светлый путь женечки светловой-4

Неглавные люди в моей жизни

Есть неглавные люди в моей жизни. Они ничего не сформировали во мне и ничего у меня не забрали. Они просто были...

1
Принц фарцы
Мало было МГУ, мало было МГПИ, мало было ЛитИнститута – я, человек донской и вольный, вошла в иудаизм, ворвалась, начала со страстью изучать. Но жили мы тогда еще с Принцем фарцы. Почтим же его память следующим фрагментом из того же блокнота:)
- Между нами разница в мировоззрении, вечная разница! эта неправильная любовь разлеглась тут, о принц Фарцы, я войду в тебе с моими мудрецами и талмудами, а ты в меня со всей перстью земной и рынком жизни, учи же меня жить, вяжи, вяжи меня векселями поцелуев, малороссийский спекулянт с наглой нежностью рта , опорочивший бизнесом свой юный шляхетский профиль, странный верующий (Просьба о молитве), откидываю твой крест тебе на спину, неси его, взвожу твой курок, расстреливай, репрессируй меня, Наша разница уравняется в организованном азме, хорошо, блестяще организованном азме, а ты еще и мечтаешь об Иксе - о младенце лучистом - который бы родился и лежал среди твоего товара и скота но под звездой моих мудрецов
на рубце земного света...

 из откровений короля фарцы:" на львовских надгробиях часто написано prosi о modlitvie . Я и вправду ходил по львовскому кладбищу и просил, раз уж они, мертвые, просят, - что мне - так трудно за них помолиться? И за дедов своих замолвил тоже. Один из них был эсэсовцем и убивал русских, которые пришли в Польшу со своей свободой. Другой защищал Польшу от свободы, которую несли немцы. И один и другой считали себя правыми. Где их могилы - не знаю. Поэтому помянул их просто ходя среди чужих мертвых".
   План был - выехать с этим парнем в Канаду. Но перебилось все другими делами.


2
...и когда она из России попала во Львов и поплыла в тихом опьяняющем чередовании улиц и улочек, средневековых линий, портиков, барельефов и порталов, когда ее взгляд споткнулся о вековую гладкость мостовой, утонул в сумрачно-ясном затишье кладбищенских двориков, и душа ее, расцарапаная шпилями Эльжбеты, познала готическую страсть возвышения...
то она поняла, что заработает здесь, и заработает хорошо.
Пленительная прелесть двуличия фарцовщика Леха Станека, чуткая нервность - отчего это, от глубины ли родового происхождения, католического воспитания или от свойств его вечно-жидовской души, скрытой в польских документах ? Этот человек благороден и ужасен, а разница между тем и этим - в развороте лица. Порой, в анфас, ему бывает свойственна страшная мина-усмешка клятвопреступника, развратника, мертвеца, но стоит ему только взять в руки книгу, как начинаешь видеть его профиль, прекрасный, точеный, монетный, юношеский. Хорошо было с ним работать, он честно платил, он соблюдал дистанцию, он был мастером своего дела. Она искусно гримировалась и сдавала вступительные экзамены за самых разных девиц, в самые разные высшие учебные заведения, на дневные, вечерние и заочные отделения, это было для нее занятием забавным и интересным, а он расплачивался, брал на себя всю организационную сторону предприятия, этот человек с нежными глазами убийцы...
В дождь город кажется мне другим, дождь струится по брусчатке, по тяжелой кованой двери старого дома с искаженными ликами на выпуклых балкончиках. Зловещая, мокрая, изощренная архитектура города теснит меня сквозь дилетантский росчерк дождя. Костел в окружении осклизлых евангелических фигур, гулко молчащие острые башни, и дождь, гнетущий, путаный, как иезуитские интриги, да и и бенедектинцы не лучше, все они вызывают во мне неприязнь, эти люди и тени людей, которые закрывали глаза на милости Б-га, умерщвляли и бесновались, впадали в отречения и жаждали власти - святые книги были для них гантелями, а святость становилась орудием управления, и все это так слепо, так уныло, так старчески-мрачно - нет любви в этом городе, серая сутана дождя скрыла его от небес.
Я с моими 613-ю никогда не скучаю, думала Женя-Шейна, мне с ними весело и легко. И на месте взорванной синагоги, называвшейся Золотая Роза, как на реках Вавилонских, можно сидеть и плакать, но не унывать, потому что пророчества верны, и если сбывается первое, то сбудется и второе, и раз лисицы бегают по развалинам Храма, как сказано: "Побегут лисицы по развалинам Храма", то близко и исполнение другого, как сказано:" Да будет отстроен Храм вскоре, в наши дни".
Но что я знаю о Храме, я, родившаяся вне его и лишенная скрипки, быть может, подкинутая своим родителям израильской разведкой и покинутая навсегда... Откажись от Израиля, и ты будешь спокойна. Легко отказаться от того, чего не имеешь. Забудь, не вспоминай. Забудь о том, что сказано тебе на Синае, пой вместе с русскими или хотя бы с украинцами, забудь о том кипарисе, чья хвоя колола когда-то твои губы, забудь о завещанной тебе земле и о тех холмах, что повторили изгибы твоего тела, о смуглых людях с субботой в глазах...
Разве непременно нужна Стена Плача, чтобы плакать?
Плачь под кремлевской стеной!

