Утонувший в капле дождя

Утонувший в капле дождя


И в капле дождя утонувший мир
Испарится с моей ладони
Т. Блодберг



    Часть первая


1


    Чёрное болото сна противно хлюпнуло и выпустило свою жертву, напоследок закружив как следует и набив голову звенящей пустотой.
    - Ага, - сказал чей-то голос над плечом. - Вот и ладно. И не спи больше. Нельзя тута спать.
    Иван Данилович даже не взглянул на говорящего, ему требовалось время прийти в себя.
    Сон был жуткий. Ничего определённого в нём не было - ни там кошмарных монстров, ни убийц, от которых бежишь-бежишь, а убежать не можешь, ни мирового катаклизма. Ничего такого. Была только муть болотная, чёрная, и голоса. Голоса были девичьи, прятные и - пели. Очень здорово, надо сказать, пели, но слышалось в этом пении что-то ужасное и сулящее верный конец. Бр-р-р!
    Первым, что Иван Данилович увидел, вынырнув из болота, была бабуля. Благообразного вида, в белом передничке и цветастой кофте, с платочком на голове - этакая прям задушевная старушка. Она стояла в двух шагах и смотрела на проснувшегося. А вот взгляд её Ивану Даниловичу не понравился, потому что было в нём что-то такое этакое. Вроде, смотрела она беззлобно и даже как будто жалобно, но если присмотреться, то читалось в её взгляде затаённое ехидство. И как-то черезчур уж пристально она смотрела.
    - Иди, Луковна, иди, - сказал бабке всё тот же незнакомый голос со стороны.
    Иван Данилович повернул голову на этот голос и увидел пана Вотрубу из кабачка "Тринадцать стульев". Не самого, конечно, пана и даже не артиста, который его исполнял, а очень похожего на них обоих - лицом и лысиной - дедушку.
    Дедушка улыбнулся навстречу взгляду Ивана Даниловича, кивнул:
    - Коловрат Степанович меня зовут, - сказал он, показывая в улыбке ветхие, прореженные возрастом зубы. - А ты, я чай, отсталец?
    - И-и-и, - выдавил Иван Данилович. - Н-нэ-э-э... У-о?
    Язык совершенно его не слушался, как, впрочем, и мысли.
    - Да конечно отсталец, - резюмировал пан Вотруба Коловрат Степанович, присаживаясь рядом.
    Оказывается, Иван Данилович сидел на окрашенной в жёлто-красное скамье. Скамья стояла на вокзальном перроне. На нём же стояла бабуля.
    - На вот помидорчик съешь, освежись маненько, - сказала она. На протянутой сморщенной ладони лежали два небольших, размером с черри, помидорчика. Голубых почему-то. - Ты не смотри, что оне сини, милок. Енто сорт такой местной. Скусные. И онкологически чистые.
    - Э-э... - замотал головой Иван Данилович, не в силах изречь ни одного членораздельного звука. - И-и... н-нэ-э-э...
    - Иди отселя, Луковна, - повторил Вотруба уже твёрже, глядя на бабку с суровой непреклонностью. - И хлопоты свои забери.
    Та сплюнула сердито, отвернулась, поплелась к платформе, где её товарки распродавали, кто что может: помидоры (и такие же голубые в том числе), черешню, лук, творог и молоко и прочую всякую разность.
    Иван Данилович изо всех сил старался прийти в себя, но это у него не очень получалось. Он до сих пор не мог сообразить, кто он, где он и почему.
    - Хорошо тебя кантузить успело, - посочувствовал пан Вотруба, понаблюдав, как ошалело озирается Иван Данилович по сторонам.
    - Э я? - произнёс контуженный.
    - Дык в Лехоланске, где же ещё, - отвечал Коловрат Степанович, невесть как догадавшийся о смысле вопроса. - А поезд твой - того, ту-ту!
    - Ту-ту... - повторил Иван Данилович.
    - Ага, ага, - радостно закивал пан Вотруба. - Ты ж, я чай, на московском ехал?
    - Да, - сказал внезапно Иван Данилович отчётливо и приобретая осмысленность взгляда.
    Тут же ему вспомнилось купе номер девять, милая соседка Агния Сергевна, курносый сосед Вовик и вагон-ресторан, в который этот самый Вовик зазывал. Иван Данилович отнекался, сказав, что предпочитает выйти на перрон - прогуляться, подышать чистыми провинциальными воздухами, посмотреть на местный вокзал и на торговлю, что небойко шла на платформе.
    Воздухи в Лехоланске и правда были вкусные, не испорченные ни лёгкой, ни тяжёлой промышленностью. Иван Данилович недолгое время совершал променад по перрону, созерцая неторопкие облачка на бескрайнем небе, незатейливую торговлю, проистекающую под этим небом, куст смородины, невесть как очутившийся за краем платформы и заботливо взятый в оградку из кое-как насаженных кольев, парочку белых кур, что словно две кумушки вышли на прогулку откуда-то из служебных вокзальных построек.
    Само здание вокзала могло быть названо достопримечательностью лишь ввиду своей древности. Построенное в смутную эпоху годов этак послевоенных и наверняка пленными немцами, оно навевало скорей уныние, нежели гордость за свою родину. Во всяком случае, своей тыльной, обращённой к путям стороной. По краю отвислой крыши, под круглыми часами, стрелки которых застыли на половине одиннадцатого неизвестного, ещё советского, наверное, времени, теснились буквы гражданского шрифта, призывающие: "Добро пожаловать в Лихоманск!".
    Иван Данилович удивлённо дёрнул головой, поморгал, сгоняя набежавшую от яркого солнца на глаза слезу. Всмотрелся. Нет, всё было правильно, конечно, никакого Лихоманска там не было. "Добро пожаловать в Лехоланск!" призывала надпись.
    Осмотрев убогие стены каменной кладки, обозрев недавно перекрытую шифером крышу, Иван Данилович неспешно дошёл до скамьи и сел. Потянулся за сигаретами, закурил и блаженно вытянул ноги, приготовясь с приятностью провести время стоянки под тёплым сентябрьским солнышком.
    - Погадать тебе, мой золотой? - произнесла невесть откуда взявшаяся цыганка среднего возраста, в яркой цохе, с монистами и типичным акцентом.
    - Сам кому хочешь погадаю, - намеренно грубовато отозвался Иван Данилович, прекрасно знающий из телепередач, что с этим народом только так и нужно разговаривать.
    - Ну погадай мне тогда, - неожиданно сказала эта кочевница, чернооко заглядывая в душу.
    На это Иван Данилович не нашёлся, что ответить, растерялся вдруг и смутился.
    - Напрасно беспокоитесь, гражданочка, - сказал он только. - Ни денег, ни других ценностей при мне нет.
    - Ну и ладно, - неожиданно легко согласилась та. - Спи дальше.
    Поднялась и ушла.
    Иван Данилович начал было думать над её последними словами, которые были, кажется, совсем не в строчку - он ведь и не собирался спать. И тут только заметил, что сигарета в его пальцах давно уже догорела до фильтра и погасла. И тень от столба, стоящего тут же, уже не ложится на его туфлю, а отползла чуть в сторону.
    "Это как же?.." - нетвёрдо подумал он.
    И тут послышалось пение. Такое благостное, такое нежное и призывное, убаюкивающее и одновременно тревожащее душу до слёз...
    А потом не было ничего, кроме чёрного болота, которое, хлюпнув, исторгло его из своего душного чрева, напоследок закружив как следует и набив голову звенящей пустотой.
    Вот так всё это, буквально в указанной последовательности, промелькнуло сейчас в голове Ивана Даниловича. Обрывались воспоминания как раз на том самом месте, когда услышал он женский хор и повертел головой, пытаясь сообразить, где поют. А может, этого уже и не было. Может, это было уже началом или продолжением сна. И цыганки наверняка не было.
    - Была, - сказал вдруг Коловрат Степанович, сочувственно заглядывая в глаза. - Это Джана.
    - А? - вздрогнул Иван Данилович. - Вы это что же, мысли мои читаете?
    - Чего их читать, если ты вслух думаешь, - улыбнулся пан Вотруба незадачливому путешественнику. Отстальцу, как он выразился минуту назад.
    - Ну что, идти можешь? - спросил пан Вотруба далее, поднимаясь.
    - Куда? - опешил Иван Данилович. - У меня поезд.
    - Хех, - улыбнулся Коловрат Степанович. - Поезд твой уже, я чай, полсотый километр мотает. Так-то.
    И тут положение Ивана Даниловича явилось ему во всей своей ужасающей неприглядности. Отстать от поезда! Где-то в забытом богом Лехоланске. Без документов. Без денег. Так и не спросив телефона красавицы и просто душевной женщины Агнии Сергевны! А в Бородичах его ждёт Павел Алексеевич. А у Павла Алексеевича в привычках даже минутного опоздания на службу не прощать, что уж говорить о такой вольности как несвоевременное возвращение из командировки.
    - О господи! - простонал Иван Данилович. - Вот попал так попал!
    - Не ты первый, не ты последний, - отозвался пан Вотруба философски и без признаков сочувственного участия в голосе. - Я чай, бумажник-то твой и пачпорт сейчас в вагоне трясутся?
    - Трясутся, - уныло кивнул Иван Данилович. - И сотовый там же.
    - Ну, сталбыть, в гостиницу тебе путь заказан.
    - Ох...
    - Ага. Значит, на почту тебе надо.
    - На почту... - эхом повторил Иван Данилович. И тут же: - А... а зачем?
    - Ну дык телеграмму отстучать. Родным и близким покойного.
    Обалдевший от несчастий Иван Данилович уставился на собеседника непонимающим взглядом.
    - Ка... какого покойного?
    Коловрат Степанович засмеялся. Буквально заржал, теряя всякое сходство с паном Вотрубой, смешок у которого был мелкий и в верхнем регистре. А Коловрат Степанович ржал сейчас басовито и безудержно как прапорщик на плацу при виде солдата в бюстгальтере.
    - Это у меня шутка такая, - пояснил он, как следует просмеявшись. - Я чай, полтинник-то найдётся? Ну если нет, я займу, дело такое, я ж понимаю.
    - Вы мне лучше сотовый одолжите на минуту.
    - У нас тут ваша сотовая связь не действует, у нас экология, - покачал головой пан Вотруба. - Телеграмму отбить или переговоры заказать - это пожалуйста.
    И добавил голосом доперестроечной телефонно-телеграфной барышни:
    - Застрял Лехоланске, тэ-че-ка. Срочно вышли тысячу, тэ-че-ка. Твой Котик.
    У Ивана Даниловича голова шла кругом, какие тут шутки! Да и жены, которая называла бы его "Котиком" у него не было. А Агния Сергевна не из тех женщин, что сюсюкают с мужьями, он готов был об заклад побиться. Да и не муж он ей. А теперь уже, кажется, никогда им и не будет.
    - Идём, что ли, - потянул его за рукав Коловрат Степанович. - Свечереет скоро. Да и дождь, смотрю, наподходе.
    И действительно: как-то быстро опускались сумерки. Или потому так казалось, что сентябрьское небо пасмурнело. Сентябрьское небо - оно такое сентябрьское.
    Иван Данилович посмотрел на часы. Часы показывали половину одиннадцатого. Эти очевидно лживые показания никак не вписывались в картину окружающего мира, поскольку ни утра ни столь позднего вечера быть в данный момент не могло.
    - А который теперь час? - поинтересовался он, поднимаясь и вяло следуя за паном Вотрубой. - У меня с часами что-то.
    - Да кто ж его знает, - весело отозвался тот.
    - То есть как это? - недоумевал Иван Данилович.
    - А так. У нас тут ваше время не действует. У нас экология.

2


    Коловрат Степанович шёл споро. Он вообще, кажется, старичок был шустрый и к жизни относящийся без предвзятости. Здоровался со всеми встречными и поперечными, и каждый встречный-поперечный здоровался с паном Вотрубой охотно и, кажется, уважал его.
    Через тесное и пустынное здание вокзала вышли в город. Если можно было назвать городом десяток серых пятиэтажек хрущёвской постройки, сгрудившихся вокруг маленькой площади, утонувшей в невесть откуда взявшемся тумане. Дремали на облучках пара извозчиков. Не видно было ни автобусов, ни другого общественного транспорта. За пятиэтажками, насколько хватало глаза, простирался так называемый частный сектор.
    Было только одно здание - приземистое, без единого окна - расположившееся напротив вокзала по ту сторону площади, которое выбивалось из общей картины своей праздничной зелёной окраской наружности. На белой вывеске над дверью, из которой валил на улицу густой пар, значилось крупными буквами: "БАНЯ". На крыльце, привалясь к одному из столбиков, подпиравших козырёк, стоял мужичок в телогрейке, картузе, зелёных галифе и сафьянном сапоге на одной ноге. На одной потому, что второй у него попросту не было, а висела вместо неё культя до колена. Из приоткрытой двери бани, как уже было сказано, валил густой пар, затапливая небольшую привокзальную площадь, являясь причиной того странного тумана, которому подивился Иван Данилович, выйдя из вокзала.
    - А в баньку? - обратился мужичок напрямую к Ивану Даниловичу, старательно огибая взглядом шествующего впереди пана Вотрубу.
    - Не вздумай, - буркнул Коловрат Степанович своему спутнику, не поворачиваясь.
    Это упреждение было лишним. Ивану Даниловичу и в голову сейчас прийти не могло пойти хлестать себя веником в парилке и кряхтеть, довольно и задорно поминая матушку, в то время, как его поезд, увозящий Агнию Сергевну, на всех парах несётся к родным Бородичам.
    - Успеется, Лукьяныч, - между тем сказал пан Вотруба, несколько, как показалось Ивану Даниловичу, заискивая перед одноногим. И следом свистнул ближнему извозчику: - Эй, любезный, в слободку. Двугривенный даю.
    Они уселись в подкатившую пролётку.
    - А почта-то как же? - напомнил Иван Данилович, заприметив прижавшийся к одной из пятиэтажек давно не беленый скворечник с вывеской "Почтамтъ".
    - Так в слободке же, - отозвался пан. И, проследив направление взгляда своего спутника, добавил: - С почтамта небезопасно.
    "Что за страсти-мордасти, - подумал Иван Данилович. - Что за бред".

3


    Пролётка несла быстро и тряско. Площадь была когда-то давно асфальтирована, но, хотя ни одной машины, кажется, в Лехоланске отродясь не водилось, время и колёса повозок не пощадили его - выбоины наличествовали, и в немалом количестве. Когда же выехали в частный сектор, трясти взялось так, что зуб на зуб не попадал. Говорить в таких условиях было решительно невозможно, поэтому ехали молча. Иван Данилович созерцал изнаночную сторону городка, которая, впрочем, не отличалась разительно от лицевой ни в худшую, ни, тем паче, в лучшую сторону. Узкие улочки были пустынны, не видать было ни собаки, ни кошки, ни даже кур. Лишь вороны сидели тут и там на вётлах и распевали свои заунывные гимны сатане. Мрачновато было, да.
    Извозчик остановил по требованию у домишки с салатовой покраски стенами и кривой надписью чёрной масляной краской прямо по извёстке: "Пошта".
    Коловрат Степанович бросил извозчику монету, блеснувшую серебром, и первым спустился из пролётки. Не успела ещё вторая его нога, расставшись со ступенькой, коснуться земли, как повозка вдруг рванула так, что голова Ивана Даниловича дёрнулась, едва не оторвавшись от шеи, и ударилась затылком о потёртую кожаную спинку с небезопасной силой, от которой перепутавшиеся в неразборчивый клубок мысли ещё долго катались под черепом туда-сюда и ударялись о его стенки, мешая сосредоточиться. В минуту пролётка унеслась от Коловрата Степановича настолько, что Иван Данилович едва расслышал его крик:
    - Ах ты, етит твою! Стой!
    Ямщик, однако, ссутулился на облучке и раз за разом хлестал лошадь, заставляя нестись галопом. Мелькали дома и домишки, пролётка подпрыгивала так, что душа увозимого пассажира готова была, ударившись изнутри, пробить темечко и вознестись в небеса досрочно.
    - Эй, постойте, - окликнул он извозчика, но тут же умолк, потому что едва не прикусил себе язык.
    А ямщик вдруг остановил пролётку, да так резко, что Иван Данилович боднул его в спину и чуть не вылетел из повозки (что было бы для него лучше, надо полагать). Остановившись, извозчик задрал лицо к небу и завыл. Протяжный волчий вой вознёсся навстречу дождю, который упал с неба тонкой паутиной и сразу принялся набирать силу.
    Оглядевшись, плохо соображая, Иван Данилович заметил, что слободка осталась где-то позади, а вокруг толпятся мрачные сосны бора, в который они заехали. Стемнело.
    Неподалёку среди дерев раздался, нарастая, ответный вой и визг, а потом топот многих ног, который стремительно приближался.
    - Эй, послушайте, - Иван Данилович потянул возницу за кушак, которым тот был подвязан. Извозчик резко обернулся, и несчастный седок увидел прямо перед собой жуткое лицо. Оскалившийся желтозубый рот, хищный взгляд единственного глаза, тогда как второй был закрыт бельмом, пена слюны, собравшаяся на губах, нечеловеческая щетина, покрывавшая едва ли не всю эту морду.
    Иван Данилович отпрянул, закричал что было мочи.
    - Да что ж ты так орёшь-то! - сказал ямщик, хватая его за плечо. - Ну! Опять уснул?
    Иван Данилович открыл глаза.
    Пролётка тряслась по кривым улочкам Лехоланского частного сектора. Сидящий рядом Коловрат Степанович тревожно заглядывал в глаза.
    - Ты не спи, - сказал он.
    - Укачало, - промямлил Иван Данилович, с трудом разлепляя веки, слыша, как бухает в груди растревоженное жутким сном сердце.
    - Нельзя тебе спать, - серьёзно сказал пан Вотруба. - Нельзя. Сгинешь.
    - Куда?
    - Я если бы и знал, куда ты сгинул, всё равно туда за тобой не пришёл бы. Жизнь дорога, хоть и стар я уже. Так что не спи.
    "Что за бред!" - снова подумал Иван Данилович.
    А пролётка, дёрнувшись, остановилась у маленького домишки, выкрашенного слегка подзеленёной известью. На углу, прямо по извёстке было намалёвано корявыми буквами, чёрной масляной краской: "Пошта".
    Иван Данилович похолодел. Не дожидаясь, пока Коловрат Степанович сойдёт с пролётки, он подскочил и первым оказался на земле.
    Ямщик повернул к нему лицо. Эта жуткая морда густо заросла щетиной, была она злая и с бельмом на глазу. Второй, здоровый, глаз смотрел неприязненно, почти с ненавистью.
    В следующее мгновение губы возницы дрогнули и ощерились, будто в хищной улыбке.
    Нет, на самом деле, кажется, он не улыбался, он хотел что-то сказать. Голоса его Иван Данилович не услышал, потому что возница произнёс одними губами всего одно слово.
    Что это было за слово Иван Данилович не мог бы сказать с уверенностью - он не умел читать по губам. Ему показалось, что ямщик изобразил слово "Остерегайся".
    В ответ на удивлённо поднятые брови Ивана Даниловича возница едва заметно кивнул головой и недвусмысленно скосил глаза в сторону Коловрата Степановича, который между тем лопотал что-то, извлекая из портмоне двугривенный и вкладывая его вознице в руку.

