Другие и Спартак. Главы 21, 22, 23

                Глава двадцать первая
                Путешествие Меммия.
                Осень и начало зимы 74  года

Отправлялись в те времена в ранний путь, когда солнце еще не показывалось из-за Сабинских гор. Прокравшийся через Капенские ворота, Меммий ночью почти не спал, а с первыми лучами покинул пригородную гостиницу у храма Марса и побрел прочь от Рима. Без попутчика, слуги и экипажа шагал он по мокрым плитам Аппиевой дороги вдоль мраморных гробниц.
Шел он в толпе простолюдинов с котомками за плечами. Изредка сумрачные их лица оборачивались на сереющий позади великий город.
Вскоре его нагнал на рыжей кобыле Цицерон. Оделся бывший квестор в мышиного цвета накидку горожанина и застиранную белую тунику. Он хотел еще отобрать видавший виды плащ у одного из своих письмоносцев, но потом передумал.
– Куда ты идешь?! – кричал Марк Туллий и оглядывался по сторонам, не желая быть узнанным. – Из-за каких-то баб! Из-за каких-то наветов! Да мы засудим их всех!..
Спорить не имело смысла. И Меммий, опустив голову, продолжал молча идти.
– Я хотел тебе денег дать, но мой управляющий Эрос сказал, что сейчас в доме нет никакой наличности, – оправдывался Марк Туллий.
Он так и не решился слезть с кобылы и ехал чуть сзади.
– Я всегда тебе буду благодарен, Марк, – пообещал Меммий.
И они расстались.
Немного погодя Цицерон остановил лошадь и смотрел, как Меммий уходит все дальше и дальше. И на душе у оратора становилось легче. Правда, затем он стал укорять себя за эгоизм и дурной характер и дал себе слово зайти как-нибудь в святилище Лихорадки, дабы воскурить благовония во исцеление своего друга от временного помешательства.

Пеший переход из Рима в Кумы – городок неподалеку от Неаполя – занимал, как он слышал, пять дней, и Меммий рассчитывал управиться. Его обгоняли экипажи, крытые драгоценными балдахинами и украшенные серебряными фигурками богов. Мимо важно проплывали богатые господа и рабы на серых мулах с золочеными удилами и цепочками-вожжами.
Он не учел, однако, что пешим ходом не сможет добраться засветло до приличной гостиницы. В сумерках он добрел до почтового двора, где к самым солидным постояльцам относились погонщики и посыльные. Вместо жареного цыпленка или зайца, сваренного в вине, ему предложили пироги с сыром и воду, приправленную уксусом. В чадной обшей зале разговоры шли в основном о разбойниках, которые всегда были бичом мирных путешественников, а особенно сейчас.
Ночью он спал на подушке и матрасе, набитых тростником вместо пуха. Донимали клопы и неясные сновидения.

На пути до святилища Аполлона, где поблизости и обитала Сивилла, ни одного бандита он так и не встретил. Однажды лишь пролетела низко стая воронов, в другой раз окружили бродячие собаки и ему пришлось поднять палку с обочины, но разбойники не появлялись. Возможно, они укрылись в Галлинарском лесу близ Кум, спасаясь от мятежников. Каких – никто не знал, но слухи распространялись. Во всяком случае, когда он встречал путешествующих простолюдинов, они уверяли, что ничего страшнее беспорядков на юге Италии не видели, и советовали Меммию возвращаться в столицу, чтобы укрыться за прочными и высокими стенами от этого бедствия, подобного чуме. Но ничего тревожного вокруг не наблюдалось.

Для размышлений в дороге – бездна времени. То у него крутились в голове слова Артабана – дяди Ксеркса. Тот говорил царю персов: «Никто не может в силу своей человеческой натуры быть счастлив. Лучше быть мертвым, чем жить. Смерть для человека – самое желанное избавление от жизненных невзгод. А божество, позволив человеку вкусить сладости жизни, оказывается при этом завистливым». И Меммий укорял себя, что не остался в Риме, чтобы отдать себя на растерзание недругам. Но иной, трезвый голос спрашивал его: а хотел ли тебя кто-нибудь растерзать? Не воспользовались ли твоей наивностью и унынием в грязной политической игре? Ведь никто пока не собирался подавать против тебя исковое заявление в суд, хотя продажных и презренных обвинителей, готовых за деньги клеветать бесконечно, было пруд пруди на Форуме и в каждой базилике.
То ему на ум приходил вопрос: что же его заставляет все дальше и дальше идти вперед? И ответ Меммию не нравился, но был правдив. Он, вкусивший от всех удовольствий мира сего, не испытал только славы, которая у римлян ценилась выше всего. Ратное дело его не волновало, богатство тоже – оно было ему знакомо с рождения. Не потому ли, чтобы утолить свое тщеславие, он помыслил о красавице Антонии?
Но что есть слава? Всего лишь молва. Чем знаменит, например, Икар? Да ничем, кроме того, что упал в море. Он не изобретал крыльев, рубанка или даже пилы, как его отец; не вбивал, как он, молотком гвоздь в голову Талу, позавидовав его мастерству...
Возможно, нужно меньше думать о себе, чтобы быть ближе к счастью. Но и счастье, если оно есть на свете, проходит. Ведь и Крез, который кичился удачей, закончил дни свои в забвении и рабстве.

