Детдомовцы

Юрий Губский
Д Е Т Д О М О В Ц Ы
Моё раннее детство, можно сказать, прошло в деревне. А первые мои детские воспоминания относятся к периоду, когда мне было чуть более двух лет. Что было до этого я узнал гораздо позднее,  лет через десять. Могу только определённо  сказать, что в жизни мне как и многим моим  сверстникам той поры не повезло с самого рождения потому, так уж вышло, что родился в военные сороковые в самый разгар Великой  Отечественной войны с фашисткой Германией, когда Красная Армия уже не сдавала немцам города и сёла, как это было вначале войны, а освобождала город за городом, село за селом в тяжелейших сражениях с заклятым врагом всего прогрессивного человечества- немецким фашизмом. К тому времени Донбасс уже был освобождён от немецких оккупантов  и фронт боевых действий окончательно перемещался в центр Европы и  на Восток. Где и когда я родился точно не знал ни я, ни кто другой. И таких ребят без роду и племени по стране было бесконечное множество. Война никого не пощадила. Она оставила  кругом  разруху,  голод,  нищету и безотцовщину. На Украине в это время  только-только начиналась новая послевоенная жизнь. Всем было невероятно трудно, но особенно беззащитной и беспризорной детворе. Страна была буквально наводнена малолетними беспризорниками, которых насчитывалось десятки миллионов по всей необъятной стране. Они встречались всюду; на вокзалах, в товарных вагонах, на улицах, в заброшенных и разрушенных подвалах, в коллекторах теплотрасс. Выживали кто как мог; и попрошайничали, и воровали, и краденым торговали. Многие малолетки  от безысходности попадали под влияние взрослой шпаны, организовываясь в шайки и воровские банды. Проблема «беспризорников» стала такой же актуальной как и в гражданскую войну.  В    каждом городе, а то и в селе, как грибы после дождя открывались детские приюты и детские дома. И первые мои более или менее осознанные и устойчивые воспоминания относятся к Красносельскому детскому дому, что в Донецкой области, где  волей судьбы я и оказался. Детский дом находился  на самой окраине небольшого села Красное и представлял собой маленькое одноэтажное здание деревянной постройки, укреплённое и утеплённое штукатуркой из глины и соломы, как и многие деревенские избы в то время в Украине. Удобств никаких не было, жили в примитивных условиях, как говорится, в тесноте, да не в обиде. В самом детдоме ни холодной, ни тем более горячей воды никогда  не было. Пользовались рукомойниками, мылись очень редко, поскольку бани как таковой не было, а была лишь одна ванна в маленькой комнатушке небольшой старой постройки во дворе типа сарая, да и с горячей водой были проблемы. А общий туалет для детворы находился во дворе, кроме самых маленьких разумеется, которые ещё ходили на горшок. Здесь же, рядом с детдомом, заканчивалась  единственная в деревне широкая улица с наезженной  грунтовой   дорогой, которая  как раз напротив детского дома плавно спускалась  к берегу небольшой безымянной речушки. Только в этом  наиболее узком  и  неглубоком месте мог проехать гужевой транспорт и полуторка на другой берег реки, что только и было в распоряжении местного колхоза. Другого пути, чтоб добраться в районный центр, не было. В этом месте можно было  перейти на другой берег по аккуратно выложенным в один ряд большим камням. В этом небольшом глинобитном доме на самом берегу реки находилась младшая группа от двух до пяти лет в количестве до двадцати детей. Со двора вдоль фасада дома был палисадник с множеством самых неприхотливых однолетних цветов, но  петунья в виде «колокольчика» превалировала. Клумбы как таковой не было, всё росло врассыпную в общей массе. От них исходил приятный аромат особенно по утрам и вечерам. Мы частенько по утренней росе перед завтраком срывали по цветочку петуньи, чтобы понюхать, а затем  из её трубочки «колокольчика» отсосать сладкую капельку. И паслись у петуньи мы не одни.  Над палисадником постоянно летали мохнатые шмели, разные бабочки, а то и стрекозы. Старшая группа располагалась недалеко, всего в пятистах метрах на противоположной стороне улицы в центре села. Территория детдома не была огорожена забором и мы свободно бегали  во дворе и на единственной в селе улице. Маленький двор ограничивался колхозными складскими строениями и сараями. Отсюда начиналось колхозное картофельное  поле, которое широкой полосой уходило далеко за горизонт. Тут же со двора, буквально в ста метрах от детдома, уходила тропинка к оборудованному для купания берегу речки.  Спуск к воде был обустроен небольшой лесенкой на две-три ступени с  деревянным  широким помостом. Летом  в жару нас часто водили к этому месту реки. Речка в этом месте казалась для нас глубокой и быстротечной, поэтому в воду нас не пускали. Загорали и обливались водой только находясь на специально оборудованном  настиле или в «лягушатнике», в котором воды было всем нам по пояс. Воспитательница с лейкой подходила поочерёдно к каждому  и поливала нас, как цветы на клумбе в палисаднике. Выглядели мы все одинаково почти без одежды, но с белой панамой на голове. Затем нас усаживали по краю настила со всех  его сторон и,  опустив ноги  в воду, мы бултыхали ими,  устраивая брызги. Так продолжалось до самого обеда. Совсем  рядом, тут же  на берегу, росли верба и бузина.  В начале мая, когда цвела бузина и давала белые бутоны, вокруг появлялось огромное количество майских жуков. Их легко можно было поймать, и мы собирали их по несколько штук в ладонь, любовались перламутровым  окрасом их крыльев и  потом отпускали. В потных ладонях после них оставались неприятные следы желтоватого цвета, похожие на продукты их жизнедеятельности. Конечно, это у них от страха. Чувство страха присуще всякому живому, только мы этого не понимали, что  своим любопытством наносим вред этим прекрасным божьим созданиям.  Летом всё основное время мы проводили во дворе. Утром после сна нас выводили во двор и по команде; «станем дети в круг», мы образовывали большой живой круг, занимались гимнастикой, прыгали на месте, бегали по кругу, нами же образованного. В конце утренней гимнастики каждому выдавали по одной варежке на правую руку  и тот, не выходя из круга, проводил массаж спины впереди стоящему. Днём воспитатели занимали нас различными подвижными играми. Больше других запомнились  «Гуси-гуси». Эту игру знал  каждый ребёнок.
-Гуси- гуси!- кричит воспитательница, находясь на некотором от нас расстоянии.
-Га – га – га! –отвечала  хором детвора.
-Есть хотите?- спрашивает она.
-Да- да- да! –дружно отвечали мы.
- Ну, летите!
        И все дети наперегонки, махая руками словно крыльями, бежали  к своей кормилице «мамаше- гусыне». Затем все возвращаются на прежнее место, и всё повторялось  снова.  И так несколько раз, пока не надоест. Все дети с удовольствием играли в эту игру, с азартом  бегали. И всем нравилось, даже мальчишкам. Этот момент я хорошо помню, так как бегал вместе со всеми и ничем от других не отличался, разве что маленьким ростом. В этом возрасте психология по полу не различается  и все дети одинаковы в своих запросах и пристрастиях, тем более что игрушками нас не баловали. И были ли они у нас, совсем не помню.
 Иногда по весне рядом с двором шумел трактор, распахивая землю. Затем женщины на распаханном поле  в хорошую ясную погоду высаживали семенной картофель. В связи с тем, что с семенным картофелем в колхозе, по всей вероятности, было очень сложно и явно не хватало, его предварительно нарезали на клубни, и уже в таком виде в целях экономии высаживали. И почему я в таком возрасте обращал внимание на такие серьёзные недетские вещи? Но и закрыть глаза на это тоже нельзя, если сам видел и помнил. Не от хорошей же это жизни в деревне к этому прибегали. Может эта недетская  наблюдательность каким-то образом скажется на мне в дальнейшем в смысле профориентации?  Лучше бы я занимался игрушками вместе со всеми, а не отвлекался по «пустякам» на взрослые проблемы.   В конце лета во дворе колхозницы с помощью оцинкованных тазиков и вёдер просеивали на ветру семечки подсолнуха. Это было так интересно. Может потому, что в воздухе исходил какой-то непонятный с привкусом  аромат? Их было так много, что образовавшиеся из них кучи оказывались выше наших голов и казались огромными,  и занимали в длину почти что весь двор. Скорее,  это мы были такими маленькими, а не кучи семечек такими большими. Нам –то и было в ту пору «от горшка два вершка». Конечно, мы не упускали такой возможности вместе с воробьями и галчатами полакомиться, так и крутились вокруг  этих пахнущих куч. Меня как магнитом притягивало к этим семечкам. Наверно потому что организму чего-то  недоставало с  рождения.
-Се-рё-жа!…  Но-во-сё-лов!…Ты  что там всё крутишься? Ну-ка, подойди ко мне, –только и слышал я от воспитательницы.- Что ты там забыл?
 Мы же не понимали что это колхозная собственность а не детдомовская. Мы же тогда не знали про расхожую фразу среди колхозников: «всё кругом колхозное, всё кругом моё». И я с такой неохотой покидал это злачное место, что ей приходилось повторять моё имя не один раз. Так и привык к нему. Очень редко и только летом нашу  группу отводили на полдня в гости в старшую группу. Если в своём дворе мы всегда  были на солнцепёке и некуда было спрятаться от палящего солнца, а рядом протекавшая речка как-то компенсировала такой дискомфорт, то старшая группа располагалась, практически, в лесу, в прохладе среди деревьев и оврагов. У них было здорово. Мы лазали как обезьяны на деревья, а вместе со старшими пацанами играли в «казаки- разбойники». Там было где прятаться, позволял местный ландшафт. К ним иногда на «газике» приезжали солдаты из числа легкораненых и выздоравливающих. Я видел наших воинов с перебинтованными руками и повязками на голове, но воспринимал всё по-детски несерьёзно. Мы крутились вокруг открытого «газика», а может даже американского «джипа», в надежде что дядя- солдат за рулём посадит нас к себе в машину и прокатит по деревне. Мы ведь кроме своего двора нигде не бывали и даже не представляли  где мы находились и каково оно это село Красное. Конечно, тогда мы ещё не очень понимали, что взрослые дяди и есть  солдаты Красной армии, и что где-то далеко отсюда ещё шла ожесточенная война. Мы думали, что взрослые дяди тоже играют в «казаки-разбойники», но только по-взрослому, не так как мы, и понарошку  перевязывают себя бинтами. К нам в группу они ни разу не приезжали. Наверно потому что мы ещё ничего не понимали и с нами общаться им было просто скучно и  не очень интересно, а может просто не хотели пугать нас своим видом. Из разговоров пацанов старшей группы, видать по всему,  неподалёку в соседнем лесу находился эвакогоспиталь, поэтому они иногда заезжали в детдом к детворе старшей группы  в качестве шефов.
Зато летом раз в две недели к нам привозили кино. Кино мы любили больше всего. Когда мы гуляли за домом на улице и вдруг замечали, что вдоль речки на противоположном берегу клубится дорожная пыль от ехавшей к нам полуторки, мы от восторга  прыгали на месте и кричали: «ура!…кино едет!…кино...». Часто  кино крутили в помещении. Там было очень тесно и мы всегда сидели на полу, да  стульев и скамеек столько не было. А иногда в хорошую погоду кино крутили во дворе, и тогда собиралась почти вся деревня. Фильмы были преимущественно времён гражданской войны и в основном про Чапая, потому и запомнил больше. Летом почти  вся детвора бегала босиком, особенно мальчишки. Случалось убегали самовольно к речке на то место, где взрослым можно её перейти по камням. Заходили мы только до середины реки, дальше идти боялись. Срабатывал инстинкт, закон самосохранения. Нам казалось, что если перейдём на тот берег, то там навсегда и останемся. Очевидно нам не хватало смелости преодолеть обратный путь по скользким камням, да и речка казалась нам широкой. Вот если б мы шли за каким-то дядей или воспитательницей, то наверно не испугались перейти на другой берег. Было ужасно интересно, что же там за высокими холмами кроме неба. Остановившись посередине речки, мы долго стояли и выжидали, а вдруг какая крупная рыбёшка застрянет между камнями да сама прямо в руки попадёт. Какое было  бы для нас счастье. Так хотелось просто подержать её в руках такую скользкую, холодную и непокорную, что никак в руках не удержать. Вот бы только посмотреть ей в глаза и снова отпустить в воду. А может золотая рыбка мимо проплывёт и порадует нас? Напрасно выжидали. Вода в этом месте была чистая, прозрачная, видимость  до самого дна. Камни до половины обросли зелёным мхом и водорослями. В этом месте они сдерживали речное  течение, отчего доносилось приятное успокаивающее и в тоже время настораживающее и пугающее журчание воды. Как бы кому из нас не поскользнуться и не ушибиться в этом месте да ногу не сломать. Между камнями иногда проскальзывала  мелкая одиночная «рыбёшка», но чаще мелькали перед нами  мальки. Со стороны берега доносилось кваканье лягушек, а над головой парили крупные стрекозы с прозрачными зеленоватыми длинными крыльями. Отсюда снизу хорошо просматривался детдом, он вроде совсем рядом с нами, но стоит высоко. Что находилось  на той стороне речки, мы так и не знали. Вдоль противоположного  берега на всем протяжении круто вверх возвышались холмы, а выше- только небо. Иногда по осени рядом с детдомом, где заканчивалась накатанная грунтовая дорога и  село,  собирались односельчане. Под гармонь они громко пели, весело танцевали. Такого скопления взрослых и сельской детворы мы ещё не видели. Считай, вся деревня собиралась. В основном это были женщины и дети.  Вся наша  детдомовская детвора тоже высыпала на улицу от любопытства. Потом подъезжала полуторка, единственная на всё село, и молодые дяди с рюкзаками через плечо неохотно залезали в кузов машины, и она тут же, особо не задерживаясь, двигалась с места  вниз в сторону реки. Парней было не более трёх. Это все, кто оставался в селе в таком возрасте. Для нас они были взрослыми дядями. Односельчане ещё долго не расходились. Одни пели знакомую песню «Как родная меня мать провожала», другие утирали слезы, продолжая махать руками  вслед удаляющейся полуторки. Село провожало в очередной раз своих ребят в армию, может, даже на войну, может, проводило их навсегда. Сельчане не расходились, пока  полуторка не скрылась на другом берегу в дорожной пыли.
  По вечерам  нередко прежде чем отправиться  спать мы усаживались на полу вокруг сидевшей на стуле воспитательницы и та читала вслух про Дядю Стёпу или про доктора  Айболита. Иногда во время такого чтения она брала меня на руки и я спокойно сидел у неё на коленях. Многие хотели оказаться в моём положении, так и крутились рядом с воспитательницей, напрашиваясь посидеть у неё  на коленях. Сидеть на коленях  всё же лучше чем на полу. Однако, это можно было объяснить лишь тем, что по сравнению с другими детьми здоровьем я шибко не отличался и быстро уставал. Вот меня и жалели кто как мог. Перед сном, уже лёжа в постели, каждому второму в том числе и мне воспитательница приносила то столовую ложку рыбьего жира, то стакан кипяченого  молока, и уговаривала всё это выпить. То и другое вызывали у меня отвращение. Но что делать, предписание врачей надо было выполнять даже с гримасой на лице. Так что все мои притворства в связи с ночным «прикормом» были напрасны. Дело в том, что  многие из нас страдали рахитом и отличались  замедлением в развитии из-за недостатка в организме солей кальция. Дети с рахитом позже других встают на ноги и позднее начинают ходить. Так что для нас такое лечение было принудительным, а потому неприятным, но, быть может, полезным. Бывало мы сами находили мелок и грызли, и это было лучшим вариантом. Видимо, организм требовал своё. Разве дети понимали, что всё это значит? Может потому нянечки и воспитатели меня чаще других брали на руки, так как  и ростом был меньше остальных, а ещё потому, что я никогда не плакал и не вредничал, был тихим и спокойным.
 Зимой жизнь в детдоме словно замирала. Единственную дорогу из райцентра заносило снегом, а речка замерзала.  Из-за снежных заносов  кино к нам не привозили, а во дворе бывали уже редко. Иногда в хорошую спокойную морозную, ясную, солнечную погоду нас потеплее одевали  и уводили на замерзшую речку как раз на то место, где летом, будучи в самоволке, мы пытались перейти на другой берег по камням, но так и не решившиеся. На крепком льду мы чувствовали себя вроде тех пингвинов; скользили, падали и снова поднимались, и снова скользили кто на чем и кто как мог. Были одни санки на всех, а уж кому повезёт на них кататься это совсем другое. Однажды вся группа ушла на речку кататься на санках, а я остался гулять во дворе. У меня, похоже, болел живот и со всеми уйти не смог. Я наблюдал за ними только сверху, а они гуляли на замерзшей реке внизу и далековато от меня, а на фоне воспитательницы в тёмном пальто казались такими маленькими, как пингвины  ясельной группы. Мне так вдруг стало скучно находиться одному в пустом дворе и так захотелось быть вместе с ними, но отправиться к ним одному я не осмелился, было много снега, почти  по колено. «И почему я не воробушек, -тогда подумал я.- Мне бы сейчас пару крылышек. Непременно взлетел и оказался рядом с ними». На том месте, где летом купались, теперь  часто можно было видеть одного- двух любителей подлёдной рыбалки. Тогда по малолетству нам и в голову не приходило почему зимой в мороз так мало было охотников порыбачить. Ведь чем ещё в деревне зимой можно заниматься в тяжелейшие послевоенные голодные годы  как не рыбалкой. Тут тебе и полезно, и приятно. И только гораздо позднее задумались; или в реке не было рыбы, или в деревне не было здоровых мужиков, что более вероятно. В селе оставались одни старики  да инвалиды. Вся деревня и колхоз держались на хрупких женских плечах. Этих одиночек-рыбаков подлёдной рыбалки сначала мы принимали за Дедов Морозов. Мы же их в жизни никогда не видели «настоящих» Дедов Морозов, только на картинках, да игрушечных под ёлкой на Новый год, и, конечно, верили, что они существуют где-то далеко на самом деле там, где всегда мороз. Одеты они  были в тулупы, в шапки-ушанки и валенки, и у них были серебристые усы и красные  носы от мороза. Мы подходили к ним, и они, усатые и бородатые, рассказывали нам байки, в которые  мы верили. Нам очень хотелось встретить настоящего Деда Мороза. Нам казалось, что он такой большой, весёлый и  добрый, если постоянно носит с собой сумку с подарками и раздаёт их детям. Кто же не мечтал получить от него подарки на Новый год.
 Совсем не помню, были у нас игрушки или нет... Наверно что- то было, как же без них. Как проходили у нас праздники,  проходили они вообще, и как мы обращались к воспитателям; по имени и отчеству,  или просто тётя Света,  тётя Маша, совсем не помню, но и мамой никто их не называл. Это точно. Зато, что я Сережа Новосёлов, запомнил быстро, так как не проходило дня, чтоб не упоминали воспитатели, обращаясь ко мне по каждому поводу, если что-то делал не так. В этом избирательность детской памяти. Вот, к примеру, как сидели за столом и обедали совсем не помню, потому что это было обыденно и ежедневно, а вот как укладывали в постель в тихий час помню, потому что спать никак не хотелось. В это время солнце светило в наши окна, а они были без занавесок, и когда со двора мимо окон проходила воспитательница, чтоб заглянуть и проверить нас чем мы занимаемся, по потолку, вокруг висевшей лампочки, мелькала её тень, смещавшаяся почасовой стрелке, и мы по-всякому притворялись что спим; кто укрывался с головой, а кто просто жмурил глаза. Вот такие детские шалости помнятся. Друзей в таком возрасте не бывает, все дети на одно лицо, а потому никого не запомнил. А  в том, что ребёнка не должно касаться, почему- то хорошо помню.
 Вспоминаю как однажды пришла к нам женщина средних лет приятной внешности, которую раньше никогда не видел, похоже, что инспектор районо. Она властно и поучительно сначала о чем-то беседовала с воспитательницей на повышенных тонах, а может  с директрисой детского дома, затем, собираясь уходить, подошла к выходу, остановилась у дверного косяка, где штукатурка рассыпалась от образовавшихся трещин, и сказала: «Это никуда не годится. Срочно надо делать ремонт». При этом своими белоснежными и мягкими руками расковыряла это место так, что без ремонта уже никак было не обойтись. С тем она и ушла явно недовольная. Я только подумал, а для чего она сделала ещё хуже чем было. Одна нянечка на ночь глядя в нашем присутствии  штопала  в ручную простыню, да за разговорами потеряла иглу. Обычного электрического  света почти никогда не было у нас, и пользовались больше керосиновыми  лампами. Так что с освещением было не очень хорошо, и на нём, конечно, экономили. Так эта  пожилая няня устроила такой переполох у всех на виду! Мы даже напугалась.  Долго все эту иглу искали при таком недостаточном  освещении, да так и не нашли. Да была ли она вообще... Она боялась, что игла при проколе кожи могла попасть по сосудам в сердце или ещё куда, да там и застрять. Детвора так была напугана случившимся, что весь вечер, уже лёжа в постели, шушукалась  по поводу пропавшей иглы, и долго не могла заснуть. А что если игла и в самом деле попадёт ей в сердце, и вдруг она  умрёт?  В общем, у страха глаза велики. К тому же в детдоме не было даже медсестры, если вдруг что случится.
 Шли месяцы и годы. Несколько лет тому назад, когда только мы появились в детдоме, и поскольку во дворе не было ни единого деревца кроме пахотного поля, чуть в стороне, немного заняв это поле, как раз напротив окон нашей спальни заранее были высажены вразброс штук пять яблонь.  Этим летом появились первые долгожданные яблоки  по три –пять на каждом дереве. Это был скудный первый урожай покрасневших яблок. Их мы не срывали, хотя так хотелось. Так как они висели высоко, а залезть на дерево было нельзя, тем и ограничивалось наше любопытство. Яблони было ещё совсем хрупкими  и могли сломаться от нашего веса. Так и ходили каждый день вокруг, наблюдая, когда они созреют и сами упадут. Удивительно то, что яблок было ровно столько, сколько нас в группе, так что выходило каждому по одному. Мы тоже взрослели и созревали  вместе с яблоками. Нам уже по пять лет, и с нами всё труднее приходилось воспитателям, за каждым не уследишь. Три года промчались совсем незаметно, как одно мгновение. И вот, наконец, наступил необычный и незабываемый день в конце августа. Накануне нам устроили баньку, не всем конечно,  а только некоторым и мне. Выдали чистое бельё, приодели в чистую, почти что новую, одежду, обули в новенькие ботинки.  Мы думали, что приближается какой-то праздник. Обычно к праздникам нас одевали во что-нибудь  новое или чистое. Ближе к полудню нас чистых и нарядных человек десять-двенадцать усадили на телегу  полной соломы с каждой стороны по четверо и по заднему борту двоих так, чтобы ноги свисали за бортом. Впереди подводы разместились конюх, дед Григорий, и рядом с ним тётя Маша, наша воспитательница пожилого возраста. Убедившись, что все на месте и всё в порядке, дед Григорий скомандовал; «Ну, милая,  поехали». Кто-то из детворы спросил:
-Тётя Маша, а куда нас везут?
-В соседнюю деревню, -ответила та, посматривая на деда Григория. –Покатаетесь, посмотрите, что на той стороне речки. Вы же там никогда не были, а там очень красиво. Вам понравится.
-Хорошо бы,- соглашались девчонки.
 При этом Дед Григорий  перекрестился  по русскому обычаю, так как путь предстоял длинный и впервые даже для него. Лошадка тронулась с места и повезла нас впервые через речку на другой берег в неизвестность. Мы не подозревали, что уезжаем   навсегда и прощаемся с Красносельским детским домом, но и на прогулку это не было похоже, если впервые речку пересекли, да ещё в непривычной для нас  новой обуви. Раньше на лошадке нас никогда не катали, да она и не была детдомовской, скорее, из колхозной конюшни. Ехали мы не спеша и долго. От непривычки скоро многих укачало, некоторые даже уснули. Меня тоже клонило ко сну. Во сне я словно понимал, что прощаюсь с детдомом навсегда. Перед глазами как в тумане всплывала  одна и та же картинка; цветущая бузина, над ней хаотично летающие майские жуки, и ива с вербой, склонившиеся над тихой речкой. Тогда я не представлял, что этот пейзаж запомнится мне на всю жизнь как память о далёком детстве. Приехали мы только к вечеру и очень устали от неподвижности. Оказались мы в  каком-то незнакомом населённом пункте побольше  нашего села. Остановились у белого кирпичного двухэтажного здания. Дед Григорий с тётей Машей не спеша снимали каждого из нас с телеги и опускали на землю. Идти нам не хотелось. Ноги не слушались, затекли, да и всё такое незнакомое вдруг стало перед нами, что растерялись. Подошли к бурой лошадке и сказали ей «спасибо», ведь ей было так тяжело везти нас так далеко, что она была вся мокрая и  взмыленная. Мы пытались дотянуться руками к её морде и погладить в знак благодарности, но  она в ответ только фыркала,  кивала головой и махала хвостом, отгоняя назойливых огромных мух. Наверно,  она  понимала нас и тоже прощалась с нами по-своему. Простившись с лошадкой и дедом Григорием, воспитательница отвела нас  во двор рядом с двухэтажным зданием. Там было много детей таких же как и мы, только незнакомых. Нас тут же обступили пацаны постарше из местных. Воспитательница просила нас держаться вместе и никуда не расходиться, чтоб мы не растворились в основной массе других ребят,  а сама скрылась за дверьми кирпичного здания. Через час нас слегка покормили и отвели спать. Было уже поздновато. Утром к нам пришла другая совсем незнакомая тётя, представилась нашей новой воспитательницей и объяснила, что теперь  мы будем жить здесь в Дружковском детском доме. Дружковка- районный центр под Константиновкой. Это стало началом нашей более взрослой,  но ещё детской жизни. Спали все в двух больших спальнях. Так как было всё же тесновато а нас много, то спали на двухъярусных кроватях. Мальчишки, конечно, спали наверху, девчонки внизу. После обеда соблюдали тихий час. Все укладывались спать, чего нам никак не хотелось. На ночь кому положено иногда давали  рыбий  жир, но чаще поили  кипяченым  молоком. Летом нас кормили в летней столовой, что была рядом с кухней расположенной во дворе, немного в стороне от основного корпуса. Своего двора как такового у нас не было, поскольку не было ни заборов, ни других ограждений. Столовая представляла собой деревянный навес, длинный стол, скамейки по обе стороны. С одной стороны стола скамейки стояли почти  впритык к высокому и длинному кустарнику, за которым проходила просёлочная дорога по всему периметру села. По другую сторону стола и длинных скамеек  находилась капитальная  кухня из  белого кирпича, которая работала круглый год. Каждый раз, когда мы садились за стол, нас встречал любимый  пёс Трезор. Обычно он всюду сопровождал  нашу лошадку Нюрку, а жил  на хозяйственном дворе, где и она. В общем, были они неразлучными друзьями. Это совсем недалеко от самого детдома. Пёс знал всех детей и они любили его, а вообще он предпочитал одиночество или общество Нюрки, так как всегда её сопровождал. К «чужакам»  он был злой и свою территорию от посторонних сородичей и право на собственную жизнь отстаивал в нелёгкой борьбе.
 За проходившей рядом просёлочной дорогой совсем ничего не было, только степь просторная,  да ковыль серебристый от ветра переливающийся как гладь морская. В небольшом дворике рядом с основным помещением детдома по весне воспитатели на небольших  грядках выращивали всякую зелень. Это был лук, петрушка, укроп. Мы помогали всё это поливать детскими ведёрками и лейками, думая, что выращиваем цветочки. Наверно всё это потом шло на кухню.
 Как-то я и ещё двое пацанов с неясной повышенной температурой оказались в медицинском изоляторе, который находился на хозяйственном дворе. С электрическим  светом в детдоме были большие проблемы, поэтому часто пользовались керосиновыми лампами, к чему давно привыкли. А на хозяйственном дворе электричества вообще не было. Такое уж глухое было место на окраине деревни. Нередко в деревне приходилось видеть мужичка- электрика то на одном столбе, то на другом. Он всегда носил с собой здоровенные железные когти, закреплённые на широком поясе, с помощью которых лазал на столбы. К нему мы относились как-то с опаской, обходя его стороной, может из-за этих железных когтей, нагонявших тоску и страх. По вечерам свет в изоляторе был за счет такой же  «коптилки», за ней присматривала пожилая няня, тётя Паша. Она же приносила нам завтраки и обеды. В первой половине дня ежедневно нас осматривал наш фельдшер Николай Игнатьевич, молодой, но строгий мужчина. Иногда он был в белом халате, а чаще без него, но всегда в военной форме офицера и в сапогах. Измерит каждому температуру, кому горло посмотрит, кого трубкой прослушает, убедится принимаем ли мы таблетки или в окно выбрасываем. А когда он уходил, для нас начиналась  лафа; что хотели, то и делали.  Среди нас был Петька Перекрест. Его в детдоме все знали как первого балагура в детдоме. Он был постарше меня, рослый, полноватый, не то что я, и очень шебутной и задиристый, но добрый паренёк. Чтобы в детдоме ни произошло, кругом Петька  виноват. Только  и слышно было, как его ругали за всякие проделки. Во двор нас, конечно, не пускали, соблюдали карантин, а так хотелось сбежать на улицу или хотя бы во двор.  Там жил Трезор   рядом с конюшней  и Нюркой, и  дружно, мирно сосуществовали.  Так что с ним мы общались только через окно и лишь через маленькую форточку. Он смотрел на нас умными глазами и  никак не мог понять, почему мы не выходим к нему во двор поиграть с ним,  и сам пытался дотянуться до нашего окна, карабкаясь по стеклу передними когтистыми лапами. А мы только и могли что через форточку что-нибудь выбросить ему из еды.  А два котёнка, которые тоже прижились на хозяйственном дворе, жили вместе с нами в изоляторе. Им в отличие от Трезора здорово повезло в плане привилегий. Черный котёнок Васька укладывался по вечерам на мою подушку и, прижавшись своей головой к моей, мурлыкал, пока я не усну. Может, он  таким образом лечил меня от температуры? Мне порой казалось, что Васька вёл себя  так несколько некультурно, словно не он при мне состоял, а я при нём. Хотя, возможно, он прав. Я нахожусь здесь временно, а он на правах хозяина  надолго. Нянечка кормила нас, мы подкармливали  собаку и котят. Пёс был большой серой дворнягой с отдалёнными признаками овчарки. По крайней мере  у него  уши всегда торчали кверху и держал  их востро. Безоблачная жизнь в изоляторе продолжалась целую неделю. После выздоровления  нас вернули в группу, а нам так не хотелось возвращаться. Но если б нас ещё задержали  на несколько дней, то в изоляторе не осталось бы ни одной целой подушки. Почти каждый вечер  перед сном мы бесились от безделья и устраивали бои с подушками, и в ход шли перьевые подушки. Мы прыгали на пружинистых железных кроватях, забрасывали друг друга подушками, и от усталости  валились спать, не забывая при этом по очереди в качестве дежурного задувать и гасить лампу. Инициатором всех этих безобразий был, конечно,  Петька. А что оставалось нам делать? Вряд ли это нам разрешат в группе. Но и  в группе тоже скучать не приходилось. Часто после завтрака, если позволяла погода, нас уводили в лесок подальше от детдома на любимую поляну между высокими кустами шиповника, от которого во время цветения исходил необычный  аромат. Воспитательница в таких случаях всегда брала большое ведро с уже очищенной и мытой морковью, чтобы мы не были такими голодными перед обедом. У высоких зелёных кустов под тенью, она усаживала нас на зелёную травку вокруг себя и читала сказки. Когда все сидели и слушали её, я умудрялся незаметно уходить от всех куда-то в сторону лесочка. Одни и те же сказки меня уже не интересовали и мне было скучно. По пути я пытался ловить бабочек, кузнечиков или божьих коровок, и  всё, что попадалось  мне под руку. Охота увлекала  меня, и я уходил всё дальше и дальше от всех. Никто не обращал на меня никакого внимания. Как это мне удавалось быть незамеченным? Так же незаметно я возвращался в группу. Потом мы бегали на поляне, грызли твёрдую, сочную морковку и  балагурили. И в этом Петьке Перекресту не было  равных. Он всегда чем-то отличался, и чаще с плохой стороны. Такой был хлопец- непоседа.
 В другие дни гуртом отправлялись на озеро или на речку. Ходили всегда строем по парам. Так легче  было нас пересчитывать, чтобы не потерялись. Я всегда был последним, так как уступал всем в росте и быстрее уставал, а потому отставал от строя. Возглавлял строй, конечно, Петька Перекрест. Иногда получалось так, что к водоёму мы  шагали вместе с гусями параллельно в метре от них как бы  наперегонки. Дорога-то одна, хоть и пыльная, и всем хотелось двигаться к водоёму по ней, а не по ухабистому бездорожью. Так скорее. Это понимали обе стороны, а поэтому  никому не хотелось уступать. Но их строй, пожалуй, выглядел лучше нашего. Это понимали даже гуси. Предводитель гусиного строя то и дело косо недовольно посматривал в нашу сторону, гоготал, так и норовил своим длинным цепким клювом зацепить кого-то за штанину, словно напоминая нам; «тоже мне мелюзга, нашлись с кем соперничать. И строй наш лучше смотрится. Чего только  «последний» стоит. Как отстаёт, будто хромая утка. И с дисциплиной у нас всё в порядке, не то что ваш «рыжий» впереди». Петьку это раздражало больше всех, и мириться с  такой несправедливостью он никак не мог. Он что-то выкрикивал в адрес главаря гусиной стаи, замахивался руками, а то и ногой, отгоняя его. А гусям только того и надо, чтоб их больше раздразнить, уж тогда не остановить. Словно бык на красную тряпку крупный гусь, вожак стаи, не раз атаковывал Петра, пока мы не вырвались вперёд на несколько метров, да и мне последнему немного  от него досталось. И правильно, нечего отставать от всех. По одному нас и гуси одолеют, а вместе мы сила.
 На речку мы ходили в другую сторону и другим маршрутом, который проходил через колхозное поле. Шли мы по дороге, а кругом переливалась от ветра золотистая пшеница. Вдали работал красный комбайн. Хорошо просматривались  свежескошенные  полосы после него. Иногда мимо нас не спеша проезжал грузовик с колхозницами, оставляя за собой дорожную пыль. На речку приходили мы не купаться, а нас специально приводили к ней, чтобы мы приводили свои ноги в порядок. Мы ведь до самой глубокой осени ходили босиком, и у нас у всех на ногах были так называемые «цыпки». Горячей воды в детдоме практически не было, и перед сном на ночь ноги никто не мыл.  На берегу  каждый находил подходящий для таких целей небольшой камень, и что было мочи почти до крови растирал им свои стопы со всех сторон. Затем по колено в воде самые заводные ребята бегали вдоль берега, обливая брызгами друг друга, хотя ноги наши и без того гудели от боли.  И так каждый раз, когда приходили на речку. И откуда такая напасть эти цыпки?
 Праздники мы конечно же любили и ждали их приближения. На майские праздники к нам приезжала «полуторка». Нас усаживали в кузов как можно больше и отвозили в лесок на одну и ту же большую зелёную поляну. На эту просторную и красивую поляну, окруженную огромным квадратом со всех сторон лесом, съезжались и сходились почти все жители села. Весёлая музыка громко играла целый день. Это было единственное и любимое место, где по праздникам могли собираться односельчане. Духовой оркестр сменялся гармонистом, звучали деревенские песни, голосисто звучали частушки, взрослые пары кружили под вальс, а некоторые мужики срывались в гопак. Мы  тоже не сидели, сложив  руки. Девчонки в кругу своих читали коротенькие  стихотворения, пели хором, потом играли в «ручеёк», ребята играли  в чехарду через одного. Первым заводилой был, конечно, Петька. В обед здесь же на поляне ели кашу как солдаты, приготовленную на костре в большой кастрюле. Было шумно и весело. Деревня гуляли до позднего вечера. А  вечером зажигали большой костёр и водили вокруг хороводы. Для взрослых праздник только начинался, а нам пора возвращаться в детдом. Некоторые малыши в машине от усталости засыпали.
 Ещё интереснее встречали Новый год. Это вообще праздник сказок и детей. В детдоме, несмотря на тесноту, было несколько групп и  детворе негде было разгуляться, поэтому использовали любую возможность, чтобы дети больше проводили время с воспитателями во дворе. Все важные праздничные мероприятия проводились в большой спальне. Ёлку всегда устанавливали почему-то в холле в углу у самого окна, так что вокруг неё шибко не побегаешь. А кроме того так меньше надо было игрушек вешать на ёлку. Да и игрушек как таковых у нас почти не было. Висели бумажные и картонные зверушки и разноцветные  бумажные флажки, конфеты карамель, а может, только фантики от них. Под ёлкой стоял маленький игрушечный дед  Мороз, вокруг него белая с блёстками вата, напоминавшая снег в морозный солнечный день. Кого-то из ребят одевали в костюмы зайчиков и волка, а девочек  в лисичек и снежинок. Меня, конечно,  одевали в костюм зайчика как самого маленького.  Все плясали, играли в подвижные игры, пели хором детские песенки. После чего, ближе уже ко сну, каждый находил под ёлкой  приготовленный подарок от Деда Мороза. Всё было как в сказке. Конечно, ощущение праздника  ёлки, Нового года, ассоциировалось у нас с цветом,    ароматом и вкусом  мандарина. Всё было очень скромно. Это были первые послевоенные годы. Несмотря на невероятные  трудности и нищету в стране,  в нашем скромном небольшом кулёчке подарка непременно присутствовал один маленький мандаринчик, которого  мы ждали больше всего и были безмерно счастливы, отыскав его в кульке. Детвора детдомовская того времени не знала вкуса халвы, зато хорошо была знакома с макухой. Домашние дети вряд ли слышали о таком продукте питания. Макуха представляла собой некую спрессованную промасленную массу из скорлупы семечек подсолнуха, отдалённо напоминающую  вкус семечек. Это было не столько вкусно, сколько сытно и полезно для организма. «Макухой» иногда воспитатели называли непослушных, упрямых и несообразительных детей. Это  у них было вместо ругани или как синоним словам «болван», «недотёпа», «упрямый», и тому подобное. Не все же воспитатели любили детей, иногда срывались и обзывались нехорошими словами.
  Да, игрушки,  наверняка, у нас были, но не было своих, поэтому смутно помнится. Из–за них часто бывали разборки между детьми, скандалы и даже небольшие драчки, и кто-то кого-то ударил, и кто-то кому-то лицо разодрал. Бывало по-всякому. Воспитатели на это внимания не обращали. И поначалу трудно было отдавать игрушки другим детям. Чувство собственности проявляется  ведь с рождения. Понимание того, что игрушки не твои, а общие, приходили потом по мере взросления. И что девочкам надо во всём уступать, мальчишки ещё не понимали. Чем они лучше нас, мальчиков?  Но когда воспитательница усаживала нас вокруг себя и открывала большую книгу с яркими красивыми картинками, все успокаивались. Мне больше нравилась книжка про доктора Айболита. В ней было много картинок, и особенно запомнились обезьяны, которые взявшись за хвост  друг друга, образовали живой  обезьяний мост через реку. Благодаря такому живому мосту, доктор Айболит переходил на другой берег, где его ждали больные  зверята и другие обитатели леса. Эту книгу я держал в своих руках, рассматривая картинки, первый и последний раз в своей жизни, а эти обезьяны  стоят перед глазами до сих пор.
 Два года  пребывания в этом детском доме пролетели быстро и незаметно. Пришла пора собираться в школу. Нельзя  сказать, что мы ждали этого дня с нетерпением и надеждой и хотели идти в школу. Как бы ни так! Скорее, что  наоборот. Но для сотрудников детдома наступила ответственная и горячая пора. Впервые из этого детского дома после войны детям предстояло пойти первый раз в первый класс. Сколько  в связи с этим было хлопот у этих взрослых! Одни только школьные принадлежности чего стоили. А каждого надо было одеть, обуть, да непременно во всё новенькое. Ворчали только мальчишки. Они не привыкли  бегать в обуви, босиком- то оно сподручней.  Одним словом, первое сентября для нас; первый раз в первый класс. Школа находилась далеко от нас, на другом конце села у самой дороги.  Первое время в школу ходили строем по единственной  просёлочной дороге вдоль лесополосы в сопровождении воспитательницы, обходя стороной село. Добирались долго. В дороге уставали, а тут ещё эти большие, как нам казалось, тяжелые и неудобные  портфели. Помню в первый день в школьном дворе собралось много детей и взрослых. Перед нами стояла по нашим понятиям большая двухэтажная из красного кирпича старой постройки  школа. За ней через дорогу бескрайнее поле. После небольшого митинга во дворе по случаю начала учебного года  всех нас развели по классам. Что было дальше совсем не помню, наверно было не интересно и скучно. Разве  только то, что в перерывах между уроками бегали в школьном дворе. То что сидели за партами и чему-то учились совсем не помню. В памяти только перерывы и беготня  во дворе. Детям свойственно помнить то, что им важно. Разве учеба интересует детвору в таком возрасте, да ещё в деревне?  Это всё равно что отбывать воинскую повинность для взрослых. Возвращались из школы первое время тоже в сопровождении воспитательницы и строем. У самого детдома нас встречал часто Трезор. Вот ему были мы рады. Мы приходили в спальню, забрасывали свои портфели куда подальше и выбегали во двор. Там наша стихия. Взрослые пацаны  чаще играли в футбол или «гоняли»  консервную банку во дворе, если не было мяча, детвора младше каталась  на самодельных самокатах или гоняла колесо, и чаще обруч от бочки при помощи толстой проволоки с крючком на конце. Из игрушек запомнились полосатая юла и разноцветные кубики. Девчонки разрисовывали мелком просохшую и прогретую  землю и прыгали, играя в «классики» или в скакалку. Тогда цветных мелков не было, а обычный мелок  втихаря уносили из школы после уроков.  Детство наше  продолжалось во дворе. Как долго ходили  в школу, тоже не помню. Может, до первых морозов. Сейчас трудно представить,  что в морозы и так далеко мы могли ходить в школу. А если и в самом деле ходили, следовательно, то ли  зима выдалась тёплой, то ли мы проявляли чудеса  героизма. В конце весны я чем-то приболел, у меня на голове появилась какая-то «болячка» типа лишая. Врача-специалиста в ближайшей округе у нас  не было. Вся наша медицина- это наш фельдшер  Николай Игнатьевич, недавно демобилизованный из армии. Ходил он всегда в гимнастёрке с офицерскими погонами лейтенанта и выглядел, как и полагается офицеру Красной армии, стройным, подтянутым, с начищенными до блеска сапогами, молодым брюнетом и красавцем. Словом, был первым парнем на деревне. Ему предстояло отвезти меня в город и показать специалистам. Хотя, что там было  непонятно, если б  наш фельдшер расспросил меня про Кота -Котофеевича, Ваську из изолятора? Очень вероятно, что   эта «болячка» от него. Может он не знал, как лечить лишай? Он же не кожный врач. Добирались в город долго. Сначала по пути оказались в соседней деревне, похоже, в родной деревне лейтенанта. В хате, где мы остановились переночевать, к нам отнеслись как к родным. Там мы переночевали. Помню, что завтракали во дворе в старом  саду. За столом, кроме хозяев, сидели ещё двое детей моего возраста, может братик и сестричка, и, возможно, были детьми нашего молодого фельдшера. Вот объяснение,  почему мы здесь и оказались. Совсем рядом  от стола, по другую сторону невысокого прозрачного забора, стояла запряженная в бедарку наша лошадка Нюрка. Откуда она здесь появилась? Может на ней мы приехали сюда, только я спал в дороге и ничего не помнил? После завтрака Николай Игнатьевич со всеми распрощавшись, усадил меня в бедарку и с каким-то мужиком уселись рядом со мной, и Нюрка отвезла нас к железнодорожному полустанку. Как ехали на поезде совсем не припомню, видимо,крепко спал. В дороге меня часто укачивало и я засыпал. Помню только как выходили из поезда. Было очень темно, светились какие-то разноцветные фонари почти у самой земли, и немного освещался перрон. Иногда поезда перекликались только им понятными гудками; то короткими, то затянувшимися. Это были обычные трудовые будни ночной станции при вокзале. Мне было немного страшновато от всего впервые увиденного. Я едва успевал за длинноногим лейтенантом. Он был высокого роста, и его шаг- это три моих. Мы перешагивали одну рельсу за другой по направлению к вокзалу,  а их было так много. Всё это произвело на меня сильное впечатление, ведь такое я видел впервые. Мне казалось, и я на это надеялся, что с приходом на вокзал наши тягостные  похождения, наконец, закончатся. Сколько можно ехать из-за какой-то «болячки»?  И вообще мне уже хотелось вернуться обратно в свой детдом, так я устал и проголодался. Но,  оказывается, мы ещё не доехали куда надо, то есть до больницы. Пришлось   переночевать  на вокзале. Утром снова вышли на перрон и зашли в небольшое служебное помещение, где дежурили и отдыхали машинисты. Я слышал, что лейтенант спросил у них про какую-то «кукушку», и может ли она нас подбросить?  В то  время люди в военной форме, и особенно  офицеры, пользовались огромным уважением в гражданском обществе. Конечно, офицеру, да ещё с ребёнком, не могли отказать. Вскоре появилась перед нашими окнами «дежурки» во всём своём величии огромная железная «кукушка». «Так вот она какая «кукушка»,- подумал я.- А я- то думал о настоящей кукушке, которая обитает в лесу и отсчитывает, кому и сколько жить на этом свете. Оказалось, это обычный локомотив». Мы подошли к поезду. Было очень высоко для меня взобраться к машинисту. Я стоял, высоко, задрав голову к небу. С высоты поезда выглядывал «черномазый»  машинист. Николай Игнатьевич меня поднял, а машинист подхватил и усадил рядом с собой. В кабине «кукушки» было просторно. Затем поднялся  к нам  лейтенант. Я был спокоен, не боялся. В кабине много было чего интересного для меня. Кто из мальчишек тогда не мечтал посидеть в такой кабине, а если ещё повезёт погудеть? Мне повезло. Дядя машинист  сразу понял, что надо пацану. Мы вместе с ним сделали пару затяжных гудков и сразу очень медленно тронулись с места. Машинист, ещё не старый дядя-весельчак, душевно и патриотично запел: «Наш паровоз вперёд лети, в коммуне остановка. Иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка». Эта неприхотливая песенка времён революции с не очень понятными словами надолго врезалась мне в память.
Я хорошо  помню что были в городе, видел много незнакомых людей и машин. Люди проходили мимо нас и никто ни с кем даже не здоровались как у нас в деревне. На нас даже не обращали никакого внимания. А я думал, что всё внимание прохожих должно быть обращено именно на нас с лейтенантом. Пусть думают, какой у меня красивый и молодой отец, да ещё военный. Помню, что в большом городе куда-то мы заходили с ним, возможно, и в больницу. Видимо, я так устал от непривычки, что не помнил, был ли я у самого врача на приёме. За это время привык к нашему фельдшеру, да и он уже относился ко мне как к сыну. Может поэтому его и запомнил надолго. Возвращались в детдом тем же путём через деревню лейтенанта и с Нюркой.
 Жизнь в детдоме  продолжалась по-старому. Что-то опять натворил Петька Перекрест. Кажется, на этот раз с кем-то подрался, он без приключений не мог. Он ведь был старше всех из нас и думал, что ему всё дозволено. Было уже лето. Нас также уводили на речку всё той же знакомой дорогой через колхозное  поле в период битвы за урожай, где  также драили камнем свои «цыпки». На обратном пути нас уводили в степь, где гулял серебристый ковыль, и мы, уже не торопясь, с азартом охотника искали норки сусликов. Заливали их водой и наблюдали, как из них выскакивали суслики. Некоторые из них убегали, других удавалось поймать. Встречались и гадюки. Их мы не боялись, они были симпатичные и привлекательные, хотя они твари кусачие и опасные. Окружали её со всех сторон и дразнили палками, но никогда не убивали, и даже не причиняли им боли. Они ведь тоже для чего-то на свет божий появляются, а значит, полезны в природе. Скорее то, что мы не очень представляли, что от их укусов можно умереть. Мне трудно объяснить, но хорошо помню, как однажды, не во сне, а  наяву, когда мне было лет шесть, я помогал взрослым собирать созревший пахнущий зелёный укроп. Он был мне по плечо. Это было наверно колхозное поле, и всё сплошь под зелёным укропом. Взрослых было несколько человек, из детей я один. Какой-то хромой мужик косил укроп как сено, а две молодые женщины, которым я помогал, собирали его в снопы, относили в кучу, а затем перекладывали на телегу. Каким ветром меня туда занесло, до сих пор не знаю. Кто были эти люди и как я там с ними оказался, по сей день  не могу объяснить, но запах душистого свежего укропа остался на всю жизнь. Может на выходные дни меня брали к себе какие-то чужие люди? Может, даже хотели усыновить меня?   Как -то во время обеда в летней столовой мимо нас за кустами, по той самой просёлочной дороге, которая проходила вдоль всей деревни, проезжал цыганский табор. Цыган было много. Проезжали кибитки, за ними мужики с черными бородами,  с ними - много детей «черномазых». Они показались нам страшными и мы боялись их, но больше напугала нас собака. С ними была огромная серо- бело-рыжая собака,  очень лохматая и поэтому казалась  очень большой и страшной. Она свернула к нам во двор на запах чего-то мясного. Наш Трезор, находившийся, как всегда, в таких случаях с нами, по сравнению с ней смотрелся просто щенком. Он был явно напуган и с поджатым хвостом пытался прятаться за спинами сидевших детей, ища в них защиту. Ребята тоже испугались, прижались  друг к другу. Воспитательница и повариха стали кричать и отгонять чужую собаку. Вообще-то наш Трезор  смелый пёс, просто ему,  как и нам, раньше не приходилось видеть такую здоровенную и ужасную собаку. Испугался и я, но больше за нашу собаку,  ведь та из табора могла одной своей мохнатой лапой придавить Трезорчика. Хорошо, что хозяин,  мужик с бородой, вовремя позвал её к себе, пригрозив крепким словом на своём языке.
 Трезор любил детвору и не  любил взрослых. Однажды тут же перед кухней на виду у всех к нему подошла воспитательница в белом халате и пыталась не только погладить его, но и прижаться лицом к его морде, так пёс прихватил её за ухо так, что она завизжала  как резаная на весь двор, и больше к собаке не подходила, а поторопилась в медпункт к нашему фельдшеру на перевязку.
 Заканчивалось жаркое красно- рыжее короткое лето. Наконец наступил  день когда я должен распрощаться с Дружковским детским домом. Было это неожиданно и совсем  по обыденному. Накануне вечером меня и ещё двух девчонок, Любу Старовойтову и Люсю Переверзеву, отвели в баню, которая находилась отдельно во дворе в маленьком помещении, и помыли в последний раз. Так как с водой, а тем более с горячей, были большие трудности, нас всех троих одновременно мыли в одной ванне в целях её экономии. Одели во всё чистое и утром всех троих увезли в неизвестном направлении. Похоже, ехали поездом до самого города Артёмовска. Это далековато от Дружковки, гораздо ближе была Константиновка. Но почему не  в Константиновку, а  именно в Артёмовск? И сколько раз меня ещё будут отправлять из одного места в другое, из одного детдома в другой? Это решали взрослые тёти и дяди, которые несли за  нас ответственность. В городе я впервые. Меня поражали широкие улицы с асфальтированными дорогами, большие дома и много-много людей. Автомобили так быстро двигались по чистым с  твёрдым покрытием  дорогам, что казалось, ехали они, не касаясь земли, как бы на воздушных подушках вместо колёс. Это было просто детское воображение сельского мальчика. Мы ведь кроме телеги и полуторки ничего не видели. Определили нас в детский дом №2, что по улице Артёма. В  нём  было много детей разного возраста. Мне сразу всё понравилось. И было где побегать, и с кем поиграть. В других детдомах было тесно, даже кровати стояли в два яруса. А здесь просторно и никто тебя не гоняет. На тот момент я был самым маленьким в младшей группе. Сам детский дом представлял собой двухэтажное здание из красного кирпича дореволюционной постройки и находился на главной улице почти  в центре города,  улице Артёма, и  напротив  бывшего управления Донецкой железной дороги. Фасад здания детдома был вытянут вдоль тротуара, здесь же прямо с тротуара была парадная дверь в помещение. На первом этаже здания располагалась дирекция с бухгалтерией, учебные комнаты с красным уголком и пищеблок, на втором этаже в одном его крыле находились спальни для мальчиков, в другом крыле- для девочек, а также медпункт с медицинским изолятором. В детдоме не было ни горячей воды, ни центрального отопления. Все «удобства» в виде «неудобств» тоже находились во дворе. Зимой  помещение отапливалось печным отоплением. Печей было в каждом крыле по одной на  этаж. Занимался ими сезонный  истопник. Нянечек или санитарок не было вообще. Наводили порядок и чистоту своими силами. Детвора приучались к самостоятельности с самого детства. И мы воспринимали это как должное. «Умывалка» была одна на всех; и для ребят, и для девчат, и находилась на первом этаже, примыкая к кухне с мальчишеского  крыла. Так что девчонкам было очень неудобно  каждый раз по утрам, а то и лишний раз бегать умываться через учебные комнаты первого этажа. К тому же это была не отдельная комната, а проходная, часть коридора перед самой кухней, где не было даже простого зеркала. Нетрудно  представить, что за суматоха образовывалась здесь по утрам в часы пик, если  на четыре крана одновременно прибегало более десятка человек. С другой стороны кухни была столовая на пятьдесят посадочных мест. В столовую можно было попасть с любой стороны, поскольку было четыре двери по одной с каждой стороны. Директор мог войти из своего кабинета. Между столовой и кухней была своя дверь. Из двух других дверей, и они были основными, можно было войти со двора и с красного уголка. Она и была главным входом в столовую. Квадратные столики стояли в два ряда  по шесть -семь в каждом. Каждый воспитанник знал своё место.  Так что питались в две смены, нас же в детдоме было больше сотни. В самой большой учебной комнате, что по соседству  через стену со столовкой, помимо занятий проходили все праздничные мероприятия и всеобщие детдомовские сборы. Она служила в качестве красного уголка. В этой просторной комнате  в углу, который был  ближе к двери в столовую, стояло старое черное, потускневшее от пыли, пианино. В другом  противоположном углу и тоже у двери, но другой, высоко на стене висело единственное во всём детдоме маленькое  радио. А на самой большой сплошной стене, которая без окон, но с единственной дверью в столовую, висел портрет  И.В. Сталина. Вернее сказать, не сам портрет, а картина под названием «И. Сталин в Царицыно», где он во весь рост, кажется в шинели, стоит над утёсом и обозревает сверху населённый пункт Царицыно. Здесь проводились репетиции художественной самодеятельности, духового оркестра, работал авиамодельный кружок для любителей воздушных приключений. Но почти все своё свободное время, а особенно пацаны, проводили во дворе и на улице. Там было просторно  для всех, и каждый находил себе занятие по интересу. Основную часть двора занимали футбольное поле и волейбольная площадка. Футбольное поле служило площадкой и для игры в баскетбол, где у ворот стояли вышки с корзинами для мяча. Двор со всех сторон был огорожен высоким глухим деревянным забором, и дальний угол его располагался у самого перекрёстка проезжей части двух основных городских дорог. По одну сторону забора через проезжую часть дороги как раз напротив здания детдома находился пустырь с послевоенными развалинами, по периметру другого забора в своих дворах проживали жильцы, у которых вся наша жизнь просматривалась как на ладони. Здесь же, за дальними футбольными  воротами, находилась песочница для самых маленьких, а недалеко от  неё, ближе к внутреннему  забору,  одиноко стояло единственное во всём дворе дерево шелковицы. По весне, когда солнышко не только светило, но и уже по- весеннему прогревало и подсушивало землю, одни девчонки, разрисовывая мелком асфальт на тротуаре под окнами у самого парадного подъезда,  играли в «классики»,  другие- в дальнем углу двора и в тиши от всех возились с куклами и играли в «дочки- матери».  Хлопцы  собирались  по интересам. Те, кто поменьше, в песочнице отрабатывали технику метания и обращения с ножом, за двором  на проезжей части дороги  катались на  самодельных самокатах, гоняли колесо. Пацаны постарше играли на деньги, кто в «пристенку» прямо на тротуаре у парадной двери, кто в «чику» или  деньги « на кон» во дворе, подальше от посторонних глаз, и особенно от воспитателей. Разумеется, самыми любимыми и массовыми играми были футбол, волейбол и баскетбол. Увы, во дворе не было никакой зелени, кроме одиноко стоявшей шелковицы.   Каждое лето, когда дерево обретало листву, а тем более, когда созревали ягоды, я, как и многие другие пацанята, залезал на дерево как можно повыше и засиживался там часами. Что ты там сидишь со стороны из-за кроны дерева не видать, зато тебе  видно,  что делается во дворе как на ладони. Это было любимое место для малолетних  пацанов, особенно для тех, кого незаслуженно обижали пацаны постарше или неуравновешенные и придирчивые воспитатели.
 Не успел ещё со всеми познакомиться и привыкнуть к новой для меня жизни, как наша воспитательница, пожилая уже женщина Валентина Павловна,  отвела меня в городскую парикмахерскую, где от моей деревенской прически ничего не осталось. Постригли под нулёвку как призывника в армию, даже меня не спросили хочу ли я этого. Это первая стрижка, которую помню. Я выглядел ужасно и смешно.  Впервые за всё время, глядя   в зеркало, обратил внимание, что я, оказывается, был ужасным блондином. В зале, где постригли меня, казалось, стало светлее от моей лысой, белой головы. Я немного даже расстроился. Неужели я такой смешной и некрасивый? Лучше бы не видел себя в зеркале. «А может оно «кривое»?- успокаивал я себя.
 Накануне, перед школой,  в нашем медпункте меня показали лучшему детскому врачу в городе Махлину. Меня показали ему в связи со старой «болячкой» на голове, хотя о ней я давно уже позабыл и не обращал на неё внимания. Он иногда, раз в месяц, показывался в детдоме по совместительству по своей основной работе. Я его видел первый и последний раз  в своей жизни. Почему-то после него лишай на голове окончательно исчез. А может это с ним никак не связано, а всего лишь мои детские воображения. Возможно прошло само по себе.  Наверно не было человека в городе, который не знал, кто такой доктор Махлин. Настолько он был популярный и уважаемый среди горожан и как человек, и как детский врач. Не лишен был чувства юмора. Обращались к нему за консультацией не только взрослые с детьми,  но и сами взрослые.  Когда на улице или в другом общественном месте к нему за консультацией обращались взрослые, и особенно женщины, он непременно говорил одну и ту же фразу; «Раздевайтесь», что ставило всех в тупик. Получалось, в любом случае он никому не отказывал в консультации, и никто не обижался на него. Среди детворы  часто можно было слышать одну и ту же сакраментальную фразу; «Махлин кость не принимает». Что это означало на самом деле, никто толком объяснить не мог. Скорее всего, это пошло от взрослой молвы, мол, к нему на приём с пустыми руками лучше не приходить, а если с чем-то идти, так не с ерундой какой-то. Но в нашей интерпретации это звучало приблизительно так, как «Москва слезам не верит». Несмотря на то что Махлин и бывал у нас ежемесячно, но дальше медпункта на втором этаже он нигде не появлялся. А ему, как врачу, не помешало бы узнать, в каких условиях проживала детвора, и почему  так часто болеют дети простудными заболеваниями. Он-то должен лучше других понимать, что заболевание легче предупредить, чем потом лечить. Для этого, собственно говоря, и нужен был врач хотя бы на четверть ставки. От медсестры толку-то что, хотя  сама была относительно молодой и милой жгучей брюнеткой.  Чаще дети болели ангиной  и хроническим гнойным отитом. Каждый третий из нас болел этими простудными заболеваниями одновременно.  На болезни уха  медсестра даже не обращала внимания, нет температуры и ладно. Трое пацанов годами не могли вылечиться от гнойных выделений из уха,  и никому до них не было дела. А это так неприятно для окружающих, и особенно соседям по койке. От них исходил такой неприятный запах. Особенно страдали гнойным отитом Мартышечкин Николай и Власенко Анатолий. Мало того что от Николая исходил противный запах из ушей, так он ещё умудрялся  в течение ночи плеваться под свою кровать, и никогда за собой не убирал по утрам. Каково от этого дежурному по спальне за ним убираться? А каково быть его соседом по кровати?  Правда, однажды медсестра меня сама отводила в поликлинику к ушному врачу  с таким же воспалением уха в стадии обострения. Меня в кабинете осматривала одна толстая врачиха, скорее всего, еврейка с черными огромными глазами и двойным подбородком. Она была настолько объёмных размеров в своём белом халате,  что ей подставляли вторую   табуретку, так чтобы не упала, сидя на одном, а то и стул мог не выдержать такой нагрузки. Я даже испугался, когда она вставила в моё ухо ушное металлическое зеркало. Думал, что ухо оторвёт. Потом целую неделю ходил  в медпункт закапывать ухо.  Если б он, доктор Махлин, доложил директору, что дети болеют из-за переохлаждения в ночное время, где в спальнях отсутствует центральное отопление, а детвора спит под одним тонким одеялом, можно было решить и эту проблему. Но об этом некому было думать. Мы-то не знали, что вообще существуют  ватные одеяла в природе. В детдоме было не только тесновато для сотни детей, но и не чувствовалось домашнего уюта. Ни на первом этаже, где в основном располагались учебные комнаты  и столовая, ни тем более на втором этаже, где были спальни, на окнах не были ни карниз, ни гардин, что также отражалось на здоровье детворы. Потому  что летом не могли укрыться от солнца, что приводило к потливости и перегреву, а в зиму окна все продували, и не было комфортной температуры по ночам. Никто из медиков такими вопросами не занимался. В учебных комнатах не висело ни одной картины, кроме небольшой картины в красном уголке под названием «И. Сталин в Царицыно». Мне доктор Махлин  запомнился пожилым, высоким, крупным, полным, седовласым добряком с пивным животом и располагающей улыбкой. Через год его не стало. Хоронили  врача Махлина как никого и никогда в этом небольшом провинциальном городке. Казалось, все,  стар и млад, пришли проститься с доктором Айболитом и проводить его в последний путь. Все наши пацаны сбежали из детдома в центр города на улицу Комсомольская,  где  в своём большом доме жил врач, и где была панихида прощания с телом усопшего, чтобы не пропустить похороны. Плакали даже детдомовцы, что уж говорить о пожилых людях.
 Заканчивалось для меня счастливое короткое лето. В первых числах сентября, когда занятия в школе шли своим чередом, та же Валентина Павловна,  давно и бесповоротно перешагнувшая свой бальзаковский возраст, и была уже в статусе бабушки, отвела меня в ближайшую школу. По идее, если б я остался в Дружковке, то, очевидно,  пошел во второй класс. Так было бы логично и  естественно. Но со мной было что-то неопределённое с документами о первом классе. Может впопыхах забыли что-то, когда уезжал  из Дружковки, и меня привели на собеседование в класс к уже  немолодой учительнице начальных классов в момент перемены  между её уроками, когда в классе в этот момент никого не было. Ей объяснила воспитательница, что в сельской школе я уже год учился в первом классе и надо бы определиться в моих познаниях и решить, в какой же всё-таки идти мне  класс. Мне вообще было непонятно, кому пришла такая глупая мысль. Почему сразу не определили меня во второй класс? Я стоял у стола учительницы, а она сидя задавала мне простые задачки на сложение, вычитание и деление. Воспитательница безучастно, сидя за первой партой, присутствовала неподалёку от нас. На вопросы отвечал я, скорее всего,   невпопад. Наверно обстановка угнетала, да и учительница торопила меня, перерыв у неё, видите ли, заканчивался, да и вообще явились не вовремя. По-видимому, она не располагала достаточным временем и не нашла ко мне нужный подход, и мы не очень понимали друг друга, и я при этом, конечно, волновался. Потом она взяла со стола круглые часы-будильник и, переводя стрелки то большую, то поменьше по часовой, спрашивала, сколько времени они показывают. Для меня, деревенского мальчишки, будильник был в диковинку. Мог ли я понимать предназначение этих стрелок, если такие часы увидел впервые? На этом собеседование закончилось. «Нет-нет, -сказала она воспитательнице.- Всё надо начинать заново с первого класса». И Валентина Павловна безропотно согласилась с этим решением, даже не попытавшись возразить. Жаль,  что классная «дама», скорее всего, «старая дева», оказалась «сухарём» и никудышным психологом, и не хватило ей мудрости войти в положение ребёнка воспитанного в деревне, где образование и культура, естественно, отличаются от городского, и что «стрелки будильника» совсем не показатель умственных способностей застенчивого мальчишки, и что через каких -нибудь пару месяцев учебы во втором классе, он смог бы благополучно догнать своих сверстников. Конечно, родители любого ребёнка такой несправедливости не допустили бы, обратились бы к директору или завучу школы, а воспитательнице, нашей «мымре», похоже, было всё равно. Мне вообще было непонятно, почему меня сразу не повели во второй класс, если были документы о первом классе. Я ещё отчетливо не понимал, что значит потерять целый год, и меня безропотно отвели в соседний первый класс с обидой и прослезившимися глазами, которые исходили  неосознанно. Получилось так, что оставили меня на второй год вроде как неуспевающего. Ну ладно мне пацану семилетнему трудно было понимать цену одного потерянного  года, но педагогам-то каково... На тот момент эта школа была одной из лучших  в городе, а главное ближе к детскому дому чем остальные. Учились в ней в основном дети железнодорожников, а от нас была ближе, поэтому все детдомовские дети  с первого по пятый классы учились тоже в ней, хотя многим учителям и администрации школы это совсем не нравилось. Посадили меня  на вторую парту в среднем ряду с девчонкой. Девочки приходили на уроки в школьной форме тёмного или коричневого цвета, а в праздничной белой накрахмаленной форме ближе к праздникам, выглядели очень аккуратными и смотрелись все одинаково, как снежинки  на ёлке в Новогоднюю ночь. Соседку по парте звали Алла Негода. Она была не такая как все, чем-то отличалась. Алла была очень аккуратная, воспитанная, культурная, из интеллигентной семьи, немного кудрявая шатенка с синими  глазами. Две её косички с белыми роскошными бантами составляли единое целое школьной формы. Меня почему-то сразу назначили санитаром и повязали для солидности на левую руку повязку с красным крестом. Мне это придало гордости и ответственность. Я должен был смотреть за чистотой в классе и состоянием рук своих коллег первоклашек.  Это было первое общественное поручение в моей только начинавшейся самостоятельной жизни. Из других одноклассниц запомнились брюнетка Ира Васильева и блондинка Вера Чаплыгина, обе симпатичные девчонки и хорошистки На первой парте у самой двери сидел пацан из неблагополучной семьи по фамилии Щербина. Мало того что он плохо учился,  так ещё был  первым шалуном и разгильдяем. Старший брат его после четырёх классов  школу забросил и стал обычным хулиганом и пьяницей. Какая может быть учеба в такой семье? Время от времени родительский комитет школы этому неуспевающему Шербине собирал деньги то на учебники, то на ботинки. Если б он оказался в детдоме, мы бы его быстро уму разуму обучили, устроив пару раз «тёмную».
 Поначалу я думал, что моя соседка станет меня сторониться, узнав, что я собой представляю на самом деле и откуда я такой «диковатый» появился. К тому же нас, кто учился в классах постарше,  все в школе побаивались и никто не хотел с детдомовцами связываться и иметь дело. Конечно, она была в курсе, как и весь класс, но на себе этого от неё не чувствовал. Скорее, наоборот. Мы с ней как-то быстро подружились. К ней я относился как-то по-особому, готов  был защищать её что ли, вроде того сказочного рыцаря. На большой переменке Алла доставала из своего портфеля завтрак и поровну по- братски  делилась со мной. Конечно, я мог отказаться. Уж  что- что, а гордости  у нас было достаточно. Что ж нас совсем не кормят? Но так искренне и так дружелюбно предлагать, и при этом никак не унижать, как могла делать только  она, вся моя гордость куда- то улетучивалась, и мне совсем не хотелось своим отказом её огорчать. Если я откажусь, она подумает, что я не хочу с ней дружить. Меня лишь ставило в тупик и в неловкое положение то, что в ответ на заботу ко мне, я не мог ничего предложить ей взамен, если разве что дружбу с ней. Это были всегда бутерброды с шоколадным маслом, которые запомнились мне на всю жизнь. Её родители ничего об этом не знали, иначе досталось от них не только ей одной. Вот такая она была шоколадная девчонка Алла из первого «Б» класса. Жаль, конечно, что после первого класса в летние каникулы, не приступая к занятиям в сентябре, она с родителями переехала в другой город, кажется, в Донецк, на постоянное место жительства. Отец  Аллы  работал каким-то начальником в управлении железной дороги. Само Управление Донецкой железной дороги совсем недавно, ещё  при Петре  Кривоносе, известном всей стране стахановце на железной дороге, находилось в Артёмовске.  В начале шестидесятых годов оно переехало в Донецк, а находилось оно совсем рядом через дорогу от детдома.
 Директором детского дома был Иван Наумович, работавший до войны учителем младших классов. В войну воевал, был контужен, в связи с чем, был демобилизован  из армии в звании капитана. После войны в школу снова учителем по состоянию здоровья его не взяли, так - как  имел инвалидность по контузии, поэтому направили на руководящую работу в детдом, мол,  «преподавать там ничего не надо, а с хозяйством и с малолетками справишься». Вот так и стал он директором детского дома, о чем никогда и не помышлял. А о том, что человек он контуженный и от него можно чего угодно ожидать в детском коллективе, в гороно никого не интересовало, да и как-то не подумали. Иван Наумович был выше среднего роста, худощавый, отчего казался ещё выше ростом, с прямыми тёмными волосами, угрюмый, почти никогда не улыбался, вместо этого на лице часто при  плохом настроении играли желваки, явный  признак контузии и внутреннего дискомфорта. Детвору он особо не любил, а уж любимчиков и вовсе не было. Занимался в основном хозяйственными делами. Иногда Иван Наумович появлялся в учебных комнатах во время наших занятий, пытался с кем-то поговорить от скуки, но когда дети обращались к нему с трудными задачками по арифметике, он быстро  уходил, ссылаясь, что может решать задачки только  на «пропорции», о которых мы ещё не очень-то представляли. Был вспыльчив  и не сдержан. Его легко можно было вывести из себя. Случалось, когда мог не удержаться и стукнуть кого-то из пацанов двумя пальцами по носу наотмашь. У некоторых потом шла кровь из носа. Можно сказать, они ещё легко обходились.  Какой спрос с контуженного и больного на голову человека? Это ещё что, так, цветочки. А вот некоторые воспитательницы предпенсионного возраста со слабыми нервами  срывались частенько на детях за небольшую провинность или пререкания, избивая не только кулаками по голове, но и пускали в ход своё главное орудие- босоножки. Жаловаться было некуда и  некому, да и дети не любили жаловаться. Не для пацанов  это дело жаловаться. Зато по праздникам Иван Наумович  любил проводить всегда одну и ту же, как ему казалось, приятную  и необычную процедуру. Он выстраивал в красном уголке в шеренгу по десять пацанов одетых по-праздничному в костюмы с белыми воротничками поверх пиджаков, поздравлял их с праздником Первого Мая, а потом подходил к каждому и освежал его одеколоном «Шипр». Причем, поскольку резиновой груши у пузырька не было, директору приходилось пузырёк с одеколоном подносить ко лбу напротив стоявшему, наклонить пузырёк почти в горизонтальное положение и дуть, как это делают при задувании свечей на день рождения. Мы успевали только зажмурить глаза и повернуть головой то вправо, то влево. Так  примитивным способом он подходил к каждому и освежал всех по очереди. Заканчивал процедуру с одной десяткой, в шеренгу становилась другая десятка ребят. В праздники ребята одевались в одинаково тёмно-серые костюмы и белые рубашки. В рубашках самое главное были воротнички. Их часто стирали и крахмалили,  и непременно выставляли напоказ поверх пиджака. Так всегда носили в ремесленных училищах, в детдомах, в деревнях, и даже, гораздо позднее, в первом отряде космонавтов в призыве Юрия Гагарина. Первый космонавт Ю. Гагарин, как известно, тоже, будучи сельским парнем, учился в ремесленном  училище. А мечтой многих наших пацанов было попасть в  такие училища. Конечно, у Ивана Наумовича забот хватало кроме нас; и запастись на зиму углём, и ежегодный ремонт основного корпуса детдома, и куда на время ремонта переселить больше сотни детей, и во что их одеть и обуть к новому учебному году, и многое другое, в том числе и обеспечить всю детвору предметами личной гигиены. Ежемесячно каждому выдавали кусочек  туалетного мыла и зубной порошок в круглой картонной коробочке, а зубную щетку давали на год. Это всё, что хранилось в наших тумбочках. Курил он, конечно, много, как и многие фронтовики, и некоторые наши воспитательницы, и только папиросы «Беломор». Но если директор при детях старался не курить, а только позволял себе курить в своём кабинете или на улице, то воспитатели Галина Силовна и Ольга Ивановна заядлые курильщицы, у которых не было своих кабинетов, при нас только и смолили. Они  обе часто  по вечерам после занятий каждый в своей группе любили собирать вокруг себя детвору и при тусклом свете рассказывать о довоенной  счастливой жизни, о том, как трудно было им в войну, и без конца одна за другой курили папиросы так, что дым коромыслом стоял. Несмотря на это, никто в детдоме, даже пацаны старшего возраста, никогда не курили и не употребляли спиртного. Говорить,  что у нас кто-то с кем-то был в особых дружеских отношениях, тоже не приходилось, хотя в старшей группе у некоторых пацанов была «симпатия» среди девчат, и у некоторых пробивались уже усики. Такого не было даже между родными братьями, а таких было, аж  четыре пары. Каждый был сам по себе, но принцип трёх мушкетёров; «один за всех и все за одного» соблюдался всегда, несмотря ни на что. Этим объяснялись  частые драки в школах и так называемые уличные потасовки. В первом классе я здорово привязался к Николаю. Он был намного старше меня и учился в старших классах. Мне он, очевидно, напоминал нашего фельдшера из Дружковки Николая Игнатьевича, такой же высокий, крепкий, темноволосый и добрый. Николай был самый взрослый и самым высоким в старшей группе. Из детворы  ему не было равных в росте. Я ему был по пояс. После школы мы всегда были вместе. Нас так все  и называли «Пат и паташонок». Где был он, там и я. Несмотря на то что мы были в разных группах,  наши кровати стояли рядом. Он меня защищал, хотя никто меня и не обижал. Николай был выше ростом даже нашего «матроса» Александра Григорьевича, который отличался своим высоким ростом, да и в морфлот низкорослых никогда не брали. Так мы называли своего воспитателя Александра Григорьевича, бывшего моряка, в прошлом  мичмана на флоте. Николай был для меня вроде старшего брата. И было полной неожиданностью для всех пацанов, особенно для меня, когда его летом вдруг не стало. Никто даже не знал, куда его отправили; то ли учиться на тракториста, то ли уехал в деревню к дальним родственникам. Держать его в детдоме как переростка в буквальном смысле уже было нельзя. Но это были только слухи. На самом же деле он самостоятельно завербовался на шахту в соседнюю Горловку.  Что ему делать в той голодной деревне, откуда он родом. А в шахту в забой охотно брали здоровых, крепких пацанов из детдомов, да и платили там немало. С ними было меньше хлопот; общежитие дали, и будь здоров,  давай угля на гора, да побольше. Вот и все дела. Погибнет такой парень в шахте от метанового взрыва и никто не вспомнит, что был такой  детдомовский паренёк. С тех пор Николай никогда не приезжал к нам и не давал о себе весточки, а я ещё долго скучал без него в надежде, что вот-вот скоро, если не  вернётся вообще, то хотя бы в гости приедет к праздникам. Он же перед отъездом мне ничего не сказал и даже не попрощался. Конечно, я надеялся, думал, что он скоро вернётся. Однако,  пришел Новый год, потом ноябрьские праздники, а его так и не было...
 Как-то Галина Силовна, воспитательница младшей группы, принесла в детдом белого щенка- дворнягу, которого она взяла в своём дворе  от родившей дворняги. Столько было ажиотажа вокруг этого крохотного живого существа, что мы сразу приняли его в свою большую семью, будто все как-то почувствовали своё сходство с брошенным щенком.  Назвали его Белкой. Собачонка быстро росла и вскоре отличала по запаху детдомовцев от «чужих». В помещение Белка никогда не забегала, знала своё место. Жила во дворе под лестницей, которая примыкала  к пищеблоку и голубятне. Она сопровождала нас всюду; и когда ходили на ставок за пять километров, и когда  в лес ходили, или делали вылазки на городские мусорные свалки. Жаль, что никто не додумался соорудить ей под лестницей собачью будку за все те годы, что она прожила с нами. Так и ночевала, где придётся. Может поэтому у неё никогда и не было своих щенков. А может, если б были щенки, и будку соорудили. Нет такой дворняги, которая во сне не мечтала жить у своего хозяина. У Белки было много друзей, но не было любимого и единственного хозяина. Так и прожила как детдомовская в одиночестве. А однажды с ней случилась прямо- таки беда. Белка любила в хорошую погоду отдыхать в одиночестве, погреться в лучах солнца  рядом с летней кухней, откуда исходили приятные для неё аппетитные запахи, приводившие её к быстрому сну. Она всем доверяла и была совсем спокойна, что ей никто никогда не причинит зла. В тот злополучный день Белка, видимо, крепко уснула и не смогла быстро отреагировать на вышедшую из кухни повариху, которая по невнимательности и неосторожности машинально  и случайно вылила из ведра кипяток в сторону крепко спавшей собаки. Белка стонала на весь двор от боли и не могла найти себе место. На шум и стон Белки сбежались пацаны, а узнав, в чем дело, пошли на кухню разбираться с этой поварихой тётей Наташей. Мало того что она не вышла и не пожалела Белку, но даже не принесла свои извинения и не выразила даже сочувствие при нас. Вот баба, вот стерва! А если б она опрокинула кипяток на, случайно оказавшегося под рукой, ребёнка.  Ошпаренная собака долго не могла прийти в себя. Левый бок у неё так и остался без шерсти. Все  в детдоме осуждали и не любили эту повариху, и не только за это, но и за то, что к ней часто приходила взрослая дочь и сумками уносила, по существу,  ворованные у детей продукты питания. И почему её не выгнали с работы? Конечно, за руку её никто не поймал, да  никто и не пытался, а, как говорится, «не пойман- не вор». Так и работала, воруя   потихоньку.
Самой большой гордостью директора, да и всех нас, было создание  своего духового оркестра. Руководить оркестром пригласили пенсионера, старого музыканта с белой седой головой. Он ещё хорошо профессионально слышал, но из-за бельма совершенно не видел на левый глаз. А между тем  перед ним стояла  очень трудная задача; сделать из пацанов, абсолютно  не знающих нот, единую команду с музыкальными задатками. Желающих оказаться в оркестре было много, но с музыкальным слухом были не все. Так, после проверки музыкального слуха, в оркестре оказались Митька Тесленко, Саша Фальченко, Лёха Леваневский, Толик Вереев и другие пацаны из старшей группы, которые впоследствии стали местными знаменитостями. Каждое воскресенье с самого утра в красном уголке  проходили репетиции оркестра. Часто их посещал  Иван Наумович. Поначалу такие  громкие звуки многих раздражало от непривычки, от них  некуда было деться, аж стены дрожали на втором этаже. Это было удивительно, но через два месяца они уже неплохо играли пока ещё единственный в своём репертуаре  «Вечерний звон». Это то, что больше всего нравилось нашему директору. Когда он слушал  «Вечерний звон», то заметно добрел, а на глаза наворачивались слёзы, как у крокодила во время трапезы, только непонятно отчего; то ли от самой тяжелой грустной музыки, вызывавшей адекватные  ассоциации в его нелёгкой жизни, то ли гордость за то, что мечта его о создании духового оркестра, наконец, осуществилась. Раньше в праздники с самого утра мы бегали через дорогу во двор управления железной дороги послушать взрослый профессиональный духовой оркестр. Он играл вальсы, и прежде всего: «В городском саду играет духовой оркестр. На скамейке, где сидишь ты, нет свободных мест...». И, конечно, как всегда «Прощание  Славянки», а так же другие марши, создавая праздничное настроение у собирающихся во дворе на демонстрацию трудящихся- железнодорожников. Теперь наш совсем молодой духовой оркестр разучивал  такие же марши и вальсы. Ведь основная задача создания такого оркестра состояла в том, по мнению директора, чтобы во время праздничных демонстраций детский дом не примыкал к какой- то школе как придаток и как  было принято, а проходил самостоятельной колонной и непременно со своим оркестром. Через год так и получилось. Мы уже ходили на праздничные демонстрации независимо от школ  отдельно. За то время, когда Управление дороги находилось в Артёмовске, железнодорожники были в большом почете у горожан. Железная дорога имела свою школу, техникум, больницу и свои жилые дома в центре города, в которых проживало всё городское начальство, так как квартиры были повышенной комфортности и улучшенной планировки. А День железнодорожника  в городе отмечался как и День шахтёра с большим размахом.  Железнодорожный техникум пользовался у молодёжи большим спросом, и было престижно в нём учиться. Мы даже завидовали домашним  парням и девчонкам, которые учились в этом техникуме, считая их счастливчиками, хорошо понимая, что это не для нас детдомовцев. Для детдомовцев существовало одно направление на учебу-ПТУ или Р.У. Управление дороги и техникум располагались в одном архитектурном ансамбле на улице Артёма. Это совсем недалеко от нас на противоположной стороне, и в праздники, и в дни выборов мы бегали туда на танцы повеселиться, побалагурить, и тем самым отвести душу.
 В одном классе со мной училась Люба Старовойтова, с которой вместе приехали из Дружковки. Её  подруга Людка Переверзева попала в другой первый класс. С ними я не общался. У них были свои интересы. Зато они были подруги  «не разлей вода», как родные сестры неразлучны. К тому же они со второго класса  стали заниматься художественной гимнастикой и имели в этом виде спорта неплохие успехи, и даже иногда выступали в художественной самодеятельности со своими  акробатическими номерами. В детдоме воспитывалось чуть больше сотни детей, большая часть из них мальчишки. Условно все были разделены на три группы; младшая, средняя и старшая. Я, конечно, начинал с младшей. При кажущемся постоянстве коллектива, происходило постоянное его обновление. Ежегодно  более десятка детей покидало детдом и на их место приходили другие совсем несмышлёные малыши. Одним из первых воспитателей  со времён существования детдома был  Александр Григорьевич  Кудлатый, бывший моряк, отслуживший и воевавший на военном корабле и дослуживший до мичмана.   Может он и был кудлатым до морфлота, когда в парубках ходил да девок за косы дёргал в школе. Теперь одни воспоминания о своём деревенском чубе, что приходится по утрам расческой пересчитывать каждый раз каждый волосок с грустными воспоминаниями. Было же время, хорохориться!  Ему  с виду было лет пятьдесят, выше среднего роста, с морской походкой и душой. Любил часто причесывать то, что ещё местами оставалось на голове после солёной морской воды во время долгой службы на морских просторах. Детей любил, с удовольствием с ними общался. Может потому, что своих детей никогда не имел? Бог не дал. Ну что ж, такое бывает. А может дело даже не в нём. Особой интеллигентностью  он   не отличался, да и откуда ей быть с образованием в семь классов. Одевался просто, зато играл на баяне как любитель-самоучка. Похоже, был первым парнем  не только на селе, но и на корабле. Он большой любитель пошутить и кого-то разыграть в зависимости от настроения. Да и сам большой любитель смешных преимущественно морских анекдотов. Я запомнил один такой из его уст. Приходит деревенский парень, в прошлом моряк, в городскую парикмахерскую с двумя рублями в кармане. Поди, полгода не заглядывал в подобное заведение; то посевная, то битва за урожай, то ещё что.
-Вас постричь?- спрашивает мастер мужской стрижки.
-Ага...-отвечает смущенно он.
-Вас побрить?- интересуется парикмахер.
-Ага...-соглашается  тот, раз уж пришёл.
-Вас освежить одеколоном?
-Ага. Что мы не люди, если так все, - говорит  он.
-Итого, с вас три  рубля и пятьдесят копеек, - подытожил хозяин заведения.
-Ого! -возмутился парень из соседней деревни.- Это же   бутылка водки. Кто же знал, что у вас  всё так дорого.
Вот такие анекдоты; короткие, с юмором, со смыслом и разгадкой в самом конце, если, конечно, с юмором всё в порядке.
  Матом наш «матрос»  никогда  не ругался и рукоприкладством, как некоторые воспитательницы, никогда не занимался. Но когда он не справлялся со своими эмоциями и срывался на ком–то из пацанов, то почему–то обзывал его «макухой» за его твердолобость,  упрямство и непослушание. Так и говорил: «Эх ты, макуха!». Это было для него самым «крепким» плохим словечком из всего «матерного» лексикона.  Пару раз это звучало из его уст и в мой адрес. Я не обижался, так как саму макуху мы нередко где-то доставали и грызли за милую душу, особенно по вечерам, когда были голодны, а с другой стороны, его намёки до меня особенно не доходили и ничего плохого в этом не видел. На него  никто не обижался, но дали кличку «матрос». Чувство  голода  перед сном было всегда, так как ужин чаще из какой-то каши был в семь часов, а отбой в десять. Хорошо, если в столовке украдкой кусочек черного хлеба с собой прихватишь на ночь, заныкав в тумбочку. В детдоме «матрос» вёл, как и Галина Силовна, художественную самодеятельность, за счет чего и держался на работе. Большой   хор под его руководством разучивал морские и патриотические песни, но особой популярностью хор не пользовался, так как это больше было для нас «принудиловкой», а потому с хором  нигде  не выступали, разве, что на своих утренниках. У хора должна быть душа, а её, очевидно,  не было. Из-под палки песня никогда не получится, как не крути. Помню из репертуара только одну; «Прощайте, скалистые горы. На подвиг отчизна зовёт. Мы вышли в открытое море...». А ещё пели о каком-то баргузине; «эй, баргузин, пошевеливай вал». Кто  или что этот баргузин, мы так и не знали. В детских представлениях этот баргузин ассоциировался с толстым волосатым и усатым грузином вроде того Бармолея из сказки. А как можно с душой о чем -то петь, если не понимаешь о чем поёшь.   В общем, выдавливали из нас морскую и патриотическую песню только потому что это нравилось нашему бывшему матросу Александру  Григорьевичу.   Другое дело сольные номера и танцевальный кружок.  Группа ребят  танцевала матросский танец «Яблочко» под руководством «матроса». Этот зажигательный танец был лучшим номером концертной программы на протяжении многих лет. Многие ребята стремились попасть в эту танцевальную группу. Ещё бы! Это было престижно. Хоть бескозырок с синими ленточками у нас  и не было, зато  в остальном всё как у моряков, та же форменка. Её нам выдавали всякий раз перед концертами. Как тут не похвастаться да не блеснуть перед девчонками, и особенно перед своей «симпатией», которая, наверняка, у каждого пацана была в старшей группе.  Смотрите, какие мы вот ребята «бравые», глядишь, так и в мореходку попадём, а там моря и океаны покорять, в «загранке» побывать. О такой морской жизни с приключениями можно только мечтать. Закон моря! А дальше как в песне; «Моряки своих подруг не забывают... Синие очи далёких подруг... Ой вы ночи, матросские ночи. Только небо да море вокруг». Среди них, детских романтиков, был и я,  Серёга Новосёлов. В форме юнги мы отправлялись в город себя показать и на других посмотреть, ведь в душе почти каждый из нас мечтал пойти учиться в  «мореходку» и носить настоящую морскую форменку с бескозыркой и с развевающимися на ветру синими лентами, и, конечно, с бляхой на поясе. Алые паруса Грина не давали пацанам покоя. К сожалению, покрасоваться  перед девчатами мы могли только в дни концертов лишь по праздникам. В такие дни наша художественная самодеятельность была  нарасхват; то концерты у себя, то с выездом на предприятия или на избирательные участки по всему городу. Наш «матрос» ничего не мог помочь нам в приготовлении уроков, зато всегда принимал активное участие в спортивных мероприятиях в отличие от директора, который во дворе никогда не появлялся. Ему из окна своего кабинета как на ладони всё видно, что делается во дворе, и этого ему было достаточно, чтобы быть в курсе всего происходившего в детдоме. С младшей группой занималась далеко  немолодая и  незамужняя Галина Силовна, «старая дева», как мы её называли между собой. Её брат работал на фабрике детских игрушек и иногда к праздникам дарил девчонкам эти, чаще резиновые, игрушки. Видный был мужчина, стройный брюнет, высокий, на голову выше своей сестры. Однако зачастил он  к нам вовсе не из-за игрушек, а из-за незамужней и в возрасте, иными словами, старой девы, завуча, на которой в дальнейшем и женился. На что он рассчитывал, сделав такой выбор? Через полгода её с работы отвезли на скорой помощи с внематочной беременностью. А ещё через год она вместе с директором  была уволена с работы. А его старшая сестра Галина Силовна, старая дева, любила больше всего детей и папиросы «Беломор». Специального образования она не имела, но играла на струнных инструментах и руководила кружком народного танца. Привлекала в свой кружок наиболее способных парней и девчат из любой группы. Одно время у неё танцевал  я и друг мой Васька Варнава, как и многие другие ребята  и девчата в таком возрасте. Бывало так, что мы с Васькой одновременно  плясали танец «Яблочко» у «матроса» и украинскую сюиту у Силовны. Украинский танец смотрелся искромётным, зажигательным, очень динамичным и красивым. С этим танцем даже выезжали в Донецк на областной смотр художественной самодеятельности. А какие у нас были нарядные национальные костюмы, что украинские, что русские! Многие парни нам, участникам самодеятельности, завидовали, потому что девчата обращали своё внимание только на нас, и мы пользовались у них успехом. Разве можно сравнить наш танец с тем, как Толик Вереев играет на своём  альте, что ушам больно.
 После десяти вечера,уже после отбоя, когда дежурный воспитатель выше первого этажа уже не поднимался и тоже отдыхал в кабинете директора, пацаны расслаблялись и позволяли себе немного поразвлечься. Играли в карты, чаще в «дурачка», рассказывали неприличные анекдоты, но больше про Василия Ивановича и про Петьку с Анкой. Ребята постарше, как  Митька Тесленко, Серый, Сергей Марущенко, пытались наносить себе татуировки на руках с помощью черной туши, кто только начальную букву своего имени, кто год рождения. Я всё удивлялся, зачем это нужно им. Что через десять лет они забудут как их зовут и когда родились?  Но получалось это не очень красиво, умельцев  в этом деле не было, и поэтому особо желающих  не было подвергнуть себя таким истязаниям. Не забывали посплетничать и о некоторых наших заметных и вполне созревших девчонках, придумывали всякий раз новые безобидные забавы. Особую активность в таких делах проявляли Иван Дьяченко,  Витька Покровский и Славка Шулеп. Они нередко перед сном, когда ещё горел свет у девчат, подсматривали в замочную скважину двери между нашими спальнями, которая вообще наглухо была закрыта. Все трое слыли большими балагурами в детдоме. Часто в присутствии любопытной публики, которой не спалось по их же причине, они устраивали прямо-таки цирковые представления. Вставляли полоски газет между пальцами стопы спящему пацану, ноги которого торчали из-под простыни, и поджигали спичками. Все любопытные были в ожидании реакции спящего, а потом проснувшегося. Реакция была всякая. Одни только дёргались во сне, видать, крепко спали и ничего не понимали, другие вскакивали  как при пожаре. Иван на всякий случай успевал убегать подальше, иначе могло достаться ему от напуганных и заведённых, недовольных пацанов. Тем не менее всё это выглядело смешно и даже забавно, когда тебя самого не касалось. Эта «братва» жила с Иваном в отдельном спальном отсеке и   вытворяла, что хотела, в том числе часто устраивала «тёмную» ночным «мочунам» или проворовавшимся. Набрасывали на голову одеяло, и колошматили такого, кто чем и всей гурьбой. В общем, воспитывали других как могли. Избивали таких «деятелей» здорово. Особенно доставалось этим «энуретикам». На протяжении всего долгого пути, со второго этажа до туалета во дворе,  такого «виновного» избивали человек десять, несмотря на его крики и мольбу о прощении, и о том, что подобное больше никогда не повторится. Но таким уже не верили. Я в таких экзекуциях участия не принимал, но и помешать не мог, смотрел только со стороны, так как лично  от меня ничего  не зависело. И странное дело, это не помогало, как не помогали консервативные методы воспитания в виде убеждения, предупреждение перед сном как нужно себя вести, принудительное его пробуждение через каждый час. Когда одного из них старшие пацаны при мне пытались будить с тем, чтобы он «кое- куда» сходил, пока не поздно, тот даже делал такой невинный вид, что напрасно мол, разбудили, и ему совсем никуда «не хочется», зря «только сон перебили». Но не проходило  и десяти минут его сна, как он тут же «поплыл». Ну как не наказать такого обманщика, негодяя и лентяя. Приходилось идти на крайние меры воспитания. Заставляли даже такого пить собственную мочу. Может, так поможет. И приходилось ему пить от страха быть сильно побитым. Ничего страшного. Это, конечно, не газировка с двойным сиропом у дяди Гриши, но какой-то условный  рефлекс  появится у такого лентяя. Говорят, в войну солдатам приходилось пить свою мочу,  чтоб от жажды не умереть. А ещё в народе говорят, есть такой метод лечения уринотерапия. Какой кошмар, и какой идиот это предложил!  Этим дело не ограничивалось. Иван, Серый или Витька  Покров могли принести кошку с улицы, привязать к хвосту консервную банку и отпустить во двор на все четыре стороны. Зрелище, конечно, не для слабонервных, особенно если вместо консервной банки скипидаром смазать под хвостом. Скорость перемещения кошки увеличивалась в десятки раз, и не было таких препятствий на её пути, которых она не преодолевала. По- разному  мы относились к змеям. Ужей с желтыми ушками носили за пазухой, гадюк сжигали на костре. Выносили её на лобное место для общего обозрения, покрывали её развёрнутой газетой и поджигали со всех углов. Змея терялась в закрытом пространстве, была полностью дезориентирована и не знала, как спастись. Мы стояли вокруг, пока жареным не запахнет. Змею было жалко. В чем вина её?  Однако повлиять на пацанов старше меня я не мог. Всё решало большинство и лихачи.
  В это время я уже учился в третьем классе. К десяти годам не успел заметить, как из блондина превратился в шатена. Что могло так повлиять на цвет волос, до сих пор непонятно. Может это всего лишь шутка  Ивана Дьяченко за ночь перекрасить меня или это гены?  А может, какие небесные силы повлияли? Этим летом, а может даже весной, во второй половине дня должно будет произойти редкое природное небесное явление,  так называемое солнечное затмение. Об этом все знали заранее. Нас предупредили, что наблюдать за таким редким небесным явлением нужно обязательно через тёмные очки, иначе можно будет ослепнуть. А где их взять? Посмотреть- то хотелось. На городской свалке находили подходящие кусочки стекла, коптили его на горящей резине, и чем ни тёмные очки. К предполагаемому времени,  все почему-то «высыпали» не во двор, где в общем-то попросторнее и безопасней, а на проезжую часть улицы перед детдомом. У каждого  в руке  по тёмному копчёному стеклу. Ждали недолго. Начиналось самое удивительное природное зрелище, которое случается  раз в несколько лет. Среди бела дня стало быстро темнеть, появилось странное  ощущение неуверенности и некой тревоги, потеря чувства реальности, будто из–под ног  что-то уходит. Это происходит с людьми, а что же происходит с животными? А их давно уже нигде не видно, все попрятались, как и наша Белка. Они, наверно, действительно почувствовали конец Света. Потом наступила почти полная темнота, а на небе что-то неописуемое, дивная красота. Лепота и только. На тёмно- синем фоне появилась блестящая, будто из белого золота, лучезарная корона. Она сохранялась  некоторое время, а затем четкие контуры постепенно размывались и появились  первые проблески Солнца. Его с каждой минутой становилось  всё больше и больше. Темнота рассеялась словно туман. Мы смотрели на  небо, не отрывая затемнённых  стекляшек от глаз. Чем не Божье представление?!
