Поезд в детство

               
               

Скорый поезд проходил Закаменку в километре, обычно ближе к вечеру.
Уже окончательно стемнело, был ноябрь, снега почти не было.В плохо закрывающиеся окна вагона тянуло холодной сыростью. В стране была неразбериха-начало девяностых. Апатия и необязательность в обществе,
безразличие и пьянство- казалось все рушится На улицу высыпали подростки,
которые вдруг массово перестали учиться, семьи рассыпались как карточные домики, вся страна торговала, все двигалось, орало…
  Николай почему-то решил съездить на Малую родину .Как-то разом потянуло,
ничего не мог с собой поделать. он не был здесь лет тридцать. Пока живы были родители, хоть редко, но ездил:  пил парное молоко, косил сено, колол дрова, а иногда рыбачил. Он помнил, какие окуни попадались на удочку, пока выудишь окуня, удочка сгибалась дугой. Один окунь с трудом умещался на сковороде…
 Отпуск давали почти всегда летом, Николай был на хорошем счету, работал в конструкторском бюро, создавал ракетную технику, за границу особо не выпускали, но он и так любил отдыхать  у родителей.
  Тридцать лет назад все как-то разом оборвалось- друг за другом умерли родители, а через месяц сгорел дом. Стало невмоготу .Раз или два порывался приехать, однажды уже покупал билет, но не смог. Жизнь закрутила, завертела
и пролетела .Год назад вышел на пенсию, денег скопил немного-  помог сын,
занявшийся вдруг коммерцией, хотя до этого успешно работал  в научно-исследовательском институте, где занимался арктическими проблемами. Но Арктика стала вдруг не нужна, а жить надо, хотя жалел об этом- интересно было.
  Потянуло неожиданно. Стали сниться сны о доме, речке, часто снилась мама,
которая звала приехать погостить. Был у Николая младший брат- уехал на севера и пропал, ни весточки за это время, первое время искал он его, узнал только что жив, и успокоился. А так тянуло посидеть, поговорить, все же родная кровиночка, от одного корня-дерева…
  Поезд стал медленно замедлять ход, а вскоре и совсем остановился.Проводник
медленно приоткрыл дверь, но кроме Николая желающих сойти не нашлось.
 На деревянном перроне тускло горела лампочка, стена  ночи была в трех шагах. Мело и сквозило уже по настоящему .Постояв и покурив, Николай еще долго не решался спуститься по ступеням крутой лестницы с откоса. Уже исчезли огоньки поезда, а он все стоял. Набравшись храбрости, наконец, сошел вниз .Дальше был березняк. Сразу почему-то вспомнилось как они с Витькой и
их соседкой Катериной ходили сюда за подберезовиками .Березки тогда были большими и красивыми, набирали грибов быстро, а после бегали,дурачились.
По весне ходили сюда пить березовый сок. Особенно любила его мама, отец больше баловался чайком.  Ребята ставили на ночь банки, которые наполнялись соком до краев, а назавтра несли их домой.
  Сейчас рощица стояла неказисто и растерянно, вернее то, что от нее осталось.
Целая полянка пеньков красовалась в центре, словно кусок детства, выдранный с корнем, здесь в детстве росли ландыши, их так было много, и так они пахли…
Благо почти полностью вышла из-за туч луна и идти стало лучше, хотя и жутковато:   вокруг ни души; старому человеку всегда тревожно, всегда боязно,
не то, что детям, носились здесь порой до глубокой ночи, а дома под одеялом виделись разные страхи в виде волка, крадущегося по следу или огромного медведя, поджидающего за большим кустом черемухи у холодного ручья.
День и ночь гремела железная дорога, на полях ночи напролет  гудели трактора, поднимающие пласты земли для будущего урожая, а осенью, когда созревали хлеба, наступала пора комбайнеров, которые трудились до самых белых мух , на лугах пасся скот, в каждом дворе всего было много: гусей и уток, индюков ,были козы и овцы, а куриц вообще никто не считал. Крепко и сытно жили. Даже последний пьяница имел огород и хозяйство.