3
Я в мафии: сдаю приемные экзамены за неталантливых абитуриенток. Идет тщательный подбор фактов биографии, заучивание легенды, подготовка по всем предметам : английский, история , сочинение.. Иногда и собеседование с членами приемной комиссии ( на мове - спивбесида) – это также часть моей заказной работы. Некоторое изменение внешности, чтобы соответствовать фотографии в чужом паспорте. При проходе в охраняемые помещения пользовалась приемом ниндзя. (методика: вас перестали замечать, не потому что вы не представляете интереса, а потому, что вы этого захотели.Вы ушли из поля внимания этих людей, так как погасили волны своих электромагнитных излучений. Вы стали похожи на прекратившую работу радиостанцию, которую теперь не могут поймать радиоприёмники.)
Все мои подопечные всегда поступали в львивский Державний университет имени Ивана Франка.

4

Моя мама, да и мой папа – получали нормальные зарплаты, но заработок от моих львовских процедур приносил сразу же сумму раз в 12 большую, чем их месячный доход. Я начала одеваться прилично, ездить на такси по любому поводу, на пальцах засверкали красивые сумасшедшие перстни. Но жизнь не то чтобы заладилась. Наоборот, потребности стали какие-то иные, более нездоровые. Перешла на кубинские сигары (они обычного человека по первости валят с ног), в ходу у нас было шотландское виски, на мотоцикле я ездила с некоторым страхом, но тем приятнее это ощущалось... Был уже нормальный магнитофон, «правильные» джинсы, независимость от родителей и их вкусов стала совершенно полной...
Часть желанного по жизни - сбылась.
Вот тут бы и остановиться!
С Львовом связан еще и фрагмент синагоги. Короче: ушла я из мафии и - уже через пару месяцев в новом, ином качестве оказалась в первом тогдашнем кошерном лагере для девчонок, в Броварах.
Однажды мне "забажалось" сказать Леху: выйти замуж за американского еврея, что ли?
 Он сказал:
- Не получится. Они кошерных ищут.
- Каких это кошерных? - поразилась я. Поразилась тому, что есть слова и понятия, которые для меня новы.
- Ну не для тебя это. Там у них свои критерии. Кошерные девушки это такое, ну как тебе объяснить. В общем это не ты.
Я обиделась.
 Я стала кошерной девушкой.

Я вышла таки замуж за американского еврея, за раввина даже.
Но это не потому, что я помнила тот наш с Лехом разговор. Наоборот, я напрочь забыла об этом сюжете. Но он всплыл сам.
Через то, что из-за Алеся чуть не лишилась рассудка, жизни, была в сумасшедшем состоянии, когда он меня прогнал из своей жизни. Через эту трагичность своей ненужности в его бытии. Потому что непонятно мне было, как это я ему не нужна. Ощущала, что мы - одно. Алесь был все для меня. Была уверена, что он чувствует также. Не могла понять, откуда у него решимость взялась - порвать.  Много лет прошло, пока загадка разрешилась. А тогда было
невыносимо, страшно, больно, одиноко. Ни с кем не хотелось сближаться.
И вот тут синагога и вся эта тема еврейская пошла у меня раскручиваться. Назову лишь места: Марьина Роща. Мукачево. Ужгород. Коростень. Житомир. Лемберг (Львив).Добромысль. Нежин. Ростов-на-Дону. Киев (Подол). Вот как пошло мое развитие. Из меня поперло все еврейское, что неведомо откуда взялось во мне и там внутри меня сидело. И вот оно как пошло - просто немыслимый пласт еврейства вышел из меня наружу. Я, оказывается, знала идиш.
Немецкую грамматику он мне начисто вышиб. Уже и не могла (и теперь не могу) правильно разговаривать на немецком, только на жаргоне.
Поэтому у меня нет других тем для общения с вами, кроме как мой Алесь и мое еврейство. В рамках данного произведения - нет. Не хотите не читайте, мне плевать. Я просто про другое не могу сейчас, меня несет в эту сторону.

