Узоры в Контакте

(Продолжение абсурда «Жизнь, смерть, бессмертие Гурия Галактионовича»)


Два зеркала любуются собой,
Взаимно искажая отраженья.

Георгий Иванов (как бы).


Действующие лица:

Юрий Голуб, зав. отделения первого психотического эпизода

Гурий Галактионович, эксглавред литературного журнала

Яна Рассольцева, жена Гурия, режиссер порнографических фильмов 3D + (с диалогами)

Питомников, патриотический писатель-анималист, на сцене не появляется

Леня Ершов, артист порно, пребывающий в задумчивости, на сцене не появляется

Трепыхайло, рабочий порно-индустрии, своего рода поэт

Ася Васи, порно-звезда, эколог, блоггер, на сцене не появляется и нигде не упоминается

Зеленая Сестра

Лупонин, энтузиаст

Барби

Кен, не понять кто

Ольга Петрова, зав. отделения неврозов

Леня Савицкий, эретичный дебил, IQ 69, поэт

Владлен Владленович Морг, главврач психиатрической больницы

Испуги (изображаются коллективно)

Разные другие герои, в том числе животные.


АКТ 1

Лимб. Наши дни.

Сцена затемнена. В луче прожектора – Лупонин, стоящий в картинной позе.

Лупонин (читает с листа): Теперь мне и самому себе трудно объяснить, как оказался я в тех землях – внутренне опустошенный, с криминальными намерениями, сулившими, казалось тогда, быстрое и эффектное обогащение. То был край жестокой и влекущей природы, где так хочется остаться, чтобы что-то доказать себе, другим, бросив вызов. И в тоже время перспектива остаться здесь навсегда навевала тоску, томление, преследовала, гнала на пристань – поскорей уехать в большой город, где, несмотря на стесненное бездушие, все-таки можно, можно, черт побери, отыскать и тепло, и покой. Я жил тогда на северах.
Местные ребятишки называли прибрежную гальку «бултышниками», соединяя в слове весомость булыжника и свойство бултыхаться в угрюмый, льдистый океан, не знающий милосердия. Вылизанные наждаком серых, упорных волн, «бултышники» траурной каймой охватывали остров, служа фундаментом, основой, первопричиной для каменистой гряды, сползающей на западе в маленький залив, на берегу которого белела развалина монастыря, и выглядывали потраченные ветром дома поселян. Собственно, эти камни, никогда не знавшие теплой дымки зелени, и были островом, поистине проклятым местом. При любых политических режимах высокие начальники время от времени намеревались ссылать сюда мыслящих иначе, чтобы те без помех додумали, наконец, свои иные мысли, но, по счастью, проекты эти оставались поэтической мечтой, и не из человеколюбия – в казне всегда не хватало денег. 
Люди случились под стать острову. Художнику, возлюбившему утонченность ликов и нравов, пришлось бы здесь туговато, да, впрочем, что там художнику, любому приезжему требовались месяцы и иногда годы, чтобы проникнуть в местную общину, стать если не своим, то, по крайней мере, привычным пришлым, с которым со скуки ли, по нужде ли можно иметь дело. Самостоятельны и недоверчивы были эти здешние, ибо, как в догму давно забытой миром религии, верили, что к ним нельзя просто так приехать, а нужно обязательно вернуться, вернуться отсюда, а не оттуда – вот и попробуйте понять, что это значит…

Где-то наверху раздается непонятное уханье. Лупонин смотрит вверх.

Лупонин (читает с листа): Иногда беседуя с ними, уже после многомесячного карантина отчуждения, я понял, что их представления о материковой жизни невероятно искажены и ничуть не благожелательны; в словах их явно сквозили чувства превосходства и достоинства, достоинства почти утраченного обычным городским и деревенским людом, но, скорее всего, все мерзкое и постыдное из далекой от них жизни крепко запоминалось ими из-за коллективного комплекса и привычной потребности к сопротивлению. Особо это проявлялось в разговорах о женщинах, тех женщинах; за долгие вечера я услышал множество угрюмых эротических фантазий, где, вот странность, напрочь отсутствовали авантюрные или игровые сюжеты, а было лишь стойкое нордическое сладострастие, в котором, по-моему, много от головы, что уж совсем жуть неописуемая. Они почти не говорили о местных женщинах, поскольку их дамское достоинство входило в сумму достоинств всей общины; рассказы чаще всего велись о «вербованных», бог знает, какой смысл вкладывали они в это слово, и с такими подробностями, с таким смакованием зрелой развращенности, что даже у меня, человека, казалось, тертого во всех смыслах слова, грешившего и помыслом, и как придется, на обветренной и запаршивевшей от соленой воды коже проступал румянец. Я тихо рдел. Представьте себе: тесная контора рыболовецкой артели, наспех приспособленная под гостиницу, освещается миражным светом 30-тиватной лампы, несколько мужчин за столом, атмосфера тайной Вечери с чертом, сдобренная вечным и неустранимым запахом подгнившей рыбы – и вы поймете, почему ни самогон, ни эти разговоры меня ничуть не веселили тогда.

Наверху что-то с грохотом падает. Сцена освещается. В кабинете Голуба – он сам, Гурий, Зеленая Сестра (в зеленой накидке и наручниках) и Петрова. Все сидят за столом и смотрят наверх.

Лупонин (читает с листа): Я упоминал, что приехал на остров по своему, сугубо личному делу; вера в золотоискательские сказы – последняя вспышка наивных иллюзий в моей жизни – сыграла со мной злую шутку. Я надеялся, что удастся объегорить Север, который столь богат, что не заметит мелкого надувательства. Теперь стыдно припоминать подробности, поэтому умолчу насколько смогу о задуманной шулерской комбинации, тем более что ничего не получилось, а если быть более точным – надули меня. В финале, помнится, был уничижительный смех, даже побои – теперь, когда телесная и душевная память зарубцевалась, смею надеяться, что это была все-таки драка. Ничего у меня не вышло… И я встретил княжну Мери. 

