Берег левый, берег правый...

Берег левый, берег правый...
   - Михалыч! – стук в дверь заставил вывалиться из сна, как-будто с печки брякнулся. В ночное время ничего приятного такие стуки не несут. Приятность только в том, что он - Михалыч, - всё ещё кому-то нужен, не смотря на свои шестьдесят девять. Давно уж на пенсии, а вот свой паром никому не отдал. Так и служит на нём...
- Михалыч! – снова позвали из-за дверей.
- Иду, иду - Михалыч подымался легко. Тело, конечно, уже не так слушалось, но мысль гнала – раз пришли ночью, значит нужна помощь и никаких рассуждений про болячки. И так всю свою жизнь...
   Что только не перевозил Михалыч за 40 лет на своей «дощечке», как ласково называл свой паром, – и людей, и транспорт, и сено возили, и товары разные, и молоко с фермы, и свадьбы, и похороны, и детишек в районную школу туда-назад, и призывников, и уже отслуживших ребят встречал тут. Вся жизнь перед глазами проходила. И в каждый момент он был готов подняться и идти на реку.
    На этот раз приспичило Светке Синицыной рожать. Дело хорошее, жизненное, так что настроение поднялось сразу. Главное, не покойник и то хорошо. И ещё за участковым иногда приходилось ехать, вот этого Михалыч не очень любил. Злился не на то, что посреди ночи подняли (такая уж должность у него), а на людей, которые живут как-то уж не всегда умело - то жену кто-то погоняет, то тёщу. Да не просто так, а ещё «из ружа» шандарахнет. Хорошо, если в небо. А бывало, что и до ножей у мужиков доходило. Водка всё. Тоже вот злился Михалыч в такие моменты. Сам выпивал, конечно – по праздникам там или после баньки, - но чего же уж напиваться-то до кровавых соплей. И ведь злился не потому, что ему работы добавляли, а потому что жаль становилось людей. Знал ведь всех, на одном берегу-то живём, все на его глазах повырастали, а теперь вези участкового, пытайся ему настроение смягчить, чтобы он не законопатил кого-нибудь - тоже ведь злой, как собака, ему тоже поди не смешно посреди ночи-то переться куда не попадя. Ехал Михалыч за участковым и пытался ответить на один единственный вопрос: «Эх, люди, что ж вы так-то?» Так и не находил ответа. Что ж мы так-то?

- Ну что, Светка, боисси? – спросил повеселее Михалыч по ходу дела, уже готовя паром.
- Боюсь – честно созналась Светка.
    С Михалычем вообще любили говорить. И врать (вернее, вилять) смысла не видели. Михалыч и совет какой дельный может дать, и по деревне трезвонить не пойдёт - тут, на пароме, поговорили, тут, на реке, и умрёт разговор.


- Ничего, чай не первый раз – сказал Михалыч, отчаливая от берега.
- Может потому и страшнее! Уже знаю, как оно может быть больно, вот и боюсь. Ох, первого тяжело рожала - Светка держалась за живот и между словами, когда подпирали схватки, постанывала..
- Помню, помню – улыбнулся Михалыч, - с первым-то тоже я вас вёз. Как там твой Андрюшка? Шустрый малой, говорят? Щас-то ему уже лет пять поди?
- Почти. Через месяц будет.
- Ничего, Светка – Михалыч старался быть спокойным и весёлым, чтобы отвлечь от тяжёлых дум, если таковые и были, - со вторыми проще, родишь, как по маслу.
- Михалыч, ты как-будто сам рожал, всё знаешь – это уже мать Светкина встряла. Несколько нервно сказала, видно, что сама переживает.
    Михалыч как-будто и ухом не повёл, продолжил в той же спокойной манере: - А как же? Все три раза с женой был. Раньше-то не как сейчас, нас-то не пускали, но под дверями стоял и вместе с жинкой переживал. Молился и губы кусал. Каждый стон и крик через сердце. «Шчитай» сам и рожал.
На той стороне к причалу уже спускалась «скорая».
- Вот видишь, Светка, всё будет хорошо! Сейчас домчит тебя за 15 минут до больницы.
- Ой, мамочки, ой, больно как! – Светка сжимала материну руку.
    Причалили. «Скорая» приняла Светку в своё чрево и попылила в сторону райцентра. Михалыч перекрестил толи «скорую», толи уже клубы пыли и собрался было отчаливать, но тут заметил, как с высокого берега к парому бежали несколько человек. Что такое? Михалыч прищурился, но пока никого не признал. Темновато. Рассвет только- только наметился.

