История с фотографией

Четырех нет, а уже потемки! Да еще морозный туман. Тусклые мандариновые пятна в белесой мгле: плывущие навстречу – фары машин, неподвижные – фонари. Иногда туман сгущается в темные спешащие фигуры, и я на ходу прижимаю к себе тяжелый кофр, оберегая содержимое. В кофре у меня: Зенит-TTL, сменный объектив и особая фотопленка «Микрат-300». В «Культтоварах» такую не купишь, и вообще нигде. А у Стаса в лаборатории целая бобина – достал где-то по блату.
 
Стас фото-кружок в школе ведет. Хороший дядька. Зенит на сегодня тоже он дал. Не могу же я финал по волейболу на первенство города своей Вилией-авто снимать.
Во время матча фотокору разрешается по залу ходить, а значит, можно будет подобраться ближе к одному человеку. И он даже не заметит. Лучшему игроку сборной будет не до меня. Во время игры только и слышно: «Э-дя! Э-дя! Давай!» И он дает – спасает самые безнадежные мячи. 
 
Имя это слышать не могу! Как можно так звать почти взрослого человека?! Впрочем, я никак не зову. Мы вообще не разговариваем. Не знаю почему. Бывает, вижу его у нас во дворе: топчется на морозе, ждет… Интересно, кого? Вот бы спросить. Высунуться из форточки: «Эй, ты чего тут?». Так он и скажет! Он в мою сторону даже не смотрит. Иду мимо – отворачивается.
Вот, если б у меня были фотографии… Подойти эдак небрежно: «Ты тут случайно в кадр попал, дарю».  Нет, духу не хватит.
 
Уроки давно кончились, а в раздевалке ни одного свободного крючка. Физрук Вадим Иваныч заметно нервничает: «Живее давай, через минуту начнем…»
Зал гудит. Скамейки вдоль стен, подоконники и даже «шведка» густо облеплены народом.
Команды строятся для приветствия. «Не наши» – такие дылды! Наши тоже ничего себе. Все, кроме пятого номера… не будь которого, я бы может и камеру в руки не взяла. Вот он, в трех шагах: кулаки стиснул, рыжие волосы растрепаны и глазищи в пол-лица. Я в волейболе ничего не смыслю, но ради него желаю нашим победы.
 
Свисток – и зал взрывается воплями. Теперь главное, не упустить момент. И чтоб не затоптали. И чтоб мячом… ой, мамочки!!! Чья-то спасительная пятерня мелькает в видоискателе прямо перед носом, отводя беду:
– Э-дя! Э-дя-ааа! Так их! – восторженно орут сбоку. Мой спаситель уже на другом краю поля – бьет «не наших».
Конечно, Зенит болтается на шее, и уронить его можно только вместе с головой, но гоняться за игроками глупо. Надо выбрать точку съемки, настроить камеру и ждать.
 
Главный у «не наших» – длинный вышибала: топчется в центре поля, ему пасуют, а он то тихо роняет мяч через сетку, то вдруг, подставив пудовый кулак, направляет удар туда, где меньше всего ждут. Но почти всегда на пути мяча возникает крепкая смуглая рука, растрепанная рыжая башка или даже прикрытая линялой майкой спина с «пятеркой» между лопаток. Остальные наверное тоже что-то делают, но мне не до них. Я едва успеваю щелкать затвором.
Щелк! – не наш вышибала на подаче, а навстречу ему рыжей молнией взлетает защитник.
Щелк! – мяч взят, чужой дылда разочарован.
Щелк! – защитник в глубоком выпаде принимает удар на сложенные кулаки. Щелк, щелк, щелк…
 
В перерыве парни уходят в раздевалку. Красный, возбужденно похохатывающий физрук что-то прихлебывает прямо из бутылки. Явно, не лимонад.
– Пленки-то хватит? – со значением спрашивает он. Наши, оказывается, ведут в счете.
– На медали останется, – говорю.
– А снимки до завтра успеешь сделать? – ого, Вадим Иваныч снисходит до просительных интонаций! – Вон и стенд уже готов… – кивает он.
На фанерном щите, обернутом свежим ватманом, нарисована рука с факелом и призыв в брызгах красной гуаши: «Быстрее! Выше! Сильнее!»
 
Во втором тайме борьба злее, судья то и дело свистит, показывая фолы. Болельщики – наши и чужие – исторгают отчаянные вопли, еще немного, пойдут врукопашную. В зале висит острый запах пота, от игроков несет жаром. Пленки остается все меньше, но уследить за мячом в видоискатель невозмож… Защитник, принимая убойную вражескую подачу, рушится мне под ноги, стиснув кожаное брюхо мяча. Сердце ёкает, громче затвора: если фокус не сбился – это будет кадр века!
Объявляют счет: уррра! Наша взяла! Снимаю награждение крупным планом: улыбки, медали, сияющий кубок и… пленка кончается.
 
