Весна. Снег

           Никита с Витькой приехали вчера днем. К вечеру начался снегопад. Снег падал огромными хлопьями, липкой кашей накрывая землю, постройки и даже умудрился на столбы забора надеть высокие шапки. А нам к восьми часам уже не хотелось ни спорить, ни говорить. Я подбросил немного дров в печку, и вслед за гостями лег спать.
           Утром Никита проснулся первым и произнес: «Есть все-таки во всем хорошем обязательно что-нибудь  плохое. Чтоб его…» – надел обрезки валенок, стоявших под вешалкой, набросил на себя мою фуфайку и вышел на улицу.
           – Сдурел! – сказал он, вернувшись.
           – Кто? – откликнулся Витька из «маленькой» комнаты.
           – «Что»! Снег сдурел. Все идет. Вот тебе и весна, чтоб и его, и её… – ответил Никита.
           – Кабздец нашему отъезду домой, – грустно заключил Витька. – Если только на тракторе.
           Я мысленно согласился с ним, и мне стало грустно.
           –  На тракторе не поеду. Умру здесь, а не поеду!..
           Ты-то, что молчишь? Когда воду проведешь в дом и человеческий туалет сделаешь? – этот вопрос был явно ко мне, но  мне не хотелось, уже в который раз, отвечать на него, и я сделал вид, что сплю. – Да-а-а-а… Жись – держись!.. Вот и Александр Сергеевич… Приедет, бывало, к Арине Родионовне, отпустит «тройку почтовую», а тут и снег… Предложит ей, от безысходности: «Выпьем с горя! Где же кружка…», а старушка ему: «А нет ничего, касатик мой…».
           Делать нечего – хвать гуся, тырк из него перо, перо к бумаге, ставь свечу, и… «строчки потекли…»
           Во, жизнь была… Позавидуешь…
           – А верблюд может не пить две недели, совсем? – в голосе Витьки послышались нотки смеха и издевки. 
           – Может?.. Дела! А  почему тогда совсем не бросит? Ведь две недели может?.. Во дает! – Никита чему-то тоже обрадовался.
           – А если бросит? Что тогда делать ему?  Верблюду-то… Бери да таскай грузы?.. Рассекай пески, как корабль?.. Так вся жизнь и пройдет: бери – вези. А где душевный праздник? Где свобода духа – светлая мечта человечества?
           …Конечно, проведи воду в дом, так и не выгонишь гостей-то… А так… Сами приехали, надоело  – сами уехали… Так ли, Вить?
           – Оно конечно!.. «Пусть мне самому будет хуже, но зато и другим несладко»! Знакомо нам это! «Пусть у моей тещи зять будет кривой…»
           Я представил, как Никита улыбнулся. Лежать стало неудобно, и я перевернулся на другой бок.
           – А ещё  дом выстудить  можно, чтоб все с непривычки простыли, – сказал Никита громко.
           – Да уж! – поддакнул ему Витька. – Пусть простынут не только снизу, а и сверху…
           – И то… Ездят тут, ездят… Дома им не сидится, – подхватил Никита.
           …Мне не хотелось слушать продолжения, я встал, молча, прошел к вешалке, одел те же валенки, фуфайку и вышел во двор.
           Воздух, было, наполнившийся весенней тяжестью открытой и уставшей за зиму земли, опять стал легкий, какой-то особенно упругий и вкусный.
           Закурив, я присел на крыльце на толстый пенопластовый круг, заменявший табуреточку, и стал размышлять, уже в который раз: «Почему когда все вокруг чисто и опрятно, когда воздух вкусен и свеж, хочется курить?»
           «Иногда бесполезные размышления бывают очень даже полезны для психики.»
           Взяв из дровенника поленья, вернулся в дом.
           – А я ничего не должен этому, твоему, читателю! Понял!.. Ничего! – Никита сидел на кровати «по-турецки», набросив на себя одеяло, и смотрел на дверь комнаты, в которой был Витька. – Это он должен издателям. А мне он ничего не должен. Понял! Ни я – ему, ни он – мне!.. Понял?.. Мы оба должны издателю!.. Понял?.. Тот встал между нами и сосет нас обоих. Понял?..
           Я ссыпал поленья у остывшей за ночь печки.
           – Понял?.. – глядя на меня, спросил Никита.
           – Понял, – сказал я грустно, прекрасно представляя, о чем речь.
           В различных формах и интонациях эти разговоры слушал я уже лет двадцать, и не только от Никиты и Витьки.
           – Писатели… блин…  – Никита набрал воздуха.
