Путешествие за птицами. Глава 18

На фото 1981 года А.Лухтанов и Н.Сладков в Актогае               

 Семь цветов радуги

В начале 1977 года Николай Иванович предложил мне сделать совместно цветную книгу-альбом "Семь цветов радуги". Сладков всегда был большой мастер на оригинальные задумки, и в данном случае он хотел показать богатство и красоту природы, всю цветовую гамму растительного и животного мира на фоне разнообразных природных ландшафтов. Солнечный луч, дробясь в каплях дождя, раскладывается на спектр составных частей. Получается радуга из семи цветов, отображающая многоликость земли. Красоту ее обитателей. Такова была идея, показавшаяся мне замечательной.
"Нужно будет не менее 300 очень хороших слайдов с яркими птицами, цветами, бабочками, пейзажами. Весь мир - это игра красок и цветов. Бросайте свою черно-белую графику, она уходит в прошлое. Без цвета нет жизни. Без красок природа мертва".
Примерно так  не раз говорил и писал мне Сладков. И, конечно, я без раздумий согласился. Как можно отказаться от возможности напечататься в хорошей книжке! У любого художника конечная цель опубликование своих работ, возможность выставиться на свет.
Я понимал, почему Николай Иванович делает мне это предложение. Во-первых, одному человеку, тем более занятому писателю, не профессионалу фотографу, трудно набрать нужный объем материала. Во-вторых, у него нет фотоаппаратуры, чтобы делать качественные снимки. Его "Фотоснайпер" с "Зенитом" рассчитан на узкую фотопленку, а издательства в то время брали только широкие слайды, с которых можно было изготавливать более качественные иллюстрации. Именно поэтому я уже давно приобрел сначала "Салют", потом "Киев-6", а затем и "Пентаконсикс" со всеми принадлежностями для фотоохоты. Как-то я спросил Николая Ивановича, не думает ли он приобрести широкоформатную камеру. "Ну, вот еще, - недовольно ответил тот, - тратить бешеные деньги, чтобы потом таскать громоздкую и тяжелую аппаратуру! В редакциях мои слайды переснимают на широкую пленку, для чего специально нанимают фотолаборанта и платят ему большие деньги". Верно, фотографировать диких животных громоздким фотоаппаратом чрезвычайно трудно, а из-за того, что нужно снимать с еще более близкого расстояния, зачастую бывает и просто невозможно.
Со всем жаром души отдавался я увлечению фотоохотой. Ради нее, ради тайной мечты издаться когда-нибудь в хорошем фотоальбоме, таком, какие я видел в зарубежных изданиях, я пожертвовал многим: отрывал от семьи деньги, стал аскетом, не жалеющим ни времени, ни труда. На этом фоне мы бросились в работу. По крайней мере, я этой идеей горел.
На два года было забыто все остальное. Моя голова была теперь занята поисками объектов для каждой из 7 составляющих цветовой гаммы радуги. Каждое лето я гонял свою "Победу" из Зыряновска в Алма-Ату,  но предварительно нужно было где-то раздобывать цветную пленку, которая продавалась лишь в больших городах, да и то изредка. Где-то в платных лабораториях, опять-таки центральных городов ее проявлять, а потом с сожалением констатировать, сколько катушек испорчено чужим дядей-лаборантом из шарашкиной конторы (испорченных было от 70 до 90 процентов).
Выискивая объекты разнообразных диковинок природы, теперь приходилось не только охотиться за зверушками и птицами, но и гоняться вообще за яркими цветными кадрами. Мысленно я видел огненный сполох радуги, как разноцветный мостик, перекинувшийся с одного края в другой, а под ней многоцветная земля: красные, бурые и оранжевые пустынные сухие горы, желтые барханы песков, зеленые луга и леса, голубые и синие моря, озера и реки, лилово-фиолетовые скалы и серокаменные утесы.