Гурий: Простите, кого встретил?

Лупонин: Княжну Мери.

Петрова: А как называется произведение?

Лупонин: «Новая княжна Мери». Это такой современный пересказ Лермонтова на фолкнеровский манер.

Петрова: Как мило… И сколько там страниц?

Лупонин: Двести.

Голуб: И вы хотите нам все это прочесть? Сейчас?

Лупонин: Вообще-то, да. Я хочу в рамках нашего фестиваля наук и искусств возродить утраченный жанр первого авторского прочтения.

Пауза.

Гурий: Я думаю, господин Лупонин просто разыгрывает художественный совет. За ним и раньше замечалось.

Зеленая Сестра: Точно.

Лупонин: Да как вы можете?! Чтобы я… Чтобы вы… Просто нет слов!!!

Голуб: Что, пожалуй, неплохо. Я полагаю, что нам надо допустить первочтение «Новой княжны Мери» на фестивале. Это успокоит людей, придаст значительность и упорядоченность нашему безудержному веселью.

Лупонин: Во-во!..

Голуб: Однако нам не обязательно слушать все произведение сегодня, коль скоро мы неминуемо насладимся им на фестивале. Ваше мнение, Гурий Галактионович?

Гурий: Как специалист со стажем, я вынужден согласиться с вами, доктор.

Лупонин: Вы затыкаете рот правде жизни! Рот может отомстить!

Зеленая Сестра: Уже боюсь!

Петрова: Я тоже ни разу не против, Юр.

Входит Трепыхайло.

Трепыхайло: А вот и я!

Всеобщее изумление.

Лупонин: Боже правый, Трепыхайло! Ты как здесь?!

Трепыхайло: Привет! Здравствуйте, Гурий Галактионович! Здравствуй, сестрица! Здравствуйте, господа!

Гурий: Да как вы сюда попали?

Трепыхайло: Известным способом. Моя малолетняя подруга Настенька сказала, что легко обойдется без моего цветочка аленького. Этого я, чудище лесное, пережить не мог. И вот я тут.

Зеленая Сестра: Началось!

Трепыхайло: Хорошо, я скажу правду и истину. Меня переехал экипаж ГИБДД за переход дороги в неположенном месте.

Гурий (смеется): Ладно, не надо нам правды!..

Трепыхайло: А вы просто цветете, Гурий Галактионович! Зеленая сестра сказала, что вы снова женились…

Гурий: Да, на Рассольцевой…

Трепыхайло: На Яне?! Как замечательно, когда два больших художника находят друг друга! И особенно отраден тот факт, что творцы – разнополые!

Гурий: Да, грешны… И злоупотребляем сим… Позвольте представить вам, господа лекари, нашего давнего приятеля, господина Трепыхайло! По жизни он – рабочий порно-индустрии, стахановец, можно сказать.

Трепыхайло: Ну, это в прошлом. В последнее время, я взыскал священного долга и подвизался в агитпропе. Писал на форумах об ужосах американского фошызма.

Лупонин: Обоже, какая судьбоносная миссия! Завидую коричневой завистью! Как там вообще?

Трепыхайло: Олимпиаду провели. На открытии я узнал, что буква «и» в русской азбуке означает «империя».

Петрова: Как мило…

Трепыхайло: Я плакаль. Имели Емелю, имели-имели, да, видать, не доимели.

Лупонин: Значит, вперед, Россия! В блистательный восемнадцатый век! Не вешать нос, кордебалеты!

Трепыхайло: Понятно, что тут же приключились «… крымский хан - собака», конспирологический гопак зеленых человечков с пулеметами и историческая победа великой России над Украйной милой на параолимпийских играх!

Лупонин: Имперские вау-импульсы? И что, братские народы ликуют? Хором поют старый гимн «Гей, славяне»?

Трепыхайло: Ну да. Братский американский народ поет «Гей», а мы, соответственно, «Славяне».

Голуб: Мы снова не имитируем европы? И что там с мораторием на смертную казнь?

Трепыхайло: Мы внезапно оказались русским миром. Мораторий пока действует. Ждем-с…

Петрова: Европо-имитаторы… Как мило…

Голос сверху (механический, искаженный): Разумные с планеты Земля! Разумные с планеты Земля! Вас приветствуют Разумные с планеты Земля! Вас приветствуют Разумные с планеты Земля!.. (Голос забивается радиопомехами).

Трепыхайло: А это что у вас?!

Голуб: А мы не знаем. У вас есть догадки?

Гурий: Пустое… Кстати, Зеленая Сестра рассказывала нам про крымскую канитель, господин Трепыхайло. Лучше скажите, как там наши?

Трепыхайло: Ваша бывшая - Изольда Валентиновна - сделалась депутатом Госдумы и теперь говорит высоконравственное. Родион зачем-то принял иудаизм, обрезался и уехал лечить оставшуюся плоть в Израиль.

Гурий: Эко повело! 

Трепыхайло: Савелий живет с Девасьей, которая оказалась подполковником ФСБ. Олигархствуют потихоньку. Об остальных я ничего не знаю. У вас-то что новенького?

Гурий: Да что тут… Коротаем вечность, как умеем. Леня Ершов крепко задумался о смене пола.

Трепыхайло: Ух, ты! А на какой пол хочет поменять?

Лупонин: Писатель Питомников пишет седьмую книгу о зверях-партизанах. Снова громит нацистов.

Трепыхайло: Значит, комиссар Мауглян на посту?!

Лупонин: А то! Теперь у Питомникова новые герои. Скунсы-антифашисты. Я спросил: «Ну какие, к дьяволу, скунсы в России?» А Питомников отвечает: «Из Коминтерна.  Они приехали к нам с испанскими коммунистами. Это скунсы-интернационалисты»!

Трепыхайло: Мда… Ты как думаешь, мы Великую Отечественную войну 1941-1945 годов выиграем?

