День ликвидатора

ЧЕРНОБЫЛЬ:   ДЕНЬ  ЛИКВИДАТОРА

                ЗАКЛИНАНИЕ

               
            Живу одоленьем задачи -               
            Верней докопаться до жилы...
         Храните меня до удачи,
    Земные и высшие силы,
    Нежданный удар отверните -
    Как это меня обнадежит!
    Хотя б до удачи храните,
    А там мне удача поможет.
    Ведите меня по планете
    И будьте все время при деле:
    Деревья, и солнце, и ветер,
    И звезды, и знак мой в апреле.
    Когда не выходит иначе -
    Прямым приобщением к чуду
    Храните меня до удачи,
    И я ее точно добуду!

Холодно. Звездная январская ночь 1987 года безмолвно висит над заснеженной равниной.  В пронзительной тишине лишь изредка потрескивают от мороза деревья.
  Рядом с небольшим перелеском правильными рядами, ощетинившись тонкими металлическими трубами, выстроились палатки защитного цвета, вернее, домики, покрытые палаточной тканью. Тут же видны несколько более крупных строений, похожих на ангары. Между двумя ангарами подковой расположились небольшие вагончики.
Все застыло в предутреннем безмолвии. Лишь около грибков, возвышающихся вдоль крайнего ряда палаток, монотонно двигаются завернутые в огромные дубленки дневальные.
Городок отдыхает. В каждой палатке на двухъярусных койках спят около тридцати воинов-ликвидаторов, призванных с гражданки на «специальные военные сборы», а если конкретно - на работы по устранению последствий Чернобыльской аварии и, в первую очередь, для проведения дезактивации как помещений Чернобыльской атомной станции, так и прилегающей к ней территории.
Ночь еще в силе, палатки погружены в темноту, но в каждой палатке есть несколько свободных коек - значит, кто-то еще не ложился, а кое-кто уже встал. Так оно и есть: в вагончиках - батальонных штабах писаря готовят документы, необходимые для проведения работ на Станции в течение наступающего дня, дежурные водители ушли в расположенный в полукилометре автопарк - готовить к скорому выезду автомашины, в ангарах-столовых на кухнях кочегары разводят огонь в печах и разогревают воду в помещениях для мойки посуды, расположенных рядом со столовыми. Дымит котельная, отапливающая большое помещение штаба бригады.

Городок выстроен вблизи села Оранное, недалеко от шоссе Киев - Иванков - Чернобыль - Припять, за несколько километров до тридцатикилометровой зоны, опоясывающей Станцию.
Ночь. Спать бы да спать. Но я лежу с открытыми глазами и старательно вглядываюсь в циферблат наручных часов. Шестое чувство подсказывает, что с минуты на минуту должен быть подъем. И точно: только я, так и не разглядев стрелок, закрываю глаза, как вспыхивает свет и по палатке плывет негромкий, с виноватыми интонациями, голос дневального по батальону:
- Подъем, кто едет на Станцию!
Время - пять-тридцать. Палатка быстро наполняется движением. Воины сосредоточенно одеваются. До 6-00, до завтрака, надо успеть сделать все утренние дела и взять из приготовленного ящика несколько «лепестков» - ватно-марлевых повязок. Без них на Станцию нельзя.
В палатке довольно прохладно - печь за ночь остыла. Воины ворчат, ругая дневального по палатке, который обязан был встать за полчаса до подъема и растопить печь, но проспал. И теперь он виновато суетится, спеша разжечь огонь, закидывает в печь дрова, затем - уголь, но тепла мы не дождемся. Оно придет после нашего отъезда.
Встали, между тем, не все. Несколько человек по-прежнему спят, накрывшись одеялами и не обращая внимания на суету вокруг. Это те, кто не едет на Станцию: «сгоревшие», то есть уже получившие предельно допустимую дозу, но еще не демобилизовавшиеся воины, а также писаря из штаба, работавшие большую часть ночи с бумагами и новички, которых берут на Станцию не сразу, а дня через три-четыре после прибытия в часть, давая время немного осмотреться и привыкнуть к военному укладу.
Вся эта компания, кроме писарей, будет днем заниматься благоустройством территории - уборкой снега или еще какими-нибудь  разовыми работами.
Пять - пятьдесят. Загремели котелки. Самые нетерпеливые выскакивают из палатки на улицу - посмотреть, началось ли движение в сторону столовой. Наконец, старшина Нефедов, тридцатилетний краснощекий крепыш, мой земляк, владимирец, командует:
- Выходи строиться!
Строимся на ходу. Замешкавшиеся догоняют по дороге и пристраиваются сзади.
До столовой - метров восемьдесят. У двери старшина останавливает бодро, но невпопад шагающую команду и докладывает дежурному офицеру о прибытии.
Дежурный, старший лейтенант Бакшеев, такой же «партизан», то есть призванный с «гражданки», как и мы все, уже получивший на Станции предельную дозу и дослуживающий до положенного офицерам трехмесячного срока, командует, как заправский военный:
- Заводите.
- Справа по одному! - жизнерадостно голосит старшина.
- Слева - кучей! - добавляет кто-то из задних рядов, и мы с мороза забегаем в относительно теплое помещение столовой.
Столовая довольно большая - тридцать восемь столов, каждый на десять человек.  Обычное меню: каша с мясом, хлеб - две буханки на стол, масло, чай, яйцо.
Все уже на столах. Это потрудился наряд по столовой. Едим из крышек котелков, которые вместе с кружкой и ложкой каждый приносит с собой.
После завтрака - короткий бросок в мойку - помещение метрах в двадцати справа от столовой. Здесь оборудованы двадцать четыре крана с горячей водой, которую тут же греет дневальный, растапливая печь. Краны устроены, как в вагоне поезда: нажал - течет, отпустил - не течет. Это для экономии воды. Толкаясь, моем  крышки котелков, кружки и ложки. Надо спешить - скоро построение.
Путь от мойки к палаткам проходит мимо входа в столовую. У входа стоит дежурный офицер и с завидным постоянством пытается построить  спешащих мимо воинов в колонны - по двое, по трое. Армия есть армия - воины обязаны двигаться исключительно строем. Метров тридцать - сорок подобие колонны сохраняется, а затем она распадается - идти сбоку и командовать некому, ведь старшина и сержанты - такие же «партизаны», как и рядовые, и у них не возникает ни малейшего желания противопоставлять себя общей массе.
На часах - шесть-пятнадцать. Одеваемся: бушлат, шапка, ватные штаны, валенки с натянутыми на них сапогами от костюма «ОЗК» - химзащиты, рукавицы. У каждого под подбородком болтается лепесток. Еще три-четыре запасных - у кого - за голенищем валенка, у кого - за пазухой. Через плечо - подсумок от противогаза. Но в нем не противогаз, бесполезный на станции, так как засорится радиоактивной пылью и будет «фонить», а котелок, в который вложены кружка и ложка - обедаем на Станции.
Дежурный по батальону строит личный состав на передней линейке - дороге, проходящей вдоль крайнего ряда палаток. Встаем по «командам», то есть подразделениям, в составе которых будем работать. Составы команд объявлены вчера на вечерней проверке. Фактически команды - те же взводы или роты и разница лишь в том, что из одной роты могут сформировать несколько команд, а два небольших взвода, наоборот, соединить в одну команду.
Ровно в шесть-двадцать мы в последний раз за утро слышим голос дежурного:
- Батальон! Направо! На плац - шагом марш!
Команды, одна за другой, неторопливо и нестройно тянутся к месту построения на плацу, расположенному перед штабом бригады. Впереди каждого подразделения - офицеры: старший команды и дозиметрист с прибором для измерения уровней радиоактивности. Командира и дозиметриста могут назначить совсем из другой роты или взвода, если свои - в наряде или проштрафились: «пережгли» или «недожгли» команду в предыдущий день. Это когда команда за день работы «получит радиации» больше разрешенной на день дозы - 0,6 рентгена, или, наоборот, гораздо меньше. И то и другое недопустимо и наказуемо: командира, допустившего ошибку, а, заодно и дозиметриста, оставляют в лагере на несколько дней. Это - самое сильное наказание, так как набранные дозы не растут, а, значит, не приближается «дембель», ведь не набрав предельно допустимой дозы, никто домой не уедет.
Сегодня наш командир - лейтенант Волков из четвертой роты. Дозиметрист - командир нашего взвода старший лейтенант Епишев. Вчера нами командовал Епишев, а дозиметристом был лейтенант Челенко из нашего же взвода, но они допустили промашку - «не дожгли» нас, команда вместо 0,5 - 0,6 рентгена «получила» не более 0,2, и теперь оба наказаны: Епишев переведен в дозиметристы, а Челенко оставлен в лагере и отправлен в наряд по автопарку.
Плац, продуваемый пронзительным ледяным ветром, постепенно заполняется. Одновременно с нашим батальоном выдвигаются на построение и пять остальных. Бригада располагается на плацу широкой буквой «П».
В центр выходит один из заместителей комбрига:
- Бригада! Становись! Равняйсь! Смирно! Равнение на середину!
Замкомбрига и комбриг четким строевым шагом приближаются друг к другу и застывают на месте. Доклад нам не слышен - слишком велика дистанция. Да нам и не до этого. Ежимся, прячемся друг за друга от пронизывающего ветра, стараясь, однако, сохранить хотя бы подобие строя, но это мало помогает - слишком холодно - градусов двадцать пять, а то и ниже.
Наконец, над плацем гремит могучий голос комбрига:
- Здравствуйте, товарищи!
- Здравия желаем, товарищ подполковник! - невпопад проносится по рядам.
- Здравствуйте, товарищи! - невозмутимо повторяет комбриг.
Второй раз кричим громче и дружней.
- Лучше, но все равно плохо, - резюмирует комбриг, - Старшие подразделений, ко мне!
Комбаты покидают строй и вытягиваются в шеренгу перед комбригом. Мы опять ничего не слышим. А время идет. Начинают стынуть ноги, даже в валенках и сапогах химзащиты.
Но вот командиры спешно, почти бегом, рассыпаются по своим батальонам. Наконец-то! Комбриг командует:
- Бригада! Равняйсь! Смирно! В походную колонну! - Офицеры выходят из строя и делают поворот налево на девяносто градусов.
- Поротно! - Офицеры поворачиваются спиной к строю.
- Первая рота прямо, остальные направо. Дистанция - пять шагов. Шагом марш!
Маршируем некоторое время на месте, пытаясь хотя бы немного согреть ноги, ждем своей очереди. Левая от комбрига часть буквы «П», команда за командой, вытягивается в колонну, и подразделения по очереди, строевым шагом проходят перед комбригом, изо всех сил стуча валенками по утоптанному снегу.
Комбат, пройдя во главе батальона перед комбригом, выбегает из строя и, в свою очередь, также «принимает парад» - пустячок, а приятно!
Тянем ноги и перед ним - жалко, что ли!
