В ожидании

Этот белый старик, копошащийся всякое утро в мусорном контейнере, называл нас с Джоном Стейлбеком  чернозадыми неудачниками…
- Вы произведены на свет для разницы, - кряхтел он, сортируя по многочисленным пакетам  недоеденные, лениво надкусанные половинки булочек для чизбургеров, - не будь таких ублюдков как вы, приличные граждане не имели бы в своих головах рьяного стремления к праведной жизни. Год, максимум, два, и вас либо зарежут такие же как вы в темном переулке, либо подвесят на какой-нибудь перекладине. Так что наслаждайтесь пока. Дышите воздухом жизни, грейте свои чумазые рыльца под щедрым Бруклинским солнышком.
Джону стариковская нравоучительная брань ох как не нравились, и я частенько замечал в такие минуты, как его маленькие кулачки сжимались в глубоких карманах шорт. Мне тоже особой радости слова старика не доставляли. От отчаяния я что-то иногда в ответ повякивал сквозь зубы, но в большинстве случаев помалкивал, в глубине сердца соглашаясь и смиряясь с предсказываемой судьбой. Да и имел ли я право ожидать чего-то лучшего?  Моя семья с некоторых пор перестала быть семьей. Все ее члены постепенно, словно по мере моего взросления, отстранились от меня, махнули рукой на мое будущее, превращаясь на глазах в чужих людей и почти врагов. Особенно доставал старший брат. Все то, чем иной раз старались баловать родители, будь то сладости или игрушки, с жестокой ухмылкой отбирались, а после я чувствовал на своей голове довольно увесистые тумаки. К тому же я был полноватым и видимо поэтому, моя кожа напоминала девичью. Это скоро подметили, как родня, так и одноклассники и словно по какой-то тайной договоренности стали называть меня «оно».
- Вот идет «оно»! – кричали мне вслед собратья по школе, – смотрите, как шевелит бедрами! У меня аж встает. Эй ты, бедрастая шлюха, возьмешь в рот? Ха-ха! Черномазая давалка, не забудь подмыться…
Или:
- Зачем вы покупаете ему шоколадные кексы? – зло усмехался брат, – он и так уже не влезает  в джинсы, купите ему женские, у них бедра шире скроены… А кексы отдайте мне или сестре.
У Джона тоже жизнь была не ахти. Отец постоянно и безрезультатно искал работу и от того беспробудно синячил, а мать в дни запоя мужа за двадцатку обслуживала таксистов, чтобы кое-как прокормить отца и троих детей. О Джоне вспоминали только тогда, когда надо было заполнить документы, чтобы время от времени получать бесплатную одежду и консервы от благотворительных организаций.
Но были голуби. Лишь они дарили своим видом радость, наполняли жизнь каким-то необъяснимым смыслом. В чем заключался этот смысл, тогда мы не понимали.  Сейчас вроде все ясно – красота, чистота, свобода… Может оно и так. Но тогда… Тогда мы просто умилялись их белизне, породистости, пушистым лапкам и…  и тому что они всегда возвращаются. Да, наверное, это было главным. Ради них мы с Джоном были готовы на всё. Даже умереть, наверное, были готовы. Хотя…
Тот день выдался пасмурным. Солнце, о котором нам частенько напоминал старик, куда-то подевалось, а заводские трубы выпустили столько смога, что небо сделалось почти черным с крохотными бесформенными окошками тусклого света. Эти окошки постоянно смещались от высокого ветра и иногда казалось, что небо мигает и мигает именно нам. Причем, как-то не по-доброму.
Рони Стелферд  – одноклассник, белый, тезка моего старшего брата, слыл отъявленным ботаном и скупердяем. У него было всё и даже больше чем надо. Прежде всего, любящие родители. А там, как следствие: новенький мотоцикл, баскетбольный мяч и японский набор для гольфа. В школу его всегда подвозили на семейном, цвета бычьей крови Chevrolet El Caminо,
в крайнем случае, на такси. И он, говоря по чесноку, выходил полной противоположностью нам с Джоном, если бы, конечно, не голуби.
Также как и мы, Рони души в них не чаял. Его отец, дабы поддержать интерес сына, как-то нанял двух дородных плотников и те почти за неделю выстроили у них во дворе отличную голубятню – высокую, со множеством отсеков и регулируемыми бельгийскими летками. И та вскоре ожила. Наполнилась пернатыми разных пород и видов. Дутыши,Турманы, Роллеры – кого там только не было! Мы с завистью ходили полюбоваться на этих белоснежных полуангелов. Издали, разумеется. Во двор родители Рони нас не пускали.