           – Так ты о писателях или о литераторах? Ты о «заработать» или «о долге и ответственности»? – донеслось из «Витькиной» комнаты. – Если о писателях, то я «пас».  И даже спорить не буду с тобой.  О писателях либо хорошо, либо ничего. Чернорабочие столосидельцы, с глубоко засунутым пальцем в нос… «Как у них» – не знаю и знать не хочу.
           Представляю: встал, потянулся и писать и писать…
           Витька вышел из комнаты, неся в руках бутылку виски и две рюмки.
           – Откуда? – опешил Никита.
           – От верблюда! Он спрятал – вот и осталось со вчерашнего, – Витька подмигнул мне.
           – Ты как её нашел? – спросил я, вспомнив, что эту бутылку спрятал, пожалуй, ещё под Новый год.
           – Ночью замерз, сунулся за вторым одеялом, а она и выкатилась.
           –  Квадратная и выкатилась… А чё меня не разбудил? – Никита стал слезать с кровати.
           – Квадрат – это равносторонний прямоугольник, а точнее – участок местности на топографической карте. Знаток, блин! А бутылка… это, брат, трехмерный объект. Её вот так примитивно не опишешь.  Во-о-от каки дела!
           Будить… А нахрена? Ну, скажи мне, нахрена мне компаньон в таком деле, да ещё ночью? – Витька прошел к столу. – Да ещё такой, который не видит разницы между писателем и литератором! Да что там – между ними. Даже не способен отличить фигуру на плоскости от объекта  в пространстве…
           Никита скривился, прищурив глаз. Витька достал третью рюмку из буфета и вытащил тарелки из холодильника. Все это разместил на столе.
           – Красота! – довольно улыбаясь, он оглядел стол.
           – Ну, началось! – Никита сел. – Чур, снова, да ладом! Придумает для себя формулировок, а потом ими козыряет. Ты сначала в этом массы убеди, а потом терминами разбрасывайся.  Введи в обиход. В обычную жизнь.
            Давай не тормози! – он кивнул на бутылку. – День, вроде,  обещает быть неплохим, если бы не ты со своими нравоучениями.
           – А ты как-нибудь разъяснил бы окружающим, что такое «нравы»? С «учениями» им, вроде как, понятно! Так «нравы» – привычка или что-то от слова «нравственность»? А?.. – Витька «тянул резину».
           – Пошел ты! – незлобливо бросил Никита, повернулся ко мне и слегка хлопнул по спине. –  Бросай свою печку и садись, а не то я его побью.
           Огонь уже разгорелся. Я сел за стол: – Может, до вечера отложите?.. Сколько можно?
           Знаете же, что: «и ты прав, и ты прав, и я прав», а все философствуете.
           Введите для себя, один раз и навсегда, такую терминологию, чтоб самим было понятно – о чем говорите.
           – Вот и именно: «сколько можно»! «Литератор» – это учитель! Понял ты, «учитель». Учитель, и прежде всего, учитель. Уже – «учитель грамоте». Учитель с помощью букв. Оратор – учитель с помощью произнесенных слов.  Понял! «Учитель».  А писатель… Писатель… Пишет человек – и есть писатель. Поет – певец. Стреляет – стрелок.  Плывет – пловец. Пишет – писатель. Понял?.. И не путайте, все тут… мне!
           Давайте за мир! – Витька поднял рюмку и кивнул нам.
           – А может писатель быть литератором? – Никита хрустнул огурцом.
           – А можно виски закусывать огурцом? Можно! И писатель может быть литератором.
           Это же читатель определяет , «ху из ху» для него.
           Для одного – литератор, для другого – писатель. Вот Майн Рид! Для четырнадцатилетнего – литератор, а для тебя – писатель. Что нового тебе может дать его книга сегодня? «Отважная охотница» уже не увлекает, да и не отважная тоже… уже…
           – А жить на что? Хоть писателю, хоть литератору. Бабло-то хавает и тот, и другой, – возмутился Никита.
           – Правильно! Но одному платят за науку, а другому, – за время, украденное у читателя.
           Время – дороже денег! Его читателю никак оставлять нельзя. Странное дело с человеком может быть, если у него время не украсть. Учиться станет. Умным станет. Зачем в обществе ещё один умный? Умным тесно жить!  Вот одни у других и воруют время…
           Можно, конечно, проще: вместо книги вообще что-нибудь другое подсунуть, а «книги взять да сжечь».
           Никита вскочил: – А и сжечь! Может, и прав был Павел Афанасьевич. Нагляделся на дуру-дочку – Соньку… Хоть учи её, хоть палкой бей. Да! Сжечь!
