармане тихо чирикнуло и болью опалило бедро.
Он не поверил переменчивой судьбе. Даже когда его чуть шатнуло назад, и он схватился правой рукой за живот, не осознал, что уже мёртв.
Рубаха его краснела медленно. Немного крови проступило и сквозь побелевшие пальцы. Он накренился вперёд, а когда поднял голову, и наши взгляды пересеклись, в глазах его были недоумение и какая-то нетрезвая оторопь.
– Ты, это что, девка? Что задумала? – Прежде, чем он начал медленно сползать вниз, опять громыхнуло. Меня отбросило назад. От сильного удара в грудь и тупой боли, волнами расплывающейся по всему телу, перехватило дыхание. В его левой руке был зажат длинноносый чудовищный револьвер. – Думаешь…. Что… с рук сойдёт…
– Не знаю. – Сглотнуть не получилось. Словно пересохший рот был набит стеклянным крошевом и медной стружкой. – Какое мне дело. Брент был ещё жеребёнок, ты меня слышишь, сволочь, Брент был беззащитным лошадиным ребёнком. Зачем ты стрелял в него? Ты же, собачье дерьмо, мог стрелять в меня, понимаешь? Ты это понимаешь, тупая тварь? В чём вина Брента? Мне насрать, понимаешь, что ты брал чёртовы поезда. Мне насрать, что дерьмо подписать требовали. Но почему ты Брента изувечил? Ты же понимал прекрасно, что ему кранты, ногу не вернуть. Её и в ветакадемии бы не сделали, не только в твоём дерьме, сволочь ты… сволочь, сволочь полосатая…
Я вогнала вторую пулю в развилку над его головой… Попробуйте, докажите, что это был не предупредительный первый выстрел… слабо, вам, доказать… Почему-то я начала всхлипывать. Не хватало только в истерике валяться перед этой мразью. А он сидел, привалившись спиной к потемневшим от времени брёвнам охотничьего домишки и прижимая окровавленную руку к животу. И молчал. И в глазах его почему-то отражались бегущие облака.
– Знаешь, я не люблю, когда мне стреляют в спину. А ты, ведь, выстрелишь, подонок. Выстрелишь. Или в себя. Или мне в спину. Только этого не будет.
Шагнув к нему, я почему-то споткнулась о невидимую преграду и грохнулась на землю. Кое-как повернувшись на бок и подтянув колени, перекатилась на четвереньки. К счастью, если можно так выразиться, ползти до него было недолго.
Разрядив револьвер, я аккуратно сложила оставшиеся патроны примерно в двух метрах от него. Или в двух с четвертью ярдах… непонятно для чего, поправив себя мысленно. Там же оказалась и срезанная с пояса фляга. А винтовка или, может, карабин и разряженный револьвер оказались у него в ногах.
– Знаешь, пить с ранением в живот для здоровья вредно. А твой любимый пинкертон маляву давно получил. Надейся. Может, и дотянешь до смерти на висилице или на почётной госпитальной койке. Если не захочешь самострела.
Было тошно, мерзко и погано.
Этот ублюдок сдохнет, так или иначе. Только Брента не будет. Никогда и нигде не будет.   
Может, это и признак дурного тона, только я воспользовалась его флягой. Чтобы прополоскать рот и вылить остатка воды себе на голову. Бандану я стянула почему-то после.
Через какое-то время удалось подняться на ноги, хватаясь за ветки и опираясь на стволы деревьев. И до Орьки удалось добраться. А потом стоять, прислонившись к влажной подрагивающей шкуре. Стоять и слушать, как назойливо звенит над головой какая-то мошкара.

Вернуться обратно я смогла лишь благодаря Орьке.



Мартен сидел на полу в какой-то прострации, тупо пялясь куда-то сквозь появившуюся меня невидящими глазами, сжимая коленями приклад одностволки с ржавым стволом и явно сбитым прицелом, держа указательный палец левой руки на спусковом крючке. Он лишь слегка встрепенулся при нашем неторжественном вторжении. Джиник приветственно постучал хвостом, ухмыльнувшись всей пастью, но с места не тронулся. Он нёс боевую вахту со всей ответственностью, привалившись к моему похитителю и положив морду тому на колени.
Решив, что мне не хватает только основательной дозы спиртного, желательно объёма и качества «телевизора первача», я обошлась глотком воды из собачьей миски, плюхнулась ничком на опустевшую лежанку и напрочь отрешилась от происходящего. Настолько, что меня даже не тревожило сияние каких-то инквизиторских костров, медленно кружащихся над головой, наплывавшие и удаляющиеся рожи трёх Сильверов Грау.

