Семеро

Они все были приговорены к смертной казни и ждали своего часа, стоя в очереди к палачу, на плаху. Но казнь что-то затягивалась и они стали переговариваться. Сначала только по слову, несмело, урывками, озираясь. А потом один из них рассмеялся:

 - Чего мы боимся-то? Дважды нас все равно не казнят!

И разговор потек иначе. Чуть свободнее, чуть чище. Как правильно взятая нота, он выражал, передавал другим чуть больше, чуть тоньше, чем способны выразить простые слова, сказанные другим тоном. И в другом месте.

Им всем через минуты или десятки минут предстояло расстаться с жизнью, расстаться с собой. Так они думали.

И знание этого близкого будущего будто сплотило их, отделив от толпы глазеющих. Им всем предстояло предсмертное переживание. Да что там! Они уже были внутри него, захвачены им – все вместе и каждый по отдельности, по-своему. И именно этим они были настолько Иными для толпы, что, казалось, в этот момент они уже больше принадлежали смерти, чем жизни. Но сильнее смерти сейчас они принадлежали друг другу. Именно это они начали понимать в самОм разговоре, сначала таком несмелом. Они начали озираться, переводя взгляд с одного стоящего в очереди на другого. Они все будто впервые видели друг друга, хоть некоторые из них были знакомы по многу лет. Среди них была даже пара человек, которые ожидали казни за соучастие в одном и том же преступлении. И они тоже (или они даже больше, чем все другие) заново открывали стоящих рядом. Открывали их для себя так, как еще никогда и никого прежде.

Но вот стоящие первыми в очереди зашевелились. Это вернулся отлучавшийся куда-то палач. Объявили имя ближнего к лестнице. Он обернулся к очереди, выстроившейся за его спиной, чьи голоса еще не стихли в нем. Некоторые из них с тревогой смотрели на него, другие улыбались, третьи просто серьезно кивали. Но все они (все до единого!) смотрели открыто прямо на него, в самые глаза. Ему всегда было сложно выдерживать такие прямые взгляды, потому он их всячески избегал. А сейчас он их отчаянно жаждал. Сейчас это было другое. У него не было времени на недоверие. Он жадно, но быстро вглядывался в обращенные к нему лица и чувствовал, будто навсегда прощается с самыми близкими. Будто здесь, в конце жизни, его настигло то, от чего он бежал всю свою жизнь… И это стало для него открытием… Он глубоко вдохнул, обвел всех взглядом, улыбнулся и кивнул. И стал подниматься по лестнице.

Когда палач стал отрывисто отдавать приказания, ждущие своей очереди опустили глаза, словно то, что сейчас должно было произойти, было настолько сокровенным знанием одного-единственного человека, что они не смели вмешиваться в него даже взглядом. Уже не могли. Только не они. В этот момент сотни пар глаз толпы, устремленных на стоящего рядом с палачом, уже ничего не значили. А он молча смотрел на только что им обретенных и тихая благодарность разливалась по телу – шестеро оставшихся со склоненными головами были повернуты к нему и каждый из них сложил руки крестом на груди, насколько позволяли это сделать сдерживающие их цепи. Его тронуло их непокоренное единодушие – для него, за него… Он обернулся к палачу, улыбнулся и кивнул. Палач недовольно нахмурился и поджал губы. Такое он видел лишь однажды и это было давно. Очень давно.

Шестерка закованных в цепи все так же стояла со склоненными головами, когда раздался звук с размаху опустившегося на колоду топора и в стоящую рядом корзину скатилась голова.

Толпа ахнула и оживилась – все хотели посмотреть на эту голову, ведь поговаривали, что еще какие-то секунды в корзине она корчит рожи. Как по команде оставшиеся приговоренные вскинули головы, им виднее всех была корзина, в которой гримасничала голова того близкого, которого они только что проводили. Их лица сковало ужасом и отвращением, и один из них протяжно завыл. В тот же момент двое стоящих от него по обе стороны, не сговариваясь, подняли свои скованные руки и крепко взяли его за предплечья. Он проглотил затихающие ноты почти волчьего стона, опустил голову, судорожно вздохнул, кивнул. Держащие его заботливые руки ослабили хватку. На какое-то время все замерли, пытаясь сполна ощутить произошедшее. Они ведь все знали о нем и вроде бы даже были к нему готовы. Но уже случившееся оно оказалось немного другим, чем они ожидали – ярче, трагичней, безобразнее, окончательней. Они пытались его осознать.

Громко и четко объявили имя следующего. Он, как и его предшественник, обернулся к стоящим за ним. Они смотрели на него так же прямо и открыто. Только никто в этот раз не улыбался. На него были направлены суровые, готовые выдержать всё взгляды. И в этом он видел больше понимания и сопричастности, чем в своем взгляде и взглядах других, обращенных на прошедшего по этой лестнице перед ним. Хмуро, со стиснутыми зубами, он кивнул и стал подниматься к палачу. Дойдя до последней ступеньки, он обернулся. Оставленные им внизу стояли, опустив головы и скрестив на груди руки. Задержав на них взгляд на пару секунд дольше, чем рассчитывал, он обернулся и улыбнулся палачу. Тот зло фыркнул в свою черную маску и молча указал пальцем на пол – на колени!

Снова удар топора, гулкий интерес толпы к голове в корзине, напряженные фигуры у лестницы, медленно опустившие скрещенные руки. В этот раз они далеко не сразу подняли головы, поэтому лишь двое первых смогли увидеть последние судороги уже неживой головы.

