Враг народа

Москва в восьмидесятых годах была лакомым местом для жителей нищих провинциальных городов. Только в Москве можно было купить приличные зимние сапоги для жены, меховую шубку для ребёнка, пелёнки-распашонки для грудничка, да и дефицитные тогда бананы-апельсины. Все мало-мальски существенные вопросы по работе тоже решались в столице. Но для командировки в Москву требовался вызов из главка, объединения или министерства, имея который, простой смертный мог рассчитывать на место в ведомственной гостинице.

Заветный вызов у меня в этот раз был, поэтому проблема московского жилья отсутствовала. Тем не менее, когда перед отъездом мой тесть посоветовал остановиться у его дальнего родственника, кажется, двоюродного дяди, я согласился с этим предложением, хотя мне было бы уютней в гостинице. Дело в том, что этот московский старик и его жена воспитывали рано осиротевшего внука-девятиклассника и очень нуждались в деньгах. Когда тесть в командировках останавливался у них, то платил за проживание. И я решил поступить так же.

Московский родственник оказался восьмидесятилетним плотным седовласым стариком с морщинистым лицом и умными живыми глазами. Вечером мы сели с ним на кухне пить чай. Супруга его лежала в больнице, внук играл во дворе в хоккей, дома было тихо, и нам никто не мешал беседовать.

Старик поинтересовался, кто мои родители, и я рассказал, что отец, бывший кадровый офицер-фронтовик, которого уволили из армии во время миллионного хрущёвского сокращения вооружённых сил в шестидесятом году. Отец — артиллерист, посвятивший всю свою жизнь армии, оказался на гражданке без профессии. Ему в тридцать пять лет пришлось, как пацану, идти на завод учеником фрезеровщика, учиться на вечернем отделении техникума, потом работать начальником цеха и одновременно быть секретарём партийной организации завода. Перегрузки привели к инфаркту в сорок лет, причиной чему, по моему мнению, была нелёгкая жизнь.

Мои слова задели моего собеседника, и он мне возразил:
— Ты говоришь, тяжёлая жизнь? Послушай мою историю.

Я приехал в Москву в начале тридцатых годов и стал работать на автомобильном заводе имени Сталина — ЗИСе, который позже был переименован в автомобильный завод имени Лихачёва — ЗИЛ. Сначала я работал слесарем сборочного участка, а затем — мастером. У нас с женой были двое детей: дочь и сын. Со временем мы получили отдельную двухкомнатную квартиру от завода.

С началом войны завод кроме знаменитых грузовиков ЗИС стал выпускать автоматы ППШ, и я стал мастером штамповочного участка. На фронт я не попал, так как имел «бронь», и после войны продолжил работать на родном заводе.

Жили неплохо, грех жаловаться, пока однажды в 1948 году меня не арестовали как врага народа. Следователь, который вёл моё дело, сразу сказал, что живым я отсюда не выйду, и лучше мне сразу во всём признаться.
— Вы признались? — спросил я.
Старик усмехнулся и ответил:
— И признал всё, и подписал то, что велели. Там умели убеждать.

Приговорили меня к восьми годам лагерей и отправили на медные рудники в Джезказган. После реабилитации я прочитал в своём деле такую запись: «Использовать на тяжёлых физических работах без оказания медицинской помощи».

Жену отправили в Среднюю Азию, где заставили ловить ядовитых змей, которые несколько раз её кусали, и брать у них яд.
Дочь отчислили из техникума, а сына — из школы и выселили из квартиры. Они обосновались в какой-то полуземлянке на окраине и чудом выжили.

Лагерная жизнь оказалась легче тюремной. Заключённые группировались между собой по национальному признаку: русские с русскими, украинцы с украинцами, евреи с евреями, татары с татарами… Я уже был не молод в то время — дело шло к пятидесяти годам — и, видимо, чем-то приглянулся «старшому», который сказал:
— Ты эту руду в землю закапывал? Нет? Ну и нехер тебе её откапывать! Сдохнешь ты, старый, под землёй, — и, устроив меня на работу в прачечную, спас мою жизнь.

В лагере было много украинцев. Один бандеровец как-то спросил меня:
— Ну, я-то знаю, за что сижу. Я вашей кровушки вдоволь пролил. А ты-то, коммунист, за что сидишь?
Что я мог ему на это ответить?

Так прошли несколько долгих лагерных лет, и, наконец, пришла радостная весть о смерти Сталина: — Гуталин копыта отбросил… «Отец родной» откинулся…
Буквально на другой день режим в лагере облегчился. Охрана ходила растерянная. Пошли слухи о возможной амнистии.

Вскоре меня освободили. Вернувшись в Москву, я нашёл детей и жену. Оказалось, что после моего ареста в нашей квартире поселился следователь, который вёл моё дело. Его судили и расстреляли, а квартиру нам вернули.

Я опять устроился на свой завод и обратился с просьбой о восстановлении меня в партии. Партийный секретарь сказал мне, отводя глаза в сторону: «Вы, конечно, реабилитированы, но зачем прошлое ворошить? Лучше подайте новое заявление, а мы быстро вас примем, как будто впервые».
Я не стал упираться и сделал, как он сказал.

Опять мы зажили по-прежнему. Дочь вышла замуж и родила нам внука. Но прожила она недолго. Её муж оставил внука и куда-то бесследно исчез. Сын женился, живёт с семьёй отдельно и растит двух дочерей. А мы вдвоём внука воспитываем.

А ты говоришь, тяжёлая жизнь! — засуетился вдруг старик. — Заговорился я тобой. Надо ужин внуку приготовить — скоро со своего хоккея голодный придёт.

Я пишу этот рассказ по памяти, прошло уже добрых тридцать лет с того разговора. Подобных историй было множество. Судьба нашего героя не самая трагичная, и сложилась сравнительно благополучно.

Всё в этом мире относительно.