Лупонин: Да черт его знает… Когда выходит новая книга или фильм про войну, я внутренне вздрагиваю и затаиваюсь: «А вдруг?..»

Пауза.

Сверху раздаются мяукающие звуки. Все смотрят наверх.

Гурий: Собственно, главная новость здесь. (Показывает рукой на пол). Скоро исполняется круглая дата нашей психиатрической больнице. По случаю юбилея объявлен фестиваль наук и искусств. И вы сейчас присутствуете на заседании художественного совета.

Трепыхайло: Батюшки, как я кстати-то!.. А с какого перепуга психбольница - ваша, Гурий Галактионович? Вы вроде не тяготели…

Гурий: Да знаете ли… Здесь всё серо и уныло, вязкое какое-то всё. Здесь скучно и горестно. Спасаясь от мук скорби, люди тянутся в больнички. Тут тебе и уход, тут тебе и общение…

Лупонин: Дурдомы – наши маяки!

Пауза. Наверху слышен раскатистый взрыв.
Сцена начинает кружиться, кабинет Голуба «уезжает» за кулису.
На сцене остаются только Лупонин и Трепыхайло. Они садятся на садовую скамью.

Трепыхайло: Ну а ты как здесь, вообще? 

Лупонин: Шуткую, где могу. Придумал один сюжетец, только финала нет. Поможешь?

Трепыхайло: Меня – в партнеры? Ах, педерестаньте! Что скажут люди?

Лупонин: Мы будем нарочито отстраненны и предупредительны на людях.

Трепыхайло: Ну, я не знаю! Вы так странно ухаживаете…

Лупонин: Нам еще муза нужна… У меня есть на примете… Вылитая Барби! Портрет лица, лекала тела… Когда у нее начинались обострения, она надевала красное платье и уезжала с дальнобойщиками в какой-нибудь порт. Счастливые морячки контрабандно садили ее на свое судно, и она начинала искать по морям-океанам соответствующего капитана Грея. Красное платье, белый парусник… Ассоль с приветом в душе… Самое забавное, что она возвращалась из своих приключений хоть и несколько потрепанной, но нетронутой. Это как бы медицинский факт.

Трепыхайло: Есть ротовые грехопадения, увы…

Лупонин: Да нет, она чиста, как детская слезинка Достоевского. Просто умеет как-то развести мужичков.

Трепыхайло: Редкий экспонат… Тогда нам жизненно необходим стремительный кукло-пикап. Нууу, совращение куколки…

Лупонин: Как?! Музу?! По-собачьи?! Возможно ль?!!

Трепыхайло: Средства имеются. НЛП, директивный гипноз, колдунство вуду и разрыв шаблона по всему телу.

Лупонин: Да, наука не стоит на месте… А внутричерепное давление у нее не зашкалит?

Трепыхайло: Принципиально работаю без анестезии в виде алкоголя, наркоты и прочего табакокурения.

Лупонин: О! Как говорил в аналогичных случаях дедушка Ульянов-Бланк: «Моя Надя приехала!» Вон Барби идет.

Входит Барби.

Барби: Привет.

Лупонин: Готов поспорить, что на тебе синтетические кружевные трусики.

Барби (кивает): Желто-голубые. А что?

Трепыхайло: Плохо дело! Синтетические трусы объявили иностранными агентами! А потом вообще выпилили!

Лупонин: Трусы подвергнуты репрессиям, понимаешь! Даже не знаю, что с тобой будет, если встретятся сочинские казаки!

Трепыхайло: Или эти, вежливые человечки с автоматами…

Барби колеблется, затем засовывает руки под юбку и стягивает трусики на пол.

Барби: Теперь всё?!

Лупонин: Как же всё, если в мире запахло порохом, Барби?! (Подходит к девушке вплотную). Голубь мира летит ниже и ниже, и вот-вот перейдет на бег трусцой! Россия снова в огненном кольце! (Трепыхайло тоже подходит и становится сзади, тоже почти вплотную). В Европе американцы установили противоракеты.

Барби: А сзади что?

Трепыхайло: Новые китайские танки! Они, ух, какие быстрые! У них ух такие орудия!

Барби: Я чувствую...

Пауза. Сверху слышатся звуки горна, играющего побудку.

Голос сверху: Разумные!.. (Голос заглушается помехами).

Затемнение.

Барби: А помните, как хорошо было в детстве, мальчики? Седьмого ноября я надевала папины сапоги и в задумчивости ходила по лужам. Там был тонкий, как целлофан, лед и пожухлое травянистое дно под ним... Мне нравились эти «аквариумы», они были только моими... Я знала, что мама уже накрывает на праздничный стол. Я любила тогда домашний холодец и редьку с подсолнечным маслом. И это было не очищенное масло, а настоящее, которое пахнет. А в телевизоре пели:
«И вновь продолжается бой
И сердцу тревожно в груди
И Ленин такой молодой
И юный ноябрь впереди!»

Трепыхайло (задумчиво): Октябрь. В песне, там октябрь был.

Барби: Почему?

Лупонин: Ну, понимаешь…
АКТ 2


Помещение радиостудии: ведущий сидит перед микрофоном, за стеклом - оператор. На лице ведущего клоунская полумаска. Ведущий слушает голос радиослушателя, благосклонно кивая головой.