  Школа была средней, двухэтажной, деревянной, учили хорошо, люди выходили из нее достойные, немало сделавшие для страны, главное хотели и умели работать. Любое дело могли сделать: и табурет  и стол, и утюг починить, а иные и любой телевизор оживляли. Лет десять назад ее закрыли. Постарело село, разъехалась молодежь в поисках лучшей доли в чужих краях .
   Роща закончилась. Осталось подняться на пригорок и вот она Закаменка. Николай закурил, но сразу же выбросил папиросу- расхотелось. Пахнуло дымком березовым и родным. Как никогда захотелось увидеть море огней,
оставалось пересечь поле и вот она деревня, но впереди лишь кое- где тускло горели огоньки, видимо жгли свечки или керосиновые лампы.
   Сразу вспомнились огромные подсолнухи, больше здесь они не росли такими
высокими, тогда он учился в пятом классе и с ребятами вечерами они стали бегать играть в войну, подсолнухи стояли как деревья, и казались настоящими джунглями, а потом они убегали от объезчика полей Степана, он охранял колхозные поля от домашнего скота, который нет-нет да забегал и травил подсолнечник. Степан все же поймал Алешку, тот споткнулся о брошенную кем-то чурку и сильно ушиб ногу. Алешке влетело дома,а он сдал всех остальных. Назавтра все уже стояли перед председателем сельсовета и родителями и клялись, что больше туда ни ногой .Их стыдили, кажется Мишка Бубнов, сказал, что на этом поле дорог тракторных немерено, на что председатель так зоорал, что стало страшно .Но на поля все равно ходили и играли, но уже попеременно сторожили, а в случае опасности – таились, а в таких двухметровых зарослях попробуй кого найди. В тот год снег выпал очень рано, и убрать  это поле так и не смогли, весной его запахали.
   Николай шел уже по деревне, нужно было найти ночлег и остановиться дня на три-четыре, побродить. Слева была река, она спряталась подо льдом, который чернел и поблескивал. Ткнувшись в ворота дома у моста он почувствовал крепкий запор, постучал в ставню, стал ждать .За забором затявкала собака, скрипнула дверь, забренчало ведро и глухой старческий голос спросил: «Кто там?» Николай отозвался, хотя сам еще не узнавал хозяина.
Некоторое время было тихо, а после заскрипели шаги и ворота приоткрылись.
Показался старичок  в свалявшейся шапчонке, лицо его было не знакомо. Но дед вдруг всхлипнул, закашлялся и как-то по детски прижался к Николаю.
Только сейчас Николай узнал отца его друга детства Алешки. Перед ним стоял
Федор Покушкин. Пошли в дом, все здесь было по старому, как и тогда,когда они с Алешкой бегали друг к другу. И этот кожаный диванчик, в углу стоял такой же черный ,старинный ,одноногий круглый столик, правда чего-то на нем не хватало, кроме зеркала была здесь тогда то ли картина, то ли иконка Полдома занимала русская печь, от нее шло тепло. Посидели, поужинали, поговорили.
Умирала деревня. Двенадцать домов осталось, где еще пахнет дымком и хлебом, магазина нет, приезжает два раза в машина, привозит самое необходимое. Больницы тоже нет, некому видно уже болеть, все отболело.
  Утром, попив чайку, Николай шел по родной деревушке. Все было узнаваемо,
родное, но какое-то не настоящее, словно нарисованное бездумным художником-экспериментатором…
  Стояла непривычная тишина. Кое-где над домами поднимался дымок, день начинался  холодно, противоположный берег едва проглядывал, его опоясал
туман. Возле моста Николай остановился, сразу за ним когда-то давно стоял
пятистенок, мальцами они играли здесь в снежки, бились на ивовых саблях,
выясняли отношения. Бились всегда один на один, до первой крови или просьбы о пощаде. Считалось дурным тоном бить слабого или нападать на
человека старше себя. Это сейчас считается чуть ли не геройством избивать
непонравившегося человека, какого бы возраста он не был- шакальи законы,
взрастившие не одно поколение подонков, людей без комплексов и чести.