- Михалыч, погоди! – крикнул кто-то молодым голосом.
- Тьфу ты! – ругнулся Михалыч, - Васька, ты что ли?
- Я – засмеялся молодой человек, - вот так удача, что мы тебя встретили, а то уж собирались снова до утра тут куковать.
- Ну дак и куковали бы, кто вам виноват, если вам чужие девки слаще?
- А ты чего тут? Случилось чего?
- Да нет, всё нормально. Дела. – уклонился от ответа Михалыч. Знал, что именно сейчас не надо про это судачить. А потом сами всё узнают.
- А что вроде скорая поехала?
- Всё нормально, говорю. А вы чего ж, снова по девкам гуляли?
- Ну да. А что?
    Михалыч не сразу ответил, пока запустил всех четверых пассажиров, пока отчалил. Потом только сказал, хитро прищурившись: «Да так-то ничего, всё нормально. Дело молодое. Просто интересно, почему же чужие слаще-то?»
   
    Молодёжь молчала. Пожали только плечами. Всегда так было, а никто ответа не знал. Может потому – думал про себя Михалыч, - что «в женщине должна быть загадка» (читал где-то), вот людей и тянет за горизонт всё время. Своих-то  знали как облупленных, выросли вместе вот и интереса меньше...

- Михалыч, расскажи про войну – оторвали вопросом от дум. Михалыч помолчал, собираясь мыслями и переключаясь на другую тему.
- А что про неё рассказывать? Грязь и тяжёлая работа!
- Как? Вы же победители! Герои!
- Геро-ои – повторил Михалыч задумчиво. Там про это не думали. Все нормальные люди, все жить хотели. Про героев и высокие помыслы это уже потом писатели да журналисты понаписали, а тогдааа.. День набегаешься, ноги не держат, каску запульнёшь куда-нить. Чижёлая была, больше килограмма. Потом ищешь ходишь, на построении-то должен соответствовать. А в кино показывали, как мы гордо в начищенных касках вышагиваем. Какое там! Привалиться бы да отдохнуть пять минут. Это хорошо, если командир толковый и как-то даже веселее с ним, когда знаешь, что он справедливый и сам в бой идёт рядом с тобой. Тогда ещё ничего. А как самодур какой-нить попадал, дак и никакого настроения. И не до геройства. Положит такой умник целый взвод, а то и роту и хоть бы хрен ему. Не получилось ну и ладно, новых солдатиков подгонят. Зато у него грудь в крестах. Орё-оол. Тьфу! Всяко бывало, ребятки, всяко. И немцы бомбили, и свои штурмовики один раз на станции покрошили нас, как и ноги унес, не знаю. Чего-то они там напутали, видать. На то она война. Ох, не приведи Господи вам эти геройства на своей шкуре испытать. Живите уж так, без геройств, но в мире...
- Михалыч, а наград у тебя много?
- Награды есть, конечно, но половина к юбилеям. Это уже после войны по случаю юбилеев-то раздавали. А боевых не много. Что я? Рядовой солдатик, бегал как все. Один раз, правда, выжили в страшной мясорубке, но городок взяли, это уже в Польше было. Нас даже к орденам «Красной звезды» представили. И приказ подписали, сам в штабе видел, да только орден так и не дали. До сих пор. Приказ есть, а ордена нет. Да ладно, не это главное. Вы вон по девкам имеете возможность бегать, вот нам и награда...
   Паром ткнулся в родной берег. Где-то за горизонтом набирало силу солнышко – чтобы родиться вновь, во всю свою силищу!

