Corona Boreаlis Часть 3 Глава 1

               



               

    В  аэропорту  их  встречал  Шагдар. Его  прислал  Алимжан,  выделив  для  этого  свою  служебную машину.  Серова   тронула   забота,  проявленная  друзьями, не  то  чтобы  неожиданная  в  принципе, но  сам  он    не  рассчитывал  на нее,  просто  упустил  из  виду такую  возможность.  Смущенно,  словно  сомневаясь  в  правильности  подобранных  для  этого  слов, Шагдар  пробурчал  о своем  соболезновании…   Широкое,   смуглое    лицо монгола  было  хмурым   и  полным  вежливого  сочувствия  к  человеку,  которого  очень  уважал.
    Они  пустились  в  путь. Миновав   утренний и  еще  не вполне проснувшийся   Уланбатор,  выехали  на  дорогу,  взяв  курс  на  Дархан. Последними  на  выезде   промелькнули  вывески  низеньких     автомастерских,  горки   запыленных  пластиковых  канистр  с моторными  маслами,  выставленные  на  продажу  вдоль    обочины, невзрачная,  как давно заброшенная,  бензоколонка…  Дорога  медленно  и  растянуто стала  забираться  в  гору.  Без  малого  год  прошел  с того  дня,  когда  он  впервые  оказался  в  Монголии,  и  сейчас  та  же  картина,  что  и  год  назад,  распахнулась    перед  его  взором. Тот  же  бесконечный,  холмистый  пейзаж в  бежевом  цвете,  только  снега  сейчас   было   значительно  больше.  А  небо  такое   же  -  яркое, синее,  без единого  облака. Теперь  он  знал  - нигде  нет  такого  неба,  как  в  Монголии. Он  чувствовал,  что  именно  такой,  простой  до  примитивности,  пейзаж  был  необходим  ему  сейчас, он  оказывал  на  него  какое-то  целебное  действие,  убрав  из  окружающего  мира все  лишнее.
    Вопрос  возвращаться  или  нет перед  ними  не  стоял:  во –первых,  в  Эрдэнэте  оставалась  Сашка…во-вторых…  Он  не  знал,  что  во-вторых?   Сашку  и  без  них  могли  бы  посадить в  самолет,  реши  они  остаться  в  Питере.   Нет,  возвращаться  было  надо…Надо продолжать  работать, зарабатывать  деньги, нельзя,  чтобы  все  закончилось  крахом. Ему  еще  есть  о  ком  заботиться.  Но  не  это  главное. Он  знал,  что  гнало  его  в  Монголию. Он  хотел  вернуться  туда,  где  бы  все  напоминало   о Верочке,  о  так хорошо  начинавшимся  отрезке  их  жизни, в  котором  не  было  прежней  нужды  и  забот,  и  где они  были  счастливы.  В  квартиру,  где  она  провела  свои  последние  дни  и  где  еще  сохранялся  ее  голос,   ее  облик. Он  знал,  что  должно  пройти  время,  прежде  чем   снова сможет  жить  в Петербурге,  где  есть  Смоленское  кладбище.
    Он  вспомнил  поминки.  Это  слово  никак  не  подходило   применительно  к  шестилетнему  ребенку.  И  он специально  обратил  внимание  на эту  абсурдность,  обращаясь  к  сидящим  за  столом  в  доме  у  Полины,  призывая  не  произносить  речи,  а  просто  побеседовать  друг  с  другом, вспоминая  Верку,   по  возможности  легко  и  без  надрыва.  Большая  цветная  фотография,  сделанная  в детском  саду  в  преддверии  Нового  года,  где  Верка  была  в  королевском  платье  и  с  короной  на  голове,  стояла  на  журнальном  столике,  косо  перечеркнутая  черной  лентой и  огонек  свечи,  подрагивая,  отражался  на  стекле  рамки. Все  было  чудовищно  неестественным. И  не  могло  быть  как-то  иначе. Водка никого  не  брала,  все  пили  и  оставались  трезвыми.  Большой  неожиданностью  для  всех стало  внезапное появление в  дверях  Ридовны. Она  прилетела  из  Америки,  узнав  о  смерти  Верочки, и прямо из  аэропорта  примчалась  сюда, опоздав  на  похороны. Серов  был  благодарен  всем  наташиным  подругам,  пришедшим  в  этот  день,  но  поступок  Ридовны  поразил  его,  сам  он  вряд  ли  был  способен  на  такое.  «Танька,  ты  с  ума  сошла… - пробормотал  он,  целуя ее  в щеку,  и  мысленно  поклявшись  себе,  что  отныне   будет  пребывать в  неоплатном  долгу  перед  ней. Всегда  спокойная  и рассудительно-ироничная  Регина,  сидевшая  на  диване рядом  с  Наташей тихо  сказала,  что  Вера  была,  как  звездочка  - пролетела  над  ними,  сверкнула  всем  на  радость, и  исчезла . Нестеровы  упрекали  их  в  том,  что  не  вызвали  Сашку  на  похороны. Но Наташа  и  он  сам  были  категорически  против  сашкиного  присутствия  на  похоронах,  зная  каким  нервным  срывом  для  нее  могло  это   обернуться.  Она  ведь  тоже  еще  ребенок , в  сущности,  и  они  знали  своего  ребенка.