4


    "Чертовщина какая-то, - думал "отсталец", поднимаясь вслед за своим провожатым на крыльцо "пошты".
    - Странный какой извозчик, - сказал он, когда Коловрат Степанович уже взялся за ручку кособокой двери.
    - Оборотень, - коротко отозвался пан Вотруба, даже не обернувшись.
    - В каком смысле? - опешил Иван Данилович, уловив смутную связь сказанного со своим сновидением.
    - В прямом.
    В тесном помещении почты было жарко натоплено, а печурка в углу продолжала трудиться, с аппетитом пережёвывая недавно, видать, подброшенные поленья.
    - Как всегда, - пробормотал Коловрат Степанович, потянув душный жаркий воздух. - Ну что ты с ней будешь делать.
    "Она" встретила их за дощатой перегородкой - лет тридцати, вся в белом и белая лицом, томная до скорбности и безразличная до полного отсутствия. От неё веяло холодом. Нет, не в метафизическом смысле каком-нибудь, а в самом прямом - как от холодильника, дверцу которого забыли закрыть.
    - В глаза не смотри, - шепнул Коловрат Степанович, пока они приближались к перегородке.
    - Почему? - спросил Иван Данилович, но ответа получить не успел - уже подошли.
    - Здравствуй, Зоюшка, - ласково поздоровался пан Вотруба.
    - Здрасте, - прошелестел Иван Данилович, нелепо изобразив полупоклон.
    Она бросила мимолётный ничего не выразивший взгляд на Коловрата Степановича и перевела глаза на Ивана Даниловича. О боже, что это был за взор! Ведь предупреждал же старик, что не следует встречаться с её очами...
    Смертная тоска - смертная, но такая вместе с тем сладкая - заполонила душу Ивана Даниловича, скрутила её, отжимая всё, чем была она напитана, до последний капли. Захотелось заплакать и умереть тут же. А белая женщина не сводила с него взора, не отпускала его взгляд из омута своих льдяно-голубых очей, пила его чувства, его прошлое, настоящее и будущее вроде и не жадными, но торопливыми какими-то глотками, взахлёб.
    - Зоя! - услышал Иван Данилович повелительный голос своего спутника. - А ну!
    "О нет, нет, не надо! - не подумал даже, а буквально почувствовал сомлевший, как муха, которую высавывает паук, Иван Данилович. - Не мешайте ей, пусть смотрит!"
    Но омут вдруг закрылся, подёрнулся какой-то пеленой, перестал втягивать в себя его душу. Зоя опустила веки. Бледные щёчки её едва заметно порозовели и даже на губах промелькнуло что-то вроде улыбки.
    - Диктуй, - обратился Коловрат Степанович уже к Ивану Даниловичу.
    - Что? - не понял тот, совсем, кажется, забывшись. Ноги его ослабели, он стоял, всем телом навалясь на хлипкую перегородку и смотрел не на пана Вотрубу, а на прекрасную женщину в белом.
    - Телеграмму диктуй. Адрес и всё такое.
    - А-а... Да-да...
    Он попытался сосредоточиться. С минуту-две получалось лишь хмурить брови и копошиться в памяти, пытаясь вспомнить, кому и какую он мог бы послать телеграмму.
    - А ведь у меня нет никого, - произнёс он наконец жалобно и потерянно, и на глазах у него закипели слёзы.
    - Эвона как, - растерялся и Коловрат Степанович. - Так чего ж ты?
    Иван Данилович лишь виновато пожал плечами.
    - Ага... - раздумчиво кивнул пан Вотруба. - Ага, сталбыть...
    - Ну, разве что, женщине одной... - промямлил Иван Данилович, борясь с тошнотворной слабостью. - Но я только имя-отчество её и знаю. Ни адреса, ни фамилии. Да и в поезде она сейчас. Едет.
    - Скажите имя-отчество, - произнесла женщина в белом.
    Голосок, почти неслышный, томный, сорвался с её губ, отлетел, коснулся Ивана Даниловича, прозвучал не в ушах, а где-то в самой голове, словно был у него налажен с Зоей телепатический контакт.
    - Агния Сергеевна, - послушно отвечал он.
    - Какой текст отправлять будете? - прошелестела Зоя. - Поздравительный?
    Да полно, "прошелестела" ли она? Было ли это вообще каким-нибудь звуком? Или это лишь ветер образовался в мозгу Ивана Даниловича, принёс и озвучил ему Зоину мысль?..
    - Нет, - покачал головой он. - Нет, отчего же поздравительный... Это будет... это будет вопль души, да.
    - Вопи, только побыстрей, - негромко, исключительно для Ивана Даниловича ушей, вставил Коловрат Степанович. - Темнеет уже. У нас тут вечера быстрые, не успеешь оглянуться, уж и ... тебя.
    Слово, употреблённое вместо троеточия Иван Данилович как-то не расслышал. То ли было сказано "съели", то ли "утянули", а может, ещё что.
    - Пропадаю Лихоманске, тэ-че-ка, - торопливо изрёк он, глядя на Зою как будто не своим даже взглядом, настолько всё было нарушено, перевёрнуто и смято в душе его. - Люблю, тэ-че-ка. Иван. Молнией, пожалуйста.
    - Отправлено, - тут же отвечала Зоя. - С вас рубль тридцать.
    - От... отравлено, - как ошалевшее от собственной глупости эхо повторил Иван Данилович. - Рубль тридцать...
    Рука его сама собой скользнула в карман и извлекла всегда валявшуюся там мелочь. Бледные пальчики Зои отсчитали от вываленной на прилавок кучки презренного металла требуемую сумму.
    - Всё? - в нетерпении вопросил Коловрат Степанович.
    - Всё, - выдохнула Зоя.
    - Всё, - подтвертдил Иван Данилович, сгребая остатки мелочи обратно в карман.
    Коловрат Степанович тут же, как ребёнка неразумного, взял его за руку и повёл к двери.
    Уже выходя, Иван Данилович обернулся.
    Зоя взглянула ему в глаза. Один только быстрый взгляд, один торопливый глоток - быстрый, почти незаметный - только лёгая рябь прошла по поверхности встревоженной души, только отзвук сладкой боли плюхнулся в неё камешком.

5


    Я тут неподалёку живу, - говорил Коловрат Степанович, ведя Ивана Даниловича по узкой тропке меж двумя плетнями. - Пешком дотопаем. Быстро. Главное, до первой звезды успеть, до луны. Так-то.
    А перед взором Ивана Даниловича всё стояла женщина в белом, за перегородкой. Тонкий профиль в полоборота, взгляд, исполненный тоски и муки вековечной, брови на взлёте, словно в удивлении перед глупостью преходящей жизни поднятые, вздох...
    "... иль это только снится мне? - выплыли откуда-то незабвенные строчки. - Девичий стан, шелками схваченный, в туманном движется окне..."
    - Что, проняло? - усмехнулся пан Вотруба, оглянувшись.
    Видимо, Иван Данилович опять думал вслух.
    - Зоя у нас - главная центробежная сила, - продолжал Коловрат Степанович. - Чёрная дыра, сказать - втянет любую планету в себя или, скажем, корабль для космических путешествий. Не смотри, что она белая вся. Так-то.
    - А телеграмма вправду отправлена? - озвучил Иван Данилович своё сомнение.
    - А куда ж ей деться-то, - удивился его сомнению спутник. - "Молнией" так и отправлено.
    Несмотря ни на что, Ивану Даниловичу стало легче. По крайней мере, теперь хоть один человек знает о переплёте, в который он попал. Но это так, это второстепенно. А первостепенное - это то, что сказано, хоть и на телеграфном бланке, то самое - главное - слово.
    Лениво взлаивала где-то на окраине слободки собака. Редко и по-вечернему приглушённо перекликались петухи. Пахло смородиновым кустом и прудом, притаившимся, видать, неподалёку.
    Вечер и правда был быстрый, смеркалось незаметно и стремительно. Хотелось уже есть, а усталость (особенно после встречи с Зоей) буквально валила с ног, так что Иван Данилович то и дело норовил запутаться в крапиве или завалиться в лопухи под плетнём и уснуть, чего ему больше всего и хотелось.
    - Какая она необыкновенная женщина, - поделился он впечатлением и чтобы разговором разогнать сонный морок.
    - Почтмейстер-то наша? - подхватил Коловрат Степанович. - Это да, необыкновенная. А тут, знаешь, обыкновенных-то - раз, два и обчёлся. До дому доберёмся, я тебе всё обскажу в подробностях. Главное - добраться. Так-то. У меня прообитаешься покуда; у меня спокойно, и под приглядом будешь... А ты, смотрю, совсем снулый уже, - обернулся он, бросив острый взгляд на Ивана Даниловича. - Ты держись, парень, держись. Потом выспишься.
    Иван Данилович не стал спрашивать, когда наступит это "потом" - не в конце ли короткой жизни его, которой вот-вот положит кто-то предел.
    Хоть и сказал Коловрат Степанович, что идти недалеко, а к дому его добрались уже с темнотой почти. Была уже и звезда на небе первая, и месяц показал свою старчески согбенную спину, а ничего, однако, не случилось.
    Лязгнул навесной замок, пан Вотруба распахнул скрипучую дверь, кивнул Ивану Даниловичу: давай, заходи.
    Пахло в доме неуютно: пустотой пахло, неубранностью и застарелым табачным перегаром. Когда загорелась тусклая лампочка без абажура, увидел Иван Данилович, что убранство, а лучше сказать - обстановка, проста до полной непритязательности. Вдоль одной стены единственной небольшой комнаты дремал диван-развалюха доперестроечного образца. Примостился у другой стены стол с тремя задвинутыми под него табуретами. В углу поскрипывал шкаф-пенал с хронически и неизлечимо провисшими дверцами, рядом посапывал холодильник "Саратов". Вот, собственно, и всё, если не считать небольшого комода в другом углу.
    Несколько оживлял простую и непрезентабельную внешность этого, по всему видать, холостяцкого жилища лишь суровый портрет Дзержинского, висевший над столом.
    - Вот так и живём, - перехватил Коловрат Степанович сочувственный взгляд своего гостя. - Скромно живём, но - живём зато. Сейчас поесть чего-нибудь сообразим. Тебя как зовут-то?
    Иван Данилович представился. Пан Вотруба проскрипел половицами к окну, выглянул на секунду, тщательно задёрнул плотные коричневые шторы, постоял, будто прислушиваясь. Потом кивнул Ивану Даниловичу - садись, чего стоишь столбом - и принялся открывать дверцы пенала, шуршать пакетами да бряцать посудой.
    Вскоре на плитке в две конфорки, что стояла тут же, на столе, шкворчала яичница из шести яиц с яркими оранжевыми желтками. Нарезан был пухлый деревенский хлеб, запах от которого шёл на всю комнатушку. Зазеленели враз запотевшими боками огурцы, стыдливо закраснелись помидоры (не синие, слава богу! - отметил про себя Иван Данилович), рядом свисали с большого блюда зелёные луковые перья. В центре стола, посреди этого скромного неизобилия, встала бутылка "Русской".
    Вооружась алюминиевыми вилками, уселись. Сорвана была головка с "Русской"; уверенной и, по всему видать привычной, рукой Коловрата Степановича налито по сто. Чокнулись слегка и опрокинули.
    Чувствуя, как проскользила по пищеводу в пустой желудок горячая змейка, Иван Данилович подумал: "Сомлею же..."
    И сомлел. Непривычный он был к крепко выделанным напиткам. Не сразу, конечно, сомлел - первый удар "Русской" был скор, но не силён пока.
    Захрустели огурцами, принялись дуть на неуспокоившуюся ещё глазунью, осторожно и зябко подхватывали зубами, заедали лучком, стряхивая с него влагу.
    - У меня тебе спокойно будет, - заговорил Коловрат Степанович после того, как утолили первый голод и налили по второй. - Не то чтобы совсем прям уютно, конечно - уютно у нас приезжим не бывает, - но всё ж таки. Ты, главное, запомни мой несложный инструктаж: ночью не вставать, из дому не выходить, в окно не выглядывать, если звать будут - не отзываться.
    - Кто? - вопросил Иван Данилович, пытаясь сконцентрировать расплывающийся взгляд на лице хозяина.
    - А хоть кто, - отвечал тот, хрупая огурцом. - Хоть та же Зоя, хоть Лукьяныч с веником придёт в баньку зазывать. Баня - это вообще, баня - это самое гиблое место у нас для постороннего-то.
    - А что, и вправду может прийти? - недоверчиво спросил Иван Данилович.
    - Лукьяныч-то? Может, пёс старый.
    - Да нет, Зоя.
    - А-а... Зойка-то как пить дать явится. Я ж видел, что ты ей понравился. Вкусная у тебя душа, видать.
    - Как-то странно всё... Я, конечно, как всякий здравомыслящий современный человек, не верю во всякие там... Но с другой стороны... Я ведь даже почувствовал что-то, если хотите знать.
    - Не хочу, - помотал головой Коловрат Степанович и, под действием "Русской" входя в фамильярное расположение, добавил: - Я тебе, дураку, говорил в зенки ей не глядеть. А ты чего? Ты, паря, не имеешь права так халатно относиться к своей, можно сказать, в расцвете лет жизни. Город у нас особый - режимный, можно сказать, город, закрытый. Город особого значения... Хотя, - поправился пан Вотруба, пораздумав, - сейчас уже, может, и не закрытый. В том-то и ужас его и смертельно опасное для страны значение.
    - Не понимаю, - посмотрел на него вопросительно Иван Данилович.
    - А чего тут непонятного. Ты, друг ситный, попал в самый, можно сказать, центр пространственно-временной дыры, в самый, можно сказать, анус вселенной. Тута, если тебе по-научному объяснить, сходятся всякие там магнитные линии и полюса двух миров.
    - Каких это? - резонно вопросил Иван Данилович, начиная думать, что хозяина понесло куда-то не в ту степь.
    - А таких это. Этого и - того.
    - Не понял.
    - А чего непонятного, - усмехнулся Коловрат Степанович, разливая по третьей. - Да ты ешь, ешь, закусывай, а то поплывёшь.
    - Уже плыву.
    - А-а, ну эт ничего. Это в твоём положении даже и лучше, что плывёшь. Шансы увеличиваются.
    - Каких миров-то? - настойчиво напомнил Иван Данилович.
    - Нашего и... ихнего, - это своё пояснение пан Вотруба сделал, понизив голос и изобразив рукой жест - как бы подвешивая себя в невидимой петле к незримой перекладине. И добавил для ясности: - Загробно-потустороннего.
    - Опять не понял, - качнул головой Иван Данилович. Это он не из пьяного упрямства так говорил, нет - он и в самом деле не понимал.
    - Экой ты непонятливой, - Коловрат Степанович досадливо хлопнул себя по колену, поднял стопарик, предлагая чокнуться. Чокнулись.
    - Тут, паря, понимаешь какое дело, - заговорил хозяин, опрокинув в себя "Русскую" и подбирая вилкой остатки яичницы, - через то место, где стояла Лампада, испокон веку, оказывается, проходил полюс, только никто об этом тогда ещё не знал. Если бы не большевички с революцией, так и не узнали бы, может, никогда.
    - А какая лампада? - воспользовался Иван Данилович образовавшейся в речи паузой.
    - Название такое - Лампада. Так в дореволюционной России звалась эта станция, что теперь город Лехоланск. И волею судеб, или бога с дьяволом, пролёг через это место, как бы тебе сказать, чтобы понятней было, тектонический разлом между двумя, сталбыть, мирами - двумя измерениями. По сю сторону, сталбыть, мы с тобой сидим водку пьянствуем и разговор ведём, а по ту - они так же сидят, кровушку человеческую прихлёбывают да соображают, как бы им всё наше измерение заполонить. Тут, можно сказать, пролегла линия фронта.
    - Они - это кто? - улыбнулся Иван Данилович фантазии пана Вотрубы.
    - А ты не лыбься, - посуровел тот. - Ты давай не лыбься мне тут, как кот Матроскин на кильку в томате. Я с тебя сейчас эту спесь-то улыбчивую собью. Я как начну рассказывать, так ты слезьми умоешься и проклянёшь тот поезд, который тебя сюда привёз.
    - Ну-ну, - пьяно подначил Иван Данилович, не переставая улыбаться. - А давайте, расскажите!
    Между тем, в животе его, несмотря даже не водку, что в нём плескалась и горячила, стало как-то зябко и неуютно.
    Коловрат Степанович посмотрел на него долгим оценивающим взглядом. Потом сходил к холодильнику, вернулся с новой запотевшей белоглавой бутылкой, распочал и разлил по сто, а уж только после того как выпили, принялся неспешно рассказывать. Примерно вот так.