Потревожил меня ближе к вечеру пёс, вскочивший на лежанку и копающий меня лапами с упорством терьера, почуявшего в норе спрятавшуюся от погони лисицу.

Мой похититель по-прежнему сидел, уставившись в направлении въезда в пещеру, по-прежнему, не выпуская из ног и руки винтовку. Расклячившийся Орька, в свою очередь, покорно таращился на завязанный мешок с зерном.
Освободив коня от упряжи и предоставив свободный доступ к овсу, отправив собаку на вольный выгул, я с изумлением обнаружила, что мой дикий индеец приручился настолько, что догадался подстелить свёрнутую шкуру и даже не отстранился, когда я решила пощупать ему лоб и висок.
– Они появятся. – Равнодушно заметил он, предварительно сплюнув под ноги несколько предметов, напоминавших пули, которые он с неизвестными целями держал за щекой. – Оттуда.
Я бы деликатно промолчала, если бы он соизволил выдать о пришельцах больше информации, чтобы знать на какое количество персон следует приготовить званый ужин.
– Кто? Твои друзья с приветом, которыми ты меня усиленно стращал все эти дни, наконец-то в гости пожалуют? Странные, надо признаться у тебя приятели, если их надо ждать с таким подарочком, не находишь?
– Нет. За тобой.
– За мной? Кто? Не думаю, что пинкертон по прозвищу Сильвер Грау сподобится оторвать зад от стула, а миссис Ларсон взгромоздится на Трэша, чтобы на нём доскакать до нашего шале. Более того, и муженёк болтается пока невесть где, вместо того, чтобы объявиться в Холмах и остановиться где-нибудь на постой, поджидая моего возвращения. Я была, к твоему сведению, и в пансионе, и у ларсонши, и у кузнеца.
– Солдаты. Минитмены. По твоим следам.
– Прекрасно. Я их забыла пригласить на ужин, давай, ты вернёшься на кровать, мы поужинаем остатками бульона, я поставлю тебе уколы, а ты ляжешь спать. Согласен?
– Думаешь что следы от копыт жеребца остались невидимыми, или ты оседлала ветер?

– Думаешь я после знакомства с тобой стала идиоткой, да? По-твоему, я просто мечтаю попасть на виселицу? Да никому и в голову не придёт связать мой рейд с коровами или лосями. Моя лошадка обычно обходится без подков. Только в случае крайней необходимости я натягиваю Орьке шипованые ботинки. А когда мы играем, то я, исходя из местных условий, натягиваю ему ботинки, оставляющие следы каких-нибудь зверей. В Холмах он наследил, как корова. А когда…ладно, это не интересно, но в лесу он оставлял следы лося. Думаешь, кому-то будет очень интересно разыскивать лося, который погулял-погулял, да и залез в речку водички попить?
Он никак не прокомментировал услышанное, а только недовольно что-то буркнул, когда я, не без усилий конфисковала у него образец средневекового оружейного искусства, и безропотно перебрался на лежак.
Наутро, запустив мысленно в сопящего похитителя подушкой потяжелее, я выскреблась из уютного тепла, чтобы приступить к приготовлению завтрака. Интересно, что это наша экономка всегда ныла и бухтела, требуя повышения зарплаты? Ей бы так батрачить всё утро, отскабливая обуглившуюся за ночь курицу ото дна котелка, когда под ногами постоянно оказывается то жестянка с водой, то любопытствующая собака. Отбиваясь тряпкой от Орьки, я угодила ногой в котелок. Силясь стряхнуть с ноги котелок, я услышала за спиной насмешливое фырканье Мартена.
– Очень весело, да? – его кривая усмешка окончательно меня добила. – И, вообще, кто тебе разрешил встать с кровати?
Естественно, что отвечать мне он не счёл нужным. Только проследив заинтересованным взглядом за улетевшим в пещерный сумрак чугунком, наконец-то рассоединившимся с моей ногой, он медленно опустился на пол.
– Марш на место. – заорала я, уже не соображая кому, то ли псу, притащившему чугунок обратно, то ли Мартену, запихнувшему здоровую руку в посудину. – Не видишь, что не до тебя?
– Слышу, – проворчал он, отставляя посудину, и рассматривая указательный палец, брезгливо поджав губы.
Подхалимски постучав хвостом, Джиник немедленно запихнул нос в горлышко, чтобы спустя минуту громко чихнуть и уставиться на меня с не менее брезгливым выражением.
– Уходить мне пора. – почти нормальным голосом заметил он, потрепав Джини по холке. – Минитмены по мою душу спешат.
 Встав на ноги, он, опираясь на моё плечо, вывел меня на карниз.
По узкой тропинке, поднимающейся из долины, ползла длинная бурая змея. Военный отряд. А он неожиданно меня развернул и прижал к себе.
– Прощай, спасительница, – его губы были жёсткие. Сухие. Горько-солёные на вкус. От него сладко пахло корицей и горечью дорог. И зноем степей. И бесконечной синевой неба. И полынью бесконечных прощаний. Волосы струились между пальцами.
Вдруг он отшвырнул меня в сторону так, что я грохнулась на камни, дико взвизгнул, взлетел на Орьку. Тот сначала попятился, ощутив на себе чужака, всхрапнул, взятый в шенкеля, и сорвался бешеным намётом. Джиник с лаем метнулся за ними. А я?
– Стой! А как же я? Вернись, Джини, ко мне! – ощущая предательскую слабость в ногах, я опустилась на лежанку, ощущая всем телом толчки растревоженной копытами земли. Перед глазами всё поплыло.
  