Длинная колонна постепенно выползает из открытых ворот КПП на большую площадку и опять разбивается на батальоны, которые строятся в шеренги напротив нескольких десятком стоящих в три ряда «УРАЛов».
Старшие команд узнают у комбатов номера машин.
Воины нетерпеливо напирают друг на друга - очень важно суметь забраться в кузов одним из первых и занять место подальше от заднего борта, ближе к печке - там хоть немного, но теплее...
- Пятая команда! Восемьдесят восьмая машина во втором ряду! - слышим мы, наконец, звонкий голос лейтенанта Волкова. Это значит, что две последние цифры номера нашего «УРАЛа» - восемьдесят восемь.
Срываемся с места, как со старта стометровки. Рядом ускоряются воины из других команд - к своим машинам. Проскакиваем первый ряд «УРАЛов», стараясь не потерять друг друга в общей сутолоке и шарим глазами по бортам машин второго ряда в поисках числа 88. Здесь - кому как повезет, но лучше всего - держаться в общей куче... Нашли! Бросаемся на задний борт, словно берем кузов на абордаж. Кто-то лезет по лесенке, кто-то махает сразу через задний борт. Борьба идет жесткая, но по правилам - никто не толкается, каждый стремится только вперед и вверх. Считанные секунды - кузов полон! Воины, которым достались места у заднего борта, опускают и зашнуровывают полог, а те, которым в этот раз повезло, пробуют, идет ли тепло от печки, затем выключают лампочку, свисающую на проводе с потолка - отбой!
Все дружно натягивают на лица болтавшиеся до этого под подбородком лепестки - так теплее и быстрее тянет ко сну. Впереди - пятьдесят минут долгожданного сна в кузове, уютном после продуваемого всеми ветрами плаца. Затем - пересадка на зараженные радиацией «ЗИЛы» на специальной площадке недалеко от села Лелев и еще через двадцать минут - конечный пункт - Станция. Но это будет  не скоро. А сейчас - спать!
Пересадка с «УРАЛов» на «ЗИЛы» введена в конце января. До этого нас возили на Станцию на «ЗИЛах» без пересадки, из лагеря. Но «ЗИЛы», ежедневно бывая на Станции, в конце концов настолько «засветились», что их перестали пропускать через ПУСО (пункт специальной обработки), расположенный километрах в 10 - 15 от Станции, на котором производился дозиметрический контроль автомашин и, в случае надобности, мойка. «ЗИЛ», «светящий» больше нормы, заезжал в специальное помещение, где воины, одетые в костюмы химзащиты, поливали его из шлангов. Затем обработанный «ЗИЛ» опять направлялся на контроль и так до тех пор, пока не отмоется. Когда отмыть стало уже невозможно, «ЗИЛы» «прописались» на отрезке дороги между пересадочной площадкой близ села Лелев и Станцией.

                х          х          х

Чернобыльская АЭС, названная так по городу Чернобылю, находящемуся от нее на расстоянии около 17 километров, расположена на плоской равнине, местами заросшей лесом, на берегу реки Припять, впадающей в Днепр. В двух километрах, отделенный от Станции молодым сосновым лесом, стоит мертвый город Припять, место жительства до аварии персонала Станции. Жить в нем нельзя. В январе - феврале радиоактивный фон на его улицах достигал десятков миллирентгенов в час. Взамен Припяти построен город Славутич. А сосновый лес, так же, как и город, умер. «Рыжий лес» - так назвали его вскоре после аварии. Он действительно рыжий, высохший, убитый радиацией. Но такой лес только рядом со Станцией. На расстоянии нескольких километров он по-прежнему зеленый.
Когда глядишь на монументальные строения Станции, не сразу понимаешь, сколь они велики. А ведь высота общего здания, объединяющего третий и четвертый энергоблоки, наверняка, свыше пятидесяти метров. Не ниже, а если ниже, то ненамного, первый и второй энергоблоки, представляющие собой огромные темные параллелепипеды, возвышающиеся на некотором расстоянии друг от друга. Если стоять лицом к фасаду Станции, то справа будет виден канал, и от его берега начинаются строения, справа налево: административный корпус (АБК-1), первый энергоблок, второй энергоблок, АБК-2, общее здание третьего и четвертого энергоблоков. Над зданием возносится труба далеко за стометровую высоту. Третий энергоблок - массивное светлое здание, сужающееся кверху ступенями. Четвертый энергоблок, вернее то, что от него осталось, закрыт саркофагом из бетона, облицованного свинцом. Это огромная, похожая на ангар, постройка свинцово-серого цвета, разительно отличающаяся от остальных строений, этакое инородное тело, как бы призванное постоянно напоминать о страшной аварии.
С расстояния в несколько сот метров саркофаг не впечатляет размерами, хотя крыша обычной жилой двенадцатиэтажки гораздо ниже верхней точки саркофага. Над трубой бьется на постоянном ветру привязанный за древко к ограждению, едва заметный с земли, красный флаг. Древко, закрепленное, наверняка, когда-то в вертикальном положении, поддавшись напору ветра, наклонилось и теперь расположено горизонтально. Надо бы его поправить, но, видимо, некому. Тот, кто устанавливал флаг, рисковал и здоровьем и, даже, жизнью, ведь, чтобы подняться на трубу по винтовой наружной лесенке, необходимо затратить не одну минуту. Между тем, на крыше уровень радиации после аварии достигал сотен рентгенов в час.
Около саркофага, со стороны, противоположной третьему энергоблоку, лежит мертвая зона. Во время аварии ветер дул именно в эту сторону, и все, что вылетело из четвертого энергоблока во время взрыва, осело, в основном, здесь. Земля искорежена, много брошенной техники, уровень радиоактивности остается достаточно высоким. В двадцатых числах января колонна наших автомашин несколько раз проезжала по дороге, ведущей через эту зону, затем проезд запретили - приборы в кузовах автомашин показывали 7 рентгенов в час.

                х          х          х

Колонна «ЗИЛов» подъезжает к Станции на рассвете. Автомашины медленно двигаются вдоль фасада Станции на расстоянии около четырехсот метров от нее, далеко огибают четвертый энергоблок и, съезжая с дороги, останавливаются метрах в семидесяти от третьего энергоблока.
Команда «Из машины!» не требуется - горохом высыпаемся из кузова. Автомашины, тем временем, подъезжают одна за другой. Бежим, лавируя между рокочущими «ЗИЛами», к входу в здание АБК-2. Уровень радиации вокруг небольшой - тридцать - сорок миллирентгенов в час, и не он является причиной нашей спешки. Необходимо как можно быстрее попасть в раздевалку, опередив основную массу воинов. Предстоит смена нашей «чистой» одежды на рабочую, а у первых, как известно, выбор всегда богаче, чем у последних.
На бегу снимаю и прячу в карман бушлата рукавицы и ремень.
Сегодня повезло - влетаем в вестибюль одними из первых. Проскакиваем в дверь санпропускника. Позади остаются два пролета лестницы. Минуя вход в «грязный зал», о котором ниже, вбегаем в коридор, еще через пятнадцать метров - поворот налево, и перед нами - вход в «чистый зал», помещение, в котором мы оставим всю верхнюю одежду и обувь. Перед входом, толкаясь, стаскиваем сапоги - дальше можно только босиком. Подоспевший командир или старшина, а то и кто-нибудь из сержантов, расписывается в журнале у дежурящих в дверях дневальных, и мы втискиваемся через узкий проем в уставленный раздевальными шкафами «чистый зал». Раздеваемся, оставляем в шкафчиках одежду и быстро переходим по пятнадцатиметровому коридору в «грязный зал», где находится, разложенная по размерам, рабочая одежда и обувь.
Торопливо, но тщательно выбираю обмундирование, одеваюсь. Сапоги пока одевать нельзя: в обоих залах ходят только босиком. Теперь остается выйти из «грязного зала» в небольшой вестибюльчик, сесть на барьер, намотать портянки, надеть сапоги.
Меняю «лепесток». Засорившиеся «лепестки» воины выбрасывают в ящик, стоящий у двери.
Теперь можно двигаться к месту сбора. Одно время нас собирали в коридоре третьего этажа, соединявшем здание АБК-2 со зданием, примыкающим к третьему энергоблоку. Офицеры устраивали перекличку, мы расписывались в журнале техники безопасности и двигались дальше. Но затем, то ли потому, что кто-то из офицеров сообразил замерить в коридоре уровень радиоактивности, то ли была получена команда сверху, ведь от улицы нас отделяли в коридоре только обычные стекла, сбор здесь отменили и мы из «грязного зала» шли сразу в «отстойник» - одно из дезактивированных помещений третьего энергоблока, в котором нам положено было находиться в течение дня перед работой и после нее.
После коридора - поворот направо и - долгий путь по гораздо более длинному двухсотметровому коридору в здание третьего энергоблока. Коридор узкий и кажется длиннее, чем есть на самом деле. Где-то в середине пути на стене табличка: «Проходи быстрее». Видимо в этом месте был после взрыва, а, может, так и остался повышенный уровень радиации.
Быстрее - значит быстрее. Прибавляем шаг. Но не очень. Уже привыкли.
К концу коридора мы - в третьем блоке. Не доходя нескольких метров до тупика, поворачиваем направо, в дверной пролет, на сто восемьдесят градусов и тут же - подъем по крутой металлической лестнице. Затем - поворот налево на девяносто градусов, через двадцать метров - еще налево, потом - направо, вдоль стены, от которой «фонит» около одного рентгена в час, о чем говорит висящий на стене треугольник с цифрой один. Стена остается справа, а слева - знак «Осторожно - радиоактивность» и опять табличка «Проходи быстрее». Проходим быстрее, поворачиваем направо, перешагиваем через трубы и налево - на лестницу. Спускаемся на четыре пролета, поворот направо, в коридор и тут же - металлическая дверь в стене. Это и есть вход в отстойник.
Отстойник представляет собой помещение примерно десять на шесть метров с небольшим количеством труб разного диаметра, выступающих из одной из стен. На трубах - вентили с табличками. Помещение слегка переоборудовано для отдыха: несколько десятков стульев предназначены для того, чтобы воины перед работой и после нее отдыхали более-менее благоустроенно. В противоположной к двери стене - еще одна дверь, за которой находится небольшая каморка, приспособленная под каптерку. Здесь находятся инструменты и материалы, необходимые ликвидаторам для работы: отбойные молотки, шланги, гаечные ключи, плоскогубцы, швабры, резиновые перчатки, топоры и т.д. Заведует всем этим добром каптер - двадцатитрехлетний жизнерадостный парень, работавший на гражданке водителем, Колька Моисеев из нашего взвода.
Помещение отстойника дезактивировано, но уровень радиоактивности в нем есть, хотя и незначительный - от двух до пяти миллирентгенов в час. Радиоактивную грязь постоянно приносят на одежде воины, вернувшиеся с работы, и поэтому пол в отстойнике моется два раза в день.