  Сколько было пролито здесь слез и радости и обиды, что ты мог бы выиграть,
но кто-то оказывался проворнее тебя, через это прошли все. Играли часто до темна. Это было особое братство: стояли друг за друга горой, дружили не на интерес, выгоду, а дружили просто так, для сердца. Теперь все  по другому,
может лучше, может хуже, но что-то ушло, душа зачерствела, равнодушия стало много среди людей, особенно среди взрослых, а дети- они же наши дети…
   От воспоминаний его отвлекли две старушки, гнавшие на речку корову,
она шла покорно, сама нашла прорубь и уже пила, а бабушки все смотрели
на него, потом одна его окликнула: «Коля, что ли Карпов? Совсем седой,
как лунь…Не признаешь, меня?»  Николай как ни вглядывался, так и не  признал ее. Сморщенная, сгорбленная, стояла перед ним совершенно старая женщина. Она сама назвала себя: «Настя я, я еще тебе дружить предлагала, помнишь  у мостика через  Кан». Только теперь он с трудом вспомнил, рыжеволосую Настеньку, худенькую, отличницу, которая осталась в деревне с больной матерью. Так всю жизнь здесь и прожила, заведовала почтой, семьи
так и не сложилось, об этом он узнал  у Федора, но никогда- бы не узнал ее.
Что-то у них тогда не срослось, Николай уехал, и больше встретиться не пришлось. Говорить больше было не о чем, попрощавшись,  так и разошлись,
теперь уже навсегда…
  Ни дома, ни построек  уже не было, кое-где виднелись сгнившие бревна, видимо фундамент, да торчали валуны, положив свои плоские головы на землю. Чудом сохранился пень, он стал даже выше ростом. Словно подрос и ожил. На нем  часто сидел дед Андрей, наблюдая за нашими играми. Ты смотри, подумал Николай, он уже тогда  казался замшелым- листвяк,не иначе,
Здесь отыграло не одно поколение ребят .Команда на команду бились на ивовых саблях, до трех попаданий по рукам или одно по телу .Проигравший противник выбывал и становился на время наблюдателем. Зимой осаждали попеременно крепость снежками, или сходились в рукопашную- срывая погоны
друг у друга, иногда в азарте даже задирались, но быстро утихали. Хорошее было время, всегда на воздухе, поэтому болели редко. Постояв еще несколько минут, Николай перешел дорогу и спустился к реке, он вышел прямо к острову,
сейчас тот порос ивняком и выглядел пожалуй уютнее чем тогда. В небольшом заливе родители, собравшись вместе, вмораживали в лед невысокий столб, прибивали штырем жердину, так, чтобы она вращалась, образуя круговую карусель, и привязывали санки с наездником. Сколько было визга и веселья…
  Однажды, правда ,случилось происшествие: две сестренки Караваевы при вращении оторвались, развязалась веревка и понеслись по гладкому льду к полынье и скатились в нее. Спас их чудом отец Николая, неподалеку в проруби бравший воду –он прямо в одежде прыгнул  в ледяную реку и вытолкнул их. а  сам выплыл на мелководье  ниже, проплыв не менее двадцати метров. Тогда все трое долго болели, но слава Богу все обошлось…До самых лютых морозов еще играли в хоккей и катались на коньках, прибитых к дощечке .Отталкивались деревянными палочками с гвоздями, уезжая иногда до конца деревни.
    Уже смеркалось, когда Николай пришел к их сгоревшему дому. Сразу увидел полуоткрытый подпол, но в нем были навалены доски и полусгоревшие чурки,
он сразу вспомнил про сухой полуподвал, ходили там все сгорбившись, но он был до пяти метров в длину и около двух в ширину- целая комната, но уж очень низкая- полтора метра всего. Отец все хотел углубить его, но, видимо, не дошли руки. Полуподвал был чуть присыпан пеплом и досками. Очистив поверхность,
Николай  медленно спустился на корточки, .пошарил рукой., почувствовал что-то скользкое и захватив с трудом поднес к глазам. Это была иконка его матери.
Она ее хранила как зеницу ока и ни кому не давала. Немного обтерев ее о тряпки,  которые валялись здесь же он еще раз убедился, что не ошибся- она.
 Ее держали руки его матери.Ему снова захотелось стать маленьким, прижаться к теплому боку, чтобы его погладили, приласкали еще разок…Да это была та иконка .тот же взгляд, смотрел так. Словно хотел спросить: «А ты-то где был все это время? Почему не помог, не приехал? Почему не уберег свое родовое гнездо?» Вопросы.. вопросы…на которые трудно бывает найти ответы.