  
Конское ржание, крики людей, грохот копыт, выстрелы.

Вместе с сизым дымом, грохотом и воплями врывается разношёрстная толпа. Ослепляющая боль в боку и плече подбрасывает меня вверх, ударяя опять о камни.
– Стой! Назааад! Ложииись! Огонь! – дьявольская какофония впивается выстрелами в виски.
Они переглядываются, переговариваются, озираются по сторонам. Звуки их гавканья саднящей болью тикают в висках, ковыряются в подрёберье тупым зазубренным ножом. Бурые тени перед глазами искрят и радужно переливаются в серебристо-зелёном тумане.
Едкий запах пороха выжигает глаза. Измученные лёгкие рвутся горечью расплавленной меди. Жуткая боль в груди и затылке выжигает остатки сознания. Наваливается блаженная тьма.
А потом что-то зашуршало рядом. Резкий свет кнутом хлестнул по глазам.
  

Я жива? Неужели? Оччень мило, прям до виселицы теперь всё заживёт.
  
Стараясь ничем не обнаружить "пробуждение", я попыталась сосредоточиться и понять, что происходит. Ноги действовали. Левая рука с грехом пополам подчинялась. Правую притянули за запястье к металлической стойке. Дышать было больно. Лежать было мягко. Оказывается, меня куда-то перетащили. Как же мне теперь разыскать и убить Мартена, как меня разыщет Джиник и... где же эта сволочь, которая меня подстрелила?
  – Больная приходит в сознание. – услышала я русскую речь. Ну, суки, ещё и с посольством связались. Что же теперь врать в своё оправдание? – Доброе утро. Как мы себя чувствуем?
  Надо мной зависло белое существо в поварском колпаке. За ним маячили две тётки в голубом.
  Обнаружив под левой рукой расшатанный болт в металлической трубке, я смогла его вывинтить.
  – Приветствую вас, господа. Соблаговолите изложить ваши претензии. – слова кактусами прорываются наружу сиплым шёпотом.
– Однако. – вякает существо. – Надеюсь, вы не собираетесь опять на нас набрасываться?
Завитая мелким бесом тётка подходит справа. Отстёгивает манжеты от запястья и локтевого сгиба, вытаскивает из вены длинную толстую иглу, прижимает тампон, сгибает руку и опускает с просьбой подержать некоторое время.
– Я пить хочу. – она заходит слева, приподнимает мне голову, подносит к губам ёмкость с мерзкой жидкостью.
– Попробуйте сделать глоток.
Во рту остаётся поганый привкус металлической кислятины. Вода ледяным о проваливается в желудок. С трудом преодолев рвотный спазм, роняю болт. Она поворачивается на звук. И-йя – ща ребром ладони по дну, чтобы вбить ей край.
Рука чуть заметно дёргается. Тампон с капелькой крови падает рядом. Как глупо... И что теперь? Они еще немного потоптались рядом, попрощались и ушли. Опоили, суки... Я провалилась в сонное забытьё.
Проснувшись, я почувствовала себя намного крепче. Тусклый синеватый свет слабо освещает камеру. По углам мечутся тени, стена почему-то колышется. Слева тянет свежестью. Доносится гул. Скосив глаза, удаётся рассмотреть окно. За ним неприятно мерцает вечерняя синева. Бестолково мечутся сполохи.
– Как наши дела?- опять русская речь. – Как себя чувствуем?
– Чувствуем. – осторожно отвечаю, стараясь не сипеть.
– Вот и ладушки. Очень рад.
– Чему?
– Как это чему? Вы живы, пришли в сознание. Из интенсивной терапии вас можно и в общую палату переводить.
– Где я?