По возобновившимся репетициям духового оркестра, можно было с уверенностью говорить о приближении октябрьских праздников. Вся художественная самодеятельность  приводилась в творческое движение. Матросский танец «яблочко» негласно соревновался по популярности с украинской сюитой и гопаком. Мы с Василием всё ещё были заняты и у «матроса», и у «старой девы» Силовне, которые постоянно соперничали между собой. Она была маленького роста, уже с сединой, очень подвижной и шустрой, с хитрецой и прищуром в глазах, и  непременно с папиросой во рту. Эта наивная простота помогала ей находить общий язык с детворой и быть как бы «своей» среди них.  Силовна могла в душу влезть каждому ребёнку, но могла и подзатыльника кому-то врезать. Она понимала, что нужно им, и этим подкупала. И я не  раз попадался на её удочку. Когда мне танцевать у неё наскучило, она тут же уговорила меня играть на баяне в составе   струнного квартета, аккомпанировавшему  народные танцы.   Ребята, проводя последние репетиции перед концертами, любили одеваться в красные шаровары, в вышитые рубашки на выпуск, повязанные широким синим поясом, а в придачу ещё и  красные лёгкие дерматиновые сапожки. Девчата наряжались в расшитые в национальный орнамент блузки и юбки и такие же сапожки, как в спектакле «Наталка   Полтавка». Чем не парубки да невесты. Эта роль устраивала всех, только б хорошо танцевали. И мы выкладывались на полную катушку. Наши концерты пользовались большим успехом и трогали  публику до слёз. Открывал концерт всегда наш хорошист Миша Медведев любимым стихотворением К. Симонова.
«Был трудный бой. Всё нынче как спросонку.
И только не могу себе простить.
Из тысяч лиц узнал бы я мальчонку,
Но как зовут, забыл его спросить».
Рая Кузьмина, блондинка небольшого роста с голубыми глазами, под аккомпанемент баяниста  «матроса» лихо танцевала  польку «Бабочка». Под занавес как всегда ребята залихватски отплясывали матросский танец «Яблочко». И, конечно, никого не оставляло равнодушным, когда, как бы на воображаемую палубу корабля, которую изображали  сами матросики, вдруг непонятно откуда выпрыгивает матрос-кок с половником, задвинутым за пояс поварской белой куртки, будто второпях только- что покинув камбуз, и выдаёт  такие  танцевальные кренделя, что пожилые  люди в зале не могли  спокойно  усидеть на своих местах, так и  просились в пляс, на месте притоптывая  ногами. Матроса–кока танцевал  самый маленький хлопец в детдоме Вася Губкин. Капитаном  на корабле уже в течение нескольких лет был непременно  Саша Зюзин, высокий, крепкий, темноволосый, чернобровый, солидный, слегка полноватый, и просто симпатичный паренёк. В настоящей мичманской   фуражке самого  «матроса» для наших девчонок  он был просто неотразим. Наши концерты  проходили всегда на «ура». Пожилые люди, особенно «бабули», во время  концертов  то и дело утирали слёзы. Им не верилось, что эти мальчишки  на сцене, маленькие «артисты», являются воспитанниками детского дома, ничего хорошего в жизни не видевшие, и вдруг такое...
Однако праздники  скоро заканчивались и наступали  суровые, скучные будни. Малыши после завтрака всегда ходили в школу  вместе  по три-пять человек. Школа  располагалась недалеко в центре города по улице писателя Бориса Горбатова. Те, кто постарше, посещали  другие более отдалённые  школы. Когда мы ещё  ходили в первый класс, а ходили всегда по проезжей части основной дороги по улице Артёма как самым коротким маршрутом, часто приходилось видеть группу  военнопленных немцев. Они хоть  были  одеты в старые советские гимнастёрки, чтоб не привлекать внимание прохожих, и без ремней, но узнаваемые. Говорили они на своём «фашистском». Их было много. Они  восстанавливали  дороги, обустраивали тротуары, разбирали  развалины домов, оставленных после бомбёжек во время войны, каких в городе было немало. «И поделом  им, гадам. Сами разбомбили, теперь восстанавливайте. Впредь будут умными, как с нами воевать», -так мы все думали. Мы, конечно,  не могли спокойно  проходить мимо этих гадов с отвратительными наглыми рыжими рожами и всякий раз  показывали им вслед  в их сторону  свои маленькие кулачки. Кажется, их это только забавляло.
-Жаль, что этим фрицам в войну только  ноги перебили и челюсть сломали, -сказал я на полном серьёзе как взрослый. -Надо было им всё-таки башку свернуть.
-А кто бы тогда дороги у нас восстанавливал? Ты что ли?- спросил меня Петька Шевченко, осматривая меня с головы до ног, намекая на мой небольшой рост по сравнению со своим, и на разницу в комплекции.
-С дорогами мы как -нибудь и сами  разобрались бы, а вот с этими фашистами надо было покончить раз и навсегда. Почему Сталин «не дожал» их? Они ещё проявят себя, -добавил Славка Шулеп.
 Вряд  ли  эти подонки  понимали, что перед ними были детдомовские дети, и что по их вине  многие из нас лишились родителей и стали сиротами. Для нас они были не просто немцы, а самые что ни на есть фашисты, хотя и пленные, и не было им прощения. Строем  мы ходили не только на первомайские демонстрации, но и когда водили  два  раза в месяц в кинотеатр и раз в десять дней в баню. В кино чаще ходили  на «Котовского», «Александра Пархоменко» «Чапая», «Щорса», а также на детские фильмы «Тимур и его команда» и «Васёк Трубачёв и его товарищи». Баня находилась далеко от детдома, на хозяйственном дворе. На том дворе находилось единственное небольшое старое одноэтажное каменное здание, утеплённое штукатуркой и побелкой. Под ним в полуподвале размещалось так называемое банно-прачечное хозяйство. Правда, от  бани разве что одно название осталось. Она  представляла собой пару ржавых  душевых установок и горячую воду от печи в маленькой сырой комнате. Мылись все в один день по воскресеньям; девочки до обеда, мальчишки после обеда. В другие дни баня работала как прачечная. Конечно, санитарное состояние бани не соответствовало никаким нормам. В ту, так называемую баню,  даже никогда не заглядывала наша медсестра. Да и что она могла сделать. Вызвать кого-то из СЭС? Так её бы саму уволили, а баня так и стояла. Стены и потолок давно потемнели от сырости и плесени, всегда холодный цементный пол, и всего лишь две деревянные грязные решётки под ногами под душем, как и пару оцинкованных тазиков на всех. Настоящего пара детвора никогда не видела. Когда мы приходили мыться, на небольшом  старом обшарканном коричневым столе  уже были разложены  по кучам полотенца, нижнее белье и разрезанные на маленькие кусочки хозяйственное мыло. Каждый кто  приходил пораньше выбирал себе бельё по своему размеру и по своему вкусу, опоздавшим выбирать  было нечего и довольствовались тем, что оставалось. Так что сегодня мне достались трусы от Петрова, майка от Иванова не моего размера, а в следующую помывку  получу бельё от какого –нибудь Сидорова или Козлова. И обменять не было возможности, и пожаловаться некому, так как во время помывки никого из сотрудников никогда не было. В общем, «придерживались» как могли санитарных норм  и «здорово» жили по принципу: «ничего личного, ничего своего». О какой-то гигиене и примитивной эстетике говорить не приходилось. Мне это совсем не нравилось, и я умудрялся  тут же  постирать  своё  нижнее бельё, несмотря на то, что подобные индивидуальные  «постирушки»  категорически запрещались. Однако  в этом  я ничего плохого не видел. Как-то не смотрится, когда пацаны  облачаются в бельё на два-три размера больше своего, да ещё  не раз штопаное и с заплатами, да к тому же чужое. «Удовольствие»  и дискомфорт от такого барахла на всю  последующую неделю гарантировано. Особенно это неприятно в летний период, когда мы в этой форме играли в футбол или отправлялись в пионерский лагерь. Не знаю кому как, а мне было очень неприятно и стыдно за себя, за других ребят, и даже за директора. Это и принуждало меня заниматься стиркой  своего белья. Зато оно своё,  по моему размеру,  эстетично и ни от кого не завишу. Мне же всё это носить на себе, а не директору. В самом помещении  над баней размещались мастерские; швейная, где просушивали, гладили и ремонтировали нижнее и постельное бельё, и столярная мастерская. Пацаны, особенно что постарше, когда приходили в баню, сначала заходили  в столярку. Их привлекал запах леса, опилок, лака и, конечно, инструменты с трудными названиями. Я тоже частенько захаживал к столярку. В мастерской трудился уже немолодой, но крепкий, плотного телосложения, с вышедшим за пределы нормы животом, и крепкими деревенскими руками, мужичок. Внешне, с его короткими усами, мне он почему-то напоминал  деревенского «куркуля» или приказчика у помещика. Дядя Володя  всегда  был рад появлению ребят и по возможности кто того хотел приучал к плотницкому делу. Он  был прижимист от рождения, не курил и на работе не выпивал. Может поэтому и не был женат в свои за пятьдесят лет из-за неуживчивости и трудности характера. В самом детдоме  он чинил сломанную мебель, вставлял стёкла  в окна, подгонял покосившуюся дверь, и многое другое, а у себя в мастерской  делал различные заготовки к мебели. Иногда дядя Володя в  свободное  от работы время в мастерской появлялся в детдоме  во время  дежурств Валентины  Павловны не как плотник, а как ухажер. Это замечали даже мы, хотя взрослые думали иначе. Уж больно был он к ней неравнодушен. У той была взрослая дочь уже со своей маленькой дочерью, которая иногда  приходила к ней на работу, но мужа давно не было. По всей вероятности погиб в войну. А дядя Володя, несмотря на  свой пожилой возраст, был холостяком со стажем. Вот и «клеился» к ней при каждом удобном случае.
 Совсем рядом со столяркой во всю ширину хоздвора  у самого забора с соседом попом стояли подсобные  помещения, среди которых стояла маленькая конюшня с единственной лошадью. К ней мы тоже частенько  заглядывали и давали с ладони хлеб, и подносили сено. Управляла лошадью тётка Прасковья, одинокая  деревенская рыжая баба  лет за  сорок  с большой бородавкой  на почти круглом, красном, припухшем от частых пьянок, лице. Пропадала она на хозяйственном дворе днём и ночью. Похоже,  тётка Прасковья жила  при дворе. Она явно не скучала в одиночестве. Сторожем на хозяйственном дворе был «мужичок с ноготок» дядя Лёха, который никогда не «просыхал», как и она. Днём он подрабатывал где-то на улице сапожником, а к вечеру в бесчувственном состоянии добирался до калитки ворот двора и тут же  отключался до утра.  Хорошо  если заботливая  и хозяйственная  Прасковья  втащит его во двор, а то и в сарай, что рядом с конюшней, если, конечно, силы позволят. Если и  говорят «напился, как сапожник», так это как раз тот случай, и относился к нашему сторожу. Так и сторожил. Он был тихим, спокойным и безвредным мужиком. Как дети  мы его,  конечно, жалели. Он выглядел  значительно  старше своих пятидесяти лет и очень болезненно. Мы же тогда не знали, что существуют хронические алкоголики, и они, в общем-то, по большому счету несчастные люди...  А кто их тогда лечил? Так и умирали от водки и горя.
 Самым заманчивым и злачным местом на подсобном дворе  был, конечно,  погреб, который находился  рядом с баней. Когда приходила хозяйка погреба тётя Тоня, мы старались навязаться  ей в помощники, чтобы оказаться в самом погребе.
-Тётя Тоня, вам помощники не нужны? -спрашивали мы её, как только она открывала амбарный замок погреба.

-Нет, не нужны, - отвечала она, прекрасно понимая, чего нам хочется на самом деле.
-Может, картошку перебрать или морковь? -не отступали мы.
-Знаю, чего хотите и что вам надо. Ладно, черти полосатые. Что с вами делать. Пошли. Может и в самом деле немного поможете, -соглашалась пожилая тётя Тоня, у которой тоже был совсем уже взрослый сын и в это время служил в армии.
Там в заветных кадушках хранилось всякое соленье;  капуста квашеная, огурцы засолённые,  зелёные помидоры, и даже  моченые арбузы. Конечно,  прихватить с собой такой вкуснятины не получалось, хозяйка  не разрешала. Но  пока  мы там крутились рядом с бочками, и у нас  при виде всего текли самопроизвольно слюнки, перепробовать  удавалось всего понемногу. Нам казалась жизнь лафа, и счастливее нас никого нет на всём белом свете. С тех пор не могу забыть  неповторимый  специфический вкус зелёных солёных помидоров и мочёного кавуна. В общем, на хозяйственном дворе все трудились как пчелки. Да и нас иногда по воскресеньям приводили группами перебирать картошку. Не зря ела хлеб и наша  рыжая кобыла. Она была незаменимой в хозяйстве детдома. По утрам она привозила нам  свежие буханки хлеба в специально приспособленной будке на телеге. После обеда она увозила на хоздвор пищевые отходы, подвозила различные стройматериалы во время ремонта детдома, а также доставляла себе сено, заготовленное  неуёмной  труженицей тёткой Прасковьей. Помню как приходил к нам цыган со своей лошадью и предлагал обменять на нашу детдомовскую. Но цыгане без обмана ничего не делают, об этом все знали, даже дети. Накануне он чем-то накормил свою старую и больную лошадку так, что она выглядела здоровой и упитанной. Прасковья, недаром что родом из  деревни, зная толк в лошадях, прогнала  того цыгана вместе со старой и «надутой» лошадью. Цыгане умели «надувать» не только лошадей при продаже, но и покупателя.
Шло время и довольно быстро. Я уже в четвёртом классе. Моё место «первоклашки» заняла новая «малышня». Ребят, окончивших пять классов школы, мы считали уже старшеклассниками. Так что взрослели мы быстро. Именно в таком возрасте каждый год человек по десять  пацанов отправляли в ремесленное училище в Краматорск, что не так далеко от Артёмовска, если добираться поездом с Южного вокзала. Здорово повезло  в этом плане  только одному  Сашке Некрасову. Он ничем не отличался от других, был скромным, тихим и спокойным блондином с веснушками. А ещё говорят рыжим не везёт... А в жизни только им и везёт.  Его после четвёртого класса по разнарядке военкомата направили в суворовское училище. Все мальчишки  по-доброму завидовали ему. Он был не лучше и не хуже  всех нас, но определённо везучим и счастливее. Жаль, что по разнарядке было выделено только одно место. Побольше  бы «нашего брата» в эти училища направляли. Эти училища появились в 1943 году по распоряжению И. Сталина,  и в основном для детей сирот. Вот и отбирали туда  из детских домов кому повезёт. Суворовских училищ было всего полтора десятка на всю страну, а детских домов десятки тысяч. Из таких как Сашка, чьи отцы, будучи военными, погибли на войне за Отечество наше, могли  выйти   настоящие  офицеры и патриоты Родины. Мы очень ждали, что когда-нибудь он приедет на каникулы и непременно в суворовской форме. Так нам нравилась  эта форма. Однако Сашка  ни разу так и не приехал. Конечно, мы понимали, училище не детдом не сорвёшься, там свои порядки и воинская дисциплина, но адресок  прислать на детдом, мог и догадаться. Мы бы уж точно к нему  нагрянули всей оравой. До чего же у них красивая форма! В то время в суворовские и нахимовские училища  преимущественно брали ребят из детских домов и, конечно, лучших. К сожалению, за всё время существования нашего детдома, это был первый и последний такой случай. А жаль, мы бы все туда сбежали. Сколько же подобных детских домов было  по нашей необъятной стране, если в каждом городе  их было  по несколько,  и из них,  как по лотерее, брали  только по одному кандидату в эти военные школы. Эпидемия беспризорников тяжелое последствие любой войны. Их были миллионы по всей стране. Для послевоенной  страны это была огромная проблема. Борьба с беспризорностью стала для государства  архиважной  и первоочередной задачей наравне  борьбой с голодом и разрухой. Конечно, многим беспризорникам  приюты и детдома  не нравились, в них не было свободы, и они убегали, предпочитали колесить в «товарняках», скитаться по вокзалам, жить в полуразрушенных подвалах. Убегали часто и из нашего детдома, когда по одному, чаще по двое, но  через две-три недели возвращались в сопровождении людей в форме. Пацаны постарше проводили с такими  агитационную беседу, воспитатели  часто читали нам «Педагогическую поэму» А. Макаренко, а фильм «Путёвка в жизнь» про Мустафу и Жигана смотрели по нескольку раз в году. Нас специально водили на этот фильм каждый год. Это был самый любимый для нас фильм. «Мустафа дорогу строил, а Жиган по ней ходил»,- главное, что мы поняли из этого фильма. Этот фильм примеряли как бы на себя. Мустафа вызывал уважение и понимание, хоть был всегда  оборванцем, смешным и неаккуратным,  зато честный и свой в доску, а рыжий и подлый Жиган- отвращение и презрение, так как сам ничего не делал хорошего, а жить любил за счет других как паразит. Среди нас тоже были свои Мустафы и Жиганы. Шулеп внешне больше напоминал Мустафу, а Колька Серый- противного рыжего Жигана. А песни; «И зачем я на свет появился. Ах зачем меня мать родила?», «И никто не узнает, где могилка моя» были любимыми  не только для детдомовцев, но и для всех беспризорников, равно как и для всего воровского сообщества. Безусловно, беспризорники и немалая часть детдомовцев пополняли воровской мир. Это так. Возможно поэтому в школах, где учились дети из детских домов, часто происходили драки и случаи воровства, хотя зачастую трудно было сказать, кто в каждом конкретном случае был на самом деле виновен. Однако, во всём проще  было обвинить детдомовцев. Кто же их станет защищать? Помню, когда учился в четвёртом классе, такие конфликты с драками случались нередко. На тот период лидером детдомовских пацанов был один из старших братьев Марущенко Григорий. Его брата Сергея  я знал давно, может с первого класса. Откуда так внезапно у нас появился  Гришка, понять не мог. Совсем  не помню. Но что появился он гораздо позднее своего младшего брата это факт. Наверно раньше он был в другом детском доме и в другом городе. Тогда так практиковалось повсюду, непонятно по каким соображениям разлучать родственников с малых лет. Братья были очень разными и, практически,  между собой не общались. Сергей ни с кем не дружил, да и с ним никто не водился. Был вредный и неуживчив, но любил играть только в футбол, несмотря на то, что у него на правой стопе вместо пяти пальцев было четыре. С этим он так родился. Гришка совсем другое дело. Если Бог Сергею чего-то недодал, то Гришку явно не обидел. Он был очень сильный от природы, не обижен ростом, крепкий как медведь, широкоскулый, с приятной улыбкой и добрыми честными карими глазами. В то время  не было такого эталона, с которым можно было сравнить подобных мужиков, разве что Иван Поддубный. Муромского богатыря Илью Муромца не очень себе представляли, а  эпоха Шварцнегера  появилась гораздо позднее. Так вот они,  Гришка и Арнольд,  чем-то были похожи внешне. Конечно, тогда  не знали что такое культуризм и накачкой мышц специально никто не занимался, но у Гришки  была заложена природная деревенская сила подобная  как у Ильи  Муромца, просидевшего тридцать лет на печи в селе Карачарово поблизости города Мурома. Гришка был из тех, о ком говорят, что сделанный топором. Одним словом, он был местный, доморощенный «богатырь». При всём при этом  Марущенко старший  отличался большой скромностью в быту в отличие и не в пример  своему брату Серёге. Люди одарённые необычной силой, как правило, скромные и неприхотливые, а стало быть порядочные. Взять того же неприхотливого донельзя простого и скромного русского борца- силача Ивана Поддубного или  журналиста по профессии и штангиста по призванию Юрия Власова. Для всех нас- пацанов  Гришка был  в авторитете, и как за «старшего» брата. С ним можно было ходить в город куда угодно. Когда драки с «домашними» в школе  участились и дело докатилось до директора школы, наш «матрос» Александр Григорьевич  вместе с Гришкой  отправился  в школу разобраться в чем там дело. В тот момент я оказался рядом с Гришкой в раздевалке внизу в полуподвальном помещении. Там состоялась «дружеская» встреча «матроса» с главарём школьной шпаны. Это был   старшеклассник Игорь, спортсмен  по вольной борьбе, известный не только в школе, но и в городе. Неплохой   в общем-то парень, блондин с голубыми глазами, красивыми чертами лица, с душой нараспашку.  Втроём они  долго   серьёзно разговаривали у раздевалки. Гришка произвёл на спортсмена-борца  сильное впечатление как на потенциального  соперника, и тот счел лучше с ним не связываться, дороже выйдет для него самого. О чем они беседовали, я не слышал. Со стороны  мне это напомнило картину из детства в Дружковке, когда Трезор неожиданно  встретился со здоровенной цыганской собакой из табора и прятался с прижатым хвостом за спины детей. С той поры  все неприятности в этой школе, где учились детдомовские первоклашки, прекратились, во всяком случае  не имели  такого массового характера. В самом детдоме  серьёзных драк  не было, а какие были, то редко.
В свободное от занятий время и по воскресеньям каждый находил для себя занятие по интересу. Девчонки вышивали цветочки «крестиком» на салфетках, ребята постарше как Шаповал, Колосов, Гришка и Фаля играли в шашки или в шахматы на щелбаны или на компот. Пацаны поменьше  тоже играли в шашки, но только в «Чапая», кто кого раньше с доски выбьет щелчком  своей белой фишкой по черной фишке противника, да так, чтобы та оказалась за пределами шашечного поля. Многие пацаны при помощи челнока сплетали сетки для головы, чтобы прическу сохранять после сна, другие выпиливали лобзиком. Не забывали к вечеру во дворе поиграть в прятки, а перед самым сном в спальне попрыгать, играя в чехарду.  Поскольку в шахматы мне редко когда удавалось выиграть, то игра  в шашки в  «Чапая» мне нравилась больше. Я играл во все игры, связанные с мячом, вязал сетки, пилил лобзиком, осваивал технику владения ножом. Часто приходилось наблюдать, как по воскресеньям во дворе пацаны из старшей группы запускали «ракеты». Этим занимались два-три человека; Пентегов, Шаповал, Медведев Сначала они  заготавливали горючую смесь, компонентами которой были сера с фосфором от спичек, карбид и что-то ещё. Всё помещалось в фольгу, которой придавали форму сигары, и «ракета» готова. Когда её поджигали с одной стороны, она с шумом и дымом, и с  большой скоростью взлетала на метр в хаотичном порядке и могла попасть кому-то в голову, поэтому все, которые наблюдали за этим зрелищем, прятались подальше. Такая «забава» появилась у нас после просмотра  фильма «Карнавальная ночь», где ещё молодой  Юрий Никулин представлял комиссии свой праздничный номер «фейерверк», зажигая такие же взрывные сигары, после чего вся комиссия оказывалась под столом в неприглядном виде.   Однако  самой распространённой игрой  и забавой для всех без исключения мальчишек было совсем другое. Помимо игр на деньги, таких как игра в «пристенку» или «замерялку»,  в «чику» или деньги на кон, все были помешаны  в игру в «пушок» или в «биту». Это игра для ног. Каждый эту биту изготавливал сам по своему вкусу и желанию. Для этого нужен был кусочек свинца в качестве груза  и маленький лоскуток шкурки с собачьей шерстью. Свинец приводили  в порядок, придавали  форму пуговицы с двумя маленькими отверстиями, прошивали  тонкой медной проволокой через свинец и лоскуток, и всё готово. Чем шерсть пушистая  и длинней, тем лучше, да и смотрится красиво во время полёта. Всё это можно было найти  на городской свалке, где  мы часто проводили время, будучи в самоволке. Игра заключалась в том, чтобы как  можно больше сделать ударов «битой» внутренней стороной  стопы любой  ноги, пока бита не упадёт на землю. Перекидывать «пушок» можно со своей ноги на ногу партнёра, если играть в паре против кого-то. А если это делаешь не только внутренней стороной стопы, а и носком, то это уже высший класс игры. Со стороны смотрится  красиво, может, лучше даже, чем игра в пинг-понг. Обычно  кто играл в эту игру, тот неплохо  владел мячом и хорошо играл в футбол. Выигрывал тот, кто мог больше сделать таких ударов, не уронив  «биту». А рекордсменом считался тот,  кто таких ударов  сделает больше сотни. Кроме того,  многие занимались в  авиамодельном кружке, а некоторые,  в том числе и я, сами собирали примитивное радио из ничего. На той же свалке  находили магнит, медную проволоку подходящего диаметра, катушку. Наматывали  проволоку на катушку, вставляли магнит, из плотной бумаги сворачивали небольшой рупор, и всё подсоединяли в сеть. Получалось простое, примитивное, самодельное радио. Настоящее радио  висело только в красном уголке на первом этаже, а так хотелось иногда  послушать концерт по заявкам, хорошую музыку или знакомую песню, лёжа в постели наедине. Радиолиния  как раз проходила за моим окном спальни, я ведь спал у самого окна и подключиться к линии не представляло трудностей. Звук,  правда, получался не очень четкий, с хрипотцой и с каким-то посторонним треском и не регулировался, но это не так было важно. Важно, что сделал это «чудо» своими руками, и можно было музыку слушать в любое время, лёжа в кровати. Этот так здорово! Вот таким образом сбывалась ещё одна наша мечта.
 А между тем на дворе уже вступала в свои права ранняя весна. С первыми лучами солнца и весенним теплом жизнь в детдоме преображалась. Это чувствовалось по настроению детворы. У палисадника напротив парадного подъезда собирались девчата и разрисовывали мелком цветочки, всякие фигурки и, конечно, клетки для игры в классики. В солнечную тёплую погоду  излюбленным местом для посиделок, особенно для девчат, были две ступеньки у парадного подъезда. Там за чтением книжки или вышиванием можно было узнать все новости как детдомовские, так и городские. Такие посиделки продолжались до самого отбоя, пока у девчонок не заканчивались семечки, которые только прибавляли хлопот дежурному по двору.
 Шестое марта,  1953 год.  Особый день в истории не только нашей великой страны. В тот день на час раньше обычного, сразу после шести утра, мы проснулись от громкого, взволнованного  крика молодой помощницы воспитателя, которая как «помешанная»  всё время повторяла, обходя  все спальни; «Ребята, подъём, просыпайтесь!.. Умер  Сталин, умер Сталин!»... На глазах  у неё были неподдельные слёзы. Мы соскочили с кроватей, ещё не очень  понимая и не веря, побежали вниз на первый этаж в чем спали к единственному радио. Туда  уже сбежалось человек десять. Со звуком было что-то не очень. Кто-то поднялся на стул, дотянулся до радио и сделал звук погромче. Говорил диктор Юрий Левитан. Его голос мы хорошо знали, его ни с кем не спутаешь. Во время войны его сводки «совинформбюро»  никого не оставляли равнодушным, и особенно  немцев. На фашистов он наводил панический страх. Говорил он и вчера и позавчера. Вся страна с замиранием  и тревогой слушала бюллетень о состоянии здоровья товарища И. Сталина. Нам сообщали о температуре, о пульсе и давлении, о степени нарушения сознания и дыхания. Ни у кого не вызывало сомнения, что здоровье товарища Сталина  пойдёт на поправку. Есть же в стране  самые лучшие  доктора и академики, и все они сейчас рядом с ним. Так мы считали и в это верили. Все ждали и надеялись, и молили бога. Но чуда не произошло. Пятого марта поздно вечером, не приходя в сознание, Сталин умер. Шестого утром Ю. Левитан с большим  прискорбием сообщил, что И. Сталина  не стало. Настроение у всех было подавлено, многие плакали навзрыд, доводя себя до истерики. Глядя на остальных, мне  тоже хотелось заплакать, но не получалось, хотя глаза были на мокром месте. Все понимали, что лишились  самого дорогого, что было в нашем детском сознании. Мы навсегда  потеряли нашего отца. Он же был  Отцом всех народов, и прежде всего  детей. Мы жили с этим с пелёнок. Его портрет висел здесь же в красном уголке, где он изображен во весь рост. Мы инстинктивно повернулись в его сторону  и молча  стояли несколько минут. Этому нас никто не учил. Всё происходило  естественным образом. Потом все оставили красный уголок и  разошлись по спальням. Надо было заправить  свои постели, умыться, позавтракать и отправиться в школу. К этому времени стали приходить на работу воспитатели с печальной новостью. Занятия никто не отменял. Во дворе школы творилось что-то невероятное. По радио на всю школу громко звучала траурная музыка. Во дворе собралась вся школа, такое бывало только первого сентября. Проходил траурный митинг. Перед молчаливыми и подавленными горем собравшимися, заполнившими весь школьный двор у входа  в  школу,  выступил с дрожащим тихим  голосом директор школы  Иван Данилович. Он как всегда был в своём  сером  кителе. Затем слово брали заплаканные учителя. Все едва сдерживали слёзы. После митинга все в организованном порядке разошлись по своим классам. На лестничной площадке  между первым и вторым этажами, на специально убранной подставке, стоял огромный  портрет Иосифа Сталина, обрамлённый в черную траурную ленту. Портрет весь утопал в цветах. У всех было одно чувство, чувство большой невосполнимой утраты и скорби. Потеряли вождя, отца всех народов. Учителя были просто в шоке. Отражалось это, конечно, и на детях, и на детдомовских в том числе. Разве  могли мы, дети войны знать, что наши отцы погибали не только  в войне, защищая Родину, но и в сталинских лагерях НКВД, кто за украденную горсть зерна, кто за вывезенную картошку с колхозного поля, чтобы спасти свою семью от голода, а чаще по доносу за клевету на социалистический строй, как враги народа. Но в лагерях были миллионы из числа колхозников и интеллигенции. Это и был народ. Как же этот народ мог быть врагом самому себе? Тогда, в условиях абсолютной диктатуры и культа личности, даже взрослые панически боялись взболтнуть лишнего. Люди не могли спать спокойно в ожидании приезда среди ночи  за ними «черного воронка» из НКВД. Разве могли знать об этом дети? Учились мы в тот день или нет, не помню. Скорее всего, что нет. Отправили всех нас по домам. Хоть были мы ещё малышами и ничего в жизни взрослых не понимали, но о том, как разоблачили и арестовали врага народа Л. Берию почти сразу после смерти И. Сталина тоже слышали, но удивлялись тому, почему такой злейший враг советской власти, шпион, предатель Родины, не был разоблачен и не арестован при жизни  самого И. Сталина?  Тогда взрослые  только об этом и говорили. Во всём, оказывается, виновен  шпион, деспот и палач Лаврентий Берия, а Иосиф Сталин не ведал, что  творилось в стране и у себя под носом в окружении Н. Ежова, Л. Берия,  и других врагов народа, близких к окружению Кремля. Какая чушь! Когда  взрослые и многие дети оплакивали кончину Отца всех народов в буквальном смысле, не притворяясь и искренне считая, что наступил конец Света, я действительно  не мог выдавить из себя и слезинку. Может, это было потрясением или простое неверие тому, что это произошло на самом деле. Меня с пелёнок, может с тем же рыбьим жиром, который давали мне перед сном вопреки моему желанию, прививали мысль, что Сталин  вечно живой, ведь он  отец всех времён и народов. Что станет с великим народом, если вдруг  не станет его? У нас не было своих родителей, да мы никогда  и не думали  о них. У нас был один отец на всех. Это Сталин. Он не мог умереть, он же вечный, как и вечна наша Земля. Первое время  мне даже снились сны, будто дедушка  Сталин  вовсе не умер, как об этом говорили все вокруг. «Как же он мог умереть,- снилось мне,- если с некоторых пор он работает у нас в детдоме  ночным сторожем. Об этом никто не знал кроме нас, потому что он у нас  живёт и никуда не выходит. Мы часто по вечерам  приходим  в его «дежурку». Он  по-стариковски на правах радушного хозяина угощает нас горячим чаем с вишнёвым вареньем, интересуется нашими школьными делами и сам рассказывает всякие смешные истории из своего грузинского детства и когда учился в духовной семинарии. На нём всё тот же китель и полувоенная  фуражка. О своей работе в Кремле он никогда не вспоминал». Сны были настолько  осязаемы и правдоподобны, что наутро всё это казалось правдой и не вызывало никаких сомнений. Однако сразу после смерти вождя Сталина все его портреты на улицах и в кабинетах исчезли как по команде. В нашей небольшой библиотеке было немало книг Сталина с его так называемыми «избранными сочинениями». Все они были изъяты и пошли на растопку печи. Хоть для этого сгодились. В других случаях такие книги можно было найти на городских свалках. А совсем недавно, при его жизни, за негативное отношение к такой книге могли и отправить на лесоповал в лучшем случае. Это потом, спустя  много лет, мы понимали, какая велась  жестокая борьба за власть в государстве. С приходом  к руководству страны, ближайшего соратника И.Сталина, Никиты Хрущёва положение  в стране  более или менее  стабилизировалось. Наступила  так называемая политическая оттепель. Раньше могли посадить за ложный донос или  за анекдот про Сталина, теперь анекдоты про Никиту Хрущева можно было слышать и на улице, и в общественном транспорте. Такое складывалось впечатление, что они и самому Никите нравились. «Пусть народ говорит что хочет, главное, чтоб он трудился и не бунтовал»,-так думали наверху. Жизнь продолжалась. В стране появились ростки демократии, начались амнистии и реформы. После войны прошло восемь лет, а последствия её встречались на каждом шагу в виде разрушенных  школ, жилых домов и пустырей с развалинами, где мы часто пропадали. В городе нередко ещё можно было встретить безногих калек, передвигающихся на какой-то низкой деревянной  платформе на подшипниках и отталкивающихся руками при помощи полукруглых деревяшек, и просящих милостыню на каком-то углу в центре города. В общественных местах встречались контуженные мужики с психическими отклонениями, которые мысленно ещё «воевали», «шли» в атаку и «брали» Прагу и Берлин. Чуть ли ни на каждом углу в центре города крутили свою незатейливую протяжную мелодию шарманщики, а где- то рядом стояли мастера-точильщики ножей со своими переносными станками с ножными педалями. Вокруг них всегда крутилась бездомная детвора. Я часто видел одного ненормального Ваньку Корноуха, жертву войны и безотцовщины. Его все в городе знали. Он часто стоял на перекрёстке в грязной форме солдата дореволюционной России не своего размера, выглядел неопрятным шутом, и  с какой-то палкой в руке  «регулировал» движение автотранспорта. На нём была фуражка не по размеру времён донских казаков, державшаяся на лопоухих ушах, и нижняя челюсть никогда не смыкалась с верхней, да ко всему ещё и губошлёп.  Смотреть на него было смешно и грустно, как говорится, «всё это было бы смешно, кабы не было так грустно». Все «свои» местные только сочувственно к нему относились, кто и сто грамм нальёт и поднесёт. Иногородние шофера, въезжая впервые в город, сначала терялись, подъезжая к этому перекрёстку, а потом  только понимали, что перед ними шут гороховый, пугая его сигналами, чтобы не придавить, и приговаривали; «вот идиот, вот шут гороховый».
 Через несколько месяцев после смерти И. Сталина в школе состоялась встреча школьников с сыном  известного  большевика-революционера, соратника В. Ленина,  Артёма-Сергеева. Благодаря  этому политическому деятелю и революционеру, город и получил название  Артёмовск по-старому Бахмут. Сын Артёма, Артём-младший, уже  тогда  был молодым  военным полковником. На встречу с ним нас из классов вывели в просторный коридор. Нашему классу не очень повезло, нас привели позже остальных. Мы оказались далеко от него и директора. Артём-Сергеев младший говорил нам, как важно  хорошо учиться и что  Ленин завещал; « учиться, учиться и ещё раз учиться», и что мы, племя молодое-будущее  Великой Страны. В ответ старшая пионервожатая повязала ему на военный мундир с погонами полковника пионерский красный галстук. Представлял  молодого Артёма  директор школы Иван Данилович, который тоже напоминал полувоенного, поскольку всегда носил китель. Правда, китель у него был не военный, а железнодорожника серо-стального цвета. Он ведь был директором железнодорожной школы. В кителе железнодорожника ходили и другие учителя этой школы старшего поколения. Видимо,  в этой школе так было заведено, к тому же товарищ Сталин  любил носить такую форму. В пятом классе русский язык и литературу  у нас вёл старый учитель Пётр Степанович, и тоже всегда был в тёмном кителе. Ему, наверняка, было за семьдесят. Высокий, худой, буквально высохший, но всё ещё  бодро держался на ногах, желваки  на скулах выдавали его очень неспокойный характер и болезненность.  У него были начальные признаки  болезни Паркинсона, и «мешки» под глазами.  Помню, когда писали диктант, он, проходя мимо моего ряда и меня, сделал  какое-то замечание в мой адрес. Я никак не отреагировал  на замечание, и это привело его в бешенство. Он подошел к своему столу, по-стариковски  что-то пробормотал в мою сторону, и в порыве гнева  снял очки и бросил их перед собой на стол. А те упали не на раскрытый журнал, как он, видимо, предполагал, а мимо него, да с такой силой, что разбились об стол. Мне стало его очень жалко, как и его разбитые очки. Я представлял, как ему жалко стало, что очки разбились. И зачем  он в таком пожилом возрасте и в таком болезненном состоянии ещё работал? Сидел бы дома на пенсии. Разве мог  он, старый человек  в черном кителе, понять  пацана- детдомовца, который сидит за партой,  а думает, как они сегодня сыграют в футбол  на своём поле со сборной улицы, и как  ещё раз  сходить  в кино на «Котовского». Хоть я рос скромным ребёнком и даже не умел свистеть, не то что ругаться матом, но «тихоней» никогда не был. Мог и  сдачи иногда дать, если  пытались меня обидеть хотя бы словом. Поэтому нередко приходилось сходиться врукопашную с диковатым  и невоспитанным Шакиро- старшим и другими пацанами. В классе четвёртом один «домак» Алик, покрупнее меня наполовину, и сидевший за партой позади меня, во время урока так довёл меня однажды, что в перерыве я не сдержался и другим заострённым концом ученической ручки ударил его наотмашь по голове. И ничего,  он выдержал. И жаловаться не стал. С тех пор он ко мне больше не приставал. Тогда были парты, на которых были  специальные места для чернильницы и для деревянных круглых палочек с железным  наконечником и стальным пером. Другой конец такой деревянной ручки часто оказывался в зубах учеников, и поэтому конец был обгрызен и заострён. На следующий год он с нами уже не учился, так как поступил в суворовское училище. В этой части я ему немного позавидовал, хотя было непонятно, почему его, сыночка из благополучной семьи, определили в такое училище, если изначально они были предназначены для  детей сирот. Лучше бы взяли кого-то из детдомовцев.    После трагической гибели  на дрезине  большевика Артёма, его сын Артём  стал приёмным отцом И. Сталина и относился  к так называемым кремлёвским детям под патронажем  К. Ворошилова, к которым относились  братья Микояны, Василий Сталин. Конечно, никто  из наших не мог оказаться среди  таких избранных детей.
А между тем в стране  уже без Сталина что ни день, то новости и преобразования; то амнистии, то денежные реформы. На денежную реформу мы возлагали большие надежды, мы же не были «избранными» кремлёвскими детьми товарища Сталина, хоть и был он Отцом всех народов. Нам сказали, что монеты  достоинством одна и три копейки останутся без изменений, но увеличатся в стоимости в десять раз. Конечно, каждый мечтал на этом заработать, и поэтому все кинулись как можно больше накопить таких монет или скупая их, или обменивая. Мы наивно полагали, что чем дольше придержим такую денежку при себе, тем больше обогатимся. Тогда мы ещё не представляли, что Государство ничего  зря не делает и обмануть его невозможно.  Стакан газировки стоил одну копейку, то вдруг сразу десять. Вот тебе, батенька, и реформа. В детдоме тоже свои новости. В конце весны очередную группу  пацанов  отправили в ремесленное училище. Среди них Витька Покровский, Анатолий Пентегов, Иван Колосов, Санька Зюзин. Неплохие были ребята, такие разные и не похожие, но свои. Самым заметным балагуром из них был, конечно, Витька Покров. Внешне его физиономия напоминала поросёнка. Такие же маленькие круглые глаза на почти круглом белом лице с маленькими оттопыренными ушами, и таким же сплюснутым носом, как у поросёнка.  Он был в курсе  всех детдомовский  событий, так как совал свой  сплюснутый нос и  оттопыренные уши, куда не положено и во все дыры. Однажды, когда я собирался уже спать и повернулся от света и от всех к стенке, укрывшись одеялом с головой, он осторожно подкрался ко мне и несколько секунд прислушивался и принюхивался, чем я там занимался  под одеялом. Он был крайне удивлён, когда услышал, что я «мурлычу» какую-то мелодию. Так как у него с музыкальным  слухом было  неважно, ему всё это показалось очень странным. Дело в том, что накануне по телевизору показывали кинофильм «Свадьба с приданным», и одна мелодия из фильма мне здорово запомнилась. А слова были такие; «На крылечке твоём  каждый вечер  вдвоём, мы подолгу стоим и расстаться не можем на миг... До свиданья скажу...». К тому же пела эту удивительную песню ещё совсем молодая актриса Вера Васильева, которая мне нравилась с её ямками на пухлых раскрасневшихся щеках. В то время я уже ходил в музыкальную школу и была такая привычка  что-то про себя напевать. А уж когда  не спалось, а попробуй сразу уснуть, когда в комнате, таких как я, ещё десяток, то хорошей мелодией себя убаюкивал. В такие моменты ко мне иногда приходили совсем недетские мысли, что если я, когда и женюсь, то это будет раз и навсегда. Вот если б и девчонку такую встретить. Толя  Пентегов больше напоминал собаку породы бультерьер светло - рыжего окраса со свинячим  рылом и кривыми  короткими ногами. У него была такая устойчивая поза, что сдвинуть с места его было очень трудно. Бороться с ним, кто кого завалит на лопатки, никто даже не пытался. Ну, а когда он улыбался, его характерные редкие желтоватые и острые как у акулы зубы наводили на собеседника страх, если вцепится зубами, не оторвёшь. Иван Колосов был рослым, крепким, темноволосым парнем и выглядел переростком. Он один из пятерых пацанов в детдоме, которые уже брились и засматривались на девчат, причем не на своих детдомовских, а где-то на стороне. Все знали, что он ходил на свидания. Труднее всего было расставаться с  Сашкой Зюзиным, и особенно нашему «матросу». Где он теперь найдёт ему замену в роли капитана в матросском танце «Яблочко»? Заменить -то некем...   Первое время они регулярно приезжали на каникулы. Мы гордились ими и были очень рады их приезду. Мы даже теснились, но освобождали для них кровати и, конечно, подкармливали их. Нам нравилась  их форма; черная «форменка», не сравнить, конечно, с суворовской, но  как у моряков, ремень как у солдат, но самое главное, бляха из нержавейки с буквами «Р.У.» Мы с удовольствием примеряли ремни на себе, понимая, что  через год–два придёт наш черёд продолжить учебу в «рэу».  Все  пацаны  о другом   и не  представляли, хотя мечтали о другом, о «мореходке», о заморских далях. Это  был единственный путь для детдомовцев. Скоро у нас появился телевизор. До этого Александр Григорьевич, когда был ответственным дежурным воспитателем, нередко по вечерам, и только для своей старшей группы, крутил лично диафильмы через фильмоскоп. О телевизорах тогда не имели никакого представления. Тогда телевизор мало кто имел из «домашних». И мы не представляли, что это такое, и никак не могли поверить, что такой красивый отполированный ящик может что-то показывать. Несколько дней наш «матрос» настраивал то антенну на крыше, то сам телевизор. Наконец, в нашем присутствии  появились долгожданные  первые более или менее  четкие черно-белые изображения движущихся людей. Мы всё еще  не верили в такое чудо. Ну, в отношении радио там вроде всё  понятно, сами пытались делать. Но откуда  из полированного  ящика получается изображение живого, которое  ещё и двигается, никак непонятно. Некоторые  любопытные и сомневающиеся подходили к телевизору сзади, проверяли, нет  ли там какого-то  фокуса. По выходным и только  вечерами,  если  был фильм или  концерт, Александр Григорьевич включал его сам.  В это время собирались в красном уголке  почти все. Это был хороший повод лучше познакомиться  друг с другом и пообщаться, особенно парням с девчонками. Свет во время работы телевизора гасили. Выходило так, что со мной чаще сидела  партнёрша по дежурствам Рая Кузьмина.  В основном всё транслировали из Донецка. Все с нетерпением  ждали конца недели, чтобы оказаться у телевизора и как можно поближе. Однажды  на экране появилась даже дочь нашего директора Ивана Наумовича. Она  оказалась скрипачкой и играла в областной филармонии. Иван Наумович очень гордился, увидев  свою единственную дочь по телевизору, даже прослезился от счастья, а мы даже не знали, что у него  была взрослая дочь. К нам в детдом к своему отцу она никогда не приходила. Ответственного за телевизор  из ребят не было. Включал и выключал телевизор наш «матрос». Где-то в районе десяти вечера, что бы там по телевизору не показывали, Александр Григорьевич с долей морского юмора со словами «кина не будет-  «кинщик» заболел», его выключал и все безропотно расходились. В десять вечера был отбой.  Иногда по воскресеньям, когда все отправлялись в культпоход в кино, я специально оставался и включал телевизор в двенадцать дня, когда передавали только хорошую музыку и песни известных советских композиторов, но без изображения. Я пользовался лишь одной кнопкой, чтоб ни в коем случае не сломать телевизор и не разладить изображение.
 Нашего директора Ивана Наумовича побаивались и  старались не показываться ему на глаза. Как-то не было у него контакта с детворой.  Так получилось, что я был единственным хлопцем, побывавшим у него дома по его приглашению за всё время, и то получилось всё случайно. Я прогуливался один у палисадника  у цветочных клумб около парадной двери, а он собрался уходить домой. Тут мы и встретились. Вот он и попросил меня  проводить его немного. За разговорами  по пустякам так и дошли к его дому. Жил он очень скромно в одной небольшой комнате  большого  дома «железнодорожников» в самом центре города рядом с «топталовкой». Я даже не помню, чтоб он предложил мне чаю или конфет. Похоже, жил он холостяком, а дочь жила в Донецке.
 И всё в детдоме  было бы ничего, да случилось  ЧП. Под машину попал  Васька Хижняк  из средней группы. Смерть наступила мгновенно  под колёсами грузовика. И случилось это совсем рядом  с нашим забором, на проезжей части  у самого перекрёстка. Водитель грузовика с места происшествия, конечно, скрылся. Началось разбирательство с привлечением милиции. Водителя грузовика потом поймали и судили, но привлекли к административной ответственности и бухгалтера детдома Антонину Семёновну. Как выяснилось в ходе расследования, Васька  выполнял  её деликатное поручение. Он не первый раз  после обеда, не без помощи поварихи, относил   бухгалтеру  на дом  пару вёдер пищевых отходов. Там же он кормил её поросят. За эту работу она давала ему на мороженое. Похоронили парня  или нет, мы даже  не знали. Вряд ли. Так в морге и остался. Кому он нужен? Мы даже с ним не простились как подобает в таких случаях. Как тут не вспомнить нашу любимую  детдомовскую песенку: « И никто не узнает, где могилка моя».
 Летом в полном составе  впервые отправили нас в загородный пионерский лагерь, а в самом детдоме  приступили к ремонту основного корпуса. Обычно такой ремонт продолжался один месяц. Для нас особой разницы не было, где проводить лето. В лагере  разве что вместо наших воспитателей были не только другие воспитатели, но ещё и пионервожатые. Распределили нас вперемешку по всем отрядам, чтоб не создавать в будущем конфликтных ситуаций между остальными детьми. Домашним детям, мы их называли «домаками»,  нужно было ко всему привыкать; и спать в спальнях по десять человек, и в столовую ходить строем. Для нас это дело обычное. Многое нам и не нравилось. По утрам приходилось вставать по команде и выбегать на утреннюю гимнастику, а после завтрака  выстраиваться на пионерскую линейку. Это было так скучно. Хорошо, что иногда в лагерь приезжал кукольный театр. Показывали детские сказки, и нам  они нравились. Из всего, правда, запомнилось только одно. Те, кто близко  сидел  к театральной сцене, на себе  не раз за время спектакля ощущали струю слёз от плачущих героев сказки. Это всех забавляло и вызывало бурю эмоций и смех. Надо же так плакать! По вечерам в лагере чаще всего крутили кино, организовывали какие-то викторины, а для более взрослых пионеров устраивали танцы.  Иногда после тихого часа со своими пацанами мы убегали за территорию  лагеря и играли в «казаки-разбойники», или уходили ещё подальше в заросли за ежевикой, а то и попутно наведывались на колхозное поле за кукурузой по привычке. Когда мне надо было прятаться от преследования, я  уходил в лесные дебри и прятался там под огромными лопухами, сидя на земле, и надеялся, что хоть кто-нибудь появится рядом и обнаружит меня. Но так никто меня не находил из-за таких огромных лопухов, так как пацаны боялись даже близко к ним подходить, а вдруг на змею наткнутся. Однажды мы с пацанами отправились в сторону ставка, что от лагеря неподалёку, и набрели на камышовые заросли какого-то водоёма, где воды было ниже колена, а рыба в нём просто кишела. Наверно от жары водоём быстро обмельчал. Её надо было срочно спасать. Ещё дня три и она задохнётся от обезвоживания  и перегрева. Это был в основном карась, и довольно крупный. Его может специально разводили колхозники. Карась был такой огромный, что в руках  не удержать, да к тому же скользкий. А рыбы было так много, что сама в руки попадала и просила о помощи: «Спасите нас, ребята- тимуровцы. В долгу не останемся». Её можно было ловить ведром. Мы не знали, что с ней делать. На кой она нам. И мы принялись переносить её в майках к ближайшему более глубокому водоёму, как бы спасая её от верной гибели на мели. Многих рыб мы таким образом спасли. Остальным, тем, что остались, наверно, тоже полегчало. Чужой ребятне не из лагеря,  можно сказать, здорово повезло. Они набрали рыбы не только на уху, а и впрок. На обратном пути заскочили на кукурузное поле, там хоть всё ясно, что с этой кукурузой  делать.
 Без нас не обходилось ни одно спортивное мероприятие. В общем, скучать нам не приходилось, и было весело, если б не комары, которые беспокоили нас по вечерам. Самым серьёзным спортивным мероприятием  был, естественно, футбол. К нему готовились основательно. Ещё бы! Первенство лагеря. В день игры как бы случайно в лагере оказались почти совсем  взрослые парни, никак не напоминавшие пионеров, которых в городе знали, как заядлых дворовых футболистов и задиристых ребят. Они играли за сборную лагеря против команды детдомовцев. Нужно признать, что  сборная лагеря в таком составе становилась серьёзным противником для нас. Мы и раньше играли с этой командой  на нашем поле в детдоме, и тогда игры заканчивались  дракой. В этот раз они, наверно, очень хотели  с нами расквитаться за прошлый проигрыш, вот и нашли подходящий момент взять реванш любой ценой, оказавшись в лагере как бы случайно. Сейчас  мы отобрали команду  тоже не слабую. В неё вошли  братья Марущенко, Сергей и Гришка, Шаповал, Фаля, Юрка, Лёшка Бондаренко и даже Шулеп Славка, который учился  со мной в одном классе и выглядел солидным крепышом, и другие пацаны постарше. Я был ещё «шкетом» и всерьёз меня не воспринимали, и потому наблюдал за игрой  со стороны со всеми болельщиками. На небольшой  спортивной площадке  собрался  весь лагерь. Я «болел», конечно, за «своих». Игра была трудная, захватывающая, порой грубоватая, с накалом, но  интересная. «Наши» с незначительным перевесом  в трудной  борьбе всё же победили. Снова, как и тогда, чуть  не дошло до выяснений отношений в нетрадиционной форме типа драки. Удержало лишь то, что было это на территории пионерского лагеря. После этого в лагере  нас стали уважать. Те, кто постарше  из пацанов, уже были  неравнодушны  к девчонкам и проявляли  к ним «особый» интерес. Когда  у столовой во время обеда скапливалось много детворы, так как все приходили  на обед  строем в назначенное время, некоторые  мальчишки не упускали возможности подёргать за косичку свою избранницу, или  ухватить её за какую-то другую верхнюю или  нижнюю часть тела, чтобы  обратить  на себя внимание. Незабываемый  был  и прощальный пионерский костёр. На прощанье  наш отряд, в котором было немало детдомовцев, сфотографировался на память о лагере, о новых друзьях. Затем  дядя Стёпа сфотографировал группу  детдомовцев отдельно. На фотке, которая хранится у меня много лет, были Мишка Медведев, Анатолий Власенко, Толька Завгородний, Любка Старовойтова со своей неразлучной подругой Переверзевой, Валентина Щурова, Зина Прохоренко и я  вместе с двумя молодыми воспитательницами. Пожилой  фотограф,  добрый дядя Стёпа, каждому детдомовцу подарил по фотографии. Хотя  лето ещё не заканчивалось, а надо возвращаться в детдом. А так не хотелось уезжать из лагеря. Хоть бы ещё куда нас отвезли, только не в детдом. Это Шаповалу и Мишке Медведеву не терпелось вернуться из-за своих голубей, а по нам скучала, разве что только наша Белка. А между тем в детдоме  происходили  значительные кадровые перемены. Ушли с работы  директор  Иван Наумович, завуч Лидия Петровна, две  воспитательницы пожилого возраста, занимавшиеся рукоприкладством и, конечно, главный   бухгалтер Антонина Семёновна. Трагический случай в детдоме явился последней каплей для решительных действий гороно. Наконец-то воспитателей, которым было за пятьдесят, которые не только не любили детей, хотя профессия обязывала, но  нередко, без особых на то оснований, избивали их ради собственного утешения, ни во что не ставя их человеческое достоинство, уволили с работы. Новым директором  детдома стал тоже из числа бывших военных офицеров, капитан в отставке Бурдин  Георгий Георгиевич. Новым завучем  стала уже немолодая, бывшая учительница Мария Сергеевна Алексеенко.  Директор выглядел лет на сорок, среднего роста  с начинающими признаками полноты. Его пышные тёмные усы  компенсировали блестящую лысину на большей части головы. Одним словом, полная противоположность  ушедшему от нас  контуженому Ивану Наумовичу. Его супруга, в прошлом балерина, которая часто заходила к нему на работу,  по-видимому,  внимательно  следила за его гардеробом. Офицер в отставке был человеком настроения  и крутого нрава. Вряд ли он имел какой- то опыт работы с чужими детьми, поскольку имел единственного сына дошкольника Михаила, а потому офицерские замашки  ещё не оставил и нередко проявлял их в определённых ситуациях и с сотрудниками, и при общении с   детьми. Легко позволял себе в присутствии детей  унизить и оскорбить молодых новых воспитателей. С ребятами старшей группы  Бурдин вёл себя корректно, заигрывая и  уважительно, так как понимал, что именно  они делают погоду  в коллективе, но иногда не сдерживался и срывался. Одним  из его любимчиков был Петька Шевченко. Рослый, склонен к полноте, абсолютно безвредный, с весёлым характером  паренёк.  С Петькой мы были в одной группе, хотя учились в разных параллельных классах. Однажды летом мы с ним  оказались в детской больнице, где лечились от глистов. В детдоме это обычное явление. На мусорных свалках бывали часто, а руки  приходилось мыть  редко, один -два раза в день, потому что горячей воды вообще никогда не было, а мыться полагалось в бане один раз в десять дней.
 
 А  мыть руки каждый раз после туалета или игры в футбол без мыла и в холодной воде  не набегаешься со второго этажа за мылом и полотенцем. Вот так и обходились, и кому до этого было дело? Каждый год все дети сдавали анализы на глисты и каждый год кто-то из «наших»  проводил курс лечения в той детской больнице. Она  находилась  на отдалённой от центра города улочке и далеко от детдома. А детворе где бы ни находиться, только  бы  подальше от детдома, и поэтому уговаривать нас  лечь в больницу не приходилось. Уходили, словно нас отправляли в пионерский лагерь. Здание больницы , как и детдома, тоже было из красного кирпича  и тоже двухэтажное, только значительно, может  наполовину, поменьше. Внутри теснота невероятная, кругом одни кровати и почти все впритык, причем были даже двухъярусные кровати. Побегать детворе было негде, а во двор не пускали. Самым беспокойным и заметным среди детей был Петька.  Он и ростом большим отличался, и был покрупней остальных, поэтому его домашняя малышня  побаивались. От него не было покоя ни нянечкам, ни медсёстрам, ни детворе. Петька всегда что-нибудь «вытворял» и приставал  к детям,   чаще к девочкам. У старшей медсестры, блондинке средних лет тёти Наташи, Петька  постоянно  выклянчивал  желтые кругленькие  горошки поливитамины. Когда  белокурая медсестра проходила  мимо нас, от неё  исходил запах приятных нежных духов и поливитаминов. Симпатичная была старшая медсестра тётя Наташа. Такая она аккуратная, собранная, хоть и немного предрасположена к полноте в своём белоснежном  накрахмаленном халате, добрая, улыбчивая, и детей любила.  Лечиться мы с Петькой, как и учиться,  не любили. До сих пор  помню отвратительный вкус коричневых капсул с лекарством от глистов, которых надо было проглотить. От одного вида таких капсул меня тошнило. От неприятного запаха и ещё больше от предчувствия отвратительного вкуса, проглотить  капсулу сразу не получалось, она задерживалась и растворялась во рту, а само лекарство вызывало тошноту и рвоту со слезами на глазах. Это было ужасно и омерзительно. Надо же придумать такую гадость детям. Представляю, каково было тем тварям, которых из нас выгоняли, наверно в страшных конвульсиях подыхали. Хорошо, что через неделю нас выписали а сотрудницы больницы наконец-то избавились  от назойливого, недисциплинированного Петьки Шевченко. Он им запомнится надолго. Петька на голову был выше меня, упитанного сложения, не то что я,  и всегда  с улыбкой на широком почти круглом скуластом лице. К директору   у него был свой подход. К нему только  и мог он обращаться не иначе как «Гёоргич». После такого налаживания контакта с директором другие хлопцы  окружали его, засыпали всякими вопросами, и тот, понимая что ему в этот раз не отвертеться,  набивая  трубку табаком и смачно раскуривая её, начинал рассказывать всякие  истории из  своей военной жизни. Часто беседа, какой темы она ни касалась, заканчивалась у него одной крылатой фразой;  «Шишка ни шишка, а место бугроватое». Он имел ввиду  в том числе  и своё положение в детдоме. Петька, склонен по натуре к подражанию, потом  часто в другом месте и в другой компании, подражая директору, повторял  ту же фразу; «шишка ни шишка, а место  бугроватое», но уже в своей шутливой  подражательной   интерпретации и соответствующими жестами рук. Когда воспитательница  Валентина Павловна, женщина уже далеко немолодая а по статусу ещё и бабушка, на пределе своих расшатанных нервов за что-то  пыталась поругать Петьку и говорила, обращаясь к нему; «Ты посмотри, ему всё как об стенку горохом», он тут же перехватывал её первые слова и дальше декламировал известное школьное стихотворение: «Ты посмотри по сторонам. Всё это наше, это нам...  Вижу чудное приволье, вижу реки и поля. Это русское раздолье. Это Родина моя...». Таким образом ему удавалось назревающий конфликт  превращать в шутку и играть на публику под смех окружавшей детворы. Воспитательнице  нечего было противопоставить и утешалась хоть тем, что он научился декламировать стихи. Часто Петька, Фока, Витька Покров, в общем, все большие шалуны, и я самовольно отправлялись в городской парк. Днём там почти никого не бывало, кроме одной ненормальной старой девы лет сорока, которая в парке была в любую погоду. Её звали Светой, но  Петька почему-то называл тёткой Феней. Она как-то странно не по погоде и не по времени года одевалась и привлекала внимание посторонних, которые её обходили стороной, видя перед собой явно ненормальную, которой место в психбольнице   Славянска. Она любила сидеть на одной и той же скамейке под старым пушистым деревом липы, и всегда носила старинную тёмную нэповскую шляпу с широкими полями, наверняка, представляя себя Анной Карениной. Она выглядела, как нам казалось, высокой, крупной с габаритами старомодной женщиной средних лет, и одетую всегда в тёмное. Мы её окружали со всех сторон и откровенно дурачились над ней. У неё на каждой руке было по штук пять детских часиков, а на всех пальцах блестели железные колечки. Петька даже плевал на её пальто спереди, обзывал всякими нецензурными словами, а она хоть бы что. Никакой реакции, никаких эмоций с её стороны. А мы стояли  и только смеялись над этой «дурочкой», которая  как глухонемая молчала и ничего не говорила. Мы же не очень понимали, что она психически больная и относилась к так называемым тихо помешанным.
  В среде воспитателей  произошли некоторые кадровые изменения. В качестве воспитателей прибыло два новых молодых человека. Один, Игорь  Викторович, только что после окончания Университета в Горьком, другой,  Александр  Николаевич, чуть постарше своего коллеги, но ещё студент -заочник, и тоже учился в педагогическом. Оба безнадёжные холостяки, своих детей  никогда не было, да и сами не так далеко от этого  ушли. Стало быть, опыта работы с детьми   тоже никакого. Наша средняя группа досталась  Игорю  Викторовичу, вчерашнему студенту филологического факультета. Он был  очень высокого роста, худощав  и неуклюж в движениях. Похоже, он был из тех бедных студентов, которые всегда недоедали. Свисающие  прямые тёмные волосы на лоб и глаза, то и дело поправлял  своими длинными пальцами, как граблями. Похоже,  у него вошло это  в привычку со студенческой поры обходиться без расчески, на которую ещё не заработал. Со стороны «студент»  выглядел  нескладным, смешным и неказистым, зато был  неглупым человеком. Всё любил делиться воспоминаниями о студенческой жизни.  По всем школьным  вопросам  при подготовке домашнего задания  все обращались к нему. В этом плане нам, можно сказать, повезло. Он охотно давал пояснения и консультации, и чувствовалось, что ему по душе  наши обращения и просьбы, и себя он чувствовал важным и необходимым на своём месте, хотя директор не раз  в нашем присутствии его ругал и унижал как вчерашнего школьника, ставя его в неловкое перед нами положение. Что взять с «солдафона», который привык жить по уставу, никакой  интеллигентности.  Во  дворе  во время спортивных игр у него  наоборот, ничего не получалось, и чувствовал себя, как не в своей «тарелке». В общем,  совсем  неспортивный, длинный, сутулый и смешной экземпляр этот «ботаник». Такое впечатление, что у него и руки свисали  ниже колен как у Снежного человека, и он не знал,  куда  их пристроить. По-видимому, для него самым трудным и плохим предметом в Университете  был спорт и физкультура. А потому и во дворе на спортплощадках он старался лишний раз  не появляться. А ведь мог, благодаря своему росту,  неплохо играть в баскетбол, а имея такие тонкие и длинные пальцы, мог играть на пианино, да с музыкальным слухом проблемы. Другой педагог Александр Николаевич  был не лучше; блондин с выраженными залысинами и такими же непослушными прямыми волосами на голове, среднего роста, сутулый, очкарик с отвратительной походкой. Ходил широкими шагами словно  так, как  будто каждый раз перепрыгивал и перешагивал  небольшие лужи, заметно перенося центр тяжести  то на одну, то на другую сторону. А знаменитая фраза, которая звучала  часто из его уст;  «Мужчина должен быть чуть красивее обезьяны»,  как ни к кому  больше относилась  к нему самому. Так что с новыми педагогами нам явно  не повезло. Их обоих в своё время даже в армию не взяли по состоянию хилого здоровья, потому и подались в «педагогический», и потому на спортплощадках  старались не появляться, настолько   смешно выглядели. По-видимому, из педагогов мужской особи в детдоме  поработать никто не стремился даже временно. Другое дело- школа. Провёл свои  уроки и по домам, никто никому ничего не должен. Самой молодой сотрудницей в детдоме была тётя Надя, этакая высокая приятная шатенка. Она была и помощницей воспитателя и часто помогала поварам на кухне, а то и библиотекой заведовала. Часто по вечерам, особенно когда ещё не было у нас телевизора, она собирала детвору, преимущественно, конечно, девчат, в красном уголке в том месте, где висело радио, и рассказывала а иногда зачитывала,  интересные истории, которые ещё были свежи в её памяти .Помниться, несколько вечеров она  пересказывала книгу Джейн Эйр. Девчатам очень нравилось. И вообще они её принимали за «свою». Иногда  она оставалась  на ночь за дежурного воспитателя.  После прихода нового  руководства в детдоме стали отмечать дни рождения детей. Это было, правда, очень редко, раз в году летом, и поздравляли всех, кто родился  на тот момент. Таких именинников набиралось человек десять- пятнадцать. Это не так важно, сколько их было, важно то, что в этот день собирались все дети за одним большим  праздничным столом в красном уголке. В этом  важном и ответственном мероприятии принимали  активное участие  все сотрудники детдома и девчата из старшей группы. К нему готовились заранее. В красном уголке, где всегда  проводились  торжественные события, в этот день  ставили столы в виде буквы «П», покрывали их чистыми белыми скатертями, ставили для каждого столовые приборы. На столе было ситро «Дюшес», пирожное, конфеты  карамель, нарезанные тонкими ломтиками сыр с копченой колбаской  на белом хлебе. Белый хлеб мы видели только по большим  праздникам, о сливочном масле даже не мечтали  и не имели  представления. Приглашались гости  из гороно, и чаще из них приходила пожилая со звонким голосом Бася Лазаревна и военные шефы. Голос у неё был настолько звонкий, что иногда, находясь во дворе под окном директора, слышали, как она ругалась с бывшим директором. Такое торжество детвора  видела редко, чаще во сне. Мне, например, иногда  снились такие сладкие сны, будто  я облизываю  угол дома, потому что дом  построен  из шоколадных плиток. Всё зависит  от фантазии ребёнка. На самом деле вместо шоколада мы  иногда доставали гематоген в виде плиток, покупали его в аптеке на деньги, вырученные за сдачу цветного металла, найденного на улице или на мусорных свалках.  Именинникам, как и положено, дарили подарки; кому книгу, кому куклу, а кому набор «конструктор». Никто из ребят не обижался, значит, в следующий раз  поздравят и остальных. Конфеты карамель со стола  мы брали с собой, и уже в другом месте, пока не доведём их до кондиции, не съедали. А кондицией считалось,  когда эту конфету с обёрткой раз двадцать стукнешь об пол или стенку, и внутри она распадается и превращается в сахарную массу. Вот такая  странная  привычка была у пацанов.    Точно так же весело по праздничному отмечали 300-летие воссоединения Украины с Россией. Вообще, это историческое событие  широко  и с размахом  отмечалось  по всей стране и в нашем городе. Мы выступали  с концертами в разных местах  города. В красном уголке весь день играла радиола, вечером большинство явились на танцы под радиолу. Всё было как в праздничные дни. Тогда каждому  из нас вручили памятные подарки.  Мне достался музыкальный ксилофон, другу Фоке подарили калейдоскоп, а Мишке Медведеву, нашему хорошисту, достался детский набор «конструктор», а Сашке Некрасову губная гармошка. Я, конечно, пробовал играть на его гармошке, но чаще всё же играл на расческе, прикладывая к ней фантики из -под карамельки или вощёную бумагу. Иногда пытались играть вместе, Некрасов на губной гармошке, а я на расческе. Но чаще он изображал фрица, играющего на губной гармошке. В войну чуть ли не у каждого немца была с собой такая гармошка, а наши солдаты  у них,  то ли с убитых, то ли сдавшихся в плен, «конфисковали» эту игрушку в пользу победителя по принципу; «с них, гадов, хватит! Доигрались».  Девочкам дарили, конечно, куклы с различными нарядами и книги.  Книги часто дарили и мне, но ни одной так и не сохранилось. Похоже, украли или взяли напрокат в бессрочное пользование. Во всяком случае в  этот праздничный день никого не забывали, все были довольны. Впервые у детей появилось что-то  своё личное, так что  и прятать по тумбочкам не было необходимости. Но радость детворы длилась недолго. И какое было огорчение, когда через три дня, в выходной день,  все утром проснулись и обнаружили, что почти  у всех подарки пропали. В ту ночь по детдому «прошёлся» словно Мамай, детский дом впервые обокрали. Приезжала милиция, но так  никого и ничего не нашла. Трудно было представить, что такое массовое воровство  могли совершить совсем посторонние люди. Кто-то же из  «своих» оставил на ночь открытым окно на первом этаже в красном уголке? Может поэтому преступление и осталось не раскрытым? Удивительно было то, что обшмонали все тумбочки при включенном свете и никто не проснулся. Не обвинять же «своих» в воровстве? Для многих это был шок. Но жизнь продолжалась  и всё шло своим чередом. Снова, у кого что было, прятали по тумбочкам.
 В нашем полку, как и каждый год,  и убыло, и прибыло. Жаль, Гришки больше не стало  с нами. Куда его отправили? Кроме его брата,  так о нём и никто не знал. А тот ни с кем не дружил и на тему старшего брата  особо не распространялся. И почему администрация отправляла выпускников  детдома непонятно куда, и не ставя других в известность? Выходило, был человек, и вдруг не стало. А как было бы здорово в торжественной обстановке при всех с отеческими напутствиями проводить выпускников в большую самостоятельную жизнь.  Три девчонки; Валя Щурова, Лида Васильева и Света Иванова, с которыми я особенно никогда не общался и не очень хорошо знал, так как они были постарше меня на года три, поступили в медицинское училище. Лёха Леваневский и  Николай Федорец, которые с самого начала играли в духовом оркестре один на тромбоне, другой на альте, поступили в музыкальное училище. В этом большая заслуга завуча  Марии Сергеевны. Федорец в детдоме был скромным, тихим  и незаметным  парнем, а Лёха Леваневский- ему полная противоположность, заметная личность в буквальном и переносном смысле; и ростом отличался высоким, и  шустрым был не в меру, и всюду успевал. Только вот подстригаться не любил, всё бегал с длинными, прямыми непослушными тёмными волосами, которые то и дело надвигались на глаза, что приходилось каждый раз руками поправлять, как будто после этого они сохранят своё положение. По соседству через забор в одноэтажном жилом доме  жила его хорошая знакомая девушка. Похоже, иногда  они встречались. В солнечную погоду он из окна спальни второго этажа, а то из крыльца в столовую, при помощи небольшого зеркала  наводил солнечный зайчик в её окно и таким образом общались. Такая у них была романтическая любовь. Интересно было за этим наблюдать. Он  думал, что хитрее всех и никто не догадается, кому он посылает свои солнечные зайчики и с кем у него шуры-муры. Пацанов поменьше возрастом человек пять, как и каждый год,  отправили в ремесленное училище. А детдом пополнился  молодняком. Из старых воспитателей остались  Галина Силовна и  Александр Григорьевич, наш «матрос». На них только и держалась  вся художественная самодеятельность.  В начале сентября  наша завуч  как-то предложила мне и Ваське Трубачеву  попробовать  поступить в музыкальную школу поучиться игре на баяне. Мы, особо не раздумывая, представили себя в новой для себя роли и решили, а почему  и нет. Это всё же лучше, чем шататься по мусорным  свалкам, или в песочнице ножичками кидаться  впустую. Только странно, почему именно мы. Возможно, мы больше походили на девчонок и как-то выделялись среди мальчишек, больше похожих на шпану?  А может у нас  с музыкальным слухом  не очень, «может медведь на ухо наступил?», как Шулепу или Шаповалу, которые позднее стали посещать секцию вольной борьбы при спортклубе. Песню «одинокая  гармонь» мы, конечно, слышали. Красивая мелодия, но чтоб её  самим играть  на баяне когда-нибудь, такого не представляли. Где-то задела зависть. На духовых и струнных инструментах  играли многие,  а вот на баяне ещё никто, кроме, конечно, нашего «матроса». Вот было бы здорово; мы первые, если, конечно, получится. Через пару дней  нас привели в музыкальную школу, которая находилась там же, где и музучилище.  Надо было проверить,  есть ли у нас с Василием музыкальный слух. Без такого слуха в  музыкальной школе делать нечего. А что такое   музыкальный слух,  понятий не имели, вроде бы сами  не глухие. Прослушивали  нас с Васькой отдельно. Начали с меня. Пригласили в маленький  класс, где стояло пианино. Иван Маркович, так звали  преподавателя, попросил  меня отвернуться от пианино, а сам  в этот момент нажал на какой-то клавиш и предложил  мне по звуку подобрать похожую по звучанию клавишу. Раньше  к пианино я никогда не подходил, но мне показалось, что  я правильно отыскал её, хоть и не с первого раза. Затем  на одной ноте он что-то простучал как на пишущей машинке, и попросил меня повторить;  «Ну-ка, попробуй повторить»,- сказал он. Я попытался за ним повторить. По его выражению лица  я понял, что  сделал совсем не так. Да я и сам  понимал это. Видать, малость перебрал. Опустил голову, глядя вниз.
-А ты, дорогой, смотри на клавиши  а не на пол. «Яблочко» помнишь? –спросил он.
 «Ещё бы,  кто ж у нас не знает «яблочко»,-  подумал я.
 Тут же, уже с другим настроением и уверенностью, я простучал как взрослый смышлёный дятел в поиске корма  в коре дерева, словно сигнальщик на корабле, отбивая «морзянку».
- Всё правильно,- сказал преподаватель,- задатки есть. Будем заниматься.
 Такую же проверку прошел  и Васька Трубач.  Таким образом  мы стали ходить в «музыкалку». Что из этого получится, никто из нас  не представлял.  Только спустя некоторое время мы поняли как это ужасно в нашем положении, когда все пацаны  бегают во дворе и ни о чем другом не думают, а нам  вместо футбола приходиться посещать ещё одну школу и пиликать на баяне. Трудно было перестраивать себя психологически и менять установившийся режим. По сравнению с другими  ребятами я, по-видимому, выглядел  неким таким чистюлей и интеллигентом, и Мария  Сергеевна, когда я был  уже зачислен в музыкальную школу, однажды вошла к нам в спальню и предупредила  пацанов, чтобы те не научили  меня  свистеть, чем поставила меня  перед ними в очень неловкое положение.  Она была уверена, что это дурная привычка и признак плохого воспитания. Завуч и допустить не могла предупреждать о чем -то более ужасном и аморальном, как например,  ругаться матом.  Боже упаси!
 Несмотря на то что мы редко когда видели утюг, брюки  у меня всегда  выглядели глажеными и даже со стрелкой. Была у меня такая  привычка на ночь  аккуратно складывать брюки и подкладывать  их под простыню. Так что наутро брюки смотрелись выглаженными и без утюга и даже со стрелкой. Электрического утюга у нас  не было вообще. Был один на всех обыкновенный  тяжелый, громоздкий чугунный утюг, который мог  нагреваться только на кухонной плите,  да и обитал он всегда на женской половине второго этажа. Перед праздниками  кто-то из  воспитателей приносил нормальный электрический утюг из дома. Только тогда  мы могли погладить ни только концертный костюм юнги к матросскому танцу «Яблочко» и шаровары с рубахой к украинской сюите, но и свои брюки с пионерским галстуком. Не менее тщательно следили и за обувью. Одна пара обуви  выдавалась на все случаи жизни и на несколько лет. Зимой выдавали ещё и валенки с калошами, а летом иногда сандалии, но их хватало на две недели  игры в футбол, так что приходилось больше бегать по футбольному полю босиком. Ботинки берегли для школы, для походов в кино и для художественной самодеятельности. Не станешь  же танцевать лихого матроса в «Яблочко» в обшарканной от футбола обуви. Не мог я допустить, чтобы у меня  была  не начищена до блеска обувь. Мне же надо ещё ходить в «музыкалку», так сказать, в культурное заведение, и достойно представлять детдом. Гаммы, этюды. Снова этюды и гаммы. И так два месяца подряд. Такая тоска, такое скучище.  Трудности заключались  ещё и в том, что музыкальный инструмент-  баян был не только один на троих, но и заниматься было негде. Трое- это Васька Трубач, наш «матрос» и я. «Матрос» руководил самодеятельностью и ему проще всего было брать  баян для репетиций, поскольку сам баян всегда находился в кабинете директора, и он, «матрос», там часто бывал, особенно когда был ответственным дежурным по детдому. А нам с Василием представляло большие трудности и дополнительные препятствия в этом плане; то кабинет директора закрыт, то директор занят и не в настроении, и ему не до нас, а то вообще его нет и дверь заперта. Что касается места занятия, то и здесь всё непросто. Уединиться невозможно. В общем, обстановка  к занятиям никак не располагала. Сначала инструмент заполучишь с трудом, потом надо ещё найти такое укромное место, чтоб тебе никто не мешал и чтоб  ты никому не мешал. Какие после такого мытарства могут быть занятия? Одним словом, хождения по мукам. Кроме того, мои гаммы и  одни и те же этюды всех меня окружавших пацанов  сильно раздражали. Что уж говорить о тех, кому  медведь на ухо наступил, да ещё, если они  постарше меня. Такие как Сергей Марущенко,  для которых моя игра,  что игра на их нервах, или долговязый и противный Серый, для которого моё пиликанье на баяне, что ножом по сердцу, к тому же и заводился он всегда с полуоборота по каждому пустяку и можно было ожидать  от него только неприятностей и оскорблений, никак не могли способствовать нашим занятиям.  Приходилось искать другие более спокойные места.  Не трудно было представить, какие это были занятия. И ради чего? Сказать, что мы были очень рады, занимаясь музыкой, так ничего подобного. На это надо было иметь время, огромное желание и возможности. Ничего  этого, к сожалению, у нас не было. Когда другие твои  кореши бегают во дворе  и гоняют  футбол или катаются на коньках, прицепившись  к проезжающей  мимо машине, а ты,  если повезёт  с баяном и местом, в это время занят  наскучившими этюдами, как-то не очень хорошо  на душе становится. Детство-то  безвозвратно уходит. Да  и баян  был у нас  далеко  не из лучших. Настоящие  инструменты были у «домашних» детей.  А как они играли? Вот где я им по–настоящему, по-хорошему завидовал белой завистью.  Ни я, ни Васька, ни даже «матрос»,  так никогда не сумели бы. Ещё бы!  Для этого  надо  иметь свой любимый хороший музыкальный инструмент, с которого бы пылинки сдувал, и заниматься  ежедневно по несколько часов,  плюс большое желание этим заниматься, понимая, что это и станет твоим  будущим ремеслом. А как виртуозно и легко  играл Лёшка, мой приятель по «музыкалке»! Куда там нам? Я понимал как  нелегко  нашему преподавателю с нами. Соперничать с другими  мы не могли  при всём желании. Лучше бы он отказался от нас сразу в день «прослушивания». Мы тогда и сами не мучились бы, и его до истерики не доводили. А тут ещё как назло уроки  сольфеджио, будь оно трижды неладное.  Он самый неприятный для меня предмет в музыкальной школе, как то неприятное лекарство  от глистов в детской больнице. Во-первых, у меня от природы тихий голос, а значит слабые голосовые связки. Так что петь мне не суждено от природы. Как в той басне И. Крылова: «А вы, друзья, как ни садитесь, всё в музыканты не годитесь». Это как раз обо мне  в плане вокала. Во-вторых, мне всегда казалось, что я ужасно выгляжу,  когда открываю рот и  делаю вид, что пою. Не всем это идёт, как не всем идёт сигарета  во рту курильщика. Если  поэту- балагуру Сергею Есенину с его кудрявой головой и привлекательными  сексуальными  глазами , или отцу всех времён и народов, великому диктатору Сталину-Джугашвили с его пышными усами, курительная трубка смотрелась, и создавала некий образ, то для французского комика Луи  де Фенеса или папы Римского, такая трубка  как-то не смотрелась  вовсе,  и выглядела  бы комично. Потому на сольфеджио я ходил  словно на каторгу, или вовсе не приходил. Преподавательница  сольфеджио Зинаида, кстати, «старая дева», и к тому же рыжая как лиса, но считала себя в школе неотразимой, по-видимому,  постоянно на меня жаловалась  Ивану Марковичу, а то и директору Орлову Василию Ивановичу: то я пропускаю её занятия, а если и прихожу, то от меня никакого проку, то к её занятиям не готовлюсь, и так далее и тому подобное. Из-за неё меня даже с преподавателем Иваном  Марковичем вызывали к директору Орлову для объяснений в связи с моими «успехами» по сольфеджио. Хотели даже исключить из школы из-за этого. Я особенно и не возражал, но мне так было жалко своего преподавателя, что чуть не расплакался в кабинете директора, из-за меня у него одни неприятности. Однако на первый раз меня пожалели и оставили. Наверно слёзы ребёнка  разжалобили взрослых. Что поделать. Вот такой у меня застенчивый, добрый,  но своеобразный характер, не могу мычать под чужую  дудку. А может это проявление самостоятельного характера, что тоже неплохо для мальчика? Музыкант связанный со сценой, это прежде всего артист. Какой- никакой, а со своими творческими амбициями, а у меня в природе это не заложено. Однако время шло  и не проходило совсем   впустую. Мне стало легче и интереснее заниматься, когда я уже играл «Полюшко-поле» и «Одинокую гармонь».  Что-то за это время подготовил и к академическому концерту. И вот первое испытание, первый концерт. В зале полно народу, полный аншлаг. Концерт шел полным ходом. Я, разумеется, волновался. Ходил по коридору туда-сюда рядом с концертным залом и мысленно проигрывал «пальцовку»  своего выступления, как большой шахматист  проигрывал возможные варианты  игры перед предстоящим поединком. Тут, откуда ни возьмись, ко мне подошел Иван Маркович. Он прикрикнул на меня как никогда  раньше со словами;  «Ты что делаешь? Разве можно перед самым концертом так истязать себя?».  И не сдержавшись, слегка ударил по моим рукам, чуть не сказав, «пошел вон!», мол, теперь уже не до концерта. Вскоре на сцену пригласили меня с баяном, с которым я занимался в школе. Посередине сцены и ближе к первому ряду в зале стоял стул. Я удобнее присел на самый край стула, приспосабливая баян к себе, надел ремни на плечи, посмотрел по сторонам,  потом в зал. Меня из-за баяна почти не видать. В первых рядах сидели  директор Орлов и преподаватели, дальше за ними находились студенты училища и  музыкальной школы. Потом всё куда-то для меня «ушло».  Такое ощущение,   что вокруг никого, я куда-то провалился  как бы в параллельный мир. Стал играть подготовленную специально для академконцерта вещь. Скоро мои руки вспотели,  пальцы стали  прилипать к клавишам баяна. Я не очень думал как сыграю. Вся мысль была только о том,  как бы не «подкачать» и не подвести  своего преподавателя. Уверен, он волновался  не меньше моего, ожидая за дверью сцены в коридоре. В одном месте я  всё же допустил неточность, которая не осталась незамеченной даже мной. Иван Маркович, конечно,  меня всячески подбадривал после концерта. «Для первого раза совсем неплохо»,- сказал он сразу после концерта, зная мой стеснительный характер. -Нужно ещё привыкнуть к сцене». Вот как раз к этому я никогда не привыкну. Не моё это дело. И я окончательно понял, что это не для меня, хотя занятия,  как и прежде, посещал аккуратно,  и только из-за уважения к преподавателю. Трубач до академконцерта так и не дошёл. Иван Маркович как мог  пытался поднять нам с Василием  настроение. Однажды он  предложил нам вместе дуэтом сыграть по радио. Надо так надо, решили мы, хотя было страшновато, так как раньше  никогда вместе  играть  не приходилось, ведь у нас один баян на троих. Через неделю  прямо с музыкальной  школы  все  втроём отправились  с двумя баянами в футлярах к Дому радио. Путь был  неблизким. Один инструмент нёс преподаватель, другой  попеременно тащили мы с Трубачем. На студии нас встретила средних лет с приятным  спокойным нежным ангельским голосом женщина бальзаковского возраста, она же редактор  музыкальных программ. Она просила нас не волноваться, и вообще не обращать  ни на что внимания.
 
- А что мы должны играть?- спросил я у преподавателя.
- А что у вас  лучше всего получается?-  спросил он.
- Но мы... ни разу и никогда вместе...,- пытался заикнуться Васька.
- Да- да, знаю. Сейчас и попробуйте,- спокойно предложил  Иван Маркович.
 Мы играли «Коробейники». Первая запись была неудачной. Мы здорово волновались. Всё же впервые играем в такой необычной обстановке да ещё дуэтом. Пришлось повторить. Со второго раза наша игра преподавателю понравилась и он дал «добро». Так и записали в окончательном варианте. Редактор предупредила, что  мы можем послушать нашу запись  по радио завтра в семнадцать часов. О том что мы будем выступать по радио никому не говорили даже воспитателям, хотя было интересно узнать, что на это скажут другие в детдоме. Ведь такого ещё никогда не было  среди детдомовской детворы. Представляю что бы творилось в красном уголке, если б я предупредил Марию Сергеевну. Она бы  собрала и усадила целую группу у радио во время трансляции концерта. Какой был бы ажиотаж вокруг нас с Трубачем, сколько хвалебных разговоров! А я этого терпеть не могу. Ведь такого ещё в детдоме никогда не было. Это впервые. И первые мы с  Василием. Значит, завуч в нас не ошиблась, предложив поступить в музыкальную школу. Я очень ждал этого момента. Я же помню как  бывший директор Иван  Наумович  гордился своей дочерью, когда увидел её по телевизору со  скрипкой. К назначенному времени я был уже в красном уголке и подсел поближе к радиоприёмнику, никому ничего не говоря. Хорошо, что в это время в красном уголке никого не было. Васька ещё не пришел, скорее всего, опаздывал или  забыл. Слушал передачу я в гордом одиночестве. Вдруг слышу приятный звонкий женский  голос диктора; «А сейчас Вася Трубачёв и Серёжа Новосёлов  исполнят на баяне  «Коробейники». Оба учащиеся музыкальной школы». Народную песню «Ой полным- полна моя коробочка, есть в ней  ситец  да парча» знали все и даже дети. Я слушал  и не мог поверить что это мы с Васькой  так классно отчебучили  и на такое способны. Я всё смотрел по сторонам пока звучала музыка, надеясь, что Васька Трубач с какой-нибудь двери вот-вот появится в красном уголке. Но его так и не было. Так и есть забыл. Неужели ему не интересно? Мне хотелось, чтобы он услышал как он неплохо  играет. Конечно, вспомнил я и об Иване Марковиче. Возможно у себя дома он тоже  слушал этот концерт и, наверняка, нашел мелкие  ошибки в нашей игре, но  в целом был доволен и немного гордился нами. Это мне так хотелось думать. Вскоре Васька  «музыкалку» забросил окончательно. Ну а мне  приходилось всюду отдуваться за него и всё чаще  играть в своей самодеятельности и на танцах в красном уголке.
Однажды на 1-е Мая ко мне впервые в детдом пришел Иван Маркович, чтобы поздравить меня с праздником. Он пришел с утра ещё до демонстрации, когда мы с пацанами отправились в город прошвырнуться, и меня не застал. Мне только передали, что приходил учитель по музыке.  Наверно он тоже привык ко мне за все эти годы и  относился как к сыну, если вспомнил в такой день. Пацаны уговорили меня вместе снова пойти в город, где полным ходом шла праздничная демонстрация трудящихся, в надежде увидеть его, всё же неудобно как-то вышло. Но как можно кого-то встретить, если весь город буквально «высыпал» на улицы,  и людей скопилось, как на Бразильском карнавале.  Когда мы появились в центре города ближе к «топталовке», как раз мимо проходила колонна из музыкального училища со своим духовым оркестром. Там я заметил  Иван Марковича в кругу коллег с каким-то транспарантом в руке. Я не мог ни подойти  и не поздороваться. Он,  увидев меня, обрадовался, поздравил с праздником и вынул из своего кармана пиджака кулёк конфет «подушечки» и передал мне. Для нас пацанов, не привыкших к излишеству, «подушечки» были самыми любимыми конфетами. А когда у нас в кармане «звенела»  какая мелочь, особенно по праздникам, мы отправлялись в центр города на Советскую к дяде Грише за газировкой с сиропом. Он славился своей знаменитой  водой и напитками. Несмотря на тесноту и некоторые неудобства, народу было у него всегда полно. Он был уже в возрасте, небольшого роста, плотного сложения и рыжим. Отличался  всегда хорошим настроением и всегда был нам рад. Если в городе кто-то говорил, что был  на днях у дяди Гриши, все понимали , у кого именно он был. Забежали  мы к нему и в этот раз. Иначе как-то и праздника не ощущалось без газировки с двойным  сиропом.  Никогда не думал, что Иван Маркович  способен на такое, и в такой день не забыл обо мне.
   Долгое время у меня хранилась фотография, где я аккомпанировал  молодому китайскому парню.  Он  пел популярную в то время песню; «Как родная меня мать провожала. Руку жала, провожала».Обычно эту песню пели, когда провожали парней в армию. В те годы у нас с Китаем  была дружба  навек. И китайцев в нашем городе, как  и по всей стране, было видимо –невидимо. Зачастили они и к нам в детдом. Особенно им понравилась одна наша молодая новенькая воспитательница. Во-первых, относительно молода, всего чуть за тридцать. Во–вторых,  не замужем, но самое главное, ужасно рыжая: и волосы, и лицо, и руки. В общем, рыжая, конопатая с головы до ног. Ну, просто кошмар в нашем понимании, а для них,  китайцев, само раз. Так что она, эта «рыжая», пользовалась  у них большим спросом. Возможно, они принимали её за свою за схожесть с ними цветом кожи. Она была  настолько рыжая, что казалась желтой.  Иногда приезжали к нам наши шефы- военные, сначала по праздникам, потом и  почаще. В городе стояла мотострелковая дивизия и её командир, уже немолодой полковник, иногда тоже  приезжал. Для нас он был Батей. Детвора так и говорила; «приехал Батя». Помню, обступили мы его и попросили  что- нибудь рассказать  о войне. Он наклонился почему- то ко мне как самому маленькому, взял на руки, присел  на стул и сказал:
-Ну, ребята, для начала давайте знакомиться.
 Пока он говорил, я продолжал сидеть у него на коленях.
-Меня зовут…, -начал было говорить полковник.
- Знаем, знаем... Батя,- хором ответила детвора.
 Полковник замешкался немного, хитро по- доброму осмотрел всех ребят его окружавших, и продолжал:
– Правильно, откуда вы знаете?
Мальчишеские глаза  так и светились от счастья и, наверно, больше всего завидовали мне. Шефы здорово нам помогали. Чаще других из  военных даже в будни стал появляться молодой лейтенант Эрик, он зачастил из-за нашей библиотекарши Зои. У них были свои «шуры -муры» и амуры. Но главное, он, под прикрытием своих амурных дел, реально нам помогал. Если раньше многие  мальчишки  занимались самостоятельно в авиамодельном кружке, но так  ни  один планёр не взлетел в небо, кроме, конечно, бумажных воздушных змеев, которые мы часто запускали, и то что лобзиком  выпиливали ажурные  полочки и этажерки, и всё это не  находило нигде применения, то военные  организовали и оборудовали настоящий класс по автоделу. Желающих записаться в  кружок автодела  было много. Брали даже не всех, а только ребят из старших классов. Конечно, такое не могли пропустить ни вечные соперники Фаля и Шулеп, ни братья Марущенко ни Шаповал. Всех потянуло к настоящей технике, и вымазаться в машинном масле считали за честь. В классе на столе стоял самый настоящий  двигатель от «ЗИС-51» в разобранном виде. На другом столе  лежал коленчатый вал и цилиндры. На стене были развешены плакаты с отдельными узлами мотора. Всё это было безумно интересно  для мальчишек, можно подойти  и всё потрогать своими руками. Надо же, такое на свалке не найдёшь. А тут на тебе! Всё перед глазами  на столе, бери в руки и крути- верти сколько хочешь. Желающих посещать городские свалки сразу поубавилось. Занятия проходили по военному точно и в срок по расписанию один день в неделю. Этого дня «кружковцы» ждали всю неделю с большим нетерпением, просматривали плакаты и читали пособие по автоделу. Наверняка, многие пацаны мечтали стать шоферами. Этим дело не ограничилось. Наш директор, в прошлом капитан, сумел выпросить у Бати  списанную, но ещё вполне пригодную и на «ходу» грузовую машину ЗИС -51.Так у нас впервые появился свой автотранспорт. Во многом он стал заменять  нашу лошадку Нюрку, которая, увидев на хоздворе «железного коня», поди, почуяла, что оказалась на пути технического прогресса  и её за ненадобностью скоро спишут. Но дел хватало пока и для неё. Раз уж её не продали цыганам, то пусть доживает свой век на хоздворе. Меня автодело  не интересовало, так как был ещё совсем мал и ничего не понимал в этих железках, а кроме того, у меня уже было занятие добровольно-принудительно посещать  «музыкалку». А музыканту с его пальцами никак нельзя возиться с какими-то железками, от которых одни травмы да мозоли на руках. В то время я был ещё белобрысый с черными глазами при росте метр с кепкой. Совсем недавно в этой учебной комнате вместо  плакатов по автоделу висела большая географическая карта мира. Редко кто из ребят  к ней когда-то подходил и интересовался. Как-то после занятий от нечего делать  мы с Петром Шевченко  и с Шулепом стояли у карты и  искали в ней  малознакомые города  и не заметили,  как к нам подошел директор Бурдин. Он был как обычно с дымящей трубкой во рту, в хорошем настроении, пробовал шутить, улыбался. Петька  был  с ним на «короткой» ноге, и тоже всё время улыбался каждый раз при встрече с ним. Он любил задавать директору каверзные вопросы в ожидании поставить  того в тупиковое положение. От этого оба получали  нескрываемое удовольствие.
- Ну, «братцы-кролики»! Кто покажет полуостров, который вечно  недоволен  своими размерами?- спросил Бурдин, больше обращаясь к Петру, стоявшему ближе справа от него.
- Гёоргич,  кажется, я знаю,- сказал Петька.- Это полуостров Ямал. Вот он  у нас на Севере,- показал он пальцем на карте, едва дотянувшись.
- Правильно, Петро. Раз ты у нас всё знаешь, то будь любезен, назови и  покажи ты мне такой город, который ругается во сне?
- Что значит ругается? - переспросил  Славка Шулеп. –В смысле ругается, как  мы иногда?
- Так точно. Как вы, только не иногда, а зачастую,- подтвердил директор. -Без этого вы не обходитесь. Ваш фольклор я хорошо знаю.
- Ну, и вопрос вы задали, Гёоргич, –удивился Петька, явно сдаваясь на милость Бурдину.
-Так и быть, не стану вас дурачить и испытывать ваше терпение, покажу, -сказал Бурдин, решив подсказать этот чудо-город.
 Все вытянули шеи и повернули головы, чтобы увидеть этот «замечательный» город на Украине у Черного моря, который матерится почему-то только  ночами, на который указал директор, не считая нужным и неудобным, чтобы произнести вслух. Петро громко и медленно, особенно не думая, прочитал: «Хе-р-с-о-н». Никто не удержался от смеха, когда до них наконец дошло. Петька просто ржал, вытирая  появившуюся слезу руками. Никто не ожидал такого от строгого, солидного директора. Кажется,  он в то время учился заочно в педагогическом институте на географа. Видать, неплохо студент-заочник Бурдин успевал по всем предметам,но особенно по географии.
Как-то летом в конце августа  к нам заглянул Юрка Резник. Больше года назад  он по возрасту покинул детдом и мы даже не знали, куда  он подевался. Пацаны Юрку, как и Гришку Марущенко,  уважали  и всегда крутились  вокруг него. Он был общительный, добродушный, порядочный, и всегда с открытой доброй улыбкой на  лице. Любил подраться с чужими «домаками», если надо было заступиться за своих младших пацанов. У него был неплохой музыкальный слух. Всё мечтал научиться играть на гитаре, которой у нас никогда не было, и только бренчал на балалайке и напевал блатные песни, и особенно из репертуара какого-то Высоцкого, которые мне не нравились, скорее всего, из-за его ужасного хриплого  голоса. Я не мог понять, неужели этот блатной певец не понимает, что с его отвратительным пропившимся голосом можно только торговать на рынке или сидеть в туалете и кричать: «занято», как у нас в детдоме любили говорить в таких случаях. Ну если не повезло с голосом, зачем же глотку драть и выдавать это за пение и таким способом зарабатывать  себе на хлеб насущный. Так у нас в стране все поют таким манером, особенно на свадьбах, и тем более в деревнях. Это равносильно не имеющему музыкальный слух, пытаться играть на скрипке.  Мне только больше запомнилась песенка, которую Юрка напевал чаще остальных. И выходило у него это задорно, легко, с удовольствием и с улыбкой, подбадривая пацанов. А те не могли удержаться и подпевали кто как мог; «Мама, я милую люблю. Пусть она крива, горбата, лишь  червонцами богата. Вот за это я её люблю». Однако, самой любимой песенкой для пацанов была, конечно, «Цыплёнок жареный, цыплёнок вареный, цыплёнок тоже хочет жить. Его поймали, арестовали, велели паспорт показать». Сейчас, вспоминая то далёкое время, невольно  приходит желание  отметить  удивительное сходство Юрки  с Юрием Гагариным. Ну просто одно лицо,  особенно его  необыкновенная  простая  подкупающая улыбка. Это потом, спустя  годы, говорили о  «гагаринской» улыбке, а у Юрки Резника была своя «резниковская» улыбка. Детдом не забывали и навещали немногие  из тех, кого отправляли в Р.У.  Вот и Юрка не забыл. Оказалось, он работает шахтёром в Горловке что совсем недалеко от Артёмовска. Мы были очень рады видеть его, а потому как и раньше пошли за ним  не задумываясь. Пошли черт знает куда аж до Северного железнодорожного вокзала.  К самому вокзалу примыкали с двух сторон зелёные скверики. В одном из них мы и остановились. Нас было человек десять, в общем, целая  орава пацанов. Мы были узнаваемы для всех по одинаковой одежде и  босоногих, да и по необычному вольному поведению, не шибко озираясь на посторонних. Юрка быстро сгонял в привокзальный буфет, принёс  пару бутылок водки и закуски. Пили по глоточку  из одного стакана. Он наливал почти  полный стакан, но лишнего никто себе не позволял. Для всех нас это было впервые, мы ещё  не очень понимали, что собой представляет эта водка. Закусывали  нашей любимой килькой, колбасой варёной и  черным хлебом. «Посидели», в общем, неплохо. Поскольку это впервые, то выпивали сразу за всё: за нас детдомовцев, не помнящих родства, за наше неизвестное  будущее, за шахтёров, среди которых  немало  наших, тем более что   было это как раз накануне Дня шахтёра, пожалуй, главного праздника  на Донбассе.