Голос радиослушателя: У меня есть история в вашу рубрику «На ночь - страшный сказ». В начале 90-х у нас в городе стали исчезать девушки и молодые женщины. Бесследно. Газеты, а тогда у нас были газеты, конечно, истерили, давили на милицейское начальство, поэтому нас пользовали по полной программе. Я служил в угро и, как остальные, занимался этим делом по двенадцать часов кряду. Проверял алиби отсидевших насильников, встречался со «стукачами», опрашивал свидетелей. Лидеры местной мафии клялись, что непричастны, землячество кавказцев пожимало плечами, короче, ни мотивов, ни следов. Но была одна странность. Свидетели вспоминали, что непосредственно перед исчезновением, потерпевшие что-то покупали в уличном киоске. Понятно, что нам неотложно захотелось переговорить с киоскерами. И тут выяснилось: киоск-то был один! Можно сказать, не особо примечательный такой киоск, черный, из анодированного алюминия. Он внезапно возникал на районе и также внезапно исчезал через несколько дней. Это, конечно, никому странным не казалось. Времена были еще те, если помните! Понятно, что мы начали рыть землю. Новость просочилась в газеты, город вздрогнул. Испугались все: проститутки, банкирши, отцы семейств… Киоск мы не нашли…

Ведущий: А вы знаете, я вспомнил эту историю. Об этом говорили...

Радиослушатель: Киоск нашла учительница младших классов. Она прочитала заметку в газете, выглянула в окно и увидела черный киоск. Он стоял в торговом ряду через дорогу. Позже она рассказывала нам, что не помнила, как спустилась из квартиры, как оказалась перед киоском. Она умоляла киоскера вернуть ее дочь Оленьку или забрать ее к ней. Киоскер выглядел странно. Если смотреть на него слева, он напоминал еврея. Справа – типичный монголоид. Ну, а в анфас – наш, русак. Даже крашенная русая челка имелась… В какой-то момент учительница поняла, что киоскер не молчит. Он странно стрекотал в ответ, точно бездушное насекомое. Женщина помертвела, сознание ее сузилось, исчезло. Она опамятовалась в каком-то заброшенном промышленном захолустье, где бродила без цели и надежды. А черный киоск исчез и никогда больше не появлялся… Всё.

Ведущий: Мда… Ужасы российского капитализма неисчерпаемы и беспредельны. Впрочем, и в советское время имели место гроб на сорока колесиках и анонимные «синие руки». Что намекает… Благодарим нашего радиослушателя за поучительный рассказ и напоминаем, что вы участники шоу «Неспокойной ночи». У нас звонок в студию.

Женский голос: Мы тут с девчонками ждем вызов на адрес… Хотели бы послушать песню «Бони М» «Ночной полет к Венере». Это возможно?

Ведущий: Конечно. (Поет без музыки).
 Nightflight to Venus
Way out there in space,
Nightflight to Venus
Our new fav'rite place.
Nightflight to Venus
All systems are go,
Nightflight to Venus
The sky is aglow.
Ladies and gentlemen, we've had a successful
Take-off on this first nightflight to Venus.
Our flying time will be 8 hours. we'll be travelling
At a speed of 2183 miles per second.
Nightflight to Venus
Nightflight to Venus

Ведущий: Это ток-шоу «Неспокойной ночи». Несколько слов для тех, кто слышит нас впервые. Мы не обсуждаем темы «Есть ли бог на Марсе», «Мой сосед – ведьма» и «… аука потребления». Вы спросите: «Почему в слове «наука» забыта буква «н»»? А зачем они, буквы, если для благополучия достаточно арифметики и дорожных знаков? Впрочем, это мы тоже не обсуждаем, как и проблему легализации вампиризма. Зато мы готовы поддержать разговор на годные темы вроде «Обеденный стол – наш четвероногий друг и домашний питомец». С обязательными примерами из жизни и рецептами, скажем, фаршированных пикулей…

Наверху слышен набат. Сцена начинает кружить, радиостудия «уплывает» за кулису. На сцене – кабинет Голуба. Присутствуют члены худсовета, Лупонин, Трепыхайло и Барби.

Трепыхайло (смотрит вверх): Совсем сдурели!!! Да что это такое?!

Гурий: Может, ремонтируют что-то. Или пытаются с нами связаться.

Трепыхайло: И что?

Гурий: Похоже, не получается.

Пауза. Звуки наверху стихают.

Лупонин: И как вам начало нашей пьесы?

Петрова: А как она называется?

Лупонин: «Четвертый сон Муму профессора Павлова».

Петрова: Как мило… Начинаю понимать, почему ток-шоу называется «Неспокойной ночи».

Трепыхайло: Да это ядреный сгусток национальных смыслов! Тут тебе и Чернышевский, и Тургенев, и намек на «Голову профессора Доуэля» Беляева! Каков каковчик?!

Лупонин: Определенно, корячется исполинская вещь!

Голуб: Да, щедрый замысел… Вообще, идея фестиваля овладела массами. В едином порыве пациенты занялись творческими трудами! Даже озабоченный своим пересотворением Леня Ершов отложил хирургические мечты и счастье. Теперь он не спешит стать очередной Лилит, сотворенной из грязи, и пишет сейчас патриотическую оду в честь нашей православной церкви сатаны. Он просто сочится рифмами!

Лупонин: Как Болдин? Ну, у которого Болдинская осень была…

Голуб: Да, пожалуй, что и так. Ася Васи и Яна Рассольцева снимают эротико-экологический фильм с рабочим названием «Дельфин и русалка» о радиоактивном загрязнении мирового океана и последующих мутациях. Мы видели рабочие материалы. Пугающе и… красиво!

Петрова: С сексом пересолили! Эта сцена встречи выброшенной волной на берег русалки с волонтерами-экологами… Я понимаю, что природу надо любить, но, может быть, немножко не так?! Не обязательно орально?..

Трепыхайло: А лучше как на «Вахте урожая»?..

Голуб: Я понял эпизод, как некоторую метафору. Дело вкуса… Повторяю, «Четвертый сон Муму профессора Павлова» поражает неявными, баснословными потенциями. Чувствуется здесь какая-то чисто русская ширь! Только мы-то вам зачем?

Трепыхайло: Есть системная проблема. Пьеса - с буксующим сюжетом. А мы, ее авторы, предельно заняты другими поэтическими проектами. Лупонин опять переписывает «Новую княжну Мери». А мне снова приснилась таблица Менделеева. Я постепенно восстанавливаю её по памяти.

Гурий: Зачем?
 