6


    Давно когда-то, ещё до революции, проглотившей царскую Россию, была на месте нашего Лехоланска станция, и звалась она - Лампада. Не знаю, откуда такое название. Наверное потому оно такое, что был здесь тогда женский монастырь, а деревушка, что росла рядом, занималась исключительно выделкой лампадного масла, и даже заводик какой-никакой, кажется, был.
    Ничего особо примечательного ни в деревне Лампаде, ни в монастыре святой мученицы Пелагии не было до самого семнадцатого года, когда большевистская скверна утопила Россию в крови.
    Добрались большевички до Лампады - пришли продразвёрстки, раскулачивание, матросня, рабоче-крестьянское быдло да комиссар Голытьба с ними. Первым делом они, конечно, срыли монастырь. Сначала, однако, с сёстрами наигрались вволю, а потом уж и срыли. Говорят, вопли девичьи в монастыре не утихали неделю. Уж как только, говорят, комиссар Георгий Голытьба, по прежним временам известный в узких воровских кругах как Жора Протезист, со своими полупьяными матросами ни издевался над девами - так, говорят, что потом хоть весь монастырь скопом причисляй к лику святых мучеников. Так-то.
    Там, где монастырь стоял и по сю пору ночами лучше не появляться, если не хочешь до времени стариком стать или с ума спятить - такие, говорят, там вопли стоят, такая скорбь кругом разлита, что человеку там находиться и остаться в добром здравии никак невозможно. Ага.
    А была, надо сказать, в том монастыре, в должности истопницы состоящая сестра Агнесса. Её так и звали все кругом - сестра Агнесса Истопница. По-своему странная это была дева; кажется, это она держала в руках всю обитель, а не настоятельница мать Евдокия. Она да две сестры - Анна и Фотина, что в грешной своей земной жизни звались сёстрами Ворониными, Анькой да Светкой. Ушлые эти сестрёнки до пострига вели жизнь безалаберную, распутную и нечестивую - якшались не только с мужичками, но и с потусторонними силами. В монастыре-то они сразу спутались с сестрой Агнессой, которая, говорят, прямиком с того света явилась, из того измерения стало быть, из-за Смородины реки. Тогда-то ни про Смородину, ни про излом никто понятия не имел - это уж потом только всё стало ясно, но я, чтобы вперёд не забегать и не прыгать туды-сюды, что блоха по собаке, буду сказывать ладом да порядком.
    Три эти дьяволицы, сёстры Воронины да Агнесса Истопница, нашли друг друга, поделились, что называется, опытом, а поскольку ни в бога ни в его святых они, понятное дело, никогда не верили, а лишь спасались в монастыре от воздаяния за грехи свои, то и организовали тайное, сказать, общество. Сестра Агнесса стала его головой, а Воронины - руками, правой да левой. До поры до времени никак они особо не проявлялись, если не считать того, что захапали в монастыре власть в свои загребущие руки. Колдовали потихоньку, служили дьяволу, пели всякие бесовские песни по ночам да склоняли сестёр к мерзостям безбожия. Многих, надо сказать, склонили, совратили и лишили спасения. Так-то.
    Рассказывают, что когда Агнессу матросня поволокла вешать (а до того она прошла человек через тридцать, если не сказать больше), она возьми да запой. Что она пела, я тебе передавать не буду, поскольку слова эти нормальным людям вроде нас с тобой не только произносить, а и слышать нельзя. Сейчас в определённых средах эта песня известна как восьмой хорал Агнессы Истомницы, но даже те, кому хорал этот известен, не всегда решатся его спеть, ибо чревато.
    В общем, запела она. А сестрёнки Воронины, которые в ту минуту как раз служили наковальней под рабоче-крестьянским молотом, подхватили.
    Тут и началось. Безумие шибануло по и без того не шибко здравым рабоче-крестьянским и матросским головам, враз разжижило мозги и сковырнуло души, у кого они были. Кто сразу не уснул или не помер, те, сойдя с умов своих, устроили резню. Палили друг в друга да резали почём зря, так что кровища текла рекой. А тут ещё те сёстры, которых эти бесовки уже успели охмурить и в секту свою вовлечь, хорал подхватили. Пели так, что стены трескались, в деревнях молоко скисало; обезумевшие коровы убегали в леса и там терзали волков; в Лампаде бабы вешались одна за другой, а мужики отрезали себе всё, до чего руки дотянулись, а потом шли топиться. В общем, кончилось тем, что истомлённая хоралом матросня самоуничтожилась. Тем бы дело и завершилось, да только на ту пору комиссар Голытьба - он же Жора Протезист - с отрядом матросни был в Чумуртаевке с продразвёрсткой и раскулачиванием недораскулаченных. И уже аккурат когда последние рабочий да крестьянин перегрызали друг другу горло, он и вернулся в Лампаду. Соображал Жора по-воровски быстро. Развернули "максима", хлопнули по сёстрам залп, положили всех. Осталась только Агнесса да старшая из сестёр Ворониных - Анна. Им Голытьба велел рты закляпить, чтобы уж не пели. Сестре Агнессе-то потом язык отрезали, но это уж потом. Взяв с них слово, что больше рта не разинут, чтобы запеть и не будут смущать рабоче-крестьянские души, Жора раскляпил дьяволиц и поговорил с ними по душам. В результате того разговора были они привлечены на сторону революции, а вскоре после того приняты в партию большевиков и до конца дней своих Анна Воронина была пламенной революционеркой, апологетом социалистического строительства. С Агнессой не задалось - всё ж таки не нашего света была она человек (человек ли?). Её сначала посадили (тюрьма тогда аккурат в бане размещалась), потом язык отрезали, после того как она пыталась стражу совратить и уйти, а потом однажды и порешили - поставили, сталбыть, к стенке. Так-то.
    Порешить-то порешили, да только разве ж дьявола убьёшь. Стали с тех пор замечать в Лампаде разные аномальные явления. Люди стали пропадать. То есть вот не в буквальном смысле (хотя, и в буквальном - тоже пропадали), а так что уснул человек и - не проснулся. Никогда больше. Вроде как и живой он, лежит у себя на печи да дрыхнет, а ничего с ним сделать невозможно, никак не разбудить его. Понятно, что во всём была виновата Агнесса да те убиенные сёстры, что входили в ейную, сказать, когорту. Народ переделал Истопницу в Истомницу и боялся её пуще огня; было чем непослушных детей пугать опять же.
    В бане, кстати, с тех пор образовался переход между мирами. Это Агнесса, понятное дело, наколдовала за время своей отсидки. Стала эта баня той самой дырой, сквозь которую принялись ходить все кому не лень и в ту сторону и в эту. Попёрла в Лампаду нечисть, стали твориться вещи самые ужасные и простым человеческим умом не постижимые.
    Жители окрестных деревень, как то Богославской, Чумуртаевки, Киселёвки и Остапкино, прозывали теперь станцию Лампада не иначе как Лихоманкой. А когда советская власть дала Лампаде статус города, то и название новоиспечённый городишко как-то так сам собой получил - Лихоманск.
    Время шло, минули революция и гражданская, отшумел НЭП, всепобеждающая пролетарская борьба перешла в тихое и мирное строительство коммунизма. Вот потом уж, во времена хрущовской оттепели, слухи о Лихоманске дошли до самого верху партии и правительства.
    Тогда стали съезжаться в город разные странные личности, которые всё высправшивали, выведывали и вынюхивали. Оказалось, что нечистая сила, расплодившаяся меж тем в городе, может быть не только объектом для изучения всяких невозможных в природе явлений, но и оружием в борьбе с империалистической военщиной. Лихоманском занялись вплотную. Появились теперь уже люди в белых халатах и всякие учёные умы; построили лабораторию, огородили баню, Лихоманск сделали закрытым городом. Неприметных личностей, особо не афишировавших свой социальный и трудовой статус, стало немногим меньше, чем банального населения. И хоть их за версту было видно, что это кагэбэшники, но простые граждане не возражали и вообще виду не подавали, что в их счастливой советской жизни что-то изменилось. Майор МВД Георгий Голытьба стал начальником райотдела милиции. Анна Воронина вошла старшим научным сотрудником в штат секретного НИИ "ЛиАЗ"... ЛиАЗ, да, а что ты думаешь. Думаешь, это автобус такой? Автобус, друг ситный, - это прикрытие, его уж потом выдумали, чтобы засекретить засветившийся в бумагах, всяких там приказах и постановлениях, подлинный ЛиАЗ - Лихоманскую Аномальную Зону. Так-то. Тогда же, чуть позже, Лихоманск переделали в Лехоланск, что отвечало и курсу партии на изжитие старых суеверий и целям всё той же секретности.
    Вот, сталбыть. Время шло. Минула эпоха застоя, пришла перестройка, ети её, и принесла с собой развал. НИИ прикрыли, исследования все свернули, учёные разъехались вроде, но все, кто съехал, как-то быстро-быстро перемёрли по разным, не зависящим от них, причинам. Личный состав гэбистов разогнали. На том история города Лехоланска официально и закончилась. А неофициальная - Лихоманска - продолжается и по сей день.
    В общем научно-исследовательские наработки по контакту и использованию в мирных целях нездешних сил, как и прочие благие начинания советской эпохи, новая власть благополучно профукала. А ведь Лехоланск, можно сказать, был первым и единственным мировым центром по изучению и разведению нечисти, который работал, так сказать, непосредственно с живым материалом. Так-то.

7


    - А вам-то откуда всё это известно? - недоверчиво и подозрительно спросил Иван Данилович, поглядывая на собеседника с лукавой хитрецой, едва тот замолчал и потянул в рот помидор. - Будь это всё так, секретность обеспечивалась бы по высшему разряду.
    Коловрат Степанович не торопясь отложил надкушенный кровоточащий томат, разлил ещё по одной, вздохнул, крякнул и вдруг поднялся во фрунт. Надев снятую с гвоздя видавшую виды кепку, лихо приложил ладонь к козырьку, отдавая честь строгому портрету Феликса Эдмундовича над столом.
    - Майор ка-гэ-бэ Коловрат Дубинин! - по-военному чётко представился он. - Зам начальника особого отдела города Лехоланска по надзору в области паранаучных исследований.
    И добавил, снимая кепку и садясь на место:
    - Так-то.
    Небрежно замахнув стопку горькой, потянулся к начатому помидору, вздохнул:
    - Эх, такую страну про..!
    Иван Данилович, надо признаться, был слегка огорошен. С одной стороны, верить странному пьяному рассказу Коловрата Дубинина он ни разу не собирался. С другой - глаза почтмейстера Зои возникли перед ним и жадно заглянули в душу, прозвучал в ушах волчий вой ямщика. По спине против воли побежал озноб.
    - Одноногого у баньки видал же?.. - продолжал меж тем Вотруба. - Полковник бывший. Начальником моим был. А я, сталбыть, - его замом. Так-то. Только переметнулся полковник; он теперь - по другую сторону баррикад.
    - Ну так и как же он сейчас на самом деле называется? - вопросил Иван Данилович.
    - Оборотень в погонах, как же ещё, - не понял майор.
    - Да нет, я про город. Официальное название у него какое?
    Коловрат Дубинин опрокинул в себя остатки водки, протяжно посмотрел гостю в глаза.
    - Да кто его знает, - ответил тихо. - Скажу только, что ни на одной карте мира, ни в каком масштабе, не найдёшь ты ни Лехоланска, ни Лихоманска, ни Лампады. Так-то. И билет до сюды никто тебе не продаст, ибо нет такого конечного пункта ни у одного железнодорожника.
    - Но поезда-то здесь останавливаются же, - извлёк Иван Данилович козыря.
    - Это ещё бабка надвое сказала, - возразил пан Вотруба.
    - Хм... Ну предположим, меня сюда ветром надуло. Но почта же есть. Значит, письма с других концов нашей необъятной родины в Лехоланск приходят.
    Коловрат Степанович, кажется, был готов даже к столь убийственно вескому аргументу.
    - Нет, - просто ответил он.
    - А зачем тогда почта?
    - А нет никакой почты. Видимость одна. Ловушка.
    - Не понимаю, - покачал головой Иван Данилович. Думал сказать что-нибудь вроде "Чушь какая!" или "Что за бред!", но удержался. Всё-таки, слишком много он уже увидел и почувствовал, чтобы вот так за здорово живёшь заподозрить майора Дубинина в голимом вранье.
    - А тот возница, что вёз нас от вокзала, помните? - прищурился он. - Вы сказали, оборотень.
    - Оборотень и есть. В погонах. Переметнулся на ту сторону, как и Лукьяныч, а когда-то тоже был из наших. Так-то.
    - И как же вы здесь живёте? В смысле, простые люди.
    - Да так и живём, - нахмурился майор. - Выживаем. Человек ведь ко всему приспосабливается. А потом, Иван, простых людей тут - грош да шиш. Немногие умудрились выжить. Но уж кто выжил, те - настоящие тёртые калачи. А другие тоже перебежчиками стали, перешли на сторону тёмных сил. Или представляют собой пятую колонну.
    - Отчего же вы не уедете из этого гиблого места?
    - Многие пытались, - усмехнулся Коловрат Степанович. - Да только некуда деваться с подводной лодки. Оставь, как говорится, надежду, всяк сюда попавший. Так-то.
    - А я как же? - опешил Иван Данилович. - Я что же, тоже не..?
    - Спокойно, - майор потрепал его по плечу. - Спокойно, парень.
    Он разлил по последней, выпил. Потом неуверенно и шатко поднялся.
    - Спать будем ложиться, Ванюша, - сказал, глядя с нетрезвой вязкостью. - Утро, как говорится, вечера мудрёнее. Так-то.
    - Мудренее, - поправил Иван Данилович, морщась после проглоченного стопарика.
    - А это у кого как, - с усмешкой возразил Коловрат Дубинин. - Где мудренее, а у нас, в Лихоманске, - мудрёнее. Пойду, принесу тебе головной убор. Ляжешь на диване, а я в сенках устроюсь, в чулане.
    - Мне не нужен убор, - замотал головой Иван Данилович. - Я так сплю.
    - Нужен, Ваня, нужен, - отрезал майор. - Так ты будешь у себя дома спать, а здеся...
    Он вышел в сени, долго рылся в кладовой. Вернулся с пыльным мотоциклетным шлемом в руках.
    - Вот, Ванюша. Ещё с тех времён остался. Когда-то я без него вообще никуда - ни на службу, ни спать. Да и сейчас, случается, надеваю - то по необходимости, то из ностальгических соображений.
    - Я ж не мотоциклист, - попытался улыбнуться Иван Данилович. - Не рокер.
    - Я тоже, - пожал плечами пан Вотруба. - Да ты не смущайся, это не просто шлем. Это - подавитель синего шума.
    - Какого шума?
    - Синего, Иван. В спектре пси-энергетического поля, как выяснили лихоманские учёные ещё в лето одна тысяча девятьсот семьдесят второе, преобладает синий цвет - так и назвали эту гадость синим шумом. И лучшей защитой от него пока остаётся вот эта бандура; а других-то уже и не будет, похоже. Когда, может, петух в задницу клюнет, когда поползёт из Лихоманска по всей России тьма тьмущая, тогда зашевелятся учёные лбы, кинутся велосипед изобретать... Да оно и пусть, лишь бы поздно тогда не было.
    Майор Дубинин смахнул со шлема пыль подошёл к Ивану Даниловичу, протянул.
    - Надёвай, парень. Немного тяжеловат, но это, я чай, не сильно большая плата за жизнь, а, Вань? Зато спать будешь спокойно и проснёшься почти наверняка.
    - Почти?
    - У нас в Лихоманске, Иван, гарантий никто никаких не даёт - не принято. Так-то. Надёвай.
    Иван Данилович представил себя спящим в этой прокуренной комнатушке, на советского образца диване-развалюхе, в старом мотоциклетном шлеме, и ему стало жутко и смешно.
    Тем не менее, он принял из рук майора шлем, заглянул внутрь.
    Этот странноватый, тяжёлый головной убор и правда выглядел не совсем обычным: кожаная дутая подкладка была, кажется, начинена какими-то приборами. В прорехи на потёртом изношенном шёлке изнанки проглядывала мелкая и тонкая золотая (или золочёная) паутинка. Наушники были такими большими, что доставали, наверное, до самых ключиц, и в них тоже чувствовалась электронная начинка. Защитное стекло, опускавшееся на лицо, было, кажется совсем не стеклом, но его прозрачности это не отменяло.
    Коловрат Степанович нажал кнопку под левым наушником и в налобной части шлема замерцала фиолетовым огоньком лампочка.
    - Отражатель, - пояснил майор Дубинин. - Сглаз отводит.
    - Ух ты! - Иван Данилович постарался скрыть иронию (и даже издёвку) в голосе, но ему это, наверное, не очень удалось, потому что майор покривился и посмотрел на него критически.
    - Нет, - сказал он, - ты конечно можешь ложиться в чём мать родила, если тебя что-то смущает. Только если проснёшься не здесь, а в парилке или за Смородиной, то шибко не удивляйся и громко не кричи.
    Иван Данилович смущённо напялил шлем.
    - Ну как? - спросил он.
    Майор кивнул и опустил защитный экран.
    - Вот теперь - то, что надо.