- Юрка, может с нами пойдёшь, переночуешь, - предложил кто-то из пацанов, кажется, Сашка Майстренко, самый старший из нас.
-Нет, хлопцы. Я должен  ехать в Горловку,- стал говорить он, доставая из правого  кармана брюк портсигар с папиросами «Беломор», и вынув одну, стал прикуривать спичкой.- Завтра  на работу. Специально заехал к вам. Уж очень хотелось вас повидать и пообщаться с вами. Как вы тут без меня... Может, закурите?
-Нет-нет, -сказал за всех Сашка Майстренко. -У нас никто не курит.
-Правильно делаете, рановато. Вот привык я, а бросить никак. Ну, прощавайте, пацаны. Свидимся ли ещё когда -нибудь в этой жизни?
 Юрка тепло по-братски рукопожатием  персонально с каждым  попрощался, как будто навсегда, хорошо понимая, что шахта  рискованное предприятие; сегодня ты есть, завтра- может и не быть. Немного  «навеселе» мы все отправились обратно домой. Я шёл с тёзкой Фокой. Мы каждый в отдельности понимали, что пока топали с вокзала,  у нас всё хмельное давно выветрилось, но так не хотелось это осознавать, и мы наигранно притворялись, что хорошенько подвыпившие. Нарочито пошатывались и плели всякую чепуху, подбадривая друг друга. На самом деле мы словно прощались  с замечательным  корешем, верным другом  и «старшим братом» Юркой, понимая, что больше  встретиться в этой жизни  нам  не суждено.
 В то время я перешел не только в шестой класс, но и в другую школу №4. Женьку Рёву, Толика Власенко, Сашку Майстренко и других хлопцев отправили в «реуху» в Краматорск. Из всех троих Женька почему-то запомнился больше. Наверно потому, что однажды он своим поведением навёл страх на всех остальных пацанов.  В красном уголке, где было в тот момент немало ребят, он случайно дотронулся рукой к розетке и его немного тряхнуло. А у нас, ещё глупых и всему верящим, было такое представление, что тех, кого  ударило током, становятся ненормальными и неуправляемыми, притом становятся невероятно сильными и опасными. Знал про это «чудо», конечно, и Рёва, а потому стал изображать себя таковым понарошку и с явным перебором; и стулья стал ворочать неосмысленно, и столы двигать, не зная, куда силы девать. Все были напуганы и стали от него убегать, а он за ними. Он хотел что-то объяснить им, а  те, в том числе и я, по принципу стадности; куда все, туда и я, дёру давали, побежали на второй этаж и надёжно закрылись за дверью на швабру, всерьёз опасаясь за свою безопасность. Мало ли чего в таком неадекватном состоянии он мог натворить, ничего не соображая. Первый этаж полностью опустел, всех как ветром сдуло. Так продолжалось целый час, пока не появился «матрос» и не разрядил ситуацию. А Женька Рёва только смеялся и говорил, что хотел лишь пошутить. И таких шуток у него было припасено немало, да и рассказывать анекдоты он был мастак. Кто-то был даже рад, что его не стало в детдоме. Он уже был в прямом и переносном значении переростком. Недаром все обзывали его «рёвой-коровой».
Как ни печально, а друзей становилось всё меньше. Я подумал, что когда подросту и меня отправят в ремесленное училище, то каждый год буду приезжать  в детдом  к младшим пацанам и тоже устрою им маленький праздник  как Юрка. А когда стану совсем взрослым и заработаю кучу денег или повезёт их выиграть по лотерее, обязательно приеду в свой детдом и отдам все деньги  на детский дом, чтоб у них всегда был белый хлеб с маслом, и жилось им хотя бы немного лучше, чем когда-то нам.
Школа, в которой предстояло мне учиться в следующем учебном году, была семилеткой и находилась  значительно дальше прежней на перекрёстке улиц Садовой  и Комсомольской как раз по соседству с общежитием педучилища. Школа хоть и двухэтажная, но совсем  небольшая и очень тесная, вроде той больницы, в которой  нас с Петром лечили от глистов- паразитов. В небольшом дворике находились мастерская и общий туалет, как говорится, «все удобства на улице». В этой небольшой мастерской проходили занятия по труду, где обучали умению работать по дереву с  пилой, ножовкой, рубанком. Уроки по физкультуре,  из-за отсутствия спортзала,  проходили в обычном классе или чаще за пределами школы прямо на улице, а то и на проезжей части, где, слава богу, редко когда проезжал транспорт. Из «наших» в эту школу попало  человек пять. Нас специально  рассеивали  по разным школам, чтобы не создавать  условия для конфликтных  ситуаций в будущем. В одном классе со мной оказались Люба Старовойтова, Славка Шулепов и Николай Горчаков. Директором школы был историк, и что удивительно,  как  и в прежней  образцовой школе, он тоже носил  китель, только уже военного образца. Похоже, это было связано  не только с трудным материальным положением  учителей после войны, но  ещё  с сохранившейся  привычкой подражать Отцу всех народов, великому вождю. В нашем классе  посредине потолка висел массивный крючок, на который во время  урока физкультуры подвешивался канат. Задача для мальчишек на таких уроках заключалась в том, чтобы по канату добраться до самого крючка. Не для всех это оказалось под силу. Шулеп и я с этим справлялись, даже касались потолка головой. Мне удавалось подниматься по канату на одних руках без фиксирования ногами, что гораздо труднее. Славка всё удивлялся. Он ведь намного сильнее меня, а у него не получалось так, может из-за лишнего веса. Он ведь был предрасположен к избытку веса, а я по сравнению с ним тростинка на ветру, худышка.  Славка наивно полагал, что всё дело в форме мышц. У меня при накачке бицепсы, какие-никакие, рельефно выделялись и создавалось впечатление спортивного человека. Это касалось, прежде всего, бицепсов и торса. А у Славки совсем другая конфигурация  мышц, как не накачивай, всё равно не видать. Он очень огорчался    по этому поводу, комплексовал из-за этого, и даже немного завидовал мне. Чтобы успокоить его,  я напомнил ему  о самых сильных людях  в мире, о Леониде Жаботинском из Днепропетровска, у которого такая же структура мышц, как у него, и о Юрие Власове из Москвы, совсем с другой конфигурацией мышц. Безусловно, Юрий Власов  внешне смотрелся  как атлет лучше, мышцы так и играли на нём. Ему бы в цирке выступать, а он занимался журналистикой. Напоминание  о Жаботинском, самом сильном человеке на планете в тот момент, тешило Славкино  самолюбие. Кто  тогда  знал, что приблизительно в такое же время только в России, в другом  детском доме, в «детдомовцах» ходил  такой же пацан как и мы,  Валька Дикуль, который-то здоровьем не отличался и рос доходягой по сравнению с другими пацанами, но  после серьёзной травмы позвоночника не сдался, не скис от безысходности своего драматического положения, собрал всю волю в кулак и занялся серьёзно спортом, а через много лет даже стал выступать в цирке по поднятию  тяжестей, и по силе не уступал тому же Юрию Власову. А между тем структура скелетных мышц его ничем не отличалась от Славкиных  и того же чемпиона Мира Л. Жаботинского. Так что форма мышц никак не влияет на их силу. Жаль, что тогда мы со Славкой об этом ничего не знали. В школу по одному мы никогда не ходили, всегда по четыре-пять человек. А ходили всегда не тротуарами, как все остальные, а прямо, по привычке с первого класса, по проезжей части  главной улице Артёма в виде шеренги, занимая её целиком. Транспорт тогда ездил редко и мы особо никому не мешали. Тогда по городу чаще ездили телеги с лошадьми, чем автотранспорт. А у меня была привычка чаще смотреть вниз в землю, в связи с чем директор Бурдин  мне всё выговаривал, и сравнивал меня со спящей курицей, которая спит на ходу. Однажды,  направляясь таким образом в школу с Петькой, Шулепом и другими пацанами, под своими ногами я нашёл зеленоватую «трёшку». Вот никто не заметил и прошли бы мимо, а я увидел. Конечно, я обрадовался. Это были для нас большие деньги на тот момент. Пацаны так здорово мне завидовали! Мы тут же по дороге купили «эскимо» на всех, да ещё осталось на всеми любимыми конфеты «подушечки». Стоило оно всего одиннадцать копеек, а такое вкусное, что до сих пор слюнки бегут от воспоминаний. После этого Петька стал тоже чаще опускать голову  и присматриваться, а что если вдруг повезёт червонец найти. Земля в любом случае является для человека кормилицей. Мы ведь иногда специально отправлялись на поиски цветного металла, а без этой привычки в таком деле никак. Заодно я удивлялся, как многого мы не замечаем, если только смотрим по сторонам, тогда как под ногами существует другая жизнь насекомых. То жук дорогу переползает с непомерным для него полезным грузом. Хорошо, что я не наступил ногой и не придавил его по невнимательности, то муравей что-то с собой  тащит, то гусеница проползёт второпях, успеть бы найти ей место подходящее и превратиться в куклу, а тои в бабочку, пока кто не раздавил и дождь не хлынул. Ведь ей так мало отпущено времени на всё про всё, а хочется ещё и красивой бабочкой полетать суток двое, и с родичами успеть пообщаться. И все торопятся по своим делам, не обращая внимания на нас великанов. Мы для них такие, как для нас были динозавры. Как же они рискуют в любой момент погибнуть и не вернуться домой. В эту пору мне часто снился один и тот же сон. Будто за ночь прошёл такой сильный дождь, и уже на полпути к школе вдруг оказалось столько воды, что  приходилось  преодолевать вброд,  а местами и плыть, чтоб добраться до школы. И это вместо того, чтобы вернуться обратно и прогулять уроки на законном основании в связи со стихийным бедствием.  И кто меня в эту школу тянул?  Возвращаясь обратно со школы, приходилось преодолевать уже разрушенный каменный мост через речку. И откуда вдруг речка с мостом появилась за это время на месте проезжей части? Было очень страшно и рискованно упасть с такого  ненадёжного моста. К чему такие водные приключения снились, до сих пор не знаю. Может потому, что учиться не хотелось?
К тому же самыми плохими для меня предметами были украинский, английский  и математика, да, в общем-то, все. Так что учился я так себе. Зато «поведение» и «по труду» было на «пять». Вообще,  отличников в детдоме никогда не было, и вовсе  не потому, что дети  были недоразвиты или  неспособны. Скорее  потому, что не было достаточного  внимания к нам со стороны взрослых, порой не хватало учебников, отсутствовал контроль, все были предоставлены  самим себе, а чаще улице. О чем можно говорить, если почти у каждого  второго пацана  была своя рогатка. Делали её сами. У некоторых получалась не рогатка,  а игрушка- произведение искусств. Из рогатки сначала учились стрелять по консервным банкам и бутылкам во дворе. Потом переключались  на живые мишени на пустыре; по  воронам и воробьям. В те годы  китайцы  объявили настоящую войну воробьям, которые, как они полагали, уничтожали  половину своего  урожая зерновых по стране. И мы верили этому, считали их вредителями зерновых  и у нас. В Китае за каждого убитого воробья  платили даже деньги.  У них это юани. Точно так, как  мы собирали на свалках цветной металл и сдавали  в пункты приёма за копейки. Вообще, эти китайцы  чудаки-фанатики, хоть и порох изобрели. Председатель Мао сказал, что в стране  плохо с железом, а в России больше, и в каждой семье  стали выплавлять чугун. Вот народ, несмотря на ужасающую бедность, плодятся как мухи дрозофилы. Не пора ли им остановиться, а то как бы всю планету не заселили собой, и не потеснили нас. Вот чудаки, думают, что всё можно взять количеством. Спохватились, когда численность у них достигла одного миллиарда  населения. Как накормить такую ораву?  Вот и стали регулировать  рождаемость населения. Да,  видать, поздно одумались. Так  и мы, взяв в руки рогатки, решили, что с её помощью все проблемы будут решены. Поэтому к занятиям особенно не готовились. Но два-три «хорошиста» имелись. Это, конечно, Мишка  Медведев, Люда Гавриш и Рая Кузьмина, сёстры Мельниченко. Лучших воспитанников старались поощрять, чем могли. Так в один  Новый год Раю  отправили  в Москву  на Кремлёвскую Новогоднюю ёлку, на следующий год  туда же поехал Мишка. Меня, сам не знаю почему, поощрили поездкой в Краснодон наверно за примерное поведение. Я ведь не дрался,  матом не ругался и свистеть ещё не научился, активно принимал участие в художественной самодеятельности, посещал музыкальную школу. В красном уголке ко мне подошла завуч детдома Мария Сергеевна вместе с «матросом».
-Серёжа, мы тут решили направить тебя на экскурсию в Краснодон,- сказала завуч.- Поедешь?
-А это далеко?- спросил я.
-Далеко. Вас вместе с другими школьниками повезут автобусом.
-А что я буду там делать?
-А ничего делать не нужно, -вмешался Александр Григорьевич.- Считай, это как поощрение. Отдохнёшь, посмотришь мемориал, где захоронены молодогвардейцы Олег Кошевой, Любовь Шевцова, Ульяна Громова и другие. Там будет много школьников из других школ, так что скучать не будете.
-Ну, если так надо... А когда?- всё еще сомневался  я, ехать или нет.
-Прямо завтра. Детали я объясню, а за сухим пайком зайдёшь на кухню к Ольге Петровне. Она в курсе. Всё понял? -переспросил матрос.
-Вроде всё,- как-то неуверенно ответил я.
 То поколение и наша детвора  хорошо знала,  что связано  с этим небольшим городком на Украине под Луганском, благодаря  известному  роману А. Фадеева  «Молодая гвардия», в котором рассказывается о подпольной работе  комсомольцев в оккупированном немцами Краснодоне, и потом зверски замученных и брошенных в шурф. Сам роман из детворы мало кто читал, но фильм С. Герасимова  по одноименному роману смотрели все по нескольку раз. Особенно на нас мальчишек произвела  впечатление клятва  предводителя комсомола Олега Кошевого: «Кровь за кровь, смерть за смерть». Такова была ненависть  советских людей к немецким оккупантам. Вот в этот Краснодон с группой школьников из других школ нас автобусом  и повезли. Это было осенью в выходной день среди учебного года. Накануне  с вечера  повариха тётя Оля  приготовила мне на дорогу сухой паёк, а рано утром,  к часам  пяти, нужно было подойти  мне к старой «новой» школе, которая находилась на той же  улице Артёма что и мы, но далековато. Её не так давно восстановили после того,  как она была наполовину разрушена от бомбёжек  во время войны. Я ещё застал то время, когда во дворе разрушенной школы несколько лет стоял разбитый самолёт.  Очень рано меня разбудила  дежурная воспитательница, и я с трудом встал, ужасно хотелось спать. Свет в спальне она не включала, я одевался в темноте, и было  непривычно вставать, когда все вокруг продолжали спать. Раньше мне никогда не приходилось так рано  подниматься. Ни о какой поездке в Краснодон и думать не хотелось. Но мне доверили, и я должен  преодолеть все трудности, словно  выполнял наказ  тех молодогвардейцев из Краснодона. Я решительно встал и спустился  вниз на первый этаж в умывальник. Всё было так непривычно, никого не было в умывальнике, а в обычные дни там творилась суматоха. Сейчас гробовая тишина. Через полчаса я неуверенно вышел на улицу. Было ещё темно. Никто меня не сопровождал. На улице совсем никого, даже Белка, видать, крепко спала  под лестницей, не выглянула. «Хоть бы проводила до автобуса»,- подумал я. Немного было страшновато. Я вышел на проезжую часть дороги и прямиком быстрым шагом  добрался к автобусу, стоявшему  напротив школы. Слава Богу, успел вовремя. Почти все были в сборе. Ещё минут через пять автобус двинулся с места, и мы поехали в сторону Луганска. Мне досталось место у окна  в самом конце автобуса, где больше всего трясёт и укачивает, к тому же  мотор где-то рядом прогревал прямо подо мной. В общем, не самое лучшее место мне досталось. Никого из присутствующих в автобусе  я не знал. Взрослые тётеньки- учителя, сидевшие  на первых местах, всю дальнюю дорогу о чем-то своём оживлённо беседовали. Как только выехали за город на трассу, меня стало клонить  ко сну. Я, конечно, от непривычки вставать так рано не выспался, и место такое выпало в автобусе убаюкивавшее, да и поговорить было не с кем, так что, скорее всего,  я спал, а очнулся только в Краснодоне. По прибытии на автовокзал все покинули автобус и гурьбой отправились в город к самому мемориалу «краснодонцев», для этого, собственно, все и приехали. В самом городе кто-то из учителей прямо на улице у скверика надела мне на голову красивую тюбетейку, и где её только взяли, и сфотографировала  меня непонятно для чего, очевидно, для школьного отчета о поездке. Откуда у неё оказалась эта тюбетейка, и что это ей в голову взбрело? Было бы логично, если б она оставила мне её или подарила фотографию на память о Краснодоне. Далее смутно, что помню. Видимо, я перегрелся и  здорово устал, и меня больше ничто не интересовало. У меня было одно лишь желание, скорее бы вернуться в детдом. Обратно вернулись вечером того же дня. Чувствовал себя «разбитым». Положительных  впечатлений и не припомню. Очевидно сказывался мой юный пионерский  возраст, когда  по душе больше пионерские лагеря и костры, чем изнурительные поездки в Краснодон. В школе всё шло по расписанию. Также  не хотелось ходить на уроки украинского и английского,  а Славка Шулеп всё выяснял отношения со своими недругами в драках. Но однажды, это было четвёртого октября 1957 года, неожиданно уроки по всей школе прекратились. Нас организованно не спеша вывели из классов в тесный коридор. Школьников было несколько классов, и узкий  небольшой коридор едва всех вмещал. Мы не понимали, для чего нас собрали вместе, да так неожиданно, прервав уроки. С нами стояли  учителя, каждый со своим классом. Все перешептывания, как усиливающаяся волна на море, превратились в сплошной гул и шум. Наконец появился несколько  взволнованный директор школы,  и всё в том же своём военном кителе.
- Дорогие ребята, - обратился он к школьникам. – Сегодня особый день в истории нашей страны. Я абсолютно уверен, что этот момент в вашей жизни вы запомните  навсегда. В истории нашей великой страны, да и всего Человечества,  этот момент уникальный. Открыта первая страница в освоении космического пространства. Наконец-то сбываются  смелые, невероятные мечты великого фантазёра, учителя из Калуги, Константина Циолковского. И вы тому очевидцы. Сейчас вы услышите по радио позывные нашего первого искусственного спутника Земли из далёкого космоса. Это событие поистине историческое. Внимание! Слушаем радио».
 Все словно замерли. Ждали чуда. Что это за позывные, на что они должны быть похожими, никто не знал. Наконец услышали короткие сигналы  из далёкого космоса типа «морзянки». Мы стояли  и слушали несколько минут. Это, конечно, было важным  событием в мировой науке, но мы, шестиклассники, не очень понимали происходящее, а потому не могли в полной мере всё это оценить как взрослые. Тогда таких понятий как космос и искусственный спутник не было. Взрослые гордились с пониманием важности события. Ещё бы! Это они, взрослые  страны Советов, первыми распечатали космос, о котором мы не имели представлений. И это только начало. Но вернёмся к делам земным, школьным. В школе всё чаще возникали драки и зарождались они в нашем классе. Ни одна из них не обходилась без участия Славки Шулепа.  «Шулеп» -это его кличка в детдоме. У нас у многих были клички. У меня была кличка «Новосёл». У Серикова- «Серый».  Славка был парень крепкого телосложения, упрям, смышлёный, смелый и не в меру агрессивен, хотя в учебе  никак себя не проявлял. Все эти качества формировали в нём неуёмное стремление верховодить, быть лидером в коллективе или в любой компании. А в нашем классе  учился свой «домашний» заводило, сыночек главбуха  городского стадиона «Локомотив»,  тоже не прочь покомандовать, и у него  тоже своя «дворовая» команда. Какая там кошка между ними пробежала неизвестно. Но, видать, двум медведям в одной берлоге не жить мирно. Так с попеременным успехом  то они нас встречали на подступах к школе с тяжелыми портфелями или палками, то мы их при выходе из школы в узком тёмном переулке. Эти баталии продолжались целый месяц непонятно из–за чего. Может, из-за девчонок? К синякам уже привыкли с обеих сторон. На вопросы учителей откуда такие ушибы на лице и каждый раз свежие, все участники потасовок  сворачивали на уроки физкультуры. Шулеп  часто делился со мной  своими мыслями. Иногда я  с ним в чем-то соглашался, но переубедить его в чем–либо было невозможно, тем более если принято решение. В общем, пёр как танк. Каждый в отдельности  из  той группы, а стало быть наших соперников и противников, ничего не представлял. Обычные  трусливые и заносчивые маменькины с папенькиными ничтожества, которые, надеясь на своих родителей, абсолютно уверовали в свою безнаказанность. Точку в этом деле поставил директор школы. Он пригласил  к себе в школу отца «заводилы» и нашего «матроса» для беседы. Жаль, конечно, что на тот момент  уже не было с нами нашего Гришки Марущенко. Он бы один только своим появлением решил все проблемы разом. В классе учились неплохие девчата, такие как Светка Казак, Таня Бедненко,  Любка Полищук и другие.  Со Светкой мы сидели за одной партой и никогда не ссорились. Почему-то  меня каждый раз усаживали с девчонками. Может потому, чтобы мы не задирались с «домашними» пацанами? А может потому, что я не был похож на «детдомовского»тем более? Запомнились её пухлые красноватые щёки и курносый нос. Да и сама была совсем  не худенькая, скорее, «пышечка». Все они были неравнодушны к нашим парням. Может они и стали тем яблоком раздора? Зная Шулепа, уверен, что причина в другом, более существенная и принципиальная не только для него, но и для всех детдомовцев. Не  стал бы он «забор» городить из-за баб.  Безусловно, наши пацаны и девчата во многом обделены, но гордости им не занимать. Не было, например, обиднее для нас слова, как «сирота», а тем более «казанская», сказанное в унизительном тоне. За это можно и врезать по роже, и будет за что. Я же когда-то врезал по башке Алику из пятого класса. Через несколько лет, чему я был крайне удивлён, моя  соседка по парте Светка  вышла замуж за нашего кореша Серёгу, младшего брата Гришки Марущенко. Вот потеха! И где только они могли познакомиться? Чудеса и только! Кто бы мог тогда подумать. Нужно сказать, что директор школы носил свой китель не зря. Какой-то страх на учеников он всё-таки наводил. Однажды на его уроке истории случился конфуз. Во время урока он вызвал к доске одну рослую воображалу, манерную девицу- шатенку, которая ходила ещё в музыкальную школу и играла на скрипке, и также любила выделиться от остальных девчат. Тогда ещё девчонки обязательно  носили школьную форму и ничего лишнего. Эта же ученица любила хоть чем-то отличаться, и в отличие от других носила колготки. Учителя это не воспринимали, а директора школы, бывшего военного офицера, даже раздражало такое поведение ученицы. Посмотрел  он, сидя на своём стуле за столом, с головы до ног на неё и очень нервно  произнёс: «Капрон блестит, а в голове свистит». Сказал  он, учитель истории, так после того, как  она с перепуга не смогла правильно ответить на вопрос, касающегося домашнего задания. В классе вдруг стало  так тихо, что все услышали некое  журчание воды. Сразу никто не понял, откуда оно исходило. Школьница у доски  продолжала стоять как вкопанная, переминаясь с ноги на ноги  с закатившимися глазами, обращенные  на потолок. А вокруг неё, её ног, всё увеличивалась и увеличивалась лужа. В классе пошли перешептывания. Наконец, заметил это и директор. «Что вы стоите, - сказал он, обращаясь  к ней.- Идите, куда вам нужно, принесите тряпку что ли. Техничку, в конце-то в концов, позовите. Вот что значит использовать  перерыв не по прямому назначению и нерационально. Однако, не будем  терять дорогое время, продолжим урок»,-добавил он.  Что переживала сама отличившаяся школьница, можно только гадать. Она мечтала отличиться, вот и отличилась. Точно такая ситуация произошла на моих глазах год назад  в пятом классе в другой образцовой школе, но только с парнем по фамилии Туфман.
 После шестого класса в начале июня группу из пятнадцати пацанов во главе с новым воспитателем Степаном Ивановичем посадили в наш старый грузовик ЗИС-51 и отправили в совхоз на прополку свеклы, который находился неподалёку от города. Нам так надоело находиться в детдоме, что мы рады были выехать куда угодно и делать любую работу, только бы быть подальше от него. Самым заметным и взрослым в группе был Николай Долженко: высокий, костлявый, худощавый блондин, довольно шустрый, любитель футбола, разговорчив, за словом в карман не полезет, и всё с шутками да прибаутками, так и норовит кого-то  поддеть. В общем, заводило и, как потом выяснилось, великий труженик  на колхозных полях. По прибытии в деревню сначала подвезли нас к конторе совхоза,  что на главной улице.  Там Степан Иванович отправился в контору для переговоров с начальством и доложить о нашем приезде, а мы остались одни, находясь в кузове грузовика, совсем забыв назначить кого-нибудь из нас  за «старшего», чтобы не баловались и не разбежались, словом, чтоб не началась буза. Потом ждать нам надоело, да и смотреть за нами некому, и мы спрыгнули на землю размяться. Кто-то уже успел произвести разведку местности и предложил по привычке от нечего делать заглянуть в небольшой частный сад через дорогу. Решение было принято, нам не привыкать. Мы согласились. Мы  втроём, с кем уже не помню, перешли дорогу, переметнули через высокие колючие кусты. В саду никого не было; ни людей, ни собак. Наскоро облазали две - три яблони. Яблоки были ещё мелкими  и зеленоваты, но кисленькие и сочные. Нарвали по чуть-чуть ещё не вполне созревших яблок и поспешили обратно к машине до прихода воспитателя, чтоб он не знал. Не успели ещё поделиться добычей с пацанами, любителями кислятины, как вдруг, откуда ни возьмись, ко мне  неожиданно прицепилась толстая пожилая тётка,  схватила крепко меня за руку и почти закричала:
- Вот, попался! От меня ещё никто не убегал.
 Да так громко заорала, как будто  у неё велосипед спёрли, и  не отпуская мою руку, держа её в мёртвой хватке, принудительно привела меня в контору и завела прямо к директору совхоза со словами:
-Вот, пожалуйста, товарищ директор, полюбуйтесь, эти хулиганы обнесли мой сад среди бела дня. Их там целая машина. Ограбили, одним словом... Принимайте меры,  Трофим  Семёнович.
 Тут вмешался Степан Иванович.
- Это мои хлопцы. Этого не может быть, они только что приехали, -стал говорить он, будучи абсолютно уверенным, что мы, как послушные ребята, продолжали сидеть в кузове грузовика.
 Понимая, что меня Степан Иванович защищает, я тоже  стал неуклюже оправдываться;
- То не я, женщина перепутала...
 Колхозница не успокаиваясь, продолжала настаивать на своём.
- Вы посмотрите на его руки, одни царапины от моего колючего кустарника, – не переставала говорить тётка-толстушка.
  Мы тогда все были  только в майках, и на моих плечах действительно были белые царапины. Больше врать мне не было смысла, доказательство наяву. Вмешался, наконец, директор, замечая эти белые полоски на руках.
- В самом деле, откуда они у тебя, мальчик? –поинтересовался директор совхоза, мужчина пожилого возраста и лысой головой.
  Я не стал  оправдываться. Тупо смотрел вниз. Кустарники -то не обойдешь без царапин.
- Ладно, -сказал директор. -Ребята приехали к нам работать, помочь нам, так сказать. А ты, Петровна , из-за какой-то зелёной кислятины шум  устроила на всю Ивановскую. Ступай, мы разберёмся. Ты бы ещё электрическим проводом  огородила свой сад.
 Дальше нас отвезли к местной школе, в которой нас должны разместить на ближайшие две недели. Несколькими часами раньше  сюда уже прибыли почти всем классом старшеклассники из седьмой школы имени М. Горького. В этом классе  учились две наши воспитанницы, Кузьмина Рая и Гавриш Люда. Обе были  симпатичными блондинками и обе были «хорошистами» в школе. Люда Гавриш, мы её называли Гаврош, была худая, стройная, с длинными ногами и на голову выше подруги, хотя «подругами» в буквальном смысле никогда и не были. Они хорошо не только учились, но и активно принимали участие в нашей художественной  самодеятельности, особенно активна была Раиса. Всех ребят разместили в спортзале, девушек из «седьмой»- в пустом классе. В тот же день после обеда  от скуки все вышли на школьный двор. Погода стояла прекрасная, нас так и тянуло на улицу. Солнышко ещё прогревало, подходя к закату. Одни, преимущественно девчата, играли в волейбол в большом кругу, другие, в основном наши, гоняли в футбол. После спортивной  разминки, уже ближе к вечеру, школьницы из седьмой школы, расположившись на крыльце сельской школы, громко шутили, а потом запели «Подмосковные вечера» Михаила Матусовского: «А рассвет уже всё заметнее. Так, пожалуйста, будь  добра... Если б знали вы, как мне дороги Подмосковные вечера». Девчата пели голосисто и задушевно. Я, как музыкант и любитель хорошей лирической песни, подошел к ним и тоже присел напротив симпатичной шатенки с синими глазами, в надежде подпеть вторым голосом. Мы с ней многозначительно и загадочно переглянулись, не отводя глаз. Конечно, я был не из их круга. Это понимал и я. Поразмявшись во дворе, ребята продолжали обустраиваться в спортзале. У нас  не было никаких кроватей, все спали на полу. Хорошо, что выдали матрасы. Нас лично, всё устраивало, нам не привыкать. Питались в совхозной летней  столовой под навесом три раза в день. Завтра первый рабочий день. Надо лечь пораньше и выспаться. С самого утра следующего дня сразу после завтрака, вооружившись тяпками,  не спеша в пешем порядке отправились в поле за околицу села на свой участок. Там на месте бригадир растолковал нам, как отличить свеклу от сорняков, как правильно полоть, поставил каждого на грядку, и полный вперёд «заре навстречу». Грядки тянулись на километр - полтора. Солнце припекало с самого утра. Было жарковато с каждым часом. По мере продвижения по грядке, мы снимали с себя  одежду, оставаясь в одних трусах. Головы покрывали  кто майками, кто пилоткой из газеты. Степан Иванович и Николай  были впереди всех, за ними было не угнаться. Чертовски хотелось нам пить. Наконец заметили, что  на другой конец грядки к посадке на телеге подвезли бидон с холодной водой. У нас у всех появился стимул  скорее дойти до конца  грядки к заветному бидону, и поскорее оказаться в посадке в тени под холодком, хотя бы на пять минут прилечь на спину, раскинув подальше отяжелевшие от усталости свои руки и ноги. Где-то через час на горизонте появились неторопливые колхозники. Они шли в направлении своего участка. Наши соседи по школе работали на другом поле и с нами не пересекались. В нашей компании девушек не было, а там, где- то по соседству, была шатенка с синими глазами со своими ребятами. Она почему-то не выходила у меня из головы. Работали в поле мы только до обеда. Торчать в поле, когда  солнце в зените,  опасно, особенно для детей. В дни, когда было  пасмурно и  не было так  жарко,  мы могли выйти в поле  поработать и после обеда. Такой был у нас порыв. По словам бригадира, работали мы неплохо и даже перевыполняли план, то есть давали дневную норму. Да мы и сами понимали, что работали  в буквальном  смысле до «седьмого» пота, не сачковали. Степан Иванович  тоже нас хвалил. По вечерам  в основном играли в футбол, то с нашими соседями старшеклассниками, то с местной сельской сборной. И в этом нам не было равных в округе. Особенно отличался наш капитан  Николай Долженко. Без меня редко когда играли в футбол, что здесь в деревне, что в детдоме. Мне больше нравилось быть правым нападающим, и почти не было такой игры, где бы я не забивал в ворота противника хоть одного гола. Правда, играли мы чаще босиком и в обычном нижнем белье.  А какой наш пацан не мечтал выйти на футбольное поле в спортивной форме и, конечно, в бутсах, как Николай Лоботряс, которому мы все старались подражать. После нескольких побед на футбольном поле нас «зауважали» соседи. Даже девушки из седьмой школы стали чаще заглядывать к нам на «огонёк» в спортзал. Заходила и та шатенка с синими небесными глазами и   короткой стрижкой. Мы только и успели пару раз переглянуться. Мне она, похоже, нравилась по-детски. Но кто я для неё? Шпана босоногая. Она ведь знала, откуда мы.  К тому же она на два года постарше меня. Работали мы в поле каждый день, кроме воскресенья. И так две недели, переходя с одного поля на другое. В общем, неплохо мы потрудились и отдохнули  а заодно и заметно загорели, словно все эти две недели не в совхозе вкалывали на голом энтузиазме за суп с кашей а отдыхали  где-то в Краснодарском крае на берегу Черного моря в районе Туапсе, о чем мы могли только мечтать. Давняя мечта всех беспризорников и детдомовцев сбежать туда в эти тёплые края, где у каждого местного жителя  имеется свой сад с огородом, и не пропадёшь с голодухи в случае чего. И никакого детдома не надо было бы.
 Вернулись мы домой с массой положительных эмоций и впечатлений. Все были рады нашему возвращению, но больше, пожалуй, была рада наша Белка. Уж как могут  встречать своих хозяев любимые собаки надо только видеть. Каждый из нас, спрыгивая  с кузова машины, не мог не обратить на неё внимания и приветствовал счастливую Белку  кто прикосновением руки, кто прижимал её голову к своей и она только успевала лизнуть его, кто по привычке попросит дать ему «лапу на счастье» и та протягивала   свою правую. Во дворе как всегда клевали и ворковали голуби. Их было десятка два и не одной породы. Ими в основном занимались  Мишка Медведев и Шаповал. Откуда  первоначально появились у нас голуби, трудно сказать. Иногда покупали на рынке за деньги, вырученные за сдачу цветного металла, найденного на городских свалках. Чаще  привлекали и ловили «чужаков», выпуская  в небо  в качестве приманки своих голубей. Однако своей «голубятни» так и не было, как у настоящих любителей. Заменял её неплохой сарайчик, примыкавший к основному зданию детдома со двора. Света в нём не было и потому целыми днями он был открыт. На ночь сарай с голубями закрывался  на амбарный замок, а рядом под лестницей, поднимающейся к столовой,  жила Белка. Несмотря на это, однажды  под воскресенье какие-то «воришки» сарай вскрыли и многих голубей украли. Для нас это  стало ЧП. Раньше такого не было. Найти хулиганов -воришек не составляло особого труда. Все «голубятники» в округе знали друг друга. А связываться с нашей «братвой» никому не хотелось, но разбираться иногда приходилось. В этом преуспевали Шаповал, Серёга Марущенко, Шулеп, Лёха Бондаренко и Мишка Медведев. У Шулепа не было привычки долго разговаривать с хулиганами  с его принципом: «бей первым, целее будешь сам». Скоро  после таких разборок голубятня почему- то быстро пополнялась.
  Через три недели за свою работу в совхозе  нам выдали по тридцать рублей, чего мы никак не ожидали. Мы же знали, что работаем бесплатно, а потому  ни на что не надеялись. Кормили три раза в день и то хорошо. Это было первый раз. Таких денег мы никогда не держали в руках. Это были первые деньги в нашей жизни, которые мы заработали честным трудом. Во–первых, мы не ожидали их получить. Во-вторых, работали не из-за денег, а на совесть, так сказать,  по зову сердца, из–за принципа, чтобы доказать, что детдомовцы не такие уж и плохие пацаны по сравнению с другими. Конечно, те , кто с нами не был тогда в совхозе  и не работали, здорово завидовали  нам счастливчикам. Однако не могу сказать за всех, но я не знал, куда эти деньги девать, на что их потратить. Ведь у нас никогда не было таких больших денег, и по магазинам никогда не ходили. Да и необходимости в этом не было, как и потребительских запросов. Нас в детдоме кормили, одевали и в кино водили. Что ещё нужно было нашей братве? Да, городские свалки, пустыри  и послевоенные  развалины- это наши места обитания, наша стихия. Там можно было найти цветной металл, снести его в пункт приёма  и заработать  на газировку с мороженым, а то и на кильку в навес. На такие же деньги  играли часто  между собой или с «домаками»  в школе на переменах. У нас все с малолетства играли в «чику». Но это были копейки. А тут сразу  тридцать рублей неожиданно свалились, как снег на голову. Вначале обрадовались, а потом даже растерялись. Мы их не нашли и не украли,  а честно заработали. Потратить  их нужно, как можно скорее, так как прятать не привыкли, да и некуда. Всё и все у нас на виду. А «сопрут» в один момент за милую душу и никто не признается, и не вернёт. Поэтому  в тот же день я впервые пришел в универмаг. Там чего только нет, всё поражало моё детское воображение. Мне казалось я попал в страну чудес вместе с Алисой. Почему- то я остановился у прилавка с галантереей на первом этаже и вспомнил, что год назад моя напарница по дежурствам Рая  Кузьмина подарила мне авторучку с карандашом и тоже в  виде авторучки, внутри которых смотрелся карликовый московский «Кремль», привезенные ею из Москвы, когда её посылали на Елку в Москву. Такие авторучки были для нас в диковинку. К большому сожалению, всё это через месяц у меня спёрли, спрятать-то было некуда, всё на виду, тумбочки не спасали. Долго присматривался,  что же такое выбрать, а глаза от всей этой красоты разбегались. Наконец  моё внимание привлекла красивая, излучавшая разными цветами, брошь, и стоила как раз тридцать рублей. Я даже не подумал дорого ли это для такой  «вещицы». А спросить неудобно. Стою, жду продавщицу. Наконец, подошла расфуфыренная, не такая уж молодая крашеная, рыжеволосая женщина.
; Мальчик, тебе что здесь надо?  -не очень уважительно и с презрением спросила она, как бы намекая, чтоб я также исчез быстро, как и появился, сомневаясь в моёй платёжеспособности.
 У нас среди «своих» тоже существовало такое выражение; «сделай фокус, смойся с глаз». А я ей назло;
- А мне вот эту штуковину за тридцать «р», – сказал я, показывая пальцем правой руки, и слегка  постукивая им по витрине напротив брошки.
- Зачем  она тебе? – удивилась продавщица.
- Мне, может, и  ни к чему, а вот сестрёнке…, –ответил я.
-У тебя ещё сестрёнка есть?- удивилась она.
Я как-то не подумал, что покупать такие «цацки»  не  дело пацанов. Тут она была права.
 «И зачем она всё спрашивает, - подумал я.- Какое ей дело? Я же пришел  покупать, а не воровать. Неужели я так похож на беспризорника?».
-А деньги у тебя есть?- всё дознавалась  крашеная продавщица, чуть ухмыляясь.
-Раз пришел, значит, имеются, - ответил я не очень уважительно и с раздражением, как и она  ко мне.
 Она была удивлена, когда я отдал ей всё, что имел в своём кармане брюк . Конечно, продавщицу смущал мой внешний вид; в одной не очень свежей майке и давно не стриженной, чуть кудрявой, головой.
-А ты мальчик ничего, вроде воспитанный, о сестричке заботишься.  Ты бы лучше бы майку да рубашку для себя какую-то прикупил на эти деньги,- посоветовала она, неохотно давая мне маленькую коробочку с брошью.
-А вам -то какое дело? -не сдержался я.
 Когда  покупал брошь, уже точно знал для кого. Наверно ей никто  ещё ничего не дарил, а получать  подарки всегда приятно, тем более от друзей или любимых. В тот же вечер эту брошь подарил Раисе, когда увидел её в красном уголке во время просмотра телевизора. Это было так для неё неожиданно и тем приятнее, а от самой брошки даже чуть не обалдела, так она понравилась ей. Остался доволен и я, что пришла  в голову такая мысль, сделать кому- то приятное. Всё равно бы эти деньги украли, как пить дать.
 У нашего «матроса» появилась идея отправиться с нами в поход на пару дней. Директор не возражал. Два дня к нему готовились; и чтоб одежда соответствовала в походных условиях, и врачебный осмотр пройти, а главное с продуктами разобраться и запастись. Желающих пойти в поход было много, но отобрали человек двадцать, из них только  три самые смелые   девчонки в качестве поварих. На врачебном осмотре врач, которая появлялась у нас один раз в месяц и мало знала детвору, решила меня забраковать. Я конечно, сильно переживал из-за этого. Тут такое редкое мероприятие и без меня.
-Новосёлов, Сергей! Ты в курсе, что тебя доктор не пропускает в поход, -сказал мне наш «матрос» за два дня до похода.
-А в честь чего?- спросил я, явно не от удовольствия.- Я что один такой?
-Какие-то шумы в сердце она у тебя находит, в общем забраковала.
-Интересно получается,- говорю я.- Как бегать в школе  на физкультуре я совершенно здоров, а пойти в поход, значит, негоден?
- И я об этом.
- Может мне к директору сходить?
- Ладно, разберёмся без него,- сказал Александр Григорьевич.- Возьму тебя под свою ответственность. Нам же не переплывать через Волгу и не бегать на перегонки. Доктора тоже ошибаются. Я с этими шумами в сердце в морфлоте в войну отслужил и ничего. Так что спи спокойно.
-И я так полагаю,- успокоился я.
  Вышли в поход после обеда, когда солнце пошло на убыль. Белку, конечно, взяли с собой. Что это за поход без собаки. Она, возможно, мечтала об этом так же, как и мы. Для неё мы все были одинаковы.    Налегке, кроме неё, никто не шел. У каждого за спиной был вещевой мешок с продуктами или с вещами и предметами, без которых в походе не обойтись. Другие несли вёдра с морковью и луком, кастрюлю с картошкой, рюкзаки с буханками хлеба.  Шли больше лесопосадками и в хорошем темпе, чтоб к темноте добраться для подходящего для ночевки места, где бы и речка была  и костёр можно было бы разжечь и что-то успеть  приготовить из еды до темна. Через каждый час устраивали десятиминутный привал. В таком походе мы впервые. За старшего были «матрос» и Фаля, который был на голову выше остальных пацанов включая и Шулепа. Сам  Славка был явно недоволен, что старшим назначили Фалю. Дисциплина в отряде была железная, мало что может случиться в лесу. Каждый чувствовал себя самостоятельным и ответственным. Всё было интересно. В лесу находили гигантских жуков с огромными клещами, натыкались и на гадюк. От одной змеи чуть не пострадала одна девчонка. Слава богу, что раньше её обнаружила наша Белка, которая вдруг стала необычно лаять ни с того,  ни с сего, находясь рядом со змеёй, не подпуская к ней нерасторопную «повариху».   Жуков собирали в банку, они нам нужны были, чтоб потом устраивать между ними поединки, чей жук окажется сильнейшим. Таким видом соревнований  у нас многие увлекались. А найти клеща–гиганта большая удача. Такие экземпляры жуков попадались в лесу тоже нередко.  От непривычки уходить так далеко от детдома, да ещё не с пустыми руками, многие в отряде быстро устали. Наконец мы вышли на небольшую поляну и приняли решение остаться здесь на ночевку. Мы же вышли в поход с ночевкой и на это все настроились, так что торопиться было некуда. Дальше у каждого появились свои обязанности. Кто обеспечивал  хворостом, кто водой, кто картошку чистил. К вечеру стало прохладно и комары не давали покоя. О них мы не подумали, когда отправлялись в поход. Спасало пребывание у костра и дым от него. Девчата  готовили ужин. Пацаны вместе с Фалей пошли к речке с удочкой, может на уху припадёт. После ужина у костра Александр Григорьевич стал рассказывать  о своей морской службе на корабле, иногда повторяясь и забывая, что уже рассказывал об этом несколько раз в разное время и в других случаях. В отличие от других воспитателей он не курил, видимо, страдал гастритом после службы на флоте, да и на корабле особо не закуришь. Может, курил, да бросил на гражданке. Зато любил травить анекдоты и больше на морские темы. В разговоре, независимо от того с кем, с нами уже взрослыми или со своими коллегами по работе, а то и с директором, он частенько употреблял свою любимую фразу на все случаи жизни; «Попрошу только без намёков» или «просю без намёков». По этой фразе можно было судить о его хорошем настроении, и «намёк»  этот он воспринимал исключительно на свой счет. Это могло касаться его  прически с редким покровом на голове, когда речь шла, к  примеру,  почему у Никиты Хрущева не было расчески с его лысой головой, или когда говорили о форме и размере носа Гоголя, который мало чем отличался от его носа. Во всём он видел намёк на свою персону и никогда не обижался.  Всё равно  это всё при нём, чтобы там ни говорили. Эту  фразу он произносил всегда с улыбкой, которая передавалась собеседнику, и предрасполагала к дальнейшей беседе в мажорном ключе с переходом на анекдоты или смешные случаи из своей богатой морской жизни. И здесь в походе у костра он ничем не отличался и вёл себя как свой среди равных. К ночи немного становилось прохладно. Хорошо, что не поленились и прихватили с собой несколько  одеял. Так вокруг  костра  вдвоём под одним одеялом по парам и уснули. Утром решили дальше не ходить; провести до обеда на этом месте, а после обеда - в обратный путь. Скорее от того, что змея все наши планы нарушила. Поскорее бы домой вернуться без происшествий, да и погода стала меняться не в лучшую сторону.  Так завершился наш первый и последний поход, который мог закончиться печально, если б ни Белка. Все остались довольны, вот только если бы на всю неделю да с палатками, которых у нас никогда не было.
  Где-то через неделю после этого встаю утром после сна и вижу, что у моей кровати, вместо всегда чистых и начищенных ботинок, стоят  чужие ужасные, сбитые и растоптанные ботинки. Похоже, выражаясь по- нашему, стырили и заныкали мою обувь подальше на некоторое время, пока не уляжется весь этот шум. То, что мне подсунули, якобы в обмен на мои ботинки, трудно даже назвать  обувью. Одна только мысль надеть такую чужую обувь вызывала отвращение. Я не мог даже представить, кто на такое мог быть  способным. Вроде все одинаковы, с одинаковой судьбой, живём в одинаковых   условиях, а ведь нашелся один такой подлец- недоумок вроде того Жигана, которому своего мало и хочется пожить за счет других. Было очень обидно  в один момент остаться без всякой обуви. Жаль, наша белка не обучена к сыскной работе, а то бы сразу нашла ворюгу по горячим следам. Конечно, надо было сразу обратиться к нашему «матросу» или Шаповалу, те бы сразу поставили  всех пацанов в шеренгу и свои ботинки я бы сразу опознал из сотни других, а виновный ворюга, способный на такую подлость,  был бы серьёзно наказан  пацанами по нашим детдомовским законам. За подобные дела виновнику было не избежать «тёмной». Подобная практика  применялась у нас для ночных «мочунов». Картина, скажем, не для слабонервных. Кто бы это ни был, всё же жалко такого «отморозка». Может, со временем поумнеет. Хотя вряд ли. Несмотря на это, жаловаться я не стал. У нас это не принято. В семье не без уродов. Это уже не детдомовец, а потенциальный вор, если у своих же ворует. О таких отморозках говорят, что по ним тюрьма  плачет. Нетрудно предположить, что после детдома он приобретёт постоянную прописку за решеткой в местах не столь отдалённых. И будет ему поделом. Такие, которые воруют среди своих, перевоспитанию не подлежат, тем более если за эти преступления не понесли наказания. Это законченные «отморозки». Хотя всякое преступление  должно быть неотвратимым и наказуемым. Мне повезло ещё тем что было лето, а бегать босиком мне не привыкать ещё по Дружковке, да и в «музыкалке» были каникулы. Так и ходил. Новую обувь до сентября , к началу учебного года, всё равно не выдали бы, и то, разве  что после вмешательства директора. Да и не до меня всем было в тот момент... В детдоме затевался очередной ежегодный ремонт основного здания детского дома. Во дворе появились знакомые по прошлому году рабочие всё в той же  грязной от красок робе штукатуров-маляров. Среди них знакомый пожилой цыган со своей черной шевелюрой и небольшой чёрной бородой с сединой. Они сидели  и отдыхали на скамейке во дворе недалеко от калитки  под окном  директора и грелись на июньском солнышке, покуривая любимые папиросы «Беломор». Славка Шулеп,  Николай Горчак и я подошли  к ним от любопытства поближе.
- А вы на самом деле цыган?- поинтересовался Славка.- В прошлом году вы тоже, кажется, здесь работали?
- Вы не ошиблись. Мы здесь у вас каждый год ремонтом занимаемся, - сказал напарник цыгана, затягиваясь папиросой  »Беломор».
- А говорят, цыгане никогда не работают,- вмешался Горчак.
- Я правда цыган. А цыгане  бывают разные,- стал объяснять пожилой  мужик с бородой.
- Что же это за цыган, если работает, а не с табором кочует, - не выдержал я. -Это я так, о своём, -добавил я, понимая, что смолол глупость.
-Когда-то, когда был таким же пацаном как и вы, я и был в таборе. Хочешь, погадаю, предскажу твою судьбу. Подходи ближе, не бойся. Давай,дорогой, руку, -обратился ко мне пожилой цыган с седой черной бородой и редкими зубами.
- Всё это ерунда на постном масле, не верю,- говорю я. -У нас одна судьба, и гадать нечего; РЭУ или П.Т.У, «общага», кому повезёт – армия, кому нет –казённый дом с решетками. Если не токарь, то  каменщик. И гадать не надо. И так ясно.
-Серёга, пусть погадает. Послушаем, чего наговорит этот цыган, -сказал Славка, обращаясь ко мне.
 Я подошел поближе к цыгану.
Он взял мою левую  руку. Долго всматривался в раскрытую маленькую детскую ладонь, потом сказал:
-Жизнь твоя сложится удачно. Станешь большим, уважаемым человеком. Бедствовать   не придётся. Повстречаешь  красавицу молдаванку, она  будет  тебе  верной любимой женой. У вас будет двое детей.
- Всё, хватит заливать. Я же говорю, чушь собачья, –не сдержался я.
 Для меня велосипед несбыточная мечта, не говорю уже про баян, а он,   «бедствовать  не придётся». Ну, а про жену молдаванку вообще... Ни в какие ворота... Что молдаванка, что цыганка,  одно и  то же, никакой разницы.
- Разве я похож на идиота, чтобы жениться на цыганке? –обратился я к Шулепу. -Да чтоб я вообще когда женился?... Да никогда!
 «А Лариска с золотой косой говорила про две макушки на моей голове, -вспомнил я почему-то. -Значит, дважды женюсь. А цыган про какую-то молдаванку говорит. Я же говорю, чушь собачья».
- На  идиота не похож, -подтвердил Славка.
- Вырастишь, попомнишь старого цыгана,- напоследок произнёс мужик с седой черной бородой.
-Во даёт Абдула! Ладно пацаны, пошли. Лучше в городки поиграем,- предложил Шулеп.- А  то наговорит он нам ещё про небо синее в клеточку.
 Как-то в поиске новой свалки я, Славка Шулеп,  Колька  Горчак и дворняга Белка оказались далеко от детдома за Бахмуткой на самой окраине города, дальше только пустыри.  Из рассказов нашего «матроса»  в этих краях когда-то была деревня Покровка. Во время войны здесь в каких-то пещерах то ли землянках  прятались от немцев горожане а то и партизаны, которые время от времени устраивали  в городе диверсии, и долгое время немцы не могли их обнаружить. Мы решили поискать эти землянки. Должно же хоть что-то от них остаться. Долго искать не пришлось. Белка  что-то учуяла раньше нас. Мы пошли за ней. Вскоре мы наткнулись на старую  неприглядную, сколоченную из досок,  дверку в землянку, в которой обнаружили четырёх пацанов в возрасте десяти- тринадцати лет. Они нас ничуть не испугались, потому что сами от них особо не отличались ни по возрасту, ни по внешнему виду, разве что они малость «чумазые» такие. В землянке было тесно и темновато как в собачьей конуре. Лежали они на двухъярусных нарах, на стенной полке догорала свеча, в землянке витал спёртый воздух.  Мы все от любопытства и с интересом друг к другу вышли  на свежий воздух, и присели у  оврага на зелёную траву, да  так, чтоб лицом  на солнышко.
-  Пацаны, вы здесь откуда появились?- спросил Шулеп.
-Мы здесь обитаем,- ответил за всех самый старший из них. – Я- Костя, а вы кто?
-Мы- детдомовцы. Слыхал про таких? -продолжал говорить Славка.
- Ещё бы,- усмехнулся Костя, как  и другие его несовершеннолетние хлопцы.- Хорошо хоть не тимуровцы. А мы бывшие... Сбежали... Летом здесь лафа.
- А как давно вы здесь живёте?- всё  спрашивал  Славка..
-Второй год.
- И как живётся?
- Пока не жалуемся. Зато свобода.
-Стало быть, вы и есть беспризорники? -утвердительно спросил  Горчак.
- И откуда вы сбежали? -поинтересовался я. -Это я так, можете не говорить.
- Кто откуда. Пашка  вот из Константиновки, я из Краматорска, а самый младший- Кузя из Горловки, -поведал Костя.
-Надо же! И ни одного из Артёмовска? Ну, вы, братцы, даёте... Да, туговато вам приходиться, пацаны, -произнёс Славка. – А может, к нам в детдом махнём? Я тоже когда-то убегал, ничего обошлось, а в детдоме всё же лучше. Лафа! Не боитесь, что легавые найдут и опять отправят в детдом?
- Боимся, а что делать. Но снова в тюрьму не хочется. Только вы уж нас не выдавайте.
- Мы-то не сдадим. Костя, будет  трудно, и если надумаете, приходите к нам. Детдом номер два на улице Артёма. Что-нибудь придумаем. Спроси Славку Шулепа. Ну, покедава. Мы тут ещё вокруг полазим. Если б не наша Белка, мы бы и  не нашли вас. Ну, а насчет тюрьмы ты малость перебрал, хотя зарекаться не надо. 
- Потому и сидим тихо. Только по вечерам рейды устраиваем, жрать- то надо.  О нас, никому! Договорились?- просил Костя на прощанье.
-Будь спок,  Костя,- заверил Славка. -Замётано. Не   фраера...
 Конечно, об этих  пацанах мы никому ни слова, иначе  так и до директора дошло бы,  а он уж сообщил бы куда следует, но для себя решили, что при первой же возможности навестим их и поддержим продуктами, а может и барахлом. Однако нашим планом не суждено было сбыться.  Так как мы планировали, увы, не получилось.   Через пару дней с самого  утра как только позавтракали нас посадили в грузовик дяди Сергея. В кузов набилось пацанов, как селёдок в бочке. Настроение у всех отличное, мы же знали, что едем в пионерский лагерь на целый месяц. Валентина Павловна  села в кабину с водителем и усадила меня с собой, возможно, обратив внимание, что я без обуви, хотя ничего не спросила почему босой. Нам предстояло ехать в пионерский лагерь  в Святогорск. Это почти за сто километров от детдома. Так далеко нас ещё не увозили. Впервые, вырвавшись из стен  детдома, детвора почувствовала настоящую свободу. Нам казалось, что теперь  ни воспитатели, ни даже  наш строгий директор, нам не указ. Очевидно, схожее чувство появляется у любой собаки, когда хозяин, выгуливая собаку, снимает её с поводка. Настроение у всех великолепное. Те, кто в кузове,  пели, а скорее, горланили на всю Ивановскую любимую песню целинников : «Едут новосёлы по земле целинной», смеялись и шутили, а мы всё ехали и ехали по нескончаемой трассе. Мимо с обеих сторон сначала мелькали  посадки, затем лесные массивы, и всё чаще хвойные. Справа от  меня,  чуть в стороне от леса и ближе к шоссе, промелькнула фигура лося из гипса с большими рогами, напоминающая водителям, что в этих местах водятся лоси, и нужно быть повнимательней. Это также говорило о том, что половину пути  мы уже проехали. На полпути к Святогорску вынужденная  «техническая» остановка. Это была площадка для отдыха туристов, и многие проезжавшие делали остановку, чтобы попить или набрать холодной родниковой воды и сходить по «надобностям» в определённом направлении. Мы  тоже соскочили  из машины, немного размялись и побежали к роднику. Минут через десять снова в путь дорогу. Нашему шофёру пришлось в этот день потрудиться как никогда и сделать несколько ходок, чтобы доставить всех детей в лагерь. В последней группе был директор Бурдин со своим сыном Мишкой. Эта группа подъехала в лагерь как раз к обеду. Было уже жарко. После обеда нас распределили по отрядам и корпусам. Воспитатели были в основном наши детдомовские,  а пионервожатые из  местных. Тихого часа в этот  день, конечно, не было. Побросав свои вещи по комнатам, большинство ребят тут же со своим директором отправились на пляж. Вокруг лагеря сплошь сосновый лес, под ногами тёплый, местами горячий  тёмно-рыжий песок. Все шли босиком, кроме  Бурдина старшего, нашего директора. Шли недолго, километра полтора просёлочной дорогой через лес. Наконец перед нами во всём своём великолепии предстал неспокойный, местами шумный Северский  Донец. На противоположной стороне Донца перед нами стоял знаменитый  Святогорский монастырь, чуть в стороне  от него  огромный  памятник  Артёму-Сергееву. Его видно издалека. Это главные достопримечательности маленького  Святогорска, из-за которых сюда приезжают туристы, и  немало даже из Москвы. Нас туда, конечно, не водили, все подобные экскурсии стоили денег. А вот к знаменитому на всю округу дубу «Камышова» на той стороне Донца нас всё же сводили. Как же, место героическое. Как нам рассказывали, во время войны, когда Украина  была оккупирована фашистами, находясь на этом большом  и высоком дубе, и хорошо замаскировавшись, советский снайпер Камышов уничтожил немало немецких солдат, за что  его фашисты расстреляли, а дуб пытались сжечь. С тех пор он такой же оголённый и обожженный и стоит, как памятник той ужасной войны. Отдыхающих на пляже в первый день было немного. Все наши пацаны на ходу сбрасывали с себя барахло и бегом бросались в воду. Вода сначала казалась прохладной, скорее, оттого что мы сами перегрелись. Бурдин старший в воду не торопился, пребывал в хорошем настроении, смачно закуривал свою трубку как Шерлок Холмс и всё время что-то рассказывал. Иногда при этом крутил рукой свои пышные тёмные усы как Семён Будённый. Когда он крутил усы, это означало, что находился в хорошем расположении духа, и что говорить можно с ним на любые темы. Ему есть отчего быть довольным.  Ремонт в детдоме начался, все дети в пионерском лагере на отдыхе и все довольны, сын Михаил  при нём. Не хватало только  его жены Клары. Была  бы возможность,  он и её бы «прихватил» с собой. Солнце уже уходило к горизонту. Зачастили рваные ватные облака, то и дело перекрывавшие, уходящее за горизонт, Солнце. Всё говорило, что пора нам собираться уходить. Успеть бы на ужин. Уходили все нехотя. Дальше всё шло по расписанию как в армии. Отбой в десять вечера, утром под музыку и по команде по  радио; «на зарядку становись!» бегом на спортплощадку. После завтрака  пионерская линейка, спортивные мероприятия, обед, тихий час, поход на речку. Вечером  кино или танцы. И так ежедневно. Иногда дежурили по столовой. После тихого часа,  а то и вместо него, многие из нас убегали в душевую. Она была под открытым небом, только огорожена со всех сторон деревянным забором. Бак с водой нагревался на солнце так, что вода была всегда очень тёплой, а мыло было настоящее, душистое. Не то что в детдоме; баня раз в десять дней, кусочек хозяйственного мыла и три минуты под ржавым душем. А здесь всё чин чинарём, чистенько  и культурно. В общем, лафа: и душ на каждого, а не как у нас один на троих, и  торопиться некуда. Конечно, после тихого часа бегали и в самоволку, без неё у нас никак. Там, ближе к реке, была посадка, а в ней можно было поживиться и вишней, и абрикосами, а если повезёт, и лесными орехами. Так что убегали часто. Всё бы ничего для меня, вот только на танцы ходить не мог без обуви. Ходил я как прокаженный, и никто не спросит почему. Собственно, танцы меня абсолютно не интересовали, танцевать я не умел и никакого желания не испытывал, разве что музыку послушать, пообщаться с пацанами, посмотреть, как они за девчонками ухлёстывают. А музыку можно слушать в стороне, на расстоянии от всех пришедших на танцы. Тогда в моде была «Джамайка» в исполнении Робертино  Лоретти, песни Владимира Трошина. Иногда на танцах «наши» пацаны устраивали потасовки, переходящие в драки.  Из самых неприятных воспоминаний запомнилась травма на производстве во время дежурства на кухне. Мы должны были не только накрывать столы четыре раза в день, затем  убирать всю посуду и снова накрывать, поскольку пищу принимали в две смены, но и помогать нарезать буханки хлеба. Однажды я так увлёкся, что не заметил как буханка вывернулась из моей левой руки а правая, державшая острый нож, не успела затормозить и по инерции уже не по буханке хлеба а по моему указательному пальцу левой руки резанула как по маслу до самой кости. Я подумал, что остался без пальца. Крови было много. От ужасной хотя и короткой острой боли  я чуть в обморок не упал. Аж  пот прошиб. Но особого страха не было, видать, не успел ощутить. Чего бояться, уж коль случилось и всё позади. Зажал кровоточащий указательный  палец правой рукой и поднял его кверху. Ожидаемого эффекта от этого не наступило. По случайности на кухне оказалась медсестра лагеря. Наверно в это время она пробу снимала перед обедом. Где-то рядом нашлась и аптечка. Последующие три дня я ходил с перевязанным пальцем. Вот было бы ужасно и как бы я продолжал ходить в «музыкалку», если б половину пальца отрезал. Ещё ужасней было отрывать от ещё незажившего  пальца пересохшую повязку. Это напоминало пытку в немецких застенках в   фильмах  о войне.
 Прощальный пионерский костёр и вездесущие назойливые  кровопийцы -комары были для нас незабываемыми. Да разве только они. Разумеется, не обходилось без драк. Они случались иногда на танцах, и уж, конечно, не обошлось в последний вечер на пионерском костре. Нас же было в лагере большинство, и нас,  естественно, все боялись. К тому же среди «домаков» находились и сочувствующие нам,  и мы были вместе, если кого-то надо было примерно наказать. Во всех потасовках не обходилось без Славки Шулепа. Он был первым заводилой в таких мероприятиях.  Его хлебом не корми, только бы с кем подраться.  Чаще причиной недоразумений были девчонки. Пацаны просто сводили счеты, а то  вовсе без всякого повода; морда не понравилась, получай. Завтра  всё равно все разъедутся кто куда. Когда ещё свидимся?  Однако, всему приходит конец. В десять утра следующего дня  за нами приехала наша машина с дядей  Серёжей. Прощай, Святогорск! Пока,  Северский  Донец! Прощай, наше пионерское детство! Возвращаться снова в детдом  мало кому хотелось. В детдоме ещё не просохли, как следует, краски, ещё пахло красками  и побелкой.  Спать на прежнем месте уже никому не приходилось. За время ремонта могла  смениться для каждого не только кровать, но и спальня. Так происходило каждый раз после ремонта. Всё зависело от того, в какой оказался группе. На этот раз я оказался в старшей группе, а соседями  по койке  стали  Шулеп, Фаля, Медведь. Мы занимались обычной для лета жизнью. После пионерского лагеря, где приходилось каждое утро вскакивать с постели и бежать на утреннюю гимнастику, что нам, конечно, не нравилось, наступило некоторое затишье. Однако наш директор задумал внедрить эту гимнастику в детдоме. Нашему «матросу» пришлось приходить на работу на полчаса раньше, брать в руки баян и созывать всех во двор на гимнастику. Гимнастику также проводили под аккомпанемент баяна. В это время другой воспитатель проходил по спальням, будил спящих пацанов, подавая одну и ту же команду; «Ребята, подъём! Всем на утреннюю гимнастику!».  Ну, совсем рехнулся наш директор!  Он, бывший офицер, собрался устанавливать свои армейские порядки. Но, мы же не солдаты и не суворовцы. Желающих бегать на эту физкультуру не было. Все прятались кто- куда, но  чаще в туалет во дворе. Кто там станет искать? Да и с постели ещё тёплой вставать не хотелось, пригрелись за ночь. Как-то во двор вышло совсем мало ребят, почти одни девчонки, которые до смерти боялись директора, когда он был в гневе. Директор был крайне недоволен, сам пошел разбираться в чем дело. А в такой момент, когда он зол, с ним лучше не встречаться, в выражениях он тоже не стеснялся. Хоть он и учился на педагога заочно, но до интеллигента никак не тянул, слишком устойчивы оказались солдафонские привычки, замашки  и лексикон. Однажды он  ворвался в спальню, а я, и ещё  двое пацанов, продолжали ещё нежиться в постели. Он подошел ближе ко мне, чем к другим, и со злостью в глазах произнёс свою любимую фразу; «Здравствуй жопа, Новый год! А ну, бегом во двор на физкультуру!». После такого афоризма, нас как ветром сдуло. Ничего  себе педагог, да ещё директор. Но это ещё что  по сравнению  с выражениями его супруги Клары. Его затея с гимнастикой не продержалась и месяца, у нас же не пионеры с пионерского лагеря,  и жили мы не в лесу,  а под пристальным взглядом соседей- горожан. Да и девушки наши были уже вполне сформированными невестами, чтобы бегать перед парнями в трусиках. Другое дело, если б нам выдали спортивную форму. А где её взять? К тому же спортсменов из нас никто не пытался делать, а во дворе мы и без физкультуры целыми днями в футбол гоняли. А Лёшка Бондаренко, коренастый, скуластый, рыжеватый, спортивный парень, раньше других пацанов с подругой Веркой Назаровой, курносая, среднего роста деваха, у которой короткая  стрижка  как у пацанов и каштановыми волосами, частенько по углам и под лестницей прятались от всех, обнимались и даже целовались. Выдавали их помятые физиономии, когда их видели вместе. Что поделать -первые чувства рано или поздно должны проявиться.
 Днём организованно, то есть с воспитателем, а чаще самовольно, многие ходили на ставок купаться за пять километров. Ничего другого в городе не было, где бы горожане могли летом отдыхать. Как-то «матрос» принёс большую камеру от колеса  грузовой машины. Накачали её насосом от его велосипеда. Он всегда приезжал на работу на своём далеко  не новом  велосипеде. С этой надутой камерой всей группой ходили на ставок. Правда, с ней одна морока. Никому не хотелось её тащить, зато все хотели плавать на ней. Несли камеру каждый по очереди. Конечно, ставок это не речка и не озеро. Вода в нём всё же грязноватая. Поэтому частенько после обеда вместо тихого часа самые отчаянные  пацаны покидали расположение двора и соседскими двориками и улочками самым коротким путём  отправлялись на Южный железнодорожный вокзал. Он находился не очень далеко от нас. Там в последний момент почти что на ходу вскакивали  в «товарняк» кто между вагонами, кто сразу на крышу вагона, и отправлялись в путь. На второй остановке, станции Ступки, ребятня выскакивала в рассыпную. Здесь в ста метрах от путей через дорогу находился округлой формы,  словно обведённый циркулем, водоём. Вода в нём  и чистая,  и глубоко, не то что на ставке, куда обычно мы ходили. Говорят, что до войны  на этом месте  стояла шахта. Перед самой войной пришлось её затопить, чтоб немцам не досталась. Там, кроме нас и местной шпаны, никого не бывало, разве что местные женщины стиравшие бельё. Через час-другой тем же путём все возвращались обратно, чтобы успеть к концу тихого часа и быть незамеченными воспитателем. Этот маленький пригородный вокзал и «товарняк» так запомнились мне, что даже по происшествии многих лет, частенько ещё снились  по ночам, будто с теми же хлопцами на ходу запрыгиваем в товарный вагон, где уже полно людей как  молодых, так и пожилых. Все стоят в ожидании строгого пожилого проводника. А мы-то едем «зайцами» без билетов. О них слышим впервые, да и откуда  у нас деньги на билеты. А тут и проводник,  не торопясь, идёт по вагону, причитая; «Ваши билеты. Уважаемые пассажиры, предъявите  билеты». Тут Колька Горчак от страха опустился на четвереньки и, позади стоявших пассажиров, пополз в другой конец вагона подальше от проводника. Все остальные пацаны последовали  его примеру и поползли за ним. Так благополучно доезжали до Ступок. Остальные пассажиры с билетами ехали дальше до Краматорска. Наутро, вспоминая сон, поражался фантастичностью его. В каком таком товарном  вагоне могут ехать пассажиры с проводником, да ещё с билетами? Несмотря на очевидную абсурдность, этот сюжет повторялся  во сне неоднократно с невероятной точностью, будто крутили одну и ту же кассету в кинобудке. На то и сон, чтобы снились  подобные глупости из серии «очевидное-невероятное». Более отчаянные и смелые пацаны, чтоб искупаться в настоящей речке, уезжали поездом ещё подальше, но в другом направлении и с другого вокзала. Кто их станет гонять с крыш вагонов? Чаще говорили о деревнях Дроновке и Серебрянке, где проходит река Северский  Донец. Говорили, что там здорово, вода что надо, народу полно. Жаль меня с собой не брали, да и некогда мне было из-за музыкальной школы. Да и если признаться, вряд ли бы я осмелился подняться на крышу вагона, когда поезд мчит на полном ходу.   Когда  я был в классе шестом, нас человек пять поездом отправили в пионерский лагерь в Красный лиман. Нас сопровождала туда и обратно воспитательница Валентина Петровна. Я забирался почему-то на самую верхнюю полку, наверно по привычке подальше от проводницы, хотя у воспитательницы были билеты на всех. Так где-то через неделю совсем нежданно-негаданно к нам приехали наши хлопцы просто проведать нас  и заодно искупаться в реке, которая протекала совсем рядом с лагерем. Они не могли даже представить, как они нас обрадовали своим внезапным появлением. Если к «домашним» детям приезжали по воскресеньям родители, то кто же может проведать нас... Вот наши пацаны для нас и были как братья, не забывали о нас. В свой обед мы тащили из столовки всё, что можно было унести или стащить, чтобы покормить пацанов, среди которых были Фока, Горчак, Майстренко. Ведь они сбежали  из детдома, ехали на крыше вагона, рискуя жизнями,  и так далеко от Артёмовска. С Колькой Горчаком  мы не только учились в одном классе, но и часто играли во дворе. Зимой катались на коньках, привязанных к ботинкам или к валенкам. А так как во дворе своего катка не было, приходилось выезжать на проезжую часть и кататься вдоль улицы, по которой летом катались на самокате, сделанном  своими руками. Иногда, если повезёт, цеплялись за проезжающий мимо грузовик, и держались, сколько могли, пока напуганный водитель не заметит живой «хвост». Это  было здорово и незабываемо. Летом по той же дороге катались на самодельных самокатах, которые изготавливали сами из подручных материалов, найденных на городских свалках. Их мог собрать любой хлопец, главное найти пару подшипников и пару досок. А такого добра на мусорных свалках  полно. Во дворе запускали  при небольшом ветре бумажных змеев. Если совсем нечем было заняться, то собирались человек по пять и играли в прятки, как когда-то ещё в первом классе. Помню, тоже стоял у стены, прикрывая  развёрнутыми ладонями глаза с обеих сторон, и всё же поглядывая по сторонам, громко приговаривал; «Раз- два -три -четыре- пять я иду шукать. Хто не заховався, я не виноват». После чего отправлялся на поиски по всему двору, по всяким сараям, спрятавшихся ребят. Но больше всего мы любили ходить в кино. В организованном порядке строем нас водили в один и тот же небольшой городской кинотеатр. Их всего–то в городе было два. Это было один или два раза в месяц, и то ходили только на детские фильмы и фильмы о героях гражданской войны;  «Щорс», «Александр Пархоменко», «Чапаев» и, конечно, «Волочаевские дни»  со знаменитой песней «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперёд. И на Тихом океане свой закончили поход». Но одни и те же картины нам изрядно надоели, мы ведь взрослели с каждым годом, хотелось чего-то другого, даже на девчат  стали заглядываться.  Помню первый раз водили нас на кинокомедию «Верные друзья». В фильме было много прекрасных задушевных песен. Мне больше понравилась простая весёлая песенка из той картины  про лодочку; «плыла, качаясь, лодочка по Яузе-реке». Оказывается, в Москве на самом деле есть такая небольшая тихая речка. По телевизору вечерами редко когда что интересное показывали, поэтому  нередко человек по десять, как только темнело на улице, убегали в самоволку на соседнюю улицу Советскую, что почти в центре города. Там, в одном из дворов,  по выходным работал летний кинотеатр под открытым небом, но с высоким непреодолимым для детворы  забором. В нём демонстрировали классные фильмы для взрослых, и даже «заграничные». На афишах так и писали; «заграничный фильм», чем конечно, привлекали людей, особенно молодёжь. Вход был платный, но детей до шестнадцати лет не пропускали в любом случае. Нам было и того поменьше, может по тринадцать-пятнадцать. Желание оказаться во дворе и посмотреть кино, было столь велико, что для нас не было такой силы и препятствий, которые  могли остановить нас. Мы перелезали через высокий деревянный забор с противоположной стороны от калитки двора, перепрыгивали на, стоявшие вдоль длинного забора, сараи жильцов этого двора, и чувствовали  себя в зоне недосягаемости контролёра. Никто особенно не гонял нас. Обзор был не хуже, чем у взрослых, сидящих внизу на скамейках. Мы тоже неплохо сидели, только на крыше сарая. Конечно, выглядели мы смешно в виде босоногих  пацанов или тех беспризорников из «Республики шкид». Но какое это имело значение для безусых пацанов, когда на экране крутили «Машеньку». Юную леди показывали крупным планом, и её глаза не давали нам покоя. Всякий раз, когда снова крутили этот фильм, я, как и прежде, сидел на крыше какого-то сарая и заглядывался в плачущиеся глаза Машеньки. Я, пожалуй, впервые изменил своё отношение к другому полу, а может, даже представил свою первую и последнюю девочку, которая станет когда-то мне подругой и женой.  Сидевшие внизу, на нас не обращали никакого внимания. Вели мы себя тихо,  спокойно и никому не мешали. За минуту до окончания фильма нас как ветром сдувало, вроде той саранчи- была и нет. Уходили тем же путём и бежали домой со всех ног, чтобы успеть к отбою. К тому времени в помещение детдома попасть было совсем непросто. Все двери и с улицы, и со двора надёжно  запирались дежурным воспитателем в двадцать два часа  после отбоя. Поэтому  перед уходом в «культпоход» на вечерний сеанс, кто-то из нас  предусмотрительно оставлял открытым окно на первом этаже красного уголка с выходом на улицу. Если иногда забывали сделать это, то окна второго этажа со двора всегда были открыты. И тогда приходилось свистеть и просить пацанов открыть дверь со двора. Воспитатели, конечно, знали, куда мы смываемся,  и особенно нас не ругали. Заводилами таких культурных самоволок были  Горчак,  Шулеп, Фока, Петька Шевченко. Я только к ним примыкал. Наши интересы с Горчаком часто совпадали. Николай был шебутным, компанейским малым и со всеми находил общий язык, никогда ни с кем не конфликтовал и в драках не участвовал. Видимо, поэтому  мы часто оказывались в одной компании. В тот памятный и незабываемый день во дворе  мы по очереди забрасывали тяжёлый мяч в баскетбольную корзину. Кто больше забросит мячей и наберёт больше очков, тот отвешивает проигравшему, вполне заслуженные щелбаны. У меня получалось  лучше, и порция  таких щелчков ему была гарантирована. Николай был незаменим в имитации голоса и звуков. Он мог незаметно подойти  к кому-нибудь сзади и воспроизвести рёв мотоцикла, промчавшегося мимо на большой скорости. Естественная реакция  любого человека при такой опасности отскочить в сторону и уступить место, проезжающему транспорту. Такое он вытворял со многими, и многие на этом попадались  ни один раз. В восторг это никого не приводило, скорее, наоборот. Другие  уже знали его дурацкие проделки и не реагировали. В общем, слыл балагуром, безвредным  и добрым по натуре парнем. Так вот... Когда мне надоело бросать мяч в корзину и исход игры был предрешен не в его пользу, я оставил его и вышел через калитку на улицу, чтобы заглянуть  в палисадник  перед парадной дверью, где за многими, и за мной в том числе, были закреплены цветочные клумбы. На моей клумбе росли разные цветы, но запомнились почему-то только тёмно-синие ночные фиалки. Они, видимо, раскрываются по ночам и здорово пахнут в это время. Каждый вечер их нужно поливать. Не успел я перешагнуть  через маленький штакетник этого палисадника, как ко мне  неожиданно  подошел какой-то  мужик с черными здоровенными усами, весь  темноватый как цыган, и с каким-то непонятным акцентом вдруг спросил про Горчака, знаю ли я такого?
 
-Конечно, знаю, - сказал я,  не понимая, в чем дело. –Тебе, мужик, какое дело до него?
- А можно его позвать?- продолжал спрашивать тёмный усатый мужик.
- А кто его спрашивает? –поинтересовался в свою очередь я.
- Скажи, что отец,- с неуверенностью и волнением говорит он с каким-то акцентом.
- Отец? –переспросил удивлённо я. -У него нет никакого отца. Двенадцать лет не было, а тут возьми, и появился?  Такого не бывает.
-Бывает... Да ты только позови, -уговаривал  меня явно  «нерусский».
-Ну, хорошо. Попробую. Он как раз во дворе бегает.
 Я тут же прошмыгнул  через калитку снова во двор. Горчак был ещё там у баскетбольной корзины с мячом в руке. Я неторопливо  подошел к нему и как бы между прочим говорю ему:
- Горчак, ты хотел, чтобы у тебя был отец?
- А ты?- спросил он безразлично, будучи уверен, что я его разыгрываю.
- Не знаю,- ответил я с чувством и пониманием как взрослый.
- Вот и я не знаю. А чего ты вдруг спрашиваешь?- не сдерживаясь от любопытства, спросил Колька.
-Как тебе сказать... Там на улице, за калиткой,  тебя ждёт какой- то мужик. Говорит, что отец,- неуверенно сообщил я Горчаку. -Это я так, вообще.
-  Какой отец?... Чей отец?...- переспрашивал Николай в полном недоумении.
- Ну, не мой же, твой, конечно, -говорю ему безразлично, принимая всё за шутку.- Я же говорю, это я так, вообще...
 Говорил я неубедительно, сам, конечно, в это  не веря. Горчак не побежал, он спокойно, неуверенно и неуклюже направился в сторону калитки, наверняка, подумав, что его, знатока по розыгрышам, тоже решили разыграть. Когда он скрылся за калиткой, я взял мяч  и стал забрасывать в корзину, надеясь, что он через минуту вернётся и мы ещё доиграем. Он же мой должник. Я же ещё не успел «отвешать» ему заслуженные щелбаны.  Жаль, что я не видел эту трогательную встречу за калиткой. Откровенно говоря, я сам до последнего сомневался и потому не пошел с ним. Как бы то ни было, а на следующий день Кольку Горчакова забрали и увезли очень далеко в сторону Таджикистана то ли Татарстана. По нашим представлениям это где-то за морями и океанами, где проживают турки и басмачи, и где никогда не бывает зима, а ходят всегда в халатах и в тюбетейках. Мы даже никогда не предполагали, что он   не славянской национальности, всех считали русскими или украинцами, и то чисто формально. У нас никогда не делились на свои и чужие, все были равны и понятий не имели, что среди нас могут быть какие-то национальности. Для нас существовала только одна национальность–детдомовская детвора.  Конечно,  все радовались за него, что хоть ему одному повезло найти отца, но без него стало в детдоме  скучновато. Наш «мотоцикл» уехал навсегда. Это был первый и последний подобный случай за период существования нашего детского дома. Конечно, с возрастом  у некоторых детей находились тёти, дяди, но  чтоб так как у Горчака, такого больше не было.
 В конце августа нас человек двадцать привезли в один совхоз в километрах семи от города на сбор урожая яблок. Директор совхоза  объяснил нам, что урожай давно созрел, и в этом году как никогда удался, и «если сегодня-завтра его не собрать, то всё пропадёт к «чертовой» матери». Он  поставил перед нами нелёгкую задачу, и если с ней справимся, пояснил директор, то с собой мы домой можем взять яблок столько, сколько сможем с собой унести. Совхозный сад был очень большой. Мы, не теряя напрасно время, сразу приступили к делу. Сначала, как и полагается, сняли пробу, съели по два яблока, утолив жажду и голод. Действительно они были вкусные и сочные. А какой благоухаюший аромат распространялся по всему саду!? Трудно даже передать. Мы лазали по деревьям так привычно и лихо, как это делают бабуины в своей Африке, и смотрели, чтоб ни одно яблоко не упало на землю и не побилось, иначе оно потеряет товарный вид. Когда набиралась полная корзина, её относили в общую кучу или сразу грузили корзинами на телегу или в грузовик. Работали мы в темпе без перерыва полдня. Со своей задачей справились, по выражению директора, неплохо. С собой набрали яблок, кто сколько мог. Одни ограничились тем, что вместилось за пазухой, другие связывали свои штаны верёвками и набивали полные штанины. Обратно с грузом шли пешком. Нас специально не стали отвозить на совхозной машине, чтоб много не унесли с собой. Было очень жарко. Всю дорогу ели яблоки, так хотелось пить. Наконец по дороге у какой-то деревушки набрели на колонку. Здорово обрадовались. Тут мы уже ни только напились, но и сполоснулись вдоволь. Пока мы шли, очень устали. Наконец-то, изрядно уставшими,  приползли в детдом и сразу в кровать. Правильно было бы всё отнести на кухню, но никто об этом как-то не подумал.  Зря что ли вкалывали? Все хотели поделиться с друзьями и всё заложили к себе в закрома под одеяло. Такого количества яблок мы ещё не видели при себе. И это хорошо, потому, что ближайшие две недели по чужим садам в ночное время  из наших никто не пойдёт, и «частники» в округе могут спать спокойно. Через неделю я немного приболел; что-то «прихватил» живот. Он иногда и раньше меня беспокоил после уроков физкультуры, и в основном после бега,  и как всегда в правом боку. Я поднялся в спальню и прилёг. Думал, что отлежусь и всё пройдёт, не в первый раз. Но боли в правом боку не прекращались, а временами то стихали, то ещё больше себя проявляли. Место себе в постели не находил от болей в животе, меня всего крутило. Так меня ещё не прихватывало. В это время подошел Славка  Шулеп. Увидев, что меня скрутило в клубок от боли в животе, он сказал, что сейчас позовёт «матроса», что дело не шуточное. Скоро появился Александр Григорьевич. Долго не думали. Убедившись, что я не притворяюсь, пошли вызывать «скорую». Через полчаса меня уже осматривал  врач «скорой помощи». Так с аппендицитом на старой допотопной ещё довоенных времён машине «скорой» меня увезли в городскую больницу. Там за ширмой на самой «скорой» уложили меня на кушетку. Затем посмотрел  для верности диагноза ещё хирург из приёмного покоя ЦРБ, после чего сестра сделала мне в плечо укол от боли. Никто ничего мне не говорил, и я продолжал лежать. Когда  боль в животе отпустила,  я  уже подумывал не пора ли мне потихоньку уйти домой, но вместо этого меня сопроводили в хирургическое отделение больницы, находившиеся  рядом со «скорой» в одном дворе. В палате койки  стояли в два ряда по разные стороны как в детдоме, в каждом по пять человек, только  все взрослые. Свободная кровать была только у окна для меня. А времени было уже  около шести вечера,  а то и больше. Всем  «лежачим» больным пожилая санитарка разносила  ужин, принесла она и мне. Конечно, я был голоден, но понимал, что есть перед операцией совсем нежелательно, о чем поведал  бабулю в белом халате.
- А кто их знает, когда будет та операция,- сказала  она с пониманием дела. –Кушай, сынок. Чай, проголодался...
- А может, её вообще не будет? - спросил я, полагая, что пожилая санитарка и  вправду в курсе всего, больше думая об операции, чем о еде.
Может были такие случаи, когда отпускали  домой без операции? Тем более что уже ничего не болит. Что ни говори, а страшно при одном только упоминании об операции даже  взрослому.
- Вот насчет операции, сказать ничего не могу, -авторитетно заявила она.
 Вижу, что санитарка здесь работает ещё с тех пор, когда молодухой была, и всё знает не хуже врачей, потому поверил ей  на слово. Поел картофельное пюре с жареной рыбой, есть то хочется, да и запах привлекал, аппетит нагонял. Ночь спал спокойно. Завтрак мне уже не принесли, хотя не отказался бы от него. Я думал, что сейчас будет врачебный обход, меня посмотрят и, поскольку у меня ничего не болит, выпишут. У них и без меня есть кого оперировать. Куда там... В десять утра, вместо ожидаемого спасительного обхода, в палату две медсестры закатили каталку прямо к моей кровати, уложили меня, ни о чем не спрашивая,  и покатили в операционную. На ходу с меня всё лишнее сняли, а бахилы на ноги надели. В операционной подкатили к операционному столу, чьи-то нежные руки  перенесли меня на стол, накрыли простынёй, перед самой головой на уровне шеи приподняли  белую занавеску, чтоб ничего не видел. Людей в белых халатах я не видел, перед глазами только потолок и половина огромной бестеневой лампы. Операцию делали под местным обезболиванием. Сначала область живота справа смазали чем-то холодным, наверно настойкой йода, затем я почувствовал укол, дальше ощущение стягивания и как будто в паху что-то прорвалось тёплое наружу. Остальное уже не чувствовал. Совсем недавно мы со всеми пацанами впервые смотрели взрослый  к тому же «заграничный» американский фильм «Серенада солнечной долины». До этого нас водили только на «Тимур и его команду», на фильмы про Чапая или Котовского. Все они патриотические да героические. «Серенада»- совсем о другом. Больше  всего мне запомнилась музыка из этого фильма. Вот эти мелодии я мысленно  а то и мычанием напевал во время всей операции, пока не наложили последний шов и не отвезли обратно в палату. Мне так было легче переносить операцию. Медсестра перенесла  меня снова на кровать, на повязку со швами положила пузырь со льдом. Санитарка  принесла и поставила под кровать  очень важный и  незаменимый предмет -утку. Мне бы несколько часов полежать в покое, а может даже уснуть, но не тут-то было. Мужики как нарочно от нечего делать,  или решив меня подбодрить, стали наперебой травить анекдоты. И один анекдот смешнее другого. Пожилой мужчина, лежавший напротив меня в другом ряду, сам как  уже несколько дней после операции, говорил больше всех. «У немецкого солдата,- рассказывал он очередной анекдот,- спрашивают; Как ты должен приветствовать офицера?  Солдат бундесвера, не задумываясь, отвечает; Если это немецкий офицер, подниму кверху одну правую руку, если это будет русский офицер, подниму сразу обе руки». В палате смех. «Доходит» и до меня, но пытаюсь сдерживаться, так как при малейшем напряжении мышц брюшного пресса болит весь живот. «Жаль, что так они говорили после войны, а не до войны,- подумал я.- Тогда и сирот не было». Смеяться  мне категорически нельзя.  «А вот ещё такой, -продолжил его сосед справа.-  Председателю колхоза звонят из райкома партии и сообщают, что на днях к ним  приезжает корреспондент из Москвы брать интервью, мол, будьте во все оружия, встречайте. «Понял, встретим»,- поторопился доложить председатель колхоза. Но в спешке председатель от волнения забыл спросить, что это такое за «интервью», и с чем «его едят».  Об этом в деревне слышат впервые. Председатель думал-думал и надумал. Спросить-то больше не у кого, он самый грамотный, у него одного в деревне только пять классов образования. Вызывает к себе относительно молодую секретаршу и говорит, что на днях приезжает столичный журналист брать интервью. «А что это такое интервью?»,- спрашивает секретарша, ещё молодая женщина, у которой только  четыре класса  и двое детей. «Сам не знаю, что это такое, - отвечает председатель,- но на всякий случай смени трусы». Я не мог удержаться от смеха, но вида не подавал, что так уж и смешно, прикрываюсь  одеялом с головой. Анекдот-то далеко недетский... Руками придерживал пузырь со льдом на животе справа, иначе швы вот- вот разойдутся. Боли в животе нетерпимые. А сказать им, этим взрослым дяденькам, чтоб они сменили «пластинку», наглости и смелости не хватило, да  мне и разговаривать  не положено от боли в животе. Приходилось и уши затыкать, и одеяло натягивать на голову. Однако они не унимались. На меня не обращали никакого внимания. А мне ни чихнуть, ни кашлянуть. Вот ситуация?! Попытался не слышать их разговоры, переключиться на свои воспоминания нейтрального характера. И в голову пришло не самое подходящее. Вспомнил, как почти два года назад в четвёртом классе на уроке литературы я не мог удержаться от смеха после того, как к доске вызвали одного смешного лопоухого парня по фамилии Рокошиц, и как смешно он стал рассказывать басню И. Крылова  «Слон и моська» со словами; «По улице слона водили, как будто напоказ». А у меня всегда было богатое воображение. Я и в самом деле представил этого шкета лопоухого рядом со слоном вместо моськи. Меня так эта картинка развеселила, что никак не мог остановиться, пока учительница меня не попросила покинуть класс. В коридоре я продолжал смеяться, и остановился  тоже не сразу. Только когда смех прекратился, я вернулся в класс. Что-то похожее было сейчас в палате. Потом в палате кто-то захрапел, остальные также успокоились. Немного вздремнул и я. Вечером, когда у нас дежурная сестра забирала градусники, мне вдруг захотелось в туалет и причём неотложно. Тут-то я вспомнил сердобольную и всезнающую бабулю-санитарку с этим злополучным ужином. Туалет находился в конце длинного коридора направо. Других вариантов не было и я решил, что  надо вставать  и двигаться вперёд навстречу мечте. Мужики -соседи отговаривали меня даже вставать, мол, швы разойдутся, влетит от врачей, но меня удержать уже было невозможно, и я всё-таки  через не могу встал и вышел из палаты по коридору направо, придерживая рукой повязку на животе. Хорошо, что никто из медперсонала не видел меня, наверняка бы, вернули обратно. Благодаря  моему героическому поступку, ночь провёл относительно спокойно, поспал. Правда, глубокой ночью в палату привезли одного верзилу с ножевым ранением в спину, что внесло некий дискомфорт среди больных. Он лежал на четвёртой от меня кровати в нашем ряду в положении на боку спиной ко мне и накрытым полностью простынёй. Мне  казалось, что передо мной лежит гора в белом. Ни у кого не вызывало сомнений, что к нам подселили бандита с  «большой» дороги. Никто с ним даже не пытался общаться, да и он лежал, с головой накрывшись простынёй, ни с кем не желая знакомиться, как это обычно принято в больницах. Утром должен быть  врачебный обход. Все больные ждали врачей,  никто никуда не уходил. Скоро подошла  женщина  в белом халате в сопровождении медсестёр, блондинка  средних лет   с очень выразительными голубыми глазами, невысокого роста, стройная, красивая. Чем-то она напоминала мне кинозвезду  Мэрлин Монро, но с более серьёзным выражением лица. Взглянула на мою   повязку, прощупала живот и посчитала пульс у запястья. Затем взяла у сестры полотенце и  вытирая руки сказала:
-Всё хорошо. А мальчик вёл себя молодцом. Что-то всё напевал про себя. Было такое,  или мне показалось? - обратилась она ко мне.
-Было, - ответил я, как будто в чем провинился.
-Наверно, будущий музыкант... Может, знаменитость, - предположила врачиха.
Через неделю с меня сняли швы и оформили на выписку домой. В детдоме  я никуда ещё не мог ходить. Всё время находился в спальне и чаще лежал. В эти дни были какие-то праздники, только мне было не до них. Все были внизу на первом этаже. Наверху никого, кроме меня. Мне скучно, тоска берёт. Кажется, приехали шефы. Снизу доносилась весёлая музыка, так бывало только по праздникам. Во дворе, как пить дать, пацаны, наверняка, гоняли голубей. Похоже, что  «чужаки» кружили над двором. Это ответственный момент для Мишки и Шаповала. Наверняка они аккуратно расставляли и маскировали петли из суровой нитки с кормом для гостей-«чужаков». Сегодня  вполне возможно, что голубятня пополнится новичками. Конечно, мне было скучно одному, хотя бы книжку какую-то принесли поинтереснее почитать, хотя бы те же «Записки майора Пронина» про бандитов и сыщиков, которую уже читал ни один раз.  Вдруг неожиданно  открывается дверь и входит Батя в парадном мундире  в  погонах полковника и с кучей орденов в сопровождении  Валентины Павловны, нашей воспитательницы, и направляются прямо ко мне. Он подошел, присел на кровать поближе ко мне и сказал: «Ну, здравствуй, Серёга. Ты что это болеть надумал?» По-отечески  поинтересовался моим здоровьем, поздравил меня с праздником, спросил в каком учусь классе и хорошо ли учусь. На прощанье пожелал мне скорейшего выздоровления и хорошей учебы. Минут через десять они ушли. Мне было приятно, что Батя не забыл обо мне в такой день. Это единственное, что как-то скрасило моё существование в этот праздничный день. По-моему, это был день Победы. В такой день военные надевают свои награды. Скоро заканчивались летние каникулы. Поскорее бы выздороветь. Через пару недель я уже бегал во дворе, а ещё через неделю пошел в школу, и в музыкальную тоже, хотя учиться нигде не хотелось. После того как  меня проведал Батя, я вспомнил историю годичной давности, которая внесла интересные ранее неизвестные факты  в моей биографии. Как- то играя во дворе в городки с Горчаком, к нам подошел  Петька Шевченко и сказал, чтобы я сейчас же заглянул к директору  Бурдину. Окно его кабинета как раз выходило во двор, и всё что происходит во дворе у него как на ладони. И сейчас, я был уверен, он  наблюдает из своего окна. Кабинет  директора небольшой, даже тесноватый. Кроме стола и дивана, больше ничего. Кабинет имел две двери; одна дверь со стороны бухгалтерии, другая  с выходом в столовую. Я вошел в кабинет  через столовую, так короче было со двора.
-Георгий Георгиевич, вызывали меня?- спросил я, неуверенно открывая дверь кабинета, так как не исключал розыгрыша  со стороны Петра.
 У нас так часто бывает, особенно  первого апреля.

-Проходи Серёжа, присаживайся - ответил директор.
 Я присел на край старого серого дивана рядом с баяном. За столом сидел Бурдин. Он был не один. Рядом  у окна стояла  уже немолодая женщина небольшого роста, относительно ещё стройная, которую раньше никогда видеть не приходилось. Мы поздоровались. Она, как мне показалась, внимательно смотрела в мою сторону. Я хотел узнать, для чего меня вызвали, а может, никто  и не вызывал? Петька большой  любитель всяких розыгрышей. Об этом все знали. На диване рядом со мной  и ближе к двери находился тот единственный не первой свежести баян. Он никогда не хранился в чехле или в футляре. Я часто оставлял его на этом месте и в таком положении после занятий. Директор покрутил по привычке руками свои аккуратные тёмные пышные усы и попросил, чтобы я что-нибудь сыграл на баяне. «Вот тебе раз! - подумал я. - С чего бы это».
-А что играть? – спросил я, совершенно не понимая  его замысла и цели своего прихода.
 Раньше никогда он об этом не просил. Это его супруга, балерина Клара, любительница послушать хорошую игру на фортепиано или в крайнем случае на баяне, а он, кроме духового оркестра, ничего не признавал.