Добравшись до отстойника одними из первых, занимаем стулья в правом дальнем углу - нашем постоянном месте и, наконец, расслабляемся. Командир ушел в штаб получать задание, а нам остается одно - дремать или вспоминать...
Морозное январское утро.
Площадка перед Октябрьским райвоенкоматом. Небольшой автобус, ожидающий пассажиров, то есть нас, семерых владимирцев, готовых к отбытию на далекую украинскую землю.
Рядом с нами - жены.
В их глазах - недоумение и страх.
Недоумение – из-за невозможности понять случившееся:  Почему именно мой выбран из многих и многих?
Страх - перед будущим: Как жить дальше? Вернется ли? Если вернется, то - какой?
Вопросы без ответа.
Офицер дает команду садиться в  автобус, который повезет нас  до Облвоенкомата.
Жены просятся вместе с нами - хоть еще десять - пятнадцать минут побыть вместе. Но в ответ они слышат категорическое «Нет!». Не положено!
Автобус трогается с места. Печальные лица жен, едва различимые через заиндевевшие стекла, уплывают вдаль и исчезают, словно растворяются в белизне городских заснеженных улиц.
Привычная гражданская жизнь неотвратимо уходит в прошлое...

Новичку переход от вестибюля АБК-2 до отстойника покажется кошмарным переплетением коридоров, лестниц, поворотов, дверей, последовательность которых, на первый взгляд, почти невозможно запомнить. Поэтому, чтобы не заблудиться, каждый воин, появившийся на Станции впервые, старается пройти этот путь за кем-нибудь из «старослужащих», идет за ним, как альпинист в связке, не отпуская ни на шаг, до отстойника. Так, семнадцатого января я шел, буквально вцепившись взглядом в широченную спину сержанта из нашей команды Шуры Рябых, затем, потеряв его все-таки в толпе перед «чистым» залом, зацепился за сообразительного и верткого Серегу Савченкова, бывшего старшину нашего взвода, уступившего свою должность вскоре после нашего приезда Коле Нефедову из моего призыва. В «чистом» зале, потеряв и Савченкова,  я тут же наткнулся на медлительного Юру Ильясова и уже не отпускал его до конца. Потеряться - проще простого: кругом - идущие, бегущие в разных направлениях воины, одинаковые в военной форме и натянутых на лица лепестках.
Наш «отстойник» - не единственный, поэтому потерявшегося могут «увести» куда угодно по огромному зданию третьего энергоблока. Путь от вестибюля АБК-2 до отстойника начинает запоминаться лишь на третий - четвертый день. Проходит еще несколько дней, и ты идешь по этому пути совершенно спокойно, автоматически делая нужные повороты.
Через месяц с небольшим, двадцать пятого февраля мы - несколько еще не успевших догореть «старослужащих», вели по знакомому до мелочей пути новичков: только осенью отслужившего срочную военную службу Колю Моисеева, однофамильца неугомонного шалуна - каптера, который к тому времени давно «сгорел» и демобилизовался, а также Серегу Карасева, молчаливого тридцатилетнего токаря из Владимира, моего земляка. Двадцать восьмого февраля, когда догорели последние из нас, они шли в отстойник самостоятельно.
Работа в условиях повышенной радиоактивности имеет ряд особенностей. Главная особенность - четкое ограничение по времени. Нам время работы планировалось, исходя из того, что в течение дня воин должен «набрать» не более 0,6 рентгена. Правило это, в основном, выполнялось, но были и исключения - как правило, из-за недостаточной квалификации командиров и дозиметристов или неосторожности воинов. Да и не так-то просто учесть все обстоятельства и обеспечить команде общую дозу не более 0,6 рентгена, кстати, и не намного менее, если в двух точках одного помещения на расстоянии 1 - 2 метров уровень радиации может изменяться очень значительно - от 200 миллирентгенов в час до 1 рентгена в час, то есть в 5 раз. На стенах встречаются места величиной с тарелку, где уровень достигает более 1 рентгена в час, а на остальной поверхности не поднимается выше 400 мр/час. На подоконнике открытого окна, на сквозняке - 150 мр/час, а в двух метрах от окна, в коридоре - всего 5 мр/час, то есть почти чисто!
Как производится расчет времени? Делается это так.
Первым в помещение, в котором предстоит работать, входит дозиметрист с прибором. Он измеряет уровень радиации в пяти местах: четырех углах помещения и его центре. Затем ищется среднее арифметическое пяти полученных чисел, которое и считается средним уровнем радиации в данном помещении. Например, замеры дали значения: 250, 350, 320, 380, 200 мр/час. Средний уровень радиации определяется, как сумма этих пяти чисел, деленная на 5 - количество измерений. Сумма - 1500, делится на 5 - получается 300 мр/час., то есть, находясь в помещении один час, среднестатический воин «наберет» 300 миллирентгенов. Следовательно, работать там можно менее двух часов, так как к набранной дозе необходимо прибавить еще, как минимум, 100 миллирентгенов, полученных воинами во время хождения по Станции в отстойник и из него, нахождения в нем, езды в кузовах зараженных «ЗИЛов».
Воины работают группами по пять человек, один из которых в петлице бушлата закрепляет дозиметр-накопитель, то есть в каждой группе имеется один дозиметр. После работы показания накопителей складываются и делятся на число групп. К полученному результату прибавляется 0,1 рентгена и получается реальная доза, полученная командой за день.
В действительности, конечно, кто-то набрал чуть больше, кто-то - чуть меньше и здесь, на первый взгляд, кроется несправедливость. Но теория вероятности все ставит на свои места: в итоге многодневной работы дозы уравниваются. Гена Ломакин из нашего взвода, тридцатипятилетний шофер с Курской области, резкий на суждения, уверенный в себе мужик, раздобыл в начале службы дозиметр-накопитель и таскал его с собой практически непрерывно. Показания дозиметра и доза Ломакина по штабным документам росли примерно в одинаковом темпе и в конце службы составили около 19 рентгенов. Так что система определения дозы по усредненным значениям в данном случае сработала довольно точно.
Но в этой системе есть одно слабое звено, и слишком сообразительные воины пытаются это использовать. Зная место, где уровень радиоактивности достаточно высок, надо незаметно положить туда свой дозиметр, то есть «подогреть» его, а самому на некоторое время, естественно, удалиться. Через некоторое время дозиметр забирается и - пожалуйста: на нем, к примеру, 1,5 рентгена, а ты реально получил гораздо меньше, и в итоге всей команде, а значит и тебе, поставят сегодня дозу, большую полученной реально, то есть, в конечном счете, ты уедешь домой, недополучив положенные тебе рентгены.
Есть еще способ, при котором дозиметры передаются из одной группы в другую, а, значит, бывают на объекте работы не один раз.
Но на всякое действие находится противодействие. Если внимательно сравнить показания выданных команде дозиметров, то можно почти безошибочно определить, «подогрет» какой-либо из них или нет. Когда на трех дозиметрах накопилось от 0,35 до 0.5 рн., а на четвертом - 1,5 рн., это более чем подозрительно. За подогрев дозиметра-накопителя существует наказание, которое могли придумать только на Станции и именно в данной конкретной обстановке. Это отлучение от Станции. Воин лишается права ездить на Станцию на определенный срок, оставляется в лагере и, естественно, «не вылезает» из нарядов. Это самое худшее, что можно придумать. Ведь за это время доза не увеличивается, а, значит, не приближается «дембель». В феврале за подогрев дозиметра-накопителя Захарцов из взвода связи был отлучен от Станции на две недели и первого марта провожал нас, призванных позже его, имея к этому времени в активе не более десяти рентгенов, тогда как у нас было уже за пятнадцать!...

Путь из отстойника на работу и назад у нас часто лежал через транспортный коридор третьего энергоблока, весь заваленный радиоактивным мусором, который через этот коридор вывозился «КАМАЗами» на захоронения в «могильники». А в коридор мусор стаскивался со всех, подвергающихся дезактивации, помещений третьего энергоблока. Уровень радиации в транспортном коридоре держался в пределах 20 - 40 мр/час., но в местах скопления мусора, не вывозившегося иногда по несколько дней, он мог быть и гораздо большим.
27 февраля Карасев, Моисеев и я работали на улице около третьего энергоблока - перевозили на тележке бочки с клеем, используемым для проведения дезактивации в помещениях и, по ходу дела, несколько раз проходили по транспортному коридору. Выбираясь в очередной раз по куче мусора из узкого прохода между стеной и стоящим под погрузкой «КАМАЗом», мы столкнулись с группой воинов. Впереди шел офицер с расчехленным «РДП-5». Он сунулся в проход, по которому только что протиснулись мы, и тут же отпрянул назад со словами: «Туда нельзя!» Офицер повел свою команду в обход с другой стороны «КАМАЗа», а нам оставалось только гадать, через какой уровень «прошла» наша троица...
- Пятая команда! Где пятая команда! - высокий голос командира, лейтенанта Волкова, вырывает нас из полудремы.
Командир медленно пробирается через отстойник, заполненный сидящими на стульях и стоящими, кому стульев не досталось, воинами, и пытается высмотреть знакомые лица, но вокруг - одни глаза, остальное скрыто под шапками и лепестками.
- Командир, сюда! - отзывается старшина Нефедов и машет рукой. Волков, сделав последнее усилие, появляется рядом с нами, сидящими на стульях вокруг ведра, поставленного под окурки. Он пытливо вглядывается в обращенные к нему глаза, стараясь узнать, кто есть кто. Затем вынимает из кармана список  и четыре дозиметра-накопителя.
- Рябых! - читает Волков.
- Я! - с нарочитой готовностью отзывается сержант Рябых, великодушный гигант, друг и одногодок Генки Ломакина, пользующийся во взводе непререкаемым авторитетом, и тут же получает дозиметр, который вставляет в петлицу бушлата и закрепляет резинкой, оторванной от использованного лепестка.
- Халяев! - продолжает командир, - Ильясов, Савченков!
Дозиметры берут с неохотой - во-первых, его нельзя терять, иначе с потерявшего вычтут его стоимость, во-вторых, воины с дозиметрами всегда оказываются первыми в самых опасных местах, ведь по полученным ими дозам определяется общая доза команды. В ситуации. когда надо выполнить разовую опасную работу, для которой достаточно несколько воинов, кто-нибудь обязательно крикнет:
- Кто там с дозиметрами, давай вперед!
Распределив дозиметры и собрав со всех росписи в журнале техники безопасности, командир уходит в штаб, расположенный выше отстойника на два пролета лестницы, получать задание. Команда ждет. Иногда долго. Семнадцатого января ждали до обеда. А после обеда загрузили мусором «КАМАЗ» в транспортном коридоре и на этом работу  закончили. В январе вообще каждый день сидели подолгу. Затем - быстрая разовая работа и опять - в отстойник. Но в начале февраля сменился командир батальона, и подход к организации работ стал другим. Теперь командира с заданием ждали не более получаса. Да и после основной работы не сидели. Поработал, получил дозу, а теперь - на низкие фона: мыть полы или лестницы или тот же отстойник, ведь, принося пыль из более зараженных помещений, воины его постоянно загрязняют...