8


    Лежать можно было лишь на спине, а любое другое положение причиняло не только неудобства, но даже и боль. Поношенная подкладка шлема с годами утратила упругость и уже не могла скрыть своей начинки: то там, то здесь впивался в череп острый угол какой-нибудь микросхемы, или давил пупырышек конденсатора, или беспокоил жёсткий проводок. А ещё шлем иногда подёргивал током - не сильно, лёгким покалыванием, но сон таки разгонял. Каждую секунду слабые фиолетовые сполохи озаряли часть комнаты со стоящим у стены диваном - это лампочка во лбу отводила сглаз.
    Иван Данилович долго сносил все перечисленные неудобства и в конце концов пришёл к выводу, что если его организму нужен оздоравливающий бодрящий сон, то эту "бандуру" нужно снимать.
    Ночь за окном стояла непроглядная. Горбатый месяц, который выполз на небо с вечера, теперь скрывался за устлавшими горние выси тучами. Поднялся ветер, теребил и безбожно рвал начавший уже желтеть тополь за окном. Хлестал, кажется, дождь, но точно Иван Данилович сказать не мог, потому что шлем плотно облегал уши, отсеивал множество звуков. Даже сверчка, который наверняка пел сейчас где-нибудь в подполе, - отсеивал. А сверчка Иван Данилович любил слушать. И засыпается под незатейливую игру этого прямокрылого насекомого уютно и сладко - это он из детства хорошо помнил.
    И руки Ивана Даниловича сами собой поднялись и принялись расстёгивать ремешок, который майор Дубинин с отеческой заботой затянул у него под подбородком.
    Было минутное колебание; было, было ощущение того, что делает он что-то неправильное, о чём потом пожалеет, но оно не остановило.
    Едва жаркий шлем перестал сжимать голову и томить её громоздкой тяжестью, как настало время пожалеть о содеянном. Сверчка слышно не было. Зато стало слыхать множестве других звуков.
    Завывал ветер. Причём очень характерно завывал, не как ветер, даже и ураганный, в его родных Бородичах. Этот невыносимый вой был сродни жуткой какофонии, в которой смешались детские рыдания, волчий вой, пение русалок, предсмертный вопль четвертуемого, визг и хрюканье стада свиней, в которых вселились бесы.
    Лупил дождь, да. Он отбивал на оконном стекле такую оглушительную дробь, словно стоял на улице обезумевший барабанщик и молотил по стеклу палочками. Страшно было даже представить, что произойдёт, когда этому сумасшедшему наконец-то удастся разбить окно.
    Через чернёный защитный плексиглас шлема темнота в комнате виделась обычной однообразной темнотой. Однако теперь, когда ничто не искажало видимость, оказалось, что темнота и не темнота вовсе, а - тьма, и она совсем не так однообразна и безобидна. Бывает темнота уютная: это когда ты лежишь в кровати у себя дома, слушаешь шелест дождя в листве, ощущаешь тёплую тяжесть пристроившегося в ногах кота, вдыхаешь едва уловимый аромат чистого белья и озона, залетающего в форточку, и грезишь, понимая, что вот-вот провалишься в сон.
    Но здесь всё было совсем иначе. Тьма была живая. Она пучилась и сгущалась в одном месте - где-то возле холодильника, который уже не сопел сонно, как давеча, а глухо рычал, хрипел и дёргался. Она рассеивалась в другом месте - у комода - и тянулась чёрными сгустками-щупальцами к портрету Дзержинского, в железном волевом лице которого теперь читались не уверенное спокойствие и суровая принципиальность старого чекиста, а притихшее ожидание и подспудный страх. Дотянувшись, тьма душила портрет, сгущалась, скрывала его от глаз, размазывала по стене безобразной кляксой.
    Этого можно было не видеть, стоило только закрыть глаза. Но с закрытыми глазами стало ещё страшней: а вдруг тьма уже тянет свои щупальца к его, Ивана Даниловича, лицу!
    Вдобавок ко всему, лампочка, ежесекундно моргавшая в лобовой части шлема, который он положил рядом, добавляла к этой жуткой картине свою мистическую фиолетовую ноту. Слабый свет её рассеивался как-то странно: не равномерно, а - участками, проникая дальше там, где тьма, судя по всему, была не столь плотной.
    Иван Данилович нащупал левый наушник и нашёл кнопку. Но кнопок оказалось три, и которую из них надо нажать, он не знал. А нажать ошибочно было страшно - ведь ему не были досконально известны все свойства этого изделия советского научпрома - мало ли... Так что лампочка продолжала отводить неведомый сглаз.
    И отвела бы, наверняка бы отвела, если бы не снял Иван Данилович шлем...
    Когда в окно постучали, он как раз только-только начал задрёмывать.
    Услышав этот тихий стук, Иван Данилович подскочил в кровати. Первой мыслью было, что это чудит дождь. Однако, дождь стучал совсем не так размеренно и целеустремлённо - порывы ветра то и дело превращали его стук то в пулемётную дробь "максима" из которого Жора Голытьба поливал сестёр во Христе, то в залповый огонь целой батареи, то в беспорядочную стрельбу где-то в отдалении, как бы за линией фронта. Но вот этот стук несомненно предназначался конкретно ушам Ивана Даниловича и нёс в себе ритмически оформленное послание: тук-тук... тук-тук-тук... тук-тук. Никаких реминисценций к какому-то конкретному произведению масскульта Иван Данилович не уловил, но не это его сейчас обеспокоило и даже напугало. Тревожило его невыносимое чувство, что настоящие неприятности ещё только-только начинаются.
    - Кто там? - произнёс он.
    Глупо конечно. Кто услышит его в том тарараме, который устроил дождь, а тем более - стоя на улице.
    Выждав минуту - не повторится ли стук - Иван Данилович опустил ноги с кровати. Ступни коснулись холодного, давно не крашенного, пола с таким ощущением, будто это был не пол в холостяцком жилище майора Дубинина, а море разливанное. Показалось даже, что кто-то - может быть, русалка - коснулась пятки своим холодным хвостом или иной частью тела. Иван Данилович невольно отдёрнул ноги, забравшись обратно на кровать.
    Тогда стук повторился. В том же ритме и тональности, только разве что звучал он чуть более нетерпеливо, и появились в нём какие-то металлические нотки.
    Иван Данилович решительно опустил с кровати ноги и встал...
    "Шлем! - подумал он, медленно опускаясь на дно омута. - Шлем-то на кровати остался..."
    Холодная жидкость оглушила; сразу перехватило дыхание (и слава богу, а то захлебнулся бы), холодом свело весь организм да так, что моментально пропало всякое желание и возможность бороться за свою жизнь. Тем не менее, Иван Даинилович принялся сколько было мочи дрыгать ногами и загребать руками плотную непроглядную воду, хотя бы затем, чтобы не замёрзнуть досмерти, прежде чем окончательно утонет. Плавал он всегда плохо, если можно назвать плаванием те жалкие детские попытки потрепыхаться в маленькой шустрой Гривке, которые неизменно заканчивались откашливанием попавшей в дыхательное горло воды.
    Трепыхания Ивана Даниловича ему совсем не помогли, и он медленно, но верно шёл ко дну. Шёл действительно очень медленно, плавно. Потому что вода (от холода, может быть) была густой и плотной, так что сколько-нибудь активное движение сделать в ней было решительно невозможно.
    Опустившись на дно и чувствуя, что воздух в лёгких выгорит скоро весь, Иван Данилович усиленно двинулся вперёд. Жидкость, в которой приходилось шагать, препятствовала каждому движению так, словно это было растительное масло, а не вода.
    По тому, как проскальзывали ноги, Иван Данилович определил, что пол, или то, что было вместо него, идёт на подъём, как подобие пандуса. Или сточного желоба.
    Шёл и грёб Иван Данилович бесконечно долго. Так долго, что готов был уже сдаться и вдохнуть полные лёгкие этой ледяной воды. И уже почти сделал это, когда почувствовал, что идти стало чуть легче. Легче... и ещё чуть легче... и ещё...
    Наконец, свежий холодный воздух был захвачен перекошенным ртом, со всхлипом, стоном и почти потерей сознания. Широко открывшиеся глаза увидели действительно сточный желоб, широкий, спускавшийся под небольшим углом откуда-то сверху, из люка, проделанного далеко впереди в грязном и почему-то деревянном потолке. Из того же люка падал неяркий свет, который позволял Ивану Даниловичу осмотреться и составить представление о том, куда его угораздило провалиться...
    Осмотревшись, он закричал - во весь голос, с надрывом, с ужасом. И едва закричал, появилась надежда, что вот-вот он проснётся, как тогда, в пролётке, и что добродушный голос майора Дубинина скажет сейчас: "Да чего ж ты так орёшь-то!"
    Но никто ничего не сказал; майор Дубинин в это время спокойно спал, наверное, в своём чулане, а вопль Ивана Даниловича одиноко и глухо завис в тесном пространстве между деревянным потолком и рекой крови.
    Да, та ледяная вязкая жидкость, в которую он провалился, была кровью. И запах от неё шёл тяжёлый, металлический, кровавый. И руки, поднесённые к лицу, были все в крови, и брюки, и рубаха...
    Кровь неторопливо стекала по желобу из люка и образовывала целый кубический пруд под полом комнаты майора Дубинина. Возможно, в этом цементном или земляном мешке, был сток, но он засорился, поэтому кровь не уходила или уходила непропорционально медленно. Но сток обязан быть, иначе такое количество крови уже давно затопило бы дом Коловрата Степановича.
    Впрочем, она, видимо, уже начала подтапливать, ведь когда Иван Данилович в первый раз опустил ноги на пол, пятки коснулись ледяной жидкости...
    Немного утешала Ивана Даниловича мысль, что он спит, потому что на самом деле ничего такого не бывает и быть не может.
    На всякий случай он крикнул ещё раз, ущипнул себя, побился (до боли) кулаком в каменную кладку стены, внутри которой шёл желоб - в общем, выполнил весь традиционный ритуал человека не верящего, что всё происходит с ним на самом деле, а не во сне.
    Ничего не помогло.
    Иван Данилович очевидно не спал.
    Тогда он, дрожа от холода и страха, пошёл вперёд.
    Ноги его не держались на скользкой поверхности желоба. В конце концов он упал на руки и дальше пробирался уже на четвереньках, отчаянно цепляясь за скользкий желоб ногтями и сбивая колени.
    Экологически чистое лихоманское время остановилось, кажется, и молча, с иронической усмешкой, наблюдало барахтанье Ивана Даниловича. А может быть, оно вообще никогда не шло, это местное время. И было ли оно?
    Так минуло не меньше часа, прежде чем Ивану Даниловичу удалось таки добраться до люка - единственного, кажется, выхода из того ужасного положения, в которое он попал. Он судорожно схватился за скользкий жестяной край, не обращая внимания на острые заусенцы, моментально изрезавшие несколько пальцев, и подтянулся, боязливо просовывая голову в люк. Он ожидал, что по законам жанра увидит сейчас истерзанные кровоточащие тела дев, сестёр во Христе, увидит и вора в законе, а по совместительству комиссара, Жору Голытьбу с маузером в руке...
    Там, где оказалась его голова, стоял холод, ледяной холод. Первым, что увидел Иван Данилович, была грязная лампочка без всяких признаков плафона, висевшая под грязным, лет двадцать не беленным потолком небольшого помещения. Грязные же стены, до середины выкрашеные унылой тёмно-зелёной облупившейся краской, покрылись чёрными кляксами плесени.
    Вторым, что увидел Иван Данилович были глаза. Большие, грустные, чёрные глаза, подёрнутые плёнкой невыразимой печали, смотрели прямо в его душу, медленно и неотрывно. Иван Данилович замер. Потому что эта пара глаз была не единственной. Ещё одна, нет - две... пять... двадцать... множество коровьих голов скосили на него свои остывшие глаза с металлических окровавленных стеллажей, на которых выстроились. Все они были обезрожены и обезъязычены, поэтому сказать ничего не могли, а лишь выражали всю свою бесконечную смертную тоску во взглядах, устремлённых на нежданного гостя.
    По спине пробежал озноб. Иван Данилович на полном серьёзе ожидал, что всё это бестелесое коровье стадо сейчас разинет безъязыкие рты в оглушительном мычании. Но коровьи головы лишь не сводили с него молчаливых укоряющих взоров, будто это он, Иван Данилович, был виноват в их преждевременной и несомненно мучительной смерти.
    В стене по правую руку виделась небольшая и ржавая железная дверь. Кровь непрерывным потоком текла по желобу, проходящему под порогом этой двери и - дальше, через весь пол каморки, к люку, из которого торчала сейчас голова Ивана Даниловича.
    Если бы ему было, куда вернуться, он, разумеется, ни за что не полез бы в этот люк. Но деваться было некуда.
    Он кое-как пробрался сквозь узкое отверстие и осторожно ступил на скользкий каменный пол. Сопровождаемый молчаливыми коровьими взглядами, проследовал через вонючее помещение к двери и потянул ржавую ручку. Не было почти никакой надежды, что дверь откроется, но она подалась. Впрочем, кошмарные сны иногда гораздо более коварны, чем ты можешь ожидать. А Иван Данилович, несмотря даже на проделанный над собой болезненный опыт, продолжал не сомневаться, что спит.
    Из-за двери пахнуло ещё более концентрированным холодом. С осторожностью заглянув внутрь, он увидел длинное, плохо освещённое, помещение, по центру которого шёл полусгнивший деревянный настил. Под этим настилом несомненно пролегал всё тот же желоб-кровосток. Кровью был залит цементный пол, который шёл под небольшим углом от стен вниз, к желобу. Кровь текла из свежеободранных коровьих туш, что висели на крючьях, спускавшихся с потолка на массивных цепях. Впрочем, зарождался кровавый поток и набирал силу, кажется, не в этом зале.
    "Скотобойня, - подумал Иван Данилович. - Вот что это такое, конечно".
    Стало немного легче. Ведь трудно не согласиться, что бойня, будучи местом далеко не самым приятным для посещения, тем не менее не является чем-то особенно ужасным и уж тем более - мистическим. Смущал, правда, тот факт, что для бойни было выбрано не самое удачное место - где-то во дворе дома Коловрата Степановича; да и не видел Иван Данилович там никакой бойни. Но он, в принципе, и не разглядывал окрестности - он на тот момент времени, пока они шли к майору Дубинину, был сильно ослаблен психоэнергетическим воздействием Зои и боролся со сном.
    Ободранные и истекающие кровью коровьи туши наводили уныние, но всё-таки стало немного легче. Теперь Иван Данилович знал, что сейчас пройдёт по вот этим сгнившим деревянным мосткам, откроет вон ту дверь, что видна в противоположном конце зала, и рано или поздно покинет эту юдоль коровьей скорби и пролитых кровей. Рано или поздно выйдет на улицу и вернётся к Коловрату Степановичу. Там он ляжет в постель, напялит дурацкий мотоциклетный шлем и больше уже не снимет его до того самого момента, как сядет в поезд на Бородичи. А может быть, снимет его уже лишь в Бородичах, когда нога его ступит на бетон родного вокзала.