– А что хочешь, - ответил задумчиво он, теребя трубкой.
 Я взял баян, присел на рядом стоявший стул, накинул на плечи ремни от инструмента и стал играть первое что пришло в голову «одинокую гармонь».  «Только слышно на улице где-то одинокая бродит гармонь… Что ж ты бродишь всю ночь одиноко? Что ж ты девушкам спать не даёшь». Пока я играл, женщина отвернулась к окну с видом во двор ко мне спиной. Бурдин, не скрывая своего волнения, набивал свою трубку  из табакерки и никак не решался закурить  в присутствии редкой гостьи, и в таком маленьком тесном кабинете. Слушали все внимательно до самого конца. «Одинокую гармонь» я играл много раз у нас на танцах в красном уголке и поэтому играл уверенно, с чувством и без ошибок. Потом незнакомая женщина бальзаковского возраста и невысокого роста повернулась к нам,  и мне показалось, что глаза у неё на мокром месте. Я не сомневался в том, что так подействовала на неё мелодия, да и я играл от души. Мне тоже эта удивительная песня не давала покоя. Ведь песня не о гармошке,  а о большой земной сельской любви.
– Серёжа, можешь идти. Спасибо. Нам очень понравилась  твоя игра, -услышал я от директора Бурдина.
 Я оставил баян  на прежнее место и вышел из кабинета, так ничего и  не понял, для чего он меня вызывал. Такую похвалу от директора я услышал впервые. Я подумал почему-то, что пришла новая инспекторша гороно вместо крупногабаритной Баси Лазаревной, и директор решил ей показать, какие у него разносторонне развитые дети, не такие уж босяки и шкодники, как принято о них говорить.   Снова  пошел во двор к пацанам. Горчак и Петька  ещё играли в городки.
-Ну что, Серёга? Чё директор вызывал?- спросил Горчак.
-Да я и сам не понял. Там какая-то тётка ещё была совсем незнакомая. Может, из гороно вместо Баси прислали,- объясняю я, как сам понимал. -Попросили поиграть на баяне,  я и поиграл.
-А я уж подумал, что «Бурда» на «ковёр» вызвал, -вмешался в разговор Петька.-А может и впрямь Басю того… отправили, ну, того…
-А за что?- спросил я.
-И я вот думаю, за что...-соглашается Петро.
Только через несколько дней, когда я пришел в очередной раз за баяном, Бурдин усадил меня на диван рядом с баяном, подвинулся ко мне со своим стулом и осторожно завёл откровенный непростой для меня разговор. Трубка дымилась в его правой руке. Видать, он волновался не меньше меня.
– Серёжа,- начал он.- Ты уже почти взрослый и всё поймешь. Видал, как «одинокую гармонь» сыграл, даже меня, бывалого офицера, расстроил. Ни сейчас, так после,  не от меня, так от кого-то другого, всё равно узнаешь то, что я тебе скажу сейчас. Долго не решался.  Но, видимо, пришло время.
 «Что такое мог рассказать  директор, чего не знал я сам? Конечно, у меня есть белые пятна в биографии и многое я не знал, например, как появился в Красносельском детском доме в двухлетнем возрасте. А где я был раньше до того? Если были родители, то куда они подевались? Может, бросили меня, отказались? Но таких, как я, тысячи по всей стране с похожими судьбами. Была война… Так уж вышло... Без этого не обходится... Это  я слышал много раз. Может, я вовсе не Новосёлов и не Сергей? Кто же я на самом деле? Может директор знает?». Такие мысли крутились в моей маленькой голове  во время беседы с директором.
-Помнишь, когда ты играл на гармошке, здесь  находилась пожилая приятная интеллигентная женщина? - продолжал он.
-Да, помню, -робко ответил  я.
- Эта удивительная женщина, моя коллега. Она директор Дома ребёнка в нашем городе уже много лет ещё до  войны и знала тебя в буквальном смысле с пелёнок. Мало того, эта милая женщина нянчила тебя как своего ребёнка, носила на руках в буквальном смысле. В доме малютки все тебя просто обожали и любили. Ты рос болезненным, слабым, но славным ребёнком, стал поздно ходить, поэтому тебе убавили полгода и держали в детдоме больше, чем остальных. Не хотели никому отдавать. Своим рассказом она  даже меня затронула и расстроила.
–Значит, у меня нет  ни своего настоящего дня рождения, ни своей  фамилии? И никто не знает, когда я родился? Как же я там оказался? Меня что, подкинули? – задавал я трудные и неудобные вопросы директору.
– Вот этого она не рассказала, - не зная, что ответить, продолжал  Георгий Георгиевич, подумав о том, а не  поторопился  ли он со своими откровениями.
 Бурдин, конечно, слукавил и говорил не всю правду умышленно, которую узнал от женщины, чтобы не травмировать и без того ранимую психику ребёнка. «Разве скажешь ему, -думал он, -что его действительно подкинули, и что день рождения, скорее всего, не соответствует действительности, а никому другому не отдавали для его же блага. Тогда это практиковалось  в порядке вещей и было обычным делом в детских домах и приютах, таким же как придумать имя и фамилию. При этом долго не думали; фамилию давали от медсестры, а имя  от  бывшего мужа директрисы. Всё это в полной мере относилось и к Серёже. Только всего этого он не знает и, возможно, никогда не узнает».
-Одно только могу сказать, Серёжа. Время для всех нас было тяжелейшим. От голода  и холода умирали и взрослые, и дети. Всему виной проклятая война. Когда ты был в приюте, тебя хотели усыновить очень уважаемые и приличные люди. Это была уже немолодая  генеральская супружеская пара. Своих детей у них не было, бог не дал. Я, бывший капитан, в званиях имею толк. Генерал –очень уважаемый и большой человек. Им показали всех детей приюта, и его  супруга выбрала тебя. Работники  дома ребёнка,  и прежде всего директор, ты видел её, которая, скорее всего, сама хотела тебя усыновить, под любым предлогом не хотели отдавать тебя военному к тому же генералу, и всерьёз заволновались. Мало что может случиться с ним. Война ещё тогда не кончилась, а на войне  погибают прежде всего люди военные. Заведующая, как и другие работники, не отдали тебя в чужие руки потому, что души не чаяли в тебе, так привыкли и так сильно любили тебя. Им предложили взять любого другого ребёнка, но никого другого они в этом приюте не взяли. Уж больно ты им приглянулся. Они были очень расстроены. С тех пор прошло много лет, а она всё ещё помнит тебя. Вот хотелось посмотреть каким ты стал.
Внимательно слушая нашего директора, я мысленно по детски представлял   картину, как это могло быть на самом деле в те ещё последние военные годы. Появление генерала с супругой в доме ребёнка для директора  и сотрудников этого дома было полной неожиданностью и далеко не рядовым событием. Время было такое. Тогда больше бросали и подкидывали грудных детей, чем брали и усыновляли. Приходили иногда всякие  супружеские пары, но чтоб военные, да ещё генералы, было впервые. Все сотрудники были в полной растерянности. Конечно, директору хотелось угодить таким солидным и уважаемым людям, но случай  уж больно оказался  не подходящим. После непродолжительных  переговоров все поднялись на второй этаж, где дети проводили  всё своё время; и спали, и бодрствовали. Мне было чуть больше года, но я ещё очень плохо ходил, больше ползал. Если со мной из взрослых никто не играл, то я сидел в манеже или лежал в кровати с какой –нибудь игрушкой. Что мог помнить я в таком возрасте? Супруга генерала, женщина уже немолодого возраста, брюнетка, напоминавшая  испанку, боевая, интеллигентная  и недурна собой внешне, после осмотра нескольких детей подошла ко мне, задержалась у моей кровати и стала внимательно меня разглядывать так, как  обычно смотрят на плавающих рыбок в аквариуме.
– Какой славный ребёнок,- не сдерживая своего удивления и восторга, произнесла она.- Николай, ты только посмотри, – обратилась она к своему пожилому мужу.-  Какой выразительный, осмысленный взгляд. Какие глазки? Вера Ивановна, - обратилась она к директору детского дома. – Как этого малыша зовут?
– Серёжа, –не так уж оптимистично ответила заведующая как бы между прочим, мол, у нас такой он не один.
-Что вы говорите?- удивилась она. -Серёжа. Сергей.  Сергей Николаевич. Вот ребёнок, который нам нужен! Дальше никуда! Мы из него профессора сделаем, –не унималась супруга  генерала.
 Заволновались и другие сотрудницы этого заведения, узнав на ком остановилась эта супружеская чета, демонстративно,  без всяких дел,  прохаживаясь туда- сюда и переглядываясь с директрисой, словно говорили; «Вера Ивановна, кого угодно, только  не Серёжу. Жалко его в чужие руки отдавать». Но директриса и без них знала, что ей делать.
– Но вы, уважаемая  Ирина Петровна, не видели остальных наших детей. Они не хуже, уверяю вас, -заметно  заволновавшись, сказала  Вера Ивановна.
– Теперь это совсем ни к чему. Свой выбор  мы сделали. Мы этого мальчика Серёжу  усыновим. Или он, или никого. Николай Семёнович, -обратилась она к мужу,- подойди к нему поближе, познакомься.
 Ко мне подошёл военный дядя и взял меня за правую руку. Я рефлекторно, как это делают все дети в таком возрасте, инстинктивно сжал свой кулачок и прижал его палец.
– Он признал меня и дал своё согласие. Невероятно, он всё понимает, -не сдерживая своего волнения и восторга, произнёс пожилой, стройный, с наполовину седой головой, генерал, тем самым полностью поддержал  свою женушку.
Так уж случилось, что у генерала никогда не было своих детей. И прикосновение  к беспомощному мальчишке, и то, что он крепко сжал его крепкую и твёрдую руку, пробудило в нём отцовское чувство и большое желание усыновить этого малыша. 
-Я же говорю, глаза у него умные. Глаза- зеркало души.   Значит, смышлёный мальчик, –не уставала говорить  генеральша.
-Возможно, растёт будущий генерал,- не без гордости произнёс бывалый генерал, надеясь, что супруга его поддержит.
-Генерала нам в семье и одного достаточно. Только профессор, -окончательно решила  Ирина Петровна, считая, что вопрос об усыновлении ребёнка  окончательно решён в её пользу.
-Видите ли, уважаемые  Ирина Петровна и Николай Семёнович. Именно с этим ребёнком имеются некоторые проблемы, поэтому  я настоятельно  рекомендую осмотреть  и других детей,- настойчиво порекомендовала директриса.
 У заведующей были на этот счет свои личные мотивы. Она не была замужем, вернее, до войны была замужем, но муж погиб в первый год войны и поэтому не имела своих детей и давно присматривалась к детям, кого из них усыновить. А потому давно сделала выбор на маленьком Серёже.  Однако, это не могло быть основанием в отказе усыновления его другими, и могло считаться, как использование служебного положения в корыстных целях. Для этого  нужны более веские  основания. Пришлось ей серьёзно разочаровать эту милую, серьёзную, уже  немолодую, супружескую пару, поведав вымышленную историю, что  у ребёнка имеется родная мать и что иногда она наведывается к нему. И что однажды она действительно отдала ребёнка  к ним в дом малютки в связи с тяжелейшим её материальным положением и утерей ею карточек на продукты, и отдала сына только временно до лучших времён. Придуманная  только что, а может давно ею заготовленная, история выглядела правдоподобно и в неё не сразу, но поверили. У Ирины Петровны глаза были на мокром месте от всего услышанного, чуть дурно не стало, валерьянку даже запросила. Что же получается? Объездила  и обошла несколько подобных детских приютов по всему освобождённому от немцев Донбассу, наконец нашла, кого так тщательно искала, и всё, оказывается, напрасно. Есть ли справедливость на этом свете? Директриса тоже была в смятении оттого, что солгала и причинила незаслуженные страдания неплохим и уважаемым людям, но и отказаться от возможно своего счастья,  тоже не хотела. Несмотря на это, ощутив кратковременную любовь к этому малышу, супружеская чета ни в этот день, ни в этом Доме малютки, ни в этом городе, замену Серёже так и не нашла, потому, что больше не пытались искать ребёнка до лучших времён. «Да, жуткая история, -подумал я. -Неужели это могло быть со мной?».
– Серёжа, ты, кажется, несколько отвлёкся,- продолжил директор.- История твоя действительно очень непростая и запутанная. Так вот,  должен сказать, везёт тебе на генералов. Мне тут рассказали, что Батя к тебе по-отечески относится. А наш Батя, между прочим, хоть пока и полковник, но командир дивизии, считай, тот же генерал. Видимо, непростого ты роду у нас. Интересно кем ты станешь лет так через пятнадцать-двадцать? Может, тем же генералом? А может, каким-то профессором, каких-то наук ? Да… Как сам думаешь, Сергей? Кем бы ты хотел стать?
–Георгий Георгиевич, мне бы школу сначала закончить, а потом на шофёра выучиться, как наш дядя Серёжа.
-Шофером оно, конечно, тоже неплохо,- продолжал рассуждать  вслух директор. -У нас в стране всякий труд в почете, но это, скажу тебе откровенно, не для тебя. Ты же почти готовый музыкант, ещё бы подучиться малость, поступить в училище... Вот и профессия на всю жизнь. С баяном не пропадёшь.
-Не моё это дело, душу не греет, - откровенно говорю директору.- Может из меня хороший шофёр выйдет.
- У тебя другая судьба. Я так думаю. Хотя всё может быть. Трудно сейчас говорить правильно ли поступила директор. Почему тогда она не усыновила тебя, если так хотела, что другим не разрешила? Передумала? Может у неё самой жизнь круто изменилась?  Может своим поступком она уберегла тебя. Никто не знает, что дальше случилось с генералом. Я её хорошо понимаю. С другой стороны, сейчас ты бы не был в детдоме, а был генеральским сынком с большими перспективами и возможностями.
Что повлияло на Бурдина, это обстоятельство и эта трогательная история, которую поведала женщина, так и  не объяснив до конца главную цель своего посещения через столько лет детского дома, или что-то другое, но дней через десять, когда все дети сидели на своих местах и готовили домашние школьные задания, нам неожиданно впервые выдали на руки наши личные дела, о существовании которых мы даже не подозревали. Мы были уже  в том возрасте, когда понимали важность таких документов хотя бы в той части, чтоб не потерять и не стащить какую-нибудь бумагу из личного дела. Я с большим волнением  прочитал своё «личное дело» несколько раз. Много  мыслей навеяло это «дело». Из него понял, что я действительно во время войны, сразу после освобождения  Донбасса, оказался в Артёмовском доме ребёнка. Как в тумане стал вспоминать, что ещё раньше, до Красносельского детдома, я жил  в другом месте и в другом большом доме, и там  было много таких как я. Единственно что запомнилось, и то очень смутно, как иногда выводили нас через парадную дверь, выходившую прямо на тротуар и на улицу. Мы стояли одной группой у двери под железным козырьком, прижавшись друг к другу, как пингвины  ясельной группы во время стужи ждут своих родителей после долгого отсутствия, и смотрели, как  по улице  мимо нас проходило много взрослых людей. У многих  из них были портреты каких-то людей, знамёна, цветы. Играла духовая музыка  вперемешку с гармошкой. Громко звучали песни. Конечно, мы не понимали, что всё это означало. Это были первые праздничные демонстрации трудящихся и жителей города после освобождения Донбасса. Вечером нас усаживали  у окна и мы наблюдали  в темноте светящиеся вспышки огней. Это были праздничные салюты. Ничего другого не помню. Самого главного, кто мои родители,  из «личного дела» так и не понял. Написано, что отец без вести пропавший офицер. О матери ничего. Честно говоря, меня они вообще не интересовали. Если я оказался в детдоме, значит, родителей у меня никогда не было. К этому я привык с пелёнок. Конечно, тогда было трудно. Кому было легко? Но почему-то среди нас не было ни одного грузина, армянина или еврея. Потому что их родители, скорее  покончат с собой, чем бросят своего ребёнка на произвол судьбы. Потому для нас понятия «мать» и «отец» пустые слова, и в них не было никакого смысла. В моём «личном деле» была одна или две фотографии три на четыре. Скорее, всё-таки две, иначе одну я бы не стащил. Само  «личное дело» вернул, а фотку стырил себе на память. Она мне очень понравилась. На ней мне года три-четыре не более. Чтобы когда–нибудь меня так сфотографировали, конечно, не помнил. Никак не мог поверить, что на ней это я. Может перепутали что-то в «личном деле», потому и фотография не моя? Тогда в детских домах многое путали. Мне хотелось смотреть на эту фотку часами, как мартышка в зеркало на своё отражение. В детдоме не было ни одного зеркала, да и у нас, пацанов, не было дурной привычки глядеть на себя, и потому в большинстве даже не представляли как со стороны мы выглядим. Один наш воспитатель объяснил нам, что мужчина должен быть чуть красивее обезьяны. Мы  с этим и смирились. Хоть было на кого равняться. Интересно как наши девчата выходили  из положения? Наверняка, у каждой какая-то стекляшка или даже зеркальце в портфеле имелись. Потому я так детально  и долго рассматривал свою фотографию: голова совершенно белая, почти круглая, коротко стрижена, правильные черты лица, даже красивые, взгляд осмысленный, глаза тёмные как угольки, очень выразительны и привлекательны, как у куклы. Только тогда я стал понимать, почему на меня обращали внимание и выделяли среди других, где бы я ни был.  От такого приятного ощущения, что не такой уж я плохой, и на фотке я ни то мальчик,  ни то девочка коротко стрижена, не сдержался,  и захотелось поделиться с Фокой, моим соседом по столу. Когда показал свою фотографию, тот просто выхватил её из моих рук и долго не возвращал, удалившись в неизвестном направлении. Вернул через час.  И куда он с ней бегал? Я даже не понял, зачем он так поступил. Не успел я её куда-нибудь прибрать  подальше, как кто-то еще взял её только посмотреть и тоже куда-то смылся. Так фотографию и не вернул чудак этакий. Я даже не запомнил,   кто это мог  быть, и получилось, что спросить было  не с кого. Может это был Толик Власенко, а может Васька Варнава, чем-то похож на меня, а может, ещё кто? Оказывается, как потом выяснилось, они мою фотку показывали  своим «симпатиям», девчатам, выдавая её за себя ещё в самом маленьком дошкольном возрасте. Не знаю насколько  они убедили подруг и те им поверили, но друзьям  было приятно вне всяких сомнений. Зато сам остался без фотки, так и не успел похвастаться ни перед одной девчонкой. В любом случае нужно сказать спасибо директору Бурдину за то, что рискнул  выдать нам личные дела и прояснить, кто мы и откуда родом. Только после этого до меня дошло, почему меня из Дружковки не определили в детдом Константиновки, что было совсем рядом и в общем-то логично, а привезли в Артёмовск, откуда когда-то и увезли. Как говорится, где родился, там и пригодился.
 Хоть мы были в разных трёх подростковых группах и было всего три учебные комнаты, в которых формально все были закреплены и  у каждого было своё место, на самом деле всё обстояло  иначе. Сегодня ты  занимаешься в одной комнате с ребятами за одним столом, завтра в другой  и уже с девчатами. Когда я учился в шестом классе, то чаще сидел за квадратным, тяжелым столом на четверых, где чаще сидели две девчонки и два парня. Напротив меня сидела одноклассница Зина Прохоренко, блондинка с длинными волосами.  Мы часто решали задачки и обсуждали другие уроки, много шутили. Однажды  в мой учебник она вложила небольшое письмо с признанием в любви и с предложением дружить. Наверно девчонки раньше взрослеют и ведут себя опрометчиво и несдержанно. Это было первый раз, когда девчонка призналась мне в своих чувствах. Я даже не знал, как на это следует реагировать. И могут ли быть в таком возрасте какие-то чувства? Видимо, до этого я ещё не дорос, хотя в старшей группе были интересные и симпатичные девчата, на которых засматривался, не понимая для чего и что двигало мной. Мы продолжали также вместе заниматься и я делал вид, что никаких писем не получал. Во время занятий директор старался не появляться, но в каждой учебной комнате всегда находился воспитатель. Воспитатели  не то чтоб уважали  своего шефа, сколько побаивались, считая его неуправляемым, и вообще человеком «настроения». Сам Георгий Георгиевич не так давно со своей семьёй приехал из Горького. Там он служил в армии, а супруга его Клара Петровна  тоже служила, но только в театре балериной. В Артёмовске своей квартиры у них не было, и потому, используя своё служебное положение и трудность момента, директор всей семьёй стал временно  проживать  на хозяйственном дворе детдома. Пришлось швее-модистке потесниться в одной комнате, а в другой,  что  попросторней, которую много лет она занимала, поселилась семья Бурдиных. Ну что ж, хозяин барин. Получить квартиру какому-то педагогу, офицеру в отставке, в то время было абсолютно нереально и безнадёжно. Строили тогда в городе жилья очень мало. Заводы и фабрики были на первом месте, их надо было восстанавливать,  как и по всей стране, в первую очередь. От них зависела экономика города. Так что надеяться  им было  не на что. Как раз под комнатой директора  находилась наша баня. Почти каждое  воскресенье  на протяжении многих лет мы ходили в эту не очень-то хорошую баню, и почти каждый раз я стирал своё нижнее белье, несмотря на всякие запреты. Дошло это до самого директора Бурдина. На одном общем сборе в красном уголке в присутствии всех воспитателей, где все стояли около двух часов непонятно для чего, словно   провинившиеся, он прямо указал на меня, что я занимаюсь подобными постирушками, и направил нескольких пацанов вместе с «матросом» проверить все спальни у ребят на предмет выявления лишней одежды, короче говоря, навести шмон. Директору-самодуру, по- другому-то его и назвать нельзя, наверно  почудилось, что у каждого второго из нас припасено по несколько комплектов нижнего  белья или одежды. Из-за этого все стояли почти два часа, но так   ничего из барахла и не нашли. Директор оказался в щекотливом  и даже в дурацком положении перед всем коллективом, подвергнув его унижению. Интересно как бы его супруга Клара, бывшая балерина, отнеслась к нему самому, если б увидела его бывшего строевого офицера в таком смешном виде, в таком не по размеру нижнем белье хотя бы на  хоздворе. Наверно  бы пристыдила  и обозвала его «деревней», а то и клоуном на манеже вроде Олега Попова. Такое соседство с баней для новых жильцов  было не из приятных. Балерине Кларе это  явно не нравилось. Оно и к лучшему. Как говорится, «не было бы счастья, да несчастье помогло». С тех пор мы  стали ходить в городскую баню строем как в армии, но без песен. Там в «городской», конечно, лучше, совсем другое дело; были оцинкованные тазики на каждого и пар настоящий, и даже парикмахерская. Стало лучше  и нам, и  директору. На этом директорские преобразования не закончились. Он предложил, в порядке  трудового воспитания, на подсобном дворе  построить ни много ни мало, а настоящий свинарник якобы детворе на щи с мясом и колбасу. Ответственным  прорабом по строительству важного животноводческого объекта  назначили  нового не в меру подвижного, неуёмного длинноногого воспитателя  Игоря  Викторовича, того самого  нескладного и неуклюжего после Университета. По его  внешнему виду и манерам трудно  представить, чтобы  он когда-либо  держал в руках не то что поросёнка, а хотя бы строительный мастерок, тем не менее строить свинарник  пришлось со всей его группой,  в том числе и мне. В летние каникулы  быстро на хоздвор завезли шлакоблоки, песок, мешки с цементом. Стройка развернулась и закипела на детском энтузиазме, как раз напротив окон директора в метрах пятидесяти. Трудились мы ежедневно до обеда. Через две недели  своими руками построили  неплохой свинарник. Что там свинарник? Если б Бурдин задумал выстроить  дом для себя, построили и дом заодно. Свинарник долго не пустовал. Завезли для начала штук пять поросят. Хозяйкой была, конечно,  тётка Прасковья, которая своим   деревенским лицом напоминала черты хрюши. Она отвечала  на хозяйственном дворе за всю скотину. По  весне  рядом со свинарником вдоль забора между соседями- жильцами появились и грядочки. Тут тебе  и укроп с лучком, и редис  с морковью. И всё у директора почти под окном, под неусыпным оком безработной Клары. По осени, наконец, занялись своим опустошённым  двором на территории  самого детдома. Выглядел он вместе с футбольным полем как пустыня Сахара. Одно единственное деревцо  шелковицы сиротливо томилось  в углу двора под палящим солнцем. На общем собрании решили, наконец, озеленить пустой двор, от которого летом одна пыль да жара, палящее солнце, от которого спрятаться негде. Со всех сторон вдоль забора посадили деревья вперемежку с кустарниками, вдоль забора посеяли траву. Рядом с шелковицей построили летнюю кухню.  Тут же рядом с кухней  вырисовывался  в стройке большой навес, под которым можно будет развернуть десятки кроватей на летний период и особенно в период большого ремонта основного корпуса, или превратить его  в летнюю столовую. Больше прежнего  стала цвести наша одинокая шелковица в присутствии других насаждений, словно  почувствовала  о себе заботу детворы, и что теперь не одна растёт в большом пустом пыльном дворе. И не было ни одного мальчишки, который не лазал на это привлекательное дерево. Каждый хотел ощутить себя на месте того, из кого, по версии Ч. Дарвина,  сам  и произошел. Часто  и я забирался на это дерево как можно повыше и просиживал часами, особенно когда созревала сама шелковица. Она такая  сочная и вкусная,  когда приобретала  тёмно-коричневый, а то и черный цвет. И сейчас, спустя много лет, лишь при одном упоминании о шелковицы, у меня всегда слюнки текут. Вообще в южных  городах на улицах таких деревьев много, как и абрикосы, но никто, кроме таких как мы  пацанов, на них не засматривались  и урожаи не собирали. Когда шелковица созревает  и падает вниз, земля вокруг дерева становится бурого цвета от сока.
 Няней у нас никогда не было, всё делали сами. Ежемесячно  вывешивали графики дежурств по кухне, в учебных комнатах, в спальнях. Труднее всего давались дежурства  на кухне. Как правило, на кухню назначали двоих; мальчика и девочку. Дел было много, как говорится, невпроворот. Кроме того, чтобы почисть картошку хотя бы на первое блюдо, не говоря уже о картофельном пюре на ужин, нужно было накрывать на столы  три раза в день, да еще на две смены. Подносов  тогда не было. Попробуй  успеть за поварихой разносить с окна-раздачи на столы  первое,  второе и третье блюда, а потом по- быстрому  после первой смены всё убрать, перемыть и всё по-новому для второй смены подготовить, так чтобы вложиться в полчаса. Трудней всего приходилось, конечно, в обед. Хорошо ещё, что первые блюда борщ или суп сначала разливала в супницы сама повариха, а затем с раздачи дежурный разносил по столам. А дальше  уже каждый наливал себе половником сколько хотел. Супницы были удобной овальной формы с крышками из белого фарфора с разрисованными цветочками, не то что в армии  железные кастрюли и бачки, которые быстро нагреваются, и можно уронить и ошпариться. И не было такого случая за все годы, чтобы хоть одну супницу уронили и разбили. Ложки из алюминия, гранённые стаканы для чая и компота были всегда. Ножей и вилок мы не видели, а на кой они нам в столовке. Да и пропадали бы они всегда наверняка, уж кто бы сомневался. Вот и вся наша посуда  на тот период. Правда, по праздникам алюминиевые ложки заменяли на стальные из нержавейки, а столы покрывались белоснежными скатертями. В такой обстановке уже не пошалишь. Всем хотелось показать себя лучше, чем были на самом деле. Самое неприятное во время дежурства на кухне  это, конечно, чистка картошки. Директор где-то приобрёл целое оборудование, которое называлось картофелечисткой, рассчитывая этим решить эту проблему. Но никто так и не понял, каким образом этот аппарат работает и какой от него толк. Полгода картофелечистка без дела простояла на пищеблоке, а затем и вовсе избавились от неё, выбросив на свалку. Уж лучше бы для дела  он приобрёл хоть какую-то стиральную машину для прачечной.  Во время  приёма пищи в столовой всегда находилась воспитательница, которая  присматривала за порядком. Иногда у неё не выдерживали нервы и ей приходилось наводить порядок при помощи своей любимой босоножки, путём нанесения нескольких ощутимых ударов по голове не очень послушному пацану, и отдельно дополнительно за пререкания. На это мы уже не обращали внимания. Иногда на завтрак давали по одному вареному яйцу. Прежде чем его съесть, ох, как хотелось с кем-нибудь стукнуться яйцами сначала с соседями по столу,  а если у меня никак не разбивалось, и я побеждал в пределах своего стола, то переключался на стол по соседству, пока не «побьют» меня. Так поступали почти все пацаны. Это не считалось баловством. Я только удивлялся, почему при одинаковых условиях одни яйца трещали при первом ударе, а некоторые выдерживали несколько серьёзных «атак». Меня даже огорчало, когда  моё яйцо  не выдерживало первого удара.
 Однажды в летние каникулы завуч Мария Сергеевна попросила меня с Фокой пойти в город  по такому-то адресу к новому воспитателю Игорю Викторовичу, что бы тот срочно прибыл в детдом кого-то подменить. А жил он, оказывается, очень далеко, где-то на окраине города в частном секторе, куда нас ещё не заносило. Долго искать нам не пришлось. Там же все соседи, и знают друг друга как в деревне. Мы так и не поняли с кем он там проживает; то ли комнату снимает, то ли с родителями живёт. В дом мы не заходили, да он и не приглашал нас, а прямо на крыльце всё передали ему на словах и отправились обратно. Тут же недалеко у своего дома увидели нашу бывшую пожилую воспитательницу Анну Васильевну. Она пригласила нас к себе в дом и стала угощать чаем с вареньем, пытаясь задобрить  нас. В детдоме детвора её не любила и, конечно, помнила её издевательства. Это она часто не сдерживалась, и многим пацанам доставалось от её босоножки, которую часто пускала в ход по башке, за что её и уволили вместе с бухгалтером.  Так она всё интересовалась, как там без неё в детдоме, что нового? Вот глупая баба, думала, что без неё там не обойдутся.  Но главное, она  намекала нам, чтобы мы попросили нашего директора или сходили в гороно, чтоб её снова взяли на работу, так как привыкла к детям и скучает без них. Вот змея подколодная. Мы как услышали, о чем она просит, сразу поспешили в детдом, вроде как опаздываем на обед. Только её нам и не хватало для полного счастья. Отсюда недалеко по пути  в детдом  прямо на проезжей части дороги  улицы Садовой нас встретила моя первая учительница Нина Николаевна. Она поинтересовалась, в какой школе и в каком классе я учусь. Наверно, посмотрев на наш видок, пожалела меня и друга Фоку, и вынула из своего ридикюля один рубль бумагой и вложила мне в ладонь. Для нас с  Фокой  это были приличные деньги, и уже в самом городе мы взяли по мороженому и  по стакану газировки с сиропом у дяди Гриши. В общем, не зря был потрачен день.
  Я с детства переносить не мог даже  запах какао и смотреть не мог на белый кисель и кипяченое молоко, что уж говорить про рыбий жир. Поэтому часто оставался без третьего блюда. Кормили нас в общем-то неплохо, грех жаловаться. Моими любимыми блюдами были рассольник, макароны по-флотски и картофельное пюре с мясной подливкой и недозревшим бочковым солёным зеленовато- розоватым помидором. Один только такой помидор в зиму чего стоил. Такая незабываемая вкуснятина. До сих пор при одном только упоминании слюнки бегут. На полдник часто давали белый кисель или молоко с печеньем, чего я не любил. Так что часто полдник проходил мимо меня. А иногда баловали фисташками или финиками.   Вдвоём дежурные мыли посуду, считай, что целыми днями, а к вечеру ещё мыли полы в столовой. Кроме того, парень активно помогал на самой кухне. Нужно было и уголь принести в достаточном количестве из сарая во дворе, и картошку занести из погреба. В общем, сачковать не получалось, неловко было перед девчонками. А помимо всего прочего, вооружившись резиновой хлопушкой, приходилось бить на кухне мух, когда не было липучек. Но если их всё одно надо было уничтожать, я наловчился их ловить. Это всё же лучше  чем убивать. У меня это неплохо получалось. Одно резкое движение правой рукой и муха в зажатой ладони. Тогда я брал её за крыло, и думал, что с ней делать,  этой чертовкой, переносчицей заразы. Потом с напарницей подводили итоги, кто больше мух уничтожил. Всегда побеждал я. К концу дежурства ноги гудели от усталости, добраться бы поскорее к кровати. Меня чаще ставили  в паре с Раисой  Кузьминой. Она училась на два класса старше меня. Любила танцевать, принимала активное участие в художественной самодеятельности, а также  хорошо училась. В общем, видная была «душка» в  детдоме. Один из братьев Николаенко, тот что постарше,  Виктор,  к ней был неравнодушен. Оба брата  Виктор и Анатолий тоже участвовали в самодеятельности, танцевали  и у «матроса»,  и у «старой девы». Из всей детворы только у них была мать, но об этом мало кто знал.   Она была  инвалид по зрению, и совершенно ничего не видела. Ходила  по улице, как и все слепые, в очень тёмных круглых очках и с тростью. Таких «слепых» после войны по городу ходило немало и никто не удивлялся и не пугался. В самом детдоме, и даже на территории, мать их никогда не появлялась. Иногда только издали подходила к забору и кого-то из наших пацанов  просила  позвать кого-нибудь из братьев Николаенко. Мать им приносила в кулёчках конфеты  «подушечки» или  карамельки «барбарис». Оба они были неплохими парнями, дисциплинированными, скромными и шустрыми,  и всюду успевали. Даже рановато стали бегать за девчатами, писали им интимные записки, вроде той, которую однажды получил я от Зины. Вообще о таких понятиях, как «родители», «мать или отец»,  у нас никогда и речи не было. Не затрагивали такую тему и воспитатели, зная, что ни у кого их и нет. Пацаны вспоминали «мать» только в  определённом нехорошем смысле, когда кого-то надо было послать куда подальше, или в виде шутки. Особенно в этом плане отличался Петька Шевченко. Иногда  по утрам  просыпаясь, он громко приговаривал: «Нас рано, нас рано мати разбудила. Сыру нам, сыру нам мати наварила». За ним  потом  повторяли  и  другие, которые всё воспринимали несколько по-другому, как сами хотели. Вот  и понимай, как хочешь.
 При совместном дежурстве важно быть в хороших отношениях и доверять друг другу, тогда  и дежурства проходят гладко без  замечаний. Учился  я уже в седьмом классе. Были ребята  постарше, которые  уже присматривались к девчатам. У некоторых пацанов  «прорывались» усики.  Фаля и Иван Костенко -видные парни в детдоме,  давно уже бреются. У них то и дело проявлялись первые ухаживания за девчатами. Это особенно проявлялось в праздничные дни или на танцах, которые иногда устраивали в «красном уголке» по воскресеньям. Танцевали чаще под маленькую  советского производства радиолу. Я не любил танцевать и не умел, а больше стеснялся. Мне казалось, в них есть что-то такое неприличное. Когда  громкая музыка надоедала, как и один и тот же «затёртый» репертуар, все девчата просили  меня поиграть на баяне. В этом я  отказать им не мог. Я был у них вроде того Ивана Бровкина с гармошкой. Дальше танцевали под баян. Иногда меня подменял и Васька Трубач. Лучше всего у меня получались, конечно,  вальсы.  Тогда были  очень хорошие задушевные  песни и мелодии, такие как «Одинокая гармонь», «Ой рябина кудрявая», «Осенние листья» и, конечно, песня Ивана Бровкина;  «если б гармошка умела, всё говорить  не тая. Русая девушка в кофточке белой, где  ж ты ромашка моя?». Сколько лет прошло с тех пор, а  песни эти ещё поют, и  не только в деревнях. Ну а то что  гармонист  первый парень на деревне ни только в кино, но и в жизни, мы с Васькой Трубачёвым  чувствовали на себе. На танцах  Васька был   нарасхват, а играть приходилось  всё больше мне одному. Когда танцы снова продолжались под пластинки, то девчонки не упускали случая подрулить  ко мне и пригласить на танец, чтобы пофлиртовать забавы ради. Были девчата, которые нравились мне,  и с ними мне было интересно поболтать во время танца. Среди них были прежде всего Ольга Подгорная и Лариса Марченко. Ольга голубоглазая блондинка с короткой стрижкой, напоминающая артистку кино Галину  Польских в самом начале своей кинокарьеры. Она была рослая, чуть выше меня, и совсем не выглядела девочкой, а потому была очень привлекательна для многих пацанов. Во время танца она и сама любила прижиматься к партнёру своей пышной упругой грудью, чем определённо вызывала у партнёра сексуальные чувства. Другая, Лариса. Она выделялась своей толстой, длинной золотистой косой. Сама была хоть с веснушками, особенно  по весне, но  мила. А её коса, кроме своих больших размеров, была всё равно что из золота. Она меня и на танцы чаще приглашала, чем других парней, поскольку сам стеснялся навязываться в партнёры, особенно на «белый танец», и всегда «уводила» за собой, когда все играли в «ручеёк». Я ей, видимо, был небезразличен, как и Раисе Кузьминой, и мы часто бывали  вдвоём. Как-то она прикоснулась рукой к моей голове и сказала;
–Серёжа, а у тебя оказывается две  макушки.
– Ну и что из этого? –спросил я.
– Это судьба. Дважды женишься. Замуж за тебя не пойду. Всё одно уйдёшь к другой.
– Это всё сказки. Если когда и женюсь, то раз и навсегда. Я- однолюб.
– Да, ты у нас мальчик серьёзный и симпатичный. А две макушки это примета такая. Так что нам с тобой  не суждено встретиться в этой жизни. Меня не устроит быть твоей второй женой, -шутила  она.
 А между тем за ней, за Ларисой с золотой косой, «приударял» Иван Дьяченко, первый балагур в детдоме и любитель «подкалывать» других. Может  этим он и нравился девчонкам? Лариса училась  во вторую смену и школа находилась где-то в центре города, но в стороне и на тихой улице, и он  с пацанами частенько ходил встречать её после школы и затем провожал. А вообще в ту пору мне было почему-то не до девчат. Ещё совсем недавно по праздникам и в дни выборов, когда устраивались танцы, я почему-то  танцевал  не с девчонками, с ними было  неинтересно, нам же хотелось просто пошалить, а с Анатолием Завгородним, худощавым, выше меня на голову, но подвижным партнёром. Мы танцевали только когда  крутили вальс, и особенно под песню: «Под городом Горьким, где ясные зорьки,  гудками кого-то зовёт пароход. В рабочем посёлке подруга  живёт». Конечно, мы не танцевали, а только, возможно,   кому-то подражали, изображая,  что вальсируем. Ведь по-настоящему  ни он,  ни тем более я, не умели танцевать. Мы кружили по всему залу, совершенно не слушая музыку, и ни секунды не останавливаясь на своём пути,  натыкались или сбивали  не одну влюблённую парочку. Мы просто по-мальчишески бесились и резвились, и нам от этого было только весело. Когда танцульки заканчивались у нас, мы убегали  через дорогу в железнодорожный техникум на избирательный участок, откуда гремела музыка на всю округу, и точно так бесились до головокружения.
 Летом мы разными путями проскальзывали на стадион «Локомотив», иногда через проходную, но чаще через забор, что для нас более привычно и надёжно. Единственный в городе настоящий стадион  находился  через дорогу от школы, в которой я учился в первом классе по улице Бориса Горбатова. Мы знали  многих  основных футболистов команды «Локомотив» и,  естественно, болели  за любимую команду. Крайним левым нападающим  был  «Пончик». Трибуна так и кричала; «Пончик, Пончик. Давай!...», когда он вёл мяч к воротам противника. На поле он выглядел маленьким, пухленьким, с выпирающим вперёд  животом, почти лысым и краснощёким, чем-то похожим на поджаристый пончик или колобок. Несмотря на такие несуразные параметры, тем не менее он  был скоростным полевым игроком команды, и с его подачи нередко мяч залетал в ворота противника. В защите всегда стоял крепкий, рослый непробиваемый Николай Лоботряс; высокий, широкоплечий, кудрявый, коротко стриженный,  приятной внешности мужчина с ещё детскими глазами, скуластый, с выразительно приподнятой нижней челюстью, доброй улыбкой и просто порядочный и добрый человек. Помню в майские праздники  он пришел к нам в детдом со всей своей семьёй - сыном и женой, и принесли с собой на руках здоровенную заграничную радиолу, у которой сверху находился проигрыватель для пластинок, а ниже- огромный радиоприёмник. Радиола была такой большой и высокой, что одному даже взрослому мужчине принести было невозможно. Тогда личного транспорта, кроме велосипеда, почти ни у кого не было, и всё приходилось тащить на себе. Они не посчитали это за труд, только чтоб детворе доставить удовольствие. Радиола играла весь день. В красном уголке все окна открыли, чтоб музыку было слышно  на всю округу. В тот день было жарко и в окна на всю светило солнышко, а под окнами  на тротуаре  малышня прыгала в скакалки и играла в «классики». Детворе было весело, её как магнитом притягивало поближе к приёмнику. Раньше мы такую музыкальную технику не видели. Сын у  дяди Коли совсем взрослый лет восемнадцать, такой же кудрявый как барашек и такой же высокий, и  тоже увлекался  футболом. Был он в роли массовика-затейника. А здоровый красивый мужчина, глава семейства, как ребёнок радовался тому, что весело хлопцам и девчатам. Такое впечатление, что он  сам вспомнил своё босоногое беспризорное детство, и как никто понимал, каково жить детдомовским детям без родителей, без любви и ласки. В футбол играли все наши пацаны и любили эту игру больше всего. При первой возможности, если позволяла погода, нас можно было видеть на футбольном поле. Конечно, такое поле как у нас футбольным  не назовёшь. Никакой обуви не хватит, чтобы продержаться хотя бы сезон, играя в них в футбол. Ботинки выдавали нам раз в два-три года. Поэтому в основном играли на босу ногу по обычной грунтовке, и часто не обходилось без травм. Каждый парнишка, стоявший на воротах, представлял себя если ни Хомичем, то уж, наверняка, Львом Яшиным. Поэтому про знаменитого вратаря Хомича знали все и всё. Петька Шевченко, Митька Тесленко, Дьяченко, да и другие любители кого- то разыграть, устраивали мини спектакли с теми, кто поменьше их и  с новичками. Делая вид, что хотят передать собеседнику что-то интересное сжимая в руке, говорили  почти нараспев:
                « На…московском стадионе
                На- чинается игра.
                На…одних воротах Хомич,
                На … других его жена».
Это выглядело со стороны забавно и смешно, особенно в первый раз, когда при каждом «на» с ударением, он протягивал руку в попытке что- то отдать, а другой, кому всё это предназначалось, выставлял руку, чтобы что- то взять. Это лишний раз говорило о том, как были  заражены пацаны футболом, и что с юмором у них было всё в порядке.
 Иногда, пару раз в году, приходилось наблюдать необычную картину, когда по дороге мимо детдома проходило огромное стадо коров. Они занимали не только проезжую часть, а всю улицу с тротуарами. Мы даже немного боялись, нам некуда было деваться от такой неожиданности, стадо могло и затоптать кого-то из нас. Среди коров были и быки, а от них всего можно ожидать. Оно было так велико, что, казалось, и конца не будет, всё шли и шли в одном направлении. Кто-то с перепуга успевал взобраться на дерево повыше и переждать такого нашествия, а кто сразу перелазил через забор и прыгал во двор. На всё огромное стадо приходилось всего два-три пастуха, которые то и дело кричали на своих подопечных и размахивали длинными кнутами с характерным треском, напоминая им, кто здесь хозяин. Они шли к центру города по главной улице, сплошь заполонив её.
- Куда их перегоняете?- спрашивали мы у пастуха.
- Куда -куда, -отвечал тот с раздражением. -В последний путь, на бойню.
Мы знали, что в той стороне действительно находился единственный в городе мясокомбинат. Знало ли, чувствовало ли куда их гонят само стадо? Хоть и скотина, а жалко.  Они же подневольные как и мы. Наверно нечем было кормить такое стадо, вот и решили поскорее избавиться от него.
Этим летом в период очередного ремонта мы не только питались в летней примитивной столовой под открытым небом, но и спали уже не в самом детдоме, а на хозяйственном дворе. Всех ребят разместили в одной большой комнате  как раз по соседству с семьёй директора Бурдина. Это создавало массу неудобств для нас всех. Завтракать, обедать и ужинать приходилось в одном дворе, а спать приходили в другой двор неподалёку от  нами же выстроенного свинарника. И потом эти дворы находились далековато между собой. Где же  гулять детворе? Фактически мы остались без всякого контроля и присмотра со стороны воспитателей. После обеда приходили на хоздвор якобы на тихий час. В комнате нас было много и очень тесно. Кровати стояли впритык. Какой там тихий час?  Как всегда травили анекдоты, сплетничали. Для связки слов  в выражениях не стеснялись, так как поблизости  ни девчат, ни воспитателей не было.  Вот что не курили и не выпивали это факт, но без крепкого мата никак не получалось. И не то что хотелось нам  материться, а так для бравады, для связки слов. Считалось у нас, кто больше матерится, тот и круче и блатной. Меня это никак не прельщало, и у меня даже язык не поворачивался сказать плохое слово. Но однажды так увлеклись в разговорах, что не заметили появление в дверях балерины Клары, которой, очевидно, изрядно надоели наши нецензурные афоризмы. Кто знал, что стены такие звукопроницаемые, да и о Кларе мы как-то не подумали. Она  буквально ворвалась к нам как шаровая молния и так изъяснилась на древним трёхэтажном и выше фольклором, что у нас не только уши повисли, но и челюсти  отвисли у каждого второго. Она ушла внезапно как и появилась, высказавшись  до конца, что у неё накипело. Факт, донесёт директору-муженьку про нас. Стояла гробовая тишина несколько секунд. Потом  Иван Попов, который до этого момента считался большим пропагандистом по этой части, протяжно произнёс: «Ничего себе, кордебалет? Вот у кого надо учиться». Это ещё что! По ту сторону забора с одной стороны двора  жил поп, у него был неплохой большой сад. С другой стороны хоздвора по другую сторону забора  жила учительница  по математике Роза  Абрамовна, и тоже с садом, но гораздо поменьше. Когда-то я учился у неё в пятом классе и могу сказать,  что её никто терпеть не мог из учеников, ко всем придиралась не по делу. Поскольку нас никто не контролировал во время тихого часа, кроме, конечно, Клары, и того следовало ожидать, через неделю нашего проживания на новом месте к директору почти одновременно явились пожилой поп и учиха по математике Роза Абрамовна, «жидовка» бальзаковского возраста, «жадина- говядина»,  с жалобой, что дети изрядно обнесли  их сады. Надо же!? Детдомовская детвора у неё яблоню обнесла! Обзывая кого-то «жидами», мы совершенно не имели ввиду принадлежность к национальности. В этом плане для нас все были абсолютно одинаковы, да мы и ничего в этом деле не понимали. «Жидами» мы обзывали жадных, прижимистых людей и пацанов, у которых среди зимы  снега не выпросишь. С такими никто не дружил и они очень ненадёжные в жизни люди, а потому держались от них подальше. Так что к Розе Абрамовне это относилось только в этой части, да простит она нас в иной жизни. Отрицать мы, конечно, не стали, что побывали у них в «гостях». Я сам трижды проводил рейды к попу через подкоп под его забором. Когда  нам объяснили, что нехорошо  воровать у святоши, и тем более у учительницы, мы организованно  переключились на другие более отдалённые сады частников. Вылазки совершали по ночам по два- три человека в разных направлениях. Никто нами не руководил. На эти вылазки нас толкало чувство голода перед сном и, конечно, страсть к приключениям. Я чаще оказывался в компании Васьки Варнавы и Фоки. Всё проходило стихийно и зависело только  от настроения. Главное, чтоб там не было собак, и где бы можно хорошо ориентироваться в темноте. Для этого ещё накануне днём «разведчики»  присматривали подходящий сад. Нелёгкое это дело  и рискованно обносить чужие сады в ночное время. На высоте своего роста  или уже ничего нет, или высоко. Приходилось лазать на дерево повыше как шимпанзе, но из-за листьев ничего не видать в темноте. Сливу от листьев в темноте порой не отличишь, иной раз лист принимаешь за сливу. Поэтому всё делалось на ощупь. Ладонью снизу пройдёшься по ветке и в руке чувствуешь сливы. Сначала для порядка и снятия пробы штук пять съешь сам, потом  не спеша, поудобней усевшись на развилке ствола, набираешь в «закрома»,  то есть за пазуху для пацанов. Бывало, сидишь на дереве, а кругом тишь и благодать. Одно только плохо, ничего не видать. Проблёскивает тусклый свет  со стороны хозяйского дома, где-то треснет  ветка под тяжестью  созревшего плода или даст о себе знать полуночник сверчок. Как только соседская сторожевая начнёт лаять, всё, пора смываться и помахать ручкой хозяевам.  Это значит, скоро жди, когда выскочит хозяин. В таком деле главное не жадничать а вовремя сделать «ноги в руки» и смыться, и на это место больше не соваться. Такие рейды мы  устраивали до конца сезона каждый год.
 Однажды, когда ещё жили на хозяйственном дворе, утром после сна все выбежали во двор и увидели небольшую рыжую собачку похожую на лису, привязанную у свинарника. Да она такая злющая оказалась.  Мало того что  не испугалась такой  большой оравы пацанов, но даже никого не подпускала к себе ,и лаяла до хрипоты. Откуда ей знать, что мы и есть её новые хозяева, раз здесь привязали. Это привязал её наш сторож дядя Лёха ещё с ночи. От любопытства мы обступили собачонку на почтенном расстоянии. Она не унималась и облаяла нас всех разом и каждого в отдельности. Мы и так и сяк с ней; кто водички в посудину нальёт, кто хлебушка подбросит, а она никак. Оказалась такой неподкупной, хорошей псиной, преданной, кто бы мог подумать. Звали её Найда.  Мне было жалко её. Через некоторое время, когда мы уже на хоздворе не жили, я подружился с ней.  Она оказалась ласковой, доброй и преданной собакой. Иногда я специально приходил её проведать через весь город. Стоило мне только открыть калитку, как она с другого конца двора, где она любила отдыхать, находясь рядом с конюшней, со всех ног бежала  мне навстречу и бросалась  мне в ноги, виляя от радости своим рыжим хвостом . Она знала, что у меня есть что -то вкусное для неё, а может, она так же скучала без меня как и я. Может ею двигали не только примитивные рефлексы,  но и такие же эмоции, как у людей? Это было трогательно и забавно помнить о братьях наших меньших. И мне было приятно оттого, что было такое маленькое существо, которое понимало меня и радовалось каждый раз при встрече.
Увы, заканчивалось короткое жаркое лето, наступали неизвестные будни. Мало того, оказалось, пришла и моя пора прощаться с детдомом навсегда. Позади семь классов школы. Сколько раз я представлял момент расставания с детдомом, с пацанами, которые были мне как братья, с девчонками, которые были мне почти сестричками. Наконец такой день наступил. А когда-то думал совсем иначе, что так и останусь в детдоме навсегда, и что в армию меня никогда не призовут, поскольку в те годы призывали взрослых парней старше меня, и очередь до меня никогда не дойдёт. Я был в этом почему-то уверен. Это было обычное детство. Теперь оно вдруг закончилось. Прощайте голуби! Прощайте Найда и Белка! Прощайте младшие пацаны! Буду надеяться, что вас никто не обидит. За день до отъезда нас предупредили, что большая группа ребят уезжает  насовсем в другой город на учебу в техническое училище или в ТЭУ. Нас, как и положено в таких случаях, приодели в выходные костюмы и каждому выдали по паре кирзовых сапог как выпускникам детского дома. Видать, на что-то более существенное у государства ни денег не хватило, ни мозгов. Одни были рады этому событию, понимая,  что уезжают навсегда. Другие  отнеслись как к забаве, мол, покатаются на машине туда- сюда как бывало раньше и вернуться. А как иначе, по- другому  и не должно быть. Куда им без детдома. К другому-то мы не привыкли. Большинство же ещё не воспринимали всерьёз грядущих изменений. Однако, на следующий день  после последнего в этой детдомовской жизни обеда, наша машина уже стояла в ожидании нас на исходном рубеже у калитки. Шофёр  дядя Серёжа с круглым  как блин лицом и немалым животом  производил последние проверки готовности своего «железного коня», простукивая  ногой по резиновой обувке, не спустила  ли шина где. Толик   Морозов, Витька Попов, Серёга Фока,  Васька Трубачев  и любимчик директора Петька Шевченко,  и ещё человек двенадцать со мной, полезли в кузов грузовика с перекинутыми через плечо, связанными верёвкой, кирзовыми сапогами и с рюкзаками в руках. Подошла Валентина Павловна с папкой бумаг, проверила отъезжающих по списку и, убедившись что все на месте, села в кабину рядом с дядей Серёжей, и мы тронулись с места в неизвестном направлении. Официально нас никто не провожал, разве что из окон второго этажа выглядывали девчата и махали нам  вслед. Их можно понять. Уезжали навсегда пацаны, к которым они ужасно привыкли, а может даже тайно любили. Мне это напомнило знакомую с детства картину, когда всё село провожало парней в армию, только у нас всё выглядело поскромнее, и официально нас никто не провожал и не играла прощальная музыка. На наших лицах не было тоски, мы и без того были перевозбуждены от резкой перемены жизненных обстоятельств и неизвестностью впереди, а потому всю дорогу весело болтали и пели на всю глотку любимую песню той поры: «Едут новосёлы по земле целинной... Скоро ли я увижу свою любимую в степном краю…». Уже через полчаса мы приехали  в небольшой городишко Часов Яр,  что неподалёку от Артёмовска, и въехали прямо во двор на территорию Т.У. К нашему удивлению перед нами стояла старое двухэтажное здание из красного кирпича похожее на наш детдом с той лишь разницей, что в нём был один подъезд по середине здания. Воспитательница  Валентина Павловна оставила нас  во дворе, зная, что мы отсюда никуда не разбежимся, а сама вошла в помещение доложить о нашем приезде местному начальству. Мы по детдомовской привычке сразу приступили к «обследованию» двора. Во дворе много деревьев с наполовину опавшей листвой, под ногами шуршала просохшая рыжая листва. На лицо все признаки  наступившей осени. Но было еще очень тепло. Была надежда, что впереди ещё наступит «бабье» лето. Валентины Павловны долго не было и мы от скуки стали гонять проколотый, спущенный резиновый мяч, обнаруженный в куче рыжих листьев. Так мы бегали около часа, коротая  время во дворе. Кто знает, будет ли оно ещё таким свободным и безутешным. Наконец появилась Валентина Павловна,  да не одна а с каким-то пожилым мужчиной с наполовину лысой головой, больше напоминавшего приказчика по советским фильмам. Попросили всех нас собраться рядом с ними. Немолодой,  полный, среднего роста мужчина, видимо, директор учебного заведения, снова зачитал список  прибывших и зачисленных в училище. Получилось так, что одна мадам нас сдала по документам, другой мужик принял. В списке  почему-то не оказалось моей фамилии. Меня  пропустили. Видать, по ошибке забыли. А может я  прослушал? Я смотрел на Валентину Павловну, но она не обращала на меня никакого внимания. Я ничего не понимал. Дальше последовала команда директора; «Ребята, с вещами  за мной». И пошло движение... На моих глазах ребят становилось всё меньше и меньше, и они скрывались от меня за парадной дверью старого красного двухэтажного здания. Я стоял как вкопанный и думал; «А почему меня забыли? Почему только меня одного не взяли? Я что- рыжий?». И мне так стало обидно. А может, не всё ещё потеряно? Может сейчас подойдёт Валентина Павловна и что-то прояснится? Вдруг выяснится, что это недоразумение и всё образуется. Подошла ко мне  не очень довольная воспитательница и сказала:
- Уж не знаю, Сергей,  повезло тебе или нет, но тебя  не  приняли.
- А почему? Всех взяли,  а меня нет. Я что- самый рыжий?- спрашивал  и возмущался одновременно я, чуть не расплакавшись.
- У тебя не хватило нескольких месяцев до четырнадцати лет,- спокойно ответила Валентина Павловна.- Так что поехали домой.
- У всех хватило, а у меня нет?- всё ещё не успокаивался я.
 Как мне показалось, она произнесла это с таким сожалением потому, что была уверена, что возвращаться ей придётся  одной как планировали с директором, и вдруг так не вышло. Меня не взяли и снова вернут  в детдом, и директор Бурдин за это её, конечно, не похвалит. Я вспомнил, как эта же Валентина Павловна не настояла тогда, когда первый раз привела меня в школу и даже не пыталась убедить недоучившуюся учительницу начальных классов, что я уже учился в первом классе в деревне, и из-за неё мне пришлось снова пойти в первый класс. Вот и сейчас она не смогла убедить этого директора взять к себе в Т.У. Вот если бы нас сюда привёз «матрос», он бы хоть попытался договориться с директором- мужиком  по-мужски.  Я надулся на неё, обиделся ещё больше, даже чуть- чуть не всплакнул. Было отчего. Все мои пацаны остаются, а мне снова в детдом. А я  так уже настроился. Шофёр с круглым и добрым лицом,  и с таким же круглым животом, типичным для многих шоферов после десяти лет работы за баранкой и  любви к пиву, подошел ко мне, положил  свою огромную трудовую мозолистую руку мне на голову, подвёл к кабине, поднял меня двумя крепкими руками на подножку и сочувственно  произнёс: «Ну, тёзка, полезай в кабину. Поедем- ка домой». Валентина Павловна поднялась за мной. В таком отвратительном состоянии меня отправили, можно сказать, с позором, как не приглянувшегося ко двору гадкого утёнка, обратно в детдом с новыми кирзовыми сапогами через плечо. «Возвращаться плохая примета, об этом все знают»,- подумал я. «Не переживай, Серёга,-продолжал водитель,- ещё неизвестно кому повезло. Каменщики, штукатуры, плотники, конечно, неплохо, но это не для тебя. Может ещё выучишься  когда-нибудь на шофера. Профессия, я скажу, что надо! Надёжная, и, главное, вся жизнь будет на колёсах. Да и в армии пригодится. Всё же служить будет легче. Так что всё у тебя впереди. Выше нос. Держи хвост пистолетом, Серега. Жизнь только начинается для тебя».  Я сидел рядом с дядей Сергеем и представлял себя за баранкой огромного грузовика.  «Это не он сейчас поворачивает руль то влево, то вправо, а я, Серёга Новосёлов. Жаль только, что мои ноги пока ещё не достают до педалей и не знаю, как переключаются скорости, а то бы  «все скорости сразу, да газу  до отказу». Вот дядя Сергей удивился бы, на что я способен? И почему я не ходил в автокружок?». От одной и той же картины в дороге у меня в глазах рябило и веки тяжелели, того гляди и засну. Чтоб не уснуть, стал про себя напевать песню про шофёра: «Ты не верь, подруга моя. Что шофёры ненадёжные друзья». Вот с такими думами и музыкальным сопровождением я вернулся в свой родной детдом.  Если кто и был рад моему нежданному возвращению, так  это, наверняка, наша Белка и Рая Кузьмина. Пожалуй, они только и были мне друзьями. С Раисой  мы были в хороших отношениях, поскольку они были связаны совместными дежурствами и может быть некоторой симпатией и некой привязанностью с обеих сторон. Многие даже подозревали нас в чем-то большем, не зная реального положения вещей. Наверно  были к тому основания. Как говорят, «дыма без огня не бывает». В тот вечер, полгода назад, мы дежурили в красном уголке, где комната самая большая и полы помыть в ней довольно непростая задача даже для крепких пацанов. Особенно когда раз в месяц надо было проводить  генеральную  уборку в красном уголке. Это означало, что полы мыли не только с мылом, но драили где щёткой, где ножом добела, как матросы на палубе. Нелёгкая была работёнка. Обычно здесь уборку начинали,  когда уже на первом этаже никого не бывало, после всех занятий и просмотра телевизора, когда в учебных комнатах другие дежурные давно убрались. В это время никто уже не ходит и не мешает убираться в красном уголке. Время шло к отбою и на первом этаже уже не  было ни души. Двери в здание детдома уже были заперты дежурным воспитателем. Мы тоже так убирались и даже немного задержались. Со стороны парадного входа почти сразу вверх поднималась крутая  лестница в женское крыло второго этажа. Под этой лестницей с маленькой  лестничной площадкой  находилась маленькая каморка, где  временно хранилась сломанная мебель и средства для мытья полов; тряпки, вёдра, швабры. Так вот, когда мы закончили уборку в красном уголке, всё это «хозяйство» отнесли в эту каморку как обычно, но немного почему-то задержались. Дверка там никогда не закрывалась, если только снаружи на деревянную щеколду. В каморке было не так чтобы темно, из небольшого окошечка  пробивался лунный свет. Когда мы надумали уходить, то почувствовали, что нас подкарауливает «матрос». Он в тот вечер  был дежурным воспитателем. Александр Григорьевич  сидел в красном уголке  рядом с открытой дверью у самого радио. Это в пяти  метрах от нас, если по прямой. Выдавать себя нам не хотелось, мало чего может подумать. Да и тайны из этого не надо было создавать. Пройти мимо него незамеченным никак нельзя. Дверь красного уголка нарочно была широко открыта им и всё хорошо просматривалось вокруг. Нам ничего не оставалось как стоять и ждать удобного момента, когда, наконец, он уйдёт с насиженного места. Мы надеялись, что он минут через пять уйдёт, послушав  новости по радио, а мы пока подождём. Но «матрос» и не собирался уходить, он уселся на стуле поудобней, даже ноги вытянул вальяжно, чтоб расслабиться по полной. Кажется, он готов был караулить нас до утра. В нём проснулось чувство сыщика, наверно на днях читал про Шерлока Холмса и Агати Кристи, и дедукция не давала ему покоя в ночное время. Он определённо знал, что именно  я и Рая  уединились в этой каморке. Как «матрос» додумался, что мы там? Очень просто. Он обошел все спальни и обнаружил, что в крыле ребят моя койка свободна, а в женском крыле та же картина, не было на месте Раисы. А то что мы убирались внизу в красном уголке он знал. Где точно мы находились, можно  было легко догадаться, да  мы особо и  не скрывались, и не прятались.  Мы нарочно разговаривали и чуть даже  шумели. А ему-то что, делать всё равно нечего, сидит радио слушает, усевшись поудобней, того и гляди уснёт. А каково нам стоять и выжидать удобного момента, чтоб проскочить мимо него? Наконец наступил момент решительных действий. В самом деле, не торчать же нам здесь до утра. Мы решили рискнуть и незаметно проскользнуть каких-то пять метров мимо бдительного, но уставшего от неподвижности «матроса». Осторожно без скрипа открыли дверку каморки, тихо на носках подошли к парадной двери и открыли засовы. Я выскочил  на улицу и через калитку прошмыгнул во двор, а партнёрша тут же заперла дверь  и быстренько поднялась к себе наверх по лестнице. Всё бы обошлось, если б не скрипнула тяжелая дверь от засовов при неловком  закрытии её Раей. На этот скрежет двери «матрос» тут же вскочил и подался на звук к  парадной двери. Похоже, в ожидании нас, он немного покемарил, потому что реакция его была несколько замедленная и запоздалой. То что Рая  уже в постели и проверять  не стоит. Я не сомневался. Вот как я попаду  на своё место- большой вопрос. Первым делом «матрос» на всякий случай заглянул  в каморку, там уже никого не было. «А может, и не было никого? Может только померещилось?- подумал он. -Когда спишь, не то ещё может казаться. Знаю по опыту». Для большей уверенности он направился к парадной  двери. Она по-прежнему надёжно  была заперта изнутри на здоровенный длинный крючок. Я же не терял последней надежды, что дверь со двора  может случайно быть открытой. Мало ли кому вздумалось  сбегать в туалет за это время, а он  у нас во дворе. Увы, надежды мои не оправдались, дверь в помещение была накрепко и надёжно заперта изнутри. Если обе двери, парадная и эта закрыты, попасть в помещение практически невозможно. На улице хоть и лето, давно уже стемнело. Ночевать под лестницей вместе с Белкой  не самый лучший вариант, к тому же «матрос», наверняка, скоро наведается в спальню и проверит на месте ли я, чтоб убедиться  не показалось ли ему всё это на самом деле. Поэтому мне надо быть на месте и как можно скорее опередить вездесущего «матроса», иначе он наутро доложит директору о нашем ночном приключении. Поди потом  что докажи. Решение пришло  неожиданно быстро. В метрах десяти напротив  лестницы, на которой стоял я у закрытой двери, находилась  точно такая же лестница-близнец, под которой жила Белка, и вела она в противоположном направлении к двери в столовую, которая почти всегда была закрытой. Рядом совсем  впритык находилась голубятня, выше которой был предбанник столовой. Если взобраться на крышу предбанника по перилам лестницы, там рукой достать до окон второго этажа и потом легко можно оказаться в спальне. Главное, оказаться на этой крыше. Легко сказать, а как сделать это? Я же не ангел с крылышками. Это очень рискованно, можно при попытке встать на перила поскользнуться и грохнуть вниз, сломав, в лучшем случае, ноги. Сделать это днём трудно, а в тёмное время - просто нереально. Большой риск, но другого пути не было. Всё же попытка не пытка. Я забежал на  противоположную лестницу, с осторожностью поднялся на перила, дотянулся  руками до крыши предбанника, подтянулся как на уроке физкультуры по канату и очутился на заветной спасительной крыше. До сих пор не пойму, какая сила меня туда подняла, видать, не зря по канату в школе лучше всех поднимался даже без ног. Оказалось, в жизни все навыки когда-нибудь да пригодятся. Оттуда с крыши открытое окно в спальню было мне уже по шею. У самого окна стояла кровать Ивана Дьяченко. Наверно все спали, было темно и никто не обратил на меня внимания. Через эту спальню я прошмыгнул ещё в одну смежную спальню, и только потом через маленький коридорчик мимо изолятора уже попал в свою. Быстро и тихо, чтоб никого не разбудить, разделся и лёг, повернувшись на правый бок, да ещё ладони под голову подложил, как в далёком детстве. Только чуть расслабился, слышу, тихо подходит ко мне наш «матрос». Свет не включает. Из окон Луна светит, так что не очень-то темно в спальне. «Матрос» глазам своим не верит, я - на месте. Он тихо спросил что-то у меня, мол «знаю, что не спишь, притворяешься». Я же лежу не двигаюсь, даже не дышу, только глаза больше прищурил. Хорошо, чтоон свет  не включил, иначе я выдал бы себя в притворстве. Но, как мне показалось, его уже не интересовало, где я и с кем  был. Александра Григорьевича интересовал  всего лишь один вопрос. Как мне удалось проникнуть в помещение  и подняться на второй этаж, если все двери надёжно закрыты, и закрывал лично  он сам? Я был нем как рыба. А может, подумал  Александр Григорьевич, что ему всё это только  показалось, может вчера много пива выпил и не только пива, а что-то покрепче. Наутро я ждал, что  он меня о чем-то спросит, так для интереса как бы между прочим, а вдруг что-то прояснится для него самого. Нет, не спросил. Наверно ему всё это на самом деле померещилось от лишнего  «креплённого» принятого накануне. Если даже и так, слава богу. Теперь уж точно директору не  донесёт.
 За все годы моего пребывания в детдоме не припомню, чтоб я с кем-то подрался по- настоящему. Бывало, конечно,  приходилось выяснять отношения в крепких объятиях со старшим из братьев Шакиро или с Мишкой Медведем. Вредные были братья. С Шакиро-старшим мы часто выясняли отношения кто из нас посильней  и кто кого завалит на лопатки. Но мы не дрались, так чтобы с кулаками до крови. Случалось, однако, по-всякому: то он меня, то я его укладывал на обе лопатки. Я же говорю; «деревня неотёсанная и задиристый этот Шакиро. Ему бы жить с бедуинами в пустыне Сахары. Там ему самое место».   Инцидент заканчивался до очередного раза, если  кто-то из нас оказывался на полу или на земле, распластанным на лопатки. Но не везло мне и без выяснения отношений с кем-либо. Летом мы часто самовольно срывались на ставок, что в пяти километрах от нас. Брали с собой нашу Белку. Ей, как и нам, тоже хотелось скупаться в такую жару. Обычно ходили на дальнюю другую сторону  ставка, проходя через дамбу обходным путём. Ближний  к нам берег не был оборудован для купания детей. Однако и там, на той стороне, пляжа как такового не было. Вместо чистого песка росла трава, местами просматривался и песок, но главное берег был пологим и песчаным. Совсем рядом  за пляжем, вдоль просёлочной дороги стояли высокие пышные тополя в один ряд штук десять  как солдаты в почетном карауле. Под ними в тени по выходным  в жаркую погоду  любили отдыхать целыми семьями горожане, напоминавшие  тюленей на  лежбище. Еще подальше наверху, параллельно ставку, виднелась лесополоса. Казалось, она была совсем рядом, но добираться к ней по холмистой местности было совсем непросто, ноги уставали подниматься наверх. В самом лесочке попадались абрикосовые деревья и дикие яблони, из-за  них я отправлялся  туда нередко даже в одиночку, когда они созревали и  давали плоды. А ещё недавно, может год назад, в этих местах мы всей группой прогуливались и находили норы сусликов и предпринимали попытки их поймать, заливая норы водой. По другую сторону ставка в зелёном массиве располагался пионерский лагерь, в котором мы недавно отдыхали. В тех местах, в колючих кустарниках было много ежевики, как и мошкары. С тех пор прошло года два.   По воскресеньям вокруг водоёма  творилось столпотворение. Казалось, съезжался весь город.  Это был единственный водоём за пределами города и далеко не в лучшем состоянии в любом отношении, и прежде всего в санитарном, где могли летом отдохнуть городские жители и позагорать. В будние дни народу всегда было мало. Однажды, в обычный летний, тёплый день после выходного, придя на ставок, я с разгону забежал в воду и сразу почувствовал резкую боль в левой стопе. Поднял ногу выше воды, а там, на стопе, кровище. Похоже, наступил на битое стекло. Пошарил рукой по дну и наткнулся на разбитую белую бутылку из-под водки, поднял её и швырнул  на берег подальше от пляжного места. Кровь не стихала, наверно глубоко порезал. Я не знал что делать; ни бинта, ни йода, ни жгута. Вернулся на берег на прежнее место к пацанам, прилёг на спину, приподнял ногу кверху и жду. Так и держу несколько минут. Немного полегчало. На этом отдых мой, можно сказать, закончился. Надо возвращаться и зайти на «скорую». Хорошо, что она недалеко от детдома и работает круглосуточно, так что я был спокоен, так как было к кому обратиться за помощью. Но сначала надо дойти хотя бы до города.  Поначалу идти было очень трудно, даже не мог ступить ногой. Никакого транспорта в те годы у людей особо не было, а в  будний день тем более никого, кто бы хоть был с велосипедом. Зря мы не остались на другом ближнем берегу, он всё же ближе к городу. Кто же знал. А теперь придётся лишний километр в обход прошагать с больной ногой.  «И какая же пьяная сволочь додумалась на детском месте швырнуть в воду битую бутылку?», -подумал я. Хорошо, когда есть рядом друзья, а нас тогда было человек десять с Белкой. Пришлось первое время им тащить меня на руках. Серёга Фока, Витька Покров, Васька Варнава тоже решили, что отдых закончился и для них, и как  верные друзья решили меня  доставить в детдом, где бы мне могли  оказать медицинскую помощь. Несли меня все попеременно и по-всякому; то Васька с Фокой со скрестившимися  руками в замок, то Витька нёс на себе сзади как рюкзак с картошкой. А добираться придётся долго, километров пять. Неловко было, что меня несут. Но куда деваться. А если б случилось такое с кем-то из них, я что не поступил  точно так?  В дороге мы старались шутить, несмотря ни на что. Так было легче для всех, и прежде всего для меня. Я старался забыть о боли в ноге. Наконец с трудом вышли наверх, оставив далеко позади ставок, и перешли широкий мост через железнодорожные пути. По этому мосту в город уже ходил автобус. Это воодушевило нас только на несколько секунд и чуть взбодрило. Но с этой приятной идеей скоро пришлось расстаться. Кто же нас четверых пацанов босоногих и без денег посадит в автобус. Так и проходили они мимо нас. Дальше, уже ни на что не рассчитывая,  меня несли вдоль тротуара мимо частных домиков и дворов. Таким макаром мы прошли больше двух километров.
- Всё, братцы, приехали. Попробую теперь сам, -сказал я, пытаясь прибодриться. -Да и вы,поди, устали.
- Мы-то не очень. Сам смотри, -сказал Васька.
  Серёга и Васька удерживали меня за локти, и я потихоньку прихрамывая, шкандыбал с ними. Кровь ещё проступала, а боль не прекращалась.  Наконец вошли в черту города. По одну сторону проезжей части тянулся высокий, длинный каменный забор, за которым протянулся завод «Победа Труда». Вдоль этого забора по тротуару мы и пошли. По другую сторону дороги находились небольшие деревянные застройки и частные домики, примыкавшие к стекольному заводу. Я знал раньше, что где-то недалеко на той стороне у дороги должен висеть  дорожный знак «Красный крест». И мы скоро его нашли. Если вывешен такой знак, значит,  поблизости должен находиться медпункт. Только чей он?  Долго искать его не пришлось. Действительно, совсем рядом  от него  вглубь построек в барачном доме находился медпункт. Что за медпункт, чей он, примут нас или нет? Этого мы не знали. Скорее всего, он от стекольного завода, что находился неподалёку. Раньше никогда здесь не были, хотя много раз проходили мимо завода и этого «красного креста» у тротуара, когда ходили на ставок. Недолго думая, всё же в этот медпункт мы вошли все вместе. Может и не пошлют нас куда подальше.
- Ребята, а вы, чьи же будете?- спросила пожилая женщина в белом халате больше похожая на медсестру, хозяйку этого заведения.
- Детдомовские,- то ли с гордостью, то ли с раздражением  ответил Фока.
- А как же вы здесь так далеко оказались?-всё допытывалась она.
- Я же говорил зря пришли, что отсюда, как пить дать, нас попрут, -шепнул Витька  на ухо Ваське Варнаве.
- Да вот были на ставке, купались, наткнулся на битую бутылку, -объясняю я ей.
- Это же далековато. Вас, наверно, автобус подвёз? -спросила женщина в халате.
- Да нет. Какой там автобус? Откуда у нас деньги? Пешком, конечно. На руках принесли, –пояснил Витька. –Мы же кореши.
- Видать, хорошие вы ребята. Не оставили  друга в беде.  Давайте ведите  его в «перевязочную». Как тебя мальчик зовут? - спросила  она меня, когда я уже сидел на стуле в перевязочном кабинете.
- Серёга, -говорю я.
- Ну что, Серёжа, немного потерпишь?- спросила медсестра.
- Было хуже, потерплю,- ответил я. -Это я так... Себя успокаиваю....
     Рану мою, которая оказалась глубокой, обработали  перекисью, настойкой йода, затем перевязали. Мы собрались было уходить, наспех поблагодарив медсестру за оказанную медицинскую помощь.
- Ребята,- обратилась она к нам, -после такой раны, мальчику необходимо сделать прививку против столбняка. Вас когда- нибудь прививали от столбняка? –спросила  хозяйка медпункта.
  Мы, как услышали  про эти страшные уколы от столбняка, да ни один, а   несколько в течение часа, то сразу поторопились  поскорее смыться с медпункта, так что медсестра  даже не успела меня зарегистрировать в свой журнал посещений. Прихрамывая, мы медленно  продолжили свой нелёгкий путь к центру города. Нашей медсестры в детдоме уже не застал, а на «скорую» я так и не обратился. Какой смысл? Чтобы сделать уколы от столбняка? Ещё чего! Пару дней никуда дальше двора я не выходил, а ещё через неделю зажило всё как на собаке.
 Через год по закону подлости произошло нечто похожее. Ближе к вечеру я вышел во двор. Во дворе ни души, словно тайфун пронёсся. Одни пацаны ещё занимались уроками, другие в красном уголке собрались как всегда у телевизора. Я пересёк весь двор и подошел к единственной шелковице, скорее, по привычке. На этом дереве часто кто-то сидел из пацанов. В этот раз никого  не было, наверно было уже поздновато. Там же рядом стоял турник и тоже пустовал. Я подпрыгнул, обхватил руками железную, прохладную перекладину и несколько раз подтянулся. Подтянуться мог раз пятнадцать, это не каждый мог из парней. Большинство ребят   моего возраста дотягивали только до пяти. И дело здесь не в силе, а в тренировке. Если часто заниматься на турнике, и хотя бы в неделю добавлять  по одному подтягиванию, то кажется не так уж тяжело.  После подтяжки перекрутился пару раз, снова поднялся  над перекладиной и на какое-то время в этом положении задержался. Вдруг я почувствовал какой-то удар по голове слева. Я не мог сразу понять, что это было. Прикоснулся  рукой к голове с той стороны, где появилась боль, а рука моя вся в крови. Откуда?  Не мог же я сам удариться головой, и обо что? Спрыгнул на землю и вижу  за дальними от меня воротами футбольного поля прямо перед окнами нашего  директора Витьку Варфаломея - старшего. Их у нас два брата. Стоит гад и руки  потирает оттого, что далеко смог забросить камень, аж через всё футбольное  поле. Скорее всего, меня он не видел, иначе от страха просто убежал с того места, а он спокойно с чувством выполненного спортивного долга вышел через калитку на улицу и направился через парадную дверь смотреть телевизор. И что на него такое нашло бросить камень через весь двор?  Наверно, рассуждал он, хватит ли у него сил и разума перебросить камень через всё футбольное поле и тем себя утешить. Оказалось, что сил было достаточно, а вот с мозгами проблемы. Как говорится, «сила есть-ума не надо». Как на зло и как всегда медпункт не работал, было поздновато. На улице уже темно.  Пожаловаться воспитателю и сказать, кто это сделал, у нас не принято, тем более что вышло как бы случайно. Это я оказался не в то время и не на том месте. Простое стечение обстоятельств. Так же и этому придурку Витьке стукнула моча в дурную голову  схватить  булыжник и швырнуть через всё поле. Хорошо, что  ещё глаз не выбил. Не стал я говорить и Витьке Варфаломею. Какой смысл? Стал бы оправдываться, отнекиваться, а в лучшем случае выражать свои сочувствия. Они мне нужны? Я зашел в красный уголок. Там было полутемно, а народу битком набито, смотрели кино. Я сидел позади всех. Вернее, стульев не было уже, и я присел на стол, за которым ещё час назад кто-то готовил уроки. Меня совсем не интересовало кино, хотя, как сказал великий учитель В. Ленин, оно из всех искусств является важнейшим. Я придерживал рукой рану на голове, она еще немного кровоточила и болела, а сам думал, как плохо, что в это время не работал медпункт. Что медсестра не могла подучить какую-то девчонку этому делу и доверить ей ключ от медпункта в её отсутствие? Неужели до этого не додумались ни сама медсестра, ни даже директор. Он-то обязан всё продумать наперёд, он же отвечает за всё и за всех в детдоме. Так я думал, и тем себя тешил. Конечно, как любому ребёнку в подобных ситуациях, хотелось, чтоб тебя пожалели, утешили. Увы, это не про нас. Мужчина  должен всё терпеть и не скулить. Так об этом приключении в детдоме никто и не знал. Зато Витьку малахольного я запомнил  надолго. А ещё год назад в красном уголке среди дня я за что-то зацепился и здорово упал на коленки и сильно ударился об пол больше левой коленкой. Появилась такая нестерпимая сильная боль в ноге, что не мог сразу подняться. Я не плакал, но слёзы от нестерпимой боли в ноге вывернулись на глаза. Ко мне никто не подошел и не пожалел. Потом я целый час ещё прихрамывал, пока не разошёлся.
 В детдоме одновременно воспитывалось четыре пары  братьев и только одна пара сестёр. Самые старшие  братья Марущенко, самые младшие и вредные –братья Шакиро. Николай и Виктор Николаенко  были неплохие ребята, активные участники самодеятельности, танцоры, занимались в кружке «автодела», приударяли за девчонками. Братья Шакиро- один другого хуже; диковатые и задиристые. Прибыли они в детдом в разное время с разницей в один год. Практически, между собой они не общались. Мне это было  непонятно. Самым большим уважением  из всей этой братвы пользовался  только Гришка Марущенко. Его не то что боялись за силу, а уважали за доброту и порядочность. Интересно, что отношения между братьями Марущенко были очень странными. Они даже не общались, их вместе никогда не видели, разве что в одной команде на футбольном поле. Другое дело сестрички  Мельниченко Ира и Лена, просто не разлей вода. Они всегда вместе как сиамские близнецы, что в спорте, что в самодеятельности; и пели, и танцевали. Хотя учились в разных классах и неплохо, к тому же приятные и симпатичные шатенки. С Васькой Трубачевым, хоть и учились в «музыкалке» и играли  на одном баяне, но мы не сдружились, и больше соперничали во всём.  Он сам по себе, я сам. Похоже,  у каждого свой характер и интересы. А вот с Васькой Варнавой мы постепенно сдружились. Он был на пару лет старше меня, но воспитатели,  и особенно Галина Силовна, нас  часто путали за внешнее сходство. Оба такие шустрые, что успевали танцевать и у «матроса»,  и у «старой девы». Он впервые меня в поисках «цветмета» стал брать с собой на городские свалки и научил выручать за него деньги. На этой почве и сошлись. С ним мы часто  по ночам обносили сады у частников. В общем, приучал меня к премудростям детдомовской жизни. С детдома Васька ушел раньше, кажется, в ремесленное училище. И долго о нём не было слышно. Через несколько лет вдруг появился в городе. Оказалось, что он нашел своего родного деда с хатой, который всё время жил в посёлке на Виноградной улице и ничего не знал о нём, пока жил в детдоме. Потом его забрали в армию, женился и подался в Магадан за длинным рублём. С тех пор друзей у меня не было. После неудачной для меня поездки в Часов Яр и  возвращения в детдом, я оказался в старшей группе вместе с Шаповалом, Фалей, Мишкой Медведем и Шулепом. Наши кровати стояли почти что рядом. Авторитетом для всех был, конечно, Шаповал. Он и ростом  не был обделён  и выглядел по спортивному крепышом, был плотного крепкого телосложения, всегда спокоен и с юмором. Никого зря не обижал и не выпендривался, как Шулеп. Он с Шулепом не первый год ходили  на секцию вольной борьбы при городском спортклубе. Никто из них, кроме Сашки Фали, не имел музыкального слуха и поэтому в самодеятельность их не приглашали. А Фаля неплохо играл в духовом оркестре на трубе. Мишка хорошо читал стихи.
 Новый учебный год  для меня начался уже в другой школе, которая находилась в противоположном конце города и далеко от нас. Это уже третья по счету для меня  школа, если не считать  школу в деревне Дружковка. В ней учились в основном дети, проживающие в ближнем посёлке и окраин города. Я обратил внимание на тот факт, что директором школы был учитель  истории по фамилии Клеткин, завучем была учитель по математике по фамилии Лагерь, учителем по физике-Токарь, а первичную военную подготовку  вёл Сукач. Интересные ассоциации возникают, когда фамилии эти поставить рядом при неком воображении. К примеру, будешь плохо учиться, тебя отправят в лагерь, посадят в клетку, надзирателем будет Сукач, а учиться будешь у Токаря  на слесаря. Славный подобрался педагогический коллектив. Неужели такие мысли появились у меня одного? Из «наших» в этом восьмом классе я оказался один. Одновременно в эту школу и в этот класс пришел тоже новенький, Валерка  Светайло. По его внешнему виду и вольному  поведению  нетрудно было догадаться, что он из тех, кого называли  «маменькиным» сынком. Ладно мы, дети подневольные, куда отправят учиться, туда и пойдём. Нам одинаково не были рады в любой школе, куда бы нас ни переводили. Сначала, с первых классов, мы не понимали и не чувствовали на себе со стороны иного предвзятого отношения, только потом,  с возрастом,  сполна ощутили и, наконец,  привыкли и перестали замечать. Ко всему привыкаешь в этой жизни. Но  каким образом Валерку послали не в лучшую школу, да так далеко  от его дома, если совсем рядом  от него  была школа  в городе более известная. Может, в наказание и на перевоспитание? Учился он не важно, зато стильно одевался, был человеком музыкальным и слыл в школе стилягой. В общем, любил щеголять и быть франтом. Валерка имел хороший музыкальный слух, и даже учился игре на баяне с репетитором на дому. Меня, человека нового в этой школе,  почему-то приняли за серьёзного школьника и скоро избрали в ученический комитет, как будто никого лучше не нашлось. Мало того, Валерку, как неуспевающего, прикрепили ко мне в виде общественного поручения. Тоже нашли, кого в учком выбирать, да  к отстающим прикреплять... Мне бы самому к кому-то пристроиться. В связи с этим  мне приходилось иногда бывать у Валерки дома, познакомиться с его роднёй. Мать у него строгая и властная женщина, работала заведующей самым  большим и показательным в городе продовольственным магазином, но с сыном явно не справлялась, хотя обе её старшие дочери учились в Донецке на врачей. Отца не было, а с отчимом он не общался и не признавал его, а тот в его дела и никогда  не совался. Летом в хорошую погоду его отчим, в прошлом главный бухгалтер на железной дороге, а потом законный  и заслуженный пенсионер, выходил во двор, раздевшись до пояса с большим животом, и часами сам с собой, как ненормальный,  в гордом одиночестве играл в шахматы. Может, это было связано с его глухотой, без слухового аппарата он вообще ничего не слышал. А кому из соседей захочется общаться с глухим и орать на весь двор. Это было его единственное занятие после ухода на пенсию. Может, таким образом он боролся с депрессией? Бывало, что мамаша, не стесняясь моего присутствия, брала в руки ремень и отстёгивала сыночка за полученную двойку, и совсем не возражала, что меня прикрепили к нему в надежде, что это пойдёт Валерию на пользу.  А жил он на улице Садовая. Действительно далековато от пятой школы. И надо же, совсем рядом почти через дорогу от школы семилетки, где я совсем недавно учился в седьмом классе. Может и он в это время тоже  в ней учился? Только мы с «такими» не общались. То ли они нас презирали и побаивались, то ли мы их ненавидели. Однако, уже в других условиях и в другой школе, на такой учебно-бытовой почве и то что он тоже играл на баяне мы  и подружились. На второй парте по центру класса впереди меня сидела с короткой стрижкой, чуть кудрявая, голубоглазая  блондинка с пухленькими губами  и щечками, напоминавшая живую куклу. Это была Рита Дырда. Всё было при ней. Я сразу обратил на неё внимание. Да иначе и не могло быть, если она всегда была передо мной на расстоянии вытянутой руки. Тогда все девчонки обязательно носили школьную форму, она делала её ещё стройней и привлекательной. Иногда на переменках  она тоже удостаивала меня своим коротким, загадочным и любопытным  взглядом, но не догадывалась, что она мне небезразлична. Мне того и не нужно было. На уроках  я имел удовольствие и время рассматривать её в деталях, и не только, сколько заколок у неё на голове, но и какая талия, ноги и многое другое. Я даже волновался, когда её вызывали к доске, и всегда был готов подсказать, если она вдруг обратит на меня внимание своим трогательным взглядом. Но я для неё  пустое место. В классе, что уж говорить про школу, были парни намного лучше, с  лучшей биографией и посовременней. Взять хотя бы Валерку или Генку Дидоренко с первой парты. Поэтому я  серьёзно ничего  не воспринимал и делал вид, что она мне  абсолютно безразлична. Но как можно себя не выдать, когда она проходит мимо меня и со мной что-то такое необъяснимое происходит и тянет к ней, да и глаза лгать не могут. До меня никак не доходило выражение, кажется, М. Лермонтова; «Чем меньше девушек мы любим, тем больше нравимся мы им». Какая-то ерунда на постном масле.  Иногда нас  по три-четыре человека  ставили в дежурство раз в месяц мыть полы в классе и делать генеральную уборку. Учились мы в первую смену, но  мыть полы  надо было приходить после второй смены, то есть вечером.  Мне приятно  было приходить в такое время и видеть Риту. Собственно, ради неё я только и приходил, а полы так, для видимости, для конспирации.  Все свои неуправляемые чувства пытался скрывать и держать при себе. Кому они нужны.  Никаких лишних разговоров, всё только по делу. Главное было для нас поскорее помыть полы, убраться в классе так, чтобы наутро все заметили  как свежо, хорошо и чисто стало в классе, и по домам. На самом деле  никто никуда не торопился, особенно я. Куда мне спешить, и кто меня ждет? Правда, другие девчата по малейшему поводу не упускали  случая провоцировать меня на посторонние, более интимные  разговоры. Это всегда меня смущало. Тогда вмешивалась Рита и  успокаивала  своих подруг, немного их стыдя. Это выглядело так, будто она защищала  меня  скромного и неизбалованного мальчика от нагловатых девчонок, которые пристают с глупыми вопросами и даже не краснеют.  Это было неудивительно. Все они учатся в этой школе с первого класса и хорошо знают друг дружку, а я новенький, а с новенькими всегда интересней подшучивать и «прикалываться». И всё же меня притягивало к ней как к магниту, так хотелось  хоть прикоснуться к ней и заговорить, но хватало  воли и упрямства не подходить  к ней ближе вытянутой руки. К тому же  и Валерка, и другие спокойно не могли пройти  мимо неё, чтобы не отпустить  комплимент в её сторону, что меня немного раздражало. Значит, малость  ревновал её, значит, мне не всё равно с кем она водится. Вот они чувства безответные и совсем нерадостные и даже мучительные.
 Заканчивалась вторая четверть для нас с Валерой, в общем-то, неплохо. Можно даже сказать благополучно. Он, благодаря нашей дружбе, заметно подтянулся в учебе и в дисциплине. Я чаще бывал  у него дома. Занимались мы не только уроками, но и музыкой. Что-то пытались даже сами сочинять ради спортивного интереса. Про нашу с ним  дружбу знала  почти вся школа. После уроков  со школы уходили вместе, особенно после того случая, когда к нему в последнее время стал приставать один школьный  верзила-хулиган по фамилии Кравец, вымогая у него каждый раз деньги. У кого же вымогать, как не у маменькиных сыночков, считал он.  Пришлось мне вмешаться и отшить того подальше. А связываться с детдомовцами  ему никак не хотелось, себе дороже выходило, да и морду ему могли набить при желании, чего ему никак не хотелось,  тем самым ронять свой авторитет в глазах  своей шпаны.  До детдома мне было  не близко топать, а другу Валерию в два раза дальше. У детдома мы расходились. А ему ещё шагать через весь город до своей улицы Садовой через всю «топталовку». В школе предстоял Новогодний вечер, впервые для меня за пределами детского дома. К нему готовились, и особенно те, кто участвовал в самодеятельности. Мы  тоже после занятий репетировали с одной певуньей- десятиклассницей. И вот, наконец, такой вечер наступил. Народу собралось в зале битком: и «своих», и «чужих», проживающих в округе. Я аккомпанировал школьнице из десятого класса  Наде Нечаевой известную в то время песню  о Ленинграде «Над Россиею небо синее, небо синее над Невой. В целом мире нет, нет красивее Ленинграда моего». У неё был приятный мягкий звучный голос, и пела с душой. Наше выступление  всем очень понравилось, долго аплодировали. Здесь на вечере мои одноклассники впервые узнали, что я немного играю на баяне, и были приятно удивлены. Никто бы так и не узнал про мои скромные музыкальные способности, но я же был в учкоме и должен был помочь школьной самодеятельности, иначе какой же из меня общественник. Воодушевлённые таким успехом, заранее не сговариваясь, мы с Валеркой вдруг надумали и согласились впервые исполнить нашу совместную песню. Когда-то он показал мне свои стихи, а я сочинил какую-то незатейливую к ним музыку. Пару раз тогда  у него дома её проиграли, вроде ничего. Песня нам понравилась. Та же Надежда Нечаева, ведущая вечера, нас и объявила: «А сейчас ученики восьмого класса Валера Светайло и  Серёжа Новосёлов  исполнят песню собственного сочинения «Осень пришла». Слова Валерия, музыка Сергея». Мы смело и уверенно  вышли на сцену. Я с баяном подошёл к стулу, который стоял  посередине сцены, и присел на  самый краешек как обычно. Валера стоял справа  от меня, придерживаясь своей левой рукой за край спинки стула как заправский оперный певец типа С. Лемешева, облокотившись на фортепиано. Я вроде не волновался. Как всегда взял аккорд, чтоб исполнитель песни сосредоточился. И меня вдруг замкнуло. Дальше аккорда никак. Я напрочь забыл мелодию. Смотрю на друга, жду, когда он рот откроет и произнесёт первые слова песни, тогда, быть может, и я вспомню мелодию. Рот он, конечно, открыл, но от него ни слова,  как рыба на суше. Видимо, Валерка так кого-то хотел удивить своим выступлением и так волновался, что всё позабыл. Это, конечно, передалось и мне. В зале гробовая тишина. Никто не может подсказать  и понять в чем дело. Песня ведь никому неизвестная. Все ждут, чем это закончится.
- Ну, давай, -тихо говорю ему я.
- Что давай, забыл. Дай мелодию, –говорит он, заметно нервничая.
- Ты что, слова не помнишь? -спрашиваю я, еще не осознавая, что намечается позорный провал.
Я пытался спасти такое провальное положение, но тщетно.  Сцена стояла совсем рядом с первыми рядами зрителей, и там как обычно сидели уважаемые учителя. Они всё слышали, о чем мы говорили. Остальные, которые подальше, воспринимали  наше выступление как миниатюру, как розыгрыш, и аплодисментами проводили нас. Мы вынуждены были с позором покинуть сцену. Но о том, что это был провал, только мы и знали, учителя были просто в недоумении. Все восприняли это как Новогоднюю  шутку. Но нам от этого  не легче. На лице  у ведущей полное недоумение, не знает, как на это реагировать и что сообщить публике. Нам было совсем ни до смеха. Это ещё больше завело публику. Мы покинули поспешно сцену и перешли в соседний класс. Он был пуст. Здесь немного  каждый по-своему нецензурно, то есть нелитературно, выругался, и надо же, тут же сразу всё удивительным образом вспомнили и стали смеяться от души, что всё так получилось. А говорят, ругаться нецензурно вредно. Потом успокоились, настроились, и для верности ещё раз проиграли и вполголоса спели только начало первого куплета.
- Ну что,- сказал Валерка, -рискнём  ещё раз?
- Почему и нет,- поддержал  я друга. -У нас просто нет другого выхода. И так опозорились. Пора реабилитировать себя.
- Тогда вперёд!- решительно скомандовал он. -Не всё ещё потеряно...
 Мы вышли из класса, подошли к двери, ведущей к сцене. Валерка приоткрыл её слегка, просунул свою кудрявую, но уже с лобными залысинами коротко стриженую голову целиком, и подал знак «ведущей» Надежде, что у нас  всё в порядке и что готовы номер повторить. Когда нас снова объявили и мы заняли на сцене то же место и в таком порядке как и раньше, и все увидели  наши непроницаемые и невозмутимые,  а судя по физиономии Светайло,  еще и наглые лица, все, конечно, подумали, что их снова разыгрывают, и что песни как таковой нет в природе и всё это нарочно заранее неплохо придуманные новогодние  миниатюры, поэтому встретили нас бурными аплодисментами. У нас уже не было того первоначального пафоса. Неожиданно для всех, как и для себя, как ни в чем не бывало словно в сотый раз и не на таких сценах вдруг спокойно и слаженно сыграли и спели. В зале гробовая тишина. Никто не чихнул, не кашлянул. Так продолжалось, пока мы не кончили своё первое и, возможно, последнее выступление в своей жизни. Провожали нас продолжительными, и теперь уже вполне заслуженными на этот раз, аплодисментами. Похоже, что песня наша  многим понравилась. В общем, мы с Валерой стали героями того Новогоднего вечера. Дальше были развлекательные игры, конкурсы, маски, хороводы, и, конечно, чего ждали больше всего, танцы под радиолу. Мы с другом стояли в стороне, подёргивались в ритм мелодии, но не танцевали. Наверно оба мы не любили выпендриваться на публике, хотя по Валерке этого не скажешь, он же из тех стиляг, которые любят, если на них обращают внимание, и особенно девчата. Они вообще любят находиться в центре внимания публики. Вся молодёжь тогда была заражена ритмами джазовой музыки Миллера из кинофильма «Серенада солнечной долины». А под такую музыку трудно удержаться на месте не подёргавшись. Как на любом Новогоднем вечере  играли в почту. Как же без неё на Новый год. Конечно, каждый из парней в душе надеялся, что кто-то да пришлёт записку хотя бы  понарошку, так для хохмы. Да и какая девчонка в такой чудесный вечер не думала об этом. Даже я сам подумывал не написать кому-нибудь, может Рите пару слов, так шутки ради, анонимно. Так, заинтриговать её только. Интересно бы посмотреть  со стороны, станет она выяснять или нет, кто такие глупости пишет ей. А вдруг всё-таки узнает? Не осмелился я. Осмеёт на всю школу, да ещё подружкам расскажет обо мне таком невезучем. А тут и почтальон не вовремя подходит и подтрунивает нас,  почему мол, не пишем. А Валерка всё отшучивался; «Пишем, пишем. Вот только чернила разведём». Минут через пять вдруг подскакивает девушка-почтальонша словно на коньках и с улыбкой и весёлыми глазами суёт  мне в руку письмо, да приговаривает; «Вот  и вы дождались». Смотрю, и глазам своим не верю. Оно от Риты… Этого быть не может! И всё же разворачиваю бумагу и читаю; «Серёжа, ты мне давно  нравишься. Люблю. Давай встретимся. Твоя Рита».  «Ну, какая она молодчина, -подумал  на радостях я.- Я бы на такое никогда не решился. Значит, я ей совсем не безразличен, как  полагал раньше. Нет, такого не может быть… Или что-то почта напутала, или она меня решила разыграть на Новый год. И то, и другое возможно под Новый год».