    Снова  оказавшись  в  Монголии,  он  почувствовал,  что с  ним  произошла  какая-то  перемена  и  пытался проанализировать:  в чем  же она  состояла?  Его  восприятие  мира стало  другим. С  его  нервов как  бы  соскоблили  особенно  чувствительный и нежный,  жизненный  слой,  как  в  детстве они бутылочным  осколком  обдирали  кору  с  молодых  ивовых  веток ,  чтобы  плести  корзинку. Теперь  они  уже  никогда  не  оживут,  оставаясь  просто  гибкими  и  сухими.
    Он  рассуждал  дальше… Он  и  раньше не  отмечал  за  собой    никакой «гордыни»,  но  если  даже  допустить,  что  она  и  была,  и  именно  за  свою  «гордыню»   он  был  теперь наказан,  и он  даже  воображал,  что  слышит   некий  поповский  голос,  утверждавший,  что  это  именно  так,    то  теперь  она  была  вытеснена  другим,  несравнимо  более  цельным  и  сильным  чувством  непризнания  и  неприятия  какой-либо  гордыни. Теперь  многое  для  него  утратило  ценность,  и  это не  возвышало  его,  но  делало неуязвимым.
    А  сейчас  солнце  и  небо  над  голыми, безлюдными   холмами  Монголии  необыкновенно  успокаивающе  действовали  на  него.  Безлюдье -  вот  что ему  было  нужно  сейчас. В  эти  первые  дни.
     Но,  словно   нарочно  опровергая  самого  себя, он  тут  же  перевел    взгляд  на  Шагдара  за  рулем.
- Как  дела  у  вашего  сына?  Он  еще  в  Америке?  -  спросил  он,  вспомнив ,  что  у  Шагдара  сын  учится  в  Хьюстоне,  на  экономиста. Дорогостоящее  обучение  финансировал  комбинат.
- Нормально. Еще  два  года  учиться. Пишет,  что  устроился  на  работу  в ресторан, тарелки  мыть.
-  На  каникулы  не  приезжал?
-  Нет.  Дорого.
-  Вот  закончит   университет,  вернется  в  Монголию… наверное,  хорошую  карьеру  здесь  сделает, да?
-  Он  хочет  там  остаться. –   меланхолично  ответил  Шагдар,  похоже, не  осуждая  решение  сына.
-  Значит,  и  у  вас  существует  проблема    «утечки  мозгов» ?
Шагдар  рассмеялся.  -  Василич,  у  кафе  останавливаться  будем?
Они  подъезжали  к  месту,  где  когда-то  с  Петром  ели  «шар  холл».
- Мы   не  голодны,  нас  в  самолете  кормили. А  ты,  если  хочешь,  перекуси.
Шагдар  кивнул  и  ,  свернув  с  дороги, остановился  на  площадке  перед  входом.
-   Или  ты  хочешь  что-нибудь  съесть? –  обернувшись  назад,  спросил  он  Наташу  на  всякий  случай.
-  Нет, хочу  только  курить. -  откликнулась  она, неловко  вылезая  из  машины. – Знаешь, меня  так  убаюкало  на  заднем  сидении, еще  немного  и  я  бы  заснула.
-  Еще  успеешь  вздремнуть,  впереди  триста  километров.
-  Отсюда  можно  позвонить  Сашке?
-  Здесь  сотовая  не  работает. Доедем  до  Дархана,  там  будет можно.