Трепыхайло: Фестиваль наук… Я, кстати, хотел спросить, сколько лет больнице исполняется?

Голуб: Тысяча шестьсот тридцать пять.

Трепыхайло: Это как?.. Самой Руси-то…

Голуб: А вы знаете, сколько лет здешней тюрьме? Почти десять тысяч.

Пауза.

Трепыхайло: То есть, мы там, у себя, копируем Лимб? Ну, когда не имитируем Европу? С ума сойти…

Лупонин: Ну, ты понел?! Уважаю место упокоения! Прародина, мля!

Пауза.

Гурий: Не все так печально, господин Трепыхайло! Измените Лимб, изменится и Россия! Все-таки у вас не более чем вечность впереди!

Трепыхайло: С этим у меня напряг. Я всю жизнь боялся, чтобы, не дай бог, не сделать что-нибудь полезное.

Барби: А ты попробуй пойти от обратного. У нас в диспансере девять этажей палат для VIP-ов. И есть такая штука - «ятрогения». Так называют изменение здоровья пациента к худшему, вызванное неосторожным действием или словом врача. Можешь связать все это вместе? 

Пауза.

Трепыхайло (к Голубу): Индуцируете «кровавых гебистов»?

Петрова: Скажем так, не мешаем индуцированию…

Барби: Здесь каждая личная трагедия или, к примеру, шизофрения становятся как бы оружием…

Лупонин: Это новое дело врачей, братуха! Во всех смыслах!

Трепыхайло: А у вас гораздо веселей, чем я думал!

Гурий: У нас фестиваль на носу! И маскарадный карнавал!

Трепыхайло: Вы стали злее, Гурий Галактионович… Женитьба повлияла?

Гурий: Надо было уйти со сцены, чтобы перестать бояться… И восстать! Нож платежом красен, как любил выражаться Отар Гогадзе.

Наверху грохается и разбивается что-то тяжелое.

Механический голос сверху: Сука! Падла!.. ****ь! ****ь!

Петрова: Кто-то уронил на ногу что-то…

Механический голос сверху: Разумные с планеты Земля! Разумные с планеты Земля! Вас приветствуют Разумные с планеты Земля! Вас приветствуют Разумные с планеты Земля!.. Наша Земля находится в созвездии Ракобыка, в тридцати парсеках от вас! (Сильные радиопомехи, слышится песня «Широка страна моя родная»).

Через зрительный зал проходит странная фигура в сутане и короткой накидке на плечах с парой искусственных рук вдоль настоящих. На лице – хирургическая маска и горнолыжные очки. Фигура поднимается на сцену и исчезает за кулисой.

Трепыхайло: Господи! Что это?

Голуб: Призрак. Говорят, что это призрак Рабиновича.

Трепыхайло: А кто такой Рабинович?
Голуб: Не кто, а что. Это нечто неизбывное. Вы не задумывались над таким необъяснимым явлением, как роковые встречи? В жизни вам чаще всего встречается не хохол Неторопыйло, не русский с говорящей о многом фамилией Обломов и даже не Сунь Линь, коих 1,5 миллиарда, а Рабиновичи? Их сотни миллиардов - в телевизорах, интернетах и просто по жизни. Вот возьмем, к примеру, Достоевского, его шедевр отечественного БДСМ «Село Степанчиково и его обитатели»…

Гурий: А возьмем!

Голуб: Дворовому парнишке Фалалею регулярно снится белый бык. Рабу запретили видеть во сне белого быка.

Петрова: И что же?

Голуб: Фалалей со слезами молил об этом бога и долго думал, как бы сделать так, чтоб не видеть проклятого белого быка. Это, кстати, цитата из первоисточника, нас в мединституте заставляли отрывок заучивать наизусть…
 
Лупонин: Первоисточник – «Википедия»?

Петрова: И что там со сном? Не томите…

Голуб: Фалалею снова снился белый бык… Скажите, как его зовут?

Барби: Бу… Та-та-та-та. Ра… Та-та-та-та. Ти…

Голуб: Или, опять же, цитата: «Ходит призрак по Европе»…

Трепыхайло: А мы сегодня в Европе?

Гурий: В московской дистанции…

Голуб: Я настаиваю. Ходит призрак по Европе. Как его фамилия?

Лупонин: Ужасаюсь своей догадливости!

Голуб: Правильно, Раппопорт…

Трепыхайло: Постойте-ка. Допреж у вас Рабинович был.

Гурий: И имя нам легион… Цитата.

Пауза.

Барби: Это технологии всё. Всё началось с патефонных пластинок. «Нормально, Григорий? Отлично, Константин!»   

Трепыхайло: Тогда эти (кивает вверх), из созвездия Белого Быка – тоже, что ли?..

Гурий: Весьма вероятно. До предела навязчивые эти братья по разуму. Хотя, тридцать парсеков…

Пауза.

Трепыхайло: Фалалееву мать!.. Да вы разводите меня, как школоту! Если в кране нет воды…

Голуб: Нож платежом красен… Гурий Галактионович предупредил, что вы наверняка будете троллить худсовет. Я так понимаю, что вы хотели втянуть нас в творческий процесс изобретения вашей пьесы? Лупонин надоумил?

Лупонин: Да как вы можете?! Чтобы я… Чтобы вы… Просто нет слов!!!

Гурий: Вот и отлично! Мы все будем работать в многозадачном режиме.

Освещение меняется. Во вспышках стробоскопа сверху на сцену слетают два инопланетных ангела. Они в костюмах средневековых шутов (шапки с бубенцами и всякое такое), со стрекозиными крыльями, на лицах – горнолыжные очки.

Первый ангел: Приветствуем ваши души, земляне! Мы инопланетные ангелы из созвездия Ракобыка! Мы ищем своего падшего брата! Он скрывается у вас веками!

Голуб: А зачем он вам?