 Смотрели мы с Джоном на эту живую пуховую массу и мечтали, что когда-нибудь и у нас всё поменяется в лучшую сторону. Но все оставалось по-прежнему.
Так вот этот день.  Поначалу серый, пасмурный, скучный. Мы увидели Рони неуклюже ковыляющего по направлению к своему дому. И все было ничего, если бы в его тощих потных ладошках не копошился голубь. Это был тот самый редкий вид Турмана, о котором мы с Джоном в тайне мечтали – Венский Гансел.  С бурыми, как будто заржавелыми крылами, с выразительными глазами, цвета спелой вишни. К тому же, по разговорам знатоков, статный, со спокойным уравновешенным характером и способностью певуче урчать, как от удовольствия, так и от редкого негодования.
Мы молча переглянулись и пошли за Рони. Тот поначалу не замечал нас и что-то сам себе напевая, с беззаботным видом плелся домой. Но пройдя пару кварталов, почуяв недоброе, неожиданно остановился. Боязливо оглянулся, близоруко прищурившись посмотрел на нас и со всей дури вчистил. Мы - за ним. Вскоре жалкий ботан был сбит с ног, по видимому мной, а голубь, слава Иисусу, каким-то чудом бился в руках Джони. Я дал хорошего пендаля распластавшемуся на пыльной дороге Рони, осторожно коснулся пальцем головы голубя, дабы проверить все ли с ним в порядке, и вскоре мы уже шагали к себе во двор гордые и довольные.
У Джона была дома клетка, старая, с проржавленными прутьями, но вполне рабочая. Туда-то мы и определили наш трофей. Я принес из дому горсть пшена и немного белого хлеба. В крышку из под молока налили воды и присев на корточки принялись любоваться теперь уже нашим красавцем.
Но радость продлилась не долго.  Вскоре о нас вспомнили. Не считая приунывшего ботана, их было трое. Все  - белые.  Первый и видимо главный медленно ехал впереди на мотоцикле, а остальные твердо вышагивали, тревожа тяжелыми ботами сухую летнюю пыль. Компания о чем-то весело переговаривалась, подбадривая между болтовней, уныло плетущегося чуть позади Рони. Мелькнула мысль убежать, но раздался голос мотоциклиста:
- Даже не пытайтесь!
Когда они оказались в шаге от нас, Джон тут же получил ногой в пах и, согнувшись, громко застонал. Мое лицо сжала чья-то огромная ладонь, а после последовал тяжелый удар. Я мгновенно почувствовал, как под глазом начинает что-то быстро расти. Через минуту другую нас пинками оттеснили к «стене плача», находившейся неподалеку от тех самых мусорных контейнеров, в которых так любил копаться белый старик. Клетка с голубем тем временем перекочевала к Рони.
 То была странная стена. В недалеком прошлом она являлась частью фабрики по производству пластмассовых изделий, и когда фабрика работала, от стены шел такой смрад, что у проходящих мимо горожан текли слезы. От того и название. Из этой стены  зачем-то торчала ржавая рельса, метра два с половиной в длину. Ее назначение никто не мог объяснить, даже знающий всё на свете белый старик.
Экзекуцией заправлял всё тот же мотоциклист.
- Вы же знаете, что вы дерьмо! – начал он, раскачивая подобно маятнику полуметровую железную цепь с припаянным патроном на конце, - дерьмо не умеет разговаривать. М-да… Дерьмо не умеет работать головой и руками… У дерьма нет головы и рук. Так ведь, Майк?
Я кивнул.
- А скажи Майк, что умеет делать дерьмо?
Я молчал, ожидая очередного удара.
- Не знаешь? Это очень просто, Майк.  Дерьмо умеет вонять. (Он расхохотался) Это ведь так просто. Ты воняешь, Майк. Все чувствуют?!
Все, включая заметно повеселевшего Рони, с довольным видом закивали и ехидно рассмеялись.
- Так вот, Майк, – продолжал мотоциклист, - я не терплю вони. Я не люблю, когда кругом воняет, а еще больше я не люблю, когда дерьмо думает, что оно не дерьмо! А ты ведь дерьмо, Майк? Толстое, женоподобное дерьмо! Все в курсе?
Я молчал. Тем временем Джон почти разогнулся и с кислой миной исподлобья поглядывал на меня и на происходящие.
- Что, Джон, больно было? На, возьми еще, – подал голос второй детина – жилистый и высокий, и со всей дури врезал ногой опять в пах. Джон снова согнулся.