9


    Путь между кровоточащими коровьими тушами оказался более долгим, чем виделось поначалу. Иван Данилович шёл и шёл, оскальзываясь на плесневелых мостках, вдыхая холодный, насыщенный кровавыми испарениями, воздух, а дверь казалась всё так же далеко, как и вначале. Психоделический молчаливый лес коровьих туш вкупе с холодной гробовой тишиной нагнетал в душу скорбные мысли и тягостные ощущения.
    Наконец, через сотни и тысячи необратимых мгновений, трепещущая рука Ивана Даниловича коснулась металлической дверной ручки, которая обожгла промёрзлым холодом. Он толкнул дверь и вошёл в другое помещение.
    Сначала был звук. Играли, как сразу определил Иван Данилович, какую-то из симфоний комипозитора Шнитке. Звук был очень громкий, он заглушал все другие звуки и своей несообразностью очень хорошо подходил к сюрреалистическому действу, которое здесь творилось.
    Предприятие, кажется, было полностью механизировано. Из-за резиновой ширмы в дальней стене зала конвейер подвозил коров. Наверняка они громко и безнадежно мычали, но Шнитке жестоко коров заглушал. Когда эскалатор довозил животных до края, им поневоле приходилось соскальзывать в узкий тесный загон, в котором помещалось только коровье тело, но не голова. Голова же попадала под дугу хомута, тут же смыкавшего свои жадные челюсти на шее несчастного травоядного. Следом с высокой стойки гильотины быстро скользил вниз широкий косой нож и срубал голову напрочь. Голова попадала в одну из циклически сменяющихся коробов, а безжизненное, ещё агонизирующее, тело цинично загребалось огромными лопастями, навздевалось на крючья и отправлялось под нож какого-то массивного и сложного механизма, из которого выходила уже совершенно обнажённая кровоточащая туша, подвешенная на крюк. Крюк на канате устремлялся к высокому потолку, чтобы перевезти тушу в холодильник, из которого только что вышел Иван Данилович. Куда девались шкуры, с первого взгляда понять было невозможно. Да Иван Данилович и не пытался понять - этот геноцид, весь этот коровий холокост угнетал его чрезвычайно и ввергал в бездну сожаления о судьбах сестёр наших меньших.
    Всё кругом было залито кровью, стоял тяжёлый запах коровьего ужаса, навоза и смерти.
    Иван Данилович вознегодовал: мало того, что несчастных животных механически и массово истребляли, так перед смертью их ещё мучали Шнитке!
    Пройдя по резиновой дорожке мимо рокочущего разделочного агрегата, миновав штабеля непонятного назначения контейнеров, он увидел в углу зала небольшое остеклённое помещение. Маячила склонившаяся над столом вихрастая рыжая голова. Наверное, то был оператор всего этого производства и, возможно, единственная его штатная единица.
    Иван Данилович обрадовался присутствию здесь живой не коровьей души и устремился туда. Подсыхавшие, пропитанные кровью, штаны становились колом и мешали двигаться быстро, тем не менее, вскоре Иван Данилович открыл дверь диспетчерской.
    Здесь было тихо (музыка из зала почти не проникала внутрь) и где-то даже уютно. Старинный калорифер в углу создавал тепло. Сидящий за столом, перед пультом управления, повернул к нему голову. Ничего ужасного, как можно было бы ожидать, в этой голове не было. Веснушчатое полудетское лицо под рыжими вихрами вопросительно уставилось голубоглазым взглядом на вошедшего. Лет восемнадцать было юноше навскидку.
    Сначала в его взгляде читалось лишь удивление и лёгкий испуг от неожиданности увидеть в своей епархии незнакомую личность. Потом он рассмотрел одеяние Ивана Даниловича и на лице его отразился ужас.
    - Кто вы? - пролепетал юноша. - Что вы здесь делаете?
    Оператор, как заметил Иван Данилович, решал кроссворд, напечатанный в какой-то то ли районной, то ли местной Лихоманской газете.
    - Спасаю свою жизнь, - отвечал он. - Вы знаете, что у вас кровосток засорился, и под квартирой майора Дубинина образовался целый кровавый бассейн? Возможно, он уже вышел из берегов и затопил жилище указанного майора.
    - Не знаю, - честно признался оператор скотобойни. - Не знаю ни бассейна, ни кровостока, ни майора.
    - Предположим, - сурово кивнул Иван Данилович. - Но вы в курсе, что кровь убиенных вами животных стекает в некую ёмкость?
    - Я вообще не в курсе особенностей устройства бойни, - смущённо отозвался юноша. - Я отца подменяю. Временно.
    - Вот как... - хмыкнул Иван Данилович. - Как вас зовут?
    Он и сам не знал, зачем ему понадобилось имя этого юнца. Но, в конце концов, надо же как-то обращаться к человеку.
    - Жора, - отозвался молодой человек. - Жора Голытьба.
    - Голытьба! - не сдержавшись и глядя на юношу с ужасом, воскликнул Иван Данилович.
    - Фамилия такая, - растерянно подтвердил тот. - Странная фамилия, конечно, но чего ж вы так испугались?
    - Ничего, ничего, - покачал головой отсталец. - И не испугался я вовсе. А фамилия действительно странная.
    - Я отца подменяю, - зачем-то повторил молодой человек.
    - А та какофония? - сердито вопросил Иван Данилович, кивнув на жерло репродуктора под потолком. - Ваших рук дело?
    - Вы о музыке? - робея, пробормотал юноша. - Да, это я им включаю, чтобы им не так страшно было, - кивнул он в сторону эскалатора. - А ещё они кричат громко, с ума сойти можно.
    - Репертуар тоже вы продумывали? - вопросил Иван Данилович.
    - Да, - зарделся Жора.
    - Зачем вы так жестоки? - строго произнёс Иван Данилович. - Почему, например, не адажио из первого Бранденбургского в исполнении Менухина? Или не что-нибудь из Французских сюит?
    - У меня недостаточно музыкальной эрудиции, - со стыдом в лице потупился молодой человек, и Иван Данилович сразу перестал на него сердиться.
    - Можете вы хотя бы сказать, как можно покинуть эту юдоль коровьей скорби? - спросил он, чувствуя, что уже и рубаха, подсыхая, превращается в жёсткий панцирь. "Больше всего я сейчас напоминаю, наверное, каральку кровяной колбасы", - с грустью подумал Иван Данилович.
    - Могу, - с готовностью кивнул юноша. - Сказать могу. Но покинуть вы не сможете.
    - Это почему же? - опешил Иван Данилович.
    - Бойня закрыта, - пояснил Жора. Отец всегда закрывает меня, чтобы я не сбежал. Я смерти боюсь.
    - Я тоже, - кивнул Иван Данилович, внимательно посмотрев на молодого человека. - И что же, совсем никак не выйти?
    - Никак.
    - А коровы откуда поступают?
    - Я не знаю. Думаю, из загона поступают.
    - Наверняка там есть выход.
    - Я не знаю. Наверняка нет.
    - Что за бред вообще! - в сердцах воскликнул Иван Данилович. И тут же: - Послушайте, Жора, как вы думаете... как вы думаете, Жора, вы - реальная личность?
    Юноша уставился на него растерянным непонимающим взглядом.
    - Вы, наверное, в философском смысле спрашиваете, - предположил он, смущаясь. - На фоне всего этого, да? - кивнул на коровий поток.
    - Нет, я в обыденном смысле, - пояснил Иван Данилович. - У меня есть подозрение, что я сплю, а вы мне снитесь.
    - Вот как!.. - выдохнул юноша изумлённо. - Вот как... Но это значит... это значит, что я тоже сплю, а вы мне снитесь.
    - Хм... Необязательно, - возразил Иван Данилович. И повторил задумчиво: - Нет, необязательно. Впрочем, судя по нашему разговору... Обычно сны не бывают столь связными в плане диалогов.
    - Да, - согласился Жора.
    - Значит, это, похоже, не сон.
    - Похоже, - повторно согласился молодой человек.
    Иван Данилович подошёл к стулу и тяжело на него опустился, захрустев окоростевшим своим одеянием. Откинулся на низкую спинку, устало закрыл глаза. Всё-таки на дворе стояла уже глубокая ночь, и спать хотелось немилосердно.
    - Вы огорчены? - участливо спросил Жора.
    - Признаться, да, - кивнул Иван Данилович, не поднимая ресниц. - Лучше бы вы были сном. Не обижайтесь.
    - Я не обижаюсь, я привык, - отозвался Жора, впрочем, кажется, обидевшись. - Мне часто это говорят.
    - Часто? - удивился Иван Данилович. - Кто же?
    - Да все. Вот вы уже который раз говорите...
    Иван Данилович октрыл глаза и даже выпрямился, вперившись в Жору внимательным взглядом.
    - В смысле? - произнёс он.
    Жора пожал плечами:
    - Ну, вы ведь мне не первый раз снитесь.
    - Ложись! - крикнул кто-то, появляясь в дверях центра управления конвейером.
    Иван Данилович, ни секунды не размышляя, рухнул со стула. И вовремя. Раздался оглушительный грохот. Невесть откуда взявшийся в руке Жоры пистолет дёрнулся, вылавливая упавшего Ивана Даниловича в прицел для повторного выстрела.
    Однако, сделать второй выстрел юноша не успел. Чья-то быстрая нога дала подсечку стулу, на котором он сидел. Жора повалился на пол, вскрикнул, но не выпустил из руки пистолет.
    - Бежим! - крикнул незнакомец.
    Он был так же поголовно окровавлен, как и Иван Данилович - видимо, пришёл сюда тем же путём. Иван Данилович не заставил себя ждать, рванул следом за спасителем к конвейеру.
    - Кто вы? - крикнул он, пока они замялись у эскалатора в попытках взобраться на движущееся полотно.
    Незнакомец конечно не ответил - разговаривать было некогда, надо было поспешать скрыться от мщения безумного Жоры. Как раз в подтверждение этому со стороны диспетчерского пункта прогремел второй выстрел. Одна из проезжавших мимо коров, в которую, видимо, попал юноша, словно взбесилась - бросилась на перила, ограждающие конвейер, повалилась, поднялась, накинулась с рогами и неоправданной ненавистью на свою сестру по обречённости. Наверное, она кричала, но за тем балаганом, который устраивал под потолком Шнитке, её не было слышно.
    Беглецам, наконец, удалось забраться на конвейер.
    Они бежали вверх по сползающему вниз эскалатору, то огибая коров, то проскальзывая у них под брюхом. Мелькали затуманенные предчувствием близкой смерти глаза, слюнявые губы, вымена, хвосты... Гремели выстрел за выстрелом, то и дело падали подстреленные животные или приходили в бешенство от полученных ранений.
    Уже у самой ширмы из резиновых лент незнакомец вскрикнул - последний оставшийся в обойме у Жоры патрон сделал своё чёрное дело.
    Тем не менее, раненый удержался на ногах. Они забежали за ширму, где, как и говорил безумный юноша, оказался большой загон, в котором толпились обречённые смерти коровы. Дикая разгульная музыка врывалась и сюда, но не так громко, поэтому здесь слышны стали множественные и бесконечные коровьи жалобы. Однако беглецам было сейчас не до жалости, им следовало спасаться.
    Иван Данилович, стараясь не отставать от быстрого, несмотря даже на ранение, незнакомца, свернул, пробежал за ним по резиновой дорожке, скользнул в открытую дверь и остановился у какого-то станка непонятного назначения. Возможно, это был разделочный станок, но сомнительным выглядело, чтобы он предназначался для коров - слишком малы были его габариты. В большой квадратный проём в полу отходил от станка наклонный жестяной желоб.
    - Туда, - произнёс запыхавшийся незнакомец, указуя на этот проём.
    У Ивана Даниловича не было никаких оснований запросто верить на слово первому встречному и совать свою голову в какой-то непонятный люк в полу. Но сомневаться в намерениях незнакомца очевидных причин тоже не было - он по крайней мере в Ивана Даниловича не стрелял, как вдруг обезумевший Жора.
    - Вы ранены! - сочувственно произнёс Иван Данилович, глядя на кровь, проступившую на плече.
    Теперь он мог получше разглядеть своего внезапного спасителя и спутника. Впрочем, рассмотреть что-нибудь было почти невозможно: густо покрывшая его одежду и лицо кровь делала незнакомца более всего похожим на каральку кровяной колбасы.
    - Рана, кажется, не опасная, - добавил Иван Данилович подступая и осторожно беря незнакомца за руку, - но вам всё же необходима первая помощь.
    - От смерти не придумано лекарство, - деловито и спокойно отозвался тот. И, после небольшой паузы, с мучительной гримасой: - Живая пуля. Только бы не в мозг пошла!
    Иван Данилович, который в это время уже подступил близко и принялся быстро осматривать рану, действительно заметил в глубине её что-то шевелящееся - как будто бурый острый кончик хвоста какого-то насекомого, похоже, пиявки или червяка. Хвостик этот быстро подёргивался, вращался и, на глазах изумлённого Ивана Даниловича, насекомое погружалось глубже в плоть раненого.
    Снаружи бушевал Шнитке. Но даже сквозь безалаберную какофонию стали слышны быстро приближающиеся шаги.
    - Беги, - выдохнул спутник Ивана Даниловича. - В люк!
    - Давайте сначала вы, - ответил Иван Данилович не только из опасений быть первым, но и желая ответно помочь своему спасителю.
    - Мне уже всё равно, - отвечал тот. - Я сейчас умру. А ты - беги. Только не...
    Он вдруг, не договорив, охнул от боли.
    - Ах ты, погань! - выругался он. - Пошла таки в мозг!
    Иван Данилович заметил, что лицо несчастного стремительно покраснело, будто от натуги, будто поднимал он одной рукой две трёхпудовые гири.
    - Только не спи больше! - выдавил он через силу, продолжая начатое наставление. - Слышишь? Не вздумай спать! Всё. А теперь - пошёл, в люк.
    Тут как раз увидел Иван Данилович меж резиновых лент занавеси Жору, приближавшегося к ним по эскалатору. У него не так хорошо получалось лавировать между обезумевших от страха коров, которых он распинывал и в которых тыкал невесть откуда взятой саблей. Впрочем, пистолет типа "наган" тоже был при нём - в другой руке и наверняка перезаряженный.
    - Проснись! - прохрипел спаситель Ивана Даниловича, неожиданно нанося ему тяжёлый удар в плечо. - Проснись!
    Изумлённый Иван Данилович увидел, как вдруг вывалился правый глаз несчастного и быстро стёк по щеке, а на его месте возникло в глазнице извивающееся насекомое, чья тупая скруглённая головка вытягивалась наружу, ощупывая воздух.
    - Проснись! - провыл спаситель, прежде чем упасть замертво.
    Иван Данилович, сдерживая рвотные позывы и не раздумывая больше ни секунды, прыгнул в жестяной желоб и заскользил вниз, в густую тьму неведомо чего. И вовремя. Подтверждая, что пистолет действительно перезаряжен, Жора сделал выстрел. Пуля звякнула где-то совсем рядом, но Иван Данилович уже провалился во мрак.
    - Проснись! - услышал он напоследок. - Да проснись же ты наконец!
    И ещё один тяжёлый тычок в плечо вывел его из равновесия.

10


    Иван Данилович проснулся. К своему величайшему облегчению проснулся он в той же кровати, на которой и уснул.
    В комнате было светло. Настолько, насколько может быть светло в комнате площадью двадцать квадратных метров от одной горящей свечи.
    Майор Коловрат Степанович Дубинин сидел на табурете у стола, держа на коленях шлем. Лампочка от сглаза не мигала.
    Над Иваном Даниловичем склонялся незнакомый ему человек. Он-то, кажется, и будил его, как словесно, так и массивными тычками в плечо.
    - Наконец-то, - сказал он.
    Голос его, как сразу определил Иван Данилович, принадлежал спасителю от беспричинной мести Жоры. Он и обликом был похож на того. Только правый глаз его, разумеется, был на месте.
    - Что ж ты, Ванюша, - с отеческим укором произнёс Коловрат Степанович, покачивая головой. - Я же тебе говорил, я ж тебя предупреждал.
    - Простите, Коловрат Степанович, - искренне воссожалел Иван Данилович, сразу поняв причину укора. - По дурости. Уж очень неудобна эта ваша бандура. Ну да ведь слава богу, всё обошлось.
    - Обошлось, - кивнул майор. - А я уж думал, уйдёшь ты.
    - Куда? - недопонял Иван Данилович.
    - Да куда-нибудь, - пожал плечами Коловрат Степанович. - Уж уйти-то в Лихоманске всегда есть куда. Но ты вернулся. Молодец!
    Иван Данилович хотел было потянуться и встать, но у него не получилось. Потому не получилось, что руки и ноги его были крепко-накрепко связаны скотчем.
    - Не понял, - произнёс он озадаченно. - Это что ж вы меня теперь на привязи держать будете, что ли? Не слишком ли это, уважаемый Коловрат Степанович?
    И тут в комнату вошли двое в чёрном. Неслышными тенями явились они из сеней, шагая так тихо, будто не касались пола вовсе, или словно на ногах у них были балетки или ещё какая обувь, способствующая поглощению шума при ходьбе.
    - Иди сюда, сынок, - позвал майор Дубинин. - Тараканы сами всё сделают.
    Стоявший над Иваном Даниловичем мужчина послушно кивнул и отошёл к майору, встал рядом.
    - Сын мой, - пояснил Коловрат Степанович вопросительному взгляду Ивана Даниловича. - Илья Коловратович Дубинин. Младший лейтенант ка-гэ-бэ, - и добавил неохотно: - бывший.
    Между тем двое в чёрном (они действительно были похожи на тараканов при ближайшем рассмотрении) приблизились к кровати. В руке одного из них имелся небольшой саквояж, напоминающий медицинский. Второй, видимо, исполнял роль ассистента. Этот второй взялся за руку Ивана Даниловича и быстро закатал рукав его рубахи до самого плеча. Первый в это время открыл саквояж и достал серебристый несессер, из которого извлёк старомодный стеклянный шприц, жгут и две ампулы с непонятным содержимым желтоватого цвета.
    Иван Данилович понял, что ему сейчас будут делать укол, и что укол этот несомненно не принесёт ему никакой пользы.
    - Почему шприц не одноразовый? - спросил он у человека в чёрном. Он и сам прекрасно понимал, что вопрос идиотский, совершенно неуместный, и вообще говорить следовало не о том. Но о чём? Кричать? Звать на помощь? Сопротивляться? Первое и второе было совершенно бесполезно, третье - решительно невозможно.
    Между тем, чёрный человек, не отвечая, обтянул предплечье Ивана Даниловича жгутом и принялся вскрывать ампулы. Лица его, как, впрочем, и лица его напарника Иван Данилович не видел, потому что облики их были спрятаны то ли за чёрными дамскими чулками, то ли за специальными такими масками.
    - Кулачком поработаем, - велел "таракан". Голос его был глух и утробен, будто в животе у него распологался репродуктор, через который шла трансляция.
    Иван Данилович послушно принялся "работать кулачком".
    - Как же так, Коловрат Степанович? - сморгнул он навернувшуюся слезу, оборотившись к майору Дубинину. - Что же это вы?
    - Вот так, - сурово пожал плечами майор Дубинин.
    - Но за что? - продолжал Иван Данилович. - Что я сделал? Я же ничего. Я никому ничего не расскажу, поверьте. Я потихоньку уеду из Лихоманска и забуду всё, что видел. Да я вообще забуду, что есть такое место - Лихоманск!
    - Забудешь, - кивнул Коловрат Степанович, - это верно.
    - Но в насилии нет никакой необходимости! Я сделаю это добровольно, охотно и с великой радостью!
    Это было чистой правдой. Забыть о Лихоманске Иван Данилович был готов хоть сейчас, несмотря даже на присутствие тут же всех этих неприятных ему личностей.
    - Насилия не будет, Ванюша, - успокоил майор Дубинин.
    "Таракан" взялся за руку Ивана Даниловича, поднёс к вздувшейся уже вене острое блестящее жало иглы.
    - Чем вы собираетесь меня накачать? - испуганно вопросил Иван Данилович. - Я умру, да?
    - Пятипроцентный раствор бианиматина, - сказал Илья Коловратович. - Разработан советскими учёными в НИИ ЛиАЗ, под руководством Анны Павловны Ворониной, в одна тысяча девятьсот семидесятом году.
    Иван Данилович никогда не слышал о препарате под таким названием, оно ничего ему не сказало. Но показалось подозрительным.
    - Признайтесь, ведь это вы были со мной на бойне? - сказал он младшему лейтенанту Дубинину. - И спасли меня от Жоры.
    - Спас, - не стал отпираться Илья Коловратович.
    - Ценой собственной жизни, - продолжал Илья Данилович.
    - Так вышло, - кивнул младший лейтенант.
    - Только ради того, чтобы теперь убить?
    - Что ты вбил себе в голову какую-то ерунду, Иван! - строго сказал майор Дубинин, кивком отвечая вопросительному взгляду "таракана": колоть? Коли.
    Игла впилась в вену. Боли почти не было.
    - Что ты вбил себе в голову, Вань, - уже мягче продолжал Коловрат Степанович, пока жёлтая жидкость под давлением плунжера медленно перетекала из шприца в организм Ивана Даниловича. - Бианиматин - вещь совершенно безвредная, а в твоём положении просто необходимая. Заодно и нам польза: проведём полевые испытания препарата.
    - Испытания?! - выдохнул Иван Данилович. - На мне? Это я получаюсь подопытный кролик? А вы, значит, естествоиспытатели?
    - Исследования в области паранормальных наук и Лихоманской аномальной зоны не кончались, Иванушка, - улыбнулся Коловрат Степанович. - Пусть новая власть про... всё к ядреней фене, но пока живы настоящие патриоты своей страны, исследования не закончатся. Мы не позволим науке встать колом. Если ею не хотят заниматься те, кто за это деньги получает, что ж... Займёмся мы - те, кто просто не готов бросить родину на растерзанье нечисти! И жизнь твоя, Иван, если что, не просто так сгинет, нет - она принесена будет на алтарь науки. Пусть это тебя утешит, парень.
    Утешения Иван Данилович не ощутил, и предстоящее заклание ради неведомо какой науки никак его не вдохновляло.
    "Таракан" извлёк из вены иглу опустошённого шприца, щёлкнул, снимая, жгутом, прижал место укола комком ваты. Сложил принадлежности в саквояж, пустые ампулы засунул в нагрудный карман.
    - Всё, - доложил из его живота репродуктор.
    - Ну и ладно, - кивнул майор Дубинин. - Сейчас, Вань, тебя кумарить начнёт, минут через пять. Слушай пока мой инструктаж. Внимательно слушай - от твоей внимательности, парень, будет зависеть твоя участь и судьба. Так-то.
    Коловрат Степанович выдержал небольшую паузу, чтобы дать время Ивану Даниловичу проникнуться важностью момента и сосредоточиться. Потом начал свой "инструктаж".
    - Тебе, Иван, Данилов сын, выпала почётная миссия стать первым засланцем отсюда туда. После того, как бианиматин располовинит твою душеньку, ты Вань, станешь двуликим анусом...
    - Янусом, - поправил Иван Данилович. - Анусом не хочу. Лучше сразу убейте.
    - Янусом, - принял поправку майор Дубинин. - Не суть важно. Станешь ты оборотнем - без погон, самым что ни есть настоящим. Будет тебе доступна дорога в обе стороны - туда и обратно, как хоббиту этому.
    "Странно, - подумал тут Иван Данилович, отвлекаясь на секунду от инструктажа. - Чтобы туповатый майор ка-гэ-бэ советского образца знал что-нибудь про хоббитов... Как такое может быть? Однако, снится это мне, сто процентов..." На душе сразу стало чуть легче: раздвоение, кажется, будет не настоящим.
    - Ты будешь первым человеком, который сможет побывать на Смородине и вернуться обратно, - продолжал меж тем майор. - Если, конечно...
    Он не докончил свою мысль, крякнул, перешёл к главному:
    - В общем, Иван, три "нельзя", которые ты должен усвоить как поп первого года службы усваивает "отче наш". Нельзя тебе встречаться со всадником на коне, нельзя тебе, Ваня, отражаться в окне, и нельзя тебе ничего такого, что делает стариком молодого.
    - А? - не понял Иван Данилович.
    - Бэ, - ответил за отца младший лейтенант Дубинин, пока отец его раскрывал рот.
    - Да, - кивнул майор, подтверждая. - В общем, Иван, Данилов сын, предстоит тебе задача трудная, быть может даже невыполнимая для такого рохли как ты. Но задача эта почётная и тянет на Героя Советского Союза, хоть бы даже и посмертно. Должен ты, Ванёк, добраться до Смородины и осуществить компрометацию источника всех бед Лихоманска: Агнессы Истомницы с подельниками ея - Жорой Голытьбой и Фотиной-Светланой Ворониной, а также, при необходимости, сёстрами-участницами секты. Так-то.
    - Осуществить компро... - не понял и запутался Иван Данилович.
    - Уничтожить, - расшифровал Дубинин-младший. - Любыми возможными способами и неважно какими подручными средствами.
    - Но ведь они уже самоуничтожились давно, - подсказал Иван Данилович. - Померли.
    - Нет, Ванёк, - покачал головой майор. - К сожалению, нет.
    "Но почему - я?" - хотел спросить Иван Данилович, однако не успел. Его вдруг подняло под самый потолок и ухнуло на пол. И снова подняло и ухнуло.
    - Всё, колбасить начало, - произнёс репродуктор в животе одного из "тараканов".
    - Ага, вижу, - кивнул Коловрат Степанович. - Эх! главного-то ему сказать не успел... Ну да ладно, судьба у него, значит, такая...
    Иван Данилович вдруг пришёл в себя на мгновение. Пристально взглянув Дубинину в глаза, он сказал неожиданно тяжёлым демоническим басом совсем не свойственные себе слова:
    - Сука ты, майор, ох ты же и сука!
    После чего провалился во тьму небытия.

