Люби крепче, или умри

                20 сентября 1800 года 20-летний работник екатеринбургского монетного двора Павел Полевин со смены пришел уставший и сразу запросил штей. Эти самые «шти» - они же, по-нынешнему, щи у его жены Дарьи не всегда получались съедобными. Там делов-то – положить в чугунок коровью кость, кислую капусту, картошку, грибы,  залить водой и убрать в печь. Но у 17-летней Дарьи по молодости в штях могло оказаться что угодно – хоть  сажа, хоть гвоздь сапожный… И в этот раз Павел принимал пищу осторожно. Тем более, что цвет у штей был какой-то бурый. Дарья сказала, что от кости коровьей такой окрас получился. Корова была бурая, вот в костях бурость и осталась. Сама же при том штей не хлебала, и каждую ложку провожала в рот мужа испуганными глазами.
                Павлу окончательно  расхотелось  есть, когда он заметил в руке у жены пакетик из бумаги. Она его в руках мяла и нечаянно просыпала на пол какой-то опять-таки бурый порошок. Ойкнула, залилась румянцем и побежала к  ящику, в котором хранила крупу, тот пакет прятать.
Страшная догадка озарила возмущенный разум Полевина и он закипел. Наподдавал  Дарье по первое число и потащил её во вторую полицейскую управу с криком, что она его хотела отравить. В управе он положил  перед исправником Росляковым кулечек с порошком, после чего потребовал расследования готовящегося на него покушения.
Дарья расплакалась и сказала, что это все не она, это  мастеровой Савелий Горбунов с Березовского завода виноват.  Как уверяла напуганная баба, стоило ей приехать для свидания с родителями из Екатеринбурга в Березовский завод, как он уж тут как тут со своими блудными затеями. Первый раз Савелий совершил с ней «обычное дело»,  когда она заснула на полу в заводской конторе. Почему она решила там вздремнуть, история умалчивает, сообщается только, что «по легкомыслию и наивности».  Второй раз, когда Дарья направлялась  в лавку,  Савелий зазвал её в дом и опять совершил с ней «блудодеяние». Через три дня, когда Полевина  погнала в поле корову, Горбунов, якобы,  и тут её в покое не оставил  – поймал на дороге и дал ей заверченые в бумажку  неизвестные темные порошки. Дарья, как записано в протоколе допроса, ещё его спросила: «Это что?», а Савелий ответил: «Видишь, что.  Скорми мужу своему, он умрет и  станешь одна здесь в Березовском заводе жить».
                Полицейский Росляков, которому  пришлось  это дело расследовать, немедленно отдал порошок на проверку «высокочтимому и высокоблагородному», как указано в протоколах, доктору Августу Фельзнеру. Тот за дело принялся не сразу. Он был главным лекарем при Екатеринбургском уездном суде и потому часто бывал в разъездах по всей губернии. Были у него, конечно, подчиненные – подлекари. Но им такое ответственное дело, как экспертиза неизвестного порошка, предположительно смертельного,  доверять не стали. 
   Вторым после Дарьи был спрошен работник Савелий Горбунов. Ему оказалось 50 лет от роду и слыл он наипервейшим  в Березовском заводе забулдыгой  и охальником. Вот чем прославлен не был, так это блудодеяниями, возраст уж был не тот.  Савелий  прямо заявил, что ни с кем не якшался и порошков смертельных не раздавал, а ежли и видел, как Дарья «по неопытности» спит на полу в заводской конторе, так нет в том никакого преступления. Целый месяц, до самого октября ничего нового Горбунов к сказанному не добавлял.
Тем временем доктор Фельзнер внимательно изучил бурый порошок из пакетика. В воде растворил, в огне пожег,   добавил его кошке в сметану, посыпал им зерно и скормил  курам. Таким образом  лекарь утвердился в мысли, что ничем кроме рвоты прием порошка  не угрожает.
                Трезвый Горбунов после месяца сидения  в тюремном остроге решил поделиться со следствием новыми подробностями дела.  Он, оказывается, не просто так разглядывал Дарью, когда она спала на полу заводской конторы. Еще он недолго посидел рядом и пощипал Дарью за грудь. А в блуде ему  «никакой нужды не было». Слово импотенция в хрониках не встречается, но что-то  подсказывает,  именно  эта возрастная особенность организма Савелия  и была главной причиной  чистоты его намерений.
И вторая встреча, которая вспомнилась Савелию,  происходившая в его дому, состоялась  опять  таки с целью, далекой от блудодеяния, исключительно для щипания груди. Третье пересечение маршрутов Дарьи и Савелия ознаменовалось, помимо щипания груди, еще и просьбой, поступившей от Дарьи. Просила она дать ей мышьяку, чтоб отравить  мужа Павла до смерти, и даже пообещала заплатить 30 копеек.
 Это была сумма, которая помогла бы Горбунову полностью избавиться от похмелья, а именно оно его страшно мучило во время третьей встречи. Савелий обрадованно уполз на огород, насыпал в бумажку глины, дома разбил пестиком комки и добавил соль. О блуде, как обычно, и речи не было.
                Дарья в этом месяце на допросы не являлась. Видать,  сильно её поколотил  Павел,  раз она так долго в дому отлеживалась. Злоба прошла, постепенно стало до Полевина доходить, что если признает  суд его жену отравительницей, то одними ударами кнута тут не обойдется. Закопают Дарью, как и положено по закону поступать с отравительницами мужей,  вместе с руками в землю по плечи, и оставят умирать от голода и жажды.  Жалостливым обывателям можно будет  рядом с головой из земли торчащей  только копеечки бросить, чтоб потом их казенные работники на гроб потратили или за помин души в церковь отнесли.
Павел на допросе заявил, что напрасно сказал про отравление, оговорил жену сгоряча, на самом деле Дарья ещё тогда призналась, что не отравительные то были порошки, а приворотные.
   Как только поправилась, Полевина самостоятельно явилась для допросу во вторую часть полиции и подтвердила, что не хотела до смерти отравлять Павла. Хотела его напоить  порошком, чтоб он её крепче любил. Потому как она его крепко любила, а он её не крепко. Горбунов ей порошки и продал за 30 копеек, и как он «совершенно престарелый  решился на таковое дело, ей не ведомо».
                Дело передали в Екатеринбургский уездный суд. В суде было проведено дополнительно несколько очных ставок и  вынесен приговор. 
«Указ его Императорского величества самодержца Всероссийского и департамента расправы Екатеринбургского уездного суда. Поскольку оная жена хотела скормить своему мужу порошки вроде околдования, дабы он больше её любил, от чего хотя никакого вреда последовать и не могло, но дабы впредь от них никаких содеяний не происходило, то по силе устава благочиния наказать их, Горбунова палками, а женку Палевину розгами. Передать обоих в прежнее жительство с обязанием жену подпискою, чтобы она над мужем своим никаких вредностей не учиняла, и если муж её к себе по прежнему принять не пожелает, то оную порочную отослать в Сибирь на поселение. Вышеозначенные деньги 30 копеек взыскать с Горбунова и отдать той жене обратно».
Отделались легким испугом, можно заметить. Поскольку палками и розгами тогда бивали  и за меньшие провинности. Они даже серьезным наказанием не считались. После экзекуции наказуемый даже сам мог одеться и дойти до дому. Наказание розгами  и палками главным образом должно было опозорить преступника, и уж во вторую очередь принести ему физические страдания. Но, как можно заметить из материалов дела, позора никто из упомянутых  грешников не боялся. Дарья по наивности, а Горбунов мог посчитать  позором разве что утерю 30 копеек, так ловко им «заработанных».