Задача была не только показать цветовое разнообразие мира, а на каждый из семи цветов найти подходящий пейзаж, растение и животное. Но если, например, для красного цвета сколько угодно цветов, то какая из наших птиц или зверушек имеет такую окраску? Впрочем, если не оперение, то отдельные детали могут иметь самый яркий пурпурный цвет. Например, клюв и ноги кулика-сороки и черного аиста, грудка и голова у самца чечевицы. Для зеленого цвета идеальным было бы дать зимородка и зеленую щурку. Легко сказать, но как сделать? Но так или иначе, мы составили предварительный план действий, своего рода сценарий, расписав знакомые нам объекты для съемок.
Красный цвет - глины Зайсана, степные маки, жуки  нарывники (они бывают очень яркими).
Оранжевый - Чарынский каньон, золотистые щурки, пестрый каменный дрозд, алтайские купальницы (жарки).
Желтый - Поющий бархан, фазаны, цветы коровяка.
Зеленый - Бартагой, еловые леса Тянь-Шаня, зеленая щурка.
Синий - горы Алтая, высокогорье Тянь-Шаня, акониты, зимородок.
Фиолетовый - горы Калкан, скалы в горах Чулака, сизоворонка, синяя птица, шиповатый цветок синяк.
После поездки на Зайсан Сладков стал неравнодушным к разного рода цветным обрывам, земляным горам, лессовым стенам и скалам. Все это и на самом деле выглядело необычно, особенно для жителя лесной России, казалось экзотическим и будило фантазию.
- Мариковский расхваливал какие-то лессовые горы, - вспоминал Николай Иванович. - Будто бы есть на Чарыне цветные  глины, наподобие Зайсанских. По словам Павла Иустиновича, прямо-таки восьмое чудо света. Что-то вроде глиняного леса или лёссовых кружев.
Приходилось только удивляться, сколько интересных диковинок, памятников природы сконцентрировано в этом небольшом уголке, в 150 км к востоку от  Алма-Аты: реликтовая ясеневая роща, горы Богуты, Актогай, Чарынские каньоны и вот, оказывается, и еще новые "лунные" горы. Конечно же, мы не откладывая, выехали туда.
По автотрассе перевалили хребет Турайгыр, короткий спуск по извилистому каменному ущелью, и перед нами река Чарын с капитальным мостом через нее.  Зажатая в каньоне, стремительно неслась кофейного цвета вода. Красный цвет скал оттенялся узкой полоской яркой зелени по берегам.
В неизведанную страну лессовых гор мы въезжали под аккомпанемент басовитых раскатов грома. Лилово-черные тучи, сползающие с вершин снеговых гор, все больше затягивали небо, и Николай Иванович с тревогой поглядывал в окно:
- Вот так пустыня, того и гляди, развезет, завязнем не хуже, чем у меня в болоте на Новгородчине, - мрачно иронизировал он.
- Как развезет, так моментально и высохнет, - успокоил я его. - Это же пустыня!
Однако в тот раз пустыня была слишком неласковой и встретила нас не только сыростью, но и холодом. Впечатление было такое, что мы из июня перенеслись в конец октября. Солнце скрылось окончательно, подул холодный ветер.
Километров через пять узкая дорожка привела нас к краю обрыва. За ним открывался необычный пейзаж. Целая сеть оврагов и промоин создала миниатюрные холмистые горы с хребтами, вершинами и ущельями. Голые, почти без растительности, наверное, в обычную сухую и жаркую погоду они были желтыми, но после дождей приобрели ржаво-грязный,  марсианский вид. От покрывающих их лишайников северные склоны стали сизовато-зелеными, а вершины белыми, будто присыпанные снегом.
- Застывшие волны штормового моря, - оглядывая холмы, произнес Николай Иванович. - С зайсанскими глинами не сравнить, хотя и здесь все очень своеобразно.
- А мне кажется, что взяли зеленовато-коричневый ковер, встряхнули его, да так скомканный и бросили лежать. Впечатление такое, что здесь никакая не пустыня, а заполярная тундра.
По узенькой тропинке мы спустились на дно лощины. Из-за пасмурной погоды птицы примолкли, и стояло полное безмолвие. Вдруг шедший впереди Николай Иванович обернулся ко мне:
- Слышите?
- Да, какой-то странный, непонятный звук.
- Не только странный, тревожный. Похоже на предупреждающее рычание.