Второй ангел: Чтобы понять нас, вам придется узнать древнее предание дальнего мира. Предание о Вечно-горящем. Вечно-горящий объяснял строение яви, связывая противоречившие друг другу концепты в «Единую теорию всего» словами «сука-падла»… Однажды Вечно-горящему принесли кровь юноши, погибшего на своей первой охоте, и первые месячные подростка, сестры-близняшки юноши. Вечно-горящий в обмоченных штанах – сахарный диабет, эректильная дисфункция и много алкоголя – сказал: «Вот кровь и вот кровь… Сука-падла»…


АКТ 3

На сцене в луче света – Барби в красном платье.

Барби: Я - в луче прожектора, одна и на сцене. Что это значит?.. Я – главная героиня и наступило время последних слов? Вроде, этих, вечных: «Вещь... да, вещь! Они правы, я вещь, а не человек. Я сейчас убедилась в том, я испытала себя... я вещь! (С горячностью.) Наконец слово для меня найдено, вы нашли его. Уходите! Прошу вас, оставьте меня! Всякая вещь должна иметь хозяина, я пойду к хозяину. Каждой вещи своя цена есть... Ха, ха, ха... я слишком, слишком дорога для вас»?

Пауза.

Барби: Шок вещей… Он был серым, незамечательным человеком и любил только свою машину. Любил незаметно и истово. Однажды его автомобиль осмотрели милицейские эксперты. Шла серия дорожных убийств, и он попал под подозрение. Эксперты не нашли в салоне ни одного отпечатка, ни одного волоска. Подозрения усугубились. Потом настоящий преступник нечаянно нашелся. И наш герой снова мчался в ночь… Под звуки приглушенного блюза… Колеса наматывали бесконечные километры. Скорость и спокойствие. Бездумное растворение в ускользающей тьме, когда он забывал о цели существования, свое имя, не знал, мальчик он или девочка… Он становился скоростью и летел в бесконечную темень… Потом он умер. Внезапно. Патологоанатом не смог определить причину смерти, полусумасшедшая девица в морге сказала что-то об инфаркте мозга… Через две недели после похорон вдова с родственниками открыли гараж и увидели останки его машины. Корпус проржавел, металл истончился до прозрачности… Сломалась рама, откатились три колеса… Это было странно и страшно, как проснуться внутри чужого ужасного сна. Это был шок вещи…

Пауза. 

Барби: Смерть любви безобразна. Как всякая смерть. Но смерть любви продуктивнее, чем обычная смерть. Посмотрите вокруг себя, откуда у нас эти вещи? Автомобили, телефоны, компьютеры? Их когда-то любили, им когда-то отдали частичку души. А потом вещи испытали шок потери… И этим заслужили Лимб…

Сцена освещается. В кабинете Голуба - он сам, Гурий, Зеленая Сестра (в наручниках), Петрова.

Гурий: Я давно хотел спросить вас, Барби… Почему платье - алое, а паруса - белые?

Барби: Красные паруса – это «аларм».

Гурий: А платье?

Барби: Алое платье в данном контексте – это «сос, сос, сос»… 

Пауза.

Барби: Я пойду. (Уходит).

Петрова: Трепетная душевная организация. Совершенно не вяжется с внешностью.

Голуб: Да, уникум.

Зеленая Сестра: Лупонин и Трепыхайло хотят хором на ней жениться. Последний просил меня подсказать метод и выпытывал ее возраст. Я ответила: «Милый, милый, Трепыхайло! Наша Ассоль - подвижница своего рода. Она охотно разговаривает со стариками». «Аааа, то есть возраст замаскирован?» - догадался он. «Возраста как бы и нет» - подтвердила я.

Петрова: А, по-моему, Лупонин полностью поглощен гуманитарными идеями нашего фестиваля. Вчера он прижал меня у сестринской и поделился своим сенсационным открытием. Оказывается, Михаилов Лермонтовых было два! Лупонин выяснил это, работая над «Новой княжной Мери», читая воспоминания и литературоведческие сочинения. Первый Лермонтов действительно служил в гвардии и был бездарен, как плаха палача, сочиняя идиотские эпиграммы вроде:
У баронессы Д.
Червонный нос.
Наверно, не от водки…
Что-с?
За что и был застрелен на дуэли Баратынским… Что вы на меня смотрите? Так у Лупонина.

Голуб: Мы внимаем, затаив дыхание.

Петрова: Второй Лермонтов был горбуном и человеком не светским. Он прожил 120 лет, добровольцем воевал в войсках Врангеля. Ходил в штыковые атаки на Перекопе и вешал еврейских агитаторов.

Гурий: Будучи горбатым?

Петрова: Лупонин сказал, там сложились такие исторические обстоятельства, что после боя и безногий мог стать знаменосцем… Именно этот второй Лермонтов написал известное стихотворение «Прощай, немытая Россия». В 1921 году, когда плыл из Крыма в эмиграцию. На самом деле, первая строчка была другой: «Прощай, умытая Россия», но литературоведы-троцкисты все это дело злонамеренно исказили. А еще он сочинил «Княжну Мери», «Бородино», «Записки сумасшедшего», «Герой нашего времени», «Смерть поэта» и прочее. Он умер в Париже таксистом.

Гурий: «Записки сумасшедшего»?

Петрова: Так говорил Лупонин.

Пауза.

Голуб: Боюсь, что наш фестиваль наук будет фееричным… Да и искусств, пожалуй, тоже. Сегодня Леня Савицкий прочел мне свой венок сонетов «Удираем без трусов» о трудной судьбе российских девочек. А Леня – это вам не какая-нибудь тяжелая паранойя. Леня – это органика, от зачатия и до предела. Мне запомнилась строчка: «Мы разливаем, а нас штормит. Мы не зрим берегов стакана».

Зеленая сестра: Не зрим… Мне нравится…

Входит счастливый Трепыхайло.

Трепыхайло: Как ваше заепись?

Голуб: Уже не побаливает.

Гурий: Что там с нашими столичными гостями?

Трепыхайло: А мы еще в Москве?