- На отбойные молотки! - объявляет командир, вернувшись из штаба, - работаете на минусовой отметке, группами по пять человек, по двадцать минут. Первая группа: Рябых, Верещак, Борисов, Кудинов, Ломакин. Взять шланги, молотки, ключи, плоскогубцы, защитные щитки и респираторы. Респираторы надеть поверх лепестков.
Минусовая отметка - это подвал. На Станции не говорят:  «Этаж». Говорят:  «Я пошел на двенадцатую отметку». Это значит - двенадцать метров выше уровня земли. Подвал считается наиболее опасным участком работы - в нем скопились зараженная радиацией вода и пыль, которой уже некуда деться. Уровень радиации там, где мы работали, доходил до рентгена, а в отдельных местах и выше. По инструкции при работе в подвале поверх лепестка необходимо надевать респиратор - чтобы вдыхать как можно меньше пыли. Респиратор защищает от пыли лучше, чем лепесток. Но ходить в нем много нельзя. Ведь все они уже не раз побывали  в работе, все заражены, «фонят». Поэтому и надевают его только на время работы на минусовых отметках - на двадцать - тридцать минут. За это время много из него не получишь. А хранятся респираторы в каптерке, как и другие предметы, необходимые при работе...
Первая группа, забрав в каптерке необходимый инструмент, уходит вслед за командиром и дозиметристом, которые уже успели побывать на объекте работ, замерили уровень радиации и высчитали, сколько можно работать, не рискуя «сгореть», то есть получить более 0,6 рентгена.
Отстойник заметно пустеет. Командиры разводят воинов по объектам. Некоторые команды удаляются полностью - на мытье полов в помещения с низкими уровнями радиации, где можно работать  несколько часов. Появляются свободные стулья. Сегодня что-то не видно замполита батальона, но иногда он появляется в отстойнике, чтобы провести политинформацию или беседу. Часто проводит политинформации по свежим газетам и наш командир - лейтенант Волков, секретарь комсомольской организации батальона, но это когда он свободен. Большинство воинов слушают внимательно, задают вопросы, сами одергивают не в меру расшумевшихся – все-таки люди в возрасте, многим за тридцать, а то и за сорок.
Двадцать минут пролетают быстро. В дверях появляется Волков и зачитывает состав второй пятерки: Поликарпов, Телешин, Халяев, Несов, Еремин. Быстро встаем, стряхивая с себя остатки сна – кое-кто уже успел задремать. Идти на объект - минуты две. Вскоре в уши бьет прерывистый рокот отбойных молотков. Вот и объект: большая продолговатая комната, много труб, вентилей, металлических шкафов с разводками проводов. По полу, как гигантские змеи, расползлись, переплетаясь, толстые резиновые шланги. По ним к отбойным молоткам подается сжатый воздух. Вдоль правой стены - воины, упорно долбящие неподатливый бетон. Под ногами - бетонная крошка, в воздухе - клубы пыли.
Отработавшие передают нам  щитки из оргстекла, закрывающие лицо от отлетающей бетонной крошки, респираторы и тут же уходят - никому не хочется получать лишние рентгены. Надеваем щитки, респираторы - поверх лепестков, проверяем, нет ли щелей, правильно ли одеты респираторы, берем отбойные молотки, оставленные тут же, на полу, предыдущей сменой и начинаем долбить. Работа - не из легких, а если к тому же и без привычки - в особенности. Попробуй продержать на весу восемь килограммов вырывающегося из рук металла двадцать минут! Причем, глядя через то и дело запотевающий щиток и с трудом дыша через лепесток и респиратор, постоянно съезжающий на глаза. Но и здесь есть свои приемы: если упереться молотком в стену и давить на него всем своим весом, пока от стены не отколется кусок бетона, руки устают гораздо меньше, а дело движется быстрее. При хорошей работе за двадцать минут можно выдолбить 0,5 квадратного метра стены на глубину 3-4 сантиметра.
Нескончаемо бегут минуты. Молоток с раздражающей неутомимостью дергается в руках, из-под острия то и дело скачут искры, куски бетона и бетонная крошка летят во все стороны, иногда попадая в щиток, шапку или грудь, оставляя на одежде невидимые и неощутимые радиоактивные следы.
Внезапно резкий шипящий звук рвется в уши. Шланг, соскочивший со штуцера отбойного молотка Телешина, как живой, мечется по полу, подымая в воздух новые клубы бетонной пыли. Телешин быстро ловит конец шланга, ослабляет на нем плоскогубцами проволочную петлю и пытается надеть шланг на штуцер. Но не тут-то было. Шланг раз за разом со свистом слетает со штуцера и норовит вырваться из рук. Надо помочь. Кладу свой молоток на пол, и вот мы уже вдвоем с Телешиным пытаемся скрутить голову взбесившемуся змею. Наконец, шланг надет на штуцер и крепко притянут к нему проволокой. Шипение стихло. Можно продолжать работу. Неожиданно замечаю, что дышится слишком легко. Проверяю положение лепестка и респиратора. Так и есть – все это сооружение сдвинулось в сторону, и я, оказывается, дышал через щель между респиратором и щекой. А, значит, надышался радиоактивной пыли. Не повезло… (в подтверждение этого я на последующие три дня потерял голос – говорил только шепотом, пока дыхательные пути не очистились от заразы)… В это время в дверях появляется следующая смена: Ильясов, Нефедов, Кулышов, Гусев, Чемодин. Передаем им свою амуницию и спешим в отстойник, где привычно ждет своей очереди последняя смена: Савченков, Жук, Джураев, Боченин, Прохоров. Кстати, Боченин работает на гражданке художником-оформителем на заводе и теперь не теряет времени даром: здесь же, в отстойнике, рисует портреты воинов для боевых листков, молний и для себя - хочет, вернувшись домой, участвовать в выставке с портретами воинов-чернобыльцев.
Время медленно, но верно, движется к обеду. Пошел двенадцатый час.
- Наряд может идти мыться! - объявляет кто-то из командиров.
Воины, заступающие вечером в наряд, забирают в каптерке свои котелки, сданные туда утром, и быстро уходят мыться в душ, расположенный в АБК-2 между «грязным» и «чистым» залами. Затем они спустятся в вестибюль, дождутся нас, и мы вместе поедем на обед на своих же «ЗИЛах». Но после обеда наши пути разойдутся: они на одной из машин будут отправлены в лагерь - готовиться к заступлению в наряд, а мы вернемся в отстойник.
Столовая расположена менее чем в километре от Станции, по другую сторону канала, рядом с недостроенными пятым и шестым энергоблоками. Вокруг них высятся краны, кажется, стройка прервана недавно и вот-вот возобновится или даже уже возобновилась, но это не так. Все здесь замерло с момента аварии.
Столовая - просторное двухэтажное здание. На первом этаже - вестибюль и два зала, справа и слева от входа, отведенные под раздевалки. В них воины оставляют верхнюю одежду: бушлаты и шапки. Сначала в раздевалках стояли кровати, естественно, без матрацев и белья, заменявшие вешалки, затем кровати убрали и поставили настоящие вешалки. Тут же, в вестибюле, напротив входа, расположен умывальник.
Столовая, сама по себе, конечно не работает. Пища привозится на автомашинах в больших термосах из лагеря. По приезде термоса переносятся на второй этаж столовой, к столам, где пища раздается.
Колонна автомашин двигается к столовой по той же дороге, по которой прошла утром, но в обратном направлении, затем принимает левее, перебирается по мосту через канал, впадающий в Припять, и вскоре подкатывает к столовой. По сторонам, особенно при объезде четвертого энергоблока,  перед глазами предстает картина полного запустения: брошенная техника, много мусора, здания с открытыми окнами и снежной целиной вокруг, «рыжий лес», необычное безлюдье. Некоторые части территории ближе к Станции обнесены колючей проволокой, в одном месте «колючка» идет вдоль дороги - чтобы не лазили, куда не следует, так как на отгороженных участках, видимо, не проводилась дезактивация. Правда, никто и не пытается туда лезть - кругом сугробы. Летом же колючая проволока, наверное, необходима...
Но обо всем по порядку. В двенадцать-пятнадцать командиры строят подразделения в вестибюле АБК-2 и проводят перекличку. Затем следует команда:  «К машине!» Воины, толкаясь, выбегают на улицу через узкую дверь и, ломая строй, спешат к своим «ЗИЛам». Бежим, утопая в перемолотом многими колесами, потемневшем снегу. Впереди, как обычно, Савченков, Рябых, Нефедов. Не отстаю от них и я. Ищем свой «ЗИЛ» по номеру, причем стоит он совсем не на том месте, где мы его оставили. Водители, выгрузив утром личный состав около третьего энергоблока, отъезжают метров на четыреста на специальную площадку, где стоят до обеда, а потом с обеда до вечера. Уровень радиации там намного ниже, чем рядом с третьим энергоблоком и саркофагом и не превышает нескольких миллирентгенов в час. Находим машину на самом отшибе, в третьем ряду. Опять, как и утром, толкучка у кузова, но теперь уже воины, проникшие в кузов первыми, остаются у заднего борта, а остальные вынуждены протискиваться мимо них на свободные сиденья дальше внутрь кузова.
После остановки машины счет идет на секунды. Выпрыгивающие из кузова воины, сделав слабую попытку построиться, если рядом командир, тут же скорым шагом или бегом бросаются к дверям столовой. Здесь им путь преграждает дозиметрист с прибором. Он пытается замерять радиоактивный фон от сапог, но это у него плохо получается. Измерит у одного - двух, а в это время сбоку в дверь проскочит десяток. У многих сапоги «светят» выше нормы. Это и понятно: одежда и обувь на всех, кроме заступающих вечером в наряд, «грязная», рабочая, только что побывавшая в помещениях с высоким уровнем радиоактивной загрязненности. Дозиметрист не пропускает некоторых воинов, посылает их чистить сапоги снегом. Стоящий рядом с дозиметристом начальник столовой ругается, обещает в следующий раз не пустить вообще, но, в конце концов, пропускает всех. Есть-то надо! Прорвавшись внутрь здания, воины сдергивают лепестки, тут же бросают их в специально приготовленные ящики, забегают в раздевалку, где оставляют бушлаты и шапки и несутся дальше - кто мыть руки, кто, их меньше, сразу в верхний зал - занимать очередь. Минута, две - и очередь вырастает поперек верхнего зала от стола раздачи пищи до лестницы. Последним по лестнице поднимается, не спеша, Толя Борисов, по прозвищу «Дед», самый старший из нашей команды, ему за сорок. Игнорируя очередь, Дед, как будто, так и надо, пристраивается в самом ее начале и через две-три минуты, уже с полным котелком, садится за стол. Очередь движется быстро. Воины получают в котелки первое, в крышки котелков - второе, в кружки - третье, берут хлеб, лук - кто хочет, конечно, благо, его на столе - целые горы, и тащат все это, проявляя чудеса эквилибристики, к столам, расположенным тут же.