Когда впервые в Израиль попала, то вела себя...как старый лапсердаковый еврей. Хотелось поднять с земли газету на иврите и целовать ее грязные клочья.
Говорила на ашкеназском наречии (оно отличается от обычного иврита). Оно больше как идиш звучит.
Тут же проявляла непоследовательность и заигрывала с нашим экскурсоводом. Казалось бы, определись уже: кто ты? Ты девушка из Ростова или ты старый еврей? Внутри я была старый еврей, а внешне - девушка из Ростова.
Вероятно игры Б-га и судьбы, загадки реинкарнации.
Ну не суть.
 Как бы то ни было , но в Израиль я попала...









5


"  Видала я обсорбцию в белых тапочках.
За моей спиной астматически дышало Средиземное море. Шульман со своей когенской бородкой не то чтобы поддакивал моим мыслям вслух - а просто так, сочувствовал.
- Сколь… многообразны деяния Твои, Г-сподь! - взмывало в моем сердце тут же: благодарность. Я могла в одно и то же время издеваться над своей поездкой сюда ("  Видала я обсорбцию в белых тапочках") и чувствовать благодарность за нее.
Вчера Моссаду посетили мы, Иродион смотрели мы в Моссаде.
Где Ирод жил и иродом он был.
Экскурсовод вещал нам об осаде.
...Можно встать с белого пласстмассового стульчика - ноги проваливаются в тяжелый темный песок - волнистый лунный песок израильский. Ибо чудеса явил мне Всевышний, дивные дела сотворил.
Поспать не дали нам в который раз. Был внешний вид невыспавшихся гнусен. Но некто в ярко-голубом бурнусе повел
о бедуинах нам рассказ.
Узнали мы как все их уважают. Как широка кочевий их земля. Им государство плотит шекеля. Когда в госпиталях они рожают (а не в условиях шатра).
За этим в административной связи...поскольку так построен наш маршрут... узнали мы, когда и сколько тут
Сумели выстроить домов из ...грязи.
И сколько можно денежек скопить, Работая хитрО, умно и дружно, построив дом
Из грязи!!! (ни топить, ни охлаждать его, друзья, не нужно).
Хешвана мы 13-го дня отправились с утра в пустыню Негев. Над нами недожаренное небо Пылало, рваным облаком маня. Нас там ждало Бен-Гуриона тело, над коим, пыль политики скопив, клубился нескончаемый архив. Все это сильно пахло И-Эм-Эл-ом (Институт марксизма-ленинизма)
...Еще на землю сумрак не упал. В лесу даман на ветку с ветки лазил. Пришел козел и прочь умчался сразу. Увидев Рабиновича, что спал.
Здесь жили леопарды, лисы, львы. Но здесь теперь живут одни гиены. Мы к морю вышли, что обыкновенным казалось - и не Мертвым, а живым.
И под влияньем мертвоморской соли на теле, подогретом
хорошо
Заныли все царапины-мозоли и то что, называется душой.

6

А еще среди неглавных людей в моей жизни был фантаст Андрей Лазарчук. Он был свидетелем моих приступов любви к Алесю. В этом состоит его основная историческая роль.