Путешествовать такому избалованному и в общем-то неподготовленному человеку было крайне затруднительно. Меммий столкнулся с той стороной бытия, о которой знал понаслышке. На постоялых дворах ему приходилось самому стирать тунику и нательные короткие штаны, а в бане он сам себя натирал оливковым маслом. Волю ему заменяло упрямство, и он пока терпеливо отказывался от услуг какого-нибудь раба, которого ему ничего не стоило купить или нанять.

Возможно, его жизнь несколько раз висела на волоске, но он не подозревал об этом и, возможно, поэтому оставался целым и невредимым. Однажды его окружила толпа пьяных спорщиков, и от Меммия стали допытываться, кого он считал лучшим полководцем – Мария или Суллу, а из нынешних вождей – Сертория или Красса. Он ответил, что предпочел бы сравнивать Пирра Эпирского и Ганнибала Карфагенского, Александра Македонского и Сцепиона Африканского. Меммий оставался столь безмятежным и хладнокровным, что его не решились тронуть.

Наконец он добрался до Кум. Прежде всего Меммий должен был принести Аполлону благодарственную жертву. Посредине целлы храма у позолоченной статуи сына Зевса и Лето находился жертвенный треножник. Молодой служитель за две серебряные монеты бросил в раскаленную жаровню какие-то потроха – скорее всего куриные, а не бычьи, как того требовал обряд. В результате добавления серы и измельченного угля они очень хорошо и быстро прогорели, и таким образом Аполлон «принял» угощение.
Служитель объяснил, что Сивилла живет здесь совсем рядом, в пещере горы Гавр напротив озера Аверн, и что принимает она тех, кто приходит за оракулом, по вечерам. Наплыв посетителей невелик, но договориться надо заранее. За третью монетку он с радостью готов это устроить.

Накануне встречи с пророчицей Меммий поразмышлял над тем, чего же он собирается спросить у Сивиллы. «Я спрошу ее, пожалуй, о том, где сейчас Антония. Это будет разумно? На этот вопрос в общих чертах я и сам могу ответить без всяких дополнительных расходов», – сказал он себе. Либо она у Гераклиона и он попросит выкуп, поскольку ему нет особой надобности ее держать. Либо он ее уже продал на какой-нибудь невольничий рынок Востока. И она, обнаженная, с пятками, натертыми мелом, сидит на какой-нибудь грубой телеге. Ее прекрасное лицо заливает краска стыда и гнева под похотливыми взглядами богачей. «Не сомневайся, она пойдет на вес золота. Существуют такие специальные весы. На одну чашу помещают женщину, а на другую – сыпят золото. Это – любопытное зрелище... Неужели тебе не противно от откровенности собственных мыслей? Я уже к этому привык. Разве было бы лучше, если бы я самому себе лгал?..» – говорил сам с собой несчастный.

Вход в знаменитую пещеру горы Гавр находился в сотне шагов от святилища Аполлона. Ступеньки, ведущие вниз, давно не ремонтировались, постепенно разрушались, и спускаться в подземную обитель нужно было с величайшей осторожностью. Его обдало дыхание подземелья. Спуск не освещался, и в его конце он очутился почти в полной тьме.
Свернув и на ощупь пройдя небольшой коридор, Меммий оказался в просторном помещении, где под куполом висела большая клетка, освещенная с четырех сторон глиняными светильниками. В ней на бронзовом троне в красных одеждах сидела древняя пророчица, и глаза ее, светившиеся зеленоватым огнем, были устремлены на входящего. Меммий оцепенел от неожиданности и испуга. Колдунья не двигалась и безмолвствовала.
– Зачем ты пришел? – услышал он голос, доносившийся откуда-то сзади.
– Тот, кто ищет, идет в Кумы, – вспомнил он слова старухи, появившейся в дверном оконце «Прозерпины».
– Это только пословица, – ответил голос.
Меммий обернулся и увидел в подземной нише женщину-горбунью лет сорока пяти со свечой в руке. Одета она была точно так же, как существо в клетке, только глаза были необыкновенной желтизны.
– Чем она там занимается? – спросил Меммий.
– Чем может заниматься мумия в клетке? – ответила вопросом на вопрос женщина, приглядываясь к незнакомцу. – Это предыдущая Сивилла, которая умерла пять лет назад. Я прислуживала ей в обмен на ее тайны и искусство и теперь занимаю ее место. Таков обычай. Когда умру, перемещусь в клетку. А она будет предана огню и земле... Пойдем, я попробую тебе помочь, – оглядев его еще раз, сказала великая жрица.
Пальцы и запястья ее были в золоте, алмазах и рубинах. Лицо – бледное и невыразительное, даже тусклый огонь не мог скрыть морщин, но и некая привлекательность в ней была.
Они прошли через несколько служебных комнат, отгороженных тяжелыми занавесами. В одной из них стоял запах мяса и чеснока.
В помещении для таинств находились очаг, стол, несколько табуретов и жаровен. По трем стенам – четвертая была занавешена – висели связки трав, пальмовые и хвойные ветви, засушенные летучие мыши, большие пауки и бабочки. На очаге стоял котелок с каким-то варевом, напоминавшим маковый настой.
Меммий из глиняной чашки выпил этого отвратительного на вкус напитка. Через некоторое время голова его наполнилась радугой, если себе такое можно представить. Затем свет померк, молодой аристократ исчез как бы для самого себя. Потом сознание вернулось, но стало оно иным – ясным, однако нереальным. Меммий поднялся в небо, понесся с невозможной стремительностью над облаками, немного спустился и с птичьего полета увидел четырехугольный греческий храм с павлином на фронтоне – святилище Геры7, поблизости от него шумный рынок с павильоном для разделки мясных туш, а поодаль бушевало море.