- От кого ? – поинтересовался  Валерий.
- Даже не поверишь, от Риты, -говорю от удовольствия я.
- Хорошая девчонка. А мне нравится Галка Величко,- признаётся друг.
; Нравится, так напиши ей пару ласковых, –посоветовал я другу, окрылённый своей хорошей новостью.
 Я глазами отыскал  Риту. Она стояла с девчатами  по другую сторону зала, слева от меня наискосок. Теперь я мог уже спокойно подойти  к ней и не быть отвергнутым. Причем я должен сделать это не откладывая ни на минуту, прямо сейчас, чтоб она не подумала, что мне безразлично её внимание. Я ведь этого сам хотел, может по ночам только об этом  и думал. И, наконец, всё наяву. Звучал вальс. Жаль, что не танго. Несмотря на это я решительно пересёк весь зал, подошел  к ней, взял её за руку и отвёл в сторону от подруг и лишних ушей. Танцевать я не думал, не умел и не хотел, тем более вальс. Мне почему-то всегда казалось, что я выгляжу неуклюже, будто  к ногам моим всякий раз привязывали пудовые гири. Но сейчас это не имело никакого значения. Переполненные чувства были всего сильнее. Вот что делает любовь, если она настоящая!  Со мной было девчонка, которая нравилась мне. И, пожалуй, я впервые почувствовал физически, что танцую с девушкой, которая так близко ко мне прижалась, и которую я так крепко  и нежно держал в своих руках. Это было похоже на сказку. Мы договорились, что после окончания вечера я провожу её.  Танец, увы, быстро  закончился, и я, как джентльмен,  провёл Риту  на прежнее место. Сам направился к другу Валерию, где он по-прежнему стоял в гордом одиночестве. Ведущая Новогоднего вечера  Надежда подошла  ко мне  и попросила, чтобы я что-нибудь  поиграл, так как громкая музыка всем уже изрядно надоела и от неё все оглохли. Я не стал ломаться, отнекиваться и набивать себе цену. В хорошем пребывании  духа и настроении от неожиданного приятного общения с девушкой моей мечты я подошел к сцене  и не взял баян, который был ближе от меня на стуле, как  на это некоторые рассчитывали, а прошел дальше по сцене,  сел за пианино и открыл крышку. Стал подбирать аккорды, как бы раздумывая,  что же такое  сыграть, чтобы было знакомо для всех, а не только для меня. Подошла Нечаева Надя с некоторым удивлением оттого, что я сижу за роялем, а не взял баян как прежде, мол, «вы у нас ещё и на пианино, а я и не знала», и попросила подыграть  ей «Осенние листья». 
- Ну что ж,  попробую, -сказал я. -Как говорится, «давненько  не брал я шашки в руки».
 К пианино  я не подходил и в самом деле очень давно.  Да и никто меня не учил на нём играть. Вышло это всё совсем случайно. В детдоме  в красном уголке стояло старое черное, потускневшее от времени и пыли, пианино и, конечно, несколько расстроенное. Никто из детворы на нём не играл. Правда, по большим праздникам приходил какой-то старик-пианист с длинными седыми волосами типа гривы и острым подбородком  и кому-то из участников художественной самодеятельности, квартету девушек, аккомпанировал задорную песенку «Московские огни». Вот он играл здорово, хоть и в почтенном возрасте. «Вот бы мне так», -думал тогда я. А так  подойдёт  какой-то пацан без мозгов и слуха, побренчит, словно кувалдой по наковальне, и бросит, хлопнув крышкой, удивляясь, почему  у него ничего не получается. Однажды так же подошел и я. На моё счастье в красном уголке никого  рядом не было. Я открыл крышку и для начала одним пальцем  правой руки проиграл «чижика -пыжика», что, впрочем, может каждый.   С правой рукой  куда ни шло, хоть был какой-то навык от баяна, а вот с левой выходило туговато. Получалось, конечно, не сразу. Да и правой рукой играл не как все нормальные, а преимущественно только на черных клавишах. Как это удавалось? Понятий не имел. Так и привык. Первое что получилось, так это «Киевский вальс» Платона Майбороды; «снова цветут каштаны», потом «Севастопольский вальс» Листова, и так дальше. В общем, через час уже сносно играл «по- своему», и в основном вальсы. Играл на пианино не только я один. Был такой Сашка Зинкевич, внешне ничем непримечательный, но шустрый, сообразительный и способный парень. Если у меня было хоть какое-то музыкальное образование, и мне легче было научиться играть на пианино, то ему, без соответствующей грамоты, было гораздо трудней освоить клавиши этого инструмента. Причем играл он правильно, как и все музыканты. А для этого надо иметь отменный музыкальный слух и способности. Вот кого надо было направить в «музыкалку» вместо Васьки Трубача. Но у него  была дурная привычка ковыряться в носу и смаковать, а затем и с аппетитом поедать, совсем неполезные «ископаемые», находящиеся в закромах этой части лица. Ну, что ж, каждому своё. Мы с ним часто спорили по всякому поводу. Но чаще гадали, когда,  наконец, умрёт Мао Дзэдун. И почему именно Мао? Он нам представлялся большим авантюристом  и диктатором, от которого можно было ожидать больших бед. Как-то Санька сообщил с удовлетворением, что Мао помер. Я, конечно, не поверил. Такие слухи бывали  и раньше, это характерно для диктаторов  с такими режимами. После такой очередной «утки» великий кормчий прожил ещё десять лет. Впереди у него была ещё культурная революция. Сашка играл на пианино неплохо, но всего две-три вещи. Мой репертуар был намного шире. Больше всех мне нравились «Осенние листья». Очень красивая, душевная, лирическая и трогательная песня Бориса Мокроусова, тем более что эта мелодия вызывала некоторые приятные ассоциации, связанные с одной «незнакомкой». Впервые эту удивительную и прекрасную песню я услышал на одном  из вечеров в клубе «Артёмтрестуглеразведка» в исполнении  одной школьницы, очень красивой девчонки- шатенки с короткой стрижкой Светланы. Я с ней даже не был знаком, но что удивительно, аккомпанировал ей  наш «матрос» Александр Григорьевич  Кудлатый. Где он её нашел, не знаю, но, как потом выяснилось, наш Иван Дьяченко, вездесущий  проныра и «бабник», не лишённый понятий о женской красоте с деревенской подкупающей внешностью, безнадёжно за ней ухлёстывал. Также  ходил провожать её из школы, как и ту Ларису Марченко с золотой косой и веснушками на белоснежном лице. Что ж он ещё может предложить ей, если пригласить в кино, и то не было возможности. Уж  неведомо мне, отвечала ли Света взаимностью, и главное, чего я не мог никак понять, так это то, что могло быть между ними? Хотя такие шалопаи почему-то могли вызывать симпатию и нравится некоторым хорошим девчатам. Время было такое. «Вот бы вместо «матроса» этой девчонке аккомпанировал я, -подумал я.- Мы бы точно «спелись». Она бы могла быть моей девчонкой». С тех пор эта песня ассоциируется  у меня с таинственной «незнакомкой». Кроме всего прочего, эта была одна из любимых песен великого артиста, народного артиста СССР Аркадия Райкина. Без этой песни в его исполнении не обходился ни один его спектакль. Голоса, как такового, конечно, у Райкина не было, но зато какая была душа.  В этом я ничуть не сомневался, потому что эта удивительная песня с большим смыслом и прекрасной мелодией. Вот почему  с большим удовольствием я стал играть. Она запела: «Осенние листья шумят и шумят в саду. Знакомой тропою я рядом с тобой иду. И счастлив лишь тот, в ком сердце поёт,с кем рядом любимый идёт... Сильнее разлук тепло твоих рук. Мой верный, единственный друг». Зал моментально  притих. Подошли  незнакомые девчата, даже не с нашей школы, обступили со всех сторон пианино, пытались потихоньку подпевать. Видно было по всему, что эта песня нравилась не только мне одному. Так чувственно и эмоционально с блеском глаз они подпевали. Другие стали кружить в вальсе. Так продолжалось ещё полчаса. В общем, никто не скучал и все были довольны. Я наигрывал мелодии вальса под самый занавес вечера. Было уже десять вечера. По тем временам очень поздновато. Стали все расходиться по домам. Здесь я увидел Раю Кузьмину, стоявшую на некотором расстоянии от меня. Она в этой школе впервые, её школа находилась на другом конце города. Совсем не ожидал её увидеть на этом вечере. Чего она в этой школе делает, и как она узнала об этом вечере? Неужели причина во мне? Может и в самом деле я нравился ей, только я об этом не думал? А как же Николай? Да и Славка Шулеп пытался приударить за ней одно время. Мы с Валеркой  пошли провожать Риту, как договаривались. Было уже темно, мы шли пешком. Автобусы ходили  редко даже днём, а в такое позднее время и подавно. Я взял её за руку ладонь в ладонь, так чтобы Валерка не заметил. Хоть было уже довольно прохладно, мы этого не ощущали. Шли долго и не спеша, и без устали болтали, особенно Валерка, как всегда в своём амплуа. Когда мы проходили вдоль длинного каменного забора, за которым находился завод «Победа Труда», а напротив в бараках должен быть находиться медпункт, я вдруг вспомнил, как меня пацаны несли на руках с травмой ноги года два назад. Жаль, было очень поздно, а то я бы навестил тот медпункт ради интереса. Может ещё помнят меня,  незарегистрированного в журнал  Серёгу. Боже, как быстро время бежит! Незаметно быстро поравнялись с детдомом, он был от нас через дорогу. Мы притормозили. Я сказал, что пора прощаться и кивнул в сторону детдома. Если б я только мог, с удовольствием пошел дальше её провожать до самого дома. Как напевал Николай Рыбников в фильме «Девушка без адреса»; «Что я за тобою пойду на край света. А надо, и дальше пойду». Увы, у нас в детдоме свои порядки. После десяти вечера в обычные дни и после одиннадцати в праздничные - все двери закрываются, иначе будешь ночевать во дворе под лестницей вместе с Белкой. Рите и Валерке ещё добираться, им торопиться особо некуда, они люди свободные. Уходить мне чертовски не хотелось. Мы еще немного прошлись вперёд,  дошли до автобусной остановки, чуть подождали. Рита была рядом со мной, и мы все время нежно переглядывались, держась крепко за руки. Скоро подъехал последний маршрутный автобус. Они сели в автобус и я остался один, помахав им рукой на прощанье. Хорошо, что  в детдом ещё успел, а то и в самом деле с Белкой пришлось бы куковать всю эту прекрасную ночь. Через день или два пришли на занятия. В тот день были ещё занятия по труду.  В мастерской в два ряда стояли  здоровенные тиски. Каждое рабочее место было огорожено со всех сторон  металлической сеткой в соответствии с техникой безопасности. На рабочем столе находились  инструменты: напильники, зубила, молотки, ножовка. В предыдущей школе была столярная мастерская и мы два года занимались по дереву, теперь приходилось переключаться на железо. Как говорится, «куй железо, пока горячо». Каких специалистов из нас хотят всё-таки готовить? Непонятно, одному Богу известно. Учитель по труду Михаил Степанович, мужчина лет сорока пяти, вначале объяснял нам, чем должны мы сегодня заниматься на уроке, напомнил о технике безопасности, после  чего подошел ко мне и говорит:
- Ну, Сергей, ты меня удивил. Я получил большое удовольствие. Был я на Новогоднем школьном вечере. Слов нет. Просто талант. На всех инструментах так играть? Такие руки,  как у тебя, надо беречь. Может  передо мной будущий известный  на всю страну музыкант или композитор, а я ему зубило и молоток в руки. Хорош педагог... Нечего сказать... Куда это   годится? Это никуда  не годится. Так не пойдёт. Таланты нужно не только беречь, но и приумножать, и развивать. Будет правильно, если я освобожу тебя от своих занятий. Слесаря из тебя никогда не выйдет, а талант не должен пропадать. Он ведь свыше не зря даётся. Там у тебя лучше получается. Делать людям добро, поднимать им настроение и повышать их культуру - это большая работа государственной важности. Искусство-великая штука. Это не молотком махать. Можешь  идти и заниматься своими делами. Больше на мои занятия не приходи. Всего хорошего. Успехов тебе на другом поприще.
-Я рад, что вам понравилось. Даже не думал...-сказал я, ещё не совсем понимая, что меня освободили от занятий по труду.
 У меня были сомнения, правду ли он говорит, что я могу не посещать его занятия.
-Ещё как! Молодец! 
Так я освободился  от занятий, которые были мне  и в самом деле не по душе. Ещё с большим желанием я бы не ходил на уроки английского языка. Чем бы удивить «англичанку», чтобы освободиться от неё? Может дело не в моём желании, а в методе преподавания? Что-то здесь  не продумали там наверху. Эти уроки  многие  из нас не посещали, просто прогуливали, отсиживались на задворках школьного двора. Всё равно  ничему не научились за несколько лет обучения. Кроме «ай лав ю»  и «гуд бай», больше ничего и не знали. Может действительно «иняз» надо прививать с детского сада? К тому же половина из детей такого возраста не выговаривает букву «Р», а в английском она совсем ни к чему. В школе  мы с Ритой соблюдали некую конспирацию, и никто ни о чем не догадывался. Зачем девчонке жизнь усложнять от всяких ненужных разговоров, и особенно от учителей. Они большие любители на эту тему посудачить у себя в учительской. Хотя, конечно, давалось это нелегко, так мне иногда хотелось подойти к ней и заговорить. Да ещё жила она далеко и в неблагополучном районе. Все  в городе знали, что на Собачаевке,  та, что за Бахмуткой, одному «городскому» лучше не появляться. Всем казалось, что там живёт одна шпана и хулиганьё. Милиция наперёд знала, если  в городе на «топталовке» случаются серьёзные  потасовки, то это выясняют  свои отношения городское и «забахмутское» жульё и бандиты. Часто такие  драки заканчивались поножовщиной и даже «огнестрелом». Были не раз моменты, когда наши детдомовские пацаны человек по двадцать по вечерам  срывались с места, прихватив с собой подручные средства типа биты или арматуры, и с кличем; «наших бьют» бежали на Собачаевку, что «забахмуткой», и лупили всех подряд на своём пути. Бывало и наоборот, когда детдом осаждала «собачаевская» шпана. Тогда в дело шло всё подряд вплоть до рогаток, а их было почти у каждого пацана. До нас добраться было невозможно, мы как в крепости, и нам сверху со второго этажа одно удовольствие было из рогатки кому-то глаз подбить. Так что знал я про всё это не понаслышке. Конечно,  мне хотелось встречаться  с Ритой после уроков, но что мог я ей предложить. Сходить в кино или в театр? Такой возможности у меня тоже не было. Читать в парке стихи;  «любовь не вздохи на скамейке и не прогулки при Луне». Это несерьёзно. Да к тому же я и в «музыкалку» ещё ходил, на что также надо время. В общем, никак не получалось. Мне достаточно было приходить в школу и видеть её каждый день, ведь она сидела  прямо передо мной почти что рядом. Что мне ещё надо! В десятом классе вместе с Начаевой училась неординарная блондинка солидной комплекции и красивым хорошо поставленным голосом. У неё была странная фамилия при обычном имени. Её звали Нина Цыгикало. То ли она нам с Валеркой симпатизировала, то ли мы ей. Но всякий раз, когда мы встречались в школе в коридоре или на лестничной клетке, она непременно останавливалась и с улыбкой на лице приветствовала нас, интересовалась нашими делами. К Валерию она проявляла симпатию как к современному школьнику и стиляге, а ко мне, как к члену учкома. Она, между прочим, тоже была в учкоме школы. Валерка говорил, что  у неё отец начальник какой-то базы, важный в городе человек. Это было видно по её нарядам и внешнему виду. Знатная была школьница, ей бы хоть сейчас замуж идти. Не зная её, можно принять её если не за учительницу начальных классов, то во всяком случае пионервожатую школы. Я абсолютно был уверен, что после десятого она  непременно пойдёт в «педагогический». Так ей на роду написано. У неё с музыкальным слухом были маленькие проблемки, но зато в дикции и декламировании стихов равных ей в школе не было. Жаль, что она была на два года старше нас, а не наоборот. Валерка, наверняка, бы за ней приударил.
 В детдоме жизнь  шла своим чередом как времена года  в определённой последовательности. Зимой во дворе у самого забора в притык к нему, устраивали снежные горки с высотой в забор и спускались кто на чем; кто на фанере, кто на санках, а кто без ничего на пятой точке опоры. Были одни самодельные санки на всю детвору- малышню, и то для девчонок. Они же закатывали снег и лепили «снежную бабу». Однажды,  спускаясь на санках с кем-то в паре, где я был сзади, я перевернулся и здорово ушиб плечо. Получилось что-то вроде вывиха плеча. Были ужасные боли в руке, которые держались несколько часов, но меня так никому из медиков не показали, думали, что притворяюсь.
  Те, кто постарше, получали фигурные коньки. Они были без обуви, так что приходилось  их привязывать верёвками или ремнями к ботинкам  или к валенкам. Так как своего катка у нас никогда не было, все  выезжали на проезжую часть дороги, где всегда было скользко, иногда цеплялись  сзади проезжавшего мимо грузового транспорта. Мы даже не знали, что зимой на городском  стадионе работал каток, а то бы смывались туда каждый раз через забор. Летом вместо коньков у нас были самодельные самокаты, и катались опять по той же дороге на улице. По весне, как только солнышко начинало прогревать, у девчат, как всегда, пора скакалок и игры в «классики» на просушенном тротуаре под окнами у парадной двери. У пацанов после долгого затишья наступала пора азартных игр. С наибольшим интересом играли в «чику», когда сразу несколько игроков ставят на кон одинаковую  сумму денег в монетах, и на расстоянии условных метров, каждый, по ранее договорившейся очерёдности,  бросает металлическую, желательно из свинца, округлой формы побольше пятака биту, стараясь  попасть точно в выстроенный столбик из монет. Если первый игрок попадал точно в цель с первого раза и разбивал кон, игра считалась оконченной. Всё что было поставлено на «кон» достаётся победителю. Если никто из игроков не попадает, то право первым разбить «кон» получает тот, чья бита оказалась ближе к столбику из монет. Изначально все монеты  ставятся в стопку одинаково «орлом» кверху, а выигрывает  тот, кто своей битой, ударяя по монете, переворачивает её на решку. Если иметь навыки и если повезёт, выиграть можно, как говорится, всё в один «присест», пока монеты переворачиваются. Если нет, игру продолжает  следующий по очереди. Победитель начинает новую игру с новыми игроками и повышает ставки. Слов нет, увлекательная игра, за уши не оторвать, были бы только деньги.  У кого не было денег и  пацаны поменьше часто играли в чехарду. Сначала прыгали через одного, потом усложнялось и прыгали через двух, а то и троих, согнувшихся в пояс  пацанов, прижатых друг к другу. Эти игры потом помогали на уроке физкультуры прыгать через «козлы». Ещё одной безобидной и частой игрой была такая: один,  сначала, как правило, доброволец в положении стоя, спиной ко всем другим пацанам, выставляет свою левую руку под правое плечо с развёрнутой ладонью, подставляя под удар, стоявшим позади ребят. Надо держаться крепко на ногах, иначе могут и свалить. Кто-то сзади, не выдавая себя, наносит удар рукой по ладони добровольца, и тот должен определить, кому этот удар принадлежал, проще говоря, кто его стукнул. Если правильно определил того, кто нанёс удар, значит, тебе повезло. Ты покидаешь это лобное место, а вместо тебя становится тот, кто себя «выдал». Ну а если ты такой невезучий и бестолковый, так и будешь мишенью для пацанов, пока не свалишься. Иногда удары были настолько сильными, что принимающий удары, едва держался на ногах, что, безусловно, помогало вычислить «виновного». Но если вдруг выходило так, что  среди игравших оказывались «кровные» недруги, тогда держись. Это была редкая возможность официально при всём честном народе  отвести душу и, играя, расквитаться с ним по полной. Это же лучший выход успокоить свою душу, чем устраивать драки с носовыми кровотечениями и фингалом под глазом.
В конце этой весны в детдоме была эпидемия паротита. Больше десятка детей  одновременно заболело инфекционной «свинкой». Через несколько дней ещё столько же. Пацаны при этом напоминали поросят или хомячков,  что со стороны  выглядело очень смешно и забавно. Мы же не знали, насколько серьёзны могут быть последствия этой болезни. И мы здоровые шутили над ними, сравнивая с хрюшками. Никто не обижался, ведь завтра  такими же «хрюшками» могли быть и мы.  В связи с этим в детдоме ввели карантин. В школу, естественно, никто не ходил. Больные, как и полагается, лежали в постели, соблюдая строгий режим, а кто уже с осложнениями находились в изоляторе. «Здоровые», в том числе  и я, играли больше во дворе и подальше от больных. Короче, держались от них как можно дальше.  Одни играли в городки, другие в волейбол. Вообще отдавали предпочтение больше футболу, когда собирались целые команды. Эта игра не только коллективная, но ещё  собирала  немало зрителей, в том числе и девчат. Тогда и  пацаны выкладывались по «полной» при такой заинтересованной аудитории. После шестого класса редко когда  игра обходилась без меня. Несмотря  на то что из-за моего небольшого роста в сборную команду меня никогда не брали, зато в матчах между «своими» без забитого гола с поля я не уходил. Так что выходило как в той пословице: «Мал золотник, да дорог». Лучше всего получалось  у меня в роли правого  нападающего, которому   нужна скорость. Мне удавалось уводить мяч из-под ног противника и быстро за счет скорости  довести его к воротам противника, создать острую ситуацию у чужих ворот. А там, держись! Забивать голы мне чаще приходилось  при хорошей передаче партнёра и после «угловых». Играли по своим правилам: без судей  и босиком. Судей не было, так как никому им быть не хотелось. В горячке при разборках могли ему и  морду набить. Играли босиком, поскольку другой обуви, кроме той, в которой ходили в школу,  не было. Конечно, в связи с этим не обходилось без травм ног. К концу игры у кого были только ссадины, порезы и синяки, а у кого  ушибы и посерьёзней. Однажды, кто-то решил пошутить, и на поле замаскировал железную болванку под резиновый спущенный мяч. Тут  и я появился совсем некстати, да так залихватски с размаху стукнул ногой по мячу, что чуть без пальца не остался на правой ноге. Конечно, была ужасная боль и много крови. Как всегда нашей медсестры на месте не было. Я с трудом кое-как доковылял  на «скорую», которая, слава богу, находилась всего через дорогу от нас. Неделю ушло на зализывание ран, и снова труба звала на футбольное поле. Знал бы я, какой негодяй на такое был способен, чтобы «своих» калечить... Впрочем, в семье не без урода. Малышня, как всегда, возилась в песочнице, забавлялась ножичками. Нож годился любой, как складной, так и обычный. Смысл игры состоял в том, чтобы при любом развороте ножа, из любого положения своей части тела; лба, зуба, локтя, коленки, и так далее, нужно послать нож так и с такой силой, чтобы остриё  его как можно прочно вошло в песок и при этом не завалился сам нож. Побеждает тот,  кто это сделал из самого трудного положения и набрал  больше очков. Каждый приём в зависимости от его сложности оценивался в баллах.  Играли всегда мы на щелбаны по голове или слегка по носу. Усвоив азы обращения с ножом, метали ножи в дерево вроде как уже по реальной цели. С другой стороны, это приучало с малолетства  не бояться ножа как холодного оружия и, что самое главное, уметь пользоваться им, когда вдруг понадобится. Поэтому через эту игру прошли все пацаны. Так сказать, прошли своего рода  курс молодого бойца. Не всё же время  с рогаткой бегать. Ну а те, кто считал себя настоящим бойцом и мужчиной, занимались борьбой. У нас никто никогда  ни с кем  по- настоящему не дрался. Дерутся за кого-то или за что-то. Таких причин у нас не было в принципе, ведь жили мы одной большой семьёй. А вот выяснить отношения  между собой  было в порядке вещей, и к этому привыкли. Между Шаповалом и Шулепом отношения выяснились уже давно в спортзале на борцовском мате в вольной борьбе, и каждый знал своё место в детдоме. Отношения же Шулепа и Фали никак не доходили до логического заключения. Никак они  не унимались, всё выясняли между собой отношения кто из них кто, и разногласия возникали на пустом месте и по любому поводу.  К примеру, в спальне я играю на баяне, а больше просто негде, и пытаюсь импровизировать мелодию, используя набор аккордов. Шулеп, не имея музыкального слуха, не воспринимал  такую музыку и говорил об этом вслух. Только давал  советы;  вот если б я играл, нажимая по одной  «кнопке», было бы лучше. Зная, что у него напрочь отсутствует музыкальный слух, я даже не реагировал на его реплику. А Фаля, как трубач в духовом оркестре, объясняет Шулепу, которому медведь на ухо здорово наступил в своё время, что аккорды, наоборот, украшают музыку, ну, а импровизация –это совершенство исполнителя, полёт фантазии,  так сказать. И с этим трудно спорить знающим людям. Но Шулепа не переубедить, его только раздражали  доводы, особенно если они исходили  от вечного соперника.  И так по любому поводу. На самом деле причина  вовсе не в разных точках зрения. Идёт длительное противостояние и борьба за лидерство среди пацанов на своём уровне, иначе зачем Шулепу-Мустафе выпендриваться, если пока есть Шаповал в детдоме. Но он смотрел наперёд и видел себя лидером. Должна же наступить, наконец, развязка всему этому конфликту. Славка отличался скрытностью монгола и злопамятством татарина, но иногда со мной откровенничал. Как-то он мне пожаловался, что если б  не было Шаповала, ему бы не было равных. Это была серьёзная и настораживающая заявка с его стороны. Однажды после десяти вечера, когда все приготовились спать, они снова поспорили, кажется, из-за света; выключать его или ещё можно почитать немного перед сном. Свет в спальне продолжал гореть, хотя многих он раздражал. Отбой есть отбой, и порядок существует для всех. Тем не менее никто  из пацанов не вмешивался, когда спорили они. Койки Фали и Шулепа  находились не только в одной спальне, но даже напротив, только  в разных рядах по разные стороны.  В спальне двенадцать пацанов. Шаповал спал в другом отсеке. При нём таких сцен не могло быть. Долго не пререкаясь, они перешли от слов к делу.
-Ну ты, хамло- мурло недоделанное, закрой своё хайло- поддувало, - не выдержал Шулеп, обращаясь к сопернику, чтоб его больше позлить и унизить перед пацанами.
- Сам ты мурло  неотёсанное, -отвечал  Фаля.- Может  у тебя и хайло ,  а у меня рот.
-Ах ты, падла. Ты ещё на меня бочку катишь? -выходил из себя Шулеп. -Ты меня вконец  достал, сучара. Да я из тебя форшмак сделаю.
-От такого слышу, -не сдерживался Фаля.- Ещё неизвестно, из кого получится отбивная.
 После  таких словесных перепалок  соперников  уже ничто  не  могло их сдерживать. Это была высшая точка кипения в их отношениях.  Они схватились в крепких объятиях в стиле вольной борьбы. Это была не драка, никаких кулаков или подручных заготовок. Поэтому никто не вмешивался, да и вряд ли кто решился бы на это. Все другие пацаны спокойно наблюдали как за спортивным состязанием двух борцов. Единственный кто  мог их разнять так это или дежурный воспитатель, тогда  при таком развороте событий кто-то стоял на «шухере» и успел сказать «атас» или «полундра» и предупредил бы, или Шаповал. Но ни того, ни другого не было. Такие состязания прекращались до первой серьёзной крови. Синяки, ссадины  в расчет не брались. Использовались многие приёмы вольной борьбы; захваты, силовые приёмы в партере. То соперники  оказывались на одной кровати в мёртвой хватке, то на соседской, и те успевали вовремя соскочить, то кровати раздвигались в разных направлениях, то вдруг сами соперники  оказывались на полу и переходили в партер. В общем, на них можно было изучать приёмы вольной борьбы. Трудно порой было понять; то ли у них драка «кто кого», то ли это соревнования по вольной борьбе. Так могло продолжаться все три раунда, плюс дополнительное время, и всё без перерыва до полного изнеможения или носового кровотечения. Фаля был на голову выше своего партнёра; длинный, костлявый, интеллигентный, рассудительный, с музыкальным слухом. Шулеп-полная ему противоположность. О таких как Шулеп, говорят, как «собака баскервиль». Трудно сказать, чем бы на этот раз закончилась эта потасовка, если б не прибежал пацан, стоявший на шухере, и не предупредил:
-Пацаны! Полундра, атас! «Матрос» на горизонте!
После этого все кинулись по своим местам. Фаля по-быстрому сдвинул кровати на свои места.
-Свет гаси! -кому-то крикнул Мишка Медведь.
 Свет погасили и в спальне воцарилась тишина как на кладбище.  Шулеп, хоть и весь выдохся, в этот раз торжествовал, утешил своё самолюбие: быть лидером, несмотря ни на что. Вот его жизненное кредо. Так понимал он  смысл своего существования в этой жизни. После выяснений своих отношений с Фалей, он сказал как-то мне; «Вот только Шаповала не могу одолеть. Но он же невечный». «Славка, -сказал ему я тогда. -Трудно тебе придётся в жизни. Читай больше А. Чехова, Л. Толстого, может, малость поумнеешь и успокоишься. Сила  не в силе, не в крепких мышцах, а сила в голове, в знаниях. Как говорил Фёдор Достоевский, «красота спасёт мир». Под этим  он имел ввиду и красоту  духовную». Хотел ему ещё напомнить про «преступление и наказание» того же Достоевского,  да передумал. По части музыкального слуха ему точно медведь на ухо наступил, но тем не менее он иногда пытался напевать всегда одну и туже блатную песню: «когда меня мать рожала, вся милиция дрожала».
-Ладно, Серёга. Закругляйся. Что ты меня всё поучаешь?- возмущался он. - Ты что у нас самый умный?
-Это не я поучаю, а жизнь, – ответил я.
 Как- то в воскресный день к нам в гости приехали девчонки из детдома соседнего города Константиновки. Я ведь когда-то приехал почти  оттуда, считай, с тех краёв, когда находился в Дружковском детдоме, что совсем рядом с этим городом, хотя и никогда не был там. Они общались с нашими девчатами, знакомились с нашей жизнью и тем, чем мы занимаемся вообще. Приехали они всего на один день. Узнал я о них совершенно случайно. Во время игры на пианино в красном уголке  никого не было в этот момент, и я не заметил, как  ко мне подошла приятная скромная девушка с двумя аккуратными косичками, которую раньше никогда не видел.
- Я не помешаю? Можно послушать?- спросила она.
- Место не куплено,- ответил я. -А ты кто, новенькая? Что-то я тебя не знаю,- спрашиваю её.
 И тогда она рассказала, кто она и откуда.
 -Может, хочешь поиграть?  У меня отвратительно получается,- предложил я незнакомке из Константиновки, помня про свои «черные» клавиши.
- Нет-нет. Я даже не умею. Мне нравится, как вы играете,- ответила вежливо смазливая блондинка с двумя косичками.
«Надо же, какая воспитанная, -тогда подумал я.- У нас таких нет».
Так я узнал о наших гостях из другого детдома. Так вот, среди них была очень симпатичная шатенка с короткой стрижкой, девушка по имени Тира. Шулеп её быстро заприметил. А когда пришло время их отъезда и мы со Славкой  провожали  Тиру к их небольшому автобусу, который стоял в полной готовности к отправке рядом с детдомом на проезжей части, то, не доходя нескольких метров до автобуса, он меня «вежливо» и красиво отшил. Мы за метров десять от автобуса остановились  втроём, вроде попрощались и разошлись.  Она направилась к автобусу, а мы развернулись в другую сторону. Вдруг Славка делает вид будто что-то забыл, вспомнил очень важное и догоняет её у самого автобуса. Так ещё пару минут  они говорили   наедине. По-моему,  она дала ему свой адрес. В общем, Славка был доволен, когда вернулся. Я тоже  был рад за него. Может, наконец-то, остепенится, станет добрее и поумнее. Ему, кажется, подфартило с этой Тирой. Это было в прошлом году летом. Продолжались их отношения, переписывались ли или закончились, так и не начавшись, я не знаю и никогда не интересовался. Это личная жизнь, и вмешиваться в такие дела неприлично. В этом году, учась в восьмом классе, как всегда  на майские праздники приехали шефы из воинской части. Только вместо Бати  приехал его заместитель  по политической части, начальник политотдела дивизии, подполковник Штром, с несколькими офицерами. Замполит был высокий, красивый брюнет с учительской внешностью и с хорошо поставленным бархатным голосом. И прибыл он не один, а со взрослой дочерью. Она была очень похожа на отца, такая же рослая, чернобровая,  шустрая, совсем ещё юная и очень красивая. А звали её Алла. Она не комплексовала из-за того, что здесь впервые, и как-то быстро нашла контакт с нашими девчатами, что через час её уже было трудно отличить от детдомовской. Конечно, она всем понравилась и своей простотой, и общительностью, чего никак от неё не ожидали с таким-то отцом,   но больше всего она  приглянулась  Славке Шулепу, несмотря на свой внушительный рост. Он стал даже оказывать ей знаки внимания, опять-таки через её отца. Шулеп стал рассказывать  подполковнику, как он охотно занимается в кружке автоделом, и то, что хочет в дальнейшем стать тоже военным как и он. Что-что, а «заливать» и лапшу вешать на уши Славка умел. Ему казалось, что это у него неплохо получается. «Эх Славка, ты Славка, куда тебя только прёт? Но нужно ещё иметь «тормоза», тем более если занимаешься автоделом. А в машине тормоза, пожалуй, главное. Подумай только, кто ты и кто она?»,- так и хотелось мне сказать ему по старой дружбе. Так мне хотелось образумить Шулепа, явно переоценившим свои материальные и духовные возможности. Все эти романтические картинки-воспоминания промелькнули  передо мной, когда в очередной раз перед сном Шулеп и Фаля поцапались и в упорной схватке  выясняли свои ещё не до конца выясненные  отношения. Мне было неприятно  наблюдать одну и ту же сцену выяснений, но помешать никто не мог. Уж подрались бы по- настоящему как мужики, и всем было бы ясно, кто из них первый, а кто второй. После таких баталий  ещё долго никто не мог уснуть. Свет вырубили, но Луна наполовину заглядывала в окна, и от этого в спальне было не так уж темно. Наступила гробовая тишина. Кто- то  тихо, вполголоса, запел нашу любимую песню: «Вот умру я, умру. Похоронят меня. И никто не узнает, где могилка моя». Песню тут же подхватил сосед по кровати. Это так всех заразило, что  скоро пела вся комната, а потом и другая смежная. Это звучало так грустно и так искренне, как будто пели в последний раз. Мне казалось, что пели на два голоса. Только после этого все успокоились и уснули.  Наутро как и ничего не бывало. А чем же закончился Первомай? Почему вдруг вспомнил о нём? Да, в тот день во второй половине дня уже после демонстрации трудящихся ко мне в детдом неожиданно заглянул друг Валерка. Была прекрасная погода, вовсю светило солнце. Лучи просвечивали все учебные комнаты и красный уголок. Всех тянуло во двор,  поэтому в самом помещении почти никого не было. Он был у меня не первый раз, а потому неплохо ориентировался в детдоме, и без труда быстро меня нашел без лишних расспросов, где меня найти. Валерка  предложил составить компанию и собраться по случаю праздника у одноклассницы Алки Перец. «С ней будет ещё её подруга»,- предупредил он. Алла  очень компанейская девушка, почти что отличница в школе, простая, без комплексов, очень эмоциональная  и всегда с доброй неподдельной улыбкой на краснощеком лице в любое время года. Мне очень не хотелось куда-то ходить по гостям, когда все пацаны подались во двор.  Во-первых, я никогда раньше в компаниях не бывал, правилам этикета не обучен, среди «чужих» никогда не был, и вообще, мы к этому не привыкли. Во-вторых, неудобно идти с «пустыми»  руками в гости, к тому же первый раз, пусть даже к однокласснице. А когда я спросил Валерку,  куда надо будет ехать, и он сказал, «что это где-то за Бахмуткой», я вдруг вспомнил, что там живёт  Рита. «Хорошо бы увидеть её в праздники»,- промелькнуло в моей голове.- Там же всё рядом и все друг друга знают. А вдруг увижу». Когда-то до революции  город назывался Бахмут по одноименной реке. И река тогда было полноводной и судоходной. И это было всего четыреста лет назад. Теперь от неё осталось одно название. Упорно поговаривали, что когда река была судоходной, то в войну с турками было потоплено несколько кораблей с золотом.  В связи с этим вездесущие и предприимчивые американцы не раз предлагали властям заняться очисткой реки Бахмут, а золото, если найдут, разделить   пополам, но так  и не получили согласия, надеясь, что придёт время и сами займутся этой рекой. Но у нас как всегда в стране; если не нам, то и никому, тем более что средств из местного бюджета на такие работы не предвиделось. Прошло много-много лет, а воз и ныне там. Черт с ним с этим золотом, а вот полноводная река для города и для населения была крайне важна и выгодна. Мы бы выиграли даже в том случае, если б после завершения работ за счет американцев нам досталась глубокая и быстротечная река, а им всё золото. Кто знает, может ещё займутся ею когда-нибудь, а то все горожане по сей день купаются в каком-то болоте за городом на так называемом ставке.   В общем, друг Валерий меня уговорил ехать в эту диковатую и не очень обжитую «забахмутку», хотя я не совсем понимал, зачем в моём-то положении мне это нужно. Часа через два мы все встретились у автобусной остановки. Алка Перец представила  нас своей подруге. Её тоже звали Алла. Я просто опешил и обалдел, когда мы знакомились. Это была дочь того самого подполковника, та красавица, за которой решил приударить  Славка Шулеп. Надо же такому случиться! Через полчаса мы были на месте. Мы с Валеркой в этом районе впервые. Жили  здесь одни частники, цивилизации никакой. Такой небольшой деревенский домик был и у Алки Перец. Теперь я понимаю, откуда она такая чистая,  непорочная, простая и на редкость скромная девчонка. Её щёки всегда горели, были розовые, и напоминали красный болгарский  сладкий перец, что соответствовало  своей фамилии. В доме, кроме нас, не было никого. Мы хорошо «сидели» за столом, не спеша пили красное вино, болтали. Валерка  старался занять компанию анекдотами, изображал из себя современного стилягу. Я больше молчал. Вообще я привык меньше говорить, а больше слушать. И что интересного и хорошего они могли от меня услышать? Хозяйка по обыкновению ставила пластинки с лёгкой музыкой. Было весело. А я чувствовал себя как не в своей «тарелке».  Алла Штром меня просто удивляла. Она оказалась такой обычной  и простой, без комплексов, и в тоже время обворожительной, что, по-моему, совсем не понимала,  какая она красивая. Она была значительно выше меня, и я ей в шутку  напомнил об этом, когда мы с ней танцевали танго. «Вся в папку»,- сказала она, улыбаясь. Мне казалось, что по линии её отца где-то в десятом колене у него были цыгане из табора.
 Если б она была и моего роста, всё равно не стал бы к ней приставать, как это делали Шулеп и Иван Дьяченко в подобных случая. Во-первых, зачем ей голову морочить, и кто я такой по сравнению с ней. Во-вторых, у меня есть Рита. Я всегда считал себя однолюбом в отличие от того же Шулепа. Я тогда подумал, а не намекнуть ли другой Алке, хозяйке дома, чтоб она сбегала за Ритой. Она здесь где-то рядом живёт, в этом я был уверен. Вот было бы здорово! Настроение сразу поднялось бы. Потом от такой дерзкой и эгоистичной  мысли отказался. Мы ведь  с ней соблюдаем конспирацию. Это раз. Я был бы неблагодарным человеком по отношению ко всем другим дамам,  и особенно  к дочке подполковника, и в какое положение её поставлю. Это два. И потом  не влюбиться в такую красоту мог только  клинический  идиот, коим, похоже, я и был. Но у меня было алиби. Честно говоря, мне непонятен был смысл этих посиделок без Риты. Что поделать, обычная девичья прихоть. Просто Алке Перец  по доброте  и простоте своей душевной захотелось провести праздничный вечер не только с подругой, но и со школьными друзьями, каким был для неё Валерий. Ну а я так, заодно, как бесплатное приложение. Её подружка, хоть и сказочной красоты, и совсем неглупа, что бывает не часто, не могла меня заинтересовать, так как она была   не только ростом выше меня, что для меня принципиально важно, но и по статусу не подходила для меня. Кто я для неё? Для меня это был просто чудесный сон.  Мои мысли прервал  Валерка, намекнув, не пора ли нам сворачиваться и отчаливать. В гостях, как говорится, хорошо, а дома всегда лучше. Пожалуй, ко мне это не относится. Жаль, что у хозяйки не было ни пианино, ни баяна. Я бы с удовольствием  поиграл для подруг их любимые песни, а может, попели бы квартетом, тогда и торопиться было некуда. Через пару часов  мы всё же с другом  покинули подруг и отправились на автобусную остановку. Всё было превосходно и ни о чем жалеть не приходилось. Славке про эту удивительную встречу я,  естественно, не рассказал. Он тогда бы меня сожрал по кусочкам без соли от ревности.
 В конце мая в том же восьмом классе меня и ещё троих школьников отправили на областные соревнования по лёгкой атлетике. Наш физрук Аркадий  Семёнович Силицкий, руководитель нашей группы, несмотря на наши упорные сопротивления ехать на эти соревнования, сказал, что нам нужно всего лишь пробежать один или два круга по стадиону и все дела. Не очень-то мы хотели ехать на эти соревнования. Во-первых, мы не спортсмены какие-то. Во-вторых, мы говорили этому Аркашке, что никогда раньше не бегали на такие дистанции, разве что стометровку на «физре». Он успокаивал нас; «ребята, ничего страшного, прокатитесь, прогуляетесь, отдохнёте  на свежем воздухе». И мы поехали автобусом  вместе с другими участниками соревнований из других школ в небольшой провинциальный городок Славянск, известный своей психбольницей, дабы «прогуляться» туда -сюда. Все в городе у нас знали, если кто умом «тронулся», того отправляли в Славянск. Если верить Иосифу Кобзону, то это его родина, но если верить слухам моих земляков, то на самом деле он родом из небольшого посёлка Часов Яра, что под Артёмовском. Всем известно, что такие люди любят слагать о себе легенды и вытачивать свою биографию, избавляясь от неудобных фактов и нюансов. Но это так, между прочим, забегая на много лет вперёд. А пока, уже там на месте в Славянске, Аркадий Семёнович  сказал мне, что я должен пробежать 800 метров или всего лишь два круга по стадиону. Я возражал, говоря, что и на 400 метров никогда не бегал на скорость, что я совершенно  не подготовлен к соревнованиям. На что он совершенно спокойно ответил; «не так важно,  за какое время, главное добежать  до конца и не сойти с дистанции». Меня это не утешило  и, конечно, не надо было соглашаться, но, как говорится, «поезд ушел», и «где наша не пропадала». Мы-то уже в Славянске. Спорт - это спор. В первый же день, как только нас разместили в школе, мы со «своими» школярами пошли на стадион. Он  оказался совсем рядом от школы.  В таких ответственных областных соревнованиях важна не только физическая подготовка, которой у нас явно недоставало, но  и психологическая закалка, о которой мы понятий не имели. Нужно было «прикинуть»  эту дистанцию на свои возможности, распределить силы, пощупать руками и ногами беговую дорожку, настроить себя в психологическом плане. А настроение было наше неопределённым и, скорее, подавленным. С одной стороны, как патриоты своей школы, хотелось достойно выступить и вернуться, если не победителями, то не такими слабаками, чтобы опозорить школу. На это и рассчитывал физрук Аркадий Семёнович, будь он неладный, так детей подставлять ради своей корысти. Если б он любил детвору, так не поступал. А ещё мать его Бася Лазаревна работала в гороно и инспектировала наш детдом и часто бывала у нас. Что-то не очень похоже, что ей удалось воспитать единственного сына в традициях советской морали и любви к детям, а, скорее всего, воспитала в нём карьериста и угодника во всех смыслах. С другой стороны, поскольку мы абсолютно к таким дистанциям не подготовлены, не знаю как хотелось, чтоб накануне, а ещё лучше  в день соревнований, пошли проливные и затяжные дожди, и соревнования не состоялись  бы по  «гидрометео» причинам. Жаль, что мы тогда не знали ничего про знаменитого предсказателя и гипнотизёра Вольфа Мессинга. Для детворы он бы сделал   непогоду на заказ. Вот тогда мы в самом бы деле отдохнули, как говорил физрук Аркаша. И почему он нами распоряжается, кто он нам?
 Увы, накануне соревнований небо синее, ни одного облачка, ни даже лёгкого дуновения ветерка. Утро наступившего дня было таким же, а народу на стадионе было видимо-невидимо. Казалось, собралось всё взрослое население этого небольшого провинциального городка. Для города это был большой спортивный праздник. В этот день соревновались спортсмены короткой и средней дистанции. В моём забеге на старте нас было человек десять. По команде «На старт. Внимание. Марш!» и под выстрел стартового пистолета все рванули вперёд. Мне не хотелось отставать и быть последним, а потому старался быть со всеми и бежать одной группой. Половину первого круга бежали все ровно в одной группе и быстро. Вторую часть круга уже бежали врассыпную. Я был почти последним. Второй круг оказался для меня очень тяжелым. Я ждал  появления второго дыхания, как когда-то наши солдаты в войну с немцами ждали открытия второго фронта. Увы, не дождался. Прибежал последним, как и ожидалось. На финише  проклинал всё на свете и в первую очередь нашего физрука Аркадия Семёновича. Последние метры  к финишу ноги меня уже не держали, и за чертой финиша я свалился на землю, как подстреленная в поле куропатка. Я чувствовал, что сердце  моё вот-вот выпрыгнет или разорвётся на части. Думал, что это конец. Настолько было плохо. Я всё ещё не мог самостоятельно подняться и продолжал лежать  на земле за чертой финиша. Хорошо, что ещё не потерял сознание. Тут подбежали дежурившие медики,  и на носилках доставили меня в медпункт, который располагался под трибунами. Там меня ослабленного, но ещё живого переложили на кушетку, дали понюхать нашатыря, чтоб сознание не потерял, сделали  сердечные уколы и оставили в покое. Так я пролежал ещё полчаса, пока пульс приходил в норму. На финише он частил за сто пятьдесят в минуту, если не чаще. А когда надумал  уходить из медпункта, тут и Аркаша, наконец, появился. Он спокойно в своей манере поинтересовался моим здоровьем и похвалил  за то, что я не сошел с дистанции и, как спортсмен- патриот, до конца  исполнил свой долг. От его хвалебных слов легче мне не стало, скорее, наоборот. Я чуть  не сдох, а он про долг спортсмена, о чести школы заговорил, карьерист несчастный. Из меня спортсмен, как из него нейрохирург. Не мне же ему говорить, что к соревнованиям нужно серьёзно готовиться, а перед  соревнованиями проходить врачебную комиссию. А меня  уж она точно не допустила к соревнованиям. О своих «достижениях» никогда и никому в школе не рассказывал, даже Рите.
 На лето нас ребят опять выселили из главного корпуса. Была дана команда, разобрать  свои железные кровати и установить их во дворе в летней спальне рядом с летней кухней, которую успели в короткие сроки соорудить позади дальних ворот футбольного поля. Слава богу, что снова не отправили на хозяйственный двор. Перед этим во дворе на футбольном поле каждый должен был обработать  свою кровать керосином и огнём, и, таким образом, избавиться от клопов, которых, по всей вероятности, было очень много. Это чувствовалось по специфическому запаху, когда они жарились от огня как на сковородке. Их было совсем не жалко. Столько нашей крови высосали за все эти годы паразиты-кровопийцы. Наконец для них пришел час расплаты. Мы здорово над ними паразитами поиздевались. Моя койка стояла  в ближнем углу деревянного барьера метровой высоты под навесом по соседству с летней кухней  в десяти метрах от дерева шелковицы. Днём  в тихий час спать не хотелось, но и быть  у всех на виду тоже не лучший вариант. Для того чтобы оградиться  от остальных некоторые привязывали  две-три верёвки  к спинкам кровати от головы до ног, натягивали их как струны, а затем поверх накидывали простыню, а то и одеяло. Получался маленький, зато индивидуальный малюсенький шатёр. В нём светло, тепло и мухи не кусают. Можно даже книжку почитать, и никто не наблюдает за тобой. Однако, если днём спать было ещё терпимо, то ночами становилось уже прохладно, а двух одеял нам не выдавали. Именно в этот период  мы почувствовали, что наше наполовину счастливое босоногое и безмятежное  детство заканчивается. Среди детворы прошел упорный слух, что детдом  этим летом расформируют. Все были в полной растерянности и панике; и воспитатели, и воспитанники. Что и куда дальше? Что теперь будет с нами? А решение было довольно простым; детей  постарше отправить в ПТУ или устроить на производство в качестве учеников токаря и фрезеровщика, воспитателей уволить, остальных  детей перевести в интернат. Мне безусловно хотелось получить общее среднее образование,  продолжить учебу и окончить десять классов. А в девятый класс мне хотелось ещё и потому, что ужасно не хотелось расставаться с Ритой. Она первая, несмотря на моё сомнительное происхождение и положение,  обратила на меня внимание и предложила свою дружбу, и эта  Рита- лучшая и самая красивая девушка в школе. Мне это очень  дорого. И было бы непорядочно и  несправедливо с моей стороны не ответить взаимностью и вдруг внезапно без объяснений прервать все наши отношения. Кроме  того, куда пойдёшь с восемью классами, если ты гол как сокол и за тобой ничего и никого. В школе №5, где я проучился всего один год, прошло  так  много важных для меня событий. За это время я приобрёл новых друзей в лице Валерки, познакомился с Ритой, почувствовал, что перешел в другой возраст, стал другим, уже зрелым парнем. Школу, которую я запомнил больше, чем все предыдущие вместе взятые. Но выбирать нам не приходилось. Поскольку я учился  и  не доучился в музыкальной школе, наша завуч Мария Сергеевна  предложила мне попытаться поступить в музыкальное училище, куда когда-то поступали наши хлопцы Лёва  и Фёдор, такое  у них было прозвище. Мне  лично  не очень-то хотелось поступать в это училище, так как считал себя  не очень способным и абсолютно неперспективным музыкантом, но альтернативы  этому не было, и деваться  тоже больше некуда. Пришлось сдать свои документы в музыкальное училище, а там- что будет. За несколько дней я немного успокоился и стал привыкать к мысли, что быть музыкантом -и есть моя судьба. За два дня до вступительных экзаменов в училище состоялась встреча абитуриентов с администрацией и приёмной комиссией. В самой большой аудитории училища народу собралось полно, негде было даже сесть. Как говорится, «негде яблоку было упасть». Многие стояли у стен по обе стороны зала. Пришел и я послушать, что такого скажут новенького и интересного. Вдруг слышу, председатель приёмной комиссии говорит обо мне, и прямо указывает по фамилии. Она в не очень корректной форме поведала на всю аудиторию о том, что у такого-то абитуриента Новосёлова  документы не приняты, то  есть  у меня, и к экзаменам не допускается по той простой  причине, что его «предшественники»  из детского дома, недавно с трудом окончившие училище,   в учебе себя никак не проявили и надежд не оправдали. Меня, конечно, это задело. Причем тут они и я? Я что- самый «рыжий»? Хотя,  по большому счету, понимал, как администрации тяжело  было возиться с двумя трудными детдомовцами. Мало того что они материально  были не обеспечены и жили  непонятно где и в каких ужасных условиях, да ещё учились  не важно. Ведь мне, в случае поступления в училище, предстояло пройти тот же тернистый путь. Выяснять я у них ничего не стал, здорово обиделся, что так  несправедливо обошлись со мной. «Да пошли они все подальше к такой -то матери!», - с такими  грустными мыслями и с плохим настроением я  ушел прочь. Не умом, а сердцем, совсем по- детски, обиделся, и всю эту позорную историю поведал Марии Сергеевне, нашему завучу. Она ведь меня уговаривала туда поступать. А вот как получилось. Все понимали, что в училище поступили несправедливо  и некрасиво по отношению к ребёнку. А тем временем вступительные экзамены в училище шли  на полную катушку. Через несколько дней наша завуч Мария Сергеевна сообщила мне, что этот вопрос улажен, и что в такой-то день с утра я должен подойти в училище и быть готовым  сдавать экзамен, что я и сделал. Явился я в срок, как и положено.Однако атмосфера самого  экзамена меня  просто удивила. Меня одного пригласили в пустой класс, посадили за первый столик, и преподаватель украинской мови предложила  мне написать диктант на украинском языке. В моём понятии это выглядело как издевательство. Был бы я постарше и  наглее, я бы сразу ушел с такого экзамена, послав их подальше к такой-то матери по более точному адресу. И надо же додуматься?  Мы разговаривать-то по-украински толком не могли и не шибко розумили мову. Никто ни в детдоме, ни в школе на этом языке не разговаривал, хоть он вроде бы и считался родным. Разве что в какой-нибудь зачуханной деревне ещё говорят; «мы люди темни, прыихали с деревни. Нам нужни гроши, та харчи хороши». Да и в школе он мне ужасно не нравился. А тут  сразу  возьми и напиши диктант. Кто же его напишет? Это было равносильно, что писать по-английски. В общем, формальность соблюли, диктант я не написал, экзамен не сдал, что и требовалось доказать. А главное, можно теперь спокойно оправдаться, вроде бы всё по закону. Завалил экзамен, и всё тут.  Мне было только непонятно, зачем  будущему музыканту  украинска мова, если «русский»  является Государственным языком, и никто в городе на украинском языке не говорит, включая и главу города. Может мне предстоит в будущем нести музыкальную культуру в деревню на украинском языке, или к тому времени ноты будут как-то писаться по-другому, по-украински?  Не в этом дело. Просто дирекция училища никак больше не хотела связываться с ребятами  из детского дома, слишком уж хлопотное  и неблагодарное для них это дело. Одни только  проблемы с этими детдомовцами, то есть с  нами. «Может это и к лучшему»,-думал я. Всякий музыкант  прежде всего артист с определённым набором   качеств характера  мне  не присущим; это болезненное патологическое тщеславие, неуёмная зависть, причем преимущественно черная, завышенные амбиции, нагловатость, дефицит скромности, умение играть  при публике и на публику, считать  себя лучшим вплоть до эгоцентризма, переоценивая  свои способности и возможности во всех проявлениях. И всё это при наличии неисправной «тормозной» системы в ЦНС. Что уж говорить о моральном облике артиста. В общем, сплошной набор человеческих пороков, которые упоминаются в Библии. Это в полной мере относилось  к Леваневскому, и никак не относилось  к Федорцу. Какие разные типы людей.  Ничего подобного у меня не было и близко, поэтому Фёдор мне больше импонировал. Может к сожалению, а может к счастью, бог обделил меня в этом. Я понимаю и сочувствую клоунам; умные люди на сцене притворяются «дурачками», а эти дураки, чиновники от образования,  считают себя «умными» с рождения, божьими помазанниками. Когда после скандального и унизительного провала в «музыкалке», мне та же Мария Сергеевна посоветовала  поступить  в медицинское училище, я даже обиделся и возмутился. Почему туда? Хрен редьки не слаще. Есть же в городе индустриальный техникум, в конце концов, железнодорожный техникум. «Ничего себе,- сказал я. -Там же одни девчонки. И потом что за работа после окончания училища с дипломом на руках всем подряд «сопли» утирать, да при этом потерять четыре года впустую. Не пацановское это дело перед каждым «муси-пуси» разводить. А уж врачи от меня были так далеки, что я их воспринимал, как посланников божьих. Вот выучиться на шофёра или на  токаря, совсем другое дело. Это по-нашему, рабочий класс». В те годы на экранах кинотеатров показывали кинофильм «Дело Румянцева» о шофёре, которого играл актёр А. Баталов. Картина всем очень понравилась и никого не оставила равнодушным, в том числе и меня. После фильма многие подростки захотели  пойти учиться на шофёра, была такая мысль и у меня. Но у меня таких возможностей не было, это удел «домашних» детей. Но Марии Сергеевне, у которой младший сын Валентин  учился в это время  на врача в Москве, так хотелось меня пристроить в медицинское училище, что я и в самом деле от безысходности своего положения забрал свои документы в музыкальном и отнёс в медицинское училище. Деваться мне уже было некуда и время подгоняло. Пойти в девятый класс и  в ту же школу, где будет учиться Рита и друг Валера, и я бы не возражал, но дорога мне туда была «заказана». А вот если передумаю поступать в училище или не пройду по конкурсу, то у меня прямой путь попасть в интернат вместе с Сашкой Зинкевичем, братьями Шакиро, и другой мелюзгой. Так что из двух зол я выбрал меньшее. Но там в училище были другие сложности, и касались вопроса, а где же мне жить в случае моего поступления? В самом училище было одно маленькое общежитие человек на десять и   только для девушек. Однако, это уже второй вопрос. Сначала надо всё-таки поступить. Шли вступительные экзамены. Рая Кузьмина снабдила меня  какой-то несуразной молитвой и сказала,  чтоб я обязательно её несколько раз прочитал перед каждым экзаменом. Мне только этого и не хватало, читать какую-то глупость. Из ребят абитуриентов я был не один, а человек десять, и все они почти из «деревенских». Конечно, я ни на что не рассчитывал, и сама идея мне не нравилась. Мне просто не хотелось ещё раз подвести нашу завуч Марю Сергеевну. Она так старалась и переживала за меня всё это время.
 А в детдоме  с каждым днём «наших» становилось всё меньше и меньше. Кого-то перевели в интернат, кого ещё куда. Стали увольняться воспитатели. Больно было смотреть, как на наших глазах рушится то, что называлось детдомом, в котором мы прожили по семь–десять лет и провели всё своё детство. Мы не могли представить себя в другой жизни за пределами детдома. А  для наших воспитателей  расформирование детдома - просто катастрофа. Наш «матрос» и Галина Силовна  держались в детдоме благодаря художественной самодеятельности, так как другого образования у них не было, также,  как и не было своих детей, и поэтому они первыми попали под сокращение. Время жестоко и несправедливо  распорядилось со всеми нами, «резали», как по живому. Как-то с самого утра, ещё толком не проснувшись, а мы ещё тогда спали во дворе  в летней спальне, ко мне тихо и неожиданно подошла Мария Сергеевна с улыбкой на лице и почти шёпотом, словно по секрету, поздравила меня с зачислением в медицинское училище, на что я  даже не знал, как отреагировать. Но особой радости не выразил, да и не очень до меня пока эта новость доходила, скорее, даже обескуражила, поставив меня в тупик. Меня встревожило другое. Я что  уже не детдомовец, а какой-то бедный студент? Мне даже думать не хотелось об этом, потому что не понимал,  где же я буду жить и на какие средства существовать. Как же я теперь без детдома, без пацанов? Я же один пропаду, как букашка в песке. В башке моей была полная неопределённость. Позади уже ничто, всё как отрезано, впереди ещё полная неизвестность. Я очутился  в состоянии невесомости. И зачем только меня приняли в это училище «благородных девиц»? Лучше бы я пошел со всеми пацанами или в ПТУ, или в интернат в девятый класс. В любом случае Риту мне больше не видать, а так хотелось встретиться с ней, признаться в том, что она мне совсем небезразлична, и обсудить, как мне дальше быть в этой неприспособленной для меня жизни. Может есть смысл поговорить со школьным другом Валеркой? Он такой заводной, шустрый, предприимчивый. Может что подскажет  путное, посоветовавшись со своей мамашей с большим жизненным опытом. Жаль, потерял связь  и не знаю, где живёт  мой приятель по музыкальной школе Лёшка. Я никогда не был у него дома, а он никогда не заходил ко мне в детдом. Лёша здорово играл на баяне, и в этой части я ему по-хорошему завидовал. А какой был у него «классный» баян, какой звук! Он всячески поддерживал меня, когда я сдавал документы в музыкальное училище. В тот период я случайно встретился с ним в центре городе  у киоска, что рядом с кинотеатром «Космос». Он был с мамой. У него была чудная мама. Когда я рассказал о своих проблемах в училище, и что, собственно, мне после детдома негде будет жить, если даже поступлю, они не сговариваясь, тут же предложили на время учебы пожить у них, так, без всяких денег, как ещё один член семьи, как Лёшкин брат. Такое отношение ко мне так расстроило и взволновало меня, что я не знал, как помягче отказаться, дабы не обидеть этих прекрасных людей, и не оказаться им потом в тягость. Да и гордость мне так поступить не позволила бы. Я и не подозревал, что Лёшка так хорошо  ко мне относится. Ведь я  им совершенно никто. А от такого брата  как Лёшка я бы не отказался. Но чем и как я их мог отблагодарить? Может хорошо, что я тогда не поступил. Так  мне легче будет  объяснить ему, почему отказался от его предложения. Вот уж истина: «Не имей сто рублей, а имей  сто друзей». Хотя в жизни много  друзей не бывает, бывает много собутыльников. Если друзей так много, вряд ли это настоящие друзья. Вот Лёшка - настоящий друг! И такой дружбой надо не только дорожить, но и гордиться. А какая у него мама?  Конечно, он у неё один. Это понятно. Это как же надо любить сына, чтобы  с таким материнским желанием приютить его друга в качестве сводного братишки? Теперь, когда я поступил, пусть даже не в то училище, от его предложения не отказался бы, только при непременном условии, что за проживание буду платить. Но где сейчас я его найду? Разговоры о том, что выпускникам детдомов должны предоставлять какое-то жильё,  ничего не значили. Во всяком случае  таких примеров не отмечалось за всю историю детдома. Откуда такому жилью взяться, если даже бывший офицер, директор детдома, глава семейства, проживает у нас на хозяйственном дворе. Прошло всего десять тяжелейших послевоенных лет, жилья строили ещё очень мало. Страна только выходила  из глубокого послевоенного кризиса. В первую очередь восстанавливали заводы и фабрики. Кто-то  из «бывалых» взрослых  знакомых посоветовал мне  не связываться с медучилищем, мол, оно не для  настоящих парней, а вот  поступить в индустриальный или  в железнодорожный техникум, то что надо. А самое главное для меня; и общежитие имеется, и стипендия повыше, чем в училище. Действительно,  на тот момент  в городе эти оба учебных заведения были популярными у молодёжи и образцовыми, самыми  богатыми и мощными, а главное, звучат-то как; «индустриальный», «железнодорожный». Для меня  и моих детдомовских друзей индустриальный техникум  был бы лучшим выбором, но нас туда  никто не приглашал и  не направлял. Тем не менее одна из наших девчат Людка Гавриш  в этот индустриальный техникум  всё же поступила, насколько я был в курсе. А может это были только слухи? Так что я всё же туда явился, а вдруг повезёт, да и душу свою успокою. Всё  же наступил ответственный момент в моей жизни и надо делать выбор самому, а не надеяться на завуча, у которой своих забот полно. Находился техникум на окраине города, где я раньше и близко никогда не был и ничего о нём не знал. Два больших корпуса его выглядели внушительно, там же во дворе и общежитие  в три  этажа.  Каких специалистов он готовил, честно говоря, понятий не имел. Мне было абсолютно всё равно, главное, есть «общага». Директора техникума я застал прямо на крыльце у входа в административное здание. Он сразу мне чем-то не понравился, также как  и я ему. От  него не веяло интеллигентностью и было что-то отталкивающее при разговоре. Своей комплекцией он больше  походил на директора  небольшого совхоза. Узнав по какому поводу я пришел, он не в очень дружелюбной форме и с полным безразличием ответил, что вступительные  экзамены уже закончились и «приходите через год», даже не заинтересовавшись моей судьбой. Вот и весь сказ.  При виде такого директора и после короткого с ним общения,  всё былое моё желание улетучилось, а последняя надежда рухнула, как карточный домик. Мне ничего не оставалась как приступить к занятиям в медучилище. С жильём помог Валерка. И чтобы я без него делал? Несколько вечеров  мы с ним потратили на подворные обходы в районе его проживания в поисках подходящего для меня жилья. Хозяева предлагали комнату за такие деньги, которых у меня и быть не могло. В  конце концов нашли простую неприхотливую комнатку в полуподвальном помещении  у одной пожилой женщины и почти бесплатно, и, что самое интересное, во дворе у Валерки по улице Садовая. Для меня и в моём положении это был лучший вариант. Итак, я студент-медик. Для меня ужасно  непривычно; и то, что студент, а не школяр, и особенно, что медик, что совсем уж неожиданно. За пару дней до занятий я явился в библиотеку училища, чтобы получить учебники на первый семестр. Скорее, это был книжный склад, чем библиотека, да и располагалась в полуподвальном помещении. А из работников в этой библиотеке одна только заведующая тридцатилетняя Надежда, по совместительству ещё комендант женского общежития. На первом этаже этого небольшого здания, находящегося  на  улице Артёма по соседству с гинекологическим отделением железнодорожной больницы, располагалась бухгалтерия с двумя сотрудницами, хозяйственная часть в лице заместителя директора по хозяйственной части, он же по совместительству конюх, а на втором этаже женское общежитие всего на десять мест. На хозяйственном  дворе стояла конюшня на одно место с рыжей лошадью и телегой по соседству, сараи под уголь и сено, и общественный туалет.
Очередь из студентов за книгами выстроилась  огромная. Пришлось выстаивать пару часов. За это время познакомился с одним «очкариком» из моей группы. Звали его Михаилом, по внешнему виду и интеллигентности, сразу видать, что маменькин сыночек. На руки выдавали не больше десятка книг, но некоторые учебники, вроде анатомии, превышали обычные габариты, и было совсем непросто даже вместить в обе руки без всяких авосек, не говоря уже об их тяжести с непривычки. Никто же не рассчитывал, что книг будет так много. Там же в очереди мы с ним приметили очень симпатичную девушку брюнетку. Она нас так увлекла, что мы увязались за ней, и проводили её до самого дома, так и не познакомившись, соблюдая дистанцию в метрах двадцати пяти позади неё. Скорее, что она, нагруженная такими же учебниками, даже нас не заметила. Нас  с Мишкой это нисколько не разочаровало, мы были уверены, что познакомимся с ней в первые дни учебы, тем более, что она жила недалеко от Михаила за швейной фабрикой. Такую девчонку невозможно забыть. Мишке она понравилась больше, да и заняться ему наверно больше было нечем. Но, как ни странно, как только начались занятия, о той девчонке мы забыли, да и с Мишкой я особенно не общался.  У меня  появились первые маленькие проблемы, надо было где-то достать или сшить медицинский халат с шапочкой, и всё это стоило  денег, а в кармане  у меня ни гроша. Когда приходилось  кого-то встречать в городе из наших бывших детдомовцев, то старался не упоминать где учусь.  Приходилось врать и говорить, что учусь в «музыкалке».  Всё равно они не поняли бы и не одобрили мой выбор.
 Однажды у четвёртой школы, что  на улице Садовой, встретился с нашим «матросом», бывшем воспитателем Александром Григорьевичем. Он где-то неподалёку жил в этих местах. Это  далековато от детдома. Совсем рядом со школой жил и Валерка. В этой школе я когда-то учился в шестом и седьмом классах. Очень может быть, что в это же самое время в этой школе учился  и Валерка, возможно в параллельном классе, но знакомы с ним тогда  не были. С «маменькиными» сыночками мы не связывались, а они нас побаивались и шарахались  нас. С тех пор  прошло всего чуть более года, а, кажется, так давно. С бывшим воспитателем не виделись  наверно месяц, когда детдом расформировали. Мы взаимно обрадовались встрече, пожали руки друг другу, чего никогда раньше не могло быть и не было. Видно было, что он торопился, но всё равно на пару минут задержался. Теперь мы с ним на равных, оба вольные люди. Поскольку мы оба баянисты, из всех пацанов он больше симпатизировал мне. Это сейчас он без своего старого и верного друга велосипеда. А на работу всегда приезжал обязательно на лайбе, так как жил далековато почти на окраине города в частном домике. При разговоре с ним я почему-то вспомнил, что,  ещё будучи в детдоме, когда он был ответственным дежурным воспитателем,  как-то вечерком, когда уже смеркалось, он со своим великом  встретил меня у парадной двери и предложил прокатиться вместе до вокзала. Какой же хлопец откажется прокатиться на «двухколёсном», пусть даже на раме. У нас все пацаны мечтали о велосипеде. Он усадил меня спереди на раму велика, и мы поехали в сторону Южного  железнодорожного вокзала. Мы с пацанами были там много раз в самоволке и знали каждый уголок этого вокзала с закрытыми глазами. Вошли мы в привокзальный буфет, там всегда разливали  бочковое пиво. Запах в буфете стоял пивной для меня непривычный, от непривычки могла и голова закружиться. «Матрос» заказал две большие кружки и первую подал мне. Я стою и держу её, не знаю, что  с ней делать, да ещё с такой большой. Решил, что он дал мне подержать эту кружку, пока выпьет первую. «Чего ждёшь, пей!»,-  предложил  он. Раньше пива я не пил, даже не знал какого оно вкуса. Однако понял, что отказываться нет смысла, а то  буфетчица подумает, что мужик спаивает ребёнка. Стал с осторожностью, не торопясь, пить из кружки,  которую с трудом удерживал двумя руками, и пиво в ней так долго не заканчивалось от того, что с трудом делал глотки, пытаясь понять, что же в нём такого хорошего, что его многие пьют с удовольствием. «Что у них нет кружек поменьше?»- подумал я, пока пил пиво, совсем не догадываясь о том, что детворе, вроде меня, пива не продают.  Оно оказалось невкусным, неприятным и даже с горечью. А я-то думал... Зачем его пьют, если оно такое невкусное? Но для солидарности и солидности,  проявляя чудеса мужества и отваги, выпил почти до конца. Правда, потом в голове  некий каламбур отмечался. Я так думаю, что когда  «матрос» был дежурным воспитателем, он частенько  захаживал, вернее сказать, заезжал в тот пивной буфет  на вокзале на своём велике и был частенько подшофе. Александр Григорьевич поведал мне, что собирается  переехать в Феодосию ближе к своей стихии–морю, будет работать  в интернате, и заранее  приглашает  меня в гости, если окажусь в тех южных местах. «Как здорово,-  тогда вспомнил я. - Мы так мечтали оказаться в тех краях с пацанами, пошарить по садам. Вот где, житуха!». На том и попрощались. К моему выбору, что учусь в медицинском училище, он отнёсся прохладно, не понимая, как можно было  сменить баян  непонятно на что. С баяном в жизни никогда не пропадёшь, всегда заработаешь на кусок хлеба с маслом. На другое я и не рассчитывал с его стороны, если у него  самого семь классов. Каждый смотрит со своей колокольни. Кончилось моё детство, пора принимать решения самостоятельно. Говорят, А. Гайдар в свои пятнадцать  лет полком командовал, а уж я со своими  трудностями как-нибудь справлюсь.  Лёгкой жизни мне, конечно, не видать, детская лафа закончилась. Жить на стипендию в 25 рублей это уже подвиг сравним с подвигом Александра Матросова.
 В группе фельдшеров было восемь парней, в самом училище немного больше. Так что мы были у всех на виду, и у девчат тоже. Впервые пришлось надеть белый халат, который  за небольшую плату сшила пожилая соседка по двору. Чудно и непривычно мне было в этом неудобном халате. Черт знает на кого похож  в нём. Может, на какого–то дояра из колхоза «Коммунар». Но в аудитории на занятиях надо было присутствовать в белых халатах. У меня  был только один халат с шапочкой, и поэтому приходилось один раз в неделю его простирывать, что  совсем мне не нравилось, поскольку  и условий-то у меня не было; все удобства во дворе, холодная вода в колонке на улице. Хорошо, что баня была недалеко. Валерка  часто за мной заходил, когда направлялся сам в баню. А учиться мне, признаться, не очень-то хотелось. А тут на удивление опять математика, алгебра, химия, физика. Все эти предметы и в школе  не давались, а тут ещё латынь, анатомия. Но всё это ничто по сравнению с посещением городского морга, которого никак не избежать. Труднее всего присутствовать и привыкнуть к нему, к его обитателям и специфичному запаху. Первый раз наша группа оказалась в морге на третьем курсе. Если б нас повели туда на первом курсе, я бы на другой день забрал свои документы из училища. И так поступила бы половина студентов. Один наш коллега Владимир Шатохин, проучившись всего полгода, так и поступил, понял, что ошибся в выборе профессии. Кому хочется связывать свою жизнь с трупами. Медицина слишком специфичная область и, конечно, не для всех. Тогда занятия в морге проводил с нами врач-невропатолог И. Кардонский, один из лучших специалистов в городе. Он стоял по одну сторону стола, на котором лежал труп мужчины, мы всей группой находились по другую сторону стола и  тоже стояли у трупа. Череп трупа заранее был вскрыт патологоанатомом, так что врачу только оставалось изъять весь головной мозг целиком из черепа и положить на стол отдельно как на блюдечке с синей каёмочкой  для дальнейшего более тщательного рассмотрения и изучения, что он без труда по привычке и проделал перед нами. Труп был совсем свежий, вчерашний. Больной умер всего дня два назад. Ткань мозга выглядела не совсем нормальной, а извилины сглажены, мутные и отёчные. Между извилинами в результате сильного воспалительного процесса образовались червеобразные гнойные конгломераты желтоватой окраски. Об этом подробно и смачно доктор и хотел сказать, обращая наше внимание на то, что больной умер от гнойного менингита. Меня не покидала мысль, что ещё вчера он был жив, ходил и гулял по городу, делал женщинам комплименты, контролировал свои поступки благодаря своим мозгам и преимущественно серому веществу как и мы, а сейчас его мозги, так бесцеремонно вынутые из черепа, никому не нужны, кроме нас студентов. Мне вдруг стало жарковато, даже прошибло потом, в глазах затуманилось. На фоне окна, у которого стоял врач, я уже видел  только его прозрачную  тень и слышал какой-то далёкий невразумительный  угасающий тихий голос.  Чувствую, ноги у меня подкосились, и тогда я в спешном порядке,  не обращая никакого внимания на остальных, вышел из морга во двор на свежий воздух. Ещё чуть бы замешкался и точно случился бы обморок. С тех пор в морг больше не ходил, стороной обходил всякий раз. Возможно, если б мы не стояли как истуканы, а сидели, может, и ничего не случилось.
С началом учебного года я так был загружен своими житейскими проблемами, что ни разу не вспомнил о Рите. И не потому, что забыл её. Со временем было настолько туго, что если и хотел написать ей письмо, то не знал её адреса. Может и смотался к ней в школу, где она продолжала ходить в девятый класс, так занятия у нас заканчивались очень поздно, к тому же школа находилась у черта на куличках на окраине города. В общем, никакой связи и никакой возможности не было с ней встретиться. А как было бы здорово! Может наши отношения перешли бы в другую фазу и вылились во что-то серьёзное. Жалко, что Валерка тоже бросил школу, а то бы через него мы с Ритой поддерживали связь. Ну, она тоже хороша! Она же, наверняка, знала, что я поступил в медучилище, могла как-нибудь дать о себе знать,  а то и зайти проведать. В конце концов можно было написать мне письмо на училище. А может она ничего и не знала? Откуда ей знать? Может, забыла меня  за лето? Наверно разлюбила. И зачем я ей такой нужен? А может, подумала, что я, став студентом, её больше  не хочу видеть?
 Друзей в училище у меня не было, и не только у меня. Каждый был сам по себе, особенно те, кто из деревень. Их можно понять, после занятий им ещё добираться домой больше часа  автобусом. Ладно ещё весной,  когда после занятий ещё светло, а зимой - успеть бы  затемно в свою деревню. Часто время по вечерам проводил в компании с Валеркой и его дворовыми соседями-друзьями Витькой Шолоховым, Анатолием Акимовым, его двоюродной сестрой Танькой. В своей полуподвальной хижине долго не засидишься.  Жили-то мы все по соседству в одном дворе. Со школы он  тоже непонятно почему ушел и не стал учиться в девятом классе. Может действительно далеко приходилось ему ходить в эту школу. А может повзрослел и захотелось пойти поработать на  производстве, чтоб  иметь свои карманные деньги, а не зависеть от матери и продолжать «сидеть» у неё на шее. Устроился он на крупную швейную фабрику в пяти минутах ходьбы от своего дома слесарем по оборудованию и заодно поступил в вечернюю школу продолжать учебу. Зимой мы с ним  иногда ходили на каток на стадион «Локомотив». По пути заходили  к двум девушкам из медицинского училища двумя   курсами  старше меня. Своих коньков  у меня не было, так что брал я их на месте напрокат. Одна из девушек была очаровательная блондинка, другая брюнетка. Обе держались на коньках  гораздо увереннее  чем мы. Так что не мы их катали  за собой, как это должно быть, а скорее,  они нас; блондинка Светлана с Валерой, Люда  со мной. Как кавалеров они нас, конечно, не рассматривали. Для них мы ещё детский сад, так сказать, «молодо-зелено». На катке приходилось видеть наших врачей, которые вели у нас практику и читали лекции. Чаще посещали каток хирург Зехов и ЛОР- врач Соловей. Не думал, что такие серьёзные люди могут посещать такие общественные молодёжные места. Летом  по вечерам  в нашем дворе собиралась большая компания друзей и соседей Валерки, среди них Витька Шолохов, Толик Панков, Владик Киваев, Татьяна- дальняя троюродная сестра Валерки.  Валера выходил непременно с баяном, Витька Шолохов приносил с собой гитару. Перед выходом на публику Валера приводил себя в порядок перед зеркалом, зная,  что там будет Людка Рыжкова. Смазывал свои волосы на голове бриллиантином, и мне советовал. Конечно, я отказывался. У меня были нормальные послушные, немного кудрявые, мягкие волосы. Не привык я засматриваться в зеркало, как и причесываться и прилизывать волосы. Не привык я ко всем этим светским, телячьим нежностям. Целее с возрастом будет моя шевелюра, в чем я не уверен в отношении друга, у которого уже отчетливо просматриваются лобные залысины. Через дорогу напротив нашего двора находился одноэтажный старый из красного кирпича кожный диспансер. Рядом с ним под большим деревом стояла большая скамейка, окрашенная в синий цвет, на которой часто по вечерам засиживались молодые парочки. Поблизости с таким лечебным заведением никто не жил, так что никому мы не могли мешать по вечерам своим шумным поведением. Там мы травили анекдоты, пели нехорошие песни. Душой и заводилой компании была жгучая брюнетка Людка Рыжкова. Жила она неподалёку, а звали мы её между собой «москвичкой»,  так как она была студенткой института Стали в Москве. Каждый год она приезжала на каникулы домой. А когда не было её, заменяла её младшая сестра Светка. Мне порой казалось, что каждый из компании, кроме меня,  тайно был влюблён в студентку, и она не могла не замечать этого, и  оттого малость кокетничала. В качестве потенциального любовника  среди компании она никого не видела, мало ли таких в своей студенческой среде было. Цену себе Людка знала, но особо не задавалась. В общении была проста, без комплексов. Любимой песенкой компании и особенно «москвички», она её и привезла из столицы, была песенка про «Девушку с острова Пасхи», где под гитару мы подпевали только припев: «Банан опаршивел и отцвел, и тигры давно полысели. Но каждую пятницу как солнце спрячется кого-то жуют под бананом». Но любимой песенкой Витьки Шолохова, которую он начинал, а компания дружно подпевала, была наша простая земная; «Хороша я хороша, да плохо одета. Никто замуж не берёт девушку за это». Иногда непредвиденно вдруг снимались с места и всей дружной компанией какими-то тёмными дворами «заваливали» к кому-то в гости к её знакомым в старую хибару, где нам были всегда рады. Так иногда проводили свой досуг всей дружной компанией из своего двора. Такие компании и с такими же песнями были в каждом дворе и не только в этом городе. Однажды с её подачи мы даже собрались и пошли в фотоателье, где  вместе сфотографировались на память. На обратной стороне моей фотографии так и было написано; «ребята с нашего двора». К концу учебного года я стал чаще  общаться с Мишкой. Мне он показался наиболее заметной фигурой  в нашей группе, из интеллигентной семьи и городской. Высокий, худощавый с ещё детским в очках лицом, брюнет с прямыми волосами. Очки придавали ему некую раннюю солидность, хотя, в большей мере, скрывали его истинные мысли. К «очкарикам» я отношусь почему-то с недоверием. Такое впечатление, что  они всё время высматривают, как будто из-за забора, да и трудно судить о человеке, не видя глаз, а по ним, что у него на душе.  Удивляла его начитанность, сообразительность и умение выходить из неловких положений. В общем, отличался от других своим развитием и интеллектом. Изначально можно было предположить, что медучилище для него не станет последним этапом в процессе образования, и рано или поздно он станет врачом, чего нельзя было сказать о всех остальных. Первый год мы как будто не замечали друг друга, к тому же всё это время он общался с Витькой Колесниковым,  тоже очкариком, но полная ему противоположность; небольшого роста, совсем  не худенький, плотный, скуластый, если присмотреться- шатен с рыжеватым оттенком,  с деревенским воспитанием, и таким же сельским юмором. В общем, типаж сельского парня. Как-то мы с Мишкой совсем случайно после занятий шли вместе в одном направлении и проходили мимо его дома. Дом его был приличный из белого кирпича и большой, а располагался как раз на углу между двумя пересекавшимися улицами. Через дорогу от него напротив, была огромная швейная фабрика имени 8-го Марта, в которой работал  Валерка. Дом был солидный, но на фоне огромного здания фабрики выглядел хижиной дяди Тома. Мишка предложил зайти на минутку к нему домой. А я с детства не привык ходить по чужим домам. Для меня знакомиться с посторонними людьми, а ещё больше рассказывать о себе и о своём прошлом, было неприятно, и потому от его приглашения  отнекивался сколько мог. Но он умел убеждать. Сказал, что дома никого нет, кроме привязанной собаки, что все его предки ещё на работе. Тогда я согласился, поверив ему. Во дворе за высоким деревянным забором был небольшой садик из яблонь, кустарники смородины, малины. В глубине сада, насчитывавшего десяток яблонь, рядом с туалетом  стояла собачья будка с большой  рыжей дворнягой на цепи. В доме оказалась пожилая женщина, их дальняя родственница  и по совместительству домработница. Живёт она с ними  много лет. В это время как обычно она хлопотала на кухне. В доме моё внимание  привлекло  стоящее в углу  у окна залы  старенькое черное пианино, точно такое как у нас в детдоме. Я подумал, что Мишка  играет на нём и попросил что-нибудь  сыграть. Тот по-свойски открыл крышку, лишь побренчал и только.
- Это всё?  - спросил я, видя, что  он уже закрывает крышку.
- Пока  да. А что же ты хотел?  Хорошенького  понемножку, - сказал  он.
- Не так уж и плохо, - с юмором говорю ему, понимая, что и с музыкальным  слухом у него большие проблемы.
Странно, что на пианино  у них никто не играл вообще, тогда зачем оно стоит и только место занимает в комнате да пыль  собирает. У него, оказывается, есть младший брат Сенька, и у него что-то  тоже  со слухом. Тогда я присел  на стул вместо него.
-Ты  не против, если я тут по клавишам пройдусь, -говорю я  Мишке.
-Валяй, побренчи, коль охота. Может, у тебя лучше получится, -иронизировал  он.
И я как бы между прочим стал проигрывать всем знакомые мелодии из кинофильмов. Михаил был крайне удивлён, может, даже шокирован моей игрой, так как явно не ожидал от меня такого; глаза расширились, изменился сразу в лице, на котором вдруг появилось хорошее настроение и удивление. Такого  он от меня явно не ожидал.
-Ну ты даёшь, дружище. Решил меня разыграть?
 На упорядоченный звук пианино в виде знакомой мелодии в комнату заглянула неторопливая  грузная темноволосая с сединой бабуля, которой, наверняка, было уже далеко за семьдесят. Ходила она замедленно и с трудом, так как страдала ревматоидным деформированным полиартритом. Она была почему-то уверена, что, наконец-то, у её любимого племянника Мишеньки хоть что-то путное получается. А когда увидела, что за музыкальным инструментом  сидит не он, всё равно  похвалила  за хорошую музыку, и снова ушла на кухню на своё место.  Если признаться, играю я, конечно, отвратительно. Но я же говорю, что у них со слухом  «не очень», поэтому для них может и неплохо. Это у них семейное на уровне генов. Тут и папаша его нагрянул  с работы не вовремя для меня, так что пришлось познакомиться. Он трудился в обществе «Слепых» профсоюзным деятелем. Такие, как его отец Марк Соломонович, всегда и где угодно найдут себе место потеплее, даже не имея соответствующего профессионального образования. Ему  тоже понравилась моя музыка и то, как я играю. А прямо с порога также подумал, что у Миши вдруг со слухом прорвало. Он же не знал, что любимый сынуля кого-то привёл в дом.  Думаю, что у них обо мне  доминировало негативное отношение, поскольку им небезразлично, с кем учится их старший сынок,  и с кем приходиться ему общаться. А так как его мамаша, кроме поликлиники,   ещё подрабатывала в медицинском училище, то уж, конечно, были наслышаны обо мне и моём прошлом. Я ведь в училище один такой. Сначала я заходил к ним раз в неделю к выходному дню, затем почти через день, редко когда приходилось даже ночевать по воскресеньям по настойчивой просьбе Мишки, чего мне так не хотелось, я же понимал, как всем мешаю. С другой стороны, мне всё равно, где было ночевать.  Время попусту мы не тратили, занимались уроками, готовились к экзаменам. Иногда придумывали что-нибудь поинтересней чем уроки. Мишка названивал одной девахе из музучилища, с которой  и знаком-то не был. Номер её телефона он случайно подслушал на почте, когда  она разговаривала по телефону со своими родными из другого города, а мы с ним тоже были там по его делам. Между ними завязалась такая телефонная романтическая интрижка. Причем свой телефон он подключил через громкую связь, так что хорошо было слышно, о чем они болтали. Такой телефонный роман продолжался несколько месяцев. В жизни  наяву они, по-моему, никогда не встречались, по крайней мере  наедине. Однажды как-то по телефону она пригласила его в своё училище на академконцерт. Наверно хотела увидеть своего загадочного потенциального кавалера, который соловьём пел по телефону, объясняясь в чувствах, и заинтриговал. Когда-то это должно же произойти и наступить развязка. Мы с Мишкой были на том концерте, и эта незнакомка сидела совсем рядом впереди нас. Я не мог отказать себе в удовольствии побывать в этом училище, которое когда-то отказало мне в нём учиться. Она была очень мила эта жгучая брюнетка, хоть и еврейка. И ростом как раз с него, и такая же худенькая и очень интеллигентная. И надо же какое совпадение, одной национальности. «Какая бы могла быть неплохая пара»,- подумал  тогда я. Почему  у них не сложилось? Может оттого, что Мишка «очкарик»? Я сам не люблю «очкариков». Или  она представляла его совсем другим, каким-то суперменом, спортсменом-атлетом? «Забалтывать» собеседника, и особенно собеседницу, он, конечно, умел, «хлебом не корми». Ничего удивительно, закономерный  естественный отбор  по Дарвину. Вообще к подобным заочным любовным знакомствам я отношусь с большим недоверием и опаской, так как ни к чему хорошему они не приводят.
 Больше всё-таки у него дома мы занимались художественной фотографией, домашним кино, сочинительством. Как-то он показал своё маленькое стихотворение, а я тут же подобрал к нему мелодию. Получилась незамысловатая лёгкая песенка, хотя стишки были очень примитивны. Стихи я не писал, меня больше привлекала проза, но одну чепуху написал, так для хохмы, конечно: «Поезд тронулся с вокзала, на столе горит свеча. Парню девушка сказала: морда просит кирпича». Мишке понравилось; просто, оригинально и с юмором, но абракадабра. Учились мы, в общем, неплохо. Мы даже в последнее время сидели рядом на первом ряду почти что под носом у преподавателей и выручали друг друга иногда подсказками.   Что ему в учебе  было полегче, ничего удивительного в этом не было. Мамаша у него врач, заведовала городской поликлиникой и совмещала в «медухе», так что он в медицине,  можно сказать, с молоком матери. И опять-таки, какая-никакая, а своя библиотека с медицинской литературой. У меня другое дело. Меня некому было контролировать, и надо было иметь силу воли, чтобы усадить себя заниматься уроками, а если к тому же был малость ленив на подъём,  а во дворе уже собирались ребята с гитарой? Какие там занятия, особенно если погода шепчет и зовёт во двор. «Закон моря!»,-сказал бы по-флотски наш «матрос» Александр Григорьевич. Ещё сказывалась для меня детдомовская привычка быть в коллективе, стадность поведения, боязнь одиночества. В самом училище не чувствовалось активной студенческой жизни. Не было ни художественной самодеятельности, ни спортивного движения, да и само училище ютилось в одном небольшом совершенно неприспособленном одноэтажном помещении. Сказывалась нищета во всём, как и во всём советском здравоохранении. Другое дело техникумы железнодорожный и индустриальный. Там крутились совсем другие деньги. Потому там было место и спорту, и самодеятельности. Отсюда и престиж этих учебных заведений.  Как-то преподавательница физкультуры уговорила меня организовать шахматную секцию, для чего с трудом приобрели пару шахматных досок. Ещё в детдоме я пытался всерьёз  заняться шахматами, и был даже на уровне третьеразрядника. Желающих записаться в секцию особо не было, тем более что нужно было приходить в вечернее время раз в неделю. Откуда им взяться, если в училище всего обучалось полтора десятка парней, и то почти все из деревень. Однажды меня отправили на областные соревнования по шахматам среди медицинских училищ в Славянск. В этом городе я уже был на соревнованиях по лёгкой атлетике, когда был в детдоме. Тогда я здорово проиграл. Не лучшим образом выступил и сейчас. И всё потому, что как в том случае, так и в этом, я поехал совершенно не подготовленным как спортсмен. А дилетантам в спорте нечего делать.
 Если на первом курсе, когда были такие общеобразовательные  предметы как геометрия с алгеброй,  я ещё пытался усердно заниматься «дома», то в дальнейшем, когда приступили  к специальным предметам, и вовсе не занимался. Мне достаточно было внимательно слушать лекции и делать краткие записи. Так что я старался просто не отставать от Михаила. Лекции и практические занятия по хирургии у нас проводил врач-уролог, он же  и  хирург, Животаев Владимир Иванович. Он смотрелся весьма импозантным мужчиной; высокий,стройный, красивый шатен. А жена его невысокого роста ему по плечо, блондинка с голубыми глазами, очень серьёзная мадам, тоже хирург и также читала у нас лекции. Когда-то она была окулистом, но, видать, переквалифицировалась, чтоб не отставать от известного в городе своего мужа, да и по характеру ему ничуть не уступала, такая была «железная леди», внешне чем-то напоминавшую американскую кинозвезду  Мэрлин. Года четыре назад, когда я был ещё в детдоме и попал в больницу с аппендицитом, она меня оперировала и оставила на память маленький едва заметный рубец на животе справа. Если бы меня, не дай бог, оперировал мужчина с мохнатыми лапищами, он бы в поисках аппендикса располосовал бы меня  по всему животу, как при кесаревом сечении. У меня не было такой возможности напомнить ей о себе. Мало кого ей приходилось оперировать за всю жизнь и за эти годы, всех не упомнишь. А что касается самого Владимира Ивановича, то его я запомнил несколько по -другому поводу. Однажды он вызвал меня к доске и я, прежде чем рассказать по существу заданного мне вопроса, сделал некое вступление, обозначив его, как «лирическое» отступление. Но поскольку у него с юмором  было  не очень,  за мою вольность в суждении и за это моё «лирическое  отступление»  он удалил меня из аудитории до конца занятий, приняв это за глупую шутку, поставив его якобы в неловкое положение.  В ординаторской об этом он рассказал всем своим коллегам, но, кроме сочувствия и  улыбок, его никто не поддержал. Что в этом было такого неприличного? Если студент позволил такое, значит, он уверен в себе, и сам предмет, очевидно, хорошо знает. Одно время по весне он приходил на лекцию в полевой военной форме с погонами старшего лейтенанта. Ему, видать, нравилась эта форма. В ней он смотрелся более стройным, подтянутым и помолодевшим, хоть и с заметным животом, соответствующим его фамилии. Тогда многих врачей города призвали на военные сборы при воинской части. Доктор хвастался, что ему предлагали майорскую должность в самой воинской части, но на гражданке всё-таки лучше, чем в армии ходить в сапогах круглый год. Пожалуй, все наши ребята в группе от зависти мысленно «прикидывали» на себя эту полевую форму с офицерскими погонами. В войну фельдшеры тоже носили такую форму, только с хромовыми сапогами. В мирное время они теперь могут рассчитывать в лучшем случае  на погоны прапорщика. Такая перспектива ждала и нас после окончания училища.  В связи  с этим у меня возникли свои детские воспоминания. Я вспомнил добрым словом нашего фельдшера в  детском доме в Дружковке, который тоже ходил в офицерской форме. Он тоже был высоким брюнетом, но гораздо стройнее и моложе этого доктора по фамилии Животаев.