Гурий: В самом конце дистанции.

Трепыхайло: Я сказал, что знаю, где их падший брат. Но для того, чтобы понять меня, они должны узнать древнее предание близкого мира. Я им рассказал о нашем Вечно-мерцающем. Они не поняли ни хера и впали в ступор. Потом горячо заспорили друг с другом, потом подрались.

Зеленая Сестра: Ятрогения?

Трепыхайло: Она, родная.

Гурий: Все чудно, но попробуйте в следующий раз обратить внимание инопланетных ангелов на темную сторону Христа.

Трепыхайло: Какую?

Гурий: «Будьте, как лилии» и все такое Христос говорил плебсу. А что он говорил патрициям? Я - казненный бог ваших рабов. Я велел им терпеть. Ибо всякая власть от бога. Etc.

Трепыхайло: А где он это говорил?

Зеленая сестра: В канонических Евангелиях, дурачок. Тут важен метод прочтения. Важно кто читает, когда читает и лишь потом, гораздо позже – что читает.

Петрова: Вторая экспортная религия – магометанство, впрочем, тоже весьма любопытна. В основе опять же Ветхий Завет. Где расово черным по расово белому написано, кто у нас богоизбранный народ.

Трепыхайло: Круто. Это их точно проймет.

Гурий: А где они сейчас?

Трепыхайло: Я послал их по команде. К этому Лёне. Фамилию забыл.

Петрова: Савицкому? Ну, это надолго.

Гурий: Четверорукий! Где он сейчас?

Трепыхайло: Сие есть тайна плюс загадка. Тут Питомников и его звери-партизаны. Пароли, явочные квартиры, схроны, клички и всякое такое. Оказалось, что Питомников всю эту конспирацию основательно изучил. И теперь умело применяет вместе со своими соратниками.

Зеленая сестра: Со скунсами-антифашистами?

Трепыхайло: Да нет. Тут у Питомникова куча поклонников среди молодежи. Так что за сохранность Четверорукого можно не волноваться. Как говорится, бороться и искать, найти и перепрятать

Гурий: Операция «Сокрытие»… Забавно. В 60-е годы прошлого столетия всё это назвали бы контакт, причем, с большой буквы «к». К тому времени все местные смыслы изрядно истерлись, захотелось странного. И что же оказалось? Космонавтам из созвездия Ракобыка лететь тысячи лет, а их ангелам - «фьюить» - и они у нас, в Лимбе.

Зеленая сестра: А я не поняла до конца. Четверорукий, он их Прометей, да?

Голуб: Ну, когда Разумные с планеты Земля избавились от своего технического заикания, все стало более или менее понятно… Четверорукий медленно и печально осчастливил женское население своей планеты. Всё, без исключений. Поселив в поселянах свои гены, он то ли их Землю приподнял, то ли небо – опустил. Откуда смотреть… За это ему крылья и оторвали, что не выглядит логичным, ибо причем здесь крылья?.. Аналогичный случай был и у нас. Когда ангелы подженились на изделиях из ребра Адама.

Петрова: Фи, Юра!

Голуб: Такова жизнь, милая. Надо привыкать.

Пауза.

Входит Лупонин и Барби.

Лупонин: У нас сногсшибательная новость, друзья!

Барби: Четверорукий знает, как нам вернуться на Землю!

АКТ 4

Сцена затемнена. Луч света освещает Леню Савицкого, читающего стихи.

Савицкий:
Мы едем на ё-мобиле
На первый у нас ё-бал…

Луч гаснет. Затем высвечивает другой край сцены. На скамье сидят Голуб и Петрова.

Голуб (устало): Ты изменяешь мне. Изменяешь и изменяешь… И не уходишь.

Петрова: Конечно, я же люблю тебя. Мы просто не совпадаем.

Голуб (устало): Мда. Как говорит Лупонин, вот такой вот шекспиринг…

Луч гаснет. Затем высвечивает другой край сцены. Там Лупонин и Барби.

Барби: Это с каких пор я стала вашей музой?

Лупонин: Когда отказала нам в плотской любви… Конечно, тебе Кен нужен. Даже скажу больше, Мани-Кен. У него семнадцать миллиардов, а у тебя почти девичье да-дам…

Луч гаснет. Затем высвечивает другой край сцены. Там Зеленая Сестра и Трепыхайло.

Зеленая Сестра: Твои шансы менее, чем нулевые. У тебя же яхты нет?

Трепыхайло: Яхты пока нет. Но бушприт уже стоит. Есть и деревянная женщина на примете. На нос яхты.

Луч гаснет. Затем высвечивает другой край сцены. Там Гурий и Голуб.

Голуб: У вас есть exit strategy, стратегия выхода…

Гурий (смеется): Да какая там стратегия. Как сказал Питомников, надо продолжить и усугубить…

Голуб: Это любовь… Влюбленные всегда бегут. Хотя наш стационар удивленно вопрошает, да я ли не рай? Витаминчики, простыни бывают свежие, кормят! Ну что еще надо? А вязки – это так. Чтобы на древо познания хором не полезли. Чтобы не поломали…

Гурий: А что там на древе?

Голуб: Да все тоже, что и везде…  Пока не приползет этот… Змий-искусатель.

Луч гаснет. Затем высвечивает другой край сцены. Там Петрова, Трепыхайло, Лупонин.

Петрова: Ваш случай лишь еще один узор в супрематизме сущего. И не более того.

Трепыхайло: Супрематизм… А, «Черный квадрат» Малевича!

Лупонин: Уверяю тебя, что это не автопортрет. Это портрет его жены…

Луч гаснет. Затем высвечивает другой край сцены. Там Неизвестный.

Неизвестный (обращаясь к другому Неизвестному во мгле): Он, типа, эстет. К примеру, в сексе его интересует только последующие сновидения. Такой вот как бы сон-туризм. И видеть сны, как говориться…

Луч гаснет. Затем высвечивает другой край сцены. Там Голуб и Барби.