Видение исчезло. Он очнулся, но не смог бы с точностью сказать, много или мало прошло времени. На него смотрели немигающие желтые глаза Сивиллы.
Она отдернула занавес. Проход вел в кубикул с просторной постелью, бронзовым чаном и лампадой под потолком.
– Раздевайся и полезай туда, – безоговорочным тоном приказала она.
Меммий повиновался. Чан был заполнен теплой водой. Жрица некоторое время терла его спину, грудь и живот губкой и вскоре сама очутилась в воде. Тело у нее было молодое, смуглое и упругое...

– Сладкий мой красавчик, – заявила горбунья ему на следующее утро. – Для тебя одного открою истинную правду: никаких предсказаний не существует!
Ее хохот напоминал карканье вороны. Меммий хотел возразить и рассказать этой горбатой бабенке, как Нигидий отыскал коней, но не стал.

С чувством опустошенности и отвращения к себе направился он в центральную часть города, забрел в самую дорогую гостиницу и забылся вином. Потом, очнувшись, придя в себя, он вспомнил про какую-то мясную лавку, где от Марты он должен узнать правду. Об этом упомянул Нигидий Фигул.
И он решил пробираться в Капую. Она, как и Путеолы, и Байи, и Везувий, находилась неподалеку. Но он неделями бродил как безумный, не ведая дорог, простудился и заболел.
Болезнь его затянулась до первых холодов. Старик-отец разыскал его, окружил заботой и прислугой.

                Глава двадцать вторая
                Капуанские дела.
                В конце осени 74 г. до Р.Х.

Несмотря на то, что выходка в районе постоянной дислокации Экспедиционного корпуса наделала много шума и вызвала волну слухов, никаких действий со стороны Капитолия не последовало, поскольку там сочли за лучшее промолчать.
Спартак стал ланистой и страсти в Капуанской школе Батиата довольно быстро улеглись. Суета сменилась буднями, полными хозяйственных и профессиональных забот. Удачной была поездка команды в Помпеи, где проводились последние значительные состязания гладиаторов в сезоне 680 года от создания Рима (74 г. до Р.Х.). Вернулись домой с победой и деньгами.
Пришло время межсезонья, когда устраивались только поединки по заказу людей, готовых оплатить зрелище. Заказы поступали достаточно часто, так как вошло в обычай устраивать такого рода представления в память об усопших, однако для участия требовалось несколько пар игроков, иногда даже одна – в зависимости от кошелька заказчика. 
Государственных «побоищ» для массовой аудитории теперь следовало ждать только 21 апреля следующего 73 года до Рождества Христова (681-го) – в день основания Города. Формально новый год наступал в календы марта (первого числа), фактически – 1 января, когда два новых избранных консула приступали к своим обязанностям.

Спартак продолжал метаться между двумя женщинами: одну он любил, вторая стала его незаменимым деловым партнером и советчицей. Перед Марией он чувствовал неизгладимую вину, а без Марты просто уже не мог обойтись, взамен она требовала внимание к себе и ласк. Марта была подтянута, следила за собой и он больше ни разу не видел ее безумно пьяной.
Марта после схватки за лидерство сразу сказала ему, что, оставив в живых Пантеру, Спартак допустил жестокую ошибку. Сказала всего один раз, и в дальнейшем темы их поединка старалась не касаться.
Луций Пантера выполнял все свои обязательства по отношению к Спартаку. Был на удивление дружелюбен и ни в какие пререкания не вступал. Более того, дав клятву на верность, он остался в школе простым бойцом, хотя новый ланиста отпускал его на все четыре стороны. И это настораживало. Ведь бывший главный тренер был человеком весьма богатым и имел, например, прекрасную виллу в Помпеях.

В ближайший круг Спартака входили Крикс, Эномай, Каст и Канниций. Причем, как мы помним, последние двое были первыми посвящены в дело и дали согласие активно участвовать в нем по принципиальным соображениям, ибо были приверженцами оппозиции и имели пострадавших от Суллы родственников. Остальные же исходили из своих соображений, в том числе корыстных или просто авантюрных.
Спартак смотрел на дело просто: дав согласие, он должен выполнить договоренность. И все. Конечно, у него были свои соображения, свое понимание личной свободы и честности. Однако новый ланиста предпочитал собственные мысли держать при себе. Приступить к реализации задуманного предполагалось в конце февраля. Перед завершением зимнего периода жизнь почти замирала, и заговорщики думали, что именно тогда, устроив переполох, легче будет пробраться к Метапонту.
Само собой получилось, что в «инициативную группу» вошел и Пантера. Такой прогнозируемый ход событий беспокоил Спартака. При наличии в своем кругу предателя (во всяком случае, явного сторонника Суллы) действовать приходилось весьма осторожно.
Однако у Марты на сей счет была иная позиция. Она как-то сказала:
– Если ты его не смог убить, то обязан взять в соучастники. Ему заранее многое было известно, и поэтому теперь его лучше всегда держать под рукой, стараться никуда не отпускать, не терять, по крайней мере, из виду. Но даже если он свяжется со своими истинными хозяевами, то – что они могут сообщить ему нового и что он  может сообщить им нового? Общий план всем понятен – и нам, и нашим врагам. Тут простой расклад: кто кого переиграет. Единственное, на что он способен, так это расправиться с тобой. Но для него такой отчаянный поступок лично опасен, а он чрезвычайно хитер и не глуп, несмотря на видимую грубость и примитивность. Он был уверен тогда, что ты его не убьешь, а у него бы рука не дрогнула. Так что он ничем не рисковал, согласившись драться насмерть. Но не будем об этом. Главное, остерегайся его и не заботься о том, что кому Пантера скажет. Точный расчет – сильнее любых слов.