           Вдруг эффект «запретного плода» сработает? Может, тогда по ночам под одеялом читать будут, а днем что-нибудь делать захотят…
           – Привет писателям, литераторам, борзописцам и графоманам! Смотрю – дым из трубы. Думаю: встали уже, – открылась дверь, и в комнату протиснулись Карл с Полканом.
            В одной руке  Карла была трехлитровая банка с молоком, в другой позвякивающий пакет. – Снег все засыпал. Хотел, было, тропинку почистить, да…  Дошел до магазина, потом к Митрохе за «ягодной», весна все-таки… да вот за молоком по пути зашел.
           – Ага! Давайте мы теперь на стодолларовое виски будем самопал лить? – обиделся Никита.
           – И что? Тебе-то не все ли равно, когда, что и в какой очередности  вливать в вентрюкуляс энд гастрис, где все перемешается. Будешь тут ещё спецов учить, как что входит в человека, что делает там и как выходит. Вот, и молока принес…
           А самоделашная на бруснике с калиной лучше будет этой вашей там, как её… вересковой. Или там из вереска только мед делают? Ограниченный народ я вам скажу!
           Карл стал раздеваться.
           – …А что? Может быть такое!.. Сами додуматься не могут, а научить некому. Грибы, вот, мухоморы всякие, жрать сподобились, а на меду что-нибудь заварганить – нямы нет. Нет! А нет – тут хоть кол на голове теши! Дурака учить…
           Не хотите – как хотите! Мое дело предложить… Была бы честь оказана!..
           Карл сел к столу и достал бутылку с чем-то светло-розовым с оттенком оранжевого: – Стодолларовое пить не буду. Организму вредно. Жить в темноте плохо.
           – При чем здесь глаза? – Витька улыбался.
           – Если пить стодолларовое – чем за свет платить? – Карл налил себе и поднял рюмку. – Это штрафная. Так ли? Вас догонять надо!
           – Карл! А вот у тебя есть или был любимый писатель? – Никита разлил по рюмкам остатки виски.
           – Был!..  Были!.. Два. Целых…
           – Кто такие?
           – Жариков и Тюльпин.
           – Кто такие? Чего написали и когда? – Никита застыл с рюмкой.
           – Книжку. «Психиатрия» называется. Учебник о ненормальных для ненормальных, – захохотал тот. – Вы опять спорите?  Почитывывали бы их, хоть изредка…
           Вот снег прошел. Судьба-а-а, однако!..
           – Какая судьба?  – Никита взял бутылку со светло-розовым и стал нюхать горлышко.
           – Конечно, судьба! Не пошел бы – вы бы к вечеру поехали и попали в аварию. И разбились бы нахрен насмерть. А – так живы! И это хорошо! – Карл стал серьезным.
           – Ну, и дурак! Вот чё сказал? Вот чё?.. А?.. Чё городит?.. – Никита поставил бутылку на стол и оглядел нас. Все замолкли. Полкан поднял голову. 
           – Не-е-е-е… Чё городит?..
           – А что?.. Говорю: «Психиатрию» почитывать изредка надо. Сравнить собственные ощущения и желания с описываемыми уважаемыми людьми. Делать выводы. А если делать нечего, то вот как… – Карл посмотрел на Полкана, – то снег бы почистили. Или, как там кто-то: дрова бы порубили… Помогает!
           – Литератор однако… – в тон Карлу сказал, улыбаясь, Витька. Как там: у  Михаила  Евграфовича – «Я – русский литератор и потому имею две рабские привычки: во-первых, писать иносказательно и, во-вторых, трепетать».
           – Трепаться! Вот, чё он сказал. Предвидел, что дурнеет народ с годами-то...  – Никита встал. –  Никуда не поеду! Ни на тракторе, ни на самолете, пока снег не растает…
           Давай, как там её – «бруснично-калиновую» или «калино-брусничную»?..
           …Братцы, а вот в чем разница, а?.. 
           А ведь есть… есть в этом какая-то неуловимая и возбуждающая тайна, не дающая покоя трепетной душе застыть, так сказать,  заиндеветь… покрыться поволокой… захолодеть ряской покоя и удушающей тишины…
           – Ты, Никита, почитывай, почитывай, кроме своих, и книжки с полки, что у Карла над кроватью… – засмеялся Витька, – многое понятнее станет…  А то, туда же… с клешнёй… а там все с копытом…  «удушающей тишины»… «удушающей тишиной»…  Ясно излагай и не путай «падёж» с «падежами» и с «падёжами»…
           Писатель, блин!..
           Я сидел и думал: «Если бы литератор начинал новую главу, то написал бы:  – День у них начался, как обычно, когда они собирались втроем…»