11


    Тьма небытия окончилась буквально через пару секунд. Иван Данилович окунулся во что-то мягкое, очень холодное и пахнущее знакомо. Эта масса приняла его в себя, продавилась под весом его тела, обняла, втягивая. Такое поведение напомнило Ивану Даниловичу болото сна, из которого он вынырнул на вокзальной скамье.
    Затрепыхавшись, завозившись, он кое-как перевернулся на живот и в полном мраке погрёб в неведомое, надеясь, что где-нибудь это болото закончится.
    Оно и закончилось. Холодным металлическим краем, отделявшим массу, в которой возился Иван Данилович, от прочего мрака.
    - Эй! - донёсся откуда-то сверху голос.
    Голос тоже был знаком, несомненно знаком.
    - Эй! - повторил этот голос свой призыв. - Вы живы?
    Да это же был Жора! Несомненно. Иван Данилович узнал его.
    Разумеется он решил не отвечать, чтобы не накликать беду. Если сумасшедший юноша начнёт палить во тьму из нагана, может ведь и зацепить.
    Теперь, осмотревшись в тусклом свете, падавшем из люка, Иван Данилович смог определить, что копошится в огромном чугунном чане, наполненном мясным фаршем. Да, несомненно, это был фарш. Потому и запах показался Ивану Даниловичу знакомым. Так же пахло, когда он у себя на кухне молол мясо по велению супруги своей, ныне уже не проживающей с ним в законном браке. Недолгие, но счастливые годы после супружества Иван Данилович жил по-холостяцки и фарш уже не делал, поэтому и правильно определиться с запахом сразу не смог.
    Итак, по всему выходило, что вернулся он в ту же точку, откуда был переброшен к майору Дубинину на процедуру бианиматина в тот момент, когда спускался по желобу. То есть, получается, всё происходившее с ним до этой переброски (телепортации, по-научному) было сном. Ведь спаситель его, сын майора Дубинина, оказался в конечном итоге жив и здоров.
    Или...
    - Эй! - в люке возникла, свесившись, вихрастая рыжая голова Жоры.
    Иван Данилович замер, затих, притаившись за чаном, из которого только что выбрался. Нет, Жора явно не был сном.
    - Вам помочь? - не отставал безумец, пытаясь хоть что-нибудь разглядеть во мраке. Но глаза его ещё не привыкли. - Вы живы?
    "Вот! - подумал Иван Данилович. - Вот с этого бы и начинал, маньяк проклятый! Да, жив я - назло тебе и вопреки ожиданиям, жив". Но вслух, разумеется, ничего не сказал.
    - Может быть, мне спуститься к вам? - придумал меж тем Жора.
    "Или... - решил Иван Данилович пока додумать мелькнувшую чуть раньше мысль. - Или сном было - то? Может быть, не было никакой телепортации к Дубинину? Может, всё это мне приснилось пока падал в фарш? Допустим, падал без сознания, ударившись о желоб головой?"
    Он даже пощупал голову. Нигде не ощущалось и признаков боли.
    Но больше всего походило именно на то, что никакой телепортации не было, всё ему приснилось. Тем более, что Жора - вот он, висит в люке вниз головой... Как-то странно висит...
    Жора действительно висел странно. Если сначала видна была только его голова и - смутно - руки, которыми он цеплялся за край люка, то теперь он ни за что не держался, а голова его и видимая часть торса располагались вертикально по центру люка.
    - Ай! - крикнул Жора. - Отпустите!
    В следующий момент его просьба была исполнена, и он с удивлённым вскриком устремился вниз, мимо желоба, по которому съехал в чан Иван Данилович. До земли, а вернее - до каменного пола, лететь ему было метров пять. Жора их быстро преодолел но пола не достиг, потому что уже на излёте потерял равновесие (вследствие размахивания руками) и пошёл наискось. С неприятным звуком голова его ударилась о край чана и, брызнув кровью, Жора погрузился вниз головой в фарш, до середины своего роста - наружу остались торчать только ноги, обутые в какие-то нелепые разношенные берцы. Иван Данилович охнул. Охания его наверху услышать не могли, потому что секундой раньше оглушительно загудел, зарокотал где-то в стене мотор. Фарш в чане сдвинулся с места и понёсся по кругу, движимый невидимыми лопастями мясорубки, образуя в центре воронку, в которой поблёскивал металлический диск. Вместе с фаршем двинулось тело несчастного безумца Жоры. Через секунду помещение наполнилось хрустом перемалываемых костей, чавканьем, запахом свежей крови. Мясорубка перемолола Жору буквально в минуту, совершенно не обращая внимания на бледного Ивана Даниловича, который корчился возле чана в рвотных спазмах.
    Через минуту мотор заглох, агрегат остановился. Где-то под чаном с металлическим лязгом открылась заслонка, и фарш провалился в пустоту.
    Иван Данилович ждал, что сейчас неведомый и невидимый убийца спустится по желобу вниз, найдёт его, притаившегося возле холодного чугуна, и убьёт. Но время шло, а ничего не происходило. И даже никакого движения наверху слышно не было.
    Тогда, немного осмелев, Иван Данилович решил осмотреться. Разумеется, никакой речи о том, чтобы попробовать подняться наверх, и быть не могло. Человек, с такой лёгкостью уничтоживший вооружённого маньяка Жору, убьёт безоружного Ивана Даниловича ещё небрежней.
    Несколько минут он ползал на коленях по каменному полу, пытаясь найти какой-нибудь выход - дверь, люк. Но ничего не было. Из этого каменного мешка имелось, кажется, всего два пути: наверх по желобу, или вниз - через чан, вслед за фаршем из коров и Жоры.
    Иван Данилович выбрал второй путь, как более безопасный. В конце концов, фарш не может падать в какую-то абсолютно глухую ёмкость. Рано или поздно полуфабрикат должен поступить на фасовку, упаковку или на поварской стол. Так или иначе, для фарша должен быть выход, а значит - и для Ивана Даниловича тоже.
    Задержав дыхание, морщась от отвращения, он забрался обратно в чан и скользнул по жирной чугунной стенке в чёрный провал открытой заслонки.
    Падение было недолгим и закончилось безболезненно, погружением всё в ту же мясную массу, в абсолютной темноте. Онако, не успел Иван Данилович присмотреться и принюхаться, как вдруг масса под ним дёрнулась и сдвинулась с места - они ехали.

12


    Да, они ехали. Махал в окно Вовик, прощаясь с кем-то.
    Да не с кем-то, а с Агнией Сергеевной! Она стояла на Лехоланском перроне, улыбалась, махала в ответ.
    Иван Данилович подскочил, припал к стеклу. Потом дёрнул окно вниз, открывая.
    - Как?! - закричал он. - Почему?! Зачем?!
    Агния Сергеевна улыбнулась ему, кивнула. Не слышала, наверное.
    - В вагон! - закричал он. - Агния Сергевна, немедленно в вагон! Вам нельзя здесь оставаться!
    - Да не ори ты так, - сказал Вовик.
    - Но как же? - обратил к нему Иван Данилович мучительный взгляд. - Почему?
    - Да потому, - неохотно отозвался сосед по купе. - Пока ты дрых, она телеграмму получила. От мужа.
    - От... От какого мужа? - опешил Иван Данилович и почувствовал, как больно и неприятно засосало под ложечкой. - Телеграмму?
    - От своего, полагаю, не от чужого же, - усмехнулся Вовик и перестал махать рукой, потому что Агния Сергевна уже уплывала вдаль, а поезд набирал ход. Усевшись на полку, где вот ещё час назад отдыхала Агния Сергеевна, он продолжал: - Минут пять оставалось до отправления. Входит проводник и говорит: "Есть здесь Агния Сергевна?" "Это я, - говорит она ему с подозрительностью. - Я Агния Сергеевна". "Вам телеграмма, сударыня", - говорит проводник и протягивает бумажку. Так и сказал - "сударыня". "Молния", - говорит. А какая из Агнии Сергевны сударыня, ты сам посуди, Портнов, даже если и "молния" для неё.
    - Сударыня, - закивал Иван Данилович (чья фамилия, кстати, и была Портнов). - Именно что сударыня.
    - Да ну, - отмахнулся Вовик. - Ты, смотрю, о ней немного ложных представлений, дружок.
    - А что было в телеграмме? - спросил Иван Данилович, игнорируя нехороший намёк и неприятное высокомерно-фамильярное обращение.
    - Да почём же я знаю! - удивился Вовик. - Я у неё над плечом не стоял. Только с её слов и знаю: "Ой, - говорит, - от мужа. С ним случилось что-то. И как раз в Лехоланске". И заспешила собираться. Проснулся бы ты двумя минутами раньше, уж верно ещё застал бы её.
    - А что ж не разбудил ты меня?! - с мукой произнёс Иван Данилович.
    - Так она же и не дала, - ответил Вовик. - Я ей говорю: "Сейчас Ваньку разбужу, хоть попрощаетесь". А она: "Нет-нет, - говорит, - не надо, - говорит, - не беспокойте Ивана Даниловича, милейший Вовик. Я, - говорит, - ему потом позвоню, из Лехоланска". Я ей: "Он же страдать будет, Агни-йога вы наша. Он же влюблён в вас по уши..."
    - Так и сказал?! - обомлел Иван Данилович. - Да как же мог ты брякнуть такое!
    - Так и сказал, - довольно улыбнулся Вовик. - А что ж, я же по-дружески, с услугой тебе. Сам-то ты, рохля такой, вовек не собрался бы. Так и уехала бы Агни, так бы и тю-тю.
     - Подлец же ты, - закачал головой Иван Данилович. - Решительно подлец и свинья ты, Вовик.
     - Ну вот, - наигранно обиделся тот. - Я же ещё и подлец выхожу теперь! Нет в этом мире справедливости!
     - Но ведь ты же сам сказал, что телеграмма от мужа была. Как же ты мог после этого...
     - Да уж так и мог, - отмахнулся Вовик. - Уж так и мог, поверь. А коли будешь ты вечно стесняться и мямлить, так и останешься навсегда мальчишкой, бобылём. Муж - это тебе, как говорится, не стенка. Всегда можно подвинуть, эка ты, велика важность. В общем, жди звонка, мямля ты наша. Благодарить ещё будешь Вовика, что судьбу твою устроил.
    - Да ведь она же телефона моего не знает! - простонал Иван Данилович. - А если бы и знала... в Лихоманске сотовая связь не действует.
    - Да? - озадаченно нахмурился Вовик. - Это плохо, что не действует. Ну, простой-то телефон найдётся, а с него тоже можно на сотовый звонить. А номер твой я ей дал. Посмотрел в телефоне у тебя и дал.
    - Подлец ты, Вовик, - возмутился Иван Данилович. - Решительно подлец. Ты ещё и по карманам у меня лазал!
    - Ну ты уж совсем, батенька, того! - на этот раз неподдельно обиделся Вовик. - Это уж ты через край хватил. Ты уж меня и так и сяк просклонял. Уж и карманник я у тебя вышел. Телефон-то твой у меня был. Ты же сам мне его дал утром. Я только номер посмотрел. Уж извини подлеца, раз уж так. - Вовик отвернулся к окну, замолчал.
    Тут Иван Данилович вспомнил, что действительно дал свой телефон Вовику, чтобы мог он в него записать свой контакт, да так и забыл. Вышло неудобно, нехорошо вышло. Вовик был, конечно, в некотором роде фат и личность крайне фамильярных свойств, но не в правилах Ивана Даниловича было обижать даже таких людей. А потом, Вовик ведь действительно старался для него, в меру своих пониманий и представлений.
    - Ну ладно, ладно, прости, - потрепал он надувшегося сокупейника по плечу. - Ну хватил я, хватил вгорячах, признаю. Но ведь только ты тоже хорош, и не отпирайся. Ну кто тебя тянул за язык-то. Ладно, всё, давай забудем, и мир.
    Вовик готов был уже снизойти, Иван Данилович по лицу его видел, что готов. Но тут дверь купе отворилась.
    Неслышно, будто на ногах их были балетки, или ещё какая другая обувь, способствующая бесшумности шага, в купе стремительно ворвались два "таракана" в чёрном. Ни слова не говоря, они толкнули Ивана Даниловича на его полку, а сами метнулись к Вовику, схватили его за руки и за горло.
    - Эй, эй! - опешил тот, пытаясь сопротивляться. - Вы что за клоуны?
     "Тараканы", однако, ни в какие пререкания с ним вступать не стали. Пока один искусным приёмом повалил Вовика на полку, второй уже открыл свой саквояж и достал несессер.
     Иван Данилович хотел уже было что-нибудь предпринять - позвать на помощь, кликнуть проводника, - но тут в купе степенно вошёл ещё кто-то. Дверь закрылась. Иван Данилович поднял глаза и увидел перед собой младшего лейтенанта Дубинина.
     - Что? - произнёс он, глядя в строгое лицо особиста. - Что происходит?
     Но Дубинин ничего не ответил. Он только небрежно взмахнул рукой.
     Последнее, что видел Иван Данилович, проваливаясь в тёмную звонкую бездну, было блестящее жало иглы, входящее во вздутую вену Вовика.