***
Пустой автобус, гремя железными сочленениями, подползает к остановке, где торчит моя одинокая закоченевшая тушка. Кто ж потащится в промзону, когда рабочий день позади? Но проявить бесценную пленку дома нельзя. Обычные реактивы для нее не годятся, нужен проявитель Фажа. Стас сам разводит его в лаборатории на Зуб-горе, смешивая в огромном тазу резко пахнущие химикаты. И тогда чудо-пленка вместо «родных» 4-5 ед. чувствительности выдает 1300! И можно снимать в спортзале без вспышки.
Озябшими пальцами пропихиваю талончик в компостер. Водитель неодобрительно косится в зеркало: куда эту балду несет, на ночь глядя?
– Зуб-гора. Конечная! – сердито объявляет он.
За городом туман стеной. Угрюмые приземистые строения едва выступают из мутной  мглы. Одиноко и простужено ревет невидимый тепловоз. До лаборатории всего ничего – метров триста…
Стас уже снимает рабочий халат, когда я вваливаюсь вся в инее и клубах морозного пара: «Здрасте…»
 
Полчаса спустя влажная пленка лаковой змеей болтается на веревке. Дрожа от нетерпения, смотрю ее на свет. Стас хмыкает за спиной.
– Проявитель свежий, – ворчит он. – Не забудь плеснуть кислоты в стоп-ванну.
– А тисненка 13 на 18 есть?
Тут все есть: и глянцевая, и матовая, и болгарская тисненая. И увеличитель с меня ростом, и автоматические реле времени, и огромные листы плексигласа вместо неуклюжих глянцевателей…
– Ключ, уходя, под коврик сунь, – нахлобучивая шапку, говорит хозяин, и оставляет меня наедине с пленкой.
 
Вспыхивает и гаснет белый зрачок увеличителя, монотонно щелкает реле. Хроника славной победы школьной сборной уже сохнет под прицелом тепловой пушки. Вадим Иваныч будет доволен – снимки хоть куда!
А эти, что мерцают сейчас красными бликами в маслянистой глубине большой кюветы – никто не увидит. Они ранят навылет. И слева под ребрами теперь гуляет сквозняк, лопатки стынут. Что мне в этом лохматом? Почему так хочется смотреть, как он распрямившейся пружиной взлетает навстречу мячу. Или бьет с разворота. Или, приземлившись мне под ноги – вот он «кадр века» – смотрит в упор, сжимая мяч. Любуюсь. Недоумеваю. Ведь красавцем-то не назовешь… Ну и что?
Ворошу пинцетом мокрые, лоснящиеся как дельфиньи бока, листы фотобумаги.  В багровом сумраке не видно моих пылающих щек. Журчание воды и легкий треск подсыхающих на оргстекле снимков заглушают вздохи над ванной с фиксажем.
 
***
До конца урока остается минут десять, когда в кабинет химии, заглядывает Вадим Иваныч и делает мне знак. Захватив конверт со снимками, бочком выхожу из класса.  На второй парте у окна остается  моя сумка с учебниками, раскрытая тетрадь и дневник. Между его страниц спрятан красный конверт из под фотобумаги, а в нем кадры, от которых мне трудно оторваться даже на полдня. Но на десять минут можно…
Увидев фотографии с матча, Вадим Иваныч расцветает и обещает пятерку по физкультуре. В четверти. Мы увлеченно раскладываем их на стенде, спорим. Тем временем урок кончается, но волноваться не о чем – он был последним. Да и кому нужны мои учебники?
 
Однако за дверью кабинета химии опять бубнят о валентности. Вот тебе и раз! Иду к большому расписанию в холле: 10Б – седьмой урок – химия. Нет!! На меня точно кипятком брызнули. Можно конечно заглянуть в щелку, проверить, но… разве я не знаю, кто сидит сейчас у окна на второй парте… и листает мой дневник? Или уже полистал. И нашел конверт. От этой мысли хочется провалиться сквозь землю. Что делать, как теперь ходить в школу?!
Стыд и паника окончательно завладевают мною, гонят подальше от всех на безлюдный в этот час «малышовый» этаж – слоняться по гулким коридорам.
После звонка, выждав для верности минут двадцать, осторожно заглядываю в кабинет химии. Пусто. И сумки моей тоже нет.
Бестолково мыкаюсь по школе: ищу всюду, спрашиваю всех подряд: «Вам не приносили? У вас не оставляли? Не передавали?..» Возле раздевалки гогочут знакомые парни из 10-го.
– Эй,  – ухмыляется один, – тебя Эдька искал…
– Зачем? – моим щекам становится горячо.
Парни переглядываются и хихикают.
– И где он? – язык и губы у меня, как деревянные, не узнаю своего голоса.
– Да ушел уже…
Гогот несется в спину. Напялив пальто, выскакиваю на улицу. Куда деваться? Как теперь быть без учебников и тетрадей? Ничего не решив, понуро бреду домой.
 
Молочные сумерки, сгустившиеся над городом, наливаются тьмою. Еще минута и вспыхнут фонари – долгая ночь вытаращит бессонные желтые глаза.
В подъезде сумрак, маленькие, наполовину заросшие льдом, окна почти не пропускают света, поэтому я не сразу понимаю, что это висит на двери нашей квартиры…  Моя сумка! Трясущимися руками вытаскиваю дневник. Красного конверта между страниц нет. Вместо него сложенный тетрадный лист. На нем большими буквами одно слово: «Спасибо».