 Курс анатомии в нашей группе читала врач-гинеколог, уже не очень молодая по нашим представлениям, но приятная симпатичная женщина, вроде даже как разведённая блондинка. Она мне импонировала своей внешностью и простотой в общении. Мне почему-то так хотелось, чтобы она вызвала меня к доске и хоть раз послушала меня, как я знаю её предмет, что всем с места подсказывал. Она уже почти всех вызывала к доске, ставила им оценки, и я каждый раз думал; ну, не спросила сегодня, значит, завтра обязательно спросит, потому, что других уже опрашивала по второму разу, а меня ни разу. Может обо мне она совсем забыла, что я существую? А когда заканчивался курс самого предмета, то в перерыве, когда её не было в аудитории, я не сдержался и заглянул в классный журнал. Мне было интересно, почему меня ни разу не спрашивали. Может ей надо бы напомнить о себе? Я был приятно удивлён. Там, оказывается, в журнале у меня стояли три пятёрки. В те годы у меня на лице то и дело появлялись юношеские угри и я не знал, как от них избавиться. Это, конечно, и характерный возраст с его гормональной перестройкой,   а кроме того неважные мои бытовые условия; и наволочек нужно бы побольше иметь, и чаще их стирать да гладить утюгом перед сном. Как-то на одном занятии она обратила на меня внимание и в конце занятия дала мне рецепты на какие-то примочки и мази от угрей и объяснила, как нужно этим пользоваться. Это был салициловый спирт и синтомициновая эмульсия. Дней через  десять после их применения прыщи у меня на лице постепенно исчезли. Потом с годами, имея такой опыт, я часто рекомендовал молодым людям такой вариант лечения юношеского фурункулёза, вспоминая врача гинеколога а по совместительству  преподавательницу анатомии и просто приятную женщину, сочувствующую мне. Скорее  всего, что в ординаторской она столько обо мне наслушалась всякого, что сочувствовала мне по-матерински. У друга Михаила тоже была похожая проблема с лицом и я поделился с ним своим опытом. Тем более что  на втором курсе  мы уже стали закадычными друзьями, хотя азарт соревнования и соперничества между нами  по-прежнему сохранялся. Однажды, проходя среди бела дня мимо памятника Артёму, что в центре города рядом с «топталовкой», мимо меня прошла милая, шустрая девушка-блондинка,  курносая с голубыми глазами, которая своей яркой внешностью не могла не обратить на себя внимания. В общем, девчонка в моём вкусе. Мы прошли мимо так быстро, что только потом, пройдя метров пять,  поняли  и пожалели, что не были знакомы.  А знакомиться на улице считали признаком плохого  воспитания. Мы только одновременно оглянулись и подумали каждый о своём. Я, конечно, о том, как она  недурна собой. Но, почему она обернулась? Вряд ли по той же причине. Через недельку я увидел её с Мишкой, и меня это очень удивило. Он тогда и познакомил нас. Её звали Люда Суханова. Жила она с мамой в частном домике неподалёку от  Михаила, а мать её работала медсестрой в туберкулёзной больнице. Теперь мне стало понятно, почему она при встрече со мной обернулась в мою сторону. Она раньше, как я полагаю, видела меня с Мишкой, и хотела просто уточнить не ошиблась ли. В это же самое время Валерка не раз говорил мне про какую-то  девчонку- блондинку, которая ему нравится, и хотел бы её со мной познакомить, чтобы услышать моё мнение,  насколько она хороша. Я ещё подумал; надо же, оба друга с подружками, а я один. Как в той песне: «все подруги с парнями, только я одна». Он пару раз бывал у неё дома, слушали пластинки, крутили магнитофон. А когда он сказал, что её зовут Людмилой и что живёт там-то и там-то, и мать у неё медсестра из туберкулёзной больницы, я понял, что речь шла об одной и той  же девушке с короткой стрижкой, курносой и круглолицей блондинке с очаровательной улыбкой Сухановой. Ей, наверняка, было приятно, что она одновременно могла нравиться трём парням, и все они оказались друзьями. Надо же как бывает! Это было невероятным, но очевидным фактом.  Я про всё это и про все эти совпадения знал раньше  остальных, поэтому  Михаилу пожелал только успехов. В один из вечеров мы с Мишкой в составе всё той же дворовой  компании  задержались у той самой скамейки,  что рядом с кожным диспансером, и вдруг к нам спокойно не спеша вальяжно подходят  Валера с Людкой «Суханихой»  в обнимку. Он нарочито держал её под руку, чтобы вся честная компания обратила  на них внимание. Мишка, увидев такую картину, дар речи потерял. Валерка, видя реакцию Михаила, еще больше прижался к ней и взял её уже двумя руками, чтобы больше позлить моего друга. Я- то понимал, что он его разыгрывает, пытаясь вызвать ревность. У Мишки  в руках был ватман, свёрнутый в длинную трубку, которым  он пытался разнять и разделить эту странную парочку, не подходя к ним ближе вытянутой руки, постукивая по Валеркиным рукам, приговаривая; «Что-то не могу понять. Вы меня что, решили разыграть или у вас серьёзно?». В общем, Мишка принял всё  на  веру и даже обиделся. Похоже, разыгранный Валеркой спектакль полностью удался, если Мишка поверил. В общем, как у Станиславского. Оба они порой ставили меня в неловкое положение. С одной стороны, они мои друзья в равной степени, а с другой, хоть они и одной еврейской  национальности, недолюбливали друг друга. Мне это трудно было понять. Мне всегда казалось, что такие как они держатся вместе в любых ситуациях и часто дружны, а браки в таких семьях на всю жизнь.
  Приближались ноябрьские праздники. Людмила пригласила к себе  всех своих друзей, в том числе и меня с Валеркой. К тому времени  с Михаилом они поссорились, да и вряд ли его, маменькиного сыночка, могли куда-то отпустить на вечеринку. В общем, нас собралось  там человек десять. Людкина мамаша в этот день была на дежурстве. Мы  понемногу выпивали лёгкое красное вино, слушали пластинки, кто-то иногда танцевал рядом со столом. Людмила, естественно, была в центре внимания, она привыкла к этому. Валерка как бы понарошку тоже пытался за ней «приударить», а вдруг  чего получится. Жалко, что Мишки не было. Мы уже все были  навеселе, когда в гости к Людмиле неожиданно пришла совсем молоденькая соседка по дому, которой не было и пятнадцати лет. Её Людка  тоже приглашала, может, даже для меня, чтоб скучно мне не было. Я её сразу узнал, несмотря на то что она здорово изменилась, повзрослела, приобрела нужные формы, стала очень интересной и привлекательной девочкой. А впервые я увидел её года три -четыре назад ещё совсем маленькой, но приметной девчонкой. В шестом классе историю  у нас вела одна ничем неприметная учительница. Она была маленького роста, худая как вобла, но при этом пыталась быть гордой, серьёзной и строгой. Для того чтобы казаться выше ростом,  она даже носила обувь на очень высоких каблуках, а на голове укладывала толстую косу каштанового цвета как у Леси Украинки, и, конечно, не свою, а искусственную. Занятия проходили  у неё всегда скучно, утомительно, без всякого интереса. Но однажды во время её урока, который был последним в тот день и на дворе уже темнело, в класс вошла маленькая, смелая девочка лет десяти от силы и присела на свободную парту недалеко от меня. Все переключились на эту симпатичную девочку с выразительными карими глазами. Эта была дочь той учительницы по истории. Она даже никаким образом не отреагировала на появление дочери, никаких эмоций. Вот что значит, «железная» леди. Видимо, накануне они договорились, что вместе домой пойдут,  поскольку после уроков  на улице уже темнело. Её не смущало, что она находилась среди старшеклассников, и с любопытством сама всех рассматривала.  Мы с ней тоже переглянулись, и я, похоже, задержал на пару секунд свой взгляд на ней. «Вот подрастёт и красивой девушкой может стать, -подумал тогда я.- Никакого сходства с мамашей».  И я, кажется, не ошибся, увидев её в нашей компании. Она была заметно взволнованна, однако со всеми поздоровалась, задержалась немного на месте посреди комнаты с незнакомыми гостями, не зная к кому лучше подойти,  и с некоторым смущением подошла  к столу ближе ко мне. Вряд ли она во мне кого-то признала. Столько лет прошло с тех пор. Скорее всего, я смотрел на неё как-то иначе, чем другие, как на «старую» знакомую. Она успела рассказать, что с трудом вырвалась из дома и поэтому  задержалась, хотя была очень  неспокойной и сидела вся как на иголках. И  не зря. Минут через десять покой нашей молодёжной  компании нарушил сосед Люды, учитель математики, отец Лены. Она сразу догадалась, что это пришел за ней отец и  сейчас при всех устроит громкий скандал, находясь уже подшофе. Лена умоляла всех, и меня в первую очередь, взяв меня за руку, спрятать её где-нибудь и не выдавать, иначе ей здорово достанется. Кто-то предложил ей  спрятаться под праздничным  столом. А за моей спиной стоял большой старый шкаф.
- Лена, полезай сюда, – предложил я. - Здесь тебя он не станет искать.
- Серёжа, только не выдавайте меня,- просила напуганная глазастая девчонка.
- Главное, сиди тихо и сама себя не выдай. Держись,- подбодрил я её.
Она уже сидя в шкафу при ещё открытой дверки, прижалась ко мне, обхватив двумя руками мои колени, словно прощалась. Только я закрыл шкаф, как появился её отец с очень агрессивным видом и в  не очень трезвом состоянии. Почему-то он напомнил мне «пончика» из футбольной команды «Локомотив», такой же небольшого роста, кругловатый,  лысоватый и с круглым порозовевшим   лицом, только менее подвижен.
- Где моя дочь? Я знаю, она у вас, – в грубоватой форме спросил он у своей соседки Людмилы ещё с порога.
- Николай Петрович, - обратилась Людмила к нему на правах хозяйки. - Нет  вашей Лены  у нас, и не было. Можете поискать.
- Я знаю, она здесь. Она к вам вошла в дом, -настаивал  подвыпивший папаша.
- У нас взрослая компания, сидим, отмечаем праздник, а вы врываетесь и скандалите, - не сдержался Валерка, высказав всё этому учителю математики. – А ещё педагог.
- Может, она под столом прячется?-  подсказал я папаше девочки, показывая, где её надо искать.. -Давайте посмотрим, а вдруг обнаружим. Как её зовут-то?
 Не стал он унижаться до такой степени, чтобы на коленках ползать и высматривать, где могла прятаться его дочь, хотя под стол  на всякий случай всё же бросил свой нетрезвый взгляд. Так ни с чем подвыпивший папаша и ушел. Мы все ржали от смеха, как только он ушел, обведя математика вокруг пальца, к тому же директора средней  школы. Я открыл дверку шкафа и поднял Лену, у неё ещё тряслись руки, а глаза были на мокром месте. Она чуть не кинулась меня целовать по- настоящему. «И когда только успела этому научиться? -подумалось мне. -Совсем ведь ещё дитя».  Я усадил её рядом с собой, стал успокаивать. Вечеринка продолжалась. Мы выпили за благополучное разрешение конфликта и за здоровье Леночки. Это был первый и последний раз, когда мы собирались у Людмилы. Скоро у неё объявился настоящий жених и вольная жизнь для неё закончилась  вместе с нашими посиделками у неё на дому. Что ни говори, а девушки с их запросами  всё-таки быстрее взрослеют.
 По воскресеньям  во второй половине дня  и в хорошую погоду я  брал учебник и отправлялся в городской парк. Там в это время почти никого не бывало. Не сидеть же мне в своём полуподвале, как в «темнице сырой, вскормлённый в неволе орёл молодой». Однако уединиться в парке не получалось. Чаще  приходилось сидеть на одном и том же месте и на той же голубой скамейке. В весеннюю сессию я тоже сюда приходил заниматься. Вскоре я обратил внимание,  как две подружки- малолетки также  зачастили в этот парк, и каждый раз, как бы случайно, показывались мне на глаза, когда с ухмылкой, когда серьёзно. А стоило мне обратить на них внимание, как они тут же убегали и скрывались за высокими кустарниками. Наверно они хотели со мной познакомится, но очень стеснялись. А мне  знакомиться с ними,  со школьниками, не было никакого смысла. Можно сказать, они мне только мешали заниматься, хотя, наверняка, знали, что я учусь в «медицинском» и что скоро  у меня сессия. Также играючись с усмешками они вели себя в городе, где мы  иногда случайно встречались. Обе шатенки, обе хохотушки, но  одна в очках. Пожалуй,  я больше приглянулся  этой в  очках, наверняка, отличнице в школе и будущем педагоге в начальных классах, как и её мамаша, которая при встрече со мной в городе с дочерью или без неё своим взглядом в мою сторону давала понять, что она в курсе увлечений своей дочери по отношению ко мне. Точно также они наведывались в парк в такое же время через год, и также убегали от меня, скрываясь за зелёными кустарниками. Одним словом, детвора, переходной возраст.
В этот же парк и в такое же время и почти ежедневно  приходила группа молодых людей. Некоторых я немного знал как заядлых футболистов дворовых команд. Некоторые из них играли когда-то с нами на детдомовском поле и вели себя агрессивно. В парке они занимались спортом, бегали вокруг парка, качали мышцы, поднимали тяжести. В общем, чувствовали себя единой  спортивной командой. В вечернее время,  особенно по выходным дням,  они появлялись в городе на «топталовке»  в качестве организованной банды и частенько проводили разборки, которые заканчивались серьёзными драками.  Милиция  до поры до времени старалась с ними не связываться, а шпана городская  и «забахмутская»  их обходила стороной.
 Шло время, и мы тоже взрослели. Как-то в перерыве между лекциями мы с Мишкой увидели одну дивчину шатенку из параллельной группы. Мало того что сама была выразительна и мила, но удивила нас больше всего  её особая походка типа балерины, фигура с талией и аккуратно зачесанная толстая тёмная и очень длинная коса. У неё только одной в училище была такая длинная коса. Тогда я заметил ему, который  смотрел  на неё как удав на кролика;
- Миша, это не про нас. Ты что не видишь?
-Это  мы ещё посмотрим,- уверенно парировал  он,  добавив:- Может и была не про нас, а теперь станет для нас.
-Ты, часом, не  переоцениваешь  свои возможности?- спросил я в шутливой форме.
-Нисколько!- парировал друг.
-Ну и ну!- сомневался я.
 И такой случай скоро представился. В училище проводился вечер, посвященный очередной годовщине Октябрьской революции. Все понимали, что самое важное и интересное  на вечере,  разумеется, танцы. Ради них все, собственно говоря, и явились; и себя показать, и на других посмотреть. Тогда в моде был танец чарльстон, пришедший к нам из-за границы. Танцевали его даже в деревнях в сельских клубах. Если ты не умел его вытанцовывать, значит, ты отсталый несовременный человек. Поэтому все старались не ударить лицом в грязь и продемонстрировать, на что они способны, как говорится, не отходя от кассы, прямо здесь и сейчас на этом вечере. Со стороны, да ещё глазами взрослых, такие выкрутасы под быструю музыку выглядели непристойно,  не зря  стиляги отличались, кроме всего прочего, и этим танцем, шокируя посторонних. Чтобы не быть свидетелями  такой пошлости, преподаватели вместе с завучем, учительницей истории и блюстителем морального облика советского человека Верой Ивановной в первую очередь, поспешно  ретировались из зала, дабы не видеть такого безобразия, появившегося из –за рубежа. В свои молодые годы такой пошлости они не видели. А всем только того и надо, уж больно эти «старушенции» смущали молодёжь. Они-то в своё время только кадриль и танцевали. Как ни странно, лучше всех из парней чарльстон получался у меня. «Очкарики»  Витька и Мишка, один полный и неуклюжий, другой длинный и нескладный, со стороны смотрелись смешно. Михаил Антонов, наш староста группы, был  старше нас лет на пять и тоже не смотрелся с деревенскими замашками и в костюме сельского пошива, ему бы больше гопак пошел. А у меня кое-что из куража осталось после матросского « Яблочко»  с элементами чечетки. В перерыве между танцами рядом со сценой образовался живой круг из ребят, чтобы потрепаться, переброситься анекдотами. В этом деле равных по части анекдотов Витьке Колеснику и Мишке Антонову   не было. В чем-то должны же они преуспевать. Анекдоты, разумеется, медицинские, а более неприличных, чем медицинских анекдотов, просто не существует. Было очень смешно до слёз всё это выслушивать до конца. Исчерпав одну тему, переходили   к другой более насущной, к обсуждению местных девчат.
-Мужики, у нас, оказывается, есть одна гарна дивчина, -начал  Витька, бывший друг Михаила, городского интеллигента и папенькиного сыночка. -Дуже красиви   волосы с завитушками, а коса  у ней як,… до самых колен…  А ходить, як балерина, -добавил он, пытаясь  её изобразить в движении в карикатурном виде на себе. -Миша, ты мабуть  обратив внимание, -подтрунивал  он своего бывшего товарища и друга. Нужно сказать, что Витька не очень следил за своей речью, говорил в перемешку с украинским и отличался деревенским юмором, а своими вопросами иногда ставил некоторых в тупик. У нас в группе училась, переведённая из Караганды,  молодая мамаша, которая ещё через каждые два-три часа отпрашивалась домой кормить грудного ребёнка. Вполне возможна, что мать-одиночка. Так Виктор почему-то был к ней неравнодушен и не давал ей покоя, всё подтрунивал над ней. Как -то он спросил у неё:
-Надюха, яки у тебя волосы? Нияк не врозумию.
-Что не видишь? Тёмные, брюнетка,- говорила она.- У нас блондинок не бывает.
-А на голове?
-Вот дурак!- отвечала миниатюрная  брюнетка, понимая, как попалась  на «удочку» в присутствии других парней, поняв истинный смысл вопроса.
Так что от него, Виктора Колесника из деревни Яма, всего можно было ожидать, мог так ляпнуть... Но чтобы он не сказал в компании, всегда всё переводилось в шутку. Вот и сейчас он в своей манере.
-А ты, Витя, часом, не решил за ней приударить?- спросил с иронией Мишка, бывший его друг, догадываясь, о ком идёт разговор.
-Тю, чи ты  сказився? З моею -то крестьянскою  мордою?
 Я знал о ком идёт речь, и поэтому разговор не поддерживал. Не мужицкое это дело трепаться в отношении «слабого» пола. Хорошо, что объявили «белый» танец, а то так и перемалывали всех подряд до окончания вечера. Всех парней к центу зала увели с собой шустрые девчонки. В училище на парней  был большой спрос из-за острого дефицита в таких «кадрах», как в той песне, где по статистике на десять девчонок приходится девять ребят. В училище и того гораздо хуже.  После окончания вечера, когда все  ринулись в тесную раздевалку и стали расходиться по домам, ко мне подошел довольный и немного взволнованный от избытка чувств Мишка.
-Серёга, можешь меня поздравить. Я всё-таки  договорился с ней, провожу  её,-самодовольно, но тихо  почти на ухо поведал он. -Так что ты меня не жди.
- Да ты у нас, оказывается,  прямо донжуан,- в шутку, по-дружески улыбаясь,  говорю ему.- Тогда пока. Ни пуха ни пера. Как это тебе удалось? Ладно я пошел. Чао.
- Ты мне льстишь. Потом расскажу. К черту, -успел ответить он.
 На другой день, вернее, вечер, как всегда после занятий мы шли домой вместе с Михаилом. Тот факт, что мы вышли вместе в этот вечер, меня несколько удивил. Честно говоря, после такого вчерашнего успеха, я думал, что он снова пойдёт  провожать подругу. Но настроение у него не было таким оптимистичным как  вчера. По дороге я, конечно, от любопытства спросил его, чем закончились вчерашние проводы.
- Думаю, что очень тебя удивлю,- стал  неохотно выкладывать он.
- Думаю, что я так не думаю, как думаешь ты, -начал рассуждать вслух я, пока ничего сам не понимая. -Давай выкладывай как есть. Не скромничай. Вы, как многие, на первый раз договорились пойти в кино. Скажи, что не так.
- Так-то оно так, но и не так, –начал говорить он. - Час бродили около её дома. Она действительно хороша, должен тебе доложить.
 По нему видно,  с какой неохотой он об этом говорит, что лучше не спрашивай, поэтому я с вопросами особо не приставал. Надо будет, сам расскажет, но от реплики не сдержался.
-Кто бы сомневался. Мишка, ты хоть спросил, как зовут твою вчерашнюю подругу? А то всё  «она»  да  «она»,- поинтересовался я.
- Зовут Валентина.
- Это что-то вроде святой Валентины,- добавил я с неким намёком на её целомудрие.
- Можно сказать, и так. Ты не спеши, самое интересное впереди, –продолжал Миша.- Так вот. Потом говорю ей. Валя, ты мне давно нравишься. Вот только  подходящего момента сказать тебе не получалось. Там в училище, сама знаешь, языки какие.
-И как она на это отреагировала? –спросил я, чего-то не улавливая в его рассказе.
 -Сказала, что ей  тоже нравится  один человек,–говорит Михаил.
-Так и сказала? -спросил я.- Вот так поворот. Ничего себе. Вот тебе и Валюша с чудесной походкой балерины и с длинной толстой косой.
 - Так  и сказала. Кто же этот «счастливчик»?-  спрашиваю её, надеясь,  что под этим молодым человеком она имеет ввиду меня.
-Миша, дальше можешь не говорить. Легко можно предположить, как потом развивались ваши события,- говорю ему, наперёд зная, что он скажет.
 В такой кульминационный момент у моего друга появилась уверенность и гордость за уже близкую, быть может, первую победу, что он даже  скорее инстинктивно чем по- разуму  потянулся хотя и робко взять Валентину  под руку, но она от такого невинного якобы жеста вежливо  по-дружески и игриво уклонилась, не придавая этому особого значения, и продолжали идти как ни в чем не бывало. На улице было довольно темно и прохладно. Мишка внешне никак не отреагировал, не удивился, только подумал; «Цену набивает, тоже неплохо. Всему своё время». Где-то по позвоночнику  у него пробежал холодок. Что же он завтра расскажет друзьям–товарищам, а главное, другу Серёге? Пауза слишком затянулась. Он не знал, что сказать.
- Он из нашего училища? – спросил, наконец,  Михаил.
- Да,- тихо произнесла Валя.
- Даже представить не могу, кто это может быть,- задумавшись, произнёс он.
 Последовала  снова короткая пауза.
- Твой друг, - наконец с трудом признаётся  Валентина, выдав  свою большую тайну.
У Мишки на мгновение замкнуло где- то в районе головы, а точнее, на уровне подкорки.
- Ты имеешь  ввиду Серёгу? –спросил он.
- Я имею ввиду Сергея. У тебя что много друзей?
 Они шли некоторое время молча и думали, каждый о своём.
- Вот это новость!  От него никак не ожидал, -нарушив молчание, произнёс он. – А он вообще-то в курсе?
-Не от него, а от себя никак не ожидала, -поправила она собеседника, напросившегося в роли кавалера проводить её. –Даже не догадывается,-твёрдо и уверенно произнесла Валентина.
- Это похоже на него. На такие темы он никогда со мной не говорит.  В этом плане у него бронь. Вот тебе и тихоня!
- Вот потому он, а не ты. Так что Миша, извини меня, не оправдала твоих надежд. Такие вот пироги.
- По крайней мере всё честно и откровенно, а главное, всё стало ясно. Мне только непонятно, зачем ты согласилась, чтобы я пошел  тебя провожать. То что ты  любительница печь пироги это мне уже понятно, -не унимался не в меру раздосадованный Михаил.
- Но ты же, его друг, - многозначительно произнесла Валентина.- Через тебя к нему. Неужели  непонятно.
- Это несерьёзно… Я его знаю…  Подумай…
- Сердцу, Миша, не прикажешь. Я очень хочу видеть его сейчас. Пойдём к нему, ты же знаешь, где он живёт,- неожиданно предложила она.
- Как к нему? В такое время? – спрашивал он, всё больше удивляясь. - Откуда только такие порывы вдруг?
- Тебе не понять. Ты только вызови его и погуляем ещё вместе, –не давала опомниться  Михаилу своими просьбами Валентина.
- Ты его просто не знаешь. А потом в это время  он уже давно храпит  и сны видит.
Что ещё оставалось сказать Мишке, когда у самого полный провал. Видать, переоценил свои возможности в этом направлении, лоханулся.  Кто же думал, что так всё обернётся. Поспешил -людей насмешил. Забыл, похоже, что спешка нужна только при ловле блох.
- Может и не спит. Книжку читает «Граф Монте Кристо». Ну, придумай что- нибудь.
- Ты, оказывается, ещё с юмором. Ладно, для друга, а больше для тебя, подумаю. Через неделю в театре  будет молодёжный вечер. Постараюсь его туда затащить, – уже успокоившись,  говорил Мишка.
- Вот и хорошо. Я буду вас ждать.  Мы как раз и пришли. Спокойной ночи, Миша. Я пойду,- напоследок сказала Валентина.- Не обижайся.
-Спокойной… До... свидания, –машинально, как-то без энтузиазма с заиканием по привычке произнёс он.
Вот что поведал мне о своих вчерашних похождениях мой друг  Мишка. Эта история не могла оставить меня совершенно равнодушным, и всё же удивила откровенностью и неожиданностью финала. Не каждая девушка отважится на такое признание. Ведь Валентину я совсем не знал. Так, видел мимоходом со стороны, переглянулись, и она производила впечатление, но чтобы набраться смелости с ней познакомиться, такое в голову не приходило, и даже не мечтал. После откровенного разговора с Мишей прошла неделя. В театре должен быть вечер танцев, посвященный молодёжи. Была суббота.
- А не пойти ли нам на этот вечер? - предложил мне вдруг Михаил. –Тряхнуть «стариной», так сказать.
- А ты хоть нормально двигаться под музыку умеешь, старина? Ты хоть танго от фокстрота можешь отличить? И что нам делать там, если мы танцевать не умеем,- пытался возразить я его предложению, понимая его бессмысленность. -Это же несерьёзно, нонсенс. Лучше на свежем воздухе погулять.
-Это не беда, научимся. Необязательно там выкаблучиваться,- не успокаивался друг Михаил.- К тому же там и другие будут развлекательные мероприятия, викторины всякие, наверно. Будет интересно. Опять-таки девчонки...
 В театр он меня всё-таки «затащил». Молодёжи действительно было много, среди них немало знакомых лиц из музыкального училища, педики, конечно, медики и студенты железнодорожного техникума.  Все выглядели нарядными, красивыми. В холле играл инструментальный ансамбль из «музыкалки». Мы стояли недалеко от оркестра. Я, как и Мишка, не любил танцевать, так как не умел. Послушать музыку- другое дело. У друга со слухом не всё в порядке, ему всё равно, что они там играли. Он  куда-то смотрел по сторонам, словно кого-то выглядывал. Я слушал, как ребята здорово играли. Михаил несколько выше меня, и обзор у него не тот что у меня. Играли танго.  Под танго ещё куда ни шло можно и потанцевать, по крайней мере делаешь вид, что умеешь танцевать, да с кем зря, тоже не хотелось. Да и рановато, ещё  не успели адаптироваться  в такой массе.
- А вот и объект нашего внимания,-  воскликнул Михаил. -Я сейчас, стой здесь.
 Он заметил в толпе Валентину, нашу знакомую из училища, и направился в её сторону судьбе навстречу. Они танцевали, похоже, о чем-то приятном говорили, иногда посматривали в мою сторону, или, может, мне только казалось. «А что, пара неплохая», -подумал я, и отвернулся, чтобы не смущать их. «Решили разыграть. Ну да ладно, хоть музыку послушаю». Секстет играл от души, без халтуры, они же из музыкального училища, им лажа не нужна. Танец кончился. Смотрю, они подходят ко мне. Ну да, он же сказал, «стой здесь, я сейчас». Она очень внимательно посмотрела  на меня. Я, будто не замечая её, смотрю на приятеля. Он смотрелся настоящим рыцарем. Что-то я не очень понимаю ситуацию. Помнится, он давеча говорил  совсем  другое.
- Ну что? Вас знакомить? –предложил он. -Или вы тут сами  разберётесь?
- Да мы как будто вроде немного уже знакомы, – не зная,  что говорить в таких случаях, выговорил я.
В танцевальном зале играли фокстрот. Для меня ничего хорошего, не мой танец, хотя слушать люблю. «Слава богу, хоть постою, -подумал я. -А то сразу поймет, какой из меня никудышный  танцор перед ней». А Мишка, тоже мне друг, зная,  что я терпеть не могу  быстрый танец, как назло не унимался со своими подковырками.
- Валя, ты пригласи его, а то он сам не догадается, -говорит вдруг Мишка, глядя на меня весёлыми глазами из-под стёкол своих очков, словно читая мои мысли.
- Я под такую музыку не танцую, -попытался объяснить я Валентине, а на друга бросил удивлённый взгляд.
 Обычно  подобный взгляд сопровождается вращением указательного пальца у виска с определённым намёком. «Сам поспешил на танго, а меня толкаешь  на какую-то тряску. Ну и друг называется», - подумалось мне.
- Ничего, мы медленно. Торопиться некуда, – предложила она, взяв меня за руку, и потянула за собой в самую толкотню танцующих.
-Разве только что медленно, - согласился я.
И мы направились в эпицентр битком набитого зала, бросая  всё тот же удивленный и сомнительный взгляд на Михаила, как будто был у меня другой выход.
 А что оставалось делать. «Ничего, -сказал я мысленно,- я тебе это ещё припомню,  друг мой любезный».
-Как тебе здесь нравится?–спросила Валентина, замечая  моё кратковременное замешательство, схоже с замыканием в электропроводке,  когда искрится.
- Вроде ничего. А ноги я тебе ещё не отдавил? - поинтересовался я в свою очередь. Это я так, что-то  вспомнил.
- Ещё нет, -улыбается она.- Пока  нет. Будем надеяться.
- Тебе чертовски везёт, –шутил я, видимо, стал переключаться на мажорный лад.
 Одновременно я не упускал возможности, находясь в такой близости, присмотреться к ней, что она собой представляет, так сказать, крупным планом; глаза тёплые, черные, выразительные, удерживают взгляд, нос заметно вздёрнут, курносый, губы слегка полноваты, но ничего не портят, скорее, даже привлекают. Коса действительно своя настоящая, толстая и пушистая, свисает ниже  пояса. В целом как-то сразу ассоциируется с песней  «очи черные, очи жгучие». Наверно, так оно и есть.
- Со мной это случается. Не умею и не люблю танцевать. Как-то не приходилось, и вообще... В этом плане у меня своя философия, -продолжил я разговор.
-Ничего, я научу и без философии,-обнадёжила партнёрша, не дав мне возможности развернуть саму идею этой философии. -Это совсем несложно.
-Дело не в сложности, а в поступке и морали. Лев Толстой не любил такие танцы. И я его понимаю.
-Ну, это когда было! Нынче другие времена! Расслабься.
-Как скажешь, -вынужден согласиться я.

 Так с Валентиной и познакомился поближе. Проводили её домой вместе с Мишкой. Однако чувствовал он себя уже третьим лишним. То что Валентина предпочла меня и более тесное знакомство  с ней, никак не отразилось на наших отношениях с Михаилом. Наши дружеские отношения  абсолютно исключали всякое выяснение, кто из нас достойнее, но само по себе происходило так, что сначала один из нас оказывался впереди, потом другой, а в результате оба преуспевали во всём и были впереди остальных.
 В зимние каникулы человек двадцать из училища во главе с завучем Верой Ивановной автобусом отправились в Донецк, чтобы посетить там картинную галерею, не всё же время ездить нам по колхозам на прополку и морги посещать. Часа два ходили мы по этим залам с картинами.  В залах были картины с полуобнаженными женщинами, на которые, с точки зрения Веры Ивановны, преподавателя истории и проповедника коммунистической морали, не стоит обращать внимания. Нас же с Михаилом привлекла картина Лактионова о А. Пушкине, где он под деревом сидит на лавочке, а кругом желтая осенняя листва у него под ногами, нарисованная почти крупным планом. Может, она называлась «Болдинская осень»? Картина просто обалденная и такая реальная, что Мишка пытался как-то пристроиться присесть на скамейку рядом с поэтом. Мы не могли долго оторваться и пройти дальше в другой зал, так очаровала эта картина. Такое культмассовое мероприятие у нас впервые. Мы только пожалели, что Мишка не прихватил с собой фотоаппарат. Кто же знал. На этой идее он зациклился, да так, что  уговорил меня через пару дней снова приехать в Донецк в эту галерею, чтобы сфотографироваться рядом с А. Пушкиным на одной скамейке. Эта идея фикс не давала ему, очевидно, покоя. Фотографировал, разумеется, я, но что из этого получилось, так и не  узнал. Ни одну фотку, что мы были в Донецке  и в картинной галерее,  он так и не показал. Может ничего и не получилось? Выходит, зря  тогда съездили и потратили целый день. Хорошо, что не за мой счет. Правда, в ту поездку я изрядно намучился из-за  новой обуви. Накануне я купил туфли- «лодочки» не своего размера. Так уж получилось, что на размер оказались больше. Вот и решил апробировать её  в Донецке. Лучше бы я прихватил с собой тапочки, обошлось бы без потёртостей. В общем, ходил по городу, как хромая утка по своей деревне. И зачем я только согласился приехать в Донецк во второй раз.
 Недалеко от швейной фабрики, а стало быть от  дома Михаила, ближе к седьмой школе,  находился ещё один стадион и при нём неплохой спортивный зал. Футбольные матчи на этом стадионе были редко, зато в праздники, и особенно в профессиональные, как день Шахтёра или железнодорожников, здесь проводились городские гулянья, спортивные соревнования. А в спортзале часто проходили соревнования по различным видам спорта как городские, так и областные. Кто-то из знакомых спортсменов, проживавших в нашем  дворе, случайно от нечего делать, так за компанию  привёл меня в этот зал, где проходили  межрайонные соревнования по борьбе самбо. Мне здорово всё понравилось, и в тот же день нас записали в эту секцию. Руководил секцией молодой высокий,  крепкий, со спортивной атлетической фигурой борца, приятный мужчина с короткой стрижкой. Мы как-то с ним быстро нашли общий язык. Оказывается, когда-то  здесь у него ходили на тренировку  по вольной борьбе  Шаповал и Шулеп. Через полгода  мы уже сами набирали такую спортивную форму, что тренер  уже готов  был представить меня к первым городским соревнованиям с последующим присвоением начального спортивного разряда  по «самбо». Несколько раз мы были у него дома, жена у него красавица, артистка местного театра. Но незадолго до соревнований на занятиях, ещё не разогревшись, и в ожидании тренера мы решили померяться в борьбе с одним крепышом, но  с другой весовой категорией Анатолием. Тот, явно не от большого ума, вместо того чтобы даже не связываться со мной по многим причинам, в том числе его опыта и этики спортсмена,  старшего возраста и лишнего веса, хотел продемонстрировать лёгкую надо мной победу, как будто кто в этом сомневался.  Он меня так неудачно «прихватил» в приёме, что чуть правую руку мне не оторвал. А какая  при этом  была дикая боль, трудно даже высказать. Месяц я не мог ходить на тренировки из-за боли  в руке. По этой причине  для меня соревнования откладывались на неопределённый период.  В городе нас многие пацаны знали, особенно хулиганьё и местная шпана. Если после тренировок всей командой мы появлялись по вечерам в парке или в центре города на «топталовке», то шантрапа  нас обходила десятой дорогой. Связываться с самбистами и боксёрами  никому не хотелось. «Топталовка»- это особое место в центре города, занимавшее целый квартал, рядом с исполкомом и городским отделом милиции. Здесь проезд любого транспорта, кроме спецтранспорта, категорически был запрещён. До вечера на этом небольшом участке улицы прогуливались пожилые горожане, а с вечера, и чем темнее, тем лучше, гуляла молодёжь.  Трезвые люди в это время туда не приходили, потому редко когда обходилось без крупный драк. Порядочных людей там было трудно встретить. Местная шпана  могла ни за что ни про что и морду набить. По выходным в первой половине дня мы с Валеркой иногда прогуливаясь по «топталовке», замечали одну очень красивую девчонку, мимо которой  мы не могли   пройти спокойно, да и не только мы. Она была нашего возраста или даже чуть помоложе, с отпущенными длинными кудрявыми черными волосами, огромными чёрными глазами и выразительными пунцовыми губами. В общем, писаная красавица. На неё многие засматривались, и не только потому, что она могла ходить только на костылях. Конечно, смотреть на неё было жалко.
-Какая красивая девчонка, -не сдерживая эмоций, сочувственно сказал Валерка,- и на костылях. -Если бы  была здоровой, за ней все парни города табунами ходили.
-И не сомневаюсь. А что с ней? После чего?- поинтересовался я, поскольку и меня она не оставила равнодушным и как медика, и как мужчину безусого.
-Бедная девчонка. Ещё в детстве перенесла  туберкулёз тазобедренного сустава. Поздно к врачам её показали идиоты- родители. Несколько операций бедняга перенесла, а толку никакого, где только ни была.
-Да, жаль, что я  учусь всего лишь в медучилище, а не в институте, -не сдержался я.- А то бы выучился на хирурга- ортопеда и обязательно вставил бы ей новый сустав. Думаю, к тому времени такие суставы появятся. Ей бы подождать лет десять. Наука к этому времени что-то придумает. Я в этом уверен.
-Романтик ты, Серёга, как я посмотрю. Вот подойди к ней и скажи; «Дорогая Лариса, подожди лет десять, пока я выучусь на доктора по этим болезням. Вылечу тебя,  а потом и женюсь на тебе. Как ты на это смотришь?»-иронизировал Валерий.
-А что, неплохая мысль. Представляешь, какие красивые детки получатся?
-Легко. Как ты думаешь, она еврейка или молдаванка? -почему-то спросил Валерка.
-А кто её знает. И какая, в общем-то, разница. Скорее, что  украинка.
-Верно, разницы нет.
Об этой моей затее про спорт Мишка  ничего не знал, так как сам не был спортивным человеком и спортом не увлекался. Поэтому на эту тему я  ни разу и не обмолвился, ему это было не интересно. Зато  он с детства занимался фотографией, что меня не привлекало, и потом у меня не было такой материальной возможности этим заниматься. У меня была вечная проблема, которой  не было у него, как прожить  на мизерную стипендию. Хотя  Мишка мог запросить у родителей  любую сумму денег для удовлетворения  своих растущих потребностей, он решил проявить самостоятельность и независимость от родителей и стал вести в Доме пионеров  фотокружок. По воскресеньям  до полудня  он занимался пионерами. Вскоре познакомился там же со студенткой музыкального училища Майей. Когда-то в первых классах я учился с её старшим братом Володей Каминским. Отец у них был заметный в городе человек, директор театра. Отсюда и дети с творческими амбициями. Мне она не нравилась, какая-то несерьёзная болтушка, но, видать, недурно играла на фортепиано, и поэтому тоже занималась с пионерами, хотя её саму порой было трудно отличить от пионерки. Иногда я заходил к Михаилу на работу и там видел её. У меня складывалось впечатление, что она не давала ему покоя. А у  Мишки к ней был лёгкий флирт, ничего серьёзного, хотя внешне они чем-то были схожи, да и одной национальности. Но это их дела. Мне своих забот хватало.
 Однажды в городской газете «Вперёд» появилась  моя маленькая статейка под названием: «По зову сердца». И черт меня дёрнул её написать, как будто  больше некому. В этой «информашке» рассказывалось о благородном поступке учащихся нашей группы, решивших взять шефство над  некоторой категорией пожилых больных людей и инвалидами. В свободное  от учебы время они посещали на дому своих подопечных стариков, выполняли  врачебные назначения, ходили в аптеку за лекарствами, в магазин за продуктами, выполняли некоторые другие неотложные  работы на дому. Конечно, дело благородное. Тимуровское движение не забыто.Однако я совсем не рассчитывал, что её, эту маленькую статью, кто-то прочтёт и обратят на неё внимание, если даже напечатают. Подумаешь, дело какое? Ну, помогли больным старикам, так помогли. К моему удивлению маленькая статейка вызвала  неожиданно большой резонанс в городе. Её сначала передали по городскому радио, а через пару дней- по областному телевидению. Сам я того не слышал, к сожалению. У меня не было ни радио, ни тем более телевизора, как и не было своего родного дома. И тем не менее я вдруг оказался популярной личностью. На уроках, перед началом занятий, врачи  не могли удержаться, чтобы не сказать пару лестных слов в мой адрес  в связи с этой статьёй. Я сначала недоумевал и не понимал о чем шла речь. Меня это несколько смущало. Ведь  про эту статью я давно забыл, и даже был уверен,  что её никогда не напечатают. Поэтому ничего не мог внятно сказать что-нибудь по этому поводу.  На что они мне говорили; «О нём по радио и по телевизору говорят, а он даже не в курсе. Ну что ж, молодец». Мне даже было неудобно. Моему другу Михаилу  тоже понравилось, но больше всё-таки завидовал мне. «Опять меня обошел. Как ему удаётся? Видать, не такой он простой, как кажется. Совсем непростой, - думал он.- И в интуиции Серёге не откажешь. Я  тоже был в курсе, но значения этому факту не придал, а  у него чутьё. И потом какой резонанс»,-размышлял друг. После такого успеха редакция газеты предложила написать мне ещё что-нибудь такое, и  побольше. Тогда я даже не знал, что за статьи в газете ещё и деньги платят, хотя  они мне нужны, как никому другому. Просто об этом мало кто знал. За мной дело не стало. После двух–трёх  приличных статей меня уже представляли как внештатного корреспондента. Каждая моя статья теперь  подписывалась; «внештатный корреспондент С. Новосёлов». Молодому начинающему  журналисту такой успех мог вскружить голову. Не зря сам Отец  всех народов,  товарищ И. Сталин, предупреждал о  головокружениях, связанных с успехом. К этому я относился абсолютно спокойно. Я же учусь на фельдшера, а не на журналиста, и это не моё будущее и не моя карьера. Конечно, важно и приятно, когда приходишь  по заданию редакции в какое-нибудь учебное заведение  или на производство  и тебя по фамилии узнают со словами; «Как же, знаем, читали». Тогда  сразу начинается работа. Помню по заданию редакции был в одной школе на посёлке в летние каникулы. Казалось, ну, что можно было написать такое о школе, когда все школьники на каникулах. Но репортаж получился  неплохой. Через неделю после его опубликования  иду я как-то мимо городского сада, и слышу, как по радио передают мой школьный репортаж. Сначала я не врубился и пропустил мимо ушей. И только дальше по тексту, по стилю, с моими оборотами, до меня дошло. Конечно, для начинающего журналиста это что-то невероятное. Это и есть, очевидно, признание и известность.  Я старался искать интересный актуальный  материал на злобу дня, который  мог волновать читателя и вызвать на откровенный разговор. В этом мастерство журналиста. Мало кто знал меня в лицо, но фамилия была многим знакома, так что при некоторых обстоятельствах приходилось выдавать себя за другого. Как-то в автобусе пришлось услышать разговор, сидевших сзади меня, двух пожилых женщин-пенсионерок.
- Когда я получаю нашу местную газету,  то прежде всего ищу в ней материал С. Новосёлова, видимо, Сергея. Если его статьи в газете нет, то читать больше нечего, сама знаешь на что она пойдёт. У него получаются какие-то сериалы, так и ждёшь, что дальше напишет, -далеко не шёпотом эмоционально откровенничала пожилая женщина в очках.
- Я тоже обратила внимание на его статьи,– подхватила разговор соседка.
- Да, говорят, он имеет отношение к медицине.
- Слушай больше сплетни. Сама посуди, разве медик так напишет? – возразила ей соседка в очках.
- А  А. Чехов что не был врачом?
; Так то ж  сам Антон  Павлович! Нашла с кем сравнивать, -сказала  пенсионерка со стажем в очках, завершив диалог.- Мне пора выходить на следующей остановке. Приятно было поболтать, спасибо за компанию. Будь здорова.
-И тебе не хворать... А может, Чехов тоже с этого начинал, -не сдавалась пожилая попутчица.
 Знали  бы они спорящие пенсионерки, что автор их любимых статей совсем ещё пацан и сидит впереди них. Однажды совершенно случайно я загорал вместе на ставке с Мишкиной подругой Ирой. Мне казалось, она имела не него виды. Она сидела в купальнике у самого берега, когда я подошел к ней. Выглядела она в таком  почти обнажённом виде обворожительной русалкой. У неё была прекрасная фигура длинноногой спортсменки. Мы тогда на практике в больнице с ней впервые познакомились. Она работала там медсестрой в хирургическом отделении и Мишка её закадрил. Симпатичная брюнетка, и стрижка у неё как у французской певицы Мирель  Матье,  и ростом как раз подходящая для него. В общем, была бы неплохая пара из медиков. Ирина знала меня только по имени, и общались мы с ней только в больнице и только по работе. Она была на полголовы выше меня, а это уже вне зоны моих интересов. Мы разговорились, и она призналась, что ей нравятся статьи одного товарища в местной газете, и с удовольствием их читает.
-Интересно, что он собой представляет? - спросила у меня она. -Талантливый, по всей вероятности, человек.  Молодой он или пожилой?
-А его, случайно, не Новосёлов фамилия? - говорю ей.
- Случайно, да. Вы с ним знакомы? Вот здорово!
-В некотором роде, если это я и есть.
-Вы серьёзно? - ещё сомневаясь, спросила Ирина. -Вы не шутите? Вот так попалась дурочка. Приду домой, всем расскажу, с кем сегодня загорала. У вас большой талант, должна сказать вам комплимент. Я представляла его совсем взрослым дядей.
-Спасибо за комплимент. Я не о возрасте.
От услышанного, она явно смутилась, что так неловко получилось, а главное, что Мишка ничего ей не говорил об этом. «Надо же как попала я впросак»,-подумала она.
  Вскоре  при редакции газеты было организовано литературное объединение. Потянул в это объединение я и своего друга Михаила по его просьбе. Он ведь пытался писать стихи. Ему, как и мне, было приятно увидеть себя на фотографии в газете в составе группы литобъединения. Он иногда занимался поэзией, а я уже как пишущий журналист. Один раз в месяц объединение собиралось  в редакции на свои заседания. Мы с Мишкой были самыми молодыми  членами этого литобъединения  со своими понятиями и представлениями. Поэтому авторские чтения других начинающий, но  пожилых авторов почему-то вызывали  у нас  немотивированные ухмылки, переходящие в  неуправляемый смех. Причем он провоцировал на смех меня, а я индуцировал его. Мы не могли остановиться, буквально выскакивали из зала заседания, чтобы там, в коридоре, успокоиться. Мы не сдерживали себя потому, что  у нас не укладывалось в голове, как взрослые люди, ничего не получавшего от государства, кроме мизерной  пенсии, могут писать такую  чепуху и выдавать  её за литературное  произведение в надежде, что кто-то станет это читать. То ли  мы  с ним были настолько «зелёными», то ли с другими  представлениями о жизни, но ничего путного  на тот момент для печатания предложить сами  не могли. Через неделю  после моей нашумевшей крохотной статьи, прогуливаясь мимо городского парка, Мишка вдруг спрашивает:
- А ты деньги получил?
- За что? -переспросил я.
-Как за что? –удивился тот. - За статью, конечно. Ты что, не знаешь? Они платят за каждое слово, за строчку.
- Ну, знаешь, этого не может быть. Это же нонсенс... Они напечатали, да ещё платить должны? Ты вообще думаешь,  о чем говоришь? – не успокаивался я,  говоря  на полном серьёзе.
- Ты как с деревни, Серёга. Пойди – увидишь.
- Неудобно, из-за каких-то копеек  пойду выяснять и людей от работы отвлекать по пустякам,- сказал я.
- Там прилично выйдет. Всё-таки на второй странице, - не унимался  друг. –Да в твоём-то положении.
- Да нет, не пойду, -наотрез отказался я. -Хоть деньги мне, конечно, не помешали бы. Тут ты прав.
- Зайдём вместе. Здесь совсем недалеко,- предложил Мишка.
    Своими доводами  он меня так достал, что я готов  был на всё. В бухгалтерию редакции  мы всё же пришли.
-Скажите, пожалуйста, деньги за статью  это у вас? –спросил я, у сидевших за разными столами у разных по возрасту женщин.
 Одна из них была девушка. Её я узнал, кажется, Валентина. С ней мы учились когда-то в шестом классе. Похоже, она меня не признала.  Неудивительно, женская память особая. Другая- женщина бальзаковского возраста, главбух. Обе брюнетки.
- А когда была напечатана?- спросила главная из них.
; Неделю назад,- уверенно ответил я, посмотрев на Мишку с понимающим взглядом, вроде того,  надо же не обманывал.
 «Откуда он всё знает?»,-подумал я.
- Так это вам в соседнюю комнату. Её пока нет, подождите. Потом оплатите,- пояснила молодая, та, что Валентина.
Такой вариант и это её «потом оплатите»,  меня несколько озадачили.
- А сколько я должен ? – поинтересовался я ради интереса, если правильно понял её.
- Рублей сорок,- безразлично спокойно, тихим голосом ответила моя знакомая  по школе.
Значит, я правильно понял.   Мы с крайним удивлением переглянулись с Михаилом. Он тоже пожал плечами. У меня чуть не вырвалось сказать той, что помоложе; «Валюша, ты что перегрелась на солнце?». Но тогда она бы меня точно узнала, иначе откуда же мне известно, как её зовут.
- А ты говорил, «нам должны», – обратился я к  инициатору этого «похода», «ходячей энциклопедии».
-Что-то не совсем понятно,- уточняю я, обращаясь к главбуху.- За свою статью еще  столько должен?  У меня стипендия всего 30 рублей. Ну, и цены –то у вас, как я посмотрю... Это я так... Размышления вслух.
-Все вопросы  к ним, -ответила главбух.
 А Мишка говорил; «за каждое слово, за каждую строчку». Зачем только пришли. И всё же мне казалось, что-то здесь не так, какой-то нонсенс. Где же логика?
- А как же, умели развестись, умейте заплатить, –популярно и доходчиво решила  объяснить нам главбух, заметив наши сомнения.
- А причем здесь развод? –вмешался Мишка, сам ничего не понимая. –Он не был никогда женатым. Ещё молодой он для этого. А если не женат, то зачем разводиться? Я правильно рассуждаю?
  Наконец, что-то стало проясняться.
- Валентина,- обращается главбух к помощнице, -до меня, кажется, доходит. Жениться им  действительно рановато. А что же вы, уважаемые,  напечатали?- уже в другом тоне  спрашивала хозяйка кабинета теперь уже у нас.
- Статью, что ещё? – с раздражением объясняю ей  непонятливой.- А ещё в газете работают.
- Вот оно что... А мы успели вас развести. Сейчас знаете, такая пошла молодёжь, -продолжала говорить главбух.- Каждую неделю  приходиться сообщать о разводах.
- Молодёжь, как молодёжь, –уже спокойно излагаю свои мысли я.
 Вижу, что, наконец, что-то проясняется.
- Так вам, уважаемые спецкорры, полагается вознаграждение, гонорар. Так сразу и сказали бы. Значит, вы, начинающие журналисты... Не беспокойтесь. В начале следующего месяца получите свой гонорар.
- Ясно. Вот теперь ясно. У матросов больше  нет вопросов. Я же говорил. До свидания,- на прощанье сказал Мишка.
Мы почти выбежали на улицу и, конечно, не от радости за мой первый в жизни предстоящий гонорар, а от позора, который испытал я за эти несколько минут.
- Ну, дружище,  подвёл ты меня под самый монастырь,- первое, что сказал я Мишке, когда мы выскочили из бухгалтерии редакции как ошпаренные.- Не захочешь никакого гонорара. Да там ещё эта деваха знакомая оказалась. В школе вместе учились. Вот разнесёт по городу, если узнала меня. Ты не обижайся, это я так.
- А ты не мучайся,  переведи деньги на меня. Я не откажусь,-иронизирует он.
-Договорились. Буду иметь  ввиду. Вот так удружил. Вот как только … так сразу... и отдам...
-Можешь не торопиться. Я подожду.
 Я представлял, как  Мишка спал и видел  свою собственную статью в газете, и мне тоже очень этого хотелось и тому всячески содействовал, но подготовленный им материал выглядел скучноватым и неактуальным, и редакция не проявила необходимого к ним  интереса. В этом случае  я уже  был бессилен, что-либо сделать для него. Очевидно в этом ремесле без чутья, интуиции,  нюха ищейки  и таланта не обойтись. Как говорится, каждому своё. После года учебы в «медухе» в самом начале лета я по делам учебы находился на территории ЦРБ и «скорой помощи», а это совсем рядом через дорогу наискосок от бывшего моего детдома. Ещё когда был в детдоме, я приходил сюда на «скорую» с травмой ноги, а в самой больнице удалили аппендикс. Кто тогда представлял, что я буду учиться на медика. И тут мне  пришла идея повстречаться с детством, как говорится, «хорошая мысля приходит опосля». А ни наведаться ли мне в детдом, если так оказался совсем рядом? Очень хотелось мне зайти, найти кого-нибудь из «наших», хотя понимал,  что напрасно. Детдома, как такового, давно нет, там теперь обычный детский сад. А это совсем другое дело; другие дети, другие воспитатели, которые ничего не знают  о детдомовцах, ещё год назад живших здесь и считавшим этот дом своим родным. Всё-таки ностальгия по прошлому переборола и я решился заглянуть в своё детство. В само здание я не вошел, там меня никто не знал и не поймут. Вошел сразу во двор через скрипучую калитку, которая сама по себе мне уже многое напомнило. Там никого не было видно из детворы, но в глубине двора ещё стояла летняя кухня как и при нас, и мне показалось, что от неё исходил знакомый запах щей как и раньше. Я по-свойски подошел к кухне. Дверь как и всегда была открытой.  Я заглянул внутрь кухни. К моему удивлению там  как и прежде работала тётя Оля. Увидев меня, она очень обрадовалась, машинально прихватила полотенце, висевшего у неё за поясом,  и стала вытирать руки, чтобы поздороваться со мной.
-Серёжа, какими судьбами? Сейчас что-нибудь приготовлю тебе. Небось, давно нормально не ел,- засуетилась она, приговаривая.
-Что вы, Ольга Петровна, не стоит беспокоиться. Хотя студенты сытыми никогда не бывают. Так чтобы уж  очень... Я бы не сказал...
 Ольга Петровна и тогда  ко мне относилась по-доброму,  не так как ко всем другим пацанам. Дело в том, что её сын Анатолий  был мне ровесник, и когда у неё была её смена, сына брала с собой на работу; всё-таки на виду, во дворе под присмотром. А водился он почему-то только со мной. Я вовлекал его во все наши игры, бегали по городу, умудрялись пройти на стадион  во время футбольного матча, шныряли под трибунами, находили  там деньги, разные мелкие вещи. Во всяком случае на мороженое нам хватало. Потом, изрядно набегавшись по городу и проголодавшись, приходили к ней на кухню чем-нибудь поживиться. Она всегда  чем-то подкармливала нас, если до обеда было ещё не скоро, но не баловала. Давала только то, что можно было погрызть и утолить голод, например;  кочерыжку от капусты, которую всё равно выбрасывать на помойку, обрезки яблок, когда был компот, морковь. Мы воспринимали всё это как деликатес. И так целое лето несколько лет подряд. Она  поинтересовалась, как  у меня учеба в училище, а заодно похвасталась, что её Анатолий тоже поступил в медицинское училище и также на фельдшера только в Горловке. Поведала о наших выпускниках. Её муж  работал водителем на скорой помощи много лет и от неё  знал всё, что происходило в детдоме, а она была в курсе всех городских новостей, особенно по части криминала, так как «скорая» всегда всё про всё узнавала первая, поскольку приходиться часто выезжать на вызовы с милицией. Но главное, откуда тётя Оля всё знала, были сами  выпускники детдома, которые иногда  первое время наведывались в родные пенаты и непременно заходили к ней, потому что никого другого из работников детдома уже не осталось. От  неё я узнал, что наш директор Бурдин работает завгороно в Горловке и, наконец, получил там квартиру, что было очень приятно слышать.
- А Митьку Тесленко помнишь?-спросила она.
-А то нет, конечно. Первый трубач в оркестре,- говорю я с каким-то удовольствием, вспоминая то время.- Гремел со своей трубой на весь детдом.
Митька  действительно слыл в детдоме добродушным, безобидным  «толстяком» и большим ребёнком. Правда, большой лентяй он был, трудиться не любил. Всё норовил  кого-то разыграть или обхитрить. У него было одна любимая забава. Он часто предлагал не старше себя пацану стать вплотную к стенке спиной так, чтобы его пятки и затылок прикасались стены. У ног испытуемого он клал или кусочек сахара или конфетку карамель. Затем просил, чтобы тот быстро,  не сходя с места и не сгибая ног, наклонился и поднял «приманку». Практически, это никому сделать не удавалось, потому что в этот момент при попытке взять сахар тебя отталкивает от стены пятой точкой опоры и можно упасть и нос «расквасить», и башку разбить. Это означает, что ты проиграл. А Митька любил играть на спор с выгодой  для себя. А это был беспроигрышный для него  вариант. Правда, на трубе он играл классно.
-Вот он и «загремел, как ты говоришь,  по полной». На трубе играл хорошо, не спорю, а в остальном  большой лентяй,- продолжала Ольга Петровна.- Так вот, я не договорила. Недавно заходил  Анатолий Завгородний, ты его тоже хорошо знаешь, шебутной такой, вымахал здорово.
- Ещё бы,- соглашаюсь я.
- И сказал, что Митька проворовался. Посадили его, и надолго... Славка Шулепов  тоже в тюрьме.
- Тоже проворовался? – спросил я, не веря в услышанное. -Да, правду говорят, от сумы и тюрьмы не зарекайся.
-Это точно,- подтвердила она.- Ещё хуже, за убийство. Влип надолго… Говорят, чего-то не поделили с бандитом, напарником по пьянке.
-Что вы такое говорите? Этого быть не может? -говорю ей, так как эта новость шокировала меня больше всего.
-Задушил своими руками. Неумышленно конечно, не рассчитал, -продолжала повариха. -Говорю то, что слышала. За что купила, за то и продаю.
-Да... Вот это новости... Одна хуже другой, -сказал я. -Хотя это единственное что он может хорошо делать в порыве гнева. Пожалуй, я пойду, тётя Оля. Привет всем, кого увидите и отдельно привет Анатолию. Похоже, совсем повзрослел.  Мы ведь с ним теперь, кажется,  коллеги. До свидания.
- Спасибо, обязательно передам. Вы же теперь на самом деле коллеги по профессии. Будут трудности, заходи, не стесняйся, не забывай. Держись, Серёжа. Будут затруднения с питанием,  тоже приходи. Чем смогу -помогу.
Выйдя за калитку,  мысли не покидали меня, всё думал про Славку Шулепа. Да, хватка у него была крепкая, мог и задушить. Ему бы в крепкие и цепкие руки отбойный молоток и в шахте поработать. Заработать на первое время, а в шахте можно прилично заработать, стать на ноги, в дальнейшем отслужить в армии. Глядишь, и человеком стал бы. Так нет.  Как волка ни корми, он всё равно в лес смотрит. Шулеп по натуре волк- одиночка. А такой волк долго не живёт. Через год до меня дошли подробности о судьбе  Славки. В борьбе за лидерство в одной воровской шайке он действительно задушил в мёртвой хватке одного бандита, который оказался вором в законе, тем самым подписал себе  по воровским законам смертный приговор. По суду ему дали пятнадцать лет строгого  режима. Но уголовники не дали ему и года прожить. Таковы волчьи и воровские законы. Славка мечтал стать шофёром, военным, полюбить красивую и надёжную девушку, думал, что будут свои пацанята. Не получилось. Дерево не посадил, всю жизнь прожил в казённом доме, своего дома так и  не построил, отцом для своих пацанят  так и не стал. В чем тогда смысл в этой жизни? Ах Славка, Славка, что ты натворил. И никто не узнает, где могила твоя. Говорил тебе, читай  Чехова, мудрее будешь. А ты, видать, только Ф. Достоевского «Преступление и наказание» почитал, да больше о преступлении, чем о наказании.
 На днях встретил Ваську Трубачева с женой, моего коллегу и побратима по баяну. Она у него брюнетка, такая милая, простая, и такие довольные, «приодетые». Чем-то внешне даже похожи, оба курносые и брюнеты, и оба худощавы. Видать, крепко его держит в своих руках. Говорят, есть такая примета, если пары внешне похожи, значит, встретились не случайно, и у них всё надолго. Оба работают. Он на заводе «Цветмет» электриком, она  в магазине одежды. Смотрю, он такой ухоженный, неунывающий, неплохо одет, и как всегда весёлый  с улыбкой на лице. Сразу видно, у него жизнь удалась, хотя и не стал музыкантом, впрочем, как и я. Да и судьбы у нас разные. У меня не было зависти, мне было приятно за него, хотя в детдоме  мы только и занимались тем что соперничали. Соперничали буквально во всём. И кто лучше из нас играет на баяне или лучше танцует в матросском танце «Яблочко», и кто из нас больше нравится девчонкам, и у кого с юмором лучше. У него были некоторые преимущества передо мной. Одно дело какой-то Серёга Новосёлов, и совсем другое- Вася Трубачев. Вся детвора по несколько раз смотрела кино «Васёк  Трубачев и его товарищи». Узнал я и то, что Николай Федорец умер от рака, так, бедняга, и остался без могилы. Кто ж его станет хоронить, как других хоронят. В детстве он был  самым тихим, безобидным, скромным и незаметным парнем. В оркестре Николай играл на альте. Это он  с Лёхой Леваневским  учился в музыкальном училище. Это ему я как-то сказал по своей наивности, что теперь, когда он поступил в училище, у него денег куры не клюют. Мои жизненные представления ограничивались понятиями, если раньше в руках рубля не держал, то стипендия в 25 рублей это приличная сумма. Разве  мог я, пацан, младше его на три-четыре года, знать в каких нищенских условиях им с Лёхой  приходилось жить и учиться. Хорошо, что на период учебы государство выделяло некоторую сумму средств на их пропитание. Но нужно ещё  было как-то одеваться, обуваться по сезону, платить за снимаемый угол. Скорее всего, те кошмарные условия  проживания и учебы в училище и сыграли своё коварное дело. Разве я тогда мог себе представить, что пройдёт несколько лет и мне самому придётся пройти такой же тернистый жизненный путь. И зачем я тогда заглянул во двор детдома и встретил нашу повариху тётку Ольгу? Сколько всего услышал. Я понимал как никогда, какая трудная и незавидная судьба  у нашего «брата»-детдомовца послевоенного времени. Можно сказать, что тем ребятам, которых в своё время отправили в ремесленное или в ПТУ, ещё повезло, так как после окончания  учебы у них с  гарантией  будет работа, место в общежитии, зарплата, а в перспективе  служба в армии, которая может изменить всю жизнь. Но в каком  положении  оказались те подростки, которые  прямо с детдома ушли на производство? Ведь кроме пары кирзовых сапог или зимнего пальто они ничего не получили от государства, которое  оставило их без родителей и без средств существования, отпустив на все четыре стороны без крыши над головой. Когда  уходил я, мне вместо сапог тоже выдали зимнее пальто. Оно настолько  было старомодным  и не соответствовало городскому стилю, что появлялась другая проблема, как обменять или продать его, чтобы купить более подходящее по стилю, а не быть  в нём  зимой «огородным пугалом». Но кто его купит, разве что какая «деревня» и то по дешевке. Я особенно хорошо понимал и сочувствовал Митьке Тесленко и Славке Шулепу. Они были брошены государством на произвол судьбы. В этой жизни выживает сильнейший. Как говорил С. Есенин: «В этой жизни умирать не ново, но и жить, конечно, не новей».  Это объясняло поведение Шулепа быть лидером и идти всегда напролом. Когда мы были повзрослее и пошли слухи о расформировании детдома, это воспринималось нами как подтверждение тому, что такие послевоенные сироты как мы  станем последними детдомовцами, а  сами детдома, как институт, исчезнут. Однако вместо них стали появляться интернаты. Возникли другие проблемы. Появились  совсем другие проблемные дети при живых «проблемных» родителях. Небольшую часть интерната пополнили детдомовцы за счет расформирования детдомов, основную же  часть составляли дети  из малообеспеченных семей, дети алкоголиков, тунеядцев, уголовников, дети-«отказники». Принципиальных различий  между интернатами и детдомами  особых  не было, разве что  в интернате учебный процесс проходил на месте, и были свои штатные учителя. Помню ещё в детдоме по какому-то случаю, скорее всего, это были праздники, нас привезли грузовой машиной в гости в новый и единственный  в городе интернат, где нам устроили праздничный ужин. Сам интернат же находился не в самом городе, а на посёлке. Это было похоже на то, как мы у себя отмечали дни рождения. Тогда нам всё здорово понравилось. Правда, были мы там всего несколько часов, многое не видели и ни с кем не успели познакомиться. Так что какое-то представление об интернате имели. Условия жизни в интернате, конечно,  получше. Больше всего нам понравилась спортивная площадка во дворе. С детдомовской  не сравнить. Однако это не пошло на пользу в нравственном воспитании детей. Детдомовские дети относились к детдому как своему родному дому, интернатские же как временному прибежищу. В детдоме все  были как братья и сестры, в интернате-каждый сам по себе, в надежде,  что их  родители скоро исправятся, вылечатся или освободятся, и  заберут их домой. Отсюда все превратности воспитания; курение, выпивки, гулянки, моральная вседозволенность, разврат, растление, ранние сексуальные связи, чего в детдомах никогда не наблюдалось. В гороно забеспокоились, когда узнали, что больше пятидесяти процентов воспитанниц интерната уже не были девственницами. Проблема в интернате, в который были переведены наши девчата и парни, конечно, существовала, но на официальном уровне предпочитали не афишировать, умалчивать  и старались не замечать, уподобляясь тому страусу. Не было же в стране официально проституции  и наркоманов, не было и проблем в интернатах. На всё закрывали глаза, чтили моральный кодекс. Поэтому никаких поручений от редакции газеты разобраться по этой проблеме в данном учреждении не могло быть и речи, хотя  руки у меня чесались в этом разобраться. Я продолжал печататься в газете и получал некую прибавку к стипендии. Менялось и отношение к мною  написанному. Раньше я подходил к газетному киоску покупать газету с некоторым волнением, наверняка, зная, что в сегодняшнем номере моя статья. Теперь даже не читаю. Когда над текстом работаешь целую неделю, знаешь всё на память. В  киосках меня, как и многих молодых людей любителей кино, привлекали только, увешанные на витрине, фотооткрытки популярных и любимых артистов. Девчонки  нарасхват покупали открытки Леонида Харитонова, Михаила Козакова, Георгия Юматова, Вячеслава Тихонова. Ребята все были влюблены в Ольгу Бган, Татьяну Конюхову, Людмилу Марченко и Маргариту Володину. У меня была фотооткрытка Ольги Бган. Такую девчонку я мечтал встретить в жизни. Их любили, когда они не были даже заслуженными артистами, а сейчас столько развелось народных артистов, что трудно понять, кто же из них из народа. Ещё больше развелось незаслуженно «заслуженных» артистов. Куда ни глянь, одни заслуженные и народные. А вот найти заслуженного учителя или заслуженного врача, что уж говорить о «народных», проблематично. Такое впечатление, что у нас народ только из артистов и состоит. Похоже, прав был Шекспир, говоря, что весь мир это театр и все мы в нём актёры. За какие такие заслуги  им такие звания дают, тоже непонятно. Промелькнул на экране пару раз и уже известный человек, пора и заслуженного давать, особенно когда сыграл образ коммуниста. Если я такого деятеля от искусства не знаю, если сосед по дому такого не знает, если коллеги по работе  о нём не в курсе, то спрашивается, какой такой народ он представляет, ведь мы и есть тот народ, от имени которого эти звания им присваиваются. Где же логика? О любви к ним и говорить не приходится, если  каждый третий из них в быту алкоголик или в жизни непорядочный человек. Тогда какие же они народные. Или сыграть какую-то роль в театре это уже героизм? А для чего и на кого они тогда учатся в «театральном», если роли не играть. Если простой врач, избравший хирургию, и делает своё дело на отлично, спасая жизни многим десяткам людей, чем хуже рядового актёра. Трудно представить сейчас, спустя много лет, что открытки с артистами были покупаемыми. Насколько я знаю, в США нет ни одного народного артиста Америки, зато сколько звёзд Голливуда! А это и есть признание народа.
 Однажды узнаю от друга Михаила, что он поступил в вечернюю школу да сразу в десятый класс, минуя девятый. Мы ведь в училище поступали после восьмого. Как это ему удалось? Сначала было непонятным, зачем ему это надо и в чем смысл? Если б ему нужен был аттестат зрелости, то зачем бросил школу и поступил в училище, продолжал бы ходить в девятый класс? Только я понимал, Мишка тот типаж, который зря ничего не делает, не подумав. Но почему поставил меня в известность постфактум? Он признался позднее, что когда получит аттестат зрелости, не дожидаясь окончания училища, попытается поступить в институт. На тот момент подобных мыслей у меня и близко не было. На его месте и в его положении по-другому и быть не должно, и родители для этого ничего не пожалеют. Почему бы и нет, если позволяют возможности. Мне бы училище благополучно закончить и в армию. Вот и вся  моя карьера. Что положено Юпитеру, не положено Быку. Но  его порыв одобрил. Поступить на вечернем аттестате может и не получится, но некоторый опыт в этом деле, наверняка, приобретёт. Нельзя сразу преодолеть в высоту планку в полтора метра, не одолев прежде метровую высоту. В любом случае похвально. На подкорковом уровне эта идея у меня тоже зацепилась и понравилась. Я даже загорелся в душе и только. Я понимал, это не для меня. Та общая подготовка по физике, химии, что мы получили в училище, явно недостаточна, чтобы  думать об институте. Здесь Мишка абсолютно прав. Поэтому эта новость не оставила абсолютно равнодушным даже меня в моём положении. Где-то очень далеко,  как и очень глубоко, во мне что-то ёкнуло, заискрилось, словно по тёмному небосводу промелькнуло какое-то небесное тело, и не в зоне видимости где-то на периферии,  а прямо над головой. Однако реальность скоро приобрела свои очертания и поставила всё на свои места. Помечтал и будет. В вечернюю школу поступать  мне было уже поздно. Занятия шли уже несколько месяцев. И ничего не оставалось мне, как смириться с таким положением вещей. Здесь он меня обошел. Ну что ж, молодец. Хотя мог бы сказать об этом и раньше, если другом считаешься. Честно говоря, мне и некогда было бы посещать школу. К тому же я продолжал ходить в другую, спортивную школу по выходным.
 Осень была в самом разгаре. Уже становилось  прохладно, особенно по вечерам. Все с неохотой  одевались в плащи или пальто. Училище располагалось в здании старой постройки,  несоответствующей профилю учебного заведения, во всём чувствовалась ужасная теснота. Однажды в училище заглянул председатель горисполкома Машнин со своим помощником и поинтересовался, как нам тут живётся–учится. Мы пожаловались, что приходиться ютиться в аудиториях, что нет даже буфета, а также напомнили про «удобства во дворе». Он пообещал помочь, и слово своё  сдержал. Через год построили пристройку на три аудитории и помещение для буфета, а в перспективе запланировано строительство нового учебного корпуса в центре города. Конечно, с открытием буфета наша жизнь значительно изменилась. Раньше мы использовали перерыв между парами, чтобы сбегать в центр города за пирожками с ливером, и иногда не успевали и опаздывали на занятия, теперь всё было под рукой. Из-за тесноты  все студенты, что первокурсники, что выпускники,  были  у всех на виду и были знакомы. Летом даже все  вместе выезжали  на прополку или на сбор урожая кукурузы в соседний совхоз. Рядом с учительской висели настенные часы, а по соседству  находилась  очень тесная раздевалка, больше похожая на каморку. Здесь же был пост дежурного из числа учащихся, который смотрел за раздевалкой, и подавал звонки на перерыв, посматривая на часы, вместо технички. Свободных вешалок в раздевалке никогда не было, и поэтому  на один крючок  приходилось вешать по несколько пальто, отчего раздевалка казалась ещё меньшей, что трудно было даже пройти между рядами висевших пальто. Это создавало массу неприятностей. Рвались петельки с пальто, случались даже кражи. Поэтому старались  в карманах верхней одежды  ничего ценного не оставлять. Но нет худа без добра. Иногда раздевалка выполняла функцию почты. В записках, оставленных в пальто нужному адресату, можно было высказать всё, о чем думаешь, признаться в любви, а то и назначить свидание. Как-то прихожу после занятий домой, а в кармане  обнаруживаю записку; «Я  без ума от тебя, но смени ужасную походку». Я впервые задумался о своей походке. Хожу и хожу себе никому не мешаю. Неужели так отвратительно хожу? Я даже не стал выяснять, кто бы это мог быть. Если каждый раз я буду что-то менять по просьбе непонятно кого, то что от меня останется своего. Всем не угодишь. Странно, что я кому–то мог  присмотреться с такой ужасной походкой вразвалочку.  Во всяком случае,  я так думаю, писала не Валентина. Через пару недель после разговора с другом по поводу дополнительного среднего образования, совершенно случайно на улице встретил своего бывшего воспитателя Степана Ивановича, с которым когда-то ездили в совхоз на прополку  сахарной свеклы. Мы не виделись несколько лет. Встретились как близкие люди. Я ведь уже не был тем пацаном, который по ночам забирался в чужие сады и бегал босиком. Разговорились, вспомнили недавнее прошлое. Поговорили о настоящем; где я, что я. Этот добрейший человек предложил мне, несмотря на то что мне пришлось признаться, где  я учусь, поступить в десятый класс заочной школы, в которой он является директором. Вначале к его предложению я отнёсся прохладно, но он настойчиво убеждал, что в жизни это не помешает и может пригодиться. Но меня смутили две вещи. Первая, зачем мне заочный аттестат, если в училище проходим  тоже самое по той же программе. Второе, в институт я не собирался. Если вдруг, когда-нибудь  наступит такое время и будут для этого благоприятные условия, в том  числе и удачное расположение звёзд на небосводе, и я надумаю поступать, то уж, конечно, на дипломе, а не на заочном аттестате. В чем тогда смысл такой затеи? Делать мне что ли нечего? Кому нужен заочный аттестат, разве что водителю кобылы? Да и со временем туговато. И всё же мне как-то жалко стало Степана Ивановича. Он ко мне всей душой, с искренностью, по-отцовски. А я так прохладно, безучастно отнёсся к его предложению. Возможно, это единственное, что мог он предложить хорошее бывшему детдомовцу за всю свою полувековую нелёгкую жизнь. Да и его внешний крестьянский вид вызывал жалость и сочувствие. Как бывшего воспитателя не хотелось огорчать его. Я сказал, что подумаю. В конце концов он тут же на улице уговорил меня, сказав; «Мало что в жизни бывает, знания ещё никому не помешали». Через неделю, несмотря на все мои трудности со временем и трудности материальные, я стал посещать заочную школу, чем, конечно, удивил и ошарашил друга Михаила. Он думал и был уверен, что в этом деле он меня окончательно перещеголял. Хотя я тоже малость переборщил. Я-то думал, что заочное обучение отличается от вечернего, и ходить в школу мне совсем не обязательно. Получил домашние задание на неделю или на месяц и занимайся потихоньку, а оказалось, занятия нужно посещать четыре раза в неделю. Ничего себе заочно. Знал бы, ни за что не согласился. Кого только  в этом десятом классе не было? И из приличных семей молодые люди, и работяги, и неотёсанные милиционеры. Спрашиваю у одного из них.
- Зачем тебе, сержант,  десятый класс, если за пятый ничего не знаешь? Ну, вот скажи мне,  кто такая старуха Изергиль?  Слыхал про такую?
-Старуха…из откуда ты говоришь, мне ни к чему, а будет аттестат на руках, получу младшего лейтенанта. Вот такая, брат, арифметика, дорогой товарищ, гражданин, -оптимистично поведал  мне сержант.
- Ну  ладно, про старуху  не знаешь. А ты читал книгу «Как закалялась сталь»?
-Нет, это не моей части. Я же не сталевар и не сварщик.
-Логично, -констатировал я в недоумении.
 «Боже ты мой! И такая милиция меня бережет?! Одна «деревня». Не хотят работать на земле, бегут в город на асфальт. А в колхозе хорошие комбайнеры да шофёры, ой как нужны. Может, поэтому  в сельском хозяйстве одни проблемы с её «закромами» и никак  Америку не догоним», -подумал я. На таком фоне я был ещё ничего. Вид у меня был  тоже более или менее. Одна учиха по биологии, видать, первый год преподаёт, уже немолодая, которой явно за сорок, так часто напоминала нам, что она недавно сама окончила заочно Университет, что создавалось впечатление, что до сих пор сама  в это не верит. Это я к тому, какие учителя в этой заочной школе нас учили. При первом знакомстве с классом она произнесла не очень простую фамилию какого-то ученика по фамилии Викторгауз  и была уверена, что  из всех присутствующих в классе непременно это я, потому что обратилась именно ко мне. Скорее потому, как я полагаю, что самого   этого «гауза» на занятиях в тот день не было. Это означало, что моя физиономия  напоминала ей, биологу, некую другую национальность. Что значит «заочница» в таком запоздалом возрасте, не зря, видимо, «училась». А с этим Игорем Викторгаузом я особенно и не общался во время учебы. Да и вообще он сторонился одноклассников, считал их людьми не своего уровня. Была у нас и своя «классная  дама», учительница по математике, незамужняя   тридцатилетняя блондинка с короткой стрижкой и неплохой фигурой. Один взрослый женатый ученик из тех «гаузов» пытался даже за ней приударить из корыстных мотивов, чтоб в аттестате не было троек. А она глупая приняла его ухаживания всерьёз.
  Поначалу заниматься  мне было тяжело. В училище занятия заканчивались поздно к часам шести.  Зимой в это время уже было темно и надо было торопиться в школу. Некогда было даже перекусить, не то что отдохнуть. Но, как  говорится, «взялся за гуж, не говори, что не дюж». Вот так и тянул лямку. Можно сказать, в институт теперь готовились с Мишкой  вдвоём, но каждый в отдельности и инкогнито. Хотя «готовились», слишком громко сказано. Для него это было реальным и вполне осуществимым, для меня абсолютно нереальным и абстрактным мероприятием.  Как-то он уговорил меня заглянуть с ним в фотоателье, чтобы вместе сфотографироваться на память. Всё же третий курс заканчивали, предпоследний год учебы, а там, гляди, разъедимся во все стороны. Ему самому было, очевидно, лень туда сходить и неловко. А сниматься на фото я  ужасно не любил, разве что по крайней необходимости на документы. Мне казалось, что с возрастом становлюсь  всё менее  фотогеничным, и уж, конечно, таким, каким был на той фотографии в детстве, никогда не буду. К тому же не было у меня ни желания, ни денег на такие пустяки. Но чего не сделаешь ради друга, всё-таки пошли в этот салон. Уговаривать он умел. К тому же третий курс на исходе, дальше тянуть некуда и некогда. Мастер недолго над нами колдовал. Поскольку Мишка чуть ли не на голову  выше меня, он усадил его на стул, а меня поставил к нему рядом слева как приложение. Мы были серьёзны как никогда внешне, хотя едва сдерживали смех внутри. Затем он сфотографировался отдельно, собственно ради этого он и приволок меня за компанию, сам бы не отважился.  Дней через десять мы явились за своими фотографиями. Не заходя в фотоателье, ещё с улицы на витрине большого окна салона среди других фотографий увидели себя. Мы от неожиданности обалдели. У нас отвисли челюсти. Мы не могли поверить, во- первых, что это мы, а во -вторых,  что на фотке  не такие уж мы плохие и так здорово смотримся, что затмили всех остальных. Это нас словно окрылило. Мы вошли внутрь, пребывая в хорошем настроении. Было  отчего. Подошли к столику, чтобы предъявить  квитанцию на получение своих  фотографий, а под стеклом снова наша фотка, такая же как на витрине с улицы, где мы вдвоём. Чувствовали  мы уже себя героями, ведь на нас уже делали рекламу. Михаил взял три фотографии, где мы вместе и столько же, где он один. Одну дал мне на память с записью на обратной стороне: «А годы летят, наши годы, как птицы летят. И некогда нам оглянуться назад». Я был несколько удивлён. Со слухом у него, как говорится, медведь на ухо наступил, а тут песню наизусть, оказывается, помнит. Фотоателье  находилось в самом центре города, через дорогу от памятника Артёму, и был единственным в городе. Так что  мы с другом в одно мгновение стали знаменитыми не только в училище, но и в масштабе города. На витрине мы держались два года, а может, и дольше. Надо отдать должное мастеру. Прошло много лет, а фотка выглядит как новенькая, только мы теперь изменились и разительно отличаемся от тех молодых  безусых шестнадцатилетних мальчишек. Умели же раньше делать фотографии.
 В личной жизни у меня полный цейтнот. Встречаться с Валентиной  приходилось всё реже. Среди недели не было времени, по выходным  она уезжала в Макеевку, откуда она родом. Там у неё мама жила. У Мишки появилась новая симпатия и тоже из училища, некая Люся Антипова. А у этой Людмилы, как оказалось, загадочный ухажер выявился, Мишкин соперник. Возможно, они были знакомы ещё раньше со школы. Однажды  он со своим другом- недотёпой, как и он сам, решили  примерно наказать и проучить  соперника, то есть моего друга Михаила. Мы  были с ним  тогда в сквере у старого кинотеатра, что рядом с «топталовкой». А это в самом центре города. Шли мы как всегда неторопливо,  о чем-то болтали. Эти «двое» следовали за нами неотступно по пятам; куда бы мы ни сворачивали, они за нами. Их мы заприметили и раньше, неделю назад. Только  не придавали этому  никакого значения. Они выжидали подходящего момента, когда Мишка останется один, чтобы  с ним «разобраться». Когда их намерения  стали так очевидны и близки, тогда я Мишку оставил в стороне, а сам  направился к парням, ещё школьникам, и сказал, что если они тут же не исчезнут с поле зрения, то могут  оказаться в травматологии с несчастным случаем.
-Я знаю тебя, -сказал один из них, тот, что постарше.- Видел на соревнованиях по самбо. Уважаю... Сегодня кому-то явно повезло... Извини, маленькое недоразумение... Пошли, - обратился он к своему другу, – по дороге объясню.
На третьем курсе у нас ещё был предмет  литературы  и русского  языка. К самому предмету отношение  было прохладным. Я не понимал, зачем вместо изучения предметов по медицине до сих пор возимся с литературой, физикой. Писать и читать в школе научились и прекрасно. Дальше запишитесь в ближайшую библиотеку и читайте себе на здоровье  что хотите, хоть Ремарка, хоть того же М. Горького. Конечно, здесь многое зависит от преподавателя. Когда нашей преподавательнице перевалило за бальзаковский возраст и приходилось болеть месяцами, и вместо неё уроки вели другие учителя  со школы, интерес к предмету как-то менялся. Есть же разница между очным и заочным образованием. Одно время уроки по литературе вёл учитель из седьмой школы им. М. Горького, один из лучших преподавателей литературы в городе, Алексей Трофимович. Когда-то он был классным руководителем у Кузьминой Раисы, которая часто о нём упоминала как о хорошем учителе и преподавателе литературы. Чуть позднее несколько занятий провёл с нами совсем молодой  педагог Марк Владимирович Габелев. В основном он занимался в группах медсестёр. Поскольку он был ещё холостяком, ему это было на пользу. Может кто-то из них станет ему верной подругой и женой. Мужик он был неплохой и уж слишком порядочный.  Его я знал, когда он был ещё студентом Горьковского Университета. Он дружил ещё со школы с Валентином, сыном завуча нашего детского дома Марии Сергеевны,  который учился на врача, поэтому летом в каникулы он с  Марком  часто появлялся в детдоме и общался с детворой. С тех пор  хорошо меня помнил, как и я его. Помнил меня по детдому и Марк Владимирович. Он любил водить нас пацанов по окрестным местам города, имеющим историческую  значимость, и однажды привёл нас на то место и к тем землянкам, где мы когда-то встретились с беспризорниками. Поэтому  отношение к предмету у нас, и особенно у меня, тоже несколько изменилось с тех пор. Конечно, было смешно, когда к доске вызвали  одну сельскую девицу из моей  группы Галку Малку, и под диктовку она написала; «дома на Вы, а предрассудки стары», вместо того, как у автора; «дома новы, но предрассудки стары». Совсем другой смысл. Тем не менее я думаю, что больному абсолютно всё равно, знает медик Фамусова или Чичикова. Важно, чтобы он правильно  и вовремя поставил правильный диагноз и назначил правильное лечение, или  в крайнем случае  не причинил вреда больному. Сочинения я не любил писать ни в школе, ни в училище. Тем не менее получал за них, как правило, хорошие оценки, и даже пятёрки. Все мои «уникальные» творческие способности заключались в аккуратном и осторожном списывании уже давно написанных и проверенных надёжных домашних заготовок, переданных мне старшими школьными товарищами, в том числе и, преимущественно, Раей Кузьминой, после проверки их её классным руководителем Алексеем Трофимовичем, после которого другим учителям делать как бы нечего. Образцов сочинений имелось на любую тему в рамках школьной программы. Так что за сочинение я всегда был спокоен и даже иногда выручал своих коллег-неудачников, не имевших способностей к сочинительству. Обошлось бы и в училище, если б  не подвёл один случай. Когда-то всему приходит конец. Как говорил древний и мудрый Сократ, «Всё тайное, рано или поздно, становится явным». На одном из уроков мы писали очередное плановое сочинение. Была предложена дежурная тема  по М. Горькому. Как всегда, без тени смущения и полной безнаказанности я вынул из-под полы готовое, написанное красивым девичьим почерком, нужное сочинение и принялся старательно не спеша переписывать своим корявым, уже вполне сформировавшимся,  врачебным почерком  на проштампованные листы бумаги. Иногда изображал задумчивый взгляд, чуть задрав голову на потолок, или отвернувшись в окно за вдохновением от природы, и убедившись, что это производит  необходимое впечатление на преподавателя и притупляет его бдительность, продолжал свою переписку. Большая часть  моего творческого труда была уже  написана. До окончания  занятий оставалось меньше  часа. В регламент,  в общем, вполне укладывался и оставалось  даже время для проверки, так на всякий случай, приходилось же отвлекаться по пустякам и могли быть какие-то ошибки по невнимательности. Переписывать  тоже надо уметь. Во-первых, нельзя потерять из виду строчку в оригинале, на поиски её потребуется дорогое время, а ты и так в цейтноте. Во-вторых, надо держать своим периферическим зрением под наблюдением  объект своего внимания, который может  перемещаться, как ему вздумается  или неподвижно  сидеть на  своём месте. Этот «объект», вернее «субъект» -учитель. Но я, видимо, так увлёкся процессом списывания, что потерял элементарную бдительность. Я так отвлёкся потерянной строкой, что не заметил, как  у моего стола, как по щучьему велению, но без моего хотения, оказалась  преподаватель, она же субъект наблюдения.  Боже ты мой! Влип, как деревенский школяр.
- Считайте, что зря потеряли время. Для вас, Новосёлов, урок  закончился,- сказала она  во всеуслышание, и ловко забрала все мои бумаги на столе и под столом. -Впрочем, минут сорок  у вас ещё остаётся, хотя вряд ли можно что-нибудь  за это время написать, -подытожила  она. –Можете даже уходить. Меня трудно перехитрить.
-В этом я уже убедился, -что ещё оставалось мне сказать в этой глупой  ситуации.
 «Но много раз до этого случая было и по-другому», -подумал я. -Верно говорят,  сколько верёвочке ни виться, а конец наступит. Какой всё же у нас мудрый народ. Покруче там всяких Спиноз и Сенек».
- А если попробовать? –спросил я от безысходности своего положения, но в шутливой форме.
- Рискните,- не возражала она, давая мне некий шанс реабилитироваться.
- А какую тему выбрать? –спросил я, зная определённо, что  надеяться  мне не на что..
-Выбор свободный,- ответила  преподавательница так легко и безразлично, наперёд зная, что за оставшееся время, что-то путное написать невозможно, да и немыслимо.
 Время пошло. Сначала возникла некая неуверенность и растерянность у меня, к тому же дефицит времени. Потом полная прострация. Была только одна мысль- надо найти нужную тему. Но откуда ей взяться, подсказать некому. Одна идея сменялась другой, но всё крутилось вокруг одного образа  героев фильмов, сыгранных замечательным и популярным советским актёром Е. Урбанским. Прежде всего, речь шла о В. Губанове в фильме «Коммунист»  и летчике  Астахове в «Чистом небе». Вот и сформировалась, наконец, подходящая тема; «Образ коммуниста в советском кино». На это ушло пять минут. Вот что значит, момент истины, когда серые клетки мозга работают в усиленном режиме. В спокойной  домашней  обстановке на это потребовалось бы немало времени. Мой рассказ охватывал события нашей страны от штурма Зимнего  дворца  до момента окончания  Великой Отечественной войны.  На примере этих двух героев, как мне казалось, получится яркий собирательный образ настоящего коммуниста. Известно, что И. Сталин любил просматривать фильмы первым. И когда ему показали фильм под названием «Кладовщик» и то какое на него сильное  впечатление произвёл коммунист Василий Губанов, он предложил заменить название фильма на «Коммунист». Иногда  И. Сталин говорил разумные вещи, как видно. В таком аспекте  кинофильм и вышел в большой прокат на большой экран. Ни одно слово, ни одна строка не исходила у меня из головы. Всё даже шло не от меня самого. Был такой душевный порыв, точно во мне пробудился разъярённый и милый зверь. Такого состояния у меня раньше не было. Время пролетело как одно мгновение. Прозвучал звонок. Жаль, не успел проверить то, что насочинял.  Даже, кажется, мысль не закончил и не довёл до логического конца. Одно лишь успокоение-тройку заработал, наверняка, хотя бы за идейность. Это в любом случае лучше, чем позорная двойка.
- Ну ты даёшь, -сказал Мишка, когда мы отправились домой после занятий.- Как это она тебя застукала?  Тебе хоть что-то удалось написать?
- Даже сам не понял. Что-то написал.  Посмотрим. Не переживай. Расскажи лучше, что у тебя с Антиповой Людкой. По-моему, у неё младшая сестрёнка ещё лучше, в моём вкусе. Правда, ещё школьница. Видел как-то их вместе.
- У нас с ней завтра рандеву,- похвастался друг.
Через неделю снова литература. Шел обзор и анализ наших сочинений. Все с нетерпением ждали своих оценок, заметно волновались. А как же...
-Сочинение, в общем, написали неплохо, -начала разговор преподаватель, поправляя свои очки, по всей вероятности, с большими диоптриями.
  Мы её никогда не видели  без очков. Без них она несколько другая. Оказывается, у неё совсем другое лицо, моложе, что ли.  Преподавательница заметно прищуривалась. Наверно со зрением у неё и в самом деле неважно ещё со школы.
-Но на одном всё же хочу остановиться особо. Оно настолько меня взволновало, что ночь не смогла спокойно уснуть. Вот, оказывается, как можно писать. Это сочинение я зачитаю полностью. Оно того заслуживает. Итак...
В аудитории стало ещё тише. О каком таком сочинении шла речь?  Каждый задавал себе подобный вопрос и  не исключал, что речь шла о его или её сочинении. Она стала читать сочинение, как говорится, с чувством, с толком, с расстановкой. С первых строк я узнал своё сочинение. Мне стало даже как-то неловко. Кажется мороз пробежал по  коже, и, похоже, не у меня одного. Каждая фраза проходила через сердце. «Пусть читает, -подумал я.- Только бы мою фамилию не упомянула».  Даже стал сомневаться я ли это написал, пока в конце не прозвучала моя фамилия. В общем, за сочинение получил пять с плюсом. Таких оценок я ещё не получал. Были «пятёрки», но чтоб с плюсом? Конечно, сказался мой опыт работы в городской  газете. Я хорошо понимал учительницу литературы и её неуправляемые эмоции, она ведь в училище  была парторгом, а тема-то какая- «образ коммуниста». Конечно, меня это вдохновило. Ведь это первая заслуженная «пятёрка» по этому предмету. Немного пожалел, ведь это могло произойти и раньше. Сейчас только понял, какую медвежью услугу сыграло бездумное списывание чужого труда, и рад случаю, когда был пойман с поличным  на месте  преступления. Хорошо, что такое преступление не  несёт уголовной ответственности  и не требует неотвратимого наказания.
 Нужно признать, что Мишка каким-то образом влиял на меня и в чем-то я шел ему навстречу. В один из вечеров в училище по случаю Первого Мая по его настойчивому предложению и непременным условием с моей стороны, что это будет в первый  и последний раз, я согласился участвовать вместе с ним  в художественной самодеятельности. Для меня кривлянье на сцене, на публике, и смешить эту публику, настоящая каторга и подвиг. До такой степени это не для меня, если б кто знал, но  Мишка уговаривал; ничего страшного, немного подурачимся и все дела. Похоже, ему хотелось выкинуть фортель  перед своей Люськой Антиповой, пофорсить перед ней. А мне  из-за него пришлось перешагнуть через себя и свою гордость. Мы ведь друзья. Исполняли смешную миниатюру. Я в роли больного  пострадавшего с перевязанной головой  и стальной проволочной  шиной под левым плечом, которая используется при переломе ключицы. Левая рука была оттопырена на 90 градусов. Это должно было выглядеть очень смешно. И не нужно было ничего говорить, достаточно только одного моего вида, хотя моя всегда серьёзная физиономия никогда не вызывала смеха. Я же не Олег Попов в цирке. Было бы гораздо правильнее и смешнее, если бы вместо меня был Витька Колесник. Он парень деревенский, ему и карты в руки, и выглядело бы всё  естественно, события -то происходили в сельской местности. По сценарию Мишка в белом халате  сидел за столом, изображая сельского врача, ведущего амбулаторный приём в сельском медпункте. Больной, то есть я, появляется в кабинете врача, проходит к предложенному доктором стулу, усаживается.
- На что жалуетесь,  больной? –спрашивает врач.
-А разве не видать? -отвечает недовольный пациент.
-Значит, вы не жалуетесь? –уточняет доктор в очках.
- Жаловаться я буду прокурору.
-  А зачем ко мне? Прокурор в райцентре. Кто это вас так «малость» помял?- всё спрашивал дотошный доктор.
- Помню, рядом лошадь проходила, а дальше ничего не помню, –объясняет пострадавший.
 Доктор делает записи в амбулаторной карте пациента.
- Теряли сознание? –спрашивает он.
- Очень может быть, не знаю, – с раздражением объясняет больной, постепенно теряя самообладание от глупых вопросов, сидящего напротив очкарика в белом халате, вместо того чтобы заняться  им по существу.
- А лошадь местная? -снова спрашивает очкарик.
  У больного не выдерживают нервы.
-Откуда мне знать? Нет, из соседней деревни. Специально в самоволку сбежала и прискакала, чтобы меня лягнуть.
- Вы, конечно, шутите? Не надо на меня обижаться. Больной на врача не должен обижаться. Это скорее вредно для самого больного, чем для врача. Вот в соседнем районе был случай… Может она бешеная и вам надо срочно сделать  прививку от бешенства и от столбняка. Не возражайте, всего сорок уколов в живот по укороченному варианту. И заметьте, всё бесплатно. Всё за счет нашего замечательного колхоза «Рассвет».
- Кому, мне? Все сорок?  Доктор, лошадь меня не кусала. И потом, не больной   на врача не должен обижаться, а врач на больного  не должен...
-Какая разница... Откуда вам знать, если были без сознания,– убеждал молодой сельский врач в очках.
- Логично,- заметил пострадавший от домашней скотины.
- Непременно все сорок, голубчик. Будете сопротивляться, добавлю ещё столько. Соглашайтесь,  дорогой, - уговаривал доктор.
-Нелогично,- кратко выразил  своё несогласие с доктором  больной.
-Что вы заладили; логично- нелогично. У  Вас  же  частичное выпадение памяти.
-Частичное, но неполное,- не сдавался пострадавший. -Кое-что помню и довольно ясно.
-С вами спорить невозможно,- заключил доктор.
  Мишка играл сельского «костоправа»  прекрасно  и с большим чувством юмора. Я же- отвратительно. Такое впечатление, что пока я был на сцене и пытался изображать деревенского парня, пострадавшего от кобылы, за моей спиной поставили  заградительный пулемёт «Максим»  с пулемётчицей Анкой,  и словно приказали; «ни шагу назад». Мне было не до юмора. Со стороны всё выглядело  естественно и, наверно, смешно. Главное, как ни странно, все смеялись. Но было бы на самом деле смешно, если б пострадавшего всё же играл Витька Колесник. В общем, он меня подставил и не первый раз.
 Наступила весна 1961года. Утро  12 апреля. С самого утра было тепло. Солнце уже не только светило, но уже и понемногу прогревало. С утра наша группа  была на практике в роддоме  ЦРБ. Здесь как обычно рожали и кричали. К роддомовскому крику надо привыкнуть, не всем он по душе. Кричат роженицы  и новорождённые, и каждый по-своему. Если кричат, значит, всё в порядке. Это крик здоровых молодых людей. Всё как полагается в мирной жизни. Доктор Степанская, женщина бальзаковского возраста, подводила итоги, почти уже закончившегося, практического занятия. Вдруг, внезапно  врывается к нам дежурная акушерка и громко кричит; «бегом все в коридор. По радио передают важное Правительственное сообщение». Мы все буквально высыпали в коридор,   не понимая,  что случилось.  Неужели что-то стряслось такое ужасное в стране? «Внимание! Работают все радиостанции  Советского Союза. Передаём сообщение ТАСС. Сегодня...»,- звучал торжественный,  пронизывающий до мозга костей, голос Юрия Левитана. Я помню его  ещё с тех пор, когда умер И.Сталин. Значит, должны передавать что-то экстраординарное. Так и есть.  Мы узнали, что сегодня, 12 апреля,  в Советском Союзе с космодрома  Байконур  впервые в мире запущен космический корабль с человеком на борту. И этим человеком стал гражданин нашей великой страны Юрий Алексеевич Гагарин. Тут мы не сдержались и громко как на параде протянули дружное «Ура –а –а!»,  отчего новорождённые младенцы приумолкли на время,   не понимая в чем дело, неужели они кому -то помешали. Это была ошеломляющая новость. Я вспомнил шестой класс, когда нас из классов вывели  в коридор и мы слушали позывные первого искусственного спутника Земли, а директор в военном кителе  просил запомнить тот день, когда мы распечатали космос. И вот новая победа в освоении космического пространства. Какие там занятия! Все мы выбежали на улицу. Поздравляли незнакомых и знакомых, проходивших мимо людей. Одни удивлялись,   не понимая  с чем их поздравляют, другие, те что уже в курсе, не скрывали своего хорошего настроения. И  неудивительно. Такое супер историческое событие для всего  Человечества. Такое сразу трудно серьёзно воспринять и «переварить». Открыта космическая эра, и не американцами, вечными нашими соперниками и идеологическими противниками, а нашими советскими учеными, конструкторами, инженерами и рабочими. Это ли не триумф нашей науки? О чем мечтал учитель из Подмосковной  Калуги К. Циолковский, наконец,  сбывается. Мы гордились тем, что наше поколение сопричастно к  этому историческому  событию. Вся Москва готовилась к встрече первого космонавта Юрия Гагарина  на Красной площади. Но задолго  до этого, в первые часы после сообщения ТАСС, покинув аудитории и сбежав с лекций, на Красную площадь спонтанно на демонстрацию вышли студенты журфака МГУ и медики Первого медицинского института, у которых тогда были занятия на Моховой. У студентов- медиков на белых халатах углём было написано: «Юра, ты первый. Молодец!», «Мы с тобой». После таких событий мы как будто переметнулись в другое время, перевернув ещё одну страницу своей истории.