У них оставалась еще одна нерешенная проблема. Нужно было купить разом сто рабов. Торги открывались на невольничьем рынке под Капуей в декабре. Это было самое удобное время перед очередным сезоном. Рабов завозили новых – здоровых, с различными профессиональными навыками. Работорговцы старались как могли. Крупнейший такого рода рынок на острове Делос имел два минуса. Он находился далеко от метрополии, что покупателям доставляло неудобства, и товар там стоил много дешевле, что не устраивало продавцов.
У наших героев закавыка заключалась не в том, что для Капуанской области существовала квота на присутствие невольников, о чем мы уже писали. Тот же Батиат мог приобрести рабов для своих имений в других районах, в конце концов – для школы, что являлось, конечно, определенным риском. Однако на этот раз, не называя причин, он категорически отказался совершить купчую. Вообще создавалось впечатление, что он нервничает и «начинает трепетно относиться к своей шкуре» (выражение Крикса).
Даже раб мог бы себе купить одного раба. Но сразу сто штук! При такой сделке и римское гражданство заключало в себе лишь полдела. Чтобы не вызвать подозрений, надо было быть крупным землевладельцем, а еще лучше человеком из элиты или его официальным представителем, причем нужно было иметь на руках всю необходимую документацию.
Спартак весьма заботила и расстраивала заминка по данному вопросу. При наличии денег его решить оказалось не так-то просто. Марта, правда, нагадала, что покупка будет непременно осуществлена.
– Поверь моему слову, человек вскоре найдется. Он сам придет, – говорила с уверенностью она.

И действительно, при первых холодах появился Меммий – совершенно одинокий, неухоженный и больной какой-то тяжелой и затяжной простудой, перемежавшейся загадочной умственной хворью. Отца он убедил в обратном, и тот отправился по делам в Рим. Мария долго выхаживала бедного молодого человека и, наконец, выздоровев, он в очередной раз влюбился, конечно же, в свою исцелительницу.
И от этого ему почему-то стало стыдно, и он собирался уйти, попросив лишь, чтобы ему разрешили встретиться с Мартой.
Она, пару дней помедлив, приняла его в своих уютно и богато устроенных апартаментах. Молодой патриций вкратце поведал ей о своих злоключениях и рассказал о том, что ему напророчил Нигидий.
– Нигидий Фигул в нашем деле один из самых видных мастеров, каких только знала история, – согласилась Марта. – В его предсказаниях, даже брошенных вскользь, значение имеет каждое слово, а тем более – целых два. Мясная лавка. Ты ведь о ней упоминал. Мы с тобой сидим в прекрасной комнате, и никакой мясной лавки поблизости не наблюдается.
– Что же из того следует? – робко спросил Гай Меммий Гемелл.
– Из этого следует две вещи, – вкрадчиво объяснила Марта. – Первая – менее важная. Когда мы с тобой волею судьбы окажемся среди туш, подвешенных на крюках, тогда я точно буду знать, что тебе ответить. Вторая – куда важнее. Если время нашей той встречи у мясника еще не подошло, значит, Антония жива. И тебе некуда спешить и не о чем беспокоиться.
– Как же так?
– Пойми, у событий есть своя последовательность. До определенного момента, о котором мы только что говорили, ты все равно ничего не узнаешь. Поскольку тебя разыскивают все, кому не лень, то Спартак – твой бывший учитель фехтования – предлагает тебе до прояснения ситуации свой кров. Он стал теперь главным тренером у Лентула Батиата.
– А Пантера?
– Пантера вернулся на арену. Впрочем, и он здесь сейчас обитает.
– Удивительные вещи.
– Все вещи удивительны. У нас тебя никто не будет искать. У нас ты в полной безопасности и под наблюдением очаровательной Марии.
Меммий покраснел.
– Но сколько мне ждать? – он постарался переменить предмет разговора, увести его от Марии.
– Может быть, неделю, может быть, три месяца. Но от тебя ничего не зависит, кроме одного: ты просто должен дождаться.
– Я понял, дорогая Марта, я понял, и на все согласен.
– Ты нам можешь помочь в одном деле? – вдруг спросила Марта, сама теперь поменяв ход беседы.
– В каком?
– Нам нужно купить сто рабов на невольничьем рынке тут неподалеку. Хозяйственные нужды разрастаются, а у нас существует квота на этот товар. Так что формально они будут принадлежать тебе, а потом как-нибудь полюбовно договоримся. Ведь ты – честный человек?
– Надеюсь. Но у меня с собой нет крупных денег.
Золотые монеты, переданные ему Коттой, он спрятал в надежном месте. Потом Меммию они пригодятся.
– Деньги у нас есть, но не на кого оформить купчую.
– Понадобится мой секретарь, который знаком с подобным делопроизводством.
– Не волнуйся: мы его разыщем и доставим в лучшем виде.
– Значит, ускорить никак нельзя? – задал Меммий вопрос и увидел в очах души своей образ Марии, отчего ему вновь стало стыдно самого себя.
– Я же тебе объяснила, – твердо сказала Марта, – никак нельзя. Даже и не думай об этом. Так будет лучше.
– Хорошо, – вздохнул он. – Да и воздух у вас здесь необыкновенный.
Марта улыбнулась. Она вроде бы могла разом устроить и свои, и общественные дела. Правда, многое теперь ей казалось несбыточными мечтами.