– В районной больнице. Вас доставили сюда с неделю назад после железнодорожной катастрофы. – я промолчала, ожидая услышать что-нибудь ещё. Увы. Он решил дождаться первого хода от меня.
– А остальные?
 – Вы ещё молоды. Надо жить. Вы обязаны жить, если повезло выжить в той огненной мясорубке. – он вздохнул и посмотрел на меня с опаской.
– Надо. Наверное. А Серёжа? Из четвёртого вагона, Кошкин Сергей? – спрашиваю, не надеясь ни на что, лишь бы что-то сказать в ответ.
Вместо ответа, он интересуется, не мешает ли мне окно. Если признаться честно, то мне всё мешает. Окном больше, окном меньше. Он мешает больше, чем окно.
– А дальше что? И, с кем я имею честь говорить?
– Ой, зачем так официально? – он жутко чему-то обрадовался. – Борис Денисович, ваш покорный слуга и лечащий врач. А тебя как звать, помнишь?
– Юля.
– Юля ... – бормочет он под нос. – Юлия Владимировна, просто замечательно. Понимаете, просто великолепно, что Вы вспомнили, как вас звать. Какой год припоминаете? Надеюсь, и с ОРИТ-психозом Вашим нам удалось справиться совместными усилиями. Прелюбопытнейшая штука, надо заметить, такое последствие ЧМТ и пребывания в палате интенсивной терапии.
И суетливо что-то переставляет на тумбочке в изголовье. ...Серый, ты, Серый. Дореконструировались...
– Дежурю я сегодня. У меня полторы ставки. А вы, гражданочка, буянить за моду взяли, то на людей бросаетесь, то ... – он вздохнул, и некоторое время смотрел в окно. – Это чудо, что тебя со стеной вагона взрывом вынесло. Ладно, отдыхай пока, а я пойду прогуляться по другим отделениям.

Лежала я за ширмой, отделяющей меня от прочих пациентов. На обшарпанной тумбочке в литровой банке сохли трупики колокольчиков с ромашками. Из распахнутого окна тянуло зябкой прохладой и бензином. Вплотную к стене росла корявая ива. Удалось сползти с кровати, подойти к окну. Листочки прохладно касаются лица и рук серебристыми рыбками. Внизу под окном полоска травы отделяет здание от тротуара. На плечо ложится рука.
  – Да не буду я прыгать. – не оборачиваясь, успокаиваю я вернувшегося врача. – Честное слово. Ива тут растёт. Серебристая. Только болеет она почему-то. И демонстрирую корявый обломок веточки с замершей оттопыренным средним пальцем коричневой гусеницей пяденицы.

_________________________
илл. из http://www.farwest.it    "Il west e gli indiani nelle tele dei grandi pittori"


Рецензии
Юлия, ссылка у Вас не работает, удалена, поэтому и её нужно удалить, чтобы не вводила в грех.
Реалистично описали, поверить можно.
Фантазия работает.

Вячеслав Вячеславов   02.09.2017 12:11     Заявить о нарушении
Спасибо за мнение. Ссылку заменю на рабочую или удалю

Юлия Григорьева 2   02.09.2017 13:24   Заявить о нарушении
я неверно написал, ссылка работает, но произведение удалено

Вячеслав Вячеславов   02.09.2017 14:03   Заявить о нарушении
Я проверила. Автопереадресация, получается, не сработала. А условия переехали в архив.

Юлия Григорьева 2   02.09.2017 14:36   Заявить о нарушении
Вот, просто удалила. На новый адрес "послать" читателей не удалось, ссылка на архив копирайта не срабатывает. Да, собственно говоря, нет в ней и необходимости.

Юлия Григорьева 2   03.09.2017 08:31   Заявить о нарушении