Справа и слева от раздатчиков, вдоль окон - столы для офицеров. Их накрывают заранее. У каждого стола дежурит раздатчик. Дистанция между офицером и рядовым здесь соблюдается неукоснительно.
В феврале система несколько изменилась. Наряд по столовой стал теперь привозить с собой миски и ложки, и раздатчики выдавали пищу уже в миски, стопками поставленные здесь же, на столе. Рядом с мисками выкладывались и ложки. Воины получали первое блюдо, съедали его, затем в ту же миску получали второе и наливали в кружки третье - компот.
После еды необходимо помыть посуду в мойке - довольно тесном помещении тут же, на втором этаже. У трех кранов с горячей водой постоянно толчется толпа и, вдобавок, к кранам мешает протиснуться неработающая моечная машина, занимающая половину комнаты.  Но, тем не менее, дело движется быстро, посуда моется. Чистые миски и ложки воины возвращают на раздачу, чтобы ими могли воспользоваться приехавшие позже. Котелки, которыми пользовались до мисок, так же вымытые, естественно забирались с собой.
После обеда - короткий перекур, здесь же, около столовой, и вскоре раздается команда: «Становись!» Опять развод. Сначала бригадный, потом, после прохождения батальонов строевым шагом перед комбригом или кем-то из его заместителей, батальонный, уже непосредственно рядом с машинами. Комбат вызывает из строя наряд, один из офицеров, заступающих в наряд, назначается старшим, наряду выделяется автомашина и наряд убывает в лагерь. Остальные воины распределяются по оставшимся автомашинам и вновь едут на Станцию, дополучать свою дозу. «Сгоревших», то есть получивших полную дозу до обеда, иногда отправляют вместе с нарядом в лагерь, а чаще возвращают на Станцию для работы на низких фонах, другими словами, для мытья полов в относительно чистых помещениях.
После обеда отстойнику грозит быстрое превращение в сонное царство. Но заснуть не дают.
- Пятая команда! - будоражит тишину голос командира, - Разобрать ведра, тряпки, швабры!
Все ясно, идем мыть пол. На несколько минут отстойник наполняется суетой. Воины отрывают подходящие тряпки от рулона нетканого полотна, лежащего в углу, на котором только что мирно похрапывали два приятеля - Халяев с Несовым. Из каптерки выносят охапку швабр и несколько ведер.
- Готовы? - командир окидывает взглядом ощетинившееся швабрами подразделение, - Пошли!
Идти на этот раз довольно далеко - в отдельный корпус, расположенный сбоку от саркофага. Поднимаемся из отстойника на четыре пролета лестницы, идем по коридору, но затем поворачиваем не налево, где стоит знак «Проходи быстрее», а направо, минуя несколько помещений, проходим к эстакаде - коридору, соединяющему третий энергоблок с корпусом, в который мы направляемся. Ходить здесь опасно, вроде бы даже запрещено или было запрещено раньше по причине, видимо, высокого уровня радиоактивности, ведь эстакада выходит из третьего энергоблока совсем рядом с четвертым. Но это на входе в эстакаду. В самой же эстакаде уровень небольшой, однако, там, где в щели сквозь заделанные картоном окна дуют сквозняки, уровень подпрыгивает до двухсот миллирентгенов в час. К концу февраля  все окна были заложены камнями, представлявшими из себя параллелепипеды двухпудового веса.  Несколько команд, в том числе и наша, пятая, в течение трех-четырех дней занимались подъемом этих камней с земли на эстакаду по узкой металлической лестнице. Вставали цепью - от кучи камней у основания лестницы - по лестнице и по коридору эстакады до ближайшего окна, всего человек пятьдесят, и передавали камни из рук в руки - четыре захода минут по двадцать. За каждый заход поднимали на эстакаду по пятьдесят камней. И этого хватало, чтобы за день команда набирала 0,52-0,57 рентгена.
На лестнице, на разной высоте - разный уровень радиоактивности. На земле он составляет 35-40 миллирентгенов в час, с высотой растет и наверху, на входе в эстакаду, на высоте, примерно, двенадцати метров, где самый сильный сквозняк, поднимается до 150-170 миллирентгенов в час, а временами и до двухсот.
Командиры разбивали подразделение, состоявшее из трех команд, на три группы и меняли группы местами в каждый из заходов, чтобы группы получили, по возможности, за все время работы примерно одинаковую дозу. Работа не из легких. Попробуй, стоя на крутой и узкой лестнице, на пронизывающем холодном ветру  (мороз - минус пятнадцать градусов), в полусогнутом положении принять снизу, перекинуть на руках справа налево, вытягивая одновременно наверх, и передать следующему воину пятьдесят двухпудовых камней подряд практически без отдыха.
- Осторожно, Юрик! - то и дело проносился над лестницей чей-нибудь насмешливо-заботливый возглас. Это воины нашей команды подбадривали Юру Ильясова, самого тщедушного из всех, тридцатишестилетнего шофера из Челябинска. Как он дошел до жизни такой, чем ослабил так свое тело на гражданке, так и осталось для нас загадкой, но камни Юре Ильясову были явно не по зубам, то есть не по рукам, и он прилагал титанические усилия, чтобы не выронить неподъемную ношу  и, между прочим, так ни разу и не выронил...
Подняв на эстакаду все камни, мы еще один день трудились на закладке окон, но заложили только полтора окна и на этом закончили. Дальше на эстакаде работали другие команды.
Эстакада длинная, метров сто пятьдесят, с поворотом. Здание, в которое она ведет, высотой в несколько этажей, а внутри - коридоры, коридоры и трубы, хотя их и меньше, чем в той части третьего энергоблока, где мы в основном работали и где расположен отстойник - в химцехе. В коридорах - «чисто», менее одного миллирентгена в час. Гражданский персонал работает здесь без лепестков и смотрит на нас, приходящих мыть пол, как на носителей «грязи», то есть радиоактивной пыли.
Моем быстро и, честно говоря, не очень качественно. В некоторых коридорах местами стоит вода - ее можно разогнать по всему коридору швабрами, отжать тряпки - и коридор вымыт. Пол, покрытый линолеумом, мыть легко. Местами, особенно у оснований стен, к линолеуму намертво присохли клочки розоватой тонкой пленки. Это засохший специальный раствор клеевого типа. Им, проводя дезактивацию, покрывали линолеум, чтобы собрать радиоактивную пыль, скопившуюся на полу после аварии. Раствор застывал в виде пленки, которую сдирали скребками и увозили для захоронения в могильники.
Есть и другой способ. С помощью его мы дезактивировали одно из помещений химцеха двадцать седьмого февраля - в мой последний день на Станции. Пол, покрытый линолеумом или цементный, с которого линолеум уже убрали, заливается клееподобным раствором и застилается марлей. Раствор высыхает, марлю вместе с присохшим к ней раствором и прилипшей к раствору радиоактивной пылью собирают и увозят опять же в могильники...
Пол вымыт, задание выполнено, можно возвращаться в отстойник. Спускаемся по лестнице к выходу из здания - командир решил провести нас улицей, мимо саркофага, а не по эстакаде. Тут же, у входа выливаем в снег из ведер «грязную» воду, которой мыли пол, бросаем в кучу мусора тряпки, которые тоже потом отправят в могильник. Гуськом быстро идем по тропинке, протоптанной в снегу, ко входу в транспортный коридор третьего энергоблока. Хотя уровень вокруг и небольшой - около сорока миллирентгенов в час, стараемся быстрее пересечь открытое пространство. Справа огромной свинцово-синей громадой высится саркофаг. Невольно то и дело поглядываем на него, словно стараясь как можно подробнее запечатлеть в памяти это мрачное сооружение.
Почти на самом верху саркофага, на одном из уступов крыши, едва заметные с земли, копошатся четыре фигурки, соединенные веревкой. Первый из них вылез на покатую, покрытую снегом, часть крыши и лопатой пытается сбрасывать с нее снег. Остальные страхуют. Кинув несколько лопат, передний разворачивается, и вся четверка спешит к невидимой снизу двери. Значит, уже успели получить свою дозу.
Пятую команду в январе - феврале на крышу не посылали. Но в декабре трое: Рябых, Ломакин и Кудинов побывали на крыше третьего энергоблока. Дело в том, что осенью на крыше трудились роботы: наш и японский. Они убирали с крыши оставшийся на ней после взрыва радиоактивный мусор. Не обошлось без курьезов. Японский работ, рассчитанный на уровень не более двухсот рентгенов в час, дошел, видимо, до опасной зоны, развернулся и направился обратно. Наш же, не обремененный, видимо, подобными запретами, пошел дальше, в нем что-то не сработало, и он, потеряв ориентацию, едва не свалился с крыши. Так, по крайней мере, гласит легенда, передаваемая из уст в уста воинами-чернобыльцами.
В действительности все происходило, наверное, совсем по-другому, но роботы, тем не менее, крышу  чистить пытались..
Однако, вскоре было принято решение снять роботы с крыши и заменить их людьми, «механизмами», гораздо более надежными.
Воины, прежде, чем идти на крышу, изучили место своей предстоящей работы по телевизору, получили подробные инструкции. Перед выходом каждый воин надевал свинцовый жилет и пояс, чтобы хоть немного уберечься от излучения. Необходимо было подцепить нашего робота к крану, управляемому с диспетчерского пульта, а если еще конкретней, то достать трос из ящика, находящегося на крыше, протащить трос к роботу, подцепить робота к крюку крана и проверить, надежно ли зацепление. Ребята выполнили задание. Ломакин за два выхода на крышу «получил» пять рентгенов, Рябых - три с половиной, Кудинов - восемь десятых...
Вспоминаю эпизод, происшедший в Киеве 13 января во время нашего следования в Чернобыль. После выгрузки из поезда «Курск-Киев» нас, человек двести, командиры построили около вокзальной стены, напротив ряда поджидающих нас «УРАЛов», на которых нам предстояло ехать в лагерь, и начали производить перекличку. Водители автомашин стояли кучкой неподалеку и нарочито громко рассуждали промеж собой: «Еще смертников привезли. На крышу...»
У многих из нас неприятный холодок прополз тогда по спине...
Вернувшись в отстойник, опять сидим и ждем команды, самой желанной из всех возможных: Мыться! Команду подают около 16-00 - 16-20, а иногда и раньше, если подразделение быстро закончило послеобеденную работу. Торопливо и молча двигаемся по уже пройденному утром маршруту, но только в обратном направлении.