13


    Он не мог бы сказать, сколько времени провёл в беспамятстве после коварного удара младшего лейтенанта. Когда же пришёл в себя, не сразу поверил в это, потому что огни мелькали слишком уж нереально. Однако поверить пришлось, потому что огни хоть и мелькали быстро, но ничего нереального при ближайшем рассмотрении в них не было - обычные фонари, которые устанавливаются через равные промежутки на стенах в любом тоннеле метро.
    Правда, здесь было не метро, а какая-то шахта но это ничего не меняло.
    Всё так же остро пахло свежим фаршем. Вагонетка быстро неслась по узкоколейке внутри тоннеля. Иван Данилович не мог и предпололожить, сколько уже времени он так едет, но показалось, что целую вечность. Происшествие в поезде, надо полагать, было новым сном. Разумеется сном, потому что Иван Данилович ну никак не мог присутствовать при получении Агнией Сергеевной телеграммы, которую сам же и отправил. А о том, чтобы он уехал, а она осталась в Лехоланске, и подумать было страшно.
    Да много о чём было Ивану Даниловичу страшно думать.
    А с потолка сыпались крысы. Учуяв запах свежего мяса, они выжидали приближения вагонетки и тогда, отцепившись от сводчатого осклизлого потолка, падали вниз. Но у этих, говорят, сообразительных животных что-то нынче не заладилось, и они горохом сыпались мимо вагонетки, к радости Ивана Даниловича и к огорчению самих грызунов. Впрочем, крысы не утрачивали присутствия духа и, упав на шпалы, тут же бросались вдогонку за вагонеткой, проявляя завидное упорство и хорошую физическую форму. Вскоре таким образом за маленьким вагончиком, в котором лежали фарш и Иван Данилович, тянулся целый серый ковёр, визжащий, волнующийся, голодный. Иван Данилович не стал думать о том, что произойдёт, если грызуны вагонетку догонят, или она сама остановится, достигнув конца пути.
    Тут ему в голову пришла хорошая мысль, и он стал зачерпывать из кучи фарша целые пригоршни этого продукта и бросать ими в крыс. Предприятие очень быстро дало результаты. Брошенный фарш приносил в стройные крысиные ряды раздор, в месте шлепка кроваво-красной массы моментально организовывалась свалка и свара, не менее кровавая. Крысы буквально с рычанием вцеплялись друг другу в горло и рвали, не обращая внимания на мясо, - настолько им важен был принцип доминирования.
    В общем, через несколько минут ряды погони значительно поредели, серый ковёр покрылся пятнами и проплешинами от недостающих крысиных тел. Уже не так давил на уши неумолчный визг.
    Зачерпнув очередную пригоршню фарша, Иван Данилович вдруг остановился. Что-то неестественное, неправильное попалось ему в руку. Поднеся захваченную массу к глазам, он разглядел в неверном свете мелькающих фонарей облепленную мясом кроваво-рыжую шевелюру. Тогда Иван Данилович тщательно отряс с шевелюры налипший фарш, расправил вихрастый скальп у себя на колене. Кожа была на удивление аккуратно снята ножом мясорубки. Изнутри к ней прилипли мелкие осколки черепных костей. Их Иван Данилович тоже, сколь мог тщательно, выбрал.
    - Бедный Жорик! - вздохнул он, глядя на скальп, но не испытывая, впрочем, особых сожалений по поводу безвременной кончины своего потенциального убийцы. Тем не менее, Иван Данилович тщательно скатал скальп в трубочку, наподобие пергаментного свитка, и сунул в карман в надежде похоронить потом, при случае, чтобы несчастной больной душе Жоры было куда прийти поплакать над пропащей жизнью своей. Ведь ничего не оставалось от бедолаги, кроме этого свитка.
    Меж тем, крыс стало совсем немного. И количество их быстро и неуклонно сокращалось. Причина такого странного феномена стала очень скоро Ивану Даниловичу понятна: вдалеке, в конце туннеля, вспыхнул яркий свет, вагонетка прибывала к станции назначения (вот бы это были Бородичи!). В конце концов крысы прекратили безнадежную погоню, они дружно, как по команде, остановились и разочарованно повернули назад.
    Через пару минут вагонетка въехала в ярко освещённую зону и сбавила ход. На всякий случай Иван Данилович выпрыгнул из неё заранее - мало ли что ждёт его у пристани. Вагонетка умчала вперёд и вскоре затормозила у небольшого перрона, глухо ударившись в установленный поперёк рельсов буфер. Видимо, при ударе срабатывала какая-то кнопка, замыкалась некая электрическая цепь, потому что под сводами тоннеля взвыла, заставив Ивана Даниловича вздрогнуть, сирена.
    В страхе прижавшийся к холодной скользкой стене он увидел, как откуда-то явились на краткий зов сирены двое мужчин с большими совковыми лопатами и принялись выгребать из вагонетки фарш, складывая в принесённые вёдра. Тут, кажется, в отличие от бойни, механизации не было и преимущество отдавалось ручному труду.
    Вагонетка была опустошена скоро и ладно. Один из грузчиков дёрнул рубильник на стене, и вагончик, взвизгнув колёсами и быстро набирая ход, облегчённо двинулся в обратный путь. Он пронёсся мимо прижавшегося к стене тоннеля отстальца, едва не зацепив. Наполненные фаршем вёдра меж тем стали быстро уноситься куда-то.
    Когда перрон опустел, Иван Данилович решился наконец двинуться дальше. По мере того, как он приближался к перрону, слышна стала и становилась всё громче музыка. Играли, кажется, "Брызги шампанского" только в более современном переложении. Музыка наводила на мысль, что где-то за перроном расположился ресторан, или, как вариант, большой мясной магазин. Быть может, городской продовольственный рынок.
    Очень осторожно приблизился Иван Данилович к перрону. Вроде, у него и не было особых причин осторожничать, но он за последние часы столько натерпелся страхов и со столькими необычностями в людском поведении столкнулся, что посчитал не лишним соблюсти все возможные меры предосторожности.
    Помещение, в котором он очутился, миновав множество узких коридоров и дверей - явно во всяческие подсобки, - оказалось, как и следовало ожидать, кухней. Большой кухней, где на множестве массивных плит кипели, бурлили, парили и клокотали котлы с варевами. Повсюду пахло варёным и тушёным мясом, жареным луком и пряностями. От этих ароматов желудок Ивана Даниловича испытал довольно сильные позывы к выделению пищеварительных соков, несмотря на то, что стояла (всё ещё, кажется, стояла) глубокая ночь. Впрочем, скудный ужин у майора Дубинина давно уже переварился и забылся, так что желудок Ивана Даниловича был в своём праве.
    На кухне стояла суета. Множество людей в белых куртках и колпаках метались между плит и котлов с черпаками в руках - мешали, помешивали, дули, пробовали, чмокали и что-то громко друг другу говорили. На Ивана Даниловича никто не обратил внимания, так что он свободно, лишь уворачиваясь от горячих брызг и дирижёрских взмахов черпаками, миновал кухню и вышел в зал по ковровой дорожке, по которой носились подтянутые официанты с подносами. И тут никто не обратил на Ивана Даниловича никакого внимания, хотя его окровавленный вид несомненно того заслуживал. И лишь один молодой и строгий официант, несшийся в зал с подносом, на котором дымилась в большой чаше гора пельменей, споткнувшись об Ивана Даниловича, посмотрел на него неодобрительно.
    В просторном зале гремела музыка. "Брызги шампанского" сменились какой-то симфонией Шнитке. Такая любовь к этому композитору показалась Ивану Даниловичу несколько странной. Быть может, композитор родился в Лихоманске, - подумал он. - Или жил здесь какой-то период своей творческой жизни. А быть может, он посвятил Лихоманску эту симфонию. Как бы там ни было, ресторанный оркестр выдавал Шнитке.
    Посетителей было множество, можно было подумать, что весь Лехоланский бомонд, как нынче принято выражаться, собрался этой ночью здесь. Пышно разодетые дамы благоухали духами, отбивающими всякие аппетитные запахи и, вероятно, сам аппетит. Строгие кавалеры лениво курили и поглядывали друг на друга свысока. В лицах царили скука и непонятная Ивану Даниловичу необходимость.
    Ужасный, окровавленный и несчастный вид его привлёк взгляды лишь нескольких дам. И не понять было, чего в тех взорах больше - участия или презрения.
    Никем не узнанный, не окликнутый, ни о чём не спрошенный, Иван Данилович вышел в фойе и проследовал мимо швейцара, сопровождаемый его откровенно удивлённо-презрительным шипением.
    Хлопнула за его спиной дверь, стихла музыка.
    Оглядевшись, Иван Данилович увидел, что окружающая местность ему совершенно незнакома. Колыхались на ветру стебли каких-то высоких трав, по запаху судя - полыни. Ночь стояла непроглядная и свежая, но никаких признаков ни ветра, ни проливного дождя, что бушевал за окном в доме майора Дубинина, не было. И земля была не более влажной, чем минувшим днём.
    Тут откуда-то слева, из-за редких тополей (а может быть и ясеней, поди разбери в темноте), донёсся паровозный гудок. С подозрением оглянувшись и задрав голову, Иван Данилович обнаружил подтверждение этому подозрению: ресторан действительно назывался "Гудок". Типичное, надо сказать, название подобных привокзальных ресторанов для всей Российской действительности. Ивана Даниловича порадовало, однако, что и город Лихоманск, при всей его странности и нездешности, общероссийская действительность не миновала. Значит, там, за деревьями, располагается и сам вокзал, как следовало думать. Он решительно повернул в ту сторону и, не разбирая дороги, двинулся вперёд.
    Минут через пять пути по цепляющейся за ноги траве, среди полыни, лопухов, репейника и старой крапивы, он действительно поднялся на перрон и двинулся по нему в сторону приземистого здания вокзала с приветливой надписью на крыше: "Добро пожаловать в Лихоманск!" Иван Данилович даже вглядываться в эту надпись не стал, он нисколько не сомневался, что по ночам, когда ни один любопытный проезжий не неё не взглянет, эта надпись именно так и выглядит.
    Теперь, по крайней мере, он знал, где находится, знал, что если сейчас пройдёт через вокзал, то окажется на маленькой площади, где стоит баня и "почтамтъ". Та самая баня, от контактов с администрацией которой его предостерегал Коловрат Степанович Дубинин. Тот самый "почтамтъ", на котором "небезопасно". Но ведь он туда и не пойдёт.
    А что он будет делать? - поинтересовался Иван Данилович у себя самого. Ему некуда пойти, негде провести ночь, никто не займёт ему денег на билет, никто не примет в нём никакого участия. Тем паче - посреди ночи.
    Ну и что, не стоять же тут, возле ресторана "Гудок" в ожидании неизвестно чего. На площади могут оказаться извозчики, и тогда он доедет до майора Дубинина. Уж такую-то значительную личность в Лихоманске должна знать каждая собака, - думал Иван Данилович. - Довезут и без адреса.
    На перроне, мимо которого он следовал, у жёлто-красной скамьи под фонарём, суетились какие-то люди, мелькали милицейские кокарды. У здания вокзала дремал жёлто-синий милицейский "воронок", бортовой номер тринадцать. Иван Данилович остановился на минуту, понаблюдал суету людей в форме. Прислушивался к разговорам, но уловить что-нибудь с расстояния десяти метров было невозможно. Впрочем, судя по телу, без движения полулежащему на скамье, суета была не беспричинна.
    "А ведь на этой скамье сидел и я! - подумал Иван Данилович. - Буквально несколько часов назад сидел".
    Вздохнув, он решительным шагом двинулся к зданию вокзала. Пройдя маленький и пустынный зал ожидания, вышел на притихшую площадь. Случайно сунув руку в карман - за сигаретами - почувствовал что-то мягкое и волосатое, вздрогнул.
    Только теперь Иван Данилович вспомнил о неприглядной судьбе Жоры и его скальпе, который собирался похоронить. Он огляделся в поисках места, где бы можно было осуществить захоронение.
    Одноногий "оборотень в погонах" полковник Лукьяныч призывно махнул рукой со своего места на крыльце бани, где, похоже, проводил дни и ночи напролёт. Как прежде валил из двери густой банный пар. Иван Данилович сделал вид, что сигнализации его решительно не замечает.
    - Эй! - крикнул тогда полковник. Голос у него был зычный и звучал на всю площадь, особенно теперь - в ночной гулкой тишине.
    И снова Иван Данилович не заметил и не услышал. Он по-солдатски повернулся на месте и пошёл в сторону почтамта. Пальцы его с силой сжимали свиток Жориного скальпа, словно некий талисман, словно мог он защитить его от дурных намерений одноногого.
    - Эй, постой, человече! - кричал Лукьяныч. - Постой, чего скажу.
    И дальше делать вид, что он не слышит, было решительно невозможно, поэтому Иван Данилович остановился и как бы с растерянностью посмотрел на одноногого полковника.
    - Поди сюда, - позвал тот. - Не орать же мне через всю плащадь.
    Иван Данилович хмыкнул. Обежал взглядом окрестности. Не было поблизости никого, и ни один извозчик не сидел, склонясь, на облучке. Весь Лихоманск спал. Весь, если не считать посетителей ресторана "Гудок" и полковника Лукьяныча. Делать было нечего, он недовольно покачал головой, давая понять полковнику, что делает ему одолжение, и пошёл к бане.
    Подойдя, встал в трёх шагах от крыльца, отчётливо не поднимаясь и глядя на полковника неприязненно и с подозрением. Одноногий тоже не торопился заводить разговор, оглядывал Ивана Даниловича с любопытством и без неприязни. Впрочем, благорасположения в его взгляде тоже отыскать было невозможно.
    - Так вот ты какой, значит, - задумчиво произнёс он наконец, доставая из кармана галифе кисет. - А с виду, оно, и не скажешь.
    Неторопливо насыпал щепоть табаку на подставленный обрывок газеты, скрутил козью ножку, чиркнул спичкой. Сермяжный, густой и сладкий запах настоящей махры поплыл над головой Ивана Даниловича в ночное небо.
    - Ментов на перроне видел? - соизволил наконец оборотень в погонах перейти к делу.
    - И что? - осторожно произнёс Иван Данилович.
    - Да оно ничего, - пожал плечами полковник. - Говорят, приезжий. Командировочный, мол, из Москвы. Домой, мол, возвращался. Оно, мол, в Бородичи. Так на лавке и отошёл в мир иной.
    - Ежеминутно под богом ходим, - пожал плечами Иван Данилович.
    - Это да, - выдохнул полковник струю дыма, не сводя испытующего взгляда с Ивана Даниловича. - Сейчас, мол, пытаются личность установить. А у него ни паспорта, ничего.
    - Хм.
    - Ага. А ты, значит, у этого козла остановился?
    - У какого козла? - прикинулся Иван Данилович, не найдя ничего лучшего в момент неожиданной перемены темы.
    - Вестимо у какого. С которым я тебя давеча видел.
    - Вы имеете в виду Коловрата Степановича, наверное.
    - Так по всему аккурат его, - кивнул Лукьяныч, - пентюха старого, оборотня в погонах.
    - Вот как?
    - Да прям так, - кивнул полковник. - Ты с ним поаккуратней, хлопец. Он если в оборот возьмёт, - пропадёшь... В баньку не хочешь сходить?
    - Не имею желания, - отвечал Иван Данилович, помня наставления "старого пентюха". - Да и поздновато уже.
    - А надо бы, - покачал головой оборотень. - На тебя ж смотреть тошно, ты ж весь как кровяная колбаса.
    Иван Данилович и забыл уже про свою окровавленную, закоростевшую одежду, которая сидела на нём сейчас как панцирь средневекового воина, скифа какого-нибудь. Сравнение с кровяной колбасой, которое приходило на ум и ему самому, подало в мозг какой-то сигнал. Но сигнал был слишком слаб и неотчётлив, чтобы усталый мозг смог его правильно анализировать.
    - Надо бы, - согласился он. - Вот только доберусь до Коловрата Степановича и сразу в душ.
    - В душ! - гоготнул полковник. - Ну-ну... А то зайди, попарься.
    - В другой раз обязательно.
    - Да лучше, оно, сейчас зайди, - напирал одноногий.
    - Сейчас не могу, - упорствовал Иван Данилович.
    - А придётся, - усмехнулся Лукьяныч.
    - Это почему же?
    Какое-то движение уловил Иван Данилович за спиной. Обернулся стремительно, приготовясь защищаться.
    Позади, буквально в двух шагах от него, стоял давешний извозчик-оборотень, так испугавший Ивана Даниловича своим бельмом и оскалом. Бельмо с его глаза никуда не делось. Оскал тоже был при нём, изображая в данный момент улыбку. А в руке поблёскивал топор. Даже не топор, а - секира. Настоящая боевая двусторонняя секира - практически раритет, но раритет очень острый. И управляться с этим раритетом оборотень наверняка умел. Защищаться было, кажется, невозможно. Иван Данилович свою готовность отменил; поник, опасливо поглядывая на острое лезвие, поблескивающее в лунном свете.
    - Ну что, - насмешливо произнёс одноногий, - зайдёшь, али как?