    Он  смотрел  на   Наташу.  Как  всегда,  она  была  без  шапки, она считала,  что  головные  уборы  делают  ее  еще  более  смешной,  хотя  он  этого  не  находил.  Наоборот,  он  любил,  когда  у  нее  был  открытый  лоб. Он  помнил,  как  ему  понравилось,  когда  она  пришла  на  свидание  в  коричневом  берете,  который  был  в  тон  ее  легкому  демисезонному  пальто  из  альпака.  Их  роман  только  начинался,  и  ему  понравилось,       что  курчавые  волосы  спрятаны  под  берет ,  позволяя без  помех  разглядеть   классическую,  как  он  считал, красоту  ее  лица , какую-то  не  вполне  женственную, античную  грацию  черт,  не проступавшую  так  явно  в обычном  облике.  Он  любил  смотреть  на  ее крупное, без  всякой смазливости,  чуть  скуластое,  лицо  совсем  вблизи, загребая   при  этом  ладонью  каштановые кудри  со   лба  и  удерживая  их  так,  но  она  не  давала  ему вволю  насладиться  этой  картиной  и  через пару  секунд  прыскала  со  смеху   и  отнимала  его  руку.  Ни  Сашка,  ни  Верка  внешне  не  были  на  нее  похожи. Вот  только  глаза  у  всех  троих  были  одинаковыми  -  карими.  Цвета  «моро», как  сказал  однажды  Боровой.  Так  толком  и  не  пояснив,  что  это  за  цвет  -  моро?  Да,  цвет,  и  форма  совершенно  одинаковые.
    Наверное, ей  еще  тяжелее,  чем  ему…  Он  был  благодарен  Наташе   за  то,  не  оговоренное  ими  вслух,  взаимное  соглашение   не  мучить  друг  друга сейчас  воспоминаниями  о    Верочке, рассуждениями  о  том,  как  это  могло  произойти  и  как  им  жить  без  нее.  Они  оба  понимали, что  любое  прикосновение  к  этой  теме  сейчас, могло  вызвать  только  одно – срыв  в  истерику. Этот,  интуитивно  принятый  ими,  запрет,  конечно, не  мог  быть  абсолютным…
- Ты  что  на  меня  так  смотришь?
-  Вспоминаю ,  какой  ты  была  двадцать  лет  назад,  какие  у  тебя  были  волосы.
-  Если  хочешь,  я  покрашусь.
-  Не  надо. Прежний  цвет   все  равно  не  вернешь,  а   темная  седина  тебе  даже  идет.
-  Издеваешься?
-  Я  боюсь,  что  ты  простудишься. Надень  мою  шапку,  ветер-то  холодный.
-  Мне  не  холодно. Ты  же  знаешь,  мне  никогда  не  бывает  холодно. Или  ты  хочешь,  чтоб  я  была   похожа  на  наших   эрдэнэтских   дам,  щеголяющих   в  норковых  шубах  и  шапках?
- Ну,  шубу  тебе  по  возрасту  пора  иметь,  а  то  ходишь,  как  бомжиха.
- Тебе  стыдно  со  мной  ходить? Признайся.
- Конечно. Ты  позоришь  меня. Скажут, главный  врач -  скряга. То  ли  дело  Копаев,  у  него  жена  всегда  ,  как  куколка,  одета.
-  Уговорил. Куплю  себе  немецкую  дубленку,  как  у  Халбиби. Спасу  Вас  от  позора.
    В  желании  заслонить  ее  от  порывов холодного  ветра, он  обнял  ее,  нарочито  мощно  и  неуклюже,  так  что   голова  ее  оказалась полностью   упрятана  в  кольце  из  широких   рукавов   его  черной  куртки. Зажатая,  она  взглянула  на  него  снизу  вверх,  и  тут  он  заметил  в  ее  глазах   недавнюю, задавленную  слезу,  которую  теперь она  тщетно  пыталась  скрыть. «Она говорила со  мной  об  одном,  а  думала  все  время  об  этом…». Теперь,  когда  тайное  стало  явным, она ,  как  бы  извиняясь,   шмыгнула  носом  и  попыталась  улыбнуться.
- Что-то  Шагдар  там  застрял. Он  похож  на  медведя,  смешной.
- Он  все  делает  без  спешки,  как  я  успел  заметить, и  этим  иногда   просто  бесит Алимжана. Наверное, и  боозы  поглощает,  как  удав,  не торопясь. Впрочем,  это ,  вообще, свойственно монголам – никуда  не  торопиться. Их  любимое  слово –«маргаш» - «завтра». Они  предпочитают  все  дела  откладывать  на  потом. Маргаш,  маргаш…
- Как  ты  думаешь…мне,  наверное, надо  выйти  на  работу?  Но  я  не  хочу  в  медсанчасть. Лучше  педиатром  в  школу. И  к  Сашке  поближе…
-  Давай обсудим  это  завтра.
-  Маргаш?
-  Да,  маргащ,  маргаш.