 Положив за пазуху икону, Николай побрел на ночлег. Всю ночь не спалось,
все думалось, думалось…почему мы мало ценим, то, что имеем? Сколько таких деревушек уже никогда не встанут с колен? Оставив после себя  неухоженные кладбища, кусты дико разросшийся малины или сирени, фундаменты домов или огромные валуны, одиноко пылившиеся у дороги, а то просто заросшие травой. Почему-то никто никогда не берег мужика, да и бабу, давили то крепостным правом, то собирали на различные войны, а возвращали калек или вообще не возвращали никого, а сейчас совсем положили на лопатки. Что могут сделать различные крохи, которые доходят до мужика. Что хватает только на выхлоп…
С деревенским человеком ушел и огромный пласт культуры. На обрядовые праздники теперь специально возят делегации. Ушла потребность жить такой жизнью, а другой пока получается плохо…
Это теперь как экзотика- заучил, показал , забыл…Страна забыла, что у нее есть люди в деревнях и на полустанках, селах и хуторах. Что есть поля и пастбища, что они могли бы работать на всех. Ведь кормили же мы всю Европу медом, маслом, хлебом, а сейчас ждем…ждем на нефть и газ пищу, в общем-то чуждую нам, потому и вымираем раньше срока.. Человек земли перестал ощущать свою нужность своей стране. ..Жаль! Николай только сейчас уснул.
   Утром он  еще затемно собрался и пошел на перрон. Через час прибывал поезд, который стоит здесь не больше пятнадцати минут
 Он побывал в детстве, может быть в последний раз .Ему хотелось кричать:
«Ребята! Что вы делаете с собой! Вокруг столько интересного. Непонятого до конца. Как можно сменить мир открытий, игр, мир, в котором нужен каждый человек, где каждому найдется дело и мера ответственности, на мир пивных подворотен и баров; мир книг и братство настоящее, а не бутылочное-  на вонючие подвалы и тюремные коридоры, на безжалостный мир наркотиков и угара. Человек рождается, чтобы быть нужным, чтобы созидать, а не разрушать
вначале себя, а после близких…»
  Поезд пришел почти вовремя. Николай помахал своей родине рукой и вошел в вагон, сел на свободное место у окна. Предательски наворачивались слезы, и когда поезд тронулся он вынул из сумки мамину иконку и смотрел на нее, пока  не скрылся последний дом его детства…
   Стук колес убаюкивал. Николай снова видел свое село, ребят, с которыми в школьном дворе гоняли мяч. Ему  снились дед Мороз и Снегурочка, они в десятом слепили их перед Новым годом перед входом в школу, слепили красиво и крепко, только весной они растаяли. Он видел себя на турнике,
Где особым шиком считалось подтянуться на одной руке и провисеть еще в
согнутом положении  .Особой гордостью пацанов была «закалка»
В период ледохода, когда протока освобождалась от льда, разжигали на берегу костер, переплывали эти пятнадцать метров на остров, там носились и снова возвращались назад, к костру.  И кто бы чихнул. О «моржевании» тогда не знали ничего.
  А поезд вез его из его детства. Он никогда не был таким расслабленным и беспечным .Его детство-это островок надежды, мечтаний и верности, это время клятв и обещаний, это время огородных шалостей и прощения обид. Жить и
помнить только хорошее- это великое благо, хорошее дает заряд на будущее,
определяет течение жизни, взгляды человека, если хотите –судьбу…
Николай спал. Мир стал лучше Он всех простил и попросил прощения у всех
Поезд шел на запад, за окном проплывали такие же деревушки, станции, города, которые терялись среди набегавшей новой эпохи.  Это были тоже чьи-то малые родины, хорошо, если человек может приехать, поклониться ей.
Человеку без корней нельзя. Человеку нужны запахи его реки или озера, его дома, его любимого поля, парка или городского двора, человеку важно помнить их зимой и летом, осенью и весной, видеть их цвет, у человека должна быть надежда, что  у него есть Родина.

                2007г.