- Вы хотите сказать, что это хищник?
- Во всяком случае, не птица, а кто это может быть, ума не приложу.
Мы прошли еще немного и увидели молодого черного быка. Он стоял, понуро опустив голову и кашлял.
- Чертова скотина, - беззлобно ругнулся Сладков, - умудрился простудиться в жаркой пустыне. Хоть бы волк его задрал, а нам бы ляжку  тогда сварить.
- А еще лучше испечь в костре, как это делают ковбои в пампасах Америки. Кстати, отпечатки лап какого-то хищника я только что видел.
На дне долинки бежал ручеек чистой воды, берега его густо поросли цветущим шиповником вперемешку с чингилем, тамариском, ивой и тростником. На макушке барбарисового куста сидел чернолобый сорокопут и, зловеще размахивая хвостом-качалкой, гнусаво и зловеще чакал. Этот одинокий тревожный голос еще более усиливал чувство одиночества и заброшенности.
Дождь все-таки собрался, ленивый, моросящий, холодный, будто где-то на далеком севере. Все стало мокро и сыро, и было очень неуютно ставить палатку. Николай Иванович натянул на себя мой зимний ватник и ходил, похожий на местного чабана.
Вечером мы жгли костер из сучьев, что с трудом собрали на этих голых глинах. Пламя, раздуваемое ветром, металось из стороны в сторону, дым ел глаза, а тепло уносилось в сторону. Наверное, странное зрелище представляли мы со стороны. В черной тьме на краю пропасти мечутся две фигуры, размахивая руками.
- Ну и холодрыга, - говорил Николай Иванович, грея руки над костром. - Кто бы поверил, что в середине лета мерзнем в пустыне!
И следующий день с утра и почти до вечера моросил по-осеннему холодный и мелкий дождик. Временами он переставал, но сырые тучи, не кончаясь, ползли и ползли, задевая макушки ближайших гор. Из-под тяжелого, набухшего влагой покрывала, у самого горизонта проглядывали клочки голубого неба; в них просматривались контуры далеких гор Кунгея, даже леса на склонах и строения совхозных ферм.
Мы бродили по отсыревшим макушкам лесовых холмов, ожидая улучшения погоды, но оно не наступало. Склоны голых вершин, иссеченные струйками воды и будто изъеденные оспинками, напоминали мне витиеватые арабские письмена, у моего спутника они вызывали несколько иные ассоциации, но тоже связанные с восточным колоритом.
- Плакаты, исписанные цитатами Мао-Цзе-Дуна, - сказал он, имея в виду сходство с китайскими иероглифами. - Здесь все напоминает о том, что ты в Азии.
К  ногам липла раскисшая корочка глины, зато дремлющие большую часть года лишайники, сейчас ожили, приобретя яркую раскраску. Здесь кое-где в ложбинках приютились кустики саксаула, и уж вовсе необычно выглядели торчащие прямо из суглинка цветы желтого мака.
К концу дня пелена туч стала редеть, но на западе все еще висела темная полоса. И вдруг из-за нее брызнули ослепительные лучи, осветив мрачную картину черных промокших гор. Солнце, но совсем не горячее, а скорее холодное, желтое, как начищенное бронзовое блюдо, плавало на горизонте среди тающих остатков облаков. И в этом закатном свете алым флажком на краю темной пропасти светилась наша палатка.
Ночь была очень свежа, даже холодна, зато утро встало чистое и ясное, как детская слеза. Поднимаясь, солнце постепенно согревало воздух, а краски окружающих нас гор менялись на глазах, все больше наливаясь теплым светом. Вчера в непогоду черные холмы, казавшиеся нам черными, мрачными, будто кучи шлака, сегодня напротив светились желтым, солнечным светом.
Соскучившись по ясной погоде, мы ходили, беспрерывно щелкая затворами фотоаппаратов, а Николай Иванович все повторял: "Ну, дорвался, теперь не остановлюсь. Горела моя пленка синим пламенем. Как хотите, но один из цветов радуги у нас в кармане".