Первая остановка - очередь перед «грязным» залом. Дозиметрический контроль. У двери поперек коридора поставлен стол, за которым сидят два дозиметриста. Перед столом очередь раздваивается - к каждому из них. Дозиметристы живут здесь, на Станции, в специально оборудованных подвальных помещениях - там же и спят. Помещения эти находятся в административно-бытовом корпусе. В обязанности воинов входит не только дозиметрический контроль, но и многое другое: они дневалят в «грязном» и «чистом» залах, оборудованных на каждом этаже многоэтажного здания АБК, производят дозиметрический контроль на выходе из «чистого» зала и на входе в «грязный», убирают все помещения, в которых разрешено находиться, короче, выполняют роль МОП - младшего обслуживающего персонала. Набирают их из нашей братии, причем берут лучших, показавших себя положительно в работе. Так из нашего взвода взяли на АБК двоих из моего призыва: Шуру Прохорова и Витю Гусева. Служат на АБК так же, как и в частях, до набора предельно допустимой дозы, а набирается она очень просто: каждый день к имеющейся дозе прибавляется по 0,5 рентгена. Видимо, это число выведено практически...
Оказавшись перед дозиметристом, надо положить на стол отдельно шапку и рукавицы, а самому встать по стойке «смирно». Дозиметрист проводит концом штанги прибора по шапке, рукавицам, затем сверху вниз по бушлату, брюкам и сапогам. Если стрелка прибора идет вправо, дозиметрист задерживает движение штанги и ждет, пока стрелка не остановится. Правило проверки простое: если воин со своими вещами «светит» менее десяти миллирентгенов, то можно проходить, одежда и обувь считается пригодной для дальнейшей эксплуатации, если стрелка останавливается между десятью и тридцатью миллирентгенами, одежду или обувь, от которой исходит излучение, необходимо тут же снять и бросить в кучу или пластиковый мешок, стоящий рядом с дозиметристом - для отправки на дезактивацию. Если же вещь «светит» более тридцати миллирентгенов, то ее бросают в другой мешок, который затем будет отправлен в могильник.
Вот и сейчас, проходя контроль, воины один за другим выбрасывают рукавицы, а кое- кто бушлаты и брюки. Это оставила свои отметины бетонная крошка, бомбардировавшая нас во время работы отбойными молотками. Одежду после работы необходимо трясти, но этого почему-то почти никто не делает.
Очередь идет довольно быстро, без задержек. Миновав «с потерями» дозиметристов, снимаем перед входом в «грязный» зал сапоги и заходим внутрь. Быстро раскладываем и развешиваем по местам, откуда брали, оставшуюся на нас после дозиметрического контроля одежду, и в нижнем белье проходим в соседнюю комнату, где раздеваемся догола и еще через одну дверь заходим в душ, держа в руках котелки, запасные лепестки и, у кого есть, часы и сигареты. Все это оставляем на лавке у стены. Рядом стоят ящики с мочалками и кусками мыла. Можно мыться. Душ большой - более двадцати кабин с сетками. В минуты пик под каждой сеткой моются по двое, а то и по трое, но очереди нет. Из душа дверь идет через умывальник в «чистый» зал. Там дневальный через специальное окошко выдает чистое нижнее белье, портянки, полотенце, Теперь осталось обтереться полотенцем, одеться и - на выход. Перед дверью сидит дозиметрист с прибором. Желающим он проверяет их «чистую» одежду. Бывает, что и «чистая» одежда превращается в «грязную». В крайнем случае, если она «светит» слишком много, ее могут заменить, но делают это неохотно.
Вообще-то, «чистая» одежда - это понятие, в данном случае, довольно относительное. Любой бушлат, хоть немного, но «светит». На нем оседает пыль в кузове «ЗИЛа», в вестибюле АБК-2 и во многих других случайных местах. Однажды четверых из нашей команды отправили после развода у столовой на погрузку «рыжего леса» для отправки в могильники, на помощь постоянно работающей там команде, а наша команда, в том числе, естественно, и эти четверо, уже отработали и получили свое до обеда, помылись, переоделись и собирались ехать в часть. Но делать нечего - приказ есть приказ! И четверо: Савченков, Борисов, Нефедов, Еремин в «чистой» одежде грузили мертвые, испускающие радиацию, стволы. Бушлаты и рукавицы их от этого, конечно, чище не стали.
В конце службы, перед отъездом из части в Киев, на поезд, воины проходят последний дозиметрический контроль на КПП части. Дозиметрист с прибором стоит в воротах, а воины с вещмешками идут гуськом мимо него и он водит штангой по бушлатам. Некоторых он заворачивает и отправляет обратно в часть - переодеваться: бушлат «светит» выше нормы и выносу из части не подлежит, так как будет опасен при долгой носке, если воин заберет его домой. Так случилось и со мной. Дозиметрист без разговоров завернул меня обратно. Пришлось бежать в палатку и просить у недавно призванных ребят новый бушлат, предлагая взамен свой. А куда деваться! Но выручили тут же. Такое - в порядке вещей.
Одевшись, воины выходят из «чистого» зала и на установленном около выхода барьерчике наматывают портянки и одевают сапоги. Теперь остается натянуть на подбородок новый лепесток и спуститься в вестибюль, где ждать построения и команды «к машине!». Такая команда поступит в 17-30, а пока можно покурить или просто посидеть на низеньком бордюре вдоль окон, вернее, сплошной двойной стеклянной перегородки, отделяющей вестибюль от улицы и посмотреть, как бригада штатских закладывает окна кирпичной стенкой. Преграда из свинцовых листов, поднимающаяся между стеклами выше человеческого роста, видимо, недостаточна. Гражданские одеты в синюю униформу, некоторые - со снятыми, болтающимися на шее, лепестками. Но зато у каждого в кармане - дозиметр, а то и два.
Шестой час. В вестибюле - полно народу: из разных команд, батальонов и даже бригад. Миша Жук, неторопливый, основательно и профессионально делающий любую работу мелиоратор со Ставропольщины, встретил земляка, служащего в соседней бригаде. Оба делятся последними новостями. Оказывается, наши соседи по лагерю работают по сменам: с утра до обеда и после обеда - до вечера, до 17-30. Живут получше, чем мы: в каждой палатке - телевизор, гораздо меньше построений по любому поводу и без повода, меньше работают на уборке снега, зато недавно  у них ввели утреннюю зарядку, чего нет у нас. Сошлись на том, что все зависит от командиров.
Коля Нефедов разговорился с одним из гражданских. Молодой, лет тридцати, жизнерадостный парень охотно отвечает на многочисленные вопросы. Гражданских на Станции, по его словам, много - несколько тысяч. Они обслуживают работающие первый и второй энергоблоки, а также занимаются ремонтом и восстановлением оборудования в дезактивированных воинами помещениях третьего энергоблока, восстановительными работами и обслуживанием в зоне вокруг Станции. Режим работы - вахтовый: 15 дней подряд - работа в зоне и проживание в вахтовом поселке «Зеленый мыс», расположенный за пределами зоны. На работу и с работы - в автобусах. Следующие 15 дней - восстановление в санаториях- профилакториях и так далее - до получения предельно допустимой дозы. Каждый гражданский имеет дозиметр. Зарплата их достигает трех тысяч рублей в месяц, а, может, и больше. Под конец разговора парень похвалился: «На квартиру накопил, на машину накопил, осталось - на свадьбу!»  Ему виднее...
Леха Халяев раздобыл где-то две бутылки «Оболонской» - минеральной воды, поставляемой в неограниченном количестве на Станцию, наверно, выпросил у гражданских. Одну бутылку он щедро пустил по рукам, из другой с наслаждением тянет сам, выставив вперед свой обширный живот, за который в начале службы получил кличку «прапорщик Халяев». Перед ним стоит такой же, как Леха, вечно мучимый жаждой, Гриша Кулышов, неразговорчивый, спокойный, всегда уверенный в себе обувщик из Вязников. Живот у Гриши немного поменьше, чем у Лехи, но жажда мучает одинаково. Отпив полбутылки, Леха по-братски делится с товарищем...
Многие гражданские свысока глядят на воинов-чернобыльцев, считая их рабочими, первопроходчиками, мусорщиками, готовящими плацдармы для них - профессионалов, что, в общем-то, так и есть. И за свою, пусть профессиональную, но зато гораздо менее опасную, работу гражданские получают немалые деньги, хотя и воины-ликвидаторы за полтора-два месяца работы на Станции зарабатывают немало: по 3-50 руб. в день - суточные, их они получают в части раз в месяц, как зарплату, далее - по месту постоянной работы после возвращения домой они получают среднесдельную зарплату за время своей службы и плюс к этому - четырехкратный тариф, который они имели до призыва в Чернобыль на гражданке, за каждый день пребывания на Станции, за одну «ходку», как здесь говорят. И неважно, сколько ты провел в зоне - целый день или двадцать минут и сколько за это время «получил», все равно это считается  одна ходка и оплачивается соответственно. Вернувшись домой, я получил на своем заводе за  35 ходок, сделанные мной в течение полутора месяцев, почти полторы тысячи рублей...
- Пятая команда! - в который раз за день слышим мы теперь уже долгожданный голос лейтенанта Волкова. Собираемся в вестибюле около выхода и строимся в колонну по трое. Командир проводит перекличку. Звучит команда: «К машине!» Устремляемся к выходу с привычной уже поспешностью. Вылетаем из дверей на улицу, и тут я краем глаза замечаю неподвижную в общей суматохе фигуру: метрах в пятнадцати от дверей диссонансом на фоне спешащей массы воинов стоит такой же, как и мы, «партизан» - голова запрокинута назад, шапка едва держится на макушке, лепесток болтается под подбородком, в зубах - сигарета. Воин заворожено разглядывает «трубу», возвышающуюся над третьим энергоблоком.
Скорее всего, это новичок, впервые попавший на Станцию и наверняка не раз слышавший байки про эту легендарную трубу.
Воин стоит, а время бежит, и невидимый счетчик щелкает и щелкает. Лепесток - под подбородком, рот открыт. Радиационный фон, конечно, далеко не такой, как в первые дни после взрыва, но все же...
Спаси тебя господь, простой русский мужик от окружающей тебя невидимой и неведомой тебе и нежданной опасности!...
Секунда - одинокий «партизан» остается за спиной. Короткая, жесткая борьба у кузова. Влезли. Уселись. Все на месте. Ждем. Кое - кто закуривает. В этот момент в задний борт вцепляются еще две ладони, и в проеме появляется сначала голова, а затем и вся фигура лейтенанта Волкова. Он неспешно переваливается через борт и втискивается между Кулышовым и Борисовым, сидящими у борта.
- Командир, а что же не в кабине? - жизнерадостно вопрошает из темноты старшина Нефедов.
- Пусть в кабинах подполковники ездят... - отмахивается лейтенант.
- Опять выперли! - констатирует Нефедов, - Кто там?
- Замполит... Да ничего страшного. Я здесь уже как-то привык, - Волков делает вялый жест рукой, указывая себе под ноги. Воины понимающе кивают.
«ЗИЛ» резко дергается, раскачиваясь, выбирается на дорогу и катится по неровному, утрамбованному многими колесами, темному снегу. Позади еще один день, одна ходка, одна доза, еще один шаг ко все более становящемуся реальным числу 15 рентгенов, а, значит, дембелю.