Голуб: Я почти не вижу снов уже лет тридцать. Я вижу вас, узоры... Можно я поцелую тебя?

Барби: Да.

Голуб: Я забираю тебя в свои сны.

Барби: Я согласна. Пока жизнь не разлучит нас.

Луч гаснет. Затем высвечивает другой край сцены. Там Четверорукий с растопыренными конечностями. Перед ним - инопланетные ангелы угрожающе размахивают свирелями.

Четверорукий: На моем теле останутся ваши потожировые!..

Луч гаснет. Затем высвечивает другой край сцены. Там сидит Бард с гитарой.

Бард: Моя следующая песня называется «Нос Майкла Джексона». Как вы догадались, это драма. Ну, типа, Гоголь и приятельницы…

Луч гаснет. Затем высвечивает другой край сцены. Там Ученый в белом халате и две зверообразные фигуры.

Ученый (показывает указкой): Это панды из будущего… Люди любили их и бездумно делились своим чокотро, о котором писал Кастаньеда. Панды быстро эволюционировали, овладели пространством и временем – и вот, они здесь.

Женский голос (из зала): Какие они волосатые! Кавказцы, что ли?!

Луч гаснет. Затем высвечивает другой край сцены. Там Гурий, Зеленая Сестра и Голуб.

Голуб: Всем аминазин с галопередолом!

Гурий и Зеленая Сестра берут со стола подносы с лекарствами и пластиковыми стаканчиками, спускаются в зрительный зал и предлагают таблетки всем желающим.

Сцена освещается полностью. На ней Лупонин, Трепыхайло, Барби, Петрова, Голуб и одна из панд.

Лупонин: Гурий Галактионович! Сестричка! Бросьте вы свою благотворительность! Едемте уже!

Гурий и Зеленая Сестра поднимаются на сцену. Все, кроме Голуба и Петровой, берутся за руки и шагают со сцены на почти невидимый лист стекла. Кажется, что они как бы парят.

Затемнение.

Унылый рассвет… Россия, 90-е годы.

Кабинет главного редактора литературного журнала. Сюда стащили мебель из других кабинетов, обстановка стесненная. За столом пьют чай Гурий и Анализа, она в одной простыне. Из левой кулисы доносятся страстные женские стоны. Из правой – детские песни с индийскими мантрами вместо припевов.

Гурий: Такая вот струя событий…

Анализа: Да, приключение… У меня одна знакомая из Житомира, ну ей в Америку было надо. Она нашла путешественника, который занимается одиночным плаванием вокруг Земли, и тот взял ее с собой. Ну, она все время в трюме сидела, а он, ну, понятно, мужчина все-таки… Пошлет жене сообщение, мол, все в порядке, дорогая, и в трюм… И все бы ничего, только ее мутило от качки. Это как в детской игре: «Море волнуется раз, море волнуется два…» Короче, до Америки они доплыли, она – зеленая вся, негры на улице оборачивались и помощь предлагали, а у него - триппер…

Гурий: Ты это к чему, Аня?

 Анализа: Не, у нее все в порядке, в эскорт услугах работает. Минимум английского, «трах» только по любви… И я вот подумала, наверное, в вашем приключении тоже какой-то смысл был?

Гурий: Да какой тут смысл… Как сказал бы Дмитрий Анатольевич Медведев: «Жизнь лучше, чем нежизнь».

Анализа: Ух ты!.. А это кто?

Пауза.

Гурий: Неважно… Забудь.

Входят Трепыхайло и Барби. Оба в банных халатах и войлочных буденовках.

Барби (тихо напевает): Корабли в моей гавани…

Трепыхайло: О, те же и там же! Отрадно…

Гурий: Как там Яна?

Трепыхайло: Сгорает на работе.

Мужские и женские голоса (поют):

В любое время года
Уж много, много лет
Рисует нам природа
Свой радужный портрет.
Найдем сто красок разных
Мы в поле и в лесу
И зиму перекрасим
В задорную весну.

Женские стоны из левой кулисы прекращаются.

Мужские и женские голоса: АКАЛ МУРАТ АДЖУНИ СЭЙБХОНГ… АКАЛ МУРАТ АДЖУНИ СЭЙБХОНГ…

Женские стоны возобновляются.

Входит Зеленая Сестра, в простыне и зеленой накидке, но без наручников. Садится и начинает что-то вязать.

Гурий: Что ты вяжешь, сестрица?

Зеленая Сестра: Не знаю… Что-нибудь тепленькое малышу. (Смотрит на Барби).

Барби (улыбаясь в ответ): Корабли в моей гавани…

Входит Лупонин.

Лупонин: Гурий Галактионович! Я принес дивный замысел для вашего журнала! Нет-нет, вы послушайте! 

Наверху что-то оглушительно падает.

Механический голос: Разумные с планеты Земля! Разумные с планеты Земля! Вас приветствуют Разумные с планеты Земля! Вас приветствуют Разумные с планеты Земля!..

Зеленая Сестра: Ну, началось!

Мужские и женские голоса (поют):
Как звонок мир наш светлый –
У птицы и ручья,
У солнца и у ветра
Есть песенка своя.
Мир красок и мелодий
Всегда открыт для нас,
И в этот мир сегодня
Всех-всех зовет наш вальс.

Женские и мужские стоны из левой кулисы переходят в какое-то задорное ухание.

Механический голос: Наша Земля находится в созвездии Эльфа-инвалида, в пятидесяти парсеках от вас! (Сильные радиопомехи, слышится песня «Широка страна моя родная»).

Лупонин (силясь перекричать): Действие происходит в психбольнице!!! Клоуны-эстеты с пистолетами в руках!..

Механический голос: Разумные!..

В левой кулисе слышатся вопли. Оттуда появляется Четверорукий и уходит через зрительный зал.

Из правой кулисы: ААД САЧ ДЖУГААД САЧ ХЭБХИ САЧ…

КОНЕЦ.