"...Если бы только не было всех этих людей! Никого. Только замызганная комната общаги Литинститута. Убогий кипятильник. И мои глаза прикованы к оголенному проводу твоего взгляда. И я бесхитростно касаюсь тебя, преодолевая твое сопротивление. Центростремительная сила твоего гения (лет через 10 это будет называться именно так, верю!) захватила меня - и… теперь ты никуда не денешься, только не ломай мне кайф, продолжай сопротивляться, меня влечет именно такой тип, который занят и принадлежит иной сфере, быстрота моего нападения объясняется именно тем, что объект кражи может пойти мне навстречу и все испортить...продолжай делать вид, что ты очень занят и отчужден и вообще тебе не до этого... и - гоп, какая твердая пуговица на рубашке - впрочем, она уже откушена моими белыми зубками, а ты только сейчас замечаешь? ну-ну, теперь поругай же меня. Искрящиеся глазки смотрят на тебя так невинно. Подошел к шкафу и спокойно поменял рубашку (жена их много наготовила), ведь надо спешить в учреждение... Даже не рассердился. Внутренне польщен.
...Но где же я-то? В какой роли я? клептоманки, которая берет то, что не ее? я теряю себя? а что если выпить? ребята с отделения критики зовут выпить. Алесь ненавидит пьющих! Тем хуже. Я, кажется, пойду к ребятам..."...Андрей Лазарчук только умно подхмыкивает моим страданиям. У него успех. Угол комнаты - весь в рукописях, и все - его, и все - сплошная абсурдистская политфантастика, и все уже не только в работе, а на стадии заключения договоров с издательствами, журналами. Он добродушен. Кажется, разводится или развелся. Глядит, если вообще глядит на меня, то с симпатией и… легким презрением. Можно сидеть в ногах его заправленной (заправленной! вы не ослышались!) постели, можно заварить чифирь на столике.
- Я дам тебе рекомендательное письмо к Веллеру,- говорит он утешительно,- к Мише Веллеру, пойдешь отдашь ему свои рассказы.
... Где я и где Веллер? Где я и где мои рассказы? Я хочу умереть!!! Неужели непонятно!!! Меня отверг Алесь! Но может завтра он не отвергнет? Может он отверг только вчера и сегодня? Я могу размышлять лишь об этом.
... Лазарчук быстро, стремительно, умно составляет письмо на целый лист, отдает мне его сложенным вдвое и не понимает, почему я все еще сижу в той же позе самобичевания.
- Что? - говорит он. Ухмылка плывет по нижней, сугубо еврейской части его в общем безнационального, инженерного, НИИ-шного лица.
"Я сейчас пойду отмечать чей-то день рождения,- пытаюсь намекнуть ему, что там будет выпивка и что я намерена себя погубить и пусть бы он удержал меня от этого шага,- Андрей, я иду и не удивляйся, если узнаешь, что...
Он разводит руками индифферентно. Он же уже выказал сочувствие, уже объяснил, как мне следует профессионально себя продвигать дальше. Его возможности на этом исчерпываются. Но я так жалка. Он гладит меня по голове.
- Ты не на ту лошадь поставила. Проиграешь. Остановись.
- Я хочу...с кем-то поговорить... о нем.
Он кивает, цокая языком, как будто подыгрывая умалишенному.
- Да, понимаю, это насущно так, прямо очень насущно.
Я вздыхаю и, пока совсем не уронила себя в его глазах, свертываюсь в пространстве. Нахожу себя в комнате критиков.
Письмо к Веллеру так и остается на полу - я оказывается выронила его там, у Князя Андрея. Это потом уже, после попойки, как-то выяснилось.
Что пили? Исключительно водку. Она прозрачная. А меня почки беспокоили, так врачи мне сказали только прозрачное пить. Типа воду там. Ну и водку. Это уже по аналогии.

7

В общем, много было неглавных людей, в этом рассказе они тоже есть. Тут написано про то, как я пыталась привлечь внимание Алеся, уязвить его хоть как-то...

.. Как только моя жертва переставала реагировать на мучения, мне приходило в голову учинить что-нибудь еще, посильнее.
Он был вхож во все комнаты на этаже, но логичнее всего было предположить, что он пойдет
к Леху из Львова и Лазарчуку для совместного обсуждения каких-либо литературных новостей.
Я зашла именно туда - смотрю, Лазурчука нет, Лех Станек в полудрыхе.
Невинно заговорила с ним про львовские дела и прилегла рядом. Мне было жутко, и я знала, что
качусь по наклонной. Леха не встревожил мой пассаж, он знал мою спонтанность. Он не ласкал и не прогонял, он пассивно радовался жизни, моя голова лежала на его руке и мы продумывали вслух, как будет вестись атака на Львивский Державний Универ в этом году. Причем он вряд ли понимал, что я делаю намеренно безумную попытку нанести Алесю очередную душевную рану. Он мог подумать, что я действительно льну к нему по каким-либо гормональным или интеллектуальным исканиям, ведь во Львове я иногда тоже напрыгивала на него, но более искренне, чем сейчас.
И вот, пока он анализировал ситуацию и поглядывал на дверь, она-то как раз и раскрылась и с обычным своим деловым и доброжелательным видом вошел Алесь.
Я подобралась, похолодела, но не поменяла лежачего положения, не подняла даже головы.
Он подошел - сначала с интересом во взгляде, потом с бешенством, которое скакало в зрачках.
Он сел и заговорил о чем-то. Лех весело отвечал. Я была замороженная. Этот фриз передался всем участникам ситуации. Я подняла себя с постели усилием воли и села. Что-то пробормотала и вышла.
Через несколько минут я была у Алеся в комнате, - куда он тотчас вернулся взбешенный и не ответил, полагаю, никак на молчаливый Генкин вопрос о самочувствии.
Когда я зашла в своих потертых джинсах (было в них, кстати, удобно стоять на голове перед кабинетом, где мы в тот день сдавали экзамен по стилистике) - он не шевельнулся.
Его глаза были страшны.
- Вот Б-г , а вот порог.
Я повиновалась. Еще бы.
Когда я повернулась уходить, он швырнул в меня какой-то миской. Я была счастлива. При его сдержанном характере это означало крайнюю степень недовольства.
Хулиганка - ни одного подобного дурачества я не лишила своего сорокалетнего партнера, ни одной возможности изранить любящее сердце не упустила.
Наверное, в силу моего такого поведения он мне ничего не рассказывал о своих планах покинуть Россию и продать патенты своих изобретений (связанных с солнечной и ветровой энергией) на Запад. Ни о каких патентах и изобретениях я от него не слыхала. Мне было доступно очень малое понимание его мира, практически нулевое. Я просто тупо ломилась в его жизнь и, как только поняла, что цель достигнута, успокоилась. Мне стало ясно, что он меня полюбил. И что он меня оберегает от самого себя. От чего-то страшного, что в нем есть. От дьявола, живущего в нем. Но оставим это.