14


    А внутри небольшого предбанника пара совсем не было. Странно.
    Стояла деревянная скамья, длиной во всю крашеную казённой тёмно-зелёной краской стену. В углу примостилась касса.
    - Чаю нетути, - прошамкала одна старушенция. У неё получилось "шшаю".
    Два божьих одуванчика в одних исподних рубахах - то есть практически в неглиже, - сидели на скамье, по-детски болтая не достающими до пола ногами в изношенных шлёпанцах. Ноги одной бабуси были волосаты чуть ли не как у хорошего мужика. Иван Данилович переборол возникшее отвращение и приветливо поздоровался.
    - Симпатишнай, - оценила вторая, придирчиво оглядывая гостя. Это была как раз та, с волосатыми ногами. - Пойдём, можа, попаримси?
    И загоготала, заржала что твой кавалергард.
    Ивану Даниловичу стало неловко, немного мерзко и очень грустно. А идущий сзади оборотень подтолкнул его в спину острым и колким трёхгранником на конце древка секиры, заставляя идти дальше.
    Под действием захватчиков Иван Данилович открыл дверь в пустующую раздевалку, по резиновому коврику прошагал мимо крашеных голубым шкафчиков, открыл ещё одну дверь - как оказалось, в прачечную - и сел на указанную скамью. Оборотень уселся рядом, напротив, многозначительно выставив отточенный трёхгранник секиры. Одноногий Лукьяныч, кряхтя, устроился на другой скамье, поставил рядом костыль. Обвёл взглядом сырое затхлое помещение и зачем-то пожаловался:
    - Осьмнадцать лет, оно, без ремонту, слышь. Когда такое было. Это ж уму не постижимо! При советской-то власти такого и быть не могло, чтобы так. Уже бы головы полетели.
    Иван Данилович пожал плечами. Сочувствие трепыхнулось в душе его, но ему не хотелось сочувствовать этим мерзким личностям и их вертепу.
    А Лукьяныч продолжал:
    - В прежние, оно, времена, при советской-то власти, баня наша была лучшей по району, грамот имела что грязи, премии, оно, кажный месяц.
    "Странно, - подумал Иван Данилович. - Ты же тогда госдепу служил, почём тебе знать-то".
    - Она же нашей была, баня-то, - словно отвечая его мыслям, пояснил одноногий. - Гэбэшная. Прикрытие было. На самом-то деле здесь секретная лаборатория располагалась, ниилиазовская. В подвале.
    - Тогда понятно, - кивнул Иван Данилович. - Попробовали бы вам ремонт не сделать и быт не организовать.
    Полковник посмотрел на него осуждающе, потянулся за кисетом.
    - Этот старый пентюх уже вколол тебе свою желтуху? - ухмыльнулся он, скручивая новую козью ножку.
    Вопрос вверг Ивана Даниловича в пучину растерянности. Ведь это что же получалось, что сон про вербовку отцом и сыном Дубиниными был и не сном вовсе?
    А одноногий между тем продолжал:
    - Носится с этой пустышкой, как дурак с писаной торбой. Бианиматин, бианиматин, рывок науки, понимаешь, - передразнил Лукьяныч отсутствующего оппонента и презрительно сплюнул. - Дерьмо собачье. Не было никакого рывка, Анька всех облапошила. Воронина-то. Настоящую-то сыворотку она налево провела.
    - Это куда? - вставил Иван Данилович.
    - Туда, - усмехнулся Лукьяныч и потянулся за кисетом. Не торопясь свернул козью ножку, раскурил. - Враждебным империалистическим силам. Только, оно, дуракам вроде Дубины этого знать не полагалось.
    - А вам?
    - Я ж начальником был, - хмыкнул одноногий оборотень в погонах. - Вестимо, я всю подноготную знал. Мы ту партию, что Анька спустила, и завернули куда надо. А она всего две циферки в формуле поменяла, ленинскую получила за прорыв в науке борьбы с нечистью, и не чешись. Так что ты, Данила Иванович, за своё здоровье и душу свою бессмертную, оно, не беспокойся.
    - Иван Данилович, - поправил отсталец.
    - Ну, может и так, - согласился Лукьяныч. - Это ещё бабка надвое сказала, кто у тебя батяней был - Иван или Данила.
    - Это как, то есть? - опешил Иван Данилович.
    - А так, - усмехнулся одноногий. - Ты думаешь, я тут, оно, так просто, язык об зубы чешу по-стариковски? Нет, родёмый, мы на тебя все архивы давно подняли.
    Лукьяныч перевёл взгляд на извозчика. Тот неторопливо кивнул: подняли, подняли.
    - И зачем я вам? - вопросил Иван Данилович. Ему уже стало надоедать быть игрушкой в руках скрытых сил.
    - Да нам ты не нужон ни вот столько, - Лукьяныч показал прокуренный ноготь. - Ты им нужон.
    - Кому? - похолодел Иван Данилович.
    - Третьим силам, - сурово отвечал полковник.
    - Зачем?
    - А этого, родёмый, никто, кроме них самих знать не может, ага. Но раз на тебе свет у них клином сошёлся, значит должны мы им тебя предоставить. В целости, оно, как говорится, и сохранности.
    Час от часу было не легче. Если майор Дубинин хотя бы отводил Ивану Даниловичу роль борца с тёмными силами и, возможно, освободителя, то одноногий оборотень в погонах вот так запросто предоставлял ему место искупительной жертвы на алтаре служителей дьявола.
    - Я не согласен, - сказал он без всякой надежды.
    - А кто ж твоего согласия спрашивает-то! - закономерно усмехнулся Лукьяныч.
    - Скажите, это вы убили Жору? - спросил Иван Данилович. - Жору Голытьбу.
    - Чего? - уставился на него полковник. - Жору Голытьбу? Его убьёшь, ага, как же...
    Ни слова не говоря, Иван Данилович достал из кармана свиток Жориного скальпа, расправил его на кулаке, поднял и протянул руку вперёд, повертел шевелюрой перед глазами Лукьяныча.
    - Это чего? - спросил тот. - Это твоя банная шапочка? Модная, ага.
    - Это останки Жоры Голытьбы.
    Одноногий потянулся, снял с кулака Ивана Даниловича Жорин скальп, принялся рассматривать, близоруко щурясь. И даже понюхал зачем-то.
    - Эллада, - изрёк он.
    - Эллада, - согласно кивнул извозчик. - Не настоящий.
    - Вы о чём? - вмешался в их короткий и непонятный диалог Иван Данилович.
    - Жора Голытьба никогда не пользовался "Элладой", - охотно объяснил Лукьяныч. - Он "Корсара" предпочитает. Это, оно, одеколоны такие, если ты не в курсях. А двойников у него столько, сколько у тебя зубов во рту (у меня-то, понятное дело, уже не хватит зубов, чтобы этих двойников пересчитать).
    - Вот как! - поднял брови Иван Данилович.
    - А ты думал, - ухмыльнулся одноногий. - Так что эту тряпочку можешь...
    Лукьяныч осмотрелся в поисках места, куда можно было бы пристроить эту "тряпочку". Точным движением отправил Жорин скальп в урну, стоящую в дальнем углу, метрах в пяти. Рука у него была верная и не дрогнула - хорошая была рука.
    Иван Данилович охнул, немедленно вскочил с места и бросился к урне. На втором шагу он был настигнут извозчиком, сбит с ног и обездвижен точным ударом в поддых. Потом извозчик самолично проследовал к урне, извлёк из неё Жорин парик, бросил Ивану Даниловичу.
    - Ещё раз дёрнешься без команды... - пригрозил автомедонт.
    Иван Данилович обиженно вернулся на место.
    - Вы где ногу потеряли, Не-знаю-как-вас-по-имени Лукьяныч? - задал он нескромный вопрос, пряча скальп обратно в карман.
    - Кому я должен - не прощаю, - мрачно отозвался одноногий, хотя мог бы и вообще не отвечать, а то и отвесить Ивану Даниловичу затрещину за никчёмное любопытство. - Долги всегда я возвращаю, и сыну то же завещаю, - закончил полковник. А по имени меня - Мелампод. Мелампод Лукьянович Зазорнов.
    - Странные всё какие имена у вас, - произнёс Иван Данилович. - Коловрат, Мелампод...
    - Конспирация, - кивнул полковник Зазорнов. - По штатной должности полагалось, оно, иметь псевдоним. Так и прирос вместо имени.
    - Но кто-то же убил Жору, - сказал Иван Данилович.
    - До этого мне дела нет, - равнодушно отозвался Мелампод Лукьянович. - Но думаю, рыть тебе следует в сторону Дубины. Его сынок, поди приговорил этого твоего Жору. Хотя, оно, вряд ли. Ничего подобного я ему не велел.
    - А при чём здесь вы?
    Полковник Зазорнов кхекнул, посмотрел на Ивана Даниловича лукаво.
    - Ну ты, оно, парень простой, как три копейки! - сказал он почти довольно. - Илюха Дубинин хоть и дурак, но всё же не такой, как его батяня. Он уж давно со своей выгодой определился, сделал, оно, правильный выбор и работает на нас.
    - В смысле? - не понял Иван Данилович.
    - А какой ты смысл ищешь?
    - Младший Дубинин работает на вас... - ошарашенно проговорил Иван Данилович. - Значит... Что вы сделали с Вовиком?!
    Зазорнов перевёл взгляд на своего подчинённого. Тот сосредоточенно поводил бровями, пожал плечами, отрицательно качнул головой.
    - Не к нам вопрос, - транслировал его ответ Мелампод Лукьяныч.
    - Но там тоже был Илья Дубинин! В поезде. С тараканами.
    - Хм... - Зазорнов нахмурился, снова повернулся к автомедонту. - Ты вот что, Глебушко, ты поговори-ка с Ильёй Коловратычем, ты его, оно, поспрошай маненько о том, о сём.
    Возница молча кивнул.
    - Что-то слишком много новостей, - продолжал Мелампод Лукьяныч. - Уж не тёмная ли лошадка этот Илюха, уж не пашет ли он на два фронта... А то и на все три.
    - Сделаем, - произнёс извозчик. И голос его не оставлял никаких сомнений: сделает. И Илья Коловратович Дубинин выложит ему всю свою подноготную. Будет плакать у него на груди и каяться во грехах своих.
    А Зазорнов уже снова обратился к Ивану Даниловичу.
    - Ладно, Ванёк, будет лясы-то точить, они у тебя и без того острые. Перейдём-ка, благословясь, к делу.
    Иван Данилович безразлично пожал плечами: воля, дескать, ваша, а я что ж - я возразить не могу в присутствии этого, с бельмом и секирой.
    - Только не говорите, что мне выпала великая миссия, - сказал он. - Мне это нынче уже обещали, а вышло недоразумение одно.
    - Это ты, Иван, не на ту скамейку сел, - мягко улыбнулся Зазорнов. - Не к тому столбу прислонился. У нас всё будет по-другому. И миссия тебе действительно выпала великая.
    "Перевербовать хочет, сволочь, - подумал Иван Данилович. - Ну-ну... Ушлые вы тут все какие. А мне, значит, надо самому за себя стоять, держаться."
    - И что же я должен буду сделать? - спросил он вслух для оживления разговора, поскольку полковник Зазорнов замолк, явно ожидая встречной реплики. - Уничтожить нечисть?
    - Это ты, оно, хватил, Ванёк, - усмехнулся полковник. - Уничтожить её вряд ли кому по силам, и уж точно не тебе. Это тебе, поди, дурак Дубина наговорил чёрт те чего? Ты его слушай больше, ага. Нет, Иван, задача будет проще, но не менее ответственной. Нужен ты нечисти, понимаешь? Не знаю, какие у ней на тебя виды, не могу сказать. Да и знал бы, не сказал, - усмехнулся одноногий. - Но упускать такой шанс нельзя. Если можем мы тебя им предоставить, значит должны предоставить. Но достаться ты им должен не в чём мать родила, как у них задумано, а оснащённый по последнему слову техники, подготовленный и всё такое. Предупреждён, - как говорили древние иностранцы, - значит, вооружён. А дальше, Иван, действовать будешь по обстановке. Единственное, что от тебя требуется - это постоянное поддержание связи с центром и доклады о том, что там у них, и как, и почём нынче просо. Связь будешь держать с нами конечно. А конкретно - с Глебушкой.
    Возница кивнул.
    - А если я откажусь? - выдавил из себя Иван Данилович неуверенную улыбку.
    Мелампод Лукьянович улыбнулся в ответ.
    - Горешну с Трудовной видел? - спросил он приторно-ласково. - Две бабки в предбаннике. Это, Ванёк, агенты. Чистильщицы. Как в пословице говорится: горе да труд всех приберут. Я бы на твоём месте не стал отказываться.
    - Эка напугали! - храбро отвечал Иван Данилович.
    - А я тебя не пугаю, родёмый, - пожал плечами полковник Зазорнов. - Чего мне тебя пугать. У меня есть другое средство: шантаж.
    - И чем же вы меня шантажировать станете? - продолжал отчаянно улыбаться Иван Данилович.
    - Ой, да просто всё, как три копейки, - отмахнулся полковник. - Старушенции эти воспитания старого, советского. А значит, молодых девок вдвойне не любят: не токмо за то, что молодые они, но и за распущенность современной молодёжи. Им Агния-то Сергевна только попадись в их хищные жилистые лапы... Чьё угодно сердце содрогнётся.
    Иван Данилович похолодел.
    Полковник Зазорнов внимательно посмотрел ему в глаза.
    - Что, гусар, призадумался? - спросил он.
    - Будьте вы все прокляты с нечистью вашей вместе! - в сердцах произнёс Иван Данилович.
    - Понимаю, понимаю, - нисколько не обиделся и не осерчал Зазорнов. - Неприятно это всё. Но такова уж твоя участь, Иван, а против судьбы, оно, как известно не попрёшь... Или хочешь попереть?
    - Не хочу, - мотнул головой Иван Данилович.
    - Оно и правильно, - кивнул полковник и продолжал:
    - Связь будет, оно, поддерживаться телепатически, путём приёма специальной таблетки...
    - Тоже разработка Анны Ворониной? - перебил Иван Данилович.
    - Её, - кивнул Зазорнов. - Но это реальное средство, не фуфел какой-нибудь, ты не опасайся. После приёма таблетки будет открыт прямой пятнадцатиминутный информационный канал. В установленное время Глебушко тоже примет таблетку, чтобы войти в транс. Транс, Иван, отключает человека полностью на всё время действия канала, так что прежде чем заглонуть, оно, таблетку, ты должен найти себе безопасное место, где никто не обнаружит случайно твоё хладное тело.
    - А как насчёт всадника на коне, не отражаться в окне и ещё чего-то там? - снова перебил Иван Данилович.
    - Это азы, - кивнул полковник. - Тут тебя Дубина, оно, правильно инструктировал. Только не "ещё чего-то там", а - не позволять себе ничего такого, что делает стариком молодого.
    - А это чего конкретно? - вопросил Иван Данилович.
    - Да кто бы его знал, - пожал плечами Зазорнов. - Эта строчка остаётся пока для нас тёмным местом. Предположения разные выдвигались, но конкретно ничего сказать нельзя. Например, есть мнение, что речь идёт об употреблении алкоголя и табачных изделий. Куришь?
    - Курю, - кивнул Иван Данилович.
    - Придётся бросить, - жёстко изрёк Зазорнов. - И о бабах навремя забудь, потому как бабы тоже здоровья не добавляют и омоложению организма отнюдь не способствуют. Так что в, как это нынче называется, сексуальные контакты ни с кем вступать нельзя на всякий пожарный. В общем, чем больше осторожности проявишь в этом вопросе, тем целее будешь, Ванёк. Итак... Твоя задача: добраться целым и невредимым до Смородины-реки и, не преодолевая её в брод, по Калинову мосту перейти на ту сторону. Всё. Что там с тобой дальше будет мне неведомо, зачем ты понадобился нечисти, я не знаю. Поэтому действовать по обстановке, на рожон не лезть, помнить о курсе партии и правительства, на связь выходить дважды в день, в восемь ноль-ноль и в двадцать три ноль-ноль местного времени. Сверим часы.
    Часы сверили. Незадача была в том, что показывали они у всех разное время: у полковника Зазорнова было две минуты четвёртого, у Глебушки - двадцать пять девятого, а у Ивана Даниловича часы и вообще стояли - завод кончился.
    - Твою мать! - не сдержался полковник. - Как, оно, мне всё это надоело! Будь проклят этот городишко с его неопределённостью физических законов!
    И, освободив таким образом душу от накопившегося раздражения, подытожил:
    - Ладно. Значит, за местное время примем мои часы, как наиболее отвечающие реалиям.
    Извозчик и Иван Данилович выровняли стрелки своих часов по полковниковым. Правда, не было, похоже, никаких гарантий, что они опять не разбегутся в разные стороны.
    - Какие есть вопросы, Иван, пожелания? - спросил Зазорнов.
    - Пожелание одно: Агния Сергевна. Она, должно быть, где-то в Лехоланске. Ни с ней, ни с её мужем ничего не должно случиться, слышите?!
    Полковник погрустнел и едва не пустил слезу.
    - Я бы так не смог, - сказал он. - Ну, баба, оно, понятно... А насчёт мужа... Нет, я бы так не смог. Ведь ты можешь пожелать, Ванёк, чтобы она одномоментно стала вдовой, в полной твоей досягаемости и...
    - Я сказал! - оборвил Иван Данилович. - Хорошо бы обеспечить её отбытие по месту прописки, в город Бородичи
    - Хорошо, Ванёк, хорошо, - смиренно отозвался Зазорнов, - обеспечим, оно. Если она действительно в Лехоланске, в чём есть у меня большие сомнения, то первым же поездом и отправится. И муж с нею. И будут они счастливы и помрут в один день.
    Иван Данилович удовлетворённо кивнул.
    - Что-нибудь ещё? - спросил полковник.
    Иван Данилович пожал плечами, помотал головой.
    - Ну и ладно, - подвёл Зазорнов черту. - Теперь...
    Он сделал жест вознице Глебу. Тот стал доставать из карманов разные удивительные вещи. Первой легла на стол коробочка с надписью "Аспирин".
    - Таблетки, - прокомментировал полковник. - Надписи не верь, надпись, оно, - для конспирации. В стандарте сто таблеток, должно хватить на всё про всё. Но если что, предупредишь в очередной сеанс связи, что-нибудь придумаем.
    Следующим лёг на скамью обычный пластмассовый фонарик.
    - Многофункциональное устройство МУЧ-два, - с гордостью произнёс Зазорнов. - Разработка семьдесят пятого. Три в одном. Фонарь, электрошокер и плазменный пистолет на три выстрела. Ещё имеется встроенный радиопередатчик, но, сам понимаешь, на той стороне действовать он не будет.
    Глеб извлёк из следующего кармана небольшой свёрток.
    - Стрателитовая кольчуга, - полковник развернул упаковочную бумагу, расправил перед взором Ивана Даниловича тончайшее плетение из серебристого металла. - Очень лёгкая. Держит, оно, "макарова" хоть с метра. Имеет нанесённое покрытие от сглаза и вредных для здоровья чародейств.
    Да, выглядело всё гораздо серьёзней, чем у майора Дубинина. Тот никак не экипировал Ивана Даниловича - только накачал какой-то дрянью, пробормотал непонятное наставление, и - вперёд, Иван, спасать мир от нечисти! А тут подход виден продуманный, системный.
    Возница между тем выложил на скамью последнего козыря - потёртый спичечный коробок с аэропланом на этикетке. Из аэроплана улыбался и приветственно махал рукой пилот в очках. Надпись под летательным аппаратом была поздравительная: "С днём авиации!".
    Полковник Зазорнов идолопоклоннически благоговейно взял коробок в руки, любовно огладил пальцами, любуясь и улыбаясь.
    - Самое главное, Иван, - сказал он. - Разработка последних лет существования НИИ ЛиАЗ.
    Полковник выдвинул из коробка лоток, в котором лежали самые обыкновенные на вид спички.
    - Наше тайное оружие, - продолжал оборотень в погонах. - Нечисти о нём не ведомо, поскольку в разработке его Анна Воронина никакого участия не принимала. А то, что она была двойным агентом, у меня лично никогда сомнений не вызывало.
    Возница Глеб согласно кивнул: у меня, дескать, тоже.
    - Одна такая спичка, Иван, истребит любую нечисть в радиусе семи-восьми метров, - понизил голос Мелампод Лукьянович. - Чирк! - и вся эта потусторонняя шелупонь отправляется в ад, где ей самое место. И пока горит спичка, ни одна дрянь к тебе приблизиться ближе семи метров не сможет и никакого вреда тебе не причинит, ни, оно, заклятием, ни пением, ни сглазом - ничем! Вот оно как, Ванёк. В общем, это будет твоё главное оружие и средство самообороны. Береги его, как берёг бы свою ненаглядную Агнию, и почём зря не жги - это орудие крайнего случая. Ещё, оно, и потому крайнего, что воздействие на твой организм тоже будет неблагоприятным. Так уж устроен этот мир, Иван, что за всё надо платить. Каждая сожжённая спичка, помни, будет истончать твою физическую сущность, и чем чаще будешь пользоваться, тем сильней, оно, будет истончать. Если сейчас весь этот коробок за раз пыхнуть, то от нас троих, Иван, ничего не останется - все будем за Смородиной, бесплотными духами, верными рабами Агнески Истомницы. Понял?! - строго закончил полковник.
    - Понял, - пролепетал Иван Данилович.
    - Угу. Ну вот, вроде, оно, и всё.
    - Скажите, Мелампод Лукьянович, - вопросил Иван Данилович. - Эти спички... Могу ли я с их помощью, пусть даже и ценой собственной жизни, уничтожить всю нечисть? Ну или хотя бы главных её апологетов - Агнессу Истомницу, Жору Голытьбу, сестёр?
    Полковник Зазорнов задумчиво пожевал губами.
    - Это мне неведомо, Иван, - ответил потом. - Думаю, что сила Агнессы и прочих, как ты говоришь, апологетов слишком велика. Одно дело - сжечь какую-нибудь русалку или кикимору, или там умертвие какое-нито, а другое дело - Агнесса. Агнесса, брат, это тебе не... Против неё специальный генератор изобретали - рассеянных и ускоренных частиц, но... недоизобрели, перестройка грянула. Базу генератора перестроили в... да вон он стоит.
    Полковник кивнул на странного вида аппарат, дремавший в углу, рядом с огромной ванной и похожий больше всего на турбину самолёта.
    - Он теперь бельё отбеливает. А мог бы, задержись Мишка Меченый на пару лет, отбелить всю чёрную нечисть на веки вечные. Вот оно как, Ванёк.
    - М-да уж! - вздохнул Иван Данилович.
    - Ну, а теперь последнее. Отсыпаться на дорожку будешь?
    - Некогда, Мелампод Лукьянович, - нахмурился Иван Данилович, с несвойственной ему суровостью поджимая губы.
    Полковни понимающе кивнул, потрепал по плечу.
    - Ну тогда давай, коросту свою эту снимай, лезь в ванну, а потом мы тебе чистое дадим. Наденешь кольчужку, растолкаешь по карманам надобности и... в путь.
    Иван Данилович не стал спрашивать, почему мыться не в баню повели, а набрали воды в одну из ванн, стоявших тут же в прачечной. Он, смущаясь, разделся и долго лежал в приятно горячей воде - чуть не уснул. Потом тёр себя вехоткой и каким-то странно пахнущим мылом (на травах, что ли).
    Переодеться после ванны дали во всё белое. Штаны, напомнившие кальсоны, широкую свободную куртку, тапочки, тоже белые.
    - Это что же? - смутился Иван.
    - Да нет, Иван, ты, оно, не о том подумал, - успокоил его полковник. - Это специальная одежда. Она, конечно, демаскирует в тёмное время суток, но зато служит дополнительной защитой от чар, хоть и мизерной. Освящённый костюмчик, с антипожарной пропиткой. При попадании в воду автоматически становится спасательным плотом. Так что, Ванёк, не думай ничего такого. Под ним у тебя кальчужка будет, так что, ни в огне ты не сгоришь, ни в воде не утонешь. Лишь бы в себе не захлебнулся...
    - Кроме того, - вдруг многословно добавил Глебушка, - одежда совершенно не сковывает движений - выкроена по лекалам китайских мастеров у-шу.
    - Ага, - поддакнул полковник. - Повышает кулачную боеспособность, снимает усталость и всё такое.
    Кулачная боеспособность у Ивана Даниловича отсутствовала напрочь, поэтому костюм вряд ли смог бы её поднять. Но едва надев его, Иван Данилович действительно почувствовал себя гораздо бодрее и отчаянней. Кажется, даже мышцы его упруго зазвенели.
    - Ефрейтор Портнов к выполнению боевой задачи готов! - доложил он, вытягиваясь во фрунт.
    - Это кто же тебя в ефрейторы произвёл? - прищурился Мелампод Лукьянович.
    - Воинское звание моё такое, - смутился Иван Данилович.
    - А-а, - качнул головой полковник. - Ну это, оно, ладно. Что ж, ефрейтор... обнимемся.
    Обнялись.
    Пока шли из прачечной через раздевалку к двери помывочной давали Ивану Даниловичу последние наставления, и даже Глебушка тут разговорился. Иван Данилович слушал вполуха, кивал, думая о своём: об Агнии Сергевне ("Увидимся ли ещё?..") о Павле Алексеевиче ("А ведь я, поди, уже уволен...") о майоре Дубинине ("Ведь и правда: сука ты, майор!") и прочем, менее существенном.
    Когда подошли к двери, полковник предложил присесть на дорожку. Присели тут же на одну из лавок, помолчали.
    - Ну... - вздохнул Зазорнов, поднимаясь. - С богом, Иван!
    Иван Данилович задрожавшей вдруг рукой потянул на себя зелёную кособокую дверь. Пыхнуло изнутри горячим паром и запахом веников.
    Ступил внутрь. Дверь на тугой пружине сама собой захлопнулась за ним с громким хлопком.
    И тут - началось...

    Часть вторая


15


   

продолжение следовает