                Глава двадцать третья
                Рынок невольников у стен Капуи.
                Декабрь 74 г. до Р.Х.

Ранним утром Спартак собрался покинуть Марту. Он мылся тут же в углу опочивальни, пользуясь большим серебряным чаном с краном, кувшином и тазом. Он всем был недоволен и ворчал: Лежа в постели и разглядывая его, Марта вдруг сказала:
– А чего бы ты хотел?.. Наивный – мы живем в стихии зла и твои намерения здесь не учитываются.
– Кем? – отозвался он, не оборачиваясь.
– Богами. Или, как хочешь, их назови.
– Я впервые слышу о какой-то стихии зла. Что за бредни?
– Ты вообще мало о чем осведомлен. Она сладостна, – улыбнулась Марта, – но расплата будет неминуемой.
– О чем ты?
– О том, что ты чаще должен приходить ко мне.
– Мне стыдно перед Марией, – сознался он.
– У этой простушки иная судьба.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду, что у тебя будет царская судьба. Мне вновь приснилась змея, которая свернулась вокруг твоей шеи.
– И что же в этом хорошего? – обернулся он, вытираясь полотенцем.
– Это верный знак того, что тебя будут помнить в веках.
– Какая мне от этого радость? – удивился Спартак.
– Нет ничего слаще быть знаменитым, – она с довольным видом потянулась.
– Сладкое вино, но на дне чаши яд.
Его ответ смутил ее…

Кавалькада покинула городскую черту, и путь ее казался совсем недолгим. Впереди ехали три всадника, а за ними – пять крытых огромных колымаг с четырьмя лошадьми в упряжке. Внутри все повозки были устланы овечьими шкурами.
Солнце уже встало, и после прохладной ночи ожидался относительно теплый день, каковые нередко бывают в срединной и южной части Италии в это время года. Спартак и Крикс отбросили капюшоны, а у третьего седока плотный зимний плащ не имел прикрепленного островерхого колпака, зато на голове у него красовалась войлочная шляпа с низкой тульей, с широкими полями сзади и по бокам, но более узким козырьком. Шляпа привязывалась к подбородку тесемками. Такую нередко можно встретить на голове Гермеса, особенно на тех изображениях, которыми украшались вазы. Подобные головные уборы римляне называли петас.
Впереди отчетливо просматривался Везувий. Вершина вулкана была покрыта снежной шапкой.
– Он ничего не извергнет из себя, кроме блевотины, – грубо пошутил по этому поводу Крикс.
– Похоже, ты прав, – согласился Спартак.
Худой, остроносый, с лисьим личиком человек в петасе промолчал, ибо, хотя и понимал, о чем речь, не считал нужным участвовать в разговоре, который его не касался. Крикс обратился к нему, заметив на его лице некоторые проблески мысли:
– Вот тебя все время величают секретарь, делопроизводитель господина Меммия. А как тебя все-таки зовут?
– Сизиф, – вежливо ответил человек в шляпе.
– Интересные вы люди, греки, – продолжал Крикс, – очень уж любите присваивать себе имена героев и выше. Может, у вас и Зевсом кого-то именуют?
– Ну, это богохульство, – произнес спокойно секретарь Меммия. – А Сизиф – просто скромный труженик.

Немного спустя из главных городских ворот Капуи выплыли двойные зимние носилки. Их несли восемь человек. Гай Меммий сидел напротив Марии и почти не спускал с нее печальных глаз. За спинками к облицовке были прикреплены медные зеркала, и она могла, пусть и не очень отчетливо, наблюдать за своим собеседником, а он говорил много и редко сам слушал.
Марта накануне предупредила молодого человека, что ему и его спутнице придется играть роль статистов, то есть делать вид, что они интересуются товаром, оценивают невольников, но покупать будут другие. Марта заверила, что никакой опасности не предвидится – никто не станет поднимать шума, поскольку сделка крупная и заключить ее всякий будет рад. Словам Марты «странный беглец», как его уже окрестили, не придал значения. Он думал о Марии и никакая опасность его не волновала. Теперь, путешествуя в носилках лицом к лицу, они обсуждали притчу об оливках и свободе, которая Гаю была известна.
– Применительно к жителям Крита, – говорил он, – здесь все просто и ясно. Им, конечно, больше по душе была сытость, нежели что-либо другое. Но если рассуждать о жизни вообще, то в притче этой есть некий подвох. Даже не знаю, как его точно определить. Я бы лично выбрал свободу, но мне достались оливки. И меня никто не спрашивал, чего я сам хочу. Но я, действительно, не свободен, загнан в угол, а лучше сказать – гоним, моя прекрасная госпожа Мария. Благодарение тебе, что ты вырвала меня из лап Аида. А он ждет не дождется меня с венком из бледных асфодел.
Так назывались дикие тюльпаны.
– Ты пришел к нам свободным человеком, – возражала она.
– Если свобода – болезнь, всякие лишения и потеря рассудка, тогда – так, – соглашался он.
– Но ради свободы надо обязательно что-то перетерпеть, – уверяла Мария.
– Не знаю, не знаю… Возьмем любовь. Что может быть выше! Однако это ведь тоже не свобода, а нечто другое…
– Смотря какая любовь… – с грустью говорила она.
– Нет-нет, любая, на мой взгляд… Мне казалось, что Спартак был на Родосе, где я его впервые встретил, свободен. Так мне думалось. Но теперь и на него, вижу, накинули какую-то удавку…
Меммий собирался подробнее порассуждать о превратностях любви, но тут движение прекратилось и носилки поставили почти в самом центре торжища. Несколько человек подошли посмотреть на роскошный кипарисовый экипаж, украшенный очень дорогим цветным стеклом (рецепт прозрачного и бесцветного еще не был открыт). Меммий и Мария вышли, чтобы исполнить роль молодых супругов, обустраивающих свои обширные владения.
Тем временем Спартак лично отбирал невольников для осуществления своего плана, а Крикс и Сизиф отправились сразу в контору, причем гладиатор похвастался, что всех здесь знает и ему необязательно смотреть товар – предложат самое лучшее. Договорились сравнить, что приглянется Спартаку, а что Крикс приобретет, не глядя.