                х           х           х
Полог тента, заброшенный наверх во время посадки, так и лежит на крыше, и мы  пристально вглядываемся в удаляющиеся и уплывающие в сторону строения Станции, занесенную снегом столовую рядом с третьим энергоблоком, так же утонувшее в снегу кафе, расположенное метров на четыреста дальше по дороге, автопарк со словно вросшей в снег техникой, двухэтажные дома административного типа, то и дело возникающие по правую сторону дороги. От подъезда одного из домов ведет тропа, и по ней трое военных тащат какую-то рухлядь: стол, ящик, еще что-то. Конечно, не себе, наверняка, в часть, чтобы благоустроить быт, а, между тем, до Станции - меньше километра, а, значит, все заражено, и вещи, прихваченные ими, наверняка «светят». Что это: привычка к неощутимой, потому кажущейся нереальной, радиации или элементарное незнание? Но - очередной поворот и военные с их трофеями исчезают из поля видимости. Вдоль дороги побежали рыжие сосенки, промелькнул поворот на Припять с транспарантом: «В нашем городе живут 11 тысяч детей», дорога стала ровнее, колонна ускорила движение, встречный поток воздуха сбросил полог тента с крыши и кузов погрузился в темноту.
Раза два или три за время службы нам довелось проехать по шоссе в кузове с открытым тентом или вовсе без него, и мы вдоволь насмотрелись на уносящееся назад шоссе, обочины с то и дело проносящимися столбиками с надписями «На обочину не съезжать - радиация!», заснеженную равнину с пустыми, утопающими в снегу, селениями. В некоторых домах открыты окна, двери, ветер заметает снег внутрь и - ни дороги, ни тропы в сторону от шоссе, ни души вокруг.
Покинутая земля. Только заячьи следы пересекают равнину во всех направлениях...
Минут через двадцать колонна подходит к Лелеву, к пересадочной площадке. Уже смеркается, но света, чтобы разглядеть номера на «УРАЛах», еще достаточно. Опять привычный бросок к поджидающим нас автомашинам и толкотня у заднего борта, может быть, чуть более бескомпромиссная, ведь теперь придется ехать не двадцать минут, а почти час.
Уселись, успокоились и только теперь заметили, что вдоль задних бортов стоящих в ряд «УРАЛов», рядом с опушкой небольшого перелеска, бродит лошадь. Простая лошадь, и в то же время очень необычная в этом совсем неподходящем для нее месте. Сначала она постояла позади соседнего с нашим «УРАЛа», словно ожидая чего-то, может, полузабытого, но долгожданного окрика хозяина или просто куска хлеба, но ничего не дождалась, перебазировалась к опушке и принялась ощипывать кончики зеленых сосновых веток, растущих слишком далеко до Станции, чтобы пожелтеть и погибнуть от ее смертельного дыхания...

                х          х          х

К лагерю подъезжаем чуть раньше 19-00. «УРАЛы» останавливаются на площадке перед КПП - там же, откуда стартовали утром. Выпрыгиваем из кузова и тут же срываем надоевшие «намордники» - лепестки. Среди воинов мечется дневальный с КПП, ругается, пытается заставить кого-то поднять брошенный лепесток, но старания его тщетны. Придется ему прогуляться по площадке с ведерком, собрать брошенные лепестки и вынести их в лес, в мусорную кучу.
Мы же кое-как строимся и невпопад маршируем на территорию части через открытые ворота. Дозимертист, старший лейтенант Епишев, заметно хромает, но старается не отставать от команды.
- Что случалось, командир? - заботливо интересуется Шура Рябых.
- Да вот, прыгнул из кузова и вроде заснул на лету, - вяло оправдывается Епишев, - А, может, просто не до конца проснулся...
Пятая команда снисходительно посмеивается - заснуть на лету - такого еще не было. Правда, с Епишевым может случиться что угодно - наверное, во всей бригаде не встретишь офицера, менее подходящего для этой роли своим характером, чем Епишев, получивший звание после окончания ВУЗа и призванный на «специальные сборы» с гражданки, как, впрочем, и большинство младших офицеров. Служат они, как и воины, до набора предельной дозы, но демобилизуются не ранее, чем через три месяца, а то и больше, если не сумеют быстро сдать вверенную материальную часть.
Воины из соседней команды тащат ящики с «Оболонской». Минеральная вода выдается воинам на Станции бесплатно в определенное время и в определенном месте, ящик - на ящик: сколько сдашь ящиков с пустыми бутылками, столько получишь ящиков с полными. Наша команда тоже неоднократно проделывала эту процедуру, и  в нашей палатке почти всегда стояли ящики с минеральной водой. Но в этот раз мы «Оболонскую» почему-то не получили, и вот уже хитрый Халяев, пристроившись сзади к обладателям драгоценной влаги, вытягивает из одного из ящиков две бутылки и прячет их в карманы. Кому - как, а ему - хуже пытки - не встать два - три раза среди ночи и не утолить мучительную жажду.
Шумной толпой вваливаемся в уютную палатку. У порога аккуратно расстелена тряпка для вытирания ног, в палатке тепло, чисто, дневальный одиноко сидит у жарко натопленной печки и привычно кричит: «Ноги, ноги вытирайте!» Ему сегодня досталось. Начальник штаба батальона старший лейтенант Болтовский, большой поборник дисциплины и чистоты, короче, порядка во всем, несколько раз в течение дня заходил в палатку с проверкой и надоел дневальному до такой степени, что тот не может спокойно слышать его фамилию.
Между тем, несмотря на то, что ноги вытирают все и довольно старательно,  пол быстро покрывается разводами грязи  и мокрого снега. Но дневальный не возникает - так бывает каждый вечер.
До ужина осталось еще немного времени, и воины используют его по-своему: человек пять тут же убежали в магазин, находящийся  в лагере - купить печенье, джем, пепси-колу, а если повезет, сгущенное молоко и что-нибудь из промтоваров. «Деды», набравшие дозу, близкую к предельно допустимой, отправились в бригадный медпункт - сдавать кровь на анализ натощак, ведь сегодня понедельник, а, значит, по графику пришел черед нашего батальона проделывать эту процедуру.
Система простая: если в 1 кубическом сантиметре крови насчитывается более 4000 лейкоцитов - все нормально, если же меньше, появляется опасность заболевания лейкемией и на Станцию ехать нельзя. За время службы количество лейкоцитов у ликвидаторов снижается  с 8000-6000 до 5000-4000 несмотря на обильную калорийную и довольно разнообразную пищу. После демобилизации необходимо восстановление. Надо есть больше хорошей, калорийной пищи и обязательно - морковь, грецкие орехи, печенку, больше отдыхать, лучше высыпаться, меньше нагружаться, как физически, так и умственно. У многих в период восстановления болят головы. Особенно после перенапряжения. Это я испытал на себе. Хотя и «получил» не так уж и много - 16,4 рентгена. А о более дальних последствиях тогда и разговора не было. Кто мог знать, что из нас - четверых земляков-владимирцев, трое: Кулышов, Нефедов, и я к 1998 году будем признаны инвалидами со связью заболевания с воздействием радиации (Кулышов умрет в январе 2002 года), и только Серега Карасев, убитый в 1993 году на рыбалке, не попадет в «наш вагон»?
Ужин - в 19-30. Самые нетерпеливые начинают греметь котелками минут на 15 раньше. Время от времени кто-нибудь выглядывает на улицу - посмотреть, не идут ли уже другие подразделения в столовую. Надо угадать так, чтобы попасть в столовую одними из первых, но не первыми - первых дежурный по части может и завернуть, если наряд по столовой не успел накрыть на столы. И никому не хочется мотаться по холоду лишний раз до столовой и обратно в одном х/б. Самое лучшее - вклиниться вслед за теми, кого пустили первыми. Быстрее поешь - свободнее в мойке и останется перед отбоем больше времени на личные дела.
По средам, субботам и воскресеньям в столовой после ужина и последующей уборки вешается экран, и воины дружными рядами топают к 21-00 смотреть фильм. Можно также зайти в ленинскую комнату - такую же, как наша, палатку, но соответствующим образом оборудованную, и посмотреть телевизор, если, конечно, командование батальона не затеяло в ленкомнате очередное совещание офицеров.
20-00. Все уже поужинали и отдыхают. Те, кто постарше: Борисов, Жук, Кулышов, лежат по койкам, пытаются уснуть. И дружный храп говорит о том, что это им быстро удается. Юра Ильясов сосредоточенно изучает газету. Газеты кстати, как и письма, ежедневно поступают в ленкомнату и распределяются по палаткам. Верещак с Савченковым и Рябых с Ломакиным отчаянно стучат в домино. Фишек - недокомплект: от пустушечного дупля осталась половина, а один-пусто заменили пробкой от «Оболонской». Меченные фишки берут по очереди. Лейтенант Челенко, вернувшийся из наряда по автопарку, и Серега Еремин в который уже раз за последнюю неделю сражаются в шахматы.
- Командир, - неожиданно спрашивает у Челенко Гена Ломакин, - А ты когда-нибудь форму свою проверял - сколько она светит? Ведь вы на Станции не переодеваетесь - весь день в своей форме ходите, радики ловите?
- Нет, - добродушно отмахивается Челенко, - Но, я думаю, что светит она, немного, конечно...
- А ты в грязной форме по палатке ходишь, а мы твои радики вдыхаем! - с негодованием заключает Ломакин.
Лейтенант Епишев отрывается от только что принесенного вместе с газетами письма и достает из-под подушки прибор, - Сейчас измерим. Он, правда, зараженный, полмиллирентгена показывает в чистом помещении, но их вычтем.
Епишев быстро налаживает прибор и начинает водить концом штанги по фигуре Челенко: вверх-вниз. Вокруг сразу собирается толпа любопытных. Только Жук с Борисовым продолжают мирно храпеть на своих койках. Остальные, сгрудившись, смотрят на стрелку. Как только конец штанги приблизился к Челенко, стрелка, действительно показывавшая до этого полмиллирентгена, поползла вправо и остановилась на восьми десятых миллирентгена.
- Ноль-три миллирентгена, - объявляет Епишев, - Ничего страшного...
- В 20-10 - на построение! - неожиданно гаркает в пространство палатки, открыв дверь с улицы, дневальный по батальону.
- На снег! - дополняет догадливый старшина Нефедов.
Слышны недовольные возгласы, но особого возмущения не наблюдается. Привыкли. Не в первый раз. За нашим взводом, как и за другими подразделениями, закреплена территория. Она всегда должна быть чистой и, по возможности, свободной от снега. И лучше этот снег убрать в восемь часов вечера, чем после отбоя, что вполне может быть, если территория останется неубранной.
- Пошли! - торопит Савченков, - Раньше начнем - раньше кончим.
Воины, в том числе и просыпающиеся на ходу Жук с Борисовым, тянутся к выходу. Не торопится только каптер Колька Моисеев, всего три года назад отслуживший срочную службу и еще не забывший «стариковских» привычек.