Мишка жил с родителями в  собственном доме. Перед домом со стороны улицы почти под самыми окнами  одиноко стояла скамейка, окрашенная в зелёный цвет. Иногда по вечерам  мы с ним просиживали на ней, болтали по пустякам, и всегда под неусыпным оком его отца, который-то и дело всматривался в окно, как Крузенштерн на капитанском мостике своего корабля, на месте ли сынок, не случилось ли что с  Мишенькой. А напротив дома, сразу через широкую  проезжую асфальтированную  дорогу, находилось огромное здание  швейной фабрики, через большие окна  которых исходил дневной свет. И поэтому значительный участок прилегавшей улицы хорошо освещался. Через огромные прозрачные окна  фабрики просматривались девушки в красных и синих косынках у своих рабочих мест и прядильных станках. Однажды, сидя на той самой скамейке, мы стали свидетелями необычной уличной драки между местными хулиганами. И всё это происходило  перед нами на наших глазах через дорогу у стен фабрики рядом с проходной. Дралось человек десять совсем недолго, минут пять. Потом также все внезапно разбежались, как и появились в нашем поле зрения. Мы продолжали сидеть и обсуждать  скоротечную потасовку. Мы сами ничего не поняли, да нам это и не нужно  было. Через несколько минут как все разбежались к нам подбежал какой-то тридцатилетний   по виду охламон с тесаком в правой руке и, наставляя его то на меня, то на друга, в агрессивной манере кинулся со словами;
- Это вы тут только- что дрались, сволочи?
-  Нет, не мы, -ответили мы в один голос. -Неужели мы похожи  на хулиганов?- добавил я.
Нас только удивило, как  этот тип мог додуматься и принять нас за какую-то шантрапу.
- А кто тогда здесь дрался? -спросил он, не отводя от нас свой тесак.
- Откуда нам знать. Понятий не имеем.  Сидим давно, видели пацанов. Потом все быстро исчезли кто куда, -объясняю ему спокойно.
- Похоже,  не врёте. Вы, кажется, и в самом деле тут не причем, особенно, очкарик, - произнёс он.
 Наконец этот «ненормальный»  с бандитской мордой и бегающими, глубоко посаженными, глазами  убрал свой длинный нож.
-Видать, припоздал малость. Жаль никого не застал. Ну, покедава,  интеллигенция. Повезло вам,- сказал он напоследок, убегая прочь. -А то бы чик-чик, и хана...
 Конец этой сцены увидел в окно Мишкин папаша. Он тут же выскочил  из калитки двора как угорелый, подбежал к сыночку, схватил его за рукав, как нашалившего и провинившегося ребёнка, и быстро исчез с ним во двор, наглухо  заперев за собой тяжёлую калитку. Я остался сидеть один. Минут пять я ещё посидел. Жил я совсем рядом и торопиться мне  было некуда. Спокойно обмозговывал произошедшее только что на моих глазах.   Кажется, тот тип сказал, что нам «повезло». Что-то страха я не успел почувствовать, возможно, наше спокойствие  отрезвило этого   «ненормального». С той поры бдительные родители Мишку  по вечерам никуда не отпускали. Я понимал, какой же, в сущности, Миша  ещё дитя.
 «Детские болезни»  у нас вела педиатр Генриетта Павловна, уже немолодая, но стройная, подвижная, в прошлом, наверняка, спортсменка по лёгкой атлетике, женщина, к тому же  бывшая жена известного футболиста из «Локомотива» Чеботарёва, которого в городе многие знали. В училище она отвечала ещё за практику. Он, её муж, играл в защите  как и Николай Лоботряс, знакомый мне по детдому. Однако сам предмет, который она вела, мне  совсем  не нравился. Это означало, что в «детстве» никогда  работать не буду. Эти  детские молочные смеси, детское питание, пелёнки, ползунки, детские крики и плачи. Всё это не для меня точно так, как  было  для меня сольфеджио в музыкальной школе. А может ещё такие же неприятные детские воспоминания, когда заставляли пить рыбий жир. Произвести хорошее впечатление  на Генриетту своими познаниями по её предмету я, естественно, при всём желании не мог. Зато посторонних и неудобных вопросов задавал немало и больше всех. Как-то я спросил у неё; чем отличается доцент от кандидата наук, или; профессор -это звание или должность? Она призналась, что в таких делах  ничего не понимает. «И откуда у него такие вопросы?-подумала она.- Нет, чтобы спросить про молочные смеси, как другие. Любопытный товарищ. То ли ещё будет». А я всё удивлялся, как же так, училась в институте в Донецке, человек с высшим образованием и не знает таких простых вещей. Но один раз она была ещё больше удивлена. По практике мы вели краткие дневники; записывали, что видели в больнице, какие диагнозы у детей,  как лечить, и всё такое прочее по уходу за больными детьми. При проверке дневников у студентов нашей групп она была  крайне удивлена, когда однажды обнаружила в моём дневнике, что в одном предложении, которое заняло почти всю страницу, я умудрился, сам того не ведая, выразить весь смысл  и содержание практического занятия. Сам я на это внимание не обратил, как-то само  по себе получилось. Зато не могла этого не заметить она. Об этом Генриетта поделилась не только  перед группой, но не сдержалась рассказать и в ординаторской для врачей. «У меня так  никогда бы  не получилось,  как бы того мне ни хотелось. Для этого нужен талант», – говорила она. Как-то пришли мы на занятие всего на три часа в дом ребёнка по её предмету, дабы  познакомиться с пеленанием, ползунками,  детским кормлением, да и просто на самых маленьких здоровых детишек посмотреть. Этот Дом малютки находился в центре города по улице Комсомольская почти что рядом с домом известного в городе  врача Махлина, к которому я прибегал когда-то во время его похорон. При подходе к нему  я вдруг почувствовал, что это небольшое двухэтажное здание из красного кирпича  мне что-то напоминает. Все другие студенты, не задерживаясь, прошли в помещение  через калитку во двор, а меня  почему-то потянуло к закрытой парадной двери с улицы прямо с тротуара. Над дверью висел заржавленный от времени ажурный железный козырёк. Мне он тоже показался знакомым.  Я подошел к двери, повернулся к ней спиной чуть прикасаясь, и стал вглядываться на проезжую часть дороги, которая  проходила совсем рядом, представляя себя в том полуторагодовалом возрасте в то далёкое время. Она была в этот раз совсем пуста. А тогда,  много лет назад,  нас иногда выводили  всей группой  из этой двери по праздникам. Мы здесь стояли вплотную под этим козырьком  и наблюдали праздничные демонстрации трудящихся. Ничего другого не помню. Может что-то такое найдётся внутри, что воскресит мою детскую память. Характерную для таких детских заведений картину, где на специальном столике пеленают одних детей, с бутылочки кормят  других, а в манеже ползают остальные непоседы, совсем не помню. Наверняка, было это и со мной. А потому  особой реакции  на посещение Дома ребёнка,  несмотря на то что я действительно родом  отсюда, не было, как ни странно. Ещё бы. У годовалых детей память примитивная, больше построена на жизненно важных инстинктах. Другое дело, когда вспоминаю Красносельский детдом. Там всё очень близкое и дорогое  в моей памяти. С тех пор, проходя мимо  по этой улице, я каждый раз присматривался к зданию Дома ребёнка. У меня даже возникало большое желание  специально проведать этот дом моего далёкого детства, разговориться со старыми сотрудниками, работавшими в первые послевоенные годы, которые может вспомнили бы  про Серёжу Новосёлова. Хотя вряд ли, столько лет прошло. Потому и не решился. Совсем рядом  по той же улице  на той же стороне через три -четыре частных домика стоит немалый серый дом детского врача Махлина, которого знал весь город и немного я. Его самого давно уже не было,  зато жил  его единственный сын и тоже  врач, специалист по  костному туберкулёзу, внешне типичный еврей. Иногда, когда я поездом отправлялся в Москву, мы с ним оказывались в одном вагоне. Он был всегда один, весь в помыслах, вёл себя скромно, был педантичен, ни с кем из попутчиков не общался, читал медицинскую литературу. Видимо, ездил на учебу в столицу на повышение своей квалификации. Иной раз мне хотелось поближе познакомиться с ним и рассказать, что когда-то, когда мне было семь лет,  его отец осматривал меня, тем более  что я уже учился в медицинском и вроде как были коллегами. Так я и не познакомился с молодым амбициозным доктором Махлиным, не решился. Существует всё же субординация и элементарное воспитание. По его поведению в вагоне можно было предположить, что он был замкнутым, не был разговорчивым человеком, и больше предпочитал одиночество, да и был сам себе на уме.
  С деньгами  у меня всегда было туговато. Едва сводил концы с концами. Хорошо ещё, что в прикреплённой за мной столовой  я мог бесплатно для себя пообедать на строго ограниченную сумму денег  за счет государства, поскольку по возрасту нигде не мог ещё подрабатывать официально. Из одежды  приходилось покупать только самое необходимое.  В начале декабря, когда появились первые холода и выпадал  уже первый снег, я решил, что надо купить  шапку. Всё-таки здоровье,  прежде всего. Одним воскресным холодным утром с этой целью и с последними деньгами я отправился на городской рынок. В магазине приличной шапки не купишь, а если что-то бывает, то для меня очень дорого, не для меня. А на рынке хоть поторговаться можно, глядишь, и цену сбросят. Уже витал над головой  снежок и чувствовался морозец. Думал, если покупать, так не на один сезон, а значит не совсем дешёвую. Подхожу к толпе, а там  прямо с грузовой машины  торгуют шапками. Наверно откуда-то издалека привезли. И торговля такая живая бойкая идёт. Подойти ближе к машине и продавцу невозможно, много людей покупателей  и просто зевак вокруг. Оказалось, продавали  кожаные- меховые шапки. Последний писк моды в шапочном деле на тот момент. Присмотрелся я, загорелся. Хороша шапка,  да не моему карману, не для бедного студента. Дороговато. Ну что делать. Если не взять, останусь без шапки. А надо брать в любом случае. Зима на носу. Пришлось отдать  свои последние кровные рубли. Зато теперь даже холодная зима  не страшна, да и смотреться  буду не как «деревня», вроде тех, которые - «мы псковские» с шапками- ушанками ходят почти круглый год.  И всё было  бы ничего, но где-то в середине февраля как всегда зашел в закреплённую за мной  небольшую столовую пообедать. Она располагалась недалеко от училища через дорогу от кинотеатра «Космос» в самом центре города. Раздевалки там  никогда не было. В чем пришел, в том садись и принимай пищу. Никакой заботы о клиенте и никакой культуры обслуживания в подобных заведениях. Такова была хвалёная система советского общепита. Но выбора у меня не было, меня же прикрепили к этой столовой. Как  мне неприятно туда ходить, а «голод не тётка», заставит.  В столовой к тому же нужно было  простоять две очереди. Таков порядок. Сначала очередь в буфет, который находился у самой входной двери, где заказываешь что хотел бы взять, платишь и получаешь чек- квитанцию. Затем с этой меню-квитанцией идёшь в другой конец зала  на «раздачу», где там своя очередь. До такой глупости в сфере обслуживания  могли  додуматься только в нашей социалистической стране. Как поётся в главной песне страны: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Я бы взял на себя смелость  несколько изменить текст этой песни, который больше соответствовал бы  действительности; «Я другой такой страны не знаю, где так слишком много дураков». Предварительно хорошо бы занять место за столом, иначе  может получиться так, что поднос с обедом некуда будет поставить. И вот я, «вшивый»,  только формирующийся, советский интеллигент без стажа, веря, что вокруг такие же порядочные люди, как я, положил  свою новенькую кожаную шапку на стул и пошел занимать очередь на «раздачу», надеясь, что место за столом  своё уже «забил» и скоро вернусь, да и в головном уборе в общественном месте быть не полагалось, так как считалось дурным воспитанием.  Лучшего подарка и момента для вора и не придумать. И такой тут как тут «нарисовался».  Находясь в очереди у «раздачи», смотрю  за мой столик подсел какой-то парень и рукой прикрывает своё лицо с моей стороны. Конечно, я как всякий порядочный подумал, что он тоже занял место и ждал «своих». Но морда его мне сразу не понравилась. И зачем он лицо прикрывает, тоже меня насторожило. Мне бы  на всякий случай  перестраховаться и забрать свою  недешевую шапку с глаз долой от этого подозрительного типа. Как назло и моя очередь двигалась очень медленно. Когда я уже с полным подносом  подходил к своему столику, этот незнакомый парень с сомнительной личностью  вдруг хватает мою «кожанку» на меху и бегом устремился на улицу. А столик мой стоял как раз напротив буфета с очередью почти до  самого выхода. Пятки только и сверкали его. Я опустил поднос с блюдами на стол и сделал попытку  догнать ворюгу. Но, куда там... Он выбежал на улицу как ошпаренный, пересёк  дорогу, перемахнул через забор и бросился на пустырь, где растворился в неизвестном направлении. Этого воришку я хорошо запомнил и был уверен, что мы ещё встретимся в этой жизни. Шапку, конечно, жалко, и зима ещё не кончилась. Обращаться в милицию я не стал, уж больно всё выглядело смешно, если сам почти в руки отдал шапку вору. Да если б и не так, кто станет искать такую мелочь. Им, этим бездельникам в погонах, подавай что-нибудь посущественней. Видать, рано я стал принимать и примерять  на себя коммунистическую мораль, позабыв о детдомовской. Детдомовец так опрометчиво себя бы не повёл. Он бы такого вора в момент «сфотографировал» за километр и принял необходимые меры. Где-то через месяц я совсем случайно обратил внимание на милицейскую витрину у кинотеатра в центре города. В этом здании подрабатывал мой  друг Михаил фотографом, поэтому я частенько заходил в это здание. Там висели фотографии  злостных тунеядцев и те, кого разыскивает милиция. Среди этой шпаны я узнал своего нового «знакомого» воришку. Больше всего меня удивила его запоминающаяся странная фамилия -Голодный. Некоторые писатели специально брали себе псевдоним с подобной фамилией, чтобы у простого народу вызвать жалость и пролетарское  уважение. Например, взять хотя бы писателей Демьяна Бедного или Максима Горького. А этот вор с рождения Голодный во всех смыслах. Не было мне ничего проще зайти в милицию и написать заявление на этого известного им Голодного, да шапки уже не вернуть. Наверняка продал в тот же день, а деньги благополучно пропил. Но  судьба как нарочно сводила меня с ним. Когда я проходил  призывную медкомиссию в военкомате, мне в нагрузку вручили десяток повесток, чтобы доставить их по адресам. Одна из них была выписана на фамилию Голодный. У меня, естественно, не было сомнений, что это тот самый воришка. Переулок с его адресом пришлось искать долго, так как жил он где-то на отшибе города. Уж мы в детстве все свалки, пустыри облазали, но в таком отдалённом переулке, в таком районе  я оказался впервые. Мне показалось, там жило одно хулиганье и уголовники. Как будто специально их туда поселили, изолировав от города. Самого сыночка-уголовника  дома, увы, не оказалось. Видать, с утра ушел промышлять по воровским делам в районе рынка. А так хотелось посмотреть на эту воровскую физиономию и дать в эту рожу так, чтоб зубов не досчитался и всю оставшуюся жизнь помнил, как нехорошо воровать. Повестку вручил отцу, у которого на поганом морщинистом лбу было написано, что из тюрем,  практически, не выходил. Каждая складка на лбу, как отметина, указывала на число отсидок в местах не столь отдалённых. Чего можно ждать сыночку от такого папаши? Что называется «весь в отца».
 Летом в выходные дни по вечерам  мы всей дворовой компанией ходили прогуливаться в парк, так как жили неподалёку от него. Почти все из нас занимались в спортклубе борьбой самбо, кроме Валерки и Витьки Шолохова. Многие местные хулиганы по городу знали нас и обходили стороной. Городской парк в таком небольшом провинциальном городе совсем небольшой, кроме одной концертной площадки  и танцплощадки  и нет ничего. Бедным горожанам и прогуляться негде. Зато по вечерам в парке шпаны полно, чего не скажешь о милиции. Однажды я был свидетелем драки одного сержанта милиции с каким-то хулиганом в самом центре парка. Народу собралось полно, но никто не вмешался. Все наблюдали, чем всё это закончится. Дрались они врукопашную минут десять до изнеможения. Больше сочувствовали почему-то молодому парню, который был явно подшофе и, похоже, из числа уголовников. Милицию в городе явно не уважали по многим причинам. Меня лишь удивляло то, что сержант милиции понятий не имел о приёмах самбо, так и хотелось мне вмешаться и показать пару приёмов, которых было достаточно для того, чтобы урезонить дебошира и отправить в КПЗ. Но драка их закончилась вничью, и от изнеможения они разошлись в разные стороны.
 Вот и приходилось отдыхающим горожанам описывать «почасовой» круги  вокруг парка. Однажды, когда мы всей компанией описывали  очередной круг, навстречу нам, но в стороне от нас, шел в одиночестве, как волк на охоту, мой «знакомый» воришка.  Мы переглянулись на приличном расстоянии, и я сразу его узнал, как и он меня, но вида не подал. Он прошел мимо. Видимо,для него это было неприятной неожиданностью. Воры, особенно карманники, никогда не смотрят в глаза, и взгляд их не поднимается выше пояса мимо проходящего, но этот был обычной «шестёркой». На очередном круге и на том же месте он виновато подошел ко мне сзади, вежливо и угодливо придержал за локоть от моей компании и заявил:
- Ты извини меня. Я у тебя не так давно стырил шапку.
-А ты думаешь, я не знал кто? – спокойно говорю ему.
- Не переживай, верну. Я же не знал… Сказал верну, падлой буду…
- Скажи ещё «век воли не видать». А где ты её возьмешь? Небось,  продал за бутылку на другой день, -говорю ему.
- Каюсь, черт попутал. Не держи на меня зла. Покеда.
 Так и ушел. В тот вечер мы больше не встречались. Как будто  он всё это время  искал  удобного случая  встретиться со мной и попросить прощения. Меня не покидала мысль, что заставило  этого мелкого воришку и злостного тунеядца признаться в совершении преступления, и что он имел ввиду, когда сказал «я же не знал». Может то, что я  бывший детдомовец, или то, что знал я и не заявил на него в милицию? Тогда года три он заработал бы определённо за кражу, плюс за тунеядство пару лет. Или то, что при желании, мог наказать его другим способом, например, всей своей компанией встретить его  в каком-нибудь узком месте переулка и устроить ему «тёмную», но не сделал этого? Я ведь знал, что украл шапку именно он без его признаний. А может из окна видел меня, когда я вручал его отцу повестку в военкомат,  а он  сделал вид, что его нет дома. Трудно сказать. Возможно, с ним ещё не всё потеряно, и что виной тому воровская жизнь его отца, не оставила ему другого выбора в жизни. Каков рассол, такой и огурец. Может всё обернулось  по-другому и был шанс стать другим, если б о своём отце, воре-рецидивисте, лучше вообще ничего не знал с пелёнок.
 После третьего курса,  имея на руках аттестаты зрелости, мы с Михаилом  втихаря от всех, инкогнито, решили испытать свою судьбу. Зря что ли в вечернюю школу ходили. В общем, поехали сдавать вступительные экзамены в медицинский институт, он уехал в Донецк или Харьков, а я в Москву. Мне терять нечего. Ему, конечно, было попроще, хоть какие-то родственники у него имелись там. Есть хотя бы у кого на этот период  перекантоваться. У меня же совсем другое дело. В Москве мне раньше бывать не приходилось, и никаких знакомых. А ужасно хотелось бы заодно посмотреть какова она наша столица. Но где же я остановлюсь в таком огромном незнакомом  городе? Вот главная проблема. Конечно,  в столице есть большие вокзалы. На худой конец пару ночей можно переночевать и там, если милиция не прогонит. Помог и вдохновил меня на поездку в столицу школьный товарищ и друг Валера. К нему, вернее, к его старикам, пару раз приезжал в гости их родственник из  Москвы дядя Яша. Поскольку  я часто  бывал  у Валерки, то видел этого дядю Яшу и даже общался с ним. Он был в почтенном возрасте, абсолютно глухим, и потому говорил очень громко и звонко, что в ушах звенело. Удивительно, но ему казалось, что все собеседники туговаты на ухо, а ему из-за этого приходиться повышать голос. На улицу он  выходил с тростью, так как ко всему ещё плохо видел. Словом, очень пожилой человек. Как ему только хватало  сил так далеко отъезжать из дома? Наверно каждый раз думал, отправляясь в  неблизкий путь, что в последний раз. Его маленький рост, совсем белая голова от седины с такими же белыми усами и очень странной и старомодной шляпой на голове,  очень напоминали мне взрослого гнома, доброго, безобидного и смешного. Перед самым отъездом в Москву   на всякий случай Валерка  дал мне адрес  и коротенькое письмо к дяде Яше с просьбой поспособствовать мне в жилье на первое время. С этой запиской, которая служила мне своеобразным пропуском в Москву,  я отправился в дальний путь. В поезде у меня была верхняя полка, специально попросил. В детстве приходилось переезжать в  сопровождении воспитателей из одного города в другой, и к верхней,  и даже самой верхней, полке привык.  Можно спокойно отдохнуть и никому не мешать. За окном уже темнело. Поезд- то ночной «скорый». Проводница проверяла билеты и оставляла их у себя, предлагая постельное белье. Мне бельё ни к чему, у меня строгая экономия на всём. Вышел я в коридор вагона и стал у окна, из которого мелькали фонарные столбы и огоньки отдалённых посёлков. Тут вижу, мимо меня проходит бывший наш директор детдома Бурдин Георгий Георгиевич с большим чемоданом и со всем своим семейством;  с дорогой жёнушкой Кларой Петровной и сыном Мишкой. Три года не виделись. Мишка, которого я ещё знал шкетом, и с которым никто не хотел дружить кроме меня, заметно вырос, больше внешне стал походить на отца, малость располнел, повторяя отцовское детство. Он ведь часто пропадал в детдоме, был под присмотром отца и общался больше со мной почему-то. А Кларе мне приходилось часто  играть на репетициях, когда она вела танцевальный  кружок в детдоме по просьбе мужа-директора, таким образом подрабатывая. Приятная была встреча. Несколько минут поговорили. Они ведь сами из Горького, ехали к себе домой через Москву. Бурдин поинтересовался у меня куда и зачем я еду. Пришлось сказать, что хочу попытаться поступить в медицинский институт, на что он  без оптимизма и безутешно сказал:
- Зря всё это затеял, только время потеряешь. Да ты представляешь, кто там учится? Мы даже не можем мечтать  об этом. А для вашего брата никаких шансов, поверь мне, Серёжа. Такая суровая жизнь с её законами.
 Я тоже так считал. И ни на что не надеялся. Ни один из наших пацанов за всё время, кроме какого-то техникума, поступать в институт даже не пытался. Дорога нам туда была заказана. Кто ж тебя возьмёт без аттестата и без денег. Редко когда  какая девчонка десятый заканчивала, что уж говорить о парнях, семь-восемь классов  и на производство, в общагу. Значит, судьба такая, всю жизнь гайки заворачивать на заводе и жить в заводском  общежитии.
-Попытка не пытка, -ответил я. Чем чёрт не шутит. Хоть Москву посмотрю. Никогда не был в столице, а может больше никогда и не придётся.
Что ещё я мог ответить своему бывшему директору.
-Да, время летит быстро. Ты, кажется, в медицинском училище учился? -спросил бывший мой  директор, переглядываясь с Кларой Петровной.
-Почему учился? Перешел на четвёртый курс, -говорю ему. -А поступать собираюсь на заочном аттестате.
-Молодец, когда ты только успел? Хотя на заочном аттестате далеко не уедешь. А вообще, тебе бы в своё время поступить в суворовское училище, а потом и в военное. Был бы офицером. Я вот только до капитана дослужился, а ты бы мог и до полковника. Зря Мария Сергеевна тебя тогда надоумила пойти в медицинское училище. Не мужское это дело.
-Теперь что об этом говорить, -ответил я Бурдину.- У меня нет ни брата, ни сестры. Теперь стану хоть медбратом, а там посмотрим.   
_-Ну, успехов тебе, Сергей, -пожелал он напоследок вместе с Кларой Петровной.
-А Мишка, поди, в классе четвёртом учится? -поинтересовался я.- Вижу, подрос здорово.
-В пятом. Думаем, после школы поступить в Университет в Горьком.
-Тоже неплохо. Ну, счастливо.
 На том мы расстались и, кажется, навсегда. Больше мы не виделись. В тот момент я вспомнил его крылатую фразу; «шишка ни шишка, а место бугроватое». Он ведь давно ходит в больших начальниках в Горловке.  Завгороно уже не просто место бугроватое, а большая шишка в своём городе. Вот и существенные между нами различия. Ещё только в пятом классе, а вот уже думают поступать в Университет. И почему меня тогда из детского приюта не  отдали генералу, забот не знал бы. Всё же генеральскому сынку неплохо жилось бы.
 В Москве шел обложной дождь. Курский вокзал. Несметное количество людей. Снуют туда-сюда  как в муравейнике, а спросить не у кого. Все направляются и спускаются вниз в метро. Приезжему новичку, вроде меня, туда лучше не соваться, придавят и не заметят, в лучшем случае полдня будешь добираться до своей станции. Хорошо это представляя, я направился к стоянке такси. Там  тоже очередь, и  немалая. Куда ни глянь, одни очереди. В общественный туалет и тоже  очередь. Я подумал, когда же эти москвичи работают, если они все здесь у вокзала снуют как муравьи? А сколько таких вокзалов в столице и на каждом такое столпотворение... По ночам, что ли? Днём свои дела обустраивают, ночами работают? «Вот уж эта Москва,- подумал я.- Сидел бы в своём Артёмовске и не рыпался. Здесь  и без меня хватает, «понаехало тут»... В крайнем случае сгодился бы Донецк, тоже столица,  только Донбасса. Однако отступать поздно, теперь только вперёд». Пока витал в облаках и ждал в очереди  такси, подошел какой-то мужик и уверенно спросил:
-Парень, тебе куда  ехать?
 Хотел ответить ему, как в глубокой  провинции; «какое твоё собачье дело?». Да передумал, нельзя же с этого начинать в столице. Может, здесь в столице общаются совсем по-другому, культурой блещут, а не посылают куда подальше первого встречного?
- На Большую Сухаревскую. А что? – отвечаю я с презрением к незнакомцу.  А мужик мне почему-то доверия не внушает, хотя бы побрился для приличия, а то видок у него, как в КПЗ десять суток отсидел. Разве можно такому доверять? Чемодан держу покрепче. Мало кого здесь носит. Слышал, что на вокзалах нужно держать ухо востро и чемодан покрепче, особенно в столице.
- Поехали, довезу. Дорого не возьму, -говорит он, и спокойно, видать, по привычке, берёт из моих рук чемодан, как- будто я уже ему это позволил.
 Мне на самом деле чемодан так надоел, что так и было желание от него поскорее избавиться, но в нём важные документы и деньги. И угораздило их туда положить, теперь одни волнения. Я подумал, что этот мужик на какой-то «старушке» машине типа «москвича» первого выпуска где-то  в стороне припарковался, и потому пошел за ним. Мы подошли к троллейбусной остановке и почти сразу садимся в троллейбус. Минут через пятнадцать пересаживаемся в другой такой же транспорт. Билеты берёт он за свой счет. У меня удивлённый взгляд. А вдруг с чемоданом сбежит на первой же остановке, попробуй за ним угнаться. Небось, следы запутывает. Ладно с барахлом, черт с ним, но там же документы и деньги. Верно говорят, что документы и деньги нужно всегда при себе держать, но в разных карманах. Вроде того, как нельзя всё яйца держать в одной корзине. Теперь что, раз доверил. Ему, похоже, не привыкать.  Он говорит, так ближе  и скорее, все маршруты общественного транспорта ему знакомы, наверняка. Снова едем, почти не разговариваем. Я сижу, он стоит. Для него это привычное дело. Каждый зарабатывает  себе  как может. Меня это уже не удивляло. Мы вышли из троллейбуса на  Сухаревку совсем недалеко от нужного дома, он довёл меня до самого подъезда. Я же ничего не знаю в Москве. И как выглядит эта Сухаревка?  На радостях, что,  наконец, добрался, отдал ему, сколько запросил, поблагодарив на прощание; «Спасибо, отец. Ты мне здорово помог». Тот так расчувствовался, что назвали его отцом, что готов был отказаться от денег, но я быстро вошел в подъезд.  Ещё неизвестно сколько бы времени добирался бы один. А в Москве время-деньги. Я поднялся на второй этаж здания дореволюционной постройки. Нажимаю на кнопку звонка, там их четыре.  Звоню куда попаду. Дверь неуверенно открывает незнакомый высокий, полный, пузатый, лысоватый мужчина. Узнав, что я приехал к дяде Яше, пропускает в свою коммуналку. Выясняется, что он совсем  не посторонний, а сосед по коммунальной квартире. В коммуналках тогда жила половина москвичей. А Сухаревка сплошь старая и коммунальная. Дяди Яши в этот момент не оказалось, он вышел  ненадолго в магазин, а квартира его закрыта. Сосед оказался одиноким и разговорчивым пенсионером, здоровенным и пузатым, типичным столичным евреем, и  рад был хоть с кем-то поговорить за целый день, тем более что из-за обложного дождя и на улицу не выйдешь. Кто его знает, когда он кончится. Он пригласил меня к себе  в просторную комнату на чашку чая. Мне ничего не оставалось, как принять его предложение. Я понимал, хороший сосед, лучше дальнего родственника, а потому был с ним весьма корректным, хотя с дороги я устал, и мне было не до него с его назойливыми вопросами и расспросами. Тем не менее мы разговорились; кто я, какое имею отношение к его соседу и зачем приехал в столицу. Он с пониманием   отнёсся к цели моего приезда, тем более что об Артёмовске много раз слышал от соседа. За окном ещё шел дождь, и не было похоже, что когда-нибудь он закончится. Часа через два пришел дядя Яша. Хотя он и плохо видит, но меня узнал сразу. Это было видно по его изменившемуся весёлому взгляду и блеску глаз. Еще в присутствии соседа и тоже еврея он громко поинтересовался, обращаясь ко мне: «Проходи дорогой. Как там Фаня, как Абрам? Расскажи, что нового в Артёмовске?». Засыпал меня вопросами, ещё не достав из кармана ключи от своей квартиры. Не торопясь, мы вошли в квартиру, которая как раз была напротив соседской. Я ничего не говорю. Как же ему стану говорить, если он ни черта не слышит. Смотрю, он стал налаживать свой слуховой аппарат. В этот момент я передал ему письмо от друга Валерия. Он стал искать очки. Дядя Яша с супругой жили в двух небольших комнатах. Жили очень просто и скромно. Я даже подумал, что приехал не вовремя и зря, и стесню их. У него, как оказалось, в квартире вместо обычного звонка загоралась лампочка, когда звонят ему в дверь. Он же всё одно не слышит звонка.
  Кажется, прекратил лить дождь, за окном просветлело. Мне не очень хотелось старикам мозолить глаза своим присутствием, и не для того я приехал в Москву, чтобы сидеть взаперти в четырёх стенах, и я вышел к подъезду, как раз с выходом на широкую Самотёчную. Пока стоял у подъезда и обозревал Самотёчную, подошла откуда–то сверху незнакомая девушка моего возраста, соседка с верхнего этажа. Поинтересовалась, откуда я такой взялся, что раньше никогда не видела. Разговорились... Пришлось рассказать, что приехал я с Украины поступать в институт. Она приглашала на чай к себе, но я дипломатично сослался на дефицит времени. Вдали слева от меня за зелёным сквером находился Цветной бульвар, за которым  просматривался знаменитый цирк. Вот бы попасть в этот цирк и увидеть Олега Попова. Да разве попадёшь туда. Пожалуй, сейчас это не главное.  Главное будет завтра.    Вечером со стариками пили чай с печеньем и вареньем, смотрели телевизор, который стоял тут же на столе. А назывался он «КВН». Ничего общего с телевизионным клубом «КВН». Экран был настолько мал, что приходилось  перед ним устанавливать линзу, которая увеличивала черно-белое изображение  в два–три раза, или приходилось смотреть передачи с очень близкого расстояния. Спал я на раскладушке, мне не привыкать. Я, конечно, переживал  и думал, а что если завтра мои документы просто не примут, заочный аттестат–штука несерьёзная, то всё одно много будет  неудобных для меня вопросов. С утра спустился в метро и добрался до Моховой, там работала приёмная комиссия Первого медицинского института. Ответственный секретарь приёмной комиссии, доцент Копаев, который принимал мои документы, так и норовил копнуть меня поглубже, задавая глупые и неудобные для меня  вопросы. «Если у вас аттестат заочный, то чем же вы занимались в остальное  свободное время?- спрашивал он.- Как жили и где трудились?». Трудно объяснить доценту, что у нас заочное обучение ничем не отличалось от вечернего и надо было посещать школу каждый день. Его вопросы, совершенно  справедливые,  ставили меня в тупиковое положение. Я ведь не работал и справками не запасся с места работы, как это предусмотрительно, наверняка, сделал мой друг Михаил. Фальшивые документы это не про меня. А в то время за тунеядство даже «сажали», и не только за парту, а очень даже далеко без твоего согласия.
-Чем вы на жизнь зарабатывали, если у вас родственников нет? –допытывался он.
 Доцент как бы сомневался, что я воспитанник детдома. Жаль, конечно, что я не запасся соответствующими справками на все случаи жизни, когда так поспешно расформировывали наш детский дом. Знал бы где упаду, соломки постелил наверно...  Возможно, тогда он подобных вопросов не задавал. Да и об институте я не помышлял тогда.
- Музыкальную школу кончил, играл на баяне на свадьбах, вечеринках и где приходилось, -говорю ему абсолютную неправду, которая выражалась хотя бы в том , что музыкальную школу я так и не закончил, что у ж говорить про какие -то свадьбы, о которых понятий не имел.
 И сказать было мне нечего, и врать не хотелось. «Трудно  себе представить, что гармонист, первый парень на деревне, и на свадьбах не выпивает. Как правило,  в конце свадьбы его просто выносят, и не очень соображая, каким образом; ногами  или головой вперёд. И все они законченные алкоголики»,- так приблизительно думал ответственный секретарь приёмной комиссии, доцент Копаев. Это его здорово смущало. Ох как я его понимал. Был бы я на его месте, ещё б не то спросил.
- Я вас  очень понимаю. Документы ваши принимаем. А где остановились? – спросил доцент.
- У меня есть друг по школе Валерка, а у него здесь дальняя родня. На пару  дней пустили к себе, –объясняю я уже без всякого вранья, так как оно  есть. Я же мог и соврать, сказав, что ночую на Курском вокзале, как врут другие.
- Понятно. Вот вам направление в общежитие на время вступительных экзаменов. До встречи на экзаменах. Готовьтесь. Всего доброго, -пожелал мне  доцент напоследок.
От внезапно свалившегося счастья, я не верил своим ушам и глазам. Итак, чего больше всего боялся, не случилось. И это главное на данный момент, хотя  впервые в жизни  пришлось соврать. А что оставалось мне делать? Я должен был признаться и рассказать приёмной комиссии, что видите ли, у меня есть друг Мишка, с которым мы ещё учимся в «медухе», и нам ещё год куковать там до получения диплома, но мы, такие умные и отчаянные, решили испытать судьбу, заведомо проучившись в заочной средней школе? Тогда итог был бы один. Посоветовали  сначала окончить одно учебное заведение, а там как бог даст. И стоило забор городить? Зачем тогда этот никчёмный заочный аттестат, и для чего столько времени и здоровья потратил на него. Зачем тогда надо было ехать в Москву? Сидел бы в своём Бахмуте, бегал за девками, может и женился  бы по глупости на хохлушке краснощёкой. Наконец бы женился и успокоился. И чего не сиделось? На радостях в состоянии некой эйфории я прогулялся по Москве, по Красной площади. Ничто так не вдохновляет и не успокаивает как Красная площадь. Вернулся к вечеру, не хотелось своим присутствием  надоедать милым старикам, и так стеснил их своим неожиданным приездом, как снег на голову. Кто я для них? Товарищ их дальнего родственника. Рассказал им, что у меня всё нормально и завтра  с утра переезжаю в общежитие, что я не голоден. Да и можно ли в Москве  быть голодным, если на каждом углу кафе, закусочные, столовые. О ресторанах и говорить не приходиться, тем более мне. Были бы деньги. Конечно, с деньгами  у меня было всегда туговато. Приходилось экономить на всём. Нужно было выживать, а выживает,  как по Ч. Дарвину, сильнейший, хотя я бы к этому добавил ещё и умнейший. Как говорится, «терпи казак, атаманом будешь», не на гулянки же приехал.  Немного поболтали напоследок, телевизор перед сном посмотрели и спать. На душе полное удовлетворение. Неужели всё это со мной? Вот тебе Москва, о которой мечтал, знаменитая Самотёчная с цирком на Цветном бульваре и с Олегом Поповым. Так в мечтах со зверюшками и уснул. Утром после девяти, распрощавшись с хозяевами и поблагодарив их за приют, двинулся в другой конец города,  на улицу Песчаную. Добираться  пришлось двумя видами транспорта; в метро и троллейбусом, всего часа  полтора пошло на дорогу.  Общежитие оказалось совсем небольшим двухэтажным, но располагалось в тихом спокойном месте в лесочке вдали от дорог. В комнатах проживало от четырёх до восьми человек. Комфорт минимальный. Обстановка такова, что за один вечер  все становились как родными, и всё только благодаря одному весёлому молодому человеку с гитарой. В небольшой комнате на первом этаже стоял телевизор «Темп», единственное развлечение для проживающих, а их приблизительно около сотни. Пожалуй, этот телевизор, кроме меня, никто и не смотрел, да и было в комнате всего одно, но большое кресло, обтянутое коричневым дерматином. В первый же вечер перед нами абитуриентами предстал рубаха-парень в тельняшке с «весёлыми» глазами да с гитарой семиструнною. Представился он студентом старшекурсником, а жена его тоже  студентка -японка сидела тут же рядом на кровати почти в обнимку с ним. Мы собрались в комнате что побольше других. Весь вечер он шутил, пел блатные песни под гитару вперемешку с анекдотами, не забывал о байках. В общем, подбадривал по пьянке молодёжь как мог. Мы сидели на кроватях с открытыми ртами, с удивлёнными глазами и слушали его трёп, а он всё заливал и заливал. Как же? Белой завистью завидовали этому студенту-старшекурснику такого элитного и знаменитого института. Но трёп, он и есть трёп. Как потом выяснилось, никакой он не студент, а «лимита», и работает в хозяйстве института. А жена его оказалась не японка, а, скорее всего, из Киргизии или Караганды, тоже узкоглазая и, конечно, не студентка. Студентов- медиков с такой наглой мордой  как у матроса не бывает. На самом деле, как потом выяснилось, студенты этого института живут в Измайлово и на Пироговке. В этом заброшенном общежитии  проживали  рабочие по «лимиту», а  абитуриентов всего было не больше двадцати. Оно и неплохо, что место глуховато и развлечений никаких. Я же приехал не отдыхать, а поступать в институт. Комендантом общежития была шустрая в меру воспитанная женщина бальзаковского возраста. Она занималась только временной пропиской временно проживающих, и бухгалтерией. Второй день пришлось посвятить медосмотру на Пироговке. Сам здравпункт института располагался на втором этаже общежития на Малой Пироговской.
 «Абитуре» предстояли вступительные экзамены по четырём предметам; сочинение, иностранный  язык, химия и физика. Что ни предмет, то для меня бег с препятствием. В общем, терра инкогнито. Поскольку мной изначально не ставилась задача поступить именно сейчас по разным причинам, то ко всему я относился, в общем, спокойно и понарошку. Зачем нервы напрасно портить, если ещё сгодятся. Хорошо, что хоть к экзаменам допустили. Мне хотелось испытать себя, проверить  свои знания и пройти через всю эту систему. Ректором института был академик В. Кованов. Приёмная комиссия находилась на Моховой  в анатомическом корпусе. Здесь же соседствуют некоторые корпуса МГУ, чуть в стороне журфак  Университета. В этом дворе всегда собиралось много народу, но особенно много было  «абитуры» в период приёма документов. Кого только  не бывает в этом известном московском дворике у журфака.  Немало генералов со своими отпрысками- абитуриентами обивают пороги журфака. Во дворике на Моховой всегда, сколько  бы я раз не проходил мимо, бывало шумно и весело. Здесь всегда тусовался весь цвет московской молодёжи, так сказать, сливки общества. Ещё бы, совсем рядом Красная площадь, главная площадь страны, мавзолей, ГУМ. Это  они, студенты- медики и журфака, каждый раз спонтанно устраивают демонстрации на Красной площади в исторические для страны моменты и делают политическую погоду в Москве. Это они 12 апреля, узнав  о полёте в космос Ю. Гагарина,  сорвались с лекций и высыпали все  на Главную площадь, пройдя мимо мавзолея Ленина с поздравлениями в адрес первого космонавта и советской науки. Конечно, мне  было не до достопримечательностей столицы, не на экскурсию же я приехал. У меня одна забота –экзамены. И как бы ни было мне трудно, на моё удивление и с божьей помощью, все экзамены я сдал на «удовлетворительно».  Для меня совсем неплохо, считай, победа. При конкурсе семь человек на место, конечно, провал, но я был бы идиотом, если б с моими-то знаниями на что- то рассчитывал. А потому  особенно не огорчался, но выводы сделал: знания слабые, недостаточные. Если год–два серьёзно поработать и поднатужиться, можно и поступить. Если б я тогда знал, что мои «удовл» в зачетке в  этом институте в провинции равносильны «хор», а доцент Копаев был бы в курсе, что воспитанники детских домов поступают в институты  вне конкурса, возможно и стал студентом где-нибудь в провинции типа Донецка.  Ну, это вообще. А наш директор Бурдин, который не советовал мне ехать в Москву на учебу, оказался не прав. Не так страшен черт, как его малюют.  А для меня в частности в высшем образовании поставлена большая жирная точка. На данный момент программа моя была полностью выполнена, пора возвращаться обратно домой. Интересно что там у Михаила? Может ему больше повезло? И в школе, похоже, он учился неплохо, как и его младший брат Сенька, тоже на «отлично». И десятый в вечерней школе окончил, ни то, что я  заочно, да и Донецк  не Москва. Вот бы поступил. Интересно, а если поступит в институт, из училища отпустят? По существу, в Москве я был на правах заезжего туриста, которому всё интересно и для которого всё впервые. Все туристы и гости столицы старались непременно попасть в Мавзолей Ленина и Сталина на Красной площади. Посетить  Мавзолей для меня было принципиально важно. Там же находился Отец всех народов, и мы, детдомовцы, считали его и своим отцом ещё совсем недавно, меньше десяти лет тому назад, когда его вдруг не стало. Мне было любопытно взглянуть на своего «идола», так сказать,  в живую,  глазами уже взрослого человека на покойного Отца всех народов. Кто знает, буду ли ещё когда-нибудь в Москве. Только поэтому мы с соседом  по комнате выбрали день между экзаменами и с самого утра отправились на Красную площадь занять очередь в Мавзолей. Мы были далеко не первыми. Очередь формировалась в Александровском саду с шести утра, образовывала огромные петли по всему саду, и простояли мы в ней более трёх часов, пока не вышли на прямую к самой площади у Исторического музея. Волнение всё больше охватывало меня по мере приближения к Мавзолею. В очереди было много иностранцев, ещё больше их целыми делегациями  уже на подходе  к Мавзолею подводили какие-то люди в штатском. У самого входа движение замедлялось, но не останавливалось, особенно при прохождении мимо саркофагов с телами Ленина и Сталина. Люди в штатском только  и повторяли;  «не задерживаться, снимать запрещено». Это больше относилось к иностранцам, у которых почти у каждого на шее висел фотоаппарат. Саркофаги вождей стояли почти рядом и  параллельно. Тело И. Сталина выглядело более свежим и отличалось своим внушительным объёмом. Ленин на этом фоне смотрелся высушенной мумией. Если б не усы с бородой, то и узнать было бы трудно. Неужели эти два человека могли влиять на судьбы миллионов людей и влиять на мировую политику? Посещение Мавзолея оставило массу противоречивых мыслей.   В Москве август  1962год. Москва бурлила. Столица в очередной раз встречала героев космоса. Вся Москва ликовала. Особенно это настроение ощущалось по мере приближения к Красной площади. Гремела бравурная музыка из репродукторов, из  окон домов свисали флаги, откуда-то с неба с вертолёта падали листовки. Море людей устремилось к Главной исторической площади страны. Пару раз над нами пролетали истребители, подбадривали москвичей и гостей столицы. Попасть на Красную площадь постороннему невозможно. Это понимал и я, но  я понимал и другое, быть в такой момент в Москве и не попасть на площадь, где вот-вот начнётся главное событие года, просто абсурд, такому не бывать. Если я уж экзамены сдал на «удовлетворительно» и чуть ни стал москвичом, то кто мне запретит принять участие в таких торжествах. Мне очень хотелось увидеть наших космонавтов Гагарина, Титова.  Мимо меня на Красную площадь шли оживлённые колонны москвичей. Вот бы мне попасть на площадь, было бы что рассказать в училище, другу Валерию, хотя всё равно не поверят моим сказкам. Вдохновлённый этим, я попробовал втиснуться в колонну Ленинского района и пошел вместе со всеми. Однако, скоро оттуда меня вежливо попросили люди в штатском, так как не признали за своего в самой колонне демонстрантов. Обидно, конечно, но не всё потеряно. Подошел вперёд ближе  к памятнику П. Чайковскому у консерватории по улице Герцена. Он уж, наверняка, поможет мне в этом деле; как-никак, имею некоторое отношение к музыке. Стою, жду. А народу- море,  и всё мимо меня. Наконец фортуна улыбнулась мне. Кажется, всеми любимый композитор помог. Смотрю, мимо проходит колонна Киевского района. «Это почти земляки,- подумал я.- Я ведь тоже  из Украины, хотя в Киеве никогда не бывал». Сам Бог свёл с ними. Взглянул на Петра Ильича. Он сверху смотрел  на проходившую толпу, и жестом руки словно разрешал мне пристроиться к ней. Так я и сделал, пристроился к незнакомым, но приятным весёлым девушкам. С ними быстро мы  нашли общий язык, они приняли меня за своего как старого знакомого. Девчата, ничего у меня не спрашивая, взяли меня под руки, вручили какой-то флажок и почти побежали, догоняя «своих». И так до самой «Красной»; то притормозим,  то снова догоняем. Приближалась Красная площадь. Дыхание её ощущалось всё отчетливее. Еще громче звучала музыка, менялось настроение людей, листовки  то и дело сыпались на наши головы словно снег. Теперь я был совершенно спокоен, что меня  никто  снова не удалит из колонны. В колонне я преднамеренно  шел с правого края, надеясь таким образом пройти ближе к трибуне Мавзолея. Сказывалась, конечно, моя психология провинциала и приезжего в огромный город. Раньше на демонстрации я ходил только в детдомовской колонне и с училищем.  Но когда у Исторического  музея со всех сторон стали сходиться такие же колонны демонстрантов как и наша, то понял, что все мои амбициозные задумки рухнули, и увидеть вблизи космонавтов и Никиту Хрущева  не удастся. Кроме того, Киевский район завершал шествие по Красной Площади. При прохождении по Красной площади мы сравнялись с трибуной, но оказались очень далеко от неё. В левом углу трибуны стояла председатель испанских коммунистов Д. Ибаррури, ближе к середине находился А. Микоян. С трибуны ещё кто-то приветствовал нас. Но Никита Хрущев со своими ближайшими соратниками и товарищами по партии уже стояли к нам спиной,  и он активно жестикулировал руками. Рядом  находились Ю. Гагарин, Г. Титов.  Среди демонстрантов прошла волна возмущения, по площади прокатился гул. Это была реакция москвичей на неуважение Никиты к ним.  После демонстрации Красная площадь  постепенно  опустела. У Собора Василия Блаженного  собралась группа иностранцев. Я  тоже, проходя мимо, полюбопытствовал и подошел к ним. Молодые американцы  оживлённо  беседовали с нашими студентами, неплохо владевшими английским. Те делились  своими впечатлениями о Москве, о самой Красной площади, о только что завершившейся демонстрации москвичей и, конечно, о мире. Тут я пожалел, что не знал английский язык в той мере, чтобы нормально говорить, но кое-что понимал. Не зря же я  только что сдал «английский» на «удовлетворительно». Во время  демонстрации Главная площадь страны  казалась мне  невероятно огромной, вмещало море людей. Опустевшая же площадь  представлялась совсем иной, намного меньшей, скучной и обычной. И всё же динамична, торжественна, гостеприимна  и величава  наша Красная площадь. Впечатлений было так много, что я забыл  для чего приезжал в столицу.
 Через два дня, уже малость успокоившись от столичной суеты, я покинул общежитие на Песчаной, простился с Москвой и вернулся  в свою провинцию. Что-то же тянуло меня обратно домой, помимо  того что надо продолжить учебу в училище. Что у Мишки? Хорошо бы поступил, может меня это подстегнуло. До начала учебного года оставалась неделя. На другой день моего возвращения в Артёмовск  домой ко мне заглянула одна наша студентка по имени Ляля, которая у меня, как и у многих других студентов, почему-то не вызывала, мягко говоря,  положительных эмоций, и сообщила, что меня просит зайти в училище наша завуч Назарова Вера Ивановна. Меня немного это удивило. Каникулы-то ещё не кончились. Зачем я понадобился ей? Может Мишка проговорился  и она прознала про Москву и про мои похождения? А может, какая бумага пришла в училище из приёмной комиссии института? Все мои домыслы и сомнения развеялись в первые минуты, когда я появился в учительской перед грозными очами завуча Веры Ивановны, которую в училище боялись больше, чем саму директрису Таисию Алексеевну. Оказалось, что Вера Ивановна предложила мне съездить по путёвке в дом отдыха в Святогорск как детдомовцу и как поощрение за хорошую учебу.
-А как же учеба? – спросил я от удивления всегда строгую завуч.
-Учеба никуда не убежит. Нагонишь. А путёвка пропадёт,- пояснила Вера Ивановна.
-Мне как-то неудобно, право. Все будут учиться, а я...
-Ну, ты же не все... Хлопец ты неплохой, и учишься неплохо. В жизни и так ничего не видел. Езжай спокойно...
Я не мог поверить в такое чудо, пока не расписался за путёвку. Ехать надо было на следующий день, поскольку путёвка была «горящей». И как это я вовремя вернулся из столицы? Что значит интуиция! У меня же было какое-то предчувствие чего-то необыкновенного по приезде.

   Святогорск напомнил детство моё босоногое. Убедившись, что о моих похождениях в столице  даже никто  не догадывается, и признаваясь, что я изрядно устал от всего, что было со мной в Москве, путёвка  как нельзя оказалась кстати и я с удовольствием и с большим предвкушением отправился  на святое место. Там мне всё было знакомо: Святогорский монастырь, памятник  Артёму, быстротечная река Донец, сосновый лес, чистый воздух. Поселили меня в комнату на четверых мужчин, среди которых я самый молодой. Бросив вещи под кровать, так как ничего другого не нашлось типа шкафа, я тут же отправился на спортивную площадку и составил компанию одному такому же непоседе в забрасывании мяча в баскетбольную корзину. В первый же день в столовой во время обеда все сидевшие за моим столом  обратили  внимание  на одну припоздавшую девушку. Она появилась так легко и грациозно, так воздушно, словно из ничего. Незнакомка была великолепна как Марина Влади в фильме «Колдунья», но внешне  очень напоминала артистку кино Ольгу Бган, открытки которой продавались  в любом печатном киоске. Парни-соседи постарше меня не сводили с неё глаз, пока обедали. Она на нас ноль внимания. В Доме отдыха молодёжи было не так уж много, поскольку через несколько дней начинался учебный год, студенты и молодёжь давно разъехались. Однако это никаким образом не отражалось на танцах по вечерам, которые проходили при любом раскладе и в любую погоду. Иногда вместо танцев крутили кино. С прелестной незнакомкой я познакомился  вечером на танцплощадке сразу на следующий день. Думал, что возникнут проблемы  на этой почве и никогда не решусь к ней подойти, настолько она была неотразимой и привлекательной. Однако получилось всё прозаично и запросто: просто подошел, и, ни на что не надеясь, просто пригласил на танец, и просто познакомились. Звали её Лариса. Сама она из Москвы и приехала с родителями, которые отдыхали здесь же и лечились рядом в санатории имени Артёма, что на другой стороне Северского  Донца, расположенного как раз напротив нашего пляжа. Каждый погожий солнечный день  после завтрака и некоторых  медицинских процедур, они все вместе загорали на одном и том же месте, предварительно  обеспечив  себя «лежаками». С ними, с этими топчанами,  всё просто; кто успел, тот молодец, как говорят, «кто рано встаёт, тому бог подаёт». Иногда я специально приходил раньше всех и занимал пару топчанов для них. На пляже Лариса меня и познакомила со своими родителями. Милые люди эти москвичи. Отец её напоминал мне простого советского инженера, среднего интеллигента, каковым был на самом деле, мамаша, которой чуть за сорок, ассоциировалась внешне  с испанкой, такой была жгучей смуглой брюнеткой. С Ларисой мы часто до обеда бывали на пляже, посещали библиотеку, а вечерами  ходили на танцы или в кино. В кино мы обнимались, держались за руки. Нам было хорошо вместе. Фильм всегда заканчивался почему-то так быстро, что мы не успевали поцеловаться в темноте, а нам так этого хотелось, хотя и сидели мы не на последних местах. Видимо, я был нерешительным и ненастойчивым, тем более что она была на пару лет старше меня, да и сидели мы не на последнем ряду. В столовой мы продолжали сидеть на своих местах, что совсем не так близко, и только иногда издали посматривали друг на друга. Мои соседи по столу, более взрослые ребята, завидовали мне по-хорошему.
-Как это тебе удалось так быстро «закадрить» эту «артистку»,-спрашивали они от любопытства.

-Ещё кто кого «закадрил», -ответил я, явно бравируя и завышая свои способности на этом поприще для большего куража перед старшими парнями, что обычно присуще хлопцам из глубокой провинции.
-А с виду такая «недотрога». Небось,  из Киева...
-Из Москвы, -уточнил я.

-Пожалуй, что так. Столичная штучка. Повезло тебе студент,- всё никак не мог угомониться старший из них, Игорь из Славянска.
 Бывали моменты, особенно в непогоду, когда  я гулял один, хотя и не забывал про  москвичку. Вообще, одиночество я люблю. Пару раз я ходил на ту сторону реки, пытался взобраться на памятник Артёму, но выше его сапога подняться никак не получалось, впрочем, как и другим. Говорят, высота памятника 27 метров. Это очень высоко. В войну немцы пытались  его взорвать, но так ничего у них не получилось. Наверно, у них не хватило столько взрывчатки, чтобы взорвать такую махину, или скульпторы делали всё на совесть в Сталинские времена. Была у нас экскурсия в Святогорский монастырь. Говорят, что он как «чудо» появился в одну ночь. На самом же деле монастырь строили годами только за большой, высокой каменной стеной и в большом секрете. И однажды в одну ночь эту стену убрали, и все были поражены величием и красотой белокаменного Святогорского  монастыря. Вот такая легенда существует на этот счет и поныне.  Там мы были с Ларисой вместе с нашей группой отдыхающих. Вообще-то, по одному там не ходят, кромешная тьма  внутри. Надо ходить с фонариком или со свечой, и непременно с компанией  и гидом, взявшись за руки. Иначе можно потеряться и там же остаться навсегда, чего нам с Ларисой никак не хотелось, и мы крепко держались друг за друга, как и все отдыхающие по цепочке. Из всего увиденного  запомнилась только комната пыток, где на всю стену в цветном изображении была нарисована  большая картина, изображающая смертную казнь через  повешение  за ребро. Наверно такая мера наказания имела место в этом монастыре. Ужасное зрелище. После таких «ужастиков» сразу захотелось покинуть монастырь, и вообще пора было домой на обед. Лариса,  кажется, мне очень нравилась, и это я всё больше  понимал с каждым прожитым днём. Да и время с ней шло быстро и интересно. Перед танцами ближе к вечеру часто массовик-затейник проводил различные викторины. На одной из них  мы с Ларисой даже  что-то выиграли. Вопрос касался международной политики и что-то о Никите Хрущеве, который, кажется, любил повторять; «Хочешь мира, готовься к войне». Именно такой мой ответ устраивал затейника, хотя этот афоризм принадлежал  ещё древним грекам.   Жаль, всему приходит конец, и время пребывания в доме отдыха промелькнуло так быстро. Лариса ещё продлила на неделю путёвку вместе с родителями, а я уже  и так опаздывал и пропускал учебу. Непривычная для меня была  ситуация. Все мои однокурсники приступили к занятиям, а я отдыхаю здесь на берегу Северского  Донца. Ни приснилось ли всё это мне? Перед самым отъездом и поспешным прощаньем с москвичкой Ларисой я написал для неё записку и вложил в книгу, взятую накануне из библиотеки, которую отдал  ей и просил вернуть в библиотеку, надеясь, что Лариса догадается её пролистать, как сделал бы я от любопытства, и прочитает моё прощальное послание. Увы,  она не сообразила, а я, дурень,  даже не намекнул ей при расставании о вложенной записке.  Наверно я торопился и волновался. Видать, не судьба. Теперь её прочтёт  случайный, посторонний человек, как продолжение романа.
 А мне пора возвращаться в суровую реальность. В связи с тем что я не явился к началу учебного года, в группе пошел слушок от старосты  Мишки  Антонова, что я поступил почему-то в военную медицинскую академию в  Ленинграде, о чем я никогда даже не мечтал, по крайней мере никто об этом не знал. Стало быть, кто-то про нашу вылазку с  Мишкой пронюхал. Друг Михаил завидовал мне отнюдь не «белой завистью».  «И здесь меня обошел»,- думал  он до моего неожиданного появления. Моё появление  в училище через две недели после начала занятий многих удивило. Мишка  как-то по-дружески обрадовался моему  неожиданному появлению.  Мне тоже было интересно  узнать, почему не поступил он, и как сдал экзамены, но допытываться не стал, как- нибудь, когда-нибудь, если сочтёт  нужным, сам расскажет.
 На четвёртом курсе по нашей просьбе Госпрактику мы с Михаилом в порядке исключения проходили не в городской больнице ЦРБ как все остальные, а в железнодорожной больнице, где главным врачом был известный в городе человек, доктор Зехов Леонид Матвеевич. Это был высокий, красивый, стройный, интеллигентный, обаятельный мужчина осетинской внешности и, конечно, с усами, и кроме того, был хорошим хирургом, не в пример городским главврачам- хозяйственникам и администраторам, которые за все годы своей врачебной деятельности так и не вылечили ни  одного больного сами, и, по существу, перестали быть врачами. Он умел быстро и легко располагать к себе как сотрудников, так и пациентов. Нужно сказать, что у женщин главврач пользовался особым вниманием и непременным успехом. И главное, без комплексов.  Читал лекции в медучилище. Девчата от него были без ума, были все влюблены без исключений. Это его абсолютно не волновало. Его можно было видеть на студенческих вечерах в педагогическом училище, где работала педагогом его супруга, зимой появлялся на катке городского  стадиона. Предпочитал покупать бельё лично для себя не в городском  универмаге, а в деревне, где всё значительно дешевле.  Со стороны можно было видеть с каким уважением относились к нему его знакомые из числа пациентов, встретив его на улице или ещё где-то в общественном месте.  Всюду успевал, энергичный был мужчина. Да и работать  с ним было приятно. Мы с Мишкой иногда во время операции ассистировали ему  по очереди. В первый же день он учил нас вязать хирургические узлы. Мы привязывали длинные нитки к двери перевязочной и по сотни раз вязали эти узлы. Это первое,  что должен уметь хирург с закрытыми глазами. У меня с узлами получалось лучше чем у Мишки. И это неудивительно, руки  у меня музыканта, а пальцы более чувствительные. При встрече на улице с кем бы то ни было,  даже со мной, он не только приветствовал знакомого, но при этом заметно и уважительно слегка раскланивался. Даже сидя за рулём старого казённого «жигулёнка» при виде хорошего знакомого, в этом плане он не менял своей привычке слегка кланяться,  проезжая мимо. Когда по утрам на обходе он заходил в палату, где лежали женщины, он приветствовал их и делал точно так, кланялся по пояс. Это нисколько не унижало его мужского достоинства, скорее, наоборот, возвышало. Больные женщины от него были просто без ума. Какая же женщина устоит, когда такой красавец, горец  в десятом колене, мужчина, да ещё главврач,  кланяется им по пояс из-за уважения к ним. Однажды, присмотревшись к нам,  он обратился с просьбой помочь ему в работе по подготовке кандидатской диссертации. Мы с Михаилом  согласились  быть его техническими помощниками, хотя особого желания каждый раз посещать городской  не испытывали.  Втроём работали в неурочное время в городском морге, к которому с трудом стали постепенно привыкать сами. Задача наша заключалась в препарировании одной из связок печени на трупном  материале, её зарисовке и фотографировании. Мы не представляли  в деталях, в чем смысл такой связки при некоторых болезнях печени и  12–перстной кишки, тем не менее  над своей частью общей задачи трудились  вдохновенно и наивно чувствовали свою некоторую  причастность к науке. Сам Зехов  после завершения работы в морге  заработал пневмонию. Не зря же говорят, что не только искусство, но и наука требует жертв. И как потом оказалось не напрасно. Через несколько лет доктор  успешно защитился и стал первым в городе кандидатом наук. Мне было это приятно, как и Мишке, щекотало тщеславие, хотя кто об этом знал, кроме нас самих. Хотя изначально он хотел упомянуть нас в качестве технических ассистентов в своей диссертации. Но своего слова так и не сдержал, да кто бы знал, если б и где-то отметил нас. И кто читает эти бессмысленные, и не имеющие практического применения, дурацкие диссертации?  Работая в морге, у меня впервые появилась мысль, что когда –нибудь, если, конечно, повезёт, непременно стать врачом- хирургом, тем более что хирургические узлы вязать уже научился получше чем Миша. В подтверждении этому, будучи на практике  в хирургическом отделении, нередко простаивал  у операционного стола в качестве первого ассистента хирурга. С одними хирургами работать было легко и приятно, с другими скучно, нудно и тяжело. Как-то я согласился ассистировать завотделением Виктору Степановичу. Предстояла непростая операция резекция желудка.  Хирург был человеком предпенсионного возраста, мозги и сноровка уже не те, движения замедленные, и операция длилась дольше обычного на час. А если учесть, что и с юмором у него не очень, и во время операции у него никаких посторонних разговоров не допускалось, становилось  не только скучно, но и дурно. И когда мне однажды стало плохо и по-настоящему дурно, когда   операционная поплыла перед моими глазами,  я успел дать понять стоящей рядом слева молодой операционной сестре,  что меня нужно срочно заменить, потому что сам едва стоял на ногах. Больной  потом  уже в палате в преувеличенных тонах, как рыбаки на рыбалке, рассказывал; «вот у меня была такая тяжелая операция, что даже хирург  не выдержал-упал». На самом деле мне стало плохо не только потому, что скучно было работать с  таким занудным хирургом, но больше от того, что в тот день я опаздывал на практику и не успел даже попить утреннего чая. За мной некому было ухаживать, всё приходилось делать самому. Было что-то похожее на голодный обморок, что не редкость для бедных студентов.  Работая в хирургическом отделении, я обратил внимание на то, как больного из палаты доставляют в операционную и, что более важно, как переправляют его обратно  из операционной в палату. Картина оказалась не очень приятная и совсем неутешительная. Нужны большие физические усилия двух медсестёр, чтобы переложить больного, а особенно весом потяжелее, с больничной койки на каталку, а потом с каталки на операционный стол, и дальше в обратном порядке. Для облегчения труда медперсонала  мне в голову пришла идея предложить, правда, только в чертежах, специальную модернизированную каталку с подвижным съёмным стеллажом. Такая несложная дополнительная конструкция позволяла бы одному человеку без особых усилий разрешить эту проблему. Со своими соображениями поделился с ведущим хирургом Донецкой железной дороги, проверявшим в этот период работу профильной больницы.  По его мнению,  подобной каталки ему видеть не приходилось. Я-то думал, что  где-то ближе к столице в лучших клиниках они существуют, только я ничего о них не знаю. Оказалось, ничего подобного нет, и он не возражал бы иметь в своих хирургических отделениях такие каталки. Конечно, я не мог знать, каково положение на этот счет в целом по стране, но ведущему хирургу знать по статусу положено. Вдохновлённый этим, свои предложения с чертежами отправил через «Медицинскую газету»  в НИИ экспериментальной медицинской техники и аппаратуры. Через два месяца из ЦКБ НИИ получил ответ такого содержания: «Предлагаемая каталка со съёмным стеллажом заслуживает серьёзного внимания, однако в ЦКБ в настоящее время уже разрабатывается модернизированная каталка, которая позволяет перекладывать больного всего лишь одному человеку без особых усилий. С уважением  зав. лабораторией. Бобров». Кажется, это тот самый  Бобров, который придумал известный всем медикам аппарат Боброва. Как бы то ни было, а приятно осознавать, что на эту маленькую проблему случайно обратил внимание не только какой-то «студентик» из провинциального училища вроде меня, а большой славный творческий коллектив ЦКБ НИИ. Теперь можно  быть совершенно спокойным за нашу советскую медицину в той части, где лежат послеоперационные больные. В общем, получил обычную чиновничью отписку. Ну а когда  с железками кое-как разобрались, пора заняться непосредственно больными. На госпрактике в гинекологическом отделении были всего неделю. Это самое неприятное место для нас мальчишек, и мы старались от всего отлынивать, поскольку и сами стеснялись, и молодых девушек в краску вгоняли своим присутствием. Практику с нами проходили и студенты старших курсов  мединститута из Донецка. Они казались нам людьми избранными, из другого социального общества. С ними занималась их ассистентка. Нам представлялось, что они намного способнее и умнее нас, будущих фельдшеров. Часто мы оказывались с ними как бы в одной группе, и осматривали одну и ту же пациентку, лежащую в гинекологическом кресле. Студенты мужского происхождения, что наши, что института, в этот момент старались отойти подальше от ассистента а, главное, от кресла с больной, говорили на отвлеченные темы. Женщина-ассистент  бальзаковского возраста, заметив группу ребят витающих в облаках и абсолютно её не слушая, вдруг позвала одного из них в очках.
-Владимир Ильич, подойдите к женщине и проведите пальцевое обследование матки, -сказала она ему, который больше всех болтал на занятии. -Надеюсь, руки у вас чистые.
-Да, конечно,- ответил он без всякого энтузиазма, так что руки затряслись  от волнения и неожиданности, подумав в эту секунду: «всё что угодно, только не это. И за что мне такое наказание? ».
-Смелее, Владимир Ильич, -подбадривала доктор.
-Иду-иду, -успокаивал себя студент в очках, как будто ему предстояло пройти минное поле.
Расстояние от кресла до очкарика было метра два-три. На этом пути следования студент, может в перспективе гинеколог, изобразил  правой верхней конечностью так называемую «руку акушера», когда мизинец и безымянный пальцы согнуты к ладони, а указательный и средний выпрямлены с оттопыренным кверху первым пальцем, и медленно направился в сторону заданной цели. Впереди его покорна ждала, лёжа в кресле гинеколога  в развёрнутом виде, полная женщина средних лет. Он принял позу просителя, слегка согнувшись, и был предельно сконцентрирован, как бы не пройти мимо цели, весь сгорбился, «рука акушера» заметно опережала его самого. У самой цели студент остановился, сделал глубокий вдох, и вперёд, а там как получится.
-Я, кажется, уже там, -воскликнул он.
-А где же ещё?- успокоила его ассистент. -Определите дно матки.
- Это, каким образом?- спросил он.
-Это я вас должна спросить. Для этого есть другая рука,- пояснила врач.
-И вторую туда же?- поинтересовался студент.
Мы с Мишкой стояли рядом и ржали. Какой же этот Владимир Ильич тупой по сравнению с другим более известным Ильичом. Оказывается,  мы не так уж отстаём в познаниях от будущих докторов, по крайней мере в области акушерства и гинекологии.  Я обратил внимание, что ассистент ко всем своим студентам обращается по имени  и отчеству с уважением как к коллегам. В училище к нам обращались по фамилии. Что значит другой уровень обучения! Ну, а этого очкарика  Владимира Ильича, который «завоёвывал» женщину, мы ещё долго вспоминали с улыбкой. Проходя практику в терапевтическом отделении, лечащий врач попросила нас  с Михаилом  провести массаж двум пожилым упитанным женщинам. Кто же из больных откажется от хорошего массажа. Многие больные об этом только и мечтают. Обе женщины лежали в одной палате. Палата была большая по пять коек  по обе стороны. Я подошел к полной женщине, но не так чтобы очень, которая лежала второй от  самой двери в палату, а ему досталась четвёртая, которая ближе к  окну и очень внушительных размеров, не сравнить с моей больной. Мишка отнёсся к порученному делу и к пациентке со всей ответственностью, как и полагается прилежному студенту. И я видел как он старался, не то что я. Мне вообще  всё это не нравилось, потому что не видел в этом никакого смысла, и потому массаж делал без всякого желания и энтузиазма, что называется, хотел малость даже «сачконуть». Минут через двадцать  как по команде мы встали и вышли из палаты в коридор на свежий воздух, где он с удовлетворением и гордостью стал говорить о выполненном врачебном поручении.
- Такого массажа,- говорил Мишка, сняв и протирая свои очки с двумя плюсовыми диоптриями, -здесь еще не видели.- Мастер класс... Надолго запомнят.
-А по-моему, ты бедную пожилую бабулю просто немного избил, превратил в «отбивную»,-заметил я дружески.
- Ничего, будет долго помнить мои руки. Я же говорю «мастер класс». У тебя нет желания ещё кому-то сделать? –спросил  Михаил.
-Ну, ты даёшь. Ты что, смеёшься?  И хочется  тебе старух мять, – категорически возразил я.
На моём бы месте Витька Колесник сказал бы так; «Тю, ты шо, сказився, чи шо?». Он у нас один в группе, который балакал по-украински, так как жил в деревне Яма недалеко от Артёмовска.
- Ну почему, если на пользу. Отчего и нет,- убеждал друг.
- А ты откуда знаешь, будет польза или нет? Судить можно только по конечному результату. Как говорится, «цыплят по осени считают». Главное, что сказал Гиппократ: «Не навреди». Вот что сказал этот старик. При массаже очень важно не переусердствовать и не переборщить,- сделал вывод я, дабы закончить дискуссию на эту тему.
 При этой мысли  меня дёрнуло оставить друга и подойти  к своей подопечной пациентке.  Я вошел в палату. Слава богу, с ней было всё в порядке. Но больная Михаила, та что у окна, почему-то сидела на кровати со спущенными ногами поперёк кровати и повисшей головой. Меня это насторожило. Не случилось чего после массажа и наших с Мишкой дискуссий?
- Что с вами?  - поинтересовался я, подойдя к ней.
- Что-то плохо,- тихо простонала она.
- Вы прилягте, -посоветовал я.- После такого массажа следует полежать часочек,-ещё раз напомнил ей, если друг Михаил забыл об этом сказать ей.  И попытался помочь  ей принять горизонтальное положение. Буквально  в мгновение  в какие-то секунды при перемене положения женщина умерла на моих глазах. Я выбежал в коридор позвать дежурную медсестру  и Мишку. Больная всё-таки его. С перепуга не знали что делать.  Поблизости  никаких врачей, ни медсестёр.
- Делай непрямой массаж сердца, - посоветовал я растерявшемуся от волнения Михаилу, -а я сейчас сбегаю  в ординаторскую за врачом.
Сам быстрым шагом направился в сторону ординаторской, хотя ясно уже понимал, что нет никакого смысла в этом, что это конец. Но надежда умирает последней. Конечно, больная умерла от тромбоэмболии и,  естественно, массаж ей был категорически противопоказан.
-Вот ты, друг мой любезный, уже и преступник в белом халате,- иронически резюмировал я, когда у больной уже была лечащий врач, а  мы вышли с ним в коридор, чтобы успокоиться и не слышать  обвинений в свой адрес.
-Ну ты тоже сказал,-возмущался он.- Кто же знал...
-Кто -то из великих и мудрых врачей сказал: «Наш путь проходит через горы труп». Это  путь, который мы выбрали. Привыкай. Не всё зависит от нас. Есть ещё… Поверни голову кверху. Правильно... Небесная канцелярия.
- Ну и шуточки у тебя, внештатный корреспондент Сергей «Премудрый»,- сказал Миша.
-Зато, признайся, тебе легче стало психологически, -резюмировал я. -Лучше скажу это я, чем спросит прокурор.
-И то верно, -согласился  он.
Больше врачи нас ни о чем не просили. Что с нас практикантов взять, за всё отвечают врачи. А через три дня дежурная медсестра попросила нас сделать одному больному очистительную клизму. Что может быть проще в медицине. Однако к нашему удивлению бесплатно  ни одна сестра эту «сложную» и деликатную процедуру, как правило, не делает, поэтому, пользуясь случаем, а точнее, нами практикантами, попросила нас. Всё равно мы на практике и надо  чем-то заниматься. Отказаться мы не могли, хоть нам совсем этого не хотелось, да и по статусу нам, в общем-то, не положено этим заниматься. Мы же без пяти минут фельдшеры, что ни говори. Медсёстры эту процедуру перепоручили санитаркам, а те разбаловались до такой степени, что бесплатно и не делают. «Вот такая арифметика», как говорил сержант милиционер, мечтавший стать младшим офицером после десяти классов заочной школы. Тем не менее мы не стали выяснять кто что должен, да не делает, не нашего ума это дело, только уточнили  у сестры, кому именно «повезло» с этой процедурой и не повезло с исполнителями. Может ещё она передумает или больной откажется? Пригласили «счастливчика» в спецпроцедурную. Мишка как крупный специалист в этой части медицины взял инициативу в свои руки в буквальном смысле, а именно; взял в руки наконечник  от клизменного аппарата «Синхрофазатрона» и решительно направился к больному пятидесятилетнему мужчине. Я держу этот агрегат, который называется кружка Эсмарха, с залитой тёплой водой. Я у него вроде ассистента по особо «важным» делам.
- Ложитесь на кушетку, больной, -командует без пяти минут, явно с завышенными амбициями, молодой специалист Михаил уже не очень молодому мужчине.
- Каким образом? -не ради интереса спрашивает любознательный  пациент Сидоркин, путеобходчик на железнодорожной станции, страдавший язвой 12- перстной кишки несколько лет.
- Конечно, на бок,- уточняет он.
-Лицом к вам или от вас?- снова переспрашивает любознательный  Сидоркин, поскольку делает такую процедуру впервые.
Тут мой напарник и товарищ Михаил не выдерживает натиск пациента. Что-то с нервами.
- А что вы, Сидоров, все время спрашиваете? Плохо со слухом? При чем здесь ваше лицо. Мне же не рот ваш нужен. Первый раз, что ли? Какая разница на какой бок? – выходит из себя без пяти минут специалист в очках да ещё интеллигентной внешности.
 Я стою, не вмешиваясь в их диалог, только крепче держу незамысловатую кружку Эсмарха и думаю, куда бы её приспособить или повесить так, чтобы не держать в руках самому. По-моему, что-то дебаты по ликбезу затянулись.
- Я не Сидоров,  а Сидоркин,-уточняет больной.- По-моему, правильно на левый бок.
-Логично, -вмешался я от скуки, наблюдая всю эту картину.
-Какая разница... Ну, поворачивайтесь на «левый». Да вы хоть штаны спустите для начала, - всё больше выходил  из себя мой напарник, поправляя левой рукой свои квадратные очки.
 Мужик спустил штаны и ждёт. Нас разобрал  такой смех, что не могли остановиться, держась за животы.
- Ты хоть знаешь, куда вставляется эта штука? – спрашиваю на всякий случай у друга и товарища по «орудию» производства, показывая взглядом на наконечник в его руке, с которым он никак не может расстаться.
- Кто его знает,– слышу от него. –Конечно, пер ректум. Куда же ещё.
- У тебя познанию, вижу, на уровне вуза. И всё-таки разреши мне дать дельный совет. Для начала смажь его вазелиновым маслом, -советую я, замечая его неуверенность в последовательности проведения этой щекотливой процедуры.
-Кого смазать? - вдруг растерялся и удивился  Мишка.
- Не кого, а что, – уточняю я. – Естественно, наконечник. А ты что подумал?
- А то сам не знаю, -пробормотал «главный» по клизмам.
- Ну, вы скоро?  -спрашивает больной,  не выдерживая больше измывательств медперсонала. –У вас  только один смех, а даже не знаете, куда что вставлять.
- А что вы так рано  ноги протянули? Вы же не в морге. Согните к животу, –продолжал командовать Мишка.
 У больного не выдержали нервы и терпение, и со словами; «а ещё  врачи» быстро покинул «процедурную», на ходу надевая на себя больничный серый халат. А мы ещё долго не могли успокоиться, едва сдерживая смех. Не каждый же день  приходится  ставить клизму, особенно если она бесплатная. Поручение медсестры  так мы и не выполнили. Очевидно, каждый должен заниматься своим делом.
 У Михаила,  несмотря на некоторые недоразумения в «производственных» делах, пошла светлая полоса в личной жизни. С одной стороны,  ему нравилась Люся Антипова, с другой -не давала  покоя Майя Каминская, то ли ещё школьница, а может уже студентка музучилища, она же-дочка директора театра, в общем, завидная невеста. Во всяком случае играла на фортепиано как «консерваторша». Пользуясь такой редкой возможностью, я попросил Михаила  передать  ей  ноты в самом упрошенном виде нашей с ним песни, с тем чтобы  она расписала  их профессионально по всем правилам композиции и аранжировки. Я ведь в таких делах был профан. Он передал ей ноты, и та обещала подумать и, быть может, помочь. Проходили месяцы, а она всё думала. Мы верили и надеялись, а от неё только одно гробовое молчание. Нот мы не видели. Всё крутила его за нос. Я уже потерял всякую надежду и подзабыл не только о своей просьбе, но и о своей песне. Была ли такая вообще. Однажды все  втроём  случайно оказались в театре. Собственно говоря, как театр он давно уже не существовал. Его ликвидировали несколько лет назад, артисты разъехались  кто  куда, а  театр превратили в Дом народного творчества. Несмотря на это обстоятельство, наша подруга Майя чувствовало себя в этом Доме творчества как у себя дома. Директор-то оставался прежний. Её папаша. А когда-то, в классе четвёртом -пятом, нас водили на спектакли «Наталка Полтавка», «Шельменко денщик», «Королевство кривых зеркал». Тогда всё это воспринималось нами по-детски всерьёз. В нашем классе учились дети этого театра. У Иры Васильевой, самой симпатичной девчонки в классе, папа комедийный актёр, у Володи Каминского, с явными признаками избыточного веса,  отец-директор театра, как говорится, весь в отца. Может, поэтому мы так часто ходили на детские спектакли. Сейчас совсем другое дело. Видать, всему своё время. В  этот день до обеда в театре не было никаких серьёзных мероприятий. Мы  втроём походили, побродили за кулисами и остановились прямо на сцене рядом с фортепиано. Они говорили о всякой ерунде, и мне даже хотелось оставить их одних и распрощаться. Может я тот третий лишний. Во всяком случае, мне так показалось, и я собрался уже уходить, как вдруг  она подошла к роялю, открыла крышку и начала музицировать, стала что-то наигрывать. Грустная,  душевная  и приятная мелодия понравилась мне сразу, она показалась мне потусторонней  и немного знакомой. Странное  ощущение; никогда раньше не слышал, а что-то близкое, вроде как «дэжа вю». Бывает же чувство, когда впервые увидел девушку, а ощущение,  что давно знаком. Что за вещь и кто автор, убей, не вспомню. Стали с Михаилом  гадать автора этой незнакомой композиции. Есть же автор этого сочинения? Не сама же сочинила.
- На классиков не похоже, -с умным видом  рассуждал он. -Пожалуй, кто-то из современных композиторов. Может Соловьёв. Ну, как его, Седов? Или кто там у нас ещё есть? Наконец, почему не Колмановский...
 Я молчал в недоумении. Я же не такой музыкальный критик, как друг Мишка  с его неуловимым и непонятным музыкальным слухом от природы.
- Ну, мальчики,- наконец, не выдержала кудесница- пианистка. –Хороши вы, если не помните свою мелодию.
- Да, в самом деле, -подтвердил я. -Что значит обработка и, главное, в чьём исполнении!
Это прозвучало как комплимент, который она действительно заслужила. Настроение  сразу поднялось. Попросили её повторить ещё, надо же как здорово у неё получилось, особенно аранжировка. Даже не узнать свою же мелодию. Нужно отдать ей должное, играла она с удовольствием, чувственно и просто блестяще. Наверняка хотела блеснуть перед Мишкой. Мне  казалось, что играл большой симфонический оркестр в большом зале московской консерватории, а я, словно позабыв о присутствующих, сидел один в центре просторного с великолепной акустикой зала и слушал. Я предвкушал, что наконец наступил подходящий  момент и после этого блестящего миниакадемконцерта она вручит мне ноты в торжественной обстановке как автору этого произведения. Когда она закончила играть, мы с Мишкой даже тихо аплодировали, как это и положено у артистов и музыкантов в ожидании долгожданного торжественного акта с её стороны. Ничего подобного. Ноты, стерва, так и не дала, сославшись на то что с собой не захватила,  видите ли... Конечно, было жаль. За такую мелодию в союзе композиторов мне бы прилично заплатили бы. Вот если бы к музыке ещё хорошие слова придумать.
 В этот же период, будучи на практике в больнице, задумал я написать очерк о работе врача-хирурга. За основу героем очерка взял реально существующего врача со стажем работы хирургом более тридцати лет, завотделением этой же больницы, которому иногда без особого удовольствия приходилось ассистировать при операциях. Хотя то как он оперировал в последние годы, чудом точно не назовёшь. О ком же писать, как не о таких опытных и заслуженных врачах. Признаться, статья писалась нелегко и долго, почти две недели. Эта была, пожалуй, лучшая моя статья за всё время, вроде той лебединой песни для хорошего актёра. И я с трепетом и удовлетворением сдал её в редакцию в ожидании хороших отзывов от читателей. Однако редактору газеты шестидесятилетнему Завадскому в очках  с большими диоптриями, человеку с большим житейским и партийным  опытом, что-то не понравилось и статья не пошла в номер. Выходит, вся моя работа кому-то под хвост. Ну, конечно, коту. Такое у журналистов бывает. Жизнь у них ведь тоже  в полоску. Мой шеф, завотделом Александр Иванович, большой души человек, ничего не объясняя, посоветовал мне  зайти к нашему общему знакомому главврачу Зехову, с которым мы через несколько дней встретились  в его кабинете в больнице.  Он без особых эмоций пояснил мне, что врач, о котором была написана статья без его согласия, во время войны в период оккупации немцами Донбасса, как и некоторые другие врачи, работали при фашистах. Такая информация была для меня неожиданной и, казалась, даже неправдоподобной. Уж столько времени прошло с тех пор. Такого не может быть! Хотя я вспомнил, что в интервью с ним доктор тоже говорил о том, что не стоит о нём писать и что некоторым это не понравится. Тогда я не осмелился спросить у него о причинах. Наверно они руководствовались  клятвой Гиппократа, которая не видит различий между пациентами по каким-то признакам и их убеждениям. Если это так, то почему в своё время его, приспешника немцев, назначили заведующим отделением в дорожной больнице?  Увидев меня озадаченным и расстроенным, Леонид Матвеевич  предложил написать статью о другом враче,  о стоматологе. Я поинтересовался,  о ком идёт речь.  Странно, но никогда не слышал о таком враче. Вообще врачей из дорожной больницы мало кто знал в городе. Поэтому  меня это не вдохновило. Что хорошего можно написать о стоматологе, которого никто не знал в городе? Как ставить пломбы и безболезненно удалять зубы? Что никто не любит ходить к такому врачу? Кому это интересно. К подобной статье пропал всякий интерес. Я не видел темы. Плохих очерков  у меня ещё не было. Я знал чего от меня ждут читатели и никогда не подводил их. Лучше отказаться, чем написать плохую статью. И потом какой журналист не любит сенсации в своём репортаже или очерке, особенно по молодости. А здесь их не предвиделось. Но ради уважения к доктору Зехову, всё же мы вместе работали и хорошо были знакомы, от этой затеи я сразу не отказался. Это надо было ещё обмозговать. Он повёл меня в кабинет стоматолога, где познакомил с вероятным героем будущего очерка. Меня эта встреча не вдохновила. Тем не менее через две недели вышла большая статья о враче по фамилии  Туз  под названием «Мастер реплантации».  Статья имела ошеломляющий успех у читателей, в городе только и обсуждали её. А доктор Туз Николай Иванович мгновенно стал популярным стоматологом в городе. Признаться, на это я сам не рассчитывал и не ожидал. Наверно потому, что тема медицины мне близка как никому из пишущей братии, и, видимо, сумел донести до читателя что-то такое, что не подвластно другому автору. С доктором Зеховым   мы стали хорошими приятелями. Ещё бы, авторитет его больницы в глазах горожан быстро возрос. Но получалось всегда так, что мне приходилось писать только о положительных героях ,и то лишь для газеты, и не приходила пока мысль написать что-то  о врачах в художественно-юмористическом плане для себя, тем более что с этим приходиться сталкиваться на каждом шагу. Наверно для этого не было времени. Но однажды такой случай, кажется, подвернулся. Как-то мы с другом Михаилом дежурили в хирургическом отделении ЦРБ. Во второй половине  дня ближе к вечеру «скорая» подвезла молодого парня лет восемнадцати, высокого рыжего блондина до смерти напуганного. И было отчего. В своём сарае, когда он поднимался из погреба, тяжелая крышка люка случайно придавило ему правую кисть и спонтанно ампутировала указательный палец до самого основания. Парень, будучи в шоке, не знал что делать, чуть в обморок не упал от боли и от вида крови. В шоковом состоянии добежал домой. Уже дома родители вызвали ему скорую помощь. Оказав первую медицинскую помощь и приостановив кровотечение, медик  «скорой» то ли понарошку, то ли всерьёз поинтересовался об ампутированном пальце и сказал, что его надо найти, в больнице, возможно, смогут пришить. Сказал он это  ни то в шутку, ни то на полном серьёзе, а скорее всего по незнанию истинного положения вещей в этой области медицины. Папаша, нисколько не сомневаясь в рекомендации специалиста, по-быстрому сбегал в сарай за утерянным пальцем, после чего пострадавшего вместе с ампутированным пальцем доставили в больницу в приёмный покой, а  оттуда переправили в хирургическое отделение к дежурному хирургу. Дежурил в то время пожилой опытный хирург Тополенко Владимир Иванович. У него все в семье врачи, так сказать династия; и отец, и жена, и  сын. В городе он слыл человеком скудным на эмоции, несуетливым, ничему не удивлялся, по крайней мере, внешне, и ничто не могло вывести его из душевного равновесия. О таких говорят в народе; «спокоен как удав». И этот случай с парнем его никак не потревожил, когда он приступил к осмотру раны. Для него нет разницы кого резать, что человека резать, что кролика. После хирургической обработки ушибленной раны и перевязки он спокойно неторопливо прошелся по перевязочной, подошел к окну со скрещенными за спиной руками, повернувшись к больному и нам практикантам широкой бесформенной спиной, и долго всматривался вдаль больничного двора. Его взгляд, очевидно, привлекло вороньё, слетевшее на переполненный больничный мусорный контейнер. Наступила гробовая тишина, которая ни нас, ни тем более пострадавшего парня, не устраивала. Все мы только и думали об ампутированном пальце. Что с ним делать, и будут ли его пришивать? Мы с Михаилом как стояли рядом с больным, так остались стоять в недоумении. Парень весь бледный с перевязанной рукой продолжал сидеть у перевязочного стола, медсестра ходила вокруг него с нашатырём на всякий случай, как бы в обморок не свалился.
-Доктор,-не выдержал, наконец, молодой человек, поняв, что утерянный безвозвратно палец уже никто не собирается пришивать.- Что же теперь со мной будет? Как же теперь мне в армию без пальца? Меня хоть в армию возьмут?
-Видите ли, молодой человек, -говорит неторопливо врач, продолжая стоять спиной к нам, не дрогнув ни одним мускулом.- Давайте рассуждать логически. До травмы у тебя было пять пальцев, одного по вашей глупости не стало. Значит, осталось ещё четыре. Это не так уж плохо. Верно? А могло быть  и хуже, мог потерять сразу четыре пальца и остаться с одним большим пальцем. А что с одним пальцем делать, ни туда ни сюда... Что касается армии, то могу сказать,  что тебе малость  не повезло. Указательный палец правой руки, конечно, имеет принципиально существенную функцию, и особенно в армии. Как же стрелять из автомата будете без него? Если только в стройбат, и то вряд ли. Так что своё ты уже отслужил, как ни печально. Мне так кажется. Вот так... Дорогой мой... Что могу сказать по этому поводу.
По совместительству врач Тополенко работал в медкомиссии горвоенкомата и знал, что говорил.
-А может, можно ещё его пришить, доктор? Я так настроился служить. Кому я такой нужен, девчонка и та отвернётся, - не успокаивался призывник.
-Не переживай, если любит, никуда не денется. Ну, а вообще об этом надо было раньше думать. Зачем в погреб полез? О чем теперь можно говорить постфактум, -продолжал философствовать спокойный до невозможности  врач.- Сколько времени прошло после травмы?
-Меньше часа, -отвечал молодой человек, всё ещё на что-то надеясь, особенно после того, когда врач поинтересовался о времени, когда это случилось. Может передумал?
 «Если про время спросил, значит, есть надежда, что можно ещё его пришить. Есть же такие случаи по стране. Да и врач «скорой» не зря же говорил, что бывают случаи. Может и  доктор сжалился над подростком-призывником и что-то созрело такое у него оптимистическое»,- подумал он.
-Вот видите, -продолжал хирург как ни в чем не бывало в той же флегматичной манере, -это очень долго. А в каком виде его доставили? Он уже непригоден для реплантации. А вы хоть представляете, молодой человек, насколько архисложная эта операция. Казалось, что здесь сложного пришить палец, это же не голову пришить. Это же микрохирургия, нужна специальная аппаратура, хирургический инструментарий. Этого даже в области пока  нет. Так что вот так… Вот... Придётся с этим смириться.
Мы стояли с Мишкой и чуть животы свои не надорвали, сдерживаясь   от смеха, и ничего утешительного не могли сказать парню с таким непробиваемым доктором Тополенко. А он, дежурный врач, как стоял крепким тополем у окна, так продолжал стоять, больше ни о чём не думая. Неужели действительно ничего нельзя было сделать? Такой материал, конечно, не для газеты. А жаль, какой мог получиться прекрасный фельетон на злобу дня. В медицине, к сожалению, действительно немало не решённых проблем помимо врачебных кадров.
    Каждая опубликованная статья долго не забывается. Их было так много, что под некоторыми  в интересах дела приходилось подписываться псевдонимом Юрьев или любой другой фамилией. Не далее как пару месяцев назад по поручению  своего отдела редакции я побывал в музыкальном училище. Я, конечно,  помнил  и  Орлова Василия Ивановича, директора училища, и других преподавателей, которые три года назад по только им понятным  соображениям не принимали моих документов при поступлении в их учебное заведение. Тогда я был немного обижен. Спустя годы, по иронии судьбы  уже по служебным делам я должен побывать в этом незабываемом училище. И смотрю теперь на это с лёгкостью и даже с благодарностью. Может моё будущее в чем-то другом? Брал я интервью у завуча, рыжеволосой женщине бальзаковского возраста. Если б я был в кабинете директора, он, конечно, может не сразу, но признал бы меня. Из всех кого бы я хотел видеть так только своего преподавателя Медяника Ивана Марковича, но он давно переехал в другой город, в соседнюю Горловку. А встретиться с Орловым на этой почве было бы занятно. С его заместителем по учебной части мы затронули философские вопросы искусства, вопросы педагогики и проблемы самого училища. Как только я сдержался,  не спросив у неё про дальнейшую  судьбу бывших детдомовцев, которые окончили это училище всего несколько лет назад? Наверняка, поставил бы её в тупиковое положение. Статья вышла довольно скоро после моего визита и называлась «Воспитывать понимание прекрасного». В редакции сочли целесообразным, чтобы статья была подписана не мной, внештатным корреспондентом далёким от настоящего искусства, а завучем училища, специалистом. В этом была логика и резон. Я не возражал по двум причинам. Во-первых, сами студенты, и музыкального, и педагогического училищ, которым больше всего была адресована статья, более серьёзнее  отнесутся  к ней и излагаемым проблемам, если будет подписана  специалистами, преподавателями. Во-вторых, поскольку я так и не поставил своей подписи под статьёй, администрация училища так и не узнала, какого студента они потеряли несколько лет тому назад. Представляю, как была удивлена завуч, взяв в руки газету с её статьёй, Надеюсь, до инфаркта не дошло. Это был мой пламенный привет моему «незабываемому и дорогому» училищу от «благодарного» абитуриента. Кто тогда знал, что в это время в училище учились два брата Мартыновы, Евгений и Юрий, впоследствии перебравшиеся в Москву и проявившие себя, как неплохие композиторы и исполнители  своих песен. Достаточно вспомнить песни Евгения Мартынова «Яблони в цвету, какое чудо. Яблони в цвету я не забуду» или «Я хочу, чтоб жили лебеди» на стихи известных поэтов Ильи а и Андрея Дементьева. Вот это была бы сенсация для журналиста. Кто же знал тогда, что в это время там учились такие способные и талантливые ребята.
  С другом Михаилом в свободное время  мы часто отдыхали на скамейке в центре города у памятника  Артёму. У него сначала был фотоаппарат «Зенит», а потом и кинокамера,  и мы иногда друг друга снимали в необычном ракурсе. У него в этом плане фантазий было  побольше, и потому он пытался получить оригинальный снимок при всяком удобном случае. Так как я всегда носил зеркальные очки от солнца, он пытался снять не столько меня и мою физиономию, сколько отображение на очках памятника Артёму. Мог  бы  получиться оригинальный снимок. Слева от постамента Артёму находился театр. Старый большевик Артём своей неподвижной каменной правой рукой показывал  на местный «Белый» дом, рядом по периметру местная достопримечательность -«топталовка». В общем, это и есть главная площадь города. Здесь всегда проходят праздничные демонстрации трудящихся, митинги.  Однажды мы обратили внимание, как мимо  нас через всю площадь и мимо памятника проходила школьница с портфелем. Это было видно по её тёмной школьной форме и белоснежном фартуке. Она не прошла, а лебёдушкой проплыла мимо нас. Мы просто  обалдели. Такой красивой девочки  мы никогда не видели раньше. Её черная длинная коса заканчивалась белым пушистым бантом ниже талии. В ней было что-то от  молдаванки. На неё надо было смотреть и любоваться только  со стороны, как в выставочном зале картинной галереи. Мы были старше её на три- четыре года и чувствовали себя по сравнению с ней «стариками». К тому же он встречался с Люсей, а я иногда с Валентиной. Но от этого школьница не станет менее красивой и привлекательной для посторонних мужских глаз. В последующие дни  мы также  сидели на той же скамейке, и в те же часы  снова проходила она мимо нас. Видимо, она где-то неподалёку жила. Чаще была одна, а иногда с подружкой, похожей на неё брюнеткой, и тоже  школьницей. Мы даже с другом растерялись, когда увидели их  вдвоём,  не двоилось ли у нас одновременно, и не съехала у нас «крыша» от таких молоденьких очаровашек. Они невольно завораживали нас своей детской непосредственностью, девичьей привлекательностью и неземной красотой. Мы любовались ими, как любуются белыми лебедями на озере. У друга челюсть отвисла от восторга, что совсем забыл их снять на камеру или хотя бы сфотографировать, а когда вспомнил, да было поздно, они уже удалились на приличное расстояние. Шли они после школы домой. На нас «старичков» никакого внимания не обращали, всё  о чем-то весело говорили. Вот если б они обе учились не в школе, а в нашем училище, то, наверняка, мы с Мишкой стали ухлёстывать за ними. Шло время. Как-то случайно в городе недалеко от школы увидел «нашу» школьницу с подругой Лорой. Они, оказывается, вместе в одном классе учились. Эта Лора была младшей сестрой Вадика Киваева,  который часто бывал в компании сестёр Рыжковых у нас на Садовой, где мы с Валеркой тоже нередко бывали. Мне казалось, Вадик один из самых интеллигентных и обеспеченных молодых людей из всей той компании, хотя и  старше остальных и  неженатых, и очень был неравнодушен к старшей сестре Людке Рыжковой, которая училась в Москве. Правда, был у него в семье один наследственный недостаток, передававшийся по генотипу из поколения в поколение. У всей родни наблюдался  один и то же дефект, а именно, бельмо на левом глазу. Такое у отца, у сестры и у него. И, скорее всего, оно будет у его детей и у детей его детей. Вот такая эта мадам генетика, с которой никто не справится.  При случае я  спросил его сестру о школьной подруге, которую видел на днях вместе в городе. « Так это Лариса Вороненко, вместе учимся в 10 классе. Очень симпатичная девочка. Могу познакомить»,- сказала она. Тогда я ничего не сказал и сделал вид, что меня лично она не интересует и негоже  мне  связываться с детским садом. Дескать, она школьница, а я студент старших курсов. На этом всё и кончилось.