8
...Ну и вот здесь, смотрите, опять те же самые неглавные люди. Почти в том же составе.Это миниатюра, вырванная из контекста, она предполагает, что вы еще не знакомы с героями книги.

БРАТСТВО ТУПИКА
    
     Первое, что встретило меня в общежитии писательского вуза, - это грязь и разруха. Испорченными были не только двери, телефоны, водопроводные краны и лифт, но и люди. Это была обшарпанная, прокуренная и бесстыдная общага. И если двери, унитазы и лифт кто-то еще от случая к случаю пытался исправить, то на людей давно уже махнули рукой.
     Этими людьми были мы. Мы постоянно были не в себе, точно искали пятый угол, и лишь немногим удавалось усвоить ту простую истину, что углов-таки должно быть шесть.
     Люди, повторяю, были не в себе - пьяные, тихо-вдохновенные и бестолковые. Они выливали остатки чая с густой заваркой в без того засоренные раковины, забывали закрыть краны и устраивали потопы, спали где попало. У них не было, похоже, забот. Говорили о Библии, о масонах - но не мыслили. У большинства, думаю, была не в порядке психика, и душевные импульсы не координировались мозгом. Возбуждение не рождало идею.
     Только одна комната, 303-я, жила спокойно. В ней собирались под вечер четыре человека: Гена Гутов, Лех Станек, Владимир Алесь и Андрей Лазарчук. Находясь в светлом рассудке и трезвой памяти, они играли мыслями, как мячиком, и наращивали в себе интеллект как атлет мышцу. В запале игры они ничего не щадили, произносили рядом ученые и самые похабные слова, если это нужно было для выражения мысли, издевались над биологически святыми вещами и понятиями, но под конец все становилось на место. Сначала я, допущенная в эту комнату в качестве слушателя, глядела на этих людей с ужасом, то и дело пыталась прерывать казавшуюся мне слишком жестокой игру. НО ПОТОМ ДО МЕНЯ ДОШЛО, ЧТО НЕ НАДО НИЧЕГО ИМ УКАЗЫВАТЬ. ОНИ УМНЕЕ МЕНЯ, ОНИ ЧЕСТНЕЕ МЕНЯ,
- ОНИ БОЛЬШЕ МЕНЯ.
БОЛЬШЕ МЕНЯ.
     Станек и Лазарчук придерживались холодноватой западноевропейской мыслительной традиции, писали в русле научной фантастики весьма строгую и интеллектуально-напряженную прозу. Их печатали в ФРГ и Штатах.
     Творчество Гены Гутова шло корнями из земли, земное, человеческое. Он писал рассказы о людях - больше ничего. Но это "больше ничего" заставляло душу читающего сострадать. Гена писал хорошие рассказы. Кое-какие из них пошли в "Новый мир".
     Алесь был в комнате старший, ему было лет сорок. Я любила смотреть на него. Вот уж кому не грозило напечататься! Его страшный роман "Золотые дни" написан с цинизмом медработника, с черным юмором шизофреника и одновременно - с душой человека. Он был патриотом: был привязан к этой стране, как к позорному столбу. Потомок белорусских евреев, он считал дурным тоном любое упоминание о своем происхождении.
     Когда я решила, что люблю его, то сделала логичный и оправданный ход: написала кое-что для него. Это было не письмо Татьяны к Онегину, а сильнейший сгусток образов, в которых отражался Алесь. Я знала, что мужчины любят читать о себе. Онегину было скучно читать о чужих проблемах, а вот если бы в письме девушки ему открылся остроумный анализ его собственных душевных движений, он был бы притянут к ней величайшим любопытством.
    