Если условия для рабов на Делосе считались жуткими, то рынок у стен Капуи, расположенный в лощине между холмами, напоминал обычный римский военный лагерь, который был, как и положено таковому, обнесен частоколом, обустроен палатками, походным скарбом и другими необходимыми вещами. Догорали ночные костры. Открытые телеги служили демонстрационным подиумом. Военнопленных тут не разрешалось продавать. Если встречались невольники из провинций, то обычно здоровые, ухоженные и со специальностью. Но в основном выставлялись на торги местные рабы, то есть от рождения проживавшие на территории Республики. Господа их либо разорились, либо просто нуждались в дополнительных деньгах, избавлялись от тех, кто выполнил какую-то работу и теперь был не нужен. Некоторые жили за счет перепродажи, здесь в основном была представлена «невольничья элита». «Живой товар» прилично кормили.
Везде царили чистота и порядок. Торговцы жили в отдельной деревянной гостинице, расположенной на территории городка. Прислуга, охрана, делопроизводители размещались в просторном здании конторы, которая разделялась на служебные помещения и бытовые.

Торги начинались рано утром и шли до двух-трех часов дня в современном пересчете времени. Хотя бы раз надобно упомянуть, что утренняя жизнь в ту эпоху считалась и благопристойной, и разумной, и наиболее продуктивной. Речь, конечно же, идет о деловой, а не о праздничной стороне бытия. С поздней осени и до ранней весны на невольничьем рынке рядом со вторым по величине городом Республики совершались самые крупные сделки, в остальной период года он работал менее интенсивно, цены снижались. Связывалось это с открытием судоходного сезона. А судоходство тогда являлось основной коммуникацией, особенно по части торговли.
Напрасно думать, что в невольниках прежде всего ценили силу и крепкие зубы, как показано в голливудском фильме по роману американского писателя Говарда Фаста с Кирком Дугласом в главной роли (по произведению этого же автора в 2004 году в США была снята вторая картина). Грубая рабочая сила тогда уже не пользовалась особым спросом, существовали довольно сложные механизмы. А рабочий скот могли заменить толпы свободных безработных и безземельных фермеров. Их положение было хуже рабского. Из-за этого-то и длилась уже 60 лет гражданская война. И, что важнее, Батиат не стал бы для своей элитарной школы рыскать по каменоломням. Мы говорим об эпохе, возможно, менее дикой, чем нынешняя. И уж во всяком случае – о державе весьма благополучной и демократической, несмотря на то, что она переживала кризис.
Вообще же Фаст сидел в тюряге за коммунистические убеждения и ему очень хотелось на свободу – там он и написал свое прекрасное фэнтези.
В невольниках, в первую очередь, ценились профессионализм и хорошее образование. И тут нет ничего удивительного: в самой великой и богатой стране Древнего мира не имелось ни одного университета. Высшее сословие училось либо в Греции, либо частным образом, низшее – как придется, и неграмотных хватало.
Хорошо и дорого продавались врачи, архитекторы, инженеры, строители, повара, учителя, художники, чтецы, музыканты (за обедом в приличных домах принято было слушать чтение или приятную музыку), домработницы, хорошенькие служанки, косметологи, портные. Высокую цену назначали за виликов (домоуправителей), номенклаторов (людей с блестящей памятью), секретарей и приказчиков. Всего не перечислишь.
Иногда кое-кого брали в гладиаторы (естественно, такой человек уже должен был заранее иметь неплохие навыки). Правда, подобные предложения и подобный спрос встречались редко. Все известные школы фехтовальщиков уже сформировались, обросли своими традициями, определенным контингентом и навыками приема. Популярность, легкая слава, а с нею и деньги привлекали в них множество людей свободных и даже безбедных аристократов. Жути на аренах (мы уже упоминали об этом) никто еще не видел, если исключить события 4 сентября. Настоящие ужасы начались только век спустя. Смертельные поединки в общественных цирках были запрещены, хотя и не воспрещалось разыгрывать из себя «мертвого».
Некоторые богачи устраивали частные побоища – о них мало известно. Скорее всего, участвовали в них военнопленные, тайно завезенные на территорию собственно Италии. На такие изуверства приходили те, кого не интересовало мастерство, а привлекало нездоровое желание поглазеть на чужую кровь.