Все-таки Мариковский был лучшим знатоком края. По его же совету прямо отсюда мы отправились в Большое Алматинское ущелье рядом с городом, где, по его  словам, находится известный среди туристов "Каменный цветок". В прошлом веке во время землетрясения сползла гора", обнажив розовый обрыв, известный под упомянутым названием.
Мы долго лезли по крутому косогору, пробираясь сквозь травяные дебри. Возвышаясь над зелеными зарослями, горящими белыми цветами торчали свечки эремурусов, а чуть в стороне от тропы обнаружилась уборная барсука. Там, поблескивая крылышками и панцирями переваренных жуков, стояла полуметровая пирамида, похожая на муравейник. Как видно, полосатый зверь пользовался ею все лето, изо дня в день, наращивая высоту.
Вылезли на вершину, а за ней, будто обрезанный ножом обрыв. Гора сползла, обнажив земляное нутро, где рыжие глины перемешались с выветрелой скалой. Все было, как нам рассказывали, и в то же время оползень нас разочаровал. Он показался нам вовсе не ярко-розовым, а скорее грязно-желтым, тускловатым, почти таким же, как множество других  лессовых обнажений по всему югу Казахстана. Если лессовые горы на Чарыне выглядели невыигрышно из-за сырости, то здесь, наоборот, плохую шутку сыграла сухость воздуха, дымка, обесцветившая оползень, сделавшая его поблекшим и неярким.
Потом было еще много поисков, находок, удач и разочарований. В конце концов я понял, что дело вовсе не в красках радуги, а в самом богатстве мира, и не нужно специально выискивать тот или иной цвет. Надо снимать все, что есть красочное на земле, в этом и заключается ее красота. Единственный цвет, который следовало избегать - черный. Но все же были птицы, которых особенно хотелось бы заснять. К таковым я относил щурок, зимородка, каменных дроздов, сизоворонку, удода, чечевицу. Николай Иванович тоже произносил названия этих птиц с восторгом и даже с какой-то дрожью в голосе. Между тем, большинство из них обычны, и мы их видели в своих путешествиях постоянно. Но найти далеко не значит получить качественный снимок. Особенно помучался я с пестрым и синим каменными дроздами. Больше двух сезонов выслеживал их с биноклем в горах Чулаках и Турайгыр. Искал гнезда, потом карабкался до них по скалам, строил скрадки, часами и днями терпеливо дожидался удачного момента для съемок. В результате получал единичные кадры, зачастую далеко не лучшего качества или испорченные плохим проявлением.
Мечтой обоих было сфотографировать зеленую щурку. Я долго ее искал и, наконец, нашел на кордоне близ дельты Или. Правда, снять ее все равно не удалось.
Наконец все позади. Материал для книги собран, причем не только за те два года, прошедшие после ее задумки, но и за все время моей фотоохоты. Осталось только ждать, когда ее напечатают, и я уже знал, что называться она будет "Дети радуги".
Перед самым выходом книги Николай Иванович предупредил меня, но вовсе не оправдываясь: "Знаете, я долго бился в редакции, чтобы оставить вашу фамилию, как автора фотографий. Они ни в какую не хотели этого делать, но я все же настоял. Сейчас столько развелось фотографов, и все хотят публиковаться, согласны даже без авторства, лишь бы напечататься».
Мне это казалось абсурдным, не говоря уже о том, что явно несправедливым, но я промолчал, скрыв свою обиду. Конечно, я старался, горел ради идеи, но ведь я вовсе не хотел, чтобы под моими фотографиями стояла чужая фамилия, и даже претендовал на соавторство. А Николай Иванович продолжал: "Вот Митрофанов, вы же знаете его, чуть ли не первый фотограф-анималист в Советском Союзе. Наснимал столько, что фотографиями завалил всю свою квартиру. Закопал в землю, никому их не давая, хотя просили. Просидел над ними, как скупой рыцарь, а теперь умер, и все пошло прахом".
И опять я ничего не сказал, хорошо понимая этого неудачника. Кому хочется работать на чужого дядю!
Потом эта книжка переиздавалась много раз на разных языках и уже без указания моей фамилии, как автора фотографий. Что поделаешь, мы жили в бесправной стране, где все решали бездушные, невежественные, но очень амбициозные чиновники.