     ***
     Ночь прошла в усилиях создать такое своеобразное любовное послание, затем он вошел в мою комнату и с ходу прочел его... Так был мною заслужен первый поцелуй.
     Утром я встала поздно, но все же раньше своей соседки по комнате и многих других студентов, страдавших утренним похмельем. Моя соседка, Лизавета, писала об обществах милосердия, много говорила о добре и судьбах людских и даже сама председательствовала в каком-то таком обществе.
     С тех пор при слове "милосердие" мне всегда вспоминается чуть трезвая Лиза Бокова, тихо и набожно матерящаяся по утрам в поисках железных бигудей.
     "Суди о каждом с лучшей стороны",- сказано раби Гилелем. Лиза Бокова имела, несомненно, хорошую сторону. Она часто ночевала в других комнатах.
     Итак, я встала поздно. И чего же мне захотелось по пробуждении? Мне отнюдь не захотелось сказать молитву, благословить Б-га за то, что Он вернул мне душу. Еще менее занимал меня момент омовения рук.
     Сигарета, с раздражением засунутая в рот, сразу наполнила мою голову гениальными мыслями. Я немедленно решила пойти в комнату 303 и поделиться ими на голодный желудок. Обычно мы занимались этим, стряхивая мерзко пахнущий пепел в еще более мерзкие консервные банки, помешивая в потных стаканах вилкой или кривой ложкой нежно-коричневый чифирь и забрасывая чужие рукописи на столик - качающийся, залитый перекипевшим в кипятильнике чаем и засыпанный чем-то непонятным.
     Я толкнула дверь, для приличия прежде поскребшись по ней ногтем и сунув руки в карманы джинсов. Лазарчук, он же Князь, полулежал на кровати с некоей рукописью в руках. Я склонилась и увидела, что то была повесть моей подруги, Лизы Боковой. Я примостилась у окна, поглубже затянулась сигаретой и стала просматривать те листы, которые Лазарчук уже отложил.
     Вошел Алесь, посмотрел на нас любовным взглядом и сел.
     - Андрей,- сказал он трепетно,- знаешь, я так боюсь завтрашнего экзамена. Мне так хочется получить пятерку. На четверку я не соглашусь. У тебя нет валидола?
     - Должен быть,- отозвался Андрей Лазарчук,- а что мы завтра сдаем?
     - Не знаю,- еще более трепетно сказал Алесь.
     Андрей, заинтересованно:
     - Может быть, мы сдаем русский язык?
     Алесь:
     - Да, вероятно. Мы же русские люди, несмотря на то, что в разных носках.
     Андрей, стыдливо:
     - Мы советские люди.
     Алесь, в темпе марша:
     - Тогда почему бы нам не создать советский язык? Язык - великое дело. Он - средство коммуникации. Отсутствие советского языка - затрудняет построение коммунизма!
     Ура! Пошел треп. Я сижу тихо, младшая в присутствии старших, и лелею надежду, что мне тоже позволят подкинуть реплику. Но пока этого не происходит. В дверях появляется щуплый аристократичный Станек. Он только что умывшись.
     - Ну, что, господа?
     - Да что может быть! Ты вот умылся, а мы с Женечкой еще нет.
     Женечка - это я. Алесь предлагает мне включиться в игру, нежно задевая мое самолюбие и одновременно удовлетворяя его.
     - Все относительно: степень моей умытости превосходит степень твоей застегнутости,- говорю я, скользя, право же, случайным взглядом по черной растительности в распахе его рубашки.
     - В наше время девушки такие, что за словом в лифчик не полезут,- грубит проснувшийся Гена, человек от сохи.
     Входит Лиза Бокова, широкая и добротная, как украинская хата.
     - Андрей, ты меня читаешь? - обращается она к Лазарчуку,- ну, как?
     -Да ты знаешь...- Андрей снимает с себя очки и начинает тягуче, нудно их протирать.- Вообщем, на семинаре поговорим. Нет, вещь нормальная... Просто я еще не дочитал.
     Все тоскливо смотрят на Лизу. Алесь жадно ищет взглядом, к чему бы прицепиться для новой хохмы: так собака выискивает на себе блох. Лиза исчезает за дверью.
     - Что, нам ее на семинаре обсуждать? - догадывается Станек с внезапной головной болью.
     - Будем хвалить,- сладострастно произносит Лазарчук.
     Втроем с Геной они уходят в магазин. Алесь вручает им свою долю денег на продукты и простодушно остается со мной наедине, словно не догадываясь, чем это ему грозит, полулежа на кровати, интенсивно думая и куря.
     - Можно мне броситься к вам на кровать?
     - Только рикошетом. Женечка, неужели тебе меня не жалко? Я старый дурак, зачем я тебе?
     - Видите ли, я догадываюсь о вашей тщательно скрываемой порядочности, поэтому меня к вам очень тянет.
     - Плагиат. (Да, как же я забыла, ведь это - его слова, сказанные прежде мне.)
     - Я вас люблю, Владимир Федорович.
     - Больше, чем мороженое?
     - Больше, чем всю Продовольственную программу нашей страны.
     - Г-споди, и родится же такое...- говорит Алесь. Я подбираюсь к нему поближе. Подкупленный вчерашним письмом, он слабо обороняется, и я наконец-то невозбранно утыкаюсь в его родную плоть, впитываю его посредством самых разных предоставленных мне скупой на сюрпризы жизнью способов.
     Дальнейшее окутано мраком неизвестности. Мои руки стали ватными, отключились и ничего не помнят, губы и глаза также отказываются давать какие-либо показания. Можно лишь предположить, что они действовали согласованно в силу имевшегося у них жизненного опыта.
     В последующие дни события развиваются так:
     Семинар под руководством известного писателя рукоплещет произведению Лизы Боковой. Умные люди - Алесь, Станек и Лазарчук - совершают жертвоприношение своего интеллекта на алтаре так называемой русской мысли. Русская мысль в лице известного, русского же, писателя, торжествует.
     К концу сессии у Алеся делаются женатые глаза, и я его больше не трогаю. Станек и Лазарчук украдкой от Русской мысли мыслят по-своему. В какую сторону мыслят они? Неважно. Важен сам факт тайномыслия наперекор Русской мысли.