Мария шла среди телег-помостов и слышала одни и те же вопросы:
– Милостивая госпожа, кто тебе требуется, сколько будут нам платить и каковы сроки выкупа?
Мария молчала, попросту не зная, что ответить. Дело в том, что в последние 10-15 лет рабы активно выкупали себя и это приносило значительный доход казне. Ибо хозяин, купив раба, умеющего по-настоящему заработать, получал довольно быстро откупные деньги (иногда и приобретали невольников из-за этих денег). В местной администрации оформлялись соответствующие бумаги, а из полученной суммы вычитался государственный налог. Такая процедура еще не означала освобождения. Раб становился вольноотпущенником и соответственно клиентом своего господина, то есть до конца жизни имел обязательство оказывать ему необходимую помощь и поддержку, хотя такое правило зачастую нарушалось по разным причинам. Однако уже дети выкупившего себя невольника считались полноправными гражданами Рима. А что могло быть выше в том мире подобного звания! Другое дело, что и при звании, но  без способностей и денег человека ждала нищета, подчас хуже рабской – ведь невольников по закону хозяевам нужно было  кормить.
В указанный нами период, трудясь не покладая рук, а возможно, в иных случаях и мошенничая, свободу себе купили более полумиллиона рабов. Тем самым, правда, создавалась новая проблема. Исконно свободные бедняки с этими людьми конкурировать не могли. Рим шел не только к постоянным политическим и социальным конфликтам, но к неизбежности диктатуры, ибо без нее установление порядка становилось невозможным.

Марию вдруг окликнул мальчик лет двенадцати:
– Я знаю тебя, госпожа! А ты знаешь моего дедушку Севсиппа, который владеет портовой гостиницей в Ретимне на Крите.
– Мальчик, я никогда не была на Крите и никогда не слыхала о таком поселении. Имя твоего дедушки мне также незнакомо, – солгала Мария, и сердечко ее защемило от непривычной неправды.

Многие торговцы большую часть времени проводили в таверне близ конторы – болтали, выпивали, играли в шахматы или допотопные карты, но зачастую заключали наиболее крупные сделки, поскольку нанимали стоять на торговых рядах опытных рекламных агентов. У этого мальчика также имелся таковой – улыбчивый человек, похожий на жердь.
– Посмотри, госпожа, – пропел он ласково, – как хорош этот юноша, как он строен, какая у него гладкая кожа, посмотри на его полные губы и упругие ягодицы. Твоему мужу может подойти этот экспонат.
– Нет, нет! – закричал мальчик, понимая, куда клонит маклер.
– Спасибо, спасибо, я не нуждаюсь, – поторопился заверить Меммий.
– Как тебя зовут? – спросила Мария.
– Никандр.
– Я знаю этого мальчугана, – у помоста неожиданно появился Спартак, зоркий глаз которого приметил знакомое лицо, тем более что он незаметно приглядывал за Марией. – Я советую вам, молодожены, его купить.
– Я тоже как-то раз видел этого господина, – подтвердил, обрадовавшись, приунывший было мальчик.
– И как же ты попал сюда, внук Севсиппа? – поинтересовался Спартак, который обладал блестящий памятью.
– Меня проиграли два бандита в кости. Перед этим их обчистил мой дедушка – большой мастер бросать кубики. Чтобы отомстить, они и похитили меня. Потом, ограбив кого-то, они вновь ввязались в игру, но уже где-то здесь, на побережье. Сначала они играли на деньги с другими такими же людьми, а потом, когда наличные кончились, поставили и на меня, разбив на десять ставок. Они поступили очень глупо, потому что дед заплатил бы за меня в сто раз больше. Ты много выиграешь, госпожа, если купишь меня и отправишь домой, – обратился он умоляюще к Марии. – Ты получишь значительное вознаграждение. – Мальчуган для убедительности старался изъясняться как взрослый.
– Видишь ли, Никандр, я никогда не поеду на Крит, а чтобы туда тебя доставить живым и невредимым, потребуется немало усилий… А что ты умеешь делать? – поинтересовалась Мария.
– Я знаю наизусть все истории, которые мне рассказал дедушка.
– Совсем неплохо, – улыбнулась Мария, решение у нее уже было готово до его ответа: – Я покупаю этого мальчика.
Спартак подмигнул ему и отошел.
– У нас принято торговаться, добрая госпожа, – произнес вкрадчиво человек-жердь.
– Этим займется мой распорядитель, когда вернется из конторы.