- Спасибо, Михалыч!
- Да не за что. По пути же..
   Молодёжь пошла по домам, отсыпаться, а Михалыч основательно привязав свою «дощечку», сел на деревянный причал, закурил.. Смотрел на набухающий рассвет, ждал. Любил такие моменты, когда можно было увидеть рождение солнца. Новый день, новый виток. Всё вроде, как всегда, а все равно каждый раз волнительно. Сзади послышались шаги. По берегу спускался к парому Федька Седов, мужик лет тридцати. Тоже на глазах вырос, свой.
- Михалыч, вот удача, что тебя встретил. Привет. – сказал Федька не очень радостно.
- И тебе не хворать. Чего не спиться, в район что ли надо?
- Да нет. Мне сегодня никуда не надо, Михалыч.
- Дома чего не так? – угадал Михалыч.
- Да снова вот... – Федька сделал паузу, не знал, как начать, - всю ночь тебя ждал, на воде душу успокоить.
   Михалыч молчал. Ждал. Федька сел рядом, обхватил колени руками и положил на них голову.
- И главное, ну вот какого рожна надо, а? – начал Федька. Работаю, зарабатываю, деньги в дом, по хозяйству пашу, огород и лес – всё на мне. Не-ет, маму надо слушать. Протянул бы вожжами обеих... Сынишку жалко, растят маменькина сынка какого-то, а он у меня не тюфяк, он мужичок славный. Испортят ведь, вод беда! – Федька замолчал, опустил голову, спрятав её в перекрестье рук. Глядел в землю. Михалыч молчал, надо было дать высказаться. Да и что тут скажешь? Всё уже переговорено, а жизнь как катилась своим чередом, так и будет катить. И будут в ней счастливые пары, и будут несчастные. И рецептов универсальных нет. Если только любовь. Если есть.
- По любви хоть женились-то?
- А как же! Я бы без любви и шага не сделал. Да и сейчас люблю, дуру. Если бы не мать её. Ну отпусти же ты дочку, ну всё уже, замуж вышла. Не твоя! Не-ет, всё должно по ейному быть. А Иринка вроде и меня тоже любит, но и против матери идти не хочет. Оно вроде бы и нормально так-то, родителей надо почитать, но рушить семью-то поди зачем? Бить – не выход, пить - не выход, развод – тоже не выход. Сын. Да и что это за..? Чуть что, сразу в кусты. Родителям что скажу? С бабой не смог сладить! Что делать теперь? Всю жизнь терпеть? Тупо прошагать эту жизнь, подарить её сварливой бабе и самому не иметь никакой радости? Зачем она тогда нужна, такая жизнь...
- Дурных мыслей часом нет?
- Да ну что ты, Михалыч!? Сына же без отца не оставлю.
- Ну вот ты сам и ответил. Ради сына и живи. А там уж...
- Михалыч, у тебя выпить есть? Всю ночь маюсь хожу, нервы лопнут.
- Дома есть. Дак не с утра же поди?
- Дак сегодня воскресенье, на работу не надо.
- Ну, пойдём – Михалыч затушил папироску, поднялся.
    Федька настоял, чтобы Михалыч выпил с ним пару рюмочек, потом Михалыч «завязал» - мало ли, вдруг ещё в район ехать? Федька продолжал изливать душу. Ему не нужны были советы, сам он всё прекрасно понимал, ему был нужен Михалыч, который умел слушать молча, не перебивая.
    И Михалыч ударился в свои думы: Странное дело, молодой был, выпивал, но всегда веселился, а с годами стала накатывать тоска. Выпьет всего-то рюмашку-две, а слеза тут как тут. Нет, не течёт, отяжелит веко и давит на мозг. И главное, ладно бы фильм какой мелодрамный смотрел, но нет, если дома один, наваливает грусть - так жаль становится чего-то. Нет, не свою жизнь или ещё чего, а как-то за всё человечество что ли, душа болеть начинает. А злым не делался из-за этого. Светлая какая-то грусть была.. Только и всплывёт извечный вопрос “Эх, что ж вы так, люди?” К кому, зачем вопросы - Бог его знает. Просто казалось, что люди катятся куда-то не туда и их становилось жаль. А может от осознания того, что их - т.е. нас, человечество, - уже не спасти и хоть закричись, чтоб не шагали к пропасти семимильными шагам. Всё равно не услышат и будут продолжать шагать. Сегодня, главное, живём, а на завтра и параллельно. Так внук говорит – „параллельно на всё“! Вот так и шагаем все параллельными курсами. Мужики с женщинами, правительство с народом, нации друг с другом всё чего-то воюют, злятся, зубоскалят. А земля одна на всех. И солнышко одно. Вон уже встало!
   Федька тем временем приговорил бутылочку, поднялся отяжелевший, поблагодарил Михалыча и пошёл из избы – может домой, а может ещё куда. Лишь бы в запой не ударился – подумал Михалыч и сам себя присёк - Нее, этот не должен. Стресс снимет только и будет жить дальше.
   Больше в этот день никто в район не собирался и Михалыч провёл его, спокойно копошась по хозяйству. Правда после смерти хозяйки и хозяйства-то, как такового, не стало. Так, заборчик подправить, кухню убрать, обед наладить...
   А вечером лёг телевизор посмотреть, уснул и ... умер. Наверно, просто время пришло. Так бывает. Встало сердце и всё. Люди говорят – хорошая смерть.
   Весть разлетелась мгновенно, все его знали, все уважали. Схоронили всем миром...
   На первое время паромом взялся управлять сосед Нечай, некогда его сменщик. А там уж чего-нибудь решат, что с паромом дальше делать...
   Дней через пять, на берегу со стороны райцентра стояла молодая женщина с ребёнком на руках. Смотрела через реку на свой родной берег и ждала приближающийся паром. Тихонько плакала.
- Мам, - позвала, - а как нашего Михалыча-то по имени величали?
- Ой, Свет, а я так и не скажу. Всю жизнь был Михалыч. На кресте должно стоять, а что?
- Да вот, сына хочу назвать. Надо будет сходить, посмотреть на могилке.