     Руководитель семинара, известный писатель, приглашает меня к себе домой. Он заявляет, что давно заподозрил во мне слабость Русской мысли и наличие чего-то инородного. Ощущаю ли я себя гордой русской девушкой? Люблю ли я Русь? "Н-ну, допустим". А отчетливо ли я вижу ту опасность, которая нависла над русской культурой? Готова ли я ополчиться (!) на врагов земли русской, препоясавшись отвагой?
     Пытаясь наглядно изобразить это "препоясывание отвагой", руководитель водружает руки мне на талию и, захлестнутый национальным самосознанием, стискивает меня в объятиях.
     Я вырываюсь и отпрыгиваю к книжным стеллажам, от них - к двери.
     Русская мысль негодует. Мое пребывание в лоне Литературного института становится вопиющей ошибкой.
     Лазарчук, Алесь, Станек - вы уже вряд ли куда-то эмигрируете, а вот я...
     Где-то через год я с оказией вылетаю в Израиль.
    
     Использованная литература
     "Лучший памятник этим людям - страна. Такая, какая она есть. Главная их заслуга - в том, что они умерли. Могло быть хуже."
     (Алесь, "Золотые дни")
     " Мы никогда не пойдем дальше трехдневки. В этом сила народа. Народ способен на все. На мощный рывок. На саморазрушение. На великолепный, безумный скачок в любом направлении. Он непредсказуем. И вот почему суворовская трехдневка есть великий символ единства партии и народа."
     (Станек, "Возвращение стад")
     " Нечего и говорить, что от кооперации, индивидуальной трудовой деятельности, реального хозрасчета, свободных экономических зон и прочих неподконтрольных звеньев останется лишь лагерная пыль. Таким образом, после короткой демократической передышки мы вновь обретем свое утраченное счастье, фашистский тоталитарный режим."
     (Лазарчук, "Полет над Святой Русью")
    
     Не знаю, куда вы эмигрировали или деградировали, ребята, пророки доморощенные - только прошу, не поминайте меня лихом и храните, храните наше братство, грустное братство тупика! Где же мы встретимся, Алесь, Лазарь, Станек? В Нью-Йорке, Париже, Иерусалиме? В Сибири? Какие отели и какие трибуны ожидают нас? Какие мясорубки?
   Взращенные великим Тупиком, поклянемся хранить ему верность.
1990 г.