- Моисей! - все видящий, привыкший командовать Савченков, начальник стройучастка на гражданке, тут как тут, - Что, дедом стал?...
- Салага! - мгновенно заводится Ломакин, - Мне, что, еще и за тебя горбатиться?!
- Да что вы, ребята! - Моисеев делает невинное лицо, - Я - как все.
Наша территория - часть дороги вдоль палатки и дальше в оба конца, длиной метров семьдесят. Набрасываемся на снег, как голодные волки на добычу. Дорога расчищается с поразительной быстротой. Снующий тут же дежурный по части, смекнув, что дело резво движется к концу, пытается заставить нас чистить дорогу и дальше, до самой столовой.
- Это не наша территория! Пусть там хозвзвод скребет! - бурно реагируют распаленные воины.
- Давай, давай, ребята! - не обращает внимание на недовольство дежурный - лейтенант Фальковский, - Хозвзвод вам помог, теперь и вы ему помогите!
Приглядываемся - действительно, мы не одни, здесь и хозвзвод и четвертая рота и бог его знает, кто еще. С остервенением продолжаем таранить снег, но в какой-то момент замечаем, что обстановка вплотную приблизилась к боевой: чем ближе к столовой, тем меньше воинов остается в строю. Давно исчез Моисеев, пропали Халяев с Несовым, но по-прежнему отчаянно кромсает снег Шура Рябых, тут же Серега Еремин, Паша Верещак, Юра Ильясов, Серега Савченков и еще десятки знакомых и незнакомых лиц и фигур, плохо различимых в неясном свете фонарей. Каждый знает, что, чем быстрее он будет работать, тем скорее все сделают общее дело и раньше можно будет заняться личными делами. Понимание этого придает силы. Всем, кроме нескольких лентяев. Но, как говорится, в семье не без урода.
Дружная и спорая работа - одна из отличительных сторон быта воинов- ликвидаторов. К такой работе приучает Станция. Там по-другому  работать просто нельзя: не уложился в отведенное время - значит, переоблучился.
Однажды пятая команда получила задание: перенести из подвала, с самой низкой отметки, в одно из помещений нулевой отметки электродвигатель. Уровень радиоактивности внизу большой - около рентгена, а в некоторых местах и повыше. На стенах подвала - сырые, ржавые подтеки, пол залит водой. Нас - пятеро. На лицах - лепестки, поверх них - респираторы, на ногах - резиновые сапоги. Остальная одежда - как обычно.
Быстро спускаемся в подвал. Времени отведено двадцать минут. Перед нами пытались вынести электродвигатель ребята из четвертой роты, но у них не вышло. Вернулись ни с чем. Как-то будет у нас?
Хлюпая сапогами по радиоактивной воде, проходим по коридору, поворачиваем налево и попадаем в небольшое помещение, пол которого буквально закрыт переплетениями труб различных диаметров. Посередине комнаты - крохотная площадка, а на ней - злополучный электродвигатель, весом килограммов на сто пятьдесят. Раздумывать некогда. Каждый делает то, что считает нужным. Причем молча. Лишние разговоры - потерянное время. Мгновенно обматываем груз предусмотрительно захваченной веревкой, используя каждый выступ, каждое отверстие. То и дело садясь верхом на трубы, с невероятным напряжением сил тащим, задевая за них, свою неподъемную ношу. Миша Жук подцепил один конец электродвигателя к крюку небольшого ручного мостового крана, установленного под низким потолком, и с предельной скоростью крутит колесо лебедки, подтягивая груз вверх. Не ослабляя усилий, достигаем двери. Быстро отцепляем лебедку и выносим груз в коридор.
Стараемся идти быстро - слишком тяжело. Не останавливаясь, на одном дыхании, приступом, берем шесть пролетов обледенелой, уходящей из-под ног, лестницы и буквально вываливаемся в транспортный коридор. Короткая остановка, перехват рук, рывок поперек коридора в противоположную дверь, спуск по небольшой лестнице, еще десять метров и - финиш!
- Молодцы! - за пятнадцать минут успели, - командир доволен, - Можете идти в отстойник.
- А, между прочим, на гражданке мы бы этот двигатель целый день тащили, - задумчиво говорит Миша Жук.
- Точно, - соглашается Коля Нефедов, - Еще бы и на завтра оставили...
Но вернемся к уборке снега. В последнюю кучу брошена последняя лопата ледяного крошева и дежурный дает отбой. Кучи снега и льда уберут утром те, кто не поедет на Станцию. А наша миссия окончена. Время - к девяти. Минут через сорок - вечерняя проверка и отбой.
Уборка снега на территории части, а, иногда и на Станции, среди всех работ выделяется как-то особо, превращается чуть ли не в ритуал, во что-то намертво присущее всей обстановке нашей полувоенной жизни. Какие дела у воина кроме нарядов и поездок на Станцию? Да никаких, кроме работы по благоустройству. А зимой это, почти исключительно, уборка снега. Поэтому нет у начальства большей радости, чем снегопад. Падает снег - растет фронт работ. Везде снуют воины с лопатами, все заняты, а это - главное.
Приходилось нам убирать снег и на Станции. Однажды утром - в половине четвертого в палатке вспыхнул свет и в общий сон ворвался голос дневального: «Тревога!». Ну что же, тревога так тревога. Встали, оделись, загрузились в автомашины и поехали на Станцию, на АБК-1, убирать снег с площадки перед зданием. Ожидался приезд гостей: Терешковой с сопровождением и американцев - доктора Гейла и телеведущего Фила Донахью, репортаж которого потом показывали по телевизору. Вечером и ночью прошел снегопад, площадь перед АБК-1 и лестницу замело - нельзя же ударить в грязь, то есть в снег, лицом перед американцами! Приехали, поработали часов до девяти, нагрузили несколько «КАМАЗов» и - в столовую, в которой всегда обедали. Вскоре из части пришла автомашина с завтраком. После завтрака поехали на третий энергоблок, поработали, там, набрали дозу до обеда, пообедали и - в часть, на отдых, компенсировать ранний подъем. В итоге день прошел весьма удачно...
Вечерняя проверка длится минут двадцать, а то и дольше. Дольше - это когда на проверку заявится начальник штаба батальона лейтенант Болтовский и начнет наводить дисциплину согласно воинскому уставу. И воины, наученные горьким опытом, знают: пока все требования и команды начальника штаба не будут выполнены, с проверки никто не уйдет.
Команда на вечернюю проверку подается в 21-40: дневальный по части обходит палатки и вызывает всех на построение. Воины, не торопясь, выходят из палаток и собираются на передней линейке. Дежурный по части строит батальон, старшины рот и отдельных взводов проводят перекличку и докладывают дежурному о наличии людей. Затем появляется старший дозиметрист и зачитывает состав команд на завтра, попутно объявляя каждой команде полученную сегодня дозу. Правда, с середины февраля дозу объявлять перестали, а вскоре перестали зачитывать и составы команд. Состав теперь объявлял командир уже после проверки, в палатке, а дозу - писарь, который получает данные о дозах от старшего дозиметриста и ведет журнал, где отмечает дозы, полученные каждым воином своей команды за каждую ходку. Писарь - лицо не освобожденное. Он  работает вместе с остальными воинами, а обязанности писаря выполняет в виде дополнительной нагрузки. В нашей команде писарем был Колька Моисеев, который, оправдываясь писарскими обязанностями, постоянно избегал построений, проверок и тому подобных не очень приятных мероприятий. После Моисеева писарем был Шура Прохоров, затем Гриша Кулышов, принимавшие поочередно на себя также и обязанности каптера.
Писарь на вечернюю проверку не ходит. Во время проверки и после нее он сидит в ленкомнате, подсчитывает дозы и заполняет журнал. Пока писарь работает, свет в палатке не гасится, все ждут, когда он придет и объявит сегодняшнюю дозу. Воины, сидя на койках, деловито записывают дозу в записные книжечки, тут же подбивают итог, и каждому не терпится поделиться с товарищами - сколько он уже набрал, и сколько ему еще осталось до предельной дозы. Кстати, предельная доза даже за полтора месяца моей службы не являлась постоянной величиной. Она постоянно снижалась. Воины, демобилизовавшиеся в середине января, «уезжали» с 22-мя - 23-мя рентгенами, затем где-то в высших сферах предельную дозу снизили до 19,5 рентгена, а в конце февраля - до 15-ти...
- Хватит! Завтра еду в последний раз, - облегченно заявляет Ломакин.
 - Сколько у тебя? - интересуется Рябых.
- Восемнадцать - девяносто семь. Завтра за девятнадцать перевалит.
- Да, еще раз, - подтверждает со своей койки старший лейтенант Епишев, - Дозиметрист завтра вечером наверняка тебя из списка вычеркнет. Больше девятнадцати с половиной набирать нельзя.
- Все, теперь - на печку... - удовлетворенно вздыхает Ломакин, подразумевая, что он теперь станет бессменным дневальным по палатке.
- А я больше девятнадцати набирать не буду, - задумчиво продолжает Рябых, - Голова стала часто болеть.
- Это ты на крыше рейганов нахватался, - тут же комментирует Кудинов. Сам он сидит, по-турецки скрестив ноги, в своей койке на верхнем ярусе и, привычно склонив и повернув голову чуть в сторону, пристально глядит на лампочку, торчащую как раз напротив него из низкого потолка, своими узко посаженными, как будто независимыми друг от друга, однотонно голубыми глазами.
- Казак, туши свет... - сонно командует из-под одеяла старшина Нефедов, - А то они всю ночь не уймутся...
Серега Казаков, набравший дозу «дед», занимающий крайнюю от входа кровать, щелкает выключателем, и палатка погружается в темноту и тишину. Бывает, правда, что ненадолго. В дни наряда по части, убравшись после ужина в столовой и перечистив всю картошку, к полуночи, а то и позже, заявляется кухонный наряд и, включив свет, раздевается и бесцеремонно балагурит минут десять. Часа в три ночи дневальный по батальону приходит будить водителя, Колю Родина, и тот, быстро одевшись, уходит в автопарк прогревать и заводить свою машину. Чуть позже, привычно тихо, как привидения, в палатку проскальзывают штабные писаря. Они бесшумно раздеваются в темноте и так же бесшумно укладываются, чтобы проспать часов до девяти и вновь уйти в штаб. В четыре-сорок пять дневальный по батальону будит кухонный наряд, ориентируясь по завязанным узлами на ножках кроватей полотенцам. Наряд встает шумно, включив свет и, минут через пять, удаляется в столовую. Тут же встает истопник - дневальный по палатке и начинает разжигать печь: в палатке к утру заметно холодает, к общему подъему ее необходимо нагреть. И вот уже пять-тридцать - в дверном проеме,  который раз за ночь, возникает голова дневального по батальону и в сон проникает негромкий, как бы оправдывающийся, голос:
- Кто едет на Станцию – подъем!