Все происходило как-то слишком быстро. Им не хотелось смотреть друг на друга. Они понимали, что все пройдут через это. Они думали так, будто это не было точкой в их жизни, окончательной точкой, хоть и понимали ее окончательно в жизнях тех двух, что стояли перед ними. Которые там уже не стояли. Но им все еще не верилось в свою собственную окончательность – ни одному из них, даже не смотря на то, что головы в корзине выглядели слишком однозначно. Но где-то на окраине чувств каждого из них начинала расправлять свои крылья несмелая вина перед этими головами, отделенными от тел, перед их живыми улыбками, обращенными к палачу, которые еще были так свежи в их памяти. Но в этой смутной вине пробивался тонкий росток веры, что с ними такого произойти не может. Ни один из них ни за что не признался бы в этом чувстве другим, а некоторые вообще вряд ли смогли бы его назвать. Но несомненно все они цеплялись за зародившуюся надежду и оберегали ее, потому что она была источником сил.

Прозвучало третье имя. Взгляды, вскинутые на его владельца, были более глубокими, более затаенными. Уходящий неожиданно спокойно смотрел на них. Потом так же, как-то неуместно обыденно, отвернулся от них и поднялся по лестнице. И снова обернулся к ним – склоненные головы, скрещенные руки. Мельком глянул в глаза палачу в прорезях маски, криво ухмыльнулся и, не дожидаясь его приказа, опустился на колени.

Ожидаемый звук опустившегося топора, голова, скатившаяся в корзину, интерес толпы, еще более скованные оставшиеся. Вдруг стоящий последним тремя неловкими, будто не до конца обдуманными движениями, вытянул вперед скованные цепью руки и опустил их на плечи впереди стоящего. Тот вздрогнул, в первый момент сжался, втянул голову. Потом чуть шевельнул плечами и через долгое мгновение тоже поднял руки и так же опустил их на плечи стоящего впереди. Пальцами он почувствовал ту же короткую судорогу, что недавно испытал сам. Потом наступило расслабление и руки человека перед ним потянулись к плечам стоящего первым. Реакция была такой же – настороженность, попытка понять, принятие, благодарность. За прошедшие три казни они будто снова впервые ощутили друг друга. Первый поднял руки, скрестил их на груди и положил свои горячие ладони на кисти, лежащие у него на плечах.

Еще один выкрик имени. Деревянные скрипучие ступени. Он не захотел повернуться к очереди, в которой только что стоял первым. Он будто был настолько переполнен этим последним, таким важным прикосновением, что ему не нужно было смотреть на сделавших это за него, потому что он знал – они склонили голову и скрестили на груди руки. Он улыбнулся палачу и стал на колени.

Топор, голова, корзина, возгласы толпы… И снова руки, опустившиеся на плечи. И еще одни. Ставший теперь первым, как и его предшественник, накрыл своими руками поддерживающие его руки. Им будто не нужно было уже смотреть, они будто обрели новый способ быть друг с другом. Они интуитивно открыли его для себя.

Пятое имя. Лежавшие на его плечах ладони крепко стиснули его плечи и легонько подтолкнули к плахе.

Ступени, улыбка, колени, скрещенные руки, склоненные головы. Звук топора, удар головы о другие, уже лежащие в корзине, волнение в любопытной толпе.
 
Двое оставшихся чувствовали такую близость, о существовании которой даже не подозревали. Стоящий сзади положил руки на плечи стоящего впереди. Ведь теперь он был первым. Но тот не накрыл его руки своими, а, помедлив пару мгновений, наклонил голову и прижался щекой к руке, которая еще совсем недавно для него ничего не значила.

Когда снова прокричали имя, единственный оставшийся отпустил плечи уходящего и тыльной стороной ладони слегка коснулся его затылка.  Он не видел этого, но уходящий грустно улыбнулся. Когда тот поднялся, взглянул в глаза палачу и улыбнулся, оставшийся замер – улыбка? Но почему?! А улыбались ли ему все предыдущие? Он не мог отвести глаз. Стоящий у плахи обернулся к нему и тоже замер. Их взгляды встретились. Кажется, это было нарушением неписанного правила, родившегося совсем недавно, но в то же время  то, что чувствовали сейчас эти двое, было настолько полным и неприкрытым обнажением друг перед другом, что они оба сделали внутренний шаг и переступили через ими же созданное правило. Они смотрели друг другу в глаза, пока не прозвучал приказ – на колени! Они оба улыбнулись и оставшийся все же опустил глаза – его близкий должен был остаться сам.

Оставшийся знал всю последовательность дальнейшего, не ждал нового. Оно и не произошло. Теперь была его очередь. Отступать было некуда, поддерживать было некого, поддерживать было некому. Он вздохнул и посмотрел на корзину. Они ведь все еще совсем недавно были с ним рядом. А сейчас они будто ждали его. Он пережил их всех, но почему-то казалось, что так, как было тяжело и одиноко ему сейчас, не было никому из них. Что ж…

Он шагнул на ступени. Оказалось, что они прогибались под каждым шагом. А толпа сверху выглядела невероятно огромной. Он глянул на палача и будто смутился его ответного пристального и холодного взгляда. Но все же выдавил из себя улыбку и опустился на колени.

«Будет больно?» - подумал.

Больно не было. Семеро снова были вместе.