9


В новом веке, в период расцвета живых журналов, в феврале 2008, что ли, года, открылось мне послание от Алеся. Я чуть не стерла его от страха, не прочтя даже. Все мое существо затрепетало, встрепенулось, заколыхалось, вокруг были муж и дети. Я куда-то запрятала, сохранила письмо, чтобы одной потом прочесть.
Настал момент, было тихо в доме, ночь. Я читаю:" Дорогая, единственная...
Никого лучше тебя не нашел...
Только себя по земному шарику покатал...
Открыл филиалы в ОАЭ, Кувейте, дочь во Франции учится.
В 2000 г. развелся.
Как ты, что ты? На телевидении, говорят, видели тебя.
Твои детки похожи на моих племянников.
Красивые.
 Как твоя мама?
 Все такая же строгая, как тогда, на первом курсе Литинституте, когда она отшила меня, чтобы я даже не смотрел в твою сторону?
Она права. Я был опасен для тебя, прекрасная моя. Очень. Смертельно опасен.
Я был связан с организациями, от которых трудно уйти живым.
 Ну что ж. Я еще жив. Но скоро это будет исправлено. Разве не приятно сказать самой себе при взгляде на памятник: "А вот этот при жизни всегда был моим!"
Почему же мы были вместе только один раз, только одну ночь? Почему так скромно и так просто?


"Мы всегда обладаем неограниченным правом выбора, полной свободой.
Вечность пришла ко мне из теплого полумрака тихой комнаты. Повсюду  блеклые лунные лучи спотыкались о ее одежду. Ослепительная ярость  хлестала меня по щекам огненными пальцами холодного пламени. Мир, собравшийся над нашей кроватью, готов был рухнуть и увлечь за собой в пропасть всю ночную Москву вместе с дрожащими над рекой звездами.
В какое-то мгновение стало так тихо. Словно холодный пожар  заживо сжег все звуки, далекие и близкие. Я слышал только волшебный шепот ее робкого дыхания, а влажные поцелуи таяли на наших губах, как песня, улетавшая в тишину.
Все происходящее, казалось, случилось не со мной, а где-то далеко, на непонятном созвездии судьбы, пылающим над новой планетой. Я чувствовал себя в ней и мечтал остаться навсегда в этом ярком и незабываемом мгновении свалившейся на нас вечности.
Ничего не случилось, теплые городские звезды соскальзывали в наше окно, оставляя совсем пустым небо. Как долго это продолжалось, сколько времени мне было отпущено  судьбой оказаться живым человеком и ее любовником? Ответ дрожал на хрупких и нежных сосках ее детской груди, тоненькими молоточкам бил в набат ее сердца.
Время мастера времени безжалостно к нему. Сон воспоминания может продолжаться целую вечность, которую нельзя переплыть ни на каком корабле, и остановить ее может только смерть мастера или смерть времени."
-



--------------
"Добрый день.
С горечью хочу вам сообщить, что мой отец скончался 6 апреля." (электронная почта спустя некоторое время от  его дочери. Она разбирала его комп и нашла нашу с ним переписку).

10


"Опять унесло)- писала она, -
Видите, меня заносит и уносит..)
Когда он умер, утром.. Я не поверила.. Перед этим за месяц я приехала..   пошла в клинику.. Стою у дверей, курю.. Подходит ко мне мужик.. Говорит, страдаешь? Твой отец страдает, да? На тебе номер, позвони.., может не поздно? - и уходит.. Прихожу домой.., отец говорит.., сон был: стою на дороге и две разделяющих полосы желтых.. Подходит ко мне кто-то и говорит..: почему перешагнуть не можешь?.., попробуй.. А отец ему говорит: ты тогда ребенку моему гонца пошли..
Позвонила, пришел.. Лечил.. Только не там.. Легкие в гавно оказались.. Говорит, если ночь перенесет, то приду завтра лечить.. Пережил ночь.. Звоню ему утром, говорю, что жив.. Этот мужик говорит сейчас приеду.. Потом перезванивает и говорит, придет на час позже.. За этот час он умер.. Перешел полосу.. Мать в шоке была.. Сказала: я пришла его положить на кровать правильно, как ты и сказала мне.. Положила.. Потом он повернул голову к окну, четкий сосредоточенный полностью адекватный взгляд в окно и ушел..
А гонец, которого отец просил, чтобы послали, - это, вероятно, Вы. Я про Вас все с 12 лет знаю, отец про Вас часто рассказывал."
- Как Выглядел Алесь, пророк, черный ворон и мститель Кармы.