Лопоухий, улыбчивый, рыжий и в меру наглый Крикс и не думал заходить в контору, он каждый год начинал с таверны, где прощупывал почву, далее в конторе оформлял какую-либо диковинную покупку, а затем деньги присылал Лентул Батиат, который всем продавцам был хорошо известен. Вот и теперь с недоумевающим Сизифом коротышка Крикс направился в питейное заведение.
– Сегодня, – пояснил он, мы намерены расплачиваться золотом, и от выгодных предложений отбоя не будет.  Сейчас мы поздороваемся и подберем нужных торговцев.
В таверне Крикса и его спутника встретили чуть ли не овацией и усадили за стол. Пригубили доброго вина.
Один из опытных членов этой своеобразной гильдии обратился к Криксу:
– Тебе, дорогой друг, нужно всегда такое-эдакое. Либо человека подобрать чернее сажи, либо, чтобы вес был, как у слона, либо ростом с жирафу.
Раздался всеобщий хохот.
– Все это пустяки, – улыбнулся получавший удовольствие  Крикс. – Если бы вы мне привезли человека о двух головах, я бы за ценой не постоял, а уважаемый Батиат выплатил бы мне еще и премиальные.
Послышался одобрительный смех.
– Нет, мои дорогие торговцы душами, у меня сейчас совсем другое дело.
– Ты решил уйти с арены? – спросил кто-то.
– Можно сказать и так.
– Главное, излагай нам, что нужно, а мы достанем хоть из-под земли, – раздался еще один веселый голос.
– Господин Меммий-младший появился в здешних краях.
– Это тот, кто наделал столько шума?
– Прислушайтесь, – Крикс оттопырил и без того оттопыренное ухо пальцами правой руки, – никакого шума нет, а он сейчас ходит по торговой площадке со своей молодой женой или будущей молодой женой – меня на свадебный пир не приглашали. Они покупают землю для нового имения и им нужно сто рабов на первых порах. Гай Меммий Гемелл платит золотом. Вот его секретарь и делопроизводитель, который будет оформлять купчие и выплачивать денежки. Не перепутайте: его зовут Сизиф – не больше и не меньше.
Сизиф спокойно кивнул и оглядел публику. Он снял шляпу и волосы у него были всклочены как у сосновой шишки, перевернутой вверх.
– Сто рабов сразу – не шутка, – продолжал Крикс. – Мусора не предлагать. Потребуются молодые крупные и крепкие ребята, скажу откровенно, для охраны благополучия нашей молодой четы.
– Найдутся, найдутся, – зашумели все.
– А что с ареной? – поинтересовался кто-то.
– На песочек всегда можно вернуться, да я еще и не уходил.
– Невеста или жена очень хороша, – говорили ходившие поглядеть. – В амфитеатре и ты был неплох. И силы, и умения тебе не занимать, а вот какой из тебя выйдет домоуправитель, никому, кроме богов, неизвестно.
– Я еще ничего не решил. Приступим к делу и не будем скрягами.
– С обеих сторон…

К полудню люди были отобраны (Спартак практически приметил тех же), документы оформлены, а деньги выплачены. Рабов усадили в повозки, и он повез их к Везувию. Колонну сопровождала незначительная охрана, размещавшаяся также в крытых колымагах.
Крикс с Никандром за спиной и Сизиф поскакали в Капую, туда же поплыли носилки с «молодоженами».

Приобретенных невольников разместили в пещеры, расположенные у крутого склона вулкана. Здесь уже все было подготовлено для сносного жилья на двухмесячный, как рассчитывали, срок. С местными пастухами, которые прятались в подземельных укрытиях от непогоды, полюбовно договорились, заплатив небольшую сумму.
Собрав рабов на поляне перед пещерами, которые скрывали от постороннего взгляда мощный вечнозеленый кустарник олеандра, Спартак сказал следующее:
– Люди, теперь я являюсь фактически вашим хозяином. У меня на руках все ваши документы. Вы тут не в самых лучших условиях проживете тайно месяца два-три…
– А будут нам платить? – поинтересовался кто-то.
– Вас будут кормить и, полагаю, досыта.
– Но нам нужны деньги…
 Толпа зашумела.
– Дослушайте меня до конца. Затем мы отправимся в Метапонт, и по прибытии в храме Венеры вам будет дана свобода без всяких условий. Тем, кто захочет.
– Откуда такая щедрость?
– Что значит: кто захочет?
– Нам придется убивать?
Невольники волновались.
– Надо мной тоже есть начальники, – отвечал Спартак. – Некоторые, узнав, чем мы будем заниматься, возможно, захотят примкнуть к нам. Вам не придется никого убивать, и к храму Венеры всех доставят живыми. Это я вам гарантирую.
– Кто ты такой?
– Я ланиста из школы Батиата и меня зовут Спартак.
– Мы ничего не знаем о тебе…
– Узнаете.
– Ты собираешься  грабить виллы богачей? По дороге их очень много…
– Лично я – не собираюсь. А как будут поступать другие – их дело. Располагайтесь. Я буду вас навещать и отвечу на любые новые вопросы…

На следующий день Марта пригласила к себе Меммия, и он сразу подумал, что придется прощаться. Без предисловий она сказала:
– Друг мой! Мы тебя вылечили и поставили на ноги. У нас начинаются свои дела, а тебе, как ты сам уверял, нужно продолжать поиски Антонии. Предупреждаю, Гай, будь осторожен и осмотрителен. На тебя могут навесить чужие проблемы. Я не считаю, что сейчас ты кому-то позарез нужен и тебя особенно ищут. Я не сомневаюсь: пока ты выгоден кому-то, оставаясь на свободе. Но пойми меня правильно, пора уезжать. Ничего не поделаешь – надо уезжать.
– А как же твое обещание? – хватаясь будто за соломинку, спросил Меммий.
– А как же можно отказаться от судьбы? – ответила Марта вопросом на вопрос. – Коли сведет она нас вновь, то я точно буду знать, как тебе помочь…

На следующее утро, сидя в дорогой повозке вместе с Сизифом, Гай отправился в дорогу. Не считая кучера, их сопровождали шестеро слуг. Меммий с грустью думал о Марии, не понимая, что она делает в столь странном месте и среди весьма загадочных персонажей. Но что он мог позволить сейчас себе и что предложить ей?..


© Copyright: Михаил Кедровский, 2014
Свидетельство о публикации №214042600650