Мотоциклист начал озираться по сторонам, как будто чего-то выискивая, но не найдя, с сожалением сплюнул под ноги и в развалку подошел к торчащей рельсе. Немного помедлив, бойко подпрыгнул и вцепился в нее ладонями. Пару секунд повисев, стал всем телом тяжело раскачиваться, как стокилограммовый боксерский мешок на кронштейне.
- Хорошая штуковина, - заключил он, неожиданно соскочив на землю, – специально для такого унылого дерьма как вы. Джеки! – обратился он к своему третьему собрату - толстому веснушчатому ухарю, – залезь в контейнер, пройдись по ништячкам, найди верёвку или что-нибудь похожее. Вздернем этих придурков. Пусть все местные нигеры знают, что с нами шутить – себя не уважать.
И Джеки отправился в сторону мусорных баков, хотя, стоит заметить, весьма не охотно. Вскоре, как будто чем-то разочарованный он вернулся, волоча по земле испачканный сырным соусом полутораметровый обрезок каната.
- Нам нужно две, Джеки…
- Сам ройся в этом дерьме, если тебе надо…
- Ладно, - смягчился мотоциклист… - по очереди вздернем, сначала этого с отбитыми яйцами… А ты толстый смотри и примеряй на себя…
Я не выдержал, дернулся и хотел побежать, но получив подножку, рухнул прямо перед Джоном, которому уже сварганили петлю и накинули на шею. Лицо его было искривлено страхом и чувствовалось, что он еле держится на ногах. Мотоциклист пнул под рельсу валявшийся невдалеке ящик из под детского питания и приказал Джону встать на него. Джон, словно не помня и не чувствуя себя, взошел на эшафот, а рыжий толстяк без промедления выбил ящик у него из под ног. Мой друг повис. Его язык почему-то застрял между зубами и кровь алой змейкой поползла по подбородку. Он извивался как уж, а сдавленный прощальный стон вселил в меня ужас и панику.
- Молись за него, Майк, – ехидничал мотоциклист,- твоя жизнь, вернее ее длина зависит теперь от того сколько продержится этот ублюдок. Жди верёвку.
И я ждал. А Джон пока держался, но тут совсем плохо стало мне. Ноги подкашивались. Я понял, что эти парни не шутят и жизнь таких как мы, для них ничего не значит.
 Джон стал затихать, я вновь, собрав последние силы, попытался вырваться, но чья-то стальная клешня вцепилась в мои волосы и со всей дури ткунула лицом в «стену плача».
- Еще минута и он кончится… - усмехнулся рыжий,- потом твоя очередь, толстый. Осталось не долго.
Но тут, до меня донесся знакомый голос.
- Эй вы! Дети бешеной коровы. Вам несказанно повезло родиться на десяток годков позже, тех парней, что догнивают теперь в сайгонских джунглях, зажаренные гуками заживо… Люди, где вы!? Посмотрите на этих смельчаков! Они бесстрашны, как шакалы, не боящиеся пожирать падаль… Эй, ухари! Я к вам обращаюсь! Мне плевать, что будет со мной, но у одному из вас я все-таки продырявлю вот этой штуковиной (он помахал перед собой железной трубой ) грудную клетку и посмотрю, что там вместо сердца…
Это был тот самый белый старик. Возникший из неоткуда и словно принесенный на одном из черных облаков, плывущих по небу, он стоял неподалеку от нас, опершись на обрезок канализационной трубы. Чудак кричал так неистово, как будто хотел напугать самого себя… И его услышали.  Вскоре пронзительное рыдание сирены прервало казнь.
- Рвем когти! – крикнул мотоциклист, – завел свою махину и компания исчезла.
Мы со стариком кое-как стянули Джона с рельсы и опустили на землю. Он был мертв. Наверное, уже как минуту назад. Один глаз широко открытый, черный и грустный смотрел в точно такое же небо. Я осторожно закрыл его ладонью и взглянул на старика. Тот теперь уже не замечал меня или делал вид, что не замечал. Вытирал краем рукава Джону кровь с подбородка и что-то невнятное бормотал себе под нос…
Джона похоронили через день. Его мать долго сидела возле гроба, тихо плакала, расчесывая сыну закругленным женским гребнем непослушную кудрявую челку. А отец попивая пиво, с горечью в голосе сетовал на то, что отныне не сможет получать такие питательные и вкусные консервы для всей семьи и что теперь по любому придется найти работу.   
А я остался жить. Жить дальше. Но уже по-другому. Никогда никого и ничего не боясь. Жить, как в ожидании казни, которая в итоге дождется каждого из нас. Рано или поздно.


Рецензии
Но когда такое было? Во времена Дяди Тома...

Оксана Студецкая   15.11.2017 16:47     Заявить о нарушении