Через некоторое время они  вдвоём, кстати обе Ларисы, по дороге из школы встретились мне совершенно неожиданно. Я не мог пройти мимо не поздоровавшись  с ними и с сестрой приятеля Вадика, но не думал останавливаться, хотя так получилось, что остановился,  так как  она, подруга незнакомки, помня наш с ней разговор, нарочно как бы между прочим притормозила  меня, и сделала это раньше меня. В этот момент она и познакомила нас как бы невзначай.  Её тоже звали Ларисой. Мне очень понравились её глаза, скромная, застенчивая улыбка. Они как и прежде были в школьной форме и казались совсем ещё девчонками. На их фоне я выглядел как не в своей тарелке; намного старшим и немного смешным, и поэтому не стал их сопровождать, а пошел своей дорогой в противоположном направлении, дабы не смущать молодёжь. О чем можно говорить со школьницами?
 С Валентиной наши отношения несколько изменились, да и ситуация резко изменилась. Дело в том что после возвращения из  Святогорска, чувства мои к Ларисе- москвичке настолько ещё  полыхали и были свежими, что довольно за короткое время, может за две-три недели,  я написал, как мне казалось, неплохую повесть-романчик «Возраст любви». Конечно, меня интересовало мнение постороннего читателя.  Мало чего я там понаписал по ночам от одиночества, проживая в полуподвальном помещении. Автору, чтобы он ни написал, всегда кажется, что  написал что-то гениальное. Дикообразиха, и та думает, что рожает красавцев.  Кому я мог доверить своё сочинение? Или Мишке с Валеркой или Валентине. Валерка, прочитав бы мою писанину, определёно сказал бы, что такую ерунду он и сам мог сочинить, только лень. Мишка, более мудрый и прагматичный, сразу порекомендовал  посоветоваться с преподавателем литературы Марком Владимировичем Габелевым. Так мы и поступили, всё-таки он человек современный, молодой, ближе к нам по духу, окончил филфак Университета в Горьком. Однажды  после занятий, как и договаривались, мы все  втроём и встретились в аудитории. Миша показал свои стихи,  а я- свою прозу. Много, конечно, было дельных критических замечаний и предложений, но, в общем, получили моральную поддержку, о  чем на радостях и под какой-то эйфорией я поделился с Валентиной,  и потом скоро пожалел, что так опрометчиво доверил ей свою тайну. Валентина попросила почитать  мою писанину, и я долго не соглашался, понимая, как девушки легкомысленны в своих обещаниях. Но она так хорошо ко мне относилась, возможно, даже любила, что я не смог отказать в таком пустяке, предупредив строго-настрого; не брать повесть с собой в училище и никому об этом не говорить. Я так доверился  ей, что забыл  важный принцип мужчины; «послушай, что скажет женщина, и сделай всё наоборот». Этим я пренебрёг в виде исключения и понял, что поступил напрасно. Через неделю она всё-таки взяла повесть в училище  и на «детских болезнях»  стала почитывать, как будто у себя дома  не было на это времени. Да, видимо, так увлеклась чтением, что не заметила подошедшую  к ней преподавательницу, педиатра Генриетту, и та со словами; «Ах милочка, так вот вы чем занимаетесь на моих уроках»,- взяла  у неё с колен папку с подшивкой, быстро на месте пролистала страницы печатного текста, и на последней странице увидела подпись автора. Она была ошарашена, но не очень удивлена. «Ну что ж,  автора я хорошо знаю. Большой талант»,- сказала она в виде комплимента и вернула пухлую папку обратно. Конечно, через полчаса  об этом знали все в ординаторской. Такие уж все женщины, слухи разносить. Потом  у неё началась госпрактика. Ну если  моей подруге эта повесть про «первую любовь» так понравилась, что не могла оторваться,  зачитываясь на уроках, то по своей наивности и излишней самонадеянности, что написал что-то стоящее, что у меня появилась мысль  даже направить рукопись повести в молодёжный журнал «Юность». Так я и поступил, хотя явно поторопился. Лучше бы мне  спокойно без суеты на холодную голову повесть доработать малость и довести до кондиции, как говорится, «тише едешь-дальше будешь». Однако вместо того чтобы ей «созреть» я с удивительной лёгкостью  отправил рукопись в Москву. Может повезёт и  напечатают? Через месяц получаю рукопись обратно с резюме, подписанным главным редактором журнала Василием Аксёновым, в котором  сообщалось, что повесть  ещё сыровата, написана  не на должном литературном уровне и интереса для журнала не представляет. Такой «дежурный» ответ они многим присылают. Ну если такое говорит В. Аксёнов, значит,  я взялся не за своё ремесло. В тот период он сам напечатал в этом журнале и свои «Коллеги», и «Апельсины из Марокко». Ещё бы ему не напечатать в своём журнале. Я ещё тогда не знал, что у В. Аксёнова  похожая со мной судьба. Он ведь  тоже был одно время в детдоме, когда его отца репрессировали, а потом учился на врача в Питере, и вообще всего в жизни добивался самостоятельно. Человек он, конечно, неординарный, смелый, волевой, и к тому же талантливый, что не могло не вызывать к нему уважения. Кроме того, он всегда примыкал к передовой советской молодёжи, к  стилягам. Так мои первые пробы пера оказались в корзине. У Валентины госпрактика была по месту жительства в Макеевке. Иногда она писала мне.  Однажды получаю от неё письмо, где она приглашает меня приехать к ней на выходные в Макеевку по такому-то адресу, и что  в субботу в часов одиннадцать будет встречать меня на автобусной остановке в своём городе. Как ей только в голову это пришло? В Макеевке раньше я никогда не бывал. От Артёмовска далековато. Я не знал что делать, как поступить в данной неординарной ситуации. Неудобно как-то, но ей видней. Значит, всё продумала. Впрочем, думал я недолго и даже с Мишкой не советовался, мало чего ещё подумает. Мы ведь с ней дружили и у нас должны быть свои секреты, тем более что она мне нравилась. Почему бы и не поехать, если девушка просит, всё равно дел у меня особо никаких. Приезжаю в Макеевку, как договаривались, а меня никто не ждёт. Валентины на остановке не было. Прошло минут пять-десять, никого. Что делать? Не ехать же обратно в Артёмовск да так далеко. Хорошо, что запомнил из письма её домашний адрес. Пешком через полчаса был у калитки её дома.  Там вся улица сплошь из частных одноэтажных домиков со своими двориками. Улица была узкой, ухоженной, асфальтированной, и с подъёмным тротуаром вдоль одноэтажных аккуратных домиков. Я уверенно вошел во двор, постучал в окошечко. Хорошо ещё,  что в этом дворе, как это обычно принято, не было злой собаки  Дверь открыла её мамаша, в этом я не сомневался, чем-то они были похожи. Мне было ужасно неловко. Может, она забыла и поэтому не встретила. А может за это время она приболела и не  успела об этом сообщить. А другой связи тогда и не было. В жизни всякое бывает. Я поздоровался и спросил про Валентину. По её  доброжелательному виду я  понял, что она в курсе о моём приезде, и даже сказала, что  Валя  пошла меня встречать и, похоже, разминулись, и что вот-вот сейчас подойдёт. Мамаша пригласила меня в дом, и я стал потихоньку осваиваться, усевшись на диване в просторной комнате. Через некоторое время вернулась расстроенная Валентина. Настроение её изменилось как только меня увидела. Она  тоже, когда возвращалась с автостоянки, наверняка, подумала, что я не смог приехать. Но разве я мог её подвести? В присутствии её матери мы вели себя, скорее, как брат и сестра, чем жених с невестой, хотя ни то, ни другое мне  неведомо. И вообще, к чему всё это накануне госэкзаменов? Оттого и чувствовал себя как не в своей тарелке. Меня что-то смущало и сковывало. А вот домашние котлеты с макаронами мне очень понравились. И это неудивительно, я же питался в столовке и ничего другого не знал, особенно домашних котлет. У нас не было возможности  наедине поговорить о своём, что уж говорить о какой-то интимности и тем более близости. Во второй половине дня мы сходили с ней прогуляться по городу, который не произвёл на меня хорошего впечатления; обычный промышленный город металлургов, не сравнить с Донецком и не хуже Артёмовска, но загазованности побольше. На ночь мне постелили в отдельной комнате. О том, что Валентина навестит меня перед сном  хотя бы на минутку, даже не мечтал. Это было нереально. Во второй половине  следующего  дня я уехал обратно.  Месяца три-четыре назад у неё был день рождения. Конечно, о нём я не знал, и как обычно  после занятий проводил Валентину домой, где она снимала комнатку. Она сказала мне о нём, когда забежала на минутку к себе и вынесла приготовленный ею торт «наполеон». Тогда мне ничего не оставалось как пригласить её к себе на чай,  поздравить с днём рождения и провести время вместе. Ведь она, я больше чем уверен, этот торт приготовила ни столько для себя, сколько для меня, а, вернее, для нас. Раньше я никогда её не приглашал к себе. И не потому, что не хотел, а стеснялся той нищеты, в которой сам проживал. Кроме старого стола, стула и железной кровати, больше ничего, да ещё в полуподвальном помещении. Может так жило большинство студентов, снимавших «угол» у каких-то пенсионеров, и не очень комплексовали и  не переживали по этому поводу, считая это временным явлением,  видя в этом романтику и смысл студенческой жизни. Может так жил и студент Раскольников в «Преступлении и наказании» Ф. Достоевского. Кто знает. Я боялся её вопросов о моей прошлой жизни, и мне так не хотелось вспоминать то прошлое, хотя она, наверняка, была в курсе. Такие уж девушки и такова их психология. Если им кто по-настоящему нравится, они точно уже всё о нём знали.  Я вёл спартанский образ жизни, так как вынужден в силу обстоятельств так жить, понимая, что  это временно, но верил, что когда-нибудь наступит светлая полоса в моей нелёгкой жизни, и что на моей улице ещё будет праздник. Поэтому так часто стремился быть на улице в компании Валерки. У меня даже друг Валера никогда не был, дабы особо его не смущать, куда, собственно, он меня и привёл. В этот раз я решился. Это было  и не важно, мы ведь были вместе и одни. И это было главным. Тогда впервые по случаю дня рождения мы и поцеловались. Ничего подобного в этот раз  у неё дома не происходило. В воскресенье во второй половине дня я уехал в Артёмовск.  Еще тогда даже не предполагал, что эта встреча с ней окажется последней. «Наверно Валентина любила меня первой любовью сам не знаю за что, только у меня серьёзных намерений ещё не могло быть. Что мог я предложить ей семнадцатилетний пацан, у которого не было даже своего жилья. Согласиться в самой ближайшей перспективе жить с ней в Макеевке под постоянным присмотром тёщи, и в случае чего, мне от ворот поворот? Тот, кто рано женится или выходит замуж, делает это не от большого ума, а, скорее, от его отсутствия, и совершает ужасную непоправимую ошибку. А в моём положении- просто катастрофа.  Какая из меня опора в жизни, если сам зависим от всех и во всём. Как поётся в одной песне; «как бы мне рябине к дубу перебраться, я б тогда не стала гнуться и качаться». Но это про  девушек. Выходит, в моём случае, дуб хочет к рябине перебраться, чтобы не качаться. Что ж это за дуб такой? Вне всяких сомнений, Валентина, конечно, интересная и порядочная девушка, но у нас, в силу обстоятельств, разные взгляды на текущий момент. Она заканчивает учебу и надо выходить замуж. У меня впереди полная неопределённость: неурядицы  в быту, неопределённое будущее, надо мной, как дамоклов  меч, висит служба в армии. Зачем ей совсем юной и непорочной морочить голову, да и могла ли быть счастливой со мной она когда–нибудь?». Так приблизительно рассуждал я на тот момент. Вскоре в училище проходило общее собрание в связи с завершением госпрактики. Выступали на нём в основном директор Таисия  Алексеевна, Генриетта, как куратор практики,  и завуч Вера Ивановна. И вдруг слышу, и ушам своим не верю, как директор говорит о моей знакомой Валентине, и рассказывает в присутствии всего училища, в какую неприятную и даже ужасную и позорную ситуацию она попала, при этом иногда посматривая в мою сторону, давая понять, что она в курсе всех наших с ней дел. Самой Валентины на собрании не было по известным причинам. Ситуация действительно была хуже некуда. Она  меня шокировала и не оставила равнодушным. Оказывается, Валентина, находясь на практике в своей Макеевке, с подружками  вечером пошла в городской парк на танцы. И когда какой-то молодой человек с сомнительным прошлым и настоящим, пригласивший её на танец, получил полный отворот поворот, он ничего не нашел лучшего, как вынул из кармана ножницы и несколько раз ударил ей в спину. Такое мог совершить только законченный недоумок или уголовник в состоянии алкогольного опьянения. Валентина была госпитализирована и две недели пролежала в больнице. Кто же знал, что она такая легкомысленная и куда её потянуло. Что она забыла на этих бестолковых танцах? Разве она не понимала кто, в каком «состоянии» и для чего на эти танцы ходит? А если уж пришла на танцы, то к чему все эти выкрутасы. Конечно, ничего об этом я не знал. И всё же если б эта история случилась в нашем городе и мне было бы известно, то, безусловно, я сразу навестил  бы её в больнице, несмотря ни на что. Ведь друзья познаются в беде. Может она, находясь там у себя в больнице, вспоминала обо мне и представляла, что вот откроется дверь  её палаты и войду  я с цветами её любимых ромашек. Возможно так бы и было, если б я только знал, что случилось с ней. Я же помню, когда сам лежал с аппендицитом в одиночестве, и ко всем приходили и навещали родственники и знакомые, и только ко мне и к бандиту с ножевым ранением никто не приходил.  Мне было очень жаль Валентину, и в то же время не переставал удивляться, в какую историю она вляпалась по своему легкомыслию.
  В этом году прочитал «Три товарища» Э. Ремарка. Книга здорово написана. А его же книгу  «На западном фронте без перемен» листал через страницу и даже не дочитал,  скучно стало. Наверно до меня не дошло самое главное о чем он хотел написать. Мне бы повзрослеть малость. Случайно попалась на глаза книга «драматическая медицина». Прочитал с запоем и с тяжелым осадком на душе за тех, кто ценой собственной жизнью рисковал во имя науки и человечества. Это был не художественный  вымысел автора книги. Такие ученый биологи и вирусологи действительно существовали в нашей стране, которые сначала заражали себя опасным вирусом кори, клещевого энцефалита, дифтерии, и другими опасными инфекционными заболеваниями, и  только после этого, оставшись живыми и здоровыми, предлагали человечеству эффективную и надёжную вакцину. К таким героическим и самоотверженным ученым относились Н.Гамалея, А.Смородинцев, М.Чумаков, М. Балаян, В.Хавкин, и другие, которые и за героизм это не считали, а воспринимали, как производственную необходимость.    Когда Антон Чехов утверждал, что труд врача это подвиг, скорее всего, к  этому утверждению он пришел  после того, как мне кажется, как прочитал именно эту книгу? Тогда действительно так оно и есть без всяких преувеличений. Именно после прочтения этой невероятной книги, реальных исторических фактов изложенных в ней, я больше утвердился, или мне так показалось, в понимании того, что в медицину я шагнул не случайно, и дал слово во чтобы то ни стало  попытаться поступить в медицинский институт и стать таким же самоотверженным врачом. Однако это был только юношеский порыв. Куда мне с моими возможностями без всяких возможностей в моём-то положении. Одного желания в таких делах маловато. Всё шло как было запланировано, хотя не так быстро как того хотелось. Учился я не очень хорошо, хотя редко когда занимался, если только перед самой сессией взбадривался,   включался в процесс и приходил в тонус. Некоторые преподаватели говорили обо мне так; «ленивый, но способный, когда расшевелить». Насчёт «ленивого» можно ещё поспорить. Позанимались  бы они  в моих бытовых и материальных условиях, побывали бы в моей шкуре, может по-другому говорили. Поэтому правильнее было бы  сказать «способный ленивец». Так хоть душу согревает.
 На последнем курсе  многих пришлось удивить. Как-то со своей группой и нашим врачом-преподавателем вели обычный приём больных в поликлинике. Входит очередной пациент по фамилии Макогонов, многим в городе  известный человек; солидный, приятной внешности, видный мужчина лет сорока  в форме  майора милиции, он же сотрудник ГАИ. В городе в то время не было ни одного светофора, поскольку  личный транспорт был редко у кого, движения на дорогах как такового не было, а стало быть и необходимости  в такой уличной технике также не было. Но по выходным и праздничным дням движение на дорогах в центре города в несколько раз увеличивалось, и на самом оживлённом перекрёстке на пересечении улиц Советской и Ленина, что рядом с памятником Артёму, всегда стояли регулировщики- офицеры ГАИ как на витрине с красными физиономиями неясного происхождения. Вот почему  многие знали их в лицо. Несмотря на то что с личным автотранспортом в городе было туго и редко у кого он был, однако почти все врачи -мужчины  приезжали в училище на «Жигулях», кроме врача Животаева, который ездил на «Волге», которую подарили ему пациенты, попавшие в своё время в ДТП, а он им как хирург оказывал врачебную помощь, будучи на дежурстве в ЦРБ. Так уж ему «повезло». С его слов, пострадавших пришлось собирать и сшивать буквально по частям. Но в таком небольшом провинциальном городе слухи распространяются с невероятной быстротой и в преувеличенных тонах. Позднее прокуратура на основании множества жалоб потребовала у доктора объяснений, за какие такие шиши он приобрёл  эту «Волгу», если не было дарственной на неё.Пришлось доктору оправдываться, собирать кучу справок о своей зарплате в различных местах. Кончилось всё тем, что единственному в городе врачу-урологу, дабы избежать судебного разбирательства, ничего не оставалось как выехать в другой город, в Житомир.   В поликлинике майор Макогонов частый посетитель как гипертоник. Гипертония у таких сотрудников болезнь профессиональная, их можно причислить к группе риска по алкоголю.  Осматривала его наша врач Анна Семёновна. У неё большой жизненный и врачебный опыт, а в работе была весьма щепетильной, педантичной и аккуратной. По натуре сама она неторопливая, сдержанная, замедленная, корректная с посетителями, немного занудна, но очень эмоциональна и лабильна. И приём вела в такой манере. Мне с Мишкой было  скучно на её занятиях, и витали  мы где-то в облаках, при этом разговаривали между собой и, по-видимому, чуть мешали остальным вести приём. Анна Семёновна это заметила и решила, что я тому причина. Не может же она, признавая  чинопочитание за основу отношений между людьми с деревенским воспитанием, зависящая от всех и каждого, слабая женщина,  сделать замечание  Мише, сыночку заведующей поликлиникой, а мне легко и без возможных осложнений. Как бы в наказание она попросила  меня измерить этому гаишнику артериальное давление. Я подошел к пациенту, здоровенному за девяносто кг. мужчине с розовым, но приятным и даже красивым слащавым лицом, пользующегося несомненным успехом у слабого пола, взял его левую руку у запястья с наружной стороны четырьмя своими пальцами. Через минуту говорю доктору о результате измерения, которые составили; «180 на 110 мм. ртутного столба», и после чего перешел на своё прежнее место. И всё это было так запросто, как будто бумагу поднял с пола и положил на стол. Она была удивлена, что так быстро я это сделал, и подумала; «Какой шустрый, захотел меня опытную со стажем   провести», и с подковыркой спросила: «А где же ваш тонометр? Как это вы умудрились измерить давление без аппарата?». Её наблюдательности можно, конечно, позавидовать. А ещё удивительней то, как будто у кого-то из нас у студентов был свой тонометр.
-А я без аппарата, так быстрее,- невозмутимо объясняю врачу.
 Она, ничего не говоря, поражаясь моей наглости, с думой; «сейчас я тебе покажу, как меня обманывать», надевает манжетку тонометра на плечо  майору, подсоединяет  с  аппаратом и  медленно стала сжимать резиновую грушу, пока столбик ртути не поднялся выше верхнего уровня шкалы. За всем этим пристально наблюдает вся группа. Затем так же медленно постепенно стала снижать давление в манжете. У неё глаза ещё больше округлились, когда цифры  оказались такими же, «180 на 110». Анна Семёновна была крайне удивлена, такого быть не может. Не скрывал своего удивления и сам больной, сколько он ходит по врачам, это впервые.  Потом таким же образом измерили и перепроверили на другом пациенте, когда майор Макогонов покинул кабинет. Опять полное совпадение. «Ну и дела, просто какая-то мистика»,-было написано на лице опытного участкового терапевта. Врач с тридцатилетним стажем впервые узнала и от кого, от какого-то  студента, что по пульсу  можно определить не только частоту, ритм, напряжение, с этим она хорошо, конечно, знакома, но и давление. После занятий она с восторгом рассказывала докторам в училище о моих фокусах, и всякий раз спрашивала меня, по какой такой формуле я это делаю?
С Ларисой Вороненко, несмотря на разницу в возрасте и некую неловкость с моей стороны, мы всё-таки встречались, иногда случайно, а когда и назначали свидание. Конечно, она мне нравилась и даже слишком, тем более что в любви все возрасты покорны, как сказал поэт А. Пушкин. Но мог ли я об этом мечтать, что и она когда –нибудь ответит мне взаимностью. Такое просто невозможно.  Когда мы бродили по улицам, говорили  обо всём, только не о чувствах и не о любви, разве что о любви  к Родине. Я относился к ней больше как к сестре. Она показалась мне очень серьёзной не по годам и была настолько красивой, что меня одолевала гордость, что иду рядом  с ней и мило разговариваю о всякой чепухе, а проходившие мимо нас, только оглядываются нам вслед. Лариса напоминала  мне Клеопатру, точнее, Элизабет Тейлор, американскую  киноактрису, которая играла Клеопатру. Она возможно  это знает, хотя откуда  знать про Элизабет десятикласснице, но относится  к этому абсолютно спокойно. Я понимал, что она далека  от мыслей не связанных  со школой. В этом особенность её воспитания. Однако я также понимал, что такие как она долго  в невестах не засиживаются. Не пройдёт и трёх лет как явится неизвестно откуда её принц на белом коне и увезёт с собой в заоблачные дали.  Просто её время ещё не пришло.  Лариса жила рядом с театром  на проезде Гагарина. Это самый центр города. Иногда, особенно первое время, мы встречались у подъезда её дома под её окнами. Когда в город приехал областной балет с «Лебединым озером», я отважился пригласить её в театр. Я, честно  сказать, не надеялся а она не отказалась к моему удивлению пойти в театр, тем более  что ни она,  ни я  в живую никогда не смотрели балет. Вообще, если признаться, то балет я терпеть не могу. Мне не понять,  почему такие  молодые здоровые мужики в таком непристойном виде,  вместо того  чтобы «вкалывать» в шахте  и добывать стране уголь или трудиться в поле трактористом, прыгают на сцене как  горные козлы. А в колхозах, между прочим, хороший тракторист, а тем более комбайнёр, на вес золото. Но, как говорится, каждому своё и «на вкус и цвет-товарища  нет». И мнение других, которые считают это искусством, нужно уважать, иначе и твоё мнение для других и выеденного яйца не будет стоить. В назначенное время  я ждал её с волнением до самой последней минуты. Лариса немного задерживалась, и я уже  подумал, что и вовсе не придёт,  и к этому был психологически готов. Сам бы я, конечно, не пошел на балет по известным причинам, а билеты  оставил бы на память как сувенир. Наконец  увидел её ещё издали, когда она переходила широкую дорогу. Она вся в белом была великолепна, и приближалась словно белая лебедь на пруду. Такой можно простить  всё что угодно.
 – Здравствуй, Серёжа. Я, кажется, припоздала? –виновато с улыбкой в глазах спросила Лариса.
 – Привет. Всё нормально, у нас ещё уйма времени, целых несколько секунд, – успокаивал я её.
Мы спешно поднялись на ступеньки к парадной двери театра, быстро прошли в зал. Она понимала, что немного задержалась. Теперь вся  эта беготня по её вине. Что поделать, провинция. В театрах редко когда приходиться бывать, не привыкли. Зал был полон и оттого было так шумно. Прозвучал второй звонок. Мы не стали отыскивать  свои места и сели на первые попавшие свободные, чтобы не маячить перед уже сидевшими. Только присели, а тут подошли  такие же  опоздавшие как и мы молодые люди, чьи  места мы уже заняли. Мы не стали просить и убеждать парочку  пройти на другие свободные места и сами прошли на другие ещё незанятые неподалёку места и то же не наши. Я думал Лариса  выразит своё недовольство каким-то образом, а она на удивление к этому отнеслась совершенно нормально, смешливо, с юмором. Признаться, это мне понравилось больше, чем предстоящий балет. Это говорило о том, какая она есть на самом деле в жизни, простая, неизбалованная, без заморочек и прихотей. Слава богу, скоро  прозвучал третий звонок, погас свет и спектакль начался, иначе пришлось бы нам в конце концов  искать места согласно купленным билетам. Спектаклем  Лара  была очень довольна как и я, хотя ни балет, ни оперу не люблю. За всё время, когда мы сидели рядом, слегка соприкасаясь локтями, я даже не посмел к ней дотронуться и взять её за руку. Мне было достаточно того, что она сидит рядом, и ей также хорошо как и мне. Это было бы слишком с моей стороны, и мне не хотелось  оказаться в неловком положении, когда бы она не восприняла меня и отпрянула. Может всему виной, что я даже не попытался это сделать, оказалась волшебная музыка  П. Чайковского и бессловесный балет, который мне не понять. Другое дело оперетта. В те годы завершал свою творческую деятельность знаменитый и любимый многими, и особенно женщинами, Николай Рубан. Он был настолько популярен в стране, что о нём слагали легенды и всякие небылицы. Мне ещё повезло несколько раз видеть и слушать его по телевизору. Если кое-что позаимствовать у В. Маяковского, да на свой манер переделать, то по отношению к этому большому артисту можно выразиться таким образом: «Мы говорим оперетта, подразумеваем  Рубана. Мы говорим Рубан, подразумеваем  оперетту». Его бархатный голос, манера исполнения, личное обаяние,  сводили женщин с ума. Но большие звёзды когда-то гаснут и появляются звёздочки. Что поделать? Закон моря... В то время на театральный  небосклон восходила совсем молодая, будущая звезда оперетты, Татьяна  Шмыга.  Моё скудное музыкальное воспитание связано с тем,  с чего начинала она, а именно, с  «Белой акации» и «Севастопольского вальса». Да и фамилия у  неё необычная и незвучная как-то ассоциировалась с опереттой; «шмыг–шмыг и в дамках». Шмыга была неотразима вообще, а  у мужчин пользовалась невероятным успехом. Чего только стоили её глаза и невероятная сексуальная улыбка. Сколько копий  было сломано из-за неё, сколько сердец она сама разбила у противоположного пола.  Отчего, крепко доставалось и самой Татьяне. Это просматривалось в её грустных глазах. В этом я ничуть не сомневался. По-детски нравилась она  мне и как артистка с её неповторимым голосом, и как привлекательная женщина с её сексуальными глазами. Надо быть глухим и слепым, чтобы не замечать, насколько она  обаятельна и мила была в то время. Откуда обо всём этом может знать широкая публика, если это и есть закулисная жизнь.
Заканчивался последний учебный год и не только для меня. Он стал выпускным для меня и для школьницы Ларисы. Так уж получилось, что у нас с ней была последняя и прощальная встреча. Как и раньше мы бродили по тихим улочкам, и я любовался ею по-прежнему. Я сказал ей напоследок, что скоро должен уехать по распределению ещё неизвестно куда, затем меня, скорее всего,  призовут в армию, после которой возможно надумаю поступать в институт, и вообще хочется стать  военврачом. Насчет института я, конечно, переборщил, особенно в части «военврача». Слишком далеко я зашел в своих фантазиях, хотя и не вредно  иногда помечтать. Мне просто хотелось  перед Ларисой поприличней выглядеть при этой последней встрече и оставить о себе благоприятное впечатление. Кто знает, увидимся ли  ещё?  Я прекрасно понимал, что больше её не увижу, по крайней мере ближайшие лет пять. А за это время много воды утечет в той же Волге, а она, конечно, выйдет замуж. О себе она рассказала только то, что собирается устроиться на работу чертёжницей на завод «Цветмет» и замуж пока не собирается. Лариса отличалась от других сверстниц своей педантичностью,  порядочностью, аккуратностью и усидчивостью, что так необходимо для хорошей чертёжницы. С такими данными ей непременно захочется продолжить обучение, если, конечно, не выскочит досрочно замуж. Я понимал, если я уеду, то навсегда. Ничто в этом городе меня больше не удержит. Какой там институт после армии? Это только бравада. Знаний других не приобретёшь, а те что были за три года основательно растеряю. Надо быть реалистом. Она пожелала мне обязательно поступить в институт, стать врачом, и возможно тогда мы снова встретимся и продолжим наши более серьёзные отношения. И тем не менее  я понимал, что эта встреча с ней последняя, как бы она меня ни утешала. Мне очень хотелось пожелать ей, что когда-нибудь она встретит  того единственного похожего на неё, самую красивую девушку в городе, но промолчал. Она и сама это знала не хуже меня. Накануне видел её в городе еще с одной одноклассницей, близкой подругой. Они сильно похожи. Лариса тогда нас познакомила. Её звали  Мариной и она из Молдавии. Такими, я их и запомнил. В последнюю свою в училище сессию,  так уж получилось, что Валерка уговорил меня поехать в Донецк вместе с ним за компанию на несколько дней к его родственникам. Сессия, конечно, не лучшее время, чтобы  куда-то уезжать из города, но я понимал, что его мать одного  не отпустит, а со мной, всегда пожалуйста, хоть в Донецк, хоть в Москву. Она мне доверяла больше, чем своему Валерию.   Я прихватил с собой  учебники по предстоящим экзаменам, и мы оказались в большом городе. Жили мы у родителей мужа его сестры в центре города в частном доме со своим небольшим двориком и садом. В самом городе я никогда не был, кроме автовокзала, разумеется, и целыми днями, особенно в солнечную погоду, раздевшись по пояс, чтоб никому не мешать, проводил в саду в гамаке под яблоней с учебником по хирургии или  анатомии, сочетая полезное с приятным. Рядом, пригревшись на солнышке, лежала рыжая дворняга, которая за короткое время успела ко мне привыкнуть. Ко мне почему-то собаки быстро привыкают. Может в прошлой жизни я был четвероногим? Иногда во двор выходил Валерка, чтоб поболтать от скуки. Мы раньше договаривались, что я поеду, если мне не будут  мешать заниматься и готовиться к экзаменам.  Года два назад мы с ним таким же «макаром» съездили в Москву к его другим более дальним родственникам. Таким образом, невольно, благодаря нашей  дружбе, он приучал меня к другой жизни ранее мне неизвестной, тем самым расширял мой жизненный кругозор. Я уж не говорю, что некоторые привычки я брал от него, в том числе и, преимущественно,  как правильно одеваться, чтоб не выглядеть «деревенщиной». Он же слыл в школе «стилягой», значит, умел одеваться. Как говорят, «с кем поведёшься, от того и наберёшься». В общем, к сессии подготовился неплохо и госэкзамены сдал успешно без единой тройки. Если б я так учился все эти  годы...
 Наконец пролетели четыре года в училище. Поэтому случаю в кафе »Уют»  состоялась вечеринка  всех выпускников нашего года. Увы, меня там не было по простой причине; хроническое материальное затруднение. Я не мог себе позволить такое пустое развлечение, да и никто особо мне не предлагал туда явиться. По этой же причине я не мог и сфотографироваться  для общего фотоальбома выпускников, к тому же сам не любил фотографироваться. Со слов Мишки,  время в кафе они  провели весело, играли в «бутылочку». И хорошо, что меня  там не было, а то представляю в какую попал бы смешную и неловкую ситуацию, если бы вдруг, играя в «бутылочку», она остановилась напротив директора или завуча. Слава богу, моё отсутствие никто и не заметил. Ну, и славно. Потом, через несколько дней, все получили дипломы, кроме меня. Обо мне, похоже, просто  забыли. Почему-то в списках не оказалось. И я не очень переживал на этот счет. Какая мне разница, сегодня или завтра получить диплом, наверно, просто не успели оформить. Проходит неделя -ничего не слышно по поводу диплома. Это уже не очень славненько! Зашёл к директору, мол, так и так, все получили дипломы, а про меня вроде как забыли. За какие такие заслуги? Я что- рыжий? Директриса  Коваленко Таисия  Алексеевна сама была удивлена не меньше моего, потому что хорошо меня знала и неплохо относилась ко мне. И вдруг такой пассаж. Разобрались скоро... Оказалось, что секретарша выписывала дипломы по наличию в группе фотографий выпускников, среди  которых  меня, по только понятным мне причинам, естественно, не оказалось. С недельной задержкой и с извинениями диплом и распределение  всё же получил. Помню в одну из зим в городе был страшный гололёд. Для горожан это «ЧП». Можно было добираться к работе и на учебу только на коньках, у кого они были. В училище, хоть с опозданием, но явились почти все, кроме директора. Она не смогла в своём дворе пройти и пару метров, чтоб не упасть и не сломать ноги со своими высокими каблуками. Без обуви с каблуками она никогда не ходила, поскольку ростом большим не отличалась, а  вес был в избытке. Пришлось ей позвонить Вере Ивановне Назаровой, завучу училища,  и та попросила меня, чтобы я встретил её у дома и сопроводил к работе, с чем я благополучно и справился без всяких падений. В этот день  по городу было очень много всяких переломов конечностей, и открытых, и закрытых. Директор хоть и была, наверняка, партийной, но в политике ни бум-бум. Трудно ей приходилось читать доклады на торжественных собраниях, посвященные, например,  Дню 8-го Марта. Она не произносила, как все политики, СЭ. ШЭ. А, а упорно произносила ЭС. ШЭ. А. А вместо долларов, всегда говорила доллары, с ударением на второй слог. И с таким политликбезом принимали в партию. Мало того,  вот таких политически малограмотных  назначали на руководящие должности, главное, чтоб были коммунистами, как написано в Конституции СССР, остальное не так важно.    По распределению мне надо было ехать в какой-то Володарск. Где это, без понятий, и бес его знает... У Михаила тоже направление в какую-то деревню «Привольная» в пределах Донецкой области. Ему хоть немного «повеселей» и «вольней» будет наверно, тем более что армия ему не грозит. Всё одно по зрению не пройдёт медкомиссию, да родители ещё помогут в этом плане. Со мной другое дело. Службу в армии мне не миновать. Зашел в военкомат. У меня ведь два пути; или в армии служить, или в этот Володарск отправляться. В любом случае надо отдавать долги Государству. Начальник второго отдела военкомата, капитан Смирнов,  хорошо знал моё необычное семейное положение и отнёсся  ко мне с сочувствием и отеческой заботой. Я  поделился с ним  о своей сокровенной мечте, помня пожелания Ларисы, о своём желании успеть попытаться до армии сдать вступительные экзамены в институт. А вдруг, чем черт ни шутит, сдам и поступлю. К тому же опыт в этой части некоторый имелся. Другой такой возможности  уже точно больше никогда не будет. Сейчас хоть какие-то знания есть.
-А в чем дело?– спрашивает сотрудник военкомата из бывших старших офицеров в цивильной одежде.
-Дело в том, что по распределению я  должен явиться в Володарск, - объяснил, как мог по- армейски четко и конкретно я, -и отработать там три года.
– Володарск, говоришь?...  -спросил удивлённо он, обнадёжив меня. –Так это совсем рядом, в нашем районе. Степан Александрович, -обращается офицер запаса старше по званию к начальнику отдела, капитану Смирнову. -Надо помочь парню, сирота. Хочет продолжить учебу. Это же хорошо, надо только приветствовать. В армию он всегда успеет. Ты  при погонах, к тебе больше прислушаются, тебе и карты в руки.
-И то правда, –соглашается капитан, подтягивая поближе  к себе телефон, и дозванивается к главному врачу Володарска.-Здравствуйте, это вас беспокоит из горвоенкомата начальник второго отделения капитан Смирнов. Вот какое дело. У нас есть один призывник, только что окончил медучилище и направлен к вам по распределению. Хороший парень. Ему бы дальше учиться в институте на доктора. Отсрочку мы ему, конечно, дадим, но как быть с распределением? Нельзя ли ему задержаться на период вступительных экзаменов?
 Короткое молчание...пауза... Капитан посмотрел на меня вопросительно и с сочувствием.
- Так …так... Так и решим. Всего хорошего.- Ну что ж, товарищ Новосёлов, -обратился капитан уже ко мне, - дерзайте, поступайте, но коль ничего не получится,  милости просим к нам. Повестка не заржавеет. Счастливого пути.
-Вот здорово! Огромное спасибо. Никак не ожидал. До свидания, товарищ капитан. Разрешите идти?
-Идите, всего доброго,- ответил  капитан.
 На другой день, окрылённый такими добрыми новостями из военкомата,  автобусом я поехал в Володарск, что в десяти километрах от города. Мне там ужасно не понравилось с первых минут. Ни то деревня, ни то рабочий посёлок. Я даже засомневался туда ли приехал. Без труда нашёл главврача местной амбулатории, мужчину средних лет с избыточным весом и растущим пивным животом. Мило с ним побеседовали прямо на территории поселковой амбулатории и выяснилось, что у них только шахта имени Володарского, и никого они вообще не ждут из молодых специалистов,  и что по документам меня на самом деле направили в Володарский район, где-то под Ждановым, и вообще черт знает где это. Идея моя насчет института тут же оборвалась как и возникла. Другое дело, если б у меня был «красный» диплом. Вот когда его только вспомнил. Но о нём нужно было думать ещё с первого курса. Отработать три года было обязательным для всех. Долги надо отдавать, да и друзей никого не стало, вроде как и другого выхода больше нет. Мишку отправили далеко в какую-то деревню «Привольную», Валерку проводили в армию. Пока я учился в училище, он работал нам швейной фабрике и учился в ШРМ, в вечерней школе. Когда получил аттестат зрелости, пытался пойти по стопам своих сестёр и поступить в «медицинский» в Донецке на санитарного врача, но не сдал вступительные экзамены. Так что со своей мечтой стать санитарным врачом ему пришлось распрощаться навсегда. Тут как раз и для армии созрел. Вот такая оказалась фортуна. За несколько дней  перед отправкой он готовил себя психологически, распевал солдатские песни; «Одетые в солдатские шинели... переулок на Арбате...»,  или:«У нас во дворе листопад… как тебе служится, с кем тебе дружится, мой молчаливый солдат…». Помню как трогательно переживала вся его родня.
– Валерик, если вдруг начнётся война, сразу приезжай домой,- напутствовал его семидесятипятилетний дед.
– Дед, а как же присяга? Я же на службе. Меня же как дезертира по законам военного времени…к стенке.... и... бац –бац…
    Меня эта фраза его деда, старого еврея, немного рассмешила. Какая там война? С кем, с американцами? Сами американцы против нас не посмеют воевать, а спровоцировать немцев не получится. В памяти у них ещё сорок пятый год.  Рано утром пошли Валерку провожать. «Были сборы не долги от Кубани до Волги». Эту песню мы пели уже вместе у горвоенкомата. Там всех посадили в большой «львовский» автобус и вперёд в Донецк на областной сборный пункт. Мать провожала Валерку,  единственного сына, до самого Донецка в этом же автобусе. Вот и стали мы совсем взрослыми, вчерашние мальчишки. Видимо, наступил час и Родину защищать, и сельское хозяйство поднимать через медицинское обслуживание на селе. Кроме Васьки Варнавы, никого и не осталось у меня из друзей. У него всё ясно и определённо; отслужил, женился, работает. С Ларисой Вороненко, маленькой Элизабет, мы простились ещё раньше. В начале августа уехал и я. Впереди был Жданов, чтоб добраться по назначению в Володарский район. Но что же меня удерживало в этом городе, или уже нет? Я уезжал, не понимая, что уезжаю  навсегда. Хотелось мысленно проститься  с теми, кто был когда-то дорог, небезразличен, кого, если не любил, то очень уважал и быстро привыкал к ним. Почему,  при кажущимся  везении на хороших девчонок, мне с ними так часто не везло, и всё внезапно так заканчивалось не по своей воли. Может дело во мне? А может судьба, рок... Какие всевышние силы за этим стоят? Рита в школе... Лучшая девушка в школе. Проучились всего один год вместе и на тебе, можно сказать, первая юношеская любовь. Куда делась? Обстоятельства разлучили. Валентина в училище... Прекрасная девушка. Мечтала замуж выйти, да мне было слишком  рановато об этом даже думать. Лариса из Москвы- первые юношеские увлечения, роман даже написал про неё. Значит, «задела» серьёзно меня. Но, увы... В этом переходном возрасте многие пишут стихи, и я не исключение. Лариса Вороненко- самая красивая девушка в городе, но ещё совсем ребёнок, любовь для неё запретная тема и, конечно, она не для меня, что называется не по Сеньке  шапка. Светлана из Прибалтики, чуть не забыл про неё. Кстати, немного о ней. Познакомились мы случайно на телеграфе в том же Артёмовске. Она приезжала из Таллина в город своих родителей на школьные  каникулы каждое лето к бабушке.  А бабушка жила по улице Советской как раз напротив площади, где стоит памятник Артёму, а через дорогу находился телеграф. Она часто туда ходила звонить родителям. Вот такая воспитанная была девочка. Познакомились с ней очень просто; переглянулись с улыбкой и пошли дальше рядом вместе до её дома, поскольку нам было по пути. Это у нас знакомиться на улице было неприлично, когда существовал «железный»занавес между Европой, а в Эстонии всё посвободней, считай, заграница. Они никогда не считали себя частью СССР, всегда смотрели на Запад. Ещё тогда я думал; «Не нравится жить в Союзе, пошли вы к черту. Мы без вас обойдёмся. Рыбы у нас своей хватает. Обойдётесь ли вы без нашего газа и нефти? Большой вопрос! Так что сидите и не дёргайтесь, и не выпендривайтесь». Но Света не эстонка, она русская.  Может ещё дело в том, что родители далеко, никто её не контролирует, свободна как птица, выпущенная из клетки. Одной скучно сидеть с бабушкой, хоть и родной, надоело. Мы с ней встречались через день и только днём. Света оказалась полной противоположностью  своей сверстнице Ларисе Вороненко; шустрая, разговорчивая, спортивная, симпатичная,  с весёлыми глазами, немного развязанная, вальяжная. Не знаю почему, но мне нравилось проводить с ней время, хотя ещё школьница. Гуляли в парке, бродили по окраине города, куда заносило нас незаметно за разговорами. Сидели у неё на балконе верхнего пятого этажа, смотрели семейный альбом. Оказывается, она родом из тех «бывших». Она показала  несколько старых фотографий  своего деда в форме полковника царской армии. Он воевал против Советской власти, а может потом и «за». Возможно это как-то связано с тем что они уехали  подальше в Эстонию. Если б эти фотографии попали в КГБ, то для её семьи всё могло окончиться очень печально. Могли всех отправить в места не столь отдаленные без права переписки. Меня это не интересовало. Для меня она просто Света Короткова, «классная» девчонка из  города  на море Таллина. Правда, Светой ей не очень-то хотелось быть, и просила называть её как в Эстонии -Эрикой. Но это не столь важно. За короткое время мы очень привязались  друг к другу и думали надолго. За неделю до моего отъезда в  Жданов мы договорились встретиться в городском парке в двенадцать дня у входа как обычно. Был ясный летний тёплый день и хорошее настроение. Я был на месте как всегда чуть пораньше. У меня не было никаких сомнений, что она сейчас подойдёт. Время двенадцать,  а её нет. Пять минут после двенадцати – её нет. Немного заволновался. Вдруг откуда ни возьмись подбегает ко мне  совсем маленькая девчушка и спрашивает тот ли я  Серёжа, который ждёт Свету, и, убедившись, что  это я, передаёт мне записку со словами: «Свету не ждите, она срочно уехала». И сразу убежала. Я разворачиваю записку и читаю: «Серёжа, дорогой. Уехала срочно в Ейск. Так надо, пиши по адресу»... и так далее.  У меня что-то внутри оборвалось, опустело. Где этот Ейск? Первый раз слышу о нём. Наверно это очень далеко, значит, надолго, а может даже навсегда. Парк и проходившие мимо люди,  стали мне абсолютно безразличны. И почему со мной так случается? Душа не на месте. И так со всеми девчонками. Может всему виной детдомовский комплекс неполноценности?  А при таких душевных «болезнях»  существует одно единственное лечение. Надо скорее уехать  куда угодно и подальше, и занять себя. Так я и поступил. Четвёртого августа 1963 года автобусом приехал в город Жданов прямо на автовокзал. Народу кругом полно. Это и понятно. Главное в городе Азовское море, с ним всё связано в этом небольшом городе. Кажется весь общественный транспорт, и прежде всего трамваи, направлен в сторону моря, поэтому никто не спрашивает, как пройти к морю. На автовокзале я только поинтересовался, как доехать в Володарск, может с этого вокзала, а может ещё откуда? Пока выяснял, как мне добраться до пригородной стоянки автобуса, у кассы ко мне пристал какой-то парень и правдоподобно, убедительно  стал рассказывать, как его бедного обокрали, стащили кошелёк, а там- все деньги. А ехать ему надо бы в Донецк. Не могу ли я выручить беднягу  и одолжить денег на билет? Как он себе представлял вернуть долг? А чтобы не сомневался, что вернёт долг, дал даже свой домашний адрес. А на кой он мне сдался его адрес? Я что, специально или при случае, приеду к нему в Донецк забрать долг? Тем более что адрес, конечно, липовый. Вот какой наглец, подлец и тунеядец! И как только  с подобными просьбами можно обращаться к незнакомым и посторонним людям. Отработал бы лучше  на  жд. вокзале час-другой, глядишь, и на билет себе честно заработал. Я очень сомневался  в искренности и правдоподобии «пострадавшего», но что-то всё же дал, нельзя же так нагло врать. А если на самом деле не врёт, а если б в такой ситуации оказался я на самом деле? В дороге всякое случается. И были сомнения. Уж очень похоже, что вокзал для него кормушка. Скольких за день он обманет таких как я легковерных, чтоб собрать на бутылку? Чтоб этот тип не придумал ещё что-нибудь вроде того, что неделю как голодный,  я оставил его с его проблемами и перешел на другую сторону привокзальной площади, на пригородную стоянку.  Согласно висевшему расписанию маленький рейсовый автобус  ходил на Володарск  почти через каждый час. Пришлось немного подождать. Передо мной привокзальная площадь как на ладони. Она почти пуста. Неторопливо снуют немногочисленные прохожие в разных направлениях кто с вещами кто без. Гляжу, почти в центре  площади резко притормаживают «Жигули»-«копейка». В них сидят две-три разукрашенные девицы лёгкого поведения. Это видно по их внешнему виду и вызывающему поведению. Их головы торчат из-за стекла. Сигналя  непонятно кому, из машины по пояс выглядывает парень лет двадцати пяти с рыжей лохматой, давно  нечесаной, головой, и кричит на всю площадь случайно встретившемуся знакомому приятелю:
– Эй, Бельмандо, привет!  Гони к нам. У нас одного рыла не хватает.
– Не могу, спешу,-кричит тот. -В другой раз.
– Ну  и  дурак. Тут такие тёлки!...
 Машина резко дёрнулась с места в поиске другого клиента. Свято место пусто не бывает. Жданов, конечно, не Артёмовск. Здесь море, которое портит  горожан и умиляет приезжих, разбалованная публика. Мне бы скорее от всего этого подальше. Наконец подогнал наш автобус. Как ни странно людей в автобус набилось битком, чего никак не ожидал. Наверно, это у них райцентр этот Володарск. Одна «деревня», все вроде как после рынка, кто с вёдрами, кто с мешками. Ехали наверно час. К концу дня я был уже в районном центре Володарска в ЦРБ. Начальства на месте уже не было. Куда мне деваться не знал, да тут ещё  возня с чемоданом, как- будто привязанный к моим ногам и с «кирпичами», не знал куда его деть. Знал, что в каждом районном центре должен быть дом колхозника, что-то вроде городской гостиницы. Но где её искать? Это так, на всякий случай. На хозяйственном дворе больницы нашел сторожа, пожилого мужчину. Чего он там охраняет мне не понять, если только запасы угля во дворе под открытым небом. Сторож оказался разговорчивым, может от того что «навеселе». А что ж остаётся ему делать  наедине да ещё в воскресенье. Поняв что я медик и приехал сюда работать, он пригласил меня в свою каморку на чай: и ему не скучно, и мне деваться некуда. К тому же уже вечерело. Так до утра там на твёрдом топчане и проспал. Наутро пятого августа, как и положено  по направлению, я прибыл к главному врачу ЦРБ. Он не был удивлён и даже заметно обрадовался. Меня же удивило то, как звали его; Олег Табаков, как известного артиста кино, того  стажера  из фильма «Испытательный срок». Посмотрев мои документы, направление, он обратился к пожилой секретарше  и ко мне.
–Вижу, вы человек пунктуальный, обязательный. Тютелька в тютельку прибыли. Это неплохо… Светлана  Викторовна, голубушка. Подготовьте приказ  на этого молодого специалиста. Назначить  товарища Новосёлова Сергея…, как вас по батюшке? – обращается он ко мне,  делая вид, что в направлении ничего об этом не написано.
– А никак.  Батюшки у меня никогда не было,– ответил я.
– Понимаю, да и рановато. Назначить  Новосёлова Сергея фельдшером на ФАП  совхоза «Первомайский» с 5 августа сего года. Вот так…,-подытожил главврач. - А мы с  вами Сергей отправимся на пищеблок, пусть вас покормят. Поди, проголодался с дороги, пока к нам добирался? Правильно я говорю?
-Есть,  немного, - говорю я.
-Вижу по глазам, -заметил главврач.- А потом отвезут тебя прямо по назначению на  ФАП.  Договорились?
-Годится, – согласился я.
  Мы с главврачом вышли во двор в сторону пищеблока больницы. Там меня покормили чем смогли после больничного завтрака. Я и в самом деле был голоден. На медицинской легковушке  меня увезли ещё дальше от моря, от ЦРБ  в совхоз «Первомайский». Ехали по просёлочной дороге  километров пятнадцать не более, пересекая то кукурузные поля, то пшеничные, то лесополосу. Наконец, вдали справа  от меня и внизу показалось какое-то селение. Оно находилось в низине. Это и  был совхоз «Первомайский», вернее, его первое отделение. Подкатили мы прямо к ФАПУ. Из него  почти сразу выбежала блондинка не худенькой комплекции, молодая акушерка в белом халате. Узнав, что наконец  приехала долгожданная ей замена, она несказанно обрадовалась  моему приезду. Теперь-то она спокойно уйдёт  в свой долгожданный очередной и ежегодный отпуск. После короткого знакомства  отправились  мы с ней прямо к управляющему отделением, надо же мне где-то устроиться на проживание. Обычно в хороших деревнях при ФАПЕ  имеется приличная комната для медика, а то и целая усадьба, но это не тот случай. Поэтому и  кадры здесь, по всей вероятности, не задерживаются. Здесь, как я успел заметить, и медпункт был в отвратительном состоянии, который представлял часть обычной деревенской избы, состоящей  из одной небольшой комнатки, а через стену проживали жильцы.  Но мне бы продержаться пару месяцев коль так всё вышло, а там что-нибудь придумаем. Определили  меня постояльцем в избу местного почтальона Николая недалеко от медпункта. Там мне отвели  маленькую комнатушку, где помещалась всего одна кровать с двумя табуретками. За счет совхоза можно было подобрать для медика что-то и получше, если начальство совхоза действительно заботилось бы о здоровье своих колхозников, от них не убыло бы. Хозяева избы, хоть относительно молодые, своих детей  пока не имели, иначе на меня не согласились бы. Удобства, как  у всей деревне, во дворе, стоит только мне умудряться каждый раз обходить  злую собаку дворнягу на цепи. Я же для неё «чужой», таким и останусь, как бы я к ней не относился потом. Пару дней акушерка  не уезжала, вводила меня в курс дела. Любаша, так звали  акушерку, хоть и молодая, но за два года  к ней жители привыкли и уж, конечно, не рады были её замене на меня. Видать по всему, медики здесь надолго не задерживались. И правильно делали, если ни жилья нормального нет и ФАП черт знает что собой представляет. Какая-то забегаловка, а не медпункт. За эти дни к ней часто заезжал её ухажер Николай. У него одного в округе был мотоцикл да ещё с коляской. Так сказать, первый парень на деревне, к тому же комсомольский секретарь в совхозе. Мы почему-то быстро подружились с ним. Иногда выбирали время, когда Люба вместе со своей подругой Леной,  тоже медсестрой из ЦРБ, приезжали к нам на выходной  и мы вчетвером  отправлялись на мотоцикле на пикник на природу. Подружка её также была симпатичной, спортивного сложения, но  шатенкой и нескучной девушкой. Так они пытались развеять мою скуку и одиночество в непривычной для меня обстановке, в которой я оказался. Иногда по воскресеньям я  сам уезжал в Володарск, а оттуда в Жданов на море. Солнце, воздух и вода наши лучшие друзья. Об этом никогда не нужно забывать, особенно медикам. На меня, видевшего море впервые, та атмосфера, такое количество отдыхающих, действовали магически положительно. Этого было достаточно, чтобы следующую неделю спокойно отработать и не свихнуться от деревенской скуки и одиночества. В самой деревне ничего интересного: всего один маленький  магазин, в котором  продают и продукты, и промтовары,  да конюшня. Уважаемые люди в деревне продавец Катерина и почтальон Николай, ну ещё «доктор». Куда без них на селе. Николай ездит на своей гнедой в райцентр  почти каждый день и привозит не только почту и свежий хлеб в тот единственный магазин, но и все новости из райцентра. Мало у кого из селян радио было, что уж говорить о телевизоре. Поэтому в конце недели в каждом дворе пьянки-гулянки, и никто ничему не удивлялся. В деревне одна, но длинная и широкая улица. Темнеет быстро, так как уличной освещенности практически не было, и после десяти вечера  деревенская жизнь прекращается. И это ещё осенью. Что же будет зимой? Лучше мне этого не знать, и так чувствую себя здесь точно в ссылке. Как у А. Пушкина: «Сижу за решеткой в темнице сырой,  вскормлённый в неволе орёл молодой». Нет, до зимы точно не доживу, а мне же три года отбывать. Через неделю, немного освоившись на новом месте, написал письмо Светлане в Ейск, она там отдыхала у родственников. Где этот Ейск, никто не знает и спросить не у кого. Только когда получил от неё ответное письмо понял, что он находится совсем рядом, рукой подать от меня, всего лишь на противоположном берегу Азовского моря. Мне казалось; выйди только к берегу, аукни погромче и она тут же отзовётся. Странное совпадение вроде той песни: «мы с тобой в два берега у одной реки». После  Азовского  она уедет к себе в Таллин на другое, теперь уже Балтийское  море. На том  и закончится наше мимолётное знакомство. Прощай любовь. Но пока я с нетерпением ждал от неё писем, как ждут их солдаты в армии, а когда иногда получал, то воспринимал как бальзам на сердце. Ведь это был единственный близкий человек, с которым поддерживалась связь после моего отъезда из родных мест. Спешил быстро на них отвечать, а чтоб моё письмо в пути не задерживалось и не дай бог потерялось, старался сам найти возможность оказаться в самом Жданове, минуя почту райцентра и своего почтальона Николая, и опустить письмо в почтовый ящик в самом городе. Так могут поступать только влюблённые. Мне казалось, так оно придёт раньше и, самое главное, не затеряется в пути. Такая уж наша почта не надёжная. Для этого приходил на ферму после вечерней дойки, когда  ещё парное молоко разливали в бидоны, и я помогал их грузить в машину. С этой же грузовой машиной с бидонами молока мы с водителем отправлялись прямо в Жданов на молокозавод. Возвращались всегда поздно, когда было уже совсем темно, во всяком случае я был спокоен, что моё письмо точно дойдёт, и на сутки как минимум раньше. А то могло  получиться так, что письмо могло и не застать Светлану,  могла уже она уехать в свой Таллин и связь была бы потеряна. Хорошо, что в последнем своём письме она просила,  чтоб я больше не писал по этому адресу в связи с её отъездом.  Больше я никому не писал, как и не писали мне. Кто же мне напишет, если я уехал и никому не сказал  куда именно. Однажды мы возвращались поздно из Жданова по той же причине и было совсем темно. И сидя в кабине грузовика, меня укачало и я основательно закемарил. Вдруг от какого-то шума проснулся и сразу не понял где нахожусь. Мы двигались очень медленно, а дороги не видать. Такое впечатление, что плывём на пароме, а не едем на машине. Я спрашиваю у водителя, где мы и что такое движется вокруг автомобиля непонятное, что в глазах рябит словно морская гладь.  Оказалось, что мы никак не можем объехать большое неуправляемое стадо баранов. «Вот так влипли»,-единственное что я мог сказать.
  Самое неприятное в моей работе, не дай  Боже, это роды. Поэтому даже акушерка  Люба, которая должна по идее и своему диплому только этим и заниматься, старалась вовремя избавляться от  «созревших»  беременных и своевременно отправлять их любым путём в райцентр.  В домике, где размещался  ФАП,  через стенку жила  одна семья; муж, жена и шестилетняя дочь. Мамаша по всем внешним данным ждала ещё скорого прибавления и находилась в декретном отпуске, отсчитывая последние дни. Когда я об этом узнал, то предупредил её, чтоб  она не задерживалась и своевременно уехала в роддом. Она успокоила меня   молодого и неопытного, что она в курсе и ей  «не впервой», и сроки свои знает. На примете других подобных кандидаток  не было  и я  с чувством удовлетворения исполненного долга успокоился, по крайней мере, до зимы. Прошла неделя. Однажды рано утром  среди недели, хорошо, что ещё не ночью, в окно моих хозяев  тревожно постучали. Николай  разбудил меня и сказал, что это за мной. Я по-быстрому кое-как оделся, вышел из хаты и вижу очень взволнованного  мужа  той самой декретчицы- соседки по ФАПУ.
– Извините, доктор, что так рано поднял вас  с постели, но у жены  всё началось,- волнуясь, произнёс он.
– Что началось?- Спрашиваю  его, ещё сам ничего не понимая.
Я же был совершенно уверен и спокоен за его супругу в той части, что когда у неё начнутся предвестники схваток, они вовремя отправятся в район своим ходом, как и договаривались накануне. Она же меня заверила. Поэтому я никак не мог врубиться. Ну ладно первородящей, ей всё в новинку. Но она-то не первый год замужем!
–Ну что! Конечно, роды, -объясняет  он. -А то зачем же я пришел к вам в такую рань.
-Логично, -соглашаюсь с ним, и как бы примеряюсь с ошеломляющей для меня новостью.
 Хоть я не совсем ещё проснулся, но главное понял. Беда свалилась на мою бедную голову. Случилось то, чего я больше всего боялся. Что ж теперь делать, роды не первые? Может, успею отправить её в райцентр? Нужно было действовать, и как можно быстрее. Только этого мне и не хватало. Я по-быстрому оделся, не думая, умылся ли я или мне бы чайку не помешало попить, а в мыслях ругал её самыми последними нецензурными словами, на какие только был способен, используя из своего детдомовского небогатого лексикона, но, однако, пошел с ним. По дороге на ФАП, чтоб напрасно не терять время, счастливого, но явно напуганного мужа послал к управляющему  за машиной, и удивился, почему он не додумался это сделать  раньше, ведь ему не впервые быть в такой ситуации. Роженицу на всякий случай перевёл к себе в медпункт, мало ли что. Медпункт представлял всего одну небольшую комнатку, в которой с трудом вмещалась медицинская кушетка, небольшой стол, два стула, медицинский стеклянный шкафчик для  всякой медицинской мелочи, шкаф для медикаментов под аптеку и примитивный рукомойник с лампой «Солюкс», а также обычная деревенская печка. К этой комнате местные «зодчие» приделали  деревянную пристройку для ожидающих очереди с такими неудобствами, что даже сидеть было негде, к тому же и прохладно. В прихожей нет никаких стульев или скамеек. А зимой, я представляю, какая в ней холодина, уж точно. Хоть бы одну вешалку поставили для верхней одежды для посетителей. Кругом одна нищета. И куда только смотрит управляющий, хотя директор совхоза, проживающий на территории этого отделения, выстроил себе приличный дом из силикатного кирпича, из которого мог получиться нормальный современный ФАП. Что может сделать девушка в таких обстоятельствах? Ей бы замуж поскорее выскочить, семьёй обзавестись да в райцентр перебраться. Да и кто её слушать станет. Сюда мужика надо  да покрепче, хозяйственника. Не может в наше время, пусть даже в деревнях, чтоб так бедно  и нищенски выглядела наша  советская медицина. Один срам. За державу обидно. Вот она доступная и бесплатная медицина на селе. К чему тогда рапорты  на самый верх о невероятных урожаях, о переполненных закромах Родины, о битвах за урожай. Награды каждый год раздают налево и направо от комбайнера до первого секретаря обкома и выше, от Ордена  Почета до золотой Звезды Героя соцтруда  как после Курской битвы. А  на ФАПЕ не было даже элементарной бактерицидной кварцевой лампы для очистки воздуха от микробов. А сам думаю; «роды вторые, тянуть нельзя. Может родить в любую минуту». Через полчаса появляется супруг и я с нескрываемым облегчением в надежде что он выполнил свою миссию и машина ждёт у медпункта, произнес: «Ну, наконец, дождались... Теперь всё обойдётся. Зря, кажется, я тут всех поругиваю и обвиняю в головотяпстве и бесхозяйственности. Будем, однако, соседушка собираться в райцентр. Успеть бы только…».
-Доктор, машин не оказалось. Все выехали на поля, взял только лошадей с «линейкой»,- доложил неторопливо муженёк, теребя кепку в руках от волнения.
-Как это нет? -не сдержался я. –Какие могут быть  поля, когда здесь рожают?
Я подошел к окну, чтоб убедиться, насколько это правдоподобно. Безнадёжно посмотрел через закрытое окно. И в самом деле перед окнами стоит пара лошадей с «линейкой», на которой когда-то ездил председатель колхоза, а теперь управляющий отделением, и копытами долбят землю. «Так и рвутся в бой, - подумал я. - Им бы только на волю вырваться, там себя ещё проявят. Они, конечно, тут ни при чем. Запрячь  бы вместо них самого управляющего в одной упряжке с директором. Забавно было бы посмотреть, как они бы с этим справились. По крайней мере  поняли, что такое срочные роды. Интересно кого они запрягают, двух жеребцов или двух кобыл, а может вперемешку? Или это не имеет значения? Не забыть бы  справиться у конюха». Пока пытался  читать мысли скакунов, думал, что делать мне, какое принять решение. «До ЦРБ больше десяти километров, дорога пыльная, ухабистая, через поля, - обмозговывал я про себя.- В общем, не дорога, а одно название. А если вдруг дождь пойдёт. Да и мне раньше как-то не приходилось  иметь дело с этим. На занятиях в училище на фантоме показывали технику приёма родов, в роддоме приходилось иногда фрагментарно наблюдать роды. А так чтобы самому помилуй Бог, пожалуй,  никогда. Роды в дороге ещё хуже. Была б машина...». Я был в таком замешательстве и ступоре, что напрочь забыл о простой вещи. Надо было зайти в контору к управляющему, набрать « 03» по телефону, если, конечно, он работает, вызвать «скорую», и все дела, никаких тебе забот. Солдат спит, служба идёт. А я что умнее других? А что управляющий не сообразил набрать «03», прежде чем отказать в машине и дать свой личный живой транспорт? Всё может быть, растерялся и забыл. А может у них телефон вообще не работает. И никто не напомнил, как будто до этого у них никогда не рожали и не знают, как следует поступать в подобных случаях. Я вспомнил как врач-гинеколог Степанская, которая вела у нас курс акушерства, рассказывала о фельдшере скорой помощи, окончившего до меня это же училище, на вызове к роженице, не желая или не зная как принимать роды, ничего лучшего не придумал как связать обе ноги женщины на всём протяжении и не дать родить ей в дороге, только бы довезти до роддома, рассчитывая, что в этом случае она точно не родит. Может, и мне так поступить, уж так не хочется с этим связываться. Но у того фельдшера, тридцатилетнего Гиренко, был «Уазик» и нормальная дорога в черте города.  А у меня ничего из этого не было; деревня, далеко, бездорожье, лошадь, вторые роды, отсутствие опыта. Мне было жалко фельдшера Гиренко, а его дальнейшая судьба не могла оставлять никого равнодушным. Несмотря на молодой возраст, он был оперирован по поводу рака лёгкого, жил с одним лёгким, пристрастился к наркотикам и алкоголю. Дело доходило до того, что он приходил в аптеку и высматривал, и подкарауливал тех больных, которые получали наркотические вещества по особым рецептам, на расстоянии сопровождал их до дома, выяснял точный адрес, и через некоторое время  приходил к ним от имени работника аптеки и объяснял, что произошла ошибка, в аптеке перепутали с лекарствами, а те, которые успели получить, надо изъять. Так он и добывал наркотики для своих нужд до поры до времени. Может и мне так поступить с роженицей как и он? Но у меня нет машины. А потом со стороны медработника это трусость и непрофессионализм. Так не пойдёт.
-Будем рожать здесь на месте,-спокойно вслух объявил я своё окончательное решение.
Это напоминало мне совещание в Филях, на котором М. Кутузов объявил о  непростом решении оставить  Москву, чтобы  сохранить армию.
 Мужа роженицы попросил на всякий случай приготовить горячей воды побольше, благо что он жил через стенку, а «ослов», этих лошадей, отправить обратно. Под «ослами»  я, конечно, имел ввиду не прекрасных  парнокопытных  тружеников села, а тех двуногих, кто  представлял вместо них, за такой неприспособленный медпункт и отсутствие в нём элементарных условий, за такие рискованные и полулегальные  роды  «на дому», за неуважение к людям. Теперь оставалось действовать по обстоятельствам. Решение принято, надо действовать. Правда, с чего начинать, ума ни приложу. Жаль нет рядом  акушерки Любаши, она ведь специально училась для таких дел. А себя успокаиваю: «Беременность- не болезнь, а  роды- обычный естественный физиологический процесс для любой женщины что у нас, что в далёкой Африке, где, между прочим, обходятся без медиков, и ничего, справляются самостоятельно». Так что бог даст обойдётся без меня и моего вмешательства. Роженица лежала на кушетке. На Фапе не оказалось даже чистой простыни, что уж говорить о стерильном материале для таких случаев.  Схватки поначалу частые, быстро угасали. Нужно было срочно вмешаться и помогать. С этой целью ввёл в вену медикаменты-ускорители  для  стимуляции родов. Это я ещё помнил  из училища. Сижу и жду, когда подействует. Читаю справочник для фельдшеров, который  я привёз с собой. Проверяю всё ли правильно сделал. Мне стало скучно. Не знаю чем занять роженицу. И больных никого. Может, это даже к лучшему, только отвлекали бы и мешали.
-А давайте-ка, Мария Петровна, предскажу, кто у вас будет совсем скоро, – предложил я женщине для себя от скуки, а ей, чтоб отвлечься от чувства неуверенности и страха.
– А разве такое возможно? – удивилась она. - Очень хочу.
-В наше время всё возможно. Уже людей в космос отправляем. А тут такая ерунда, -говорил я мудрёные словеса для женщины  в качестве психотерапевтического эффекта.
  Она была одна. Муж принёс ведро горячей воды с тазиком и отправился на полевой стан, вроде как бы ему и делать здесь больше нечего, мол, разберётесь  дальше без меня, своё я уже сделал... Хотя какая тут может быть работа, если жена вот–вот родит. Спросил у неё число, месяц и год рождения её и супруга. Записал в тетрадку и принялся считать, как бухгалтер в конторе на счетах по китайской методе.  Сколько раз  я ни пересчитывал, а получалась дочь, о чем ей и сообщил. Она обрадовалась, но засомневалась,   ведь девчонка у них уже есть. Вот если б парня родить, будущего защитника Родины, комбайнёра. За разговорами прошло некоторое время и надо уже принимать роды, плод так и рвался на волю. Видать, химия подействовала, которую я ввёл в вену. Вот тебе, браток, всё вместе: и наука, и практика, и госэкзамен на зрелость. Но оказалось всё не так просто. Вижу, что шея плода дважды обвилась пуповиной, головка вся синюшная. «Только этого мне и не хватало»,-  подумал я, малость расстроившись. Дело, как выражалась  одна  знакомая еврейка, учительница младших классов, пахнет «кирисином». Что же делать? Пуповина, по мере продвижения вперёд плода к выходу, всё больше натягивалась и сдавливала хрупкую шею будущего новорождённого,  а ножки ещё не появлялись, так что пришлось быстро, особо  не раздумывая за возможные последствия юридического плана, перерезать пуповину ножницами у самой шейки ещё не родившегося плода. Наконец вышли и ножки. Родилась, как и ожидали, девочка. Но и это ещё не всё! Проблемы у меня, похоже, только начинались. Плод синюшный,  крика нет, значит, нет дыхания. Девочка уже в моих руках, а крика по-прежнему нет. Раздумывать не приходилось как поступить. Каждая секунда дорога. Взял заранее приготовленный, так на всякий «пожарный», детский зонд типа катетера, вставил в дыхательное горло, затем в носовые проходы и отсосал слизь. От непривычки и не имея опыта в таких делах, чуть сам не наглотался околоплодными водами. Наконец-то, появился первый долгожданный  ещё негромкий крик ребёнка, но уже хоть какая-то надежда. Пригодилась и горячая вода. Несколько раз погружал  новорождённую в тазик с водой, пока синюшный цвет  кожных покровов не сменился на розовый, а крик стал  намного сильнее прежнего. Затем ребёнка обернул в пелёнки, прихваченные  мамашей, и передал в объятия родильнице. Всё, слава богу, обошлось. Почувствовал  страшную усталость  и удовлетворение, словно это мне пришлось рожать. На этом фапе никогда не принимали роды и прежде всего потому, что для этого не было элементарных санитарных условий, да и никакая санэпидстанция не разрешила бы. Но бывают же исключения, как этот непредвиденный случай. Я, конечно, подумал, всё ли правильно сделал в таких условиях. Конечно, не всё. Всего предусмотреть невозможно, тем более что всё так неожиданно. На фапе никогда не было глазных капель, которыми я должен закапать глаза новорождённому в качестве профилактики некоторых распространённых хронических глазных болезней новорождённых. Я же не думал, что когда-нибудь да так скоро мне придётся принимать роды. Но это уже  не главное. Самое главное, что ребёнок не умер от асфиксии. Это была моя первая победа над собой, и всё чему учили, оказалось не напрасным. Думаю, что в этот день у меня появились первые седые волосы на висках. Через несколько дней приехала районный педиатр, милая приятная  женщина бальзаковского возраста.  Она неторопливо без меня осмотрела ребёнка, потом счастливую мамашу. Затем заглянула в медпункт ко мне. Женщина средних лет, врач с немалым опытом, была удивлена, что перед ней стоял ещё мальчишка, а ещё больше, что я не растерялся и сделал всё правильно. А с глазными каплями она разобралась. Так что для новорождённой я стал крёстным отцом. Ну а деревня есть деревня. Своего радио нет, зато «сарафанное»  работало быстро и безотказно, не то что единственный на деревню и то испорченный телефон в конторе отделения. Через неделю после успешного родовспоможения с утра иду к себе на работу, а в дверях деревянного «предбанника», абсолютно не подготовленного  для зимы, с улицы стоит очередь из молодых женщин как в магазине. Что это всё означало? Я удивился, что так рано явились пациенты, причем одни молодые девушки. Такого  ещё не бывало. Со всеми поздоровался. Они хором поприветствовали меня:  «Здравствуйте, доктор». «Откуда у них такая вежливость?», - подумал я.- Ах- да, в деревне все здороваются, только я к этому не привык». Прохожу мимо очереди  в свой кабинет. Едва успел одеть халат, как вошла одна молодая симпатичная деваха вроде как кудрявая шатенка, и улыбается не пойму почему. Присмотрелся,  а пуговицы на плаще  у неё не застёгиваются уже.
– Там все такие? – поинтересовался я.
– Все,- нисколько не смущаясь, говорит она. –Узнали, что вы можете  определить пол  ребёнка. Вот и пришли.
– Да. Почта у вас понадёжней правительственной связи. Почему же все сразу в один день? - поинтересовался я. -И что, мне с вами делать?
  Других больных пока не было, пришлось заняться будущими мамашами.
 На рабочем месте задерживался я часто и надолго. Домой не торопился. Мне было там скучно. Телевизора у хозяев не было, собака меня не признавала за «своего», каждый раз бросалась на меня с лаем. А приучать собаку  к себе принципиально  не хотел. У меня тоже свой характер. «Дома» чувствовал себя непринуждённо, и отношения с хозяевами были неплохие, но одиночество меня угнетало. Детдомовская привычка всегда находиться в большом коллективе  ещё сохранялась. В большой комнате, через которую я проходил всякий раз прежде чем войти  в свою «ночлежку», на столе  стояла радиола и рядом несколько штук пластинок в хаотичном состоянии. Когда из хозяев никого не было дома, я брал всегда одну и ту же пластинку и ставил в проигрыватель. Это была пластинка «Кармен»  Бизе. И тогда я отвлекался от повседневности, представляя, что где-то есть совсем другая жизнь.
 В последнее время ко мне на работу зачастила местная школьница в классе седьмом -восьмом, приятная и даже смазливая чернявая с карими глазами, и всякий раз с разными вопросами; то за лекарствами от простуды, то за градусником, то проконсультироваться  по- другому поводу. Она не очень-то напоминала деревенскую девчонку. Отец у неё местный учитель, а девчонка такая скромная, культурная, любознательная, собиралась поступать в медучилище в Жданове. Жила она почти напротив моего ФАПА на другой стороне единственной в деревне улицы. А этот участок  улицы был самый просторный и широкий, хоть в футбол играй, да ещё центр поселения, где  находилась  контора отделения, добротный новый кирпичный дом директора совхоза, а по другую сторону улицы расположились сельский клуб и хибары, в одной из которой  была столовая под навесом для командировочных, а в другой располагался ФАП с жильцами через стену. А в деревне  все новости на языке, ничего не утаишь. По соседству с ней проживал парень, хоть и не гармонист, но тоже первый парень на деревне, потому что работал шофером «Молоковоза». Тут тебе и транспорт для своих нужд и молоко всегда в наличии, так что и корову нет смысла держать. Словом, видный жених в деревне. Так этот парень-блондин, оказывается,  имел  определённые виды на эту чернобровую малолетку. Возможно, она сама ничего  об этом не знала, либо не всё так гладко у них было, только она продолжала  иногда  захаживать  на ФАП. Сам «Молоковоз» днём и ночью стоял  под окнами его дома. Конечно,  я не придавал никакого значения и не обращал на неё внимания, поскольку  чувствовал себя совсем взрослым и заметным человеком в совхозе, чтобы связываться с малолетками, серьёзным и городским. Не хватало ещё,  что  бы обо мне в деревне стали говорить всякую сомнительную ерунду, тем более что в это время я переписывался с другой девчонкой. Деревенские заморочки мне ни к чему. Сначала я думал, что так мне казалось, а когда однажды этот парень от ревности заявился ко мне на ФАП  и я понял по какому поводу, то успокоил  его, сказав, что никакого отношения к ней не имею и слышу об этом впервые. А ему пожелал всяческих успехов на данном поприще, если, конечно, она будет отвечать взаимностью. Парень по деревенским меркам  был действительно неплохой, не избалован,  непьющий. Вот только слабость проявил, зайдя ко мне на ФАП. А иначе я бы его очень далеко послал, чтоб не морочил девчонке голову. А девчонке, когда она пришла в очередной раз, даже подарил свой личный медицинский халат и шапочку, которые мне были  уже ни к чему.
-Маме будет очень приятно,- сказала она смущаясь. -Она не знала, где его можно купить. Теперь вот...
-А ты сама? -спросил я.
-А я просто счастлива, так всё неожиданно. Спасибо, Серёжа. Я пойду, не буду вам мешать.
 Она была на седьмом небе от счастья, так как ещё недавно интересовалась, где можно купить такой халат, а ещё больше оттого, что получила его от человека, который был  ей неравнодушен и был для неё кумиром, но таким «тупым», что не мог понять, зачем девчонка  так зачастила  на ФАП. Похоже, школьница была ко мне и впрямь неравнодушна и придумала себе любовь, а потому всякий раз искала повод, чтобы зайти в медпункт  и ближе познакомиться, но уж больно стеснительной оказалась. В таком возрасте как у неё приходят первые неуправляемые чувства. По себе знаю. Пусть хоть память обо мне сохранится за непризнанные  девичьи «признания» в своих чувствах.
Где-то через неделю после первых родов на дому, а может дней через десять, ко мне прибежала женщина и сообщила, что у её родной сестры начались схватки. Только этого мне и недоставало. Уж лучше если б эта девчонка школьница почаще  заходила, чем эти  роженицы... Это было среди недели и среди дня. Не так давно она была у меня, и я ей предсказал мальчика. Вот он и «прёт» раньше времени. Но в этот раз всё было благополучно. Роды были первые, проблем с транспортом не было. Сосед, он же свояк, работал шофёром. Посадил я её в кабину грузовика  и  вместе с ней отправился в райцентр. Доехали без приключений, слава богу.  Потом узнал, что к вечеру она родила нормального мальчика. У меня не было никаких сомнений, что назвали его моим именем, поскольку ещё в кабине по пути в район был такой разговор. Если действительно родиться мальчик, то быть мне крестным отцом  и назовут моим именем.
  Как-то подхожу к ФАПУ  а под ногами у меня оказался пухленький маленький коричневого окраса щенок. Я взял его на руки, прикоснулся своим тёплым носом к его прохладному носику и спросил: «А ты, цуцик, чей будешь? Имя у тебя есть? Молчишь. Может, Бобик? Ах Бобик не нравится. Тогда Тузик? Ну что ж, можно сказать, познакомились по-соседски». Он смотрел своими «уголёчками»  и не сводил с меня своего взгляда, словно хотел что-то спросить. Видать,  тоже присматривался хороший ли я человек. Я ему что-то дал вкусненького из своего кармана, почесал его за ухом и отпустил. Ему было этого достаточно, чтобы удовлетворить своё любопытство. Прошло несколько дней, иду тем же путём и вижу, как ко мне на всех парусах, то есть на всех своих четырёх, словно колобок  катится этот маленький щенок уже заметно подросший. Надо же не забыл! С тех пор по утрам, когда я шел на работу, он караулил меня и бежал  мне навстречу. Хозяева его жили тоже напротив медпункта, где-то рядом с тем «молоковозом». Так у меня появился маленький дружок. На тот  момент единственное живое существо, которое бескорыстно ко мне привязалось и предложило мне дружбу. Бывало, веду приём больных, а он под окном караулит меня, надеется, что я выйду и пообщаюсь с ним. Я в окошко  посмотрю, прихвачу что-нибудь вкусное для него и выйду к нему. Вот   ему радости-то, короткий хвостик крутился как пропеллер у вертолёта.
 Через месяц меня как молодого и, как начальство считало, перспективного работника на селе  направили в Донецк на областное совещание по сельскому здравоохранению на целых два дня. Жили мы в одной из лучшей гостиницы в городе «Украина». Номера в гостинице и питание были за счет организаторов конференции. Я оказался самым молодым участником такого форума.  С основным докладом по медицинскому обслуживанию на селе выступила заведующая облздравотделом, в  прениях выступили десятки врачей и чиновников от облисполкома. Говорили об оснащении ФАПОВ, о санитарном транспорте, о том, как трудно без него, когда приходиться обслуживать две-три деревни одному медику. Докладчики разных уровней предлагали  на таких медпунктах и ФАПАХ приобретать мотоциклы с колясками за счет бюджета сельсовета в пользование фельдшера. Вот дожить бы мне до таких времён, почти что свой мотоцикл имел бы. Однако всё это выглядело нереально и, возможно, в далёкой перспективе. Но для меня не это самое главное. Важно, что я хоть ненадолго выбрался из этой глухой дыры и снова оказался в Донецке, и мог свободно спокойно прогуливаться по его широким красивым улицам и площадям с цветами и фонтанами. В общем, съездил не напрасно, отдохнул от сельского однообразия. Жаль только, что совсем  ненадолго. Снова погрузился в свои будни.    На работе про всё забывал. Как-то в медпункт пришла одна женщина с просьбой посмотреть свою мамашу на дому. Мне не очень хотелось идти к ней по двум причинам. Во-первых, особых показаний медицинских не было. А во-вторых, уж очень далеко, на самом краю деревни, чуть ли не в соседнем селе и без транспорта. Ну, хоть какая-то была кобыла с телегой... Но был конец недели, впереди выходной. Хотя, какой выходной может быть в деревне для медика. Несмотря на всё это, отправились с этой назойливой женщиной к ней домой. Ей было лет сорок, что по моим понятиям уже «старушенция», но считала себя ещё относительной молодухой, за словом в карман не полезет, любого деревенского  мужика  могла  соблазнить. Похоже, что давно без мужика живёт, да вот некстати мамаша приболела. После пяти вечера я был на месте. Во дворе на скамейке сидели две девчонки моего возраста, такие симпатичные шатенки, ну прямо невесты на выданье. Только вот беда. В деревне с парнями туговато. Они о чем-то смешном болтали и лузгали семечки, заметно повеселев, увидев меня впервые. Почти рядом спокойно сидела  дворняга на привязи. Я ещё подумал, «такие милашки и пропадают в деревне». В самой деревне я их никогда не видел. Может, они учатся в городе, а приехали на летние каникулы к родителям. Минут за десять больную бабулю я осмотрел, назначил лечение и вышел во двор, где ещё сидели девчата. Хозяйка познакомила меня с ними. Они оказались не из робкого десятка  и  мы быстро разговорились. Одна из них была дочерью хозяйки. Я так понял, что мужчины в этом доме давно не было. Может поэтому все женщины в доме такие раскованные в поведении. Вскоре, мамаша предложила всем отправиться на танцы на турбазу. Там сегодня должны быть танцы. Мне эта идея не понравилась. Какие там танцы? И что это за турбаза, о которой я никогда не слышал. Но девчонки меня недолго уговаривали, да и я почувствовал себя среди них своим. Уже вчетвером мы двинулись за околицу деревни и скоро оказались на берегу у какой-то речки. Я и не знал, что есть такая речушка неподалёку. Что значит, заработался на своём ФАПЕ; ни про девчонок, ни про речку ничего не ведал.
-На том берегу располагается турбаза, -объяснила мне женщина, по просьбе которой я очутился в этих краях.
-И каким же образом мы окажемся на том берегу? -спрашиваю я, ничего не понимая, и не видя никаких средств переправы.
-Сергей, а вы плавать умеете?- спросила меня  её дочь, та, которая мне больше понравилась.
-Так себе. На плаву держусь,- говорю ей, нарочно приуменьшая  свои возможности в этом деле.
-Плыть может и не понадобится, в этом месте можно перейти вброд. Ну что, вперёд? -скомандовала она, явно подбадривая меня, ошеломлённого и неопытного в подобных делах.
Смотрю, все стали раздеваться до купальников, и первой вошла в воду мамаша с поднятыми руками, удерживая свою одежду с босоножками. За ней в цепочку последовали остальные, видимо, им не привыкать. И куда мне деваться. Я замыкал живую цепочку. Вода была тёплой. Ближе к  середине мне было уже по горло. Вижу, все поплыли, ну и я за ними. Метра два пришлось плыть при помощи одной руки, как Чапаев после ранения в руку, другая с вещами торчала выше уровня воды. Затем снова переход вброд. Да... Не думал я, что меня с этими девчатами куда-то занесёт черт знает куда да ещё на исходе дня. Турбаза была совсем недалеко. Уже смеркалось. На открытой танцплощадке танцы в самом разгаре. Молодёжи полно. Я смотрел только со стороны, но один медленный танец с Маринкой, дочкой мамаши, всё же танцевал. Через час всё закончилось. Было уже темно. Все разбрелись кто куда, а мы направились к родне мамаши, которые жили где-то недалеко от турбазы.  Там нас чаем напоили, и спать уложили. Мы спали в большой общей необычной комнате. Девчонки вместе на кровати внизу, а  я на второй полке сам не знаю чего в метрах трёх от них напротив. Перед сном, конечно, поболтали, так и уснули. После десяти утра снова пришли к речке и таким же способом вброд перешли в другом направлении. Больше с девчатами  я не встречался. Может я пообещал в следующий выходной их навестить, но так и не получилось? Я так и не понял, собственно говоря, для чего эта мадам бальзаковского возраста всё это устроила. Может, она хотела познакомить свою дочь со мной и пристроить её в надёжные руки? Не всё же время мне в деревне находиться, гляди, и в город уеду вместе с её дочерью. Молодой ещё, может на доктора ещё выучится.
 В деревнях принято ходить к доктору не с «пустыми» руками. К молодежи, правда, это не относилось. С деньгами у всех туговато, откуда они у них, если работают за трудодни?  Другое дело сальцо, яйцо и что-то из своего огорода. Такое хозяйство здесь в каждом дворе. Может для самого доктора и неплохо, как «говаривал»  тот же доктор А. Чехов; «коль доктор сыт и больному легче», но мне ни к чему,  тем более что у меня ни «дома», ни в медпункте не было даже элементарного маленького холодильника. И если я не мог отказаться от презента, то в тот же день  отдавал  другому посетителю, которому это действительно не помешает и согреет душу, что вроде того же лечения, поэтому у меня ничего не задерживалось, а значит ничего  и не было. Помню приходит  на приём пожилой, но крепкий  и внешне здоровенный мужичок с седой головой и показывает  мне левую кисть. Вижу, что средний палец у него в несколько раз толще остальных, мне аж не по себе стало, жуть какая. У больного гнойное воспаление пальца, так называемый панариций. Ходит он, оказывается, с этим гнойным мешком на пальце целую неделю. Не спит ночами, ничего не может делать и надеется,  что прорвёт самостоятельно. Но никак. Наконец решил обратиться к медицине. В район ехать с такой ерундой, как он считал, незачем и некогда. Да и проблема туда добраться. А тут говорят,  какой-то доктор, совсем молодой парень появился, хвалят, «дюже гарный». Мужичок- грек по национальности. Их тут половина деревни,  и живут компактно много лет ещё с войны с турками. У него осложненный панариций. Ещё бы «потянул» чуток и в лучшем случае палец пришлось бы ампутировать, в худшем -сепсис. Конечно, его надо бы отправить в район к опытному хирургу. Но он разве послушает меня, молодого безусого специалиста, которому нет и двадцати. Факт, никуда не поедет. Я-то знаю. Да и с транспортом на самом деле очень плохо, разве что с утра с почтальоном Николаем на телеге отправиться. А ехать ему не хочется, только просит он меня что–нибудь сделать. Вот я и думаю. Из курса хирургии знал; «где гной, там нужен нож». Это ещё Парацельс сказал, а ему можно верить, веками проверено. Взял скальпель, обработал всю кисть настойкой йода и без всякой анестезии, да  у меня ничего и не было для обезболивания, если только спирт во внутрь, располосовал палец по вертикали со всех сторон. Одно плохо, скальпель оказался не  очень острым. Видать, медсестра им только карандаши чинила.  Собрал полстакана гнойного содержимого. Картина малоприятная даже для меня. Старику хоть бы что.
– Может нашатыря? -предложил ему я, дабы поддержать с ним контакт.
 Мало ли что случается  в такой момент, бывает  и в обмороки падают. Мне это надо?
–  Мне  зачем. Может  доктору?– пробовал шутить он.
– Обойдусь, – говорю я. – Ещё шутить изволишь? Ну, держись, старикан.
 Ещё раз  обработал палец, наложил пахучую и вонючую  повязку с мазью Вишневского и перевязал.
-Следующая перевязка через день, – напомнил ему, старому Фоме неверующему.
 Через пару дней он снова приходит и приносит десяток крупных мочёных яблок.
-Угощайся, доктор,- говорит он после приветствия. - Со своего  сада, своего приготовления.  Лучшие сорта  яблок в деревне. Все это скажут. Попробуй не взять, у нас  греков так не принято.
   А у самого  при виде таких яблок, как по условным рефлексам академика Ивана Павлова, «запальный» желудочный сок стал вырабатываться. Тем более что уже стал забывать вкус  моченых яблок и как они выглядят. Однако, дела прежде всего.
–Спасибо, конечно, отец... Но давайте, однако, посмотрим, что с «нашим» пальцем, - сказал я, переключая разговор  в рабочее русло.
– А что с пальцем? С ним  всё в порядке, куда ж ему деваться, коль такой «портной» чинил. Теперь заживёт как на собаке. Ты ещё совсем молодой, а уже хороший «портной». И слухи о тебе по всей деревне идут хорошие. И не обижайся, что так говорю. У нас это признание лучшего мастера в любом деле, -говорит он.
– А чего мне обижаться, отец? Ещё рановато. Вот поработаю  лет так тридцать, может, и научусь обижаться. Больше вас не задерживаю. Дальше всё само собой стянется, - сказал я после того, как сменил повязку.
– Хорошо гутаришь, - сказал он на прощание.- Как бальзам на рану. Спасибо, дорогой.
-Мне то за что. Это моя работа,- ответил я напоследок и проводил пожилого пациента к двери.
Из  принесённых яблок пару штук всё же не  удержался и съел сам, остальные отдал какой-то бабуле в тот же день. А куда я с ними? В конце дня заехал Николай  на своём мотоцикле с люлькой. Он  рассказал, какая слава  идёт обо мне по всей деревне в области акушерства, а заодно поинтересовался  нет ли каких новостей от Любаши  и не пора ли всем  вчетвером снова  отправиться на природу. В свою очередь я спросил, как мне лучше всего добраться до сельсовета. Мне нужно было там взять счет на приобретение медикаментов и перевязочного материала, а заодно получить первую зарплату. «Лучше всего, если я вас сам отвезу, -сказал он. -Без проблем, в любой день». Но тут, как некстати, погода разладилась, пошли дожди. Так в сельсовет мы с ним никогда и не съездили. Зато когда я надумал поехать в сельсовет, мне дали лошадку, запрягли в бедарку, и  я поехал один. Не люблю от кого-то зависеть, чтоб потом быть обязанным и быть в долгу, а кроме того так хотелось побывать одному на степных просторах под ясным синем небом. До сельсовета было километров десять. Лошадка оказалось спокойной и послушной. Дорога проходила всё больше через колхозные поля, на которых трудились женщины и девушки. За кого они меня принимали такого молодого и одинокого,  трудно понять, но мимо них спокойно проехать не мог. Долго они смотрели мне  вслед. Наконец подъехал к « Октябрьскому»  сельсовету. Сразу не знал куда пристроить свою лошадь. У сельсовета стояла ещё одна лошадка на привязи, рядом оставил и свою, чтоб не скучали. Однако через какое-то время  из окна сельсовета я увидел как обе лошади не поделили место и стали выяснять  между собой отношения в грубой форме, вцепившись в друг дружку за гривы.  Пришлось  всё бросить и поспешить им на помощь, отвести свою не такую уж «тихоню» в сторону. Оказалось, они не поделили сено. До своего  сена в бедарке не дотянуться и невозможно, а у «соседа»- свободно и легко. За полчаса я сделал все свои дела и отправился обратно на свой ФАП.
 У меня всегда имелся чистый спирт, но выпивать его не приходилось. Да и в голову не приходило, что его можно пить. Для меня это просто хорошее дезсредство. Хотел как-то предложить Николаю, да за рулём лучше всего этого не позволять, даже если по деревне только и ездит на своём мотоцикле. Если есть хорошее настроение, то запоётся  и без «горячительного», душа и так запоёт. Заметил, что он часто напевал одну и ту же песенку из кинофильма: «Ах ты палуба, палуба.  Ты меня раскачай. И печаль мою, палуба, расколи о причал». Вот и сейчас он запел вполголоса про эту палубу. Видимо, хотел  поднять мне настроение, да и самому расслабиться в конце рабочего дня. Я знал что эта песенка из кинофильма В. Аксёнова  «Коллеги», о врачах, где один из трёх друзей- врачей выпускников Питерского института напросился поработать в глухую  деревню, где давно не было врача.  Естественно, этот фильм я смотрел ни один раз с той же песенкой: «И бумажка приклеена у тебя на носу». Ещё бы. Это тот В. Аксёнов, который не так давно не советовал мне писать. Какие только замечательные  актёры в этом фильме задействованы: Василий Ливанов, Василий Лановой, Олег Ануфриев и Тамара Сёмина, впоследствии все народные артисты страны. А песня почему-то  мне не понравилась поначалу, вызывала раздражение. Бывает так и в жизни. Что-то сразу и навсегда, а иногда сначала и не заметишь, а потом, оказывается, полюбил навсегда. Так и с этой песней, она до меня дошла лет через десять. Вот и получается пародокс, что сельский комсомольский вожак,  не имевший музыкального образования и слуха, услышал и увидел в той песне то, что не заметил я, человек с неплохим музыкальным слухом и музыкальным образованием, хоть и незаконченным. Когда я уезжал в Володарск Валерка как настоящий друг напомнил мне, что там, куда я еду, в ветеринарной лечебнице в райцентре работает его родственник Миша Заранский. Этот Михаил  однажды был в Артёмовске и заходил к ним,  и у Валеры мы даже виделись и разговаривали с ним.  Мог ли я тогда предположить, что окажусь в тех местах, о которых он мне говорил. Земля-то, оказывается,  у нас круглая, с какой бы точки ты не отправился в дальний путь, обязательно вернёшься на прежнее место. Вспомнил я об этом, когда случайно оказался  в райцентре. Временем я располагал, никуда не спешил и ветлечебницу нашел быстро. Мне было интересно в такой глуши встретить хоть одного знакомого, который  был связан с Артёмовском. И потом мы были почти коллеги. Он был приятно удивлён, увидев меня, не мог поверить, какими судьбами я оказался в Володарске, но живая  весточка  из родного его сердцу Артёмовска навеяли ему приятные воспоминания. По моей просьбе ради интереса мы быстро прошлись мимо клеток с его домашними питомцами. Запах стоял специфичный как в цирке «Шапито». Тут же в своём кабинете без особого уюта он накрыл стол с привычным ассортиментом для подобных случаев, и мы чуть–чуть, самую малость, «приударили» за встречу на чужбине после государственного распределения. Отрадно было знать, что во всей округе ты не один из родного города. Тут на запах, не пойму только на какой именно, заглянул его приятель Константин, местный агроном. Михаил нас  познакомил. За знакомство добавили  ещё по одной «маленькой». Костя молодой специалист, высокий, стройный брюнет, красивый, ещё не женат, больше похож на молдаванина, простоват, живёт в Володарске с родителями. Так вышло, что в ветлечебнице  собралась почти вся сельская интеллигенция и наиболее почитаемая среди населения: ветеринар, отвечающий за всю живность в районе, агроном, контролирующий все бескрайние пахотные земли, и медик, который всегда готов помочь людям. Без них на селе ничего не делается. Я, похоже, не имея привычки выпивать, да на голодный желудок, преувеличил дозу спиртного. Так что о своём «Первомайске» и думать было нечего, и Костя привёл меня к себе домой переночевать. Отказаться было неудобно. Его родители так хорошо отнеслись ко мне;  и накормили, и спать уложили в самой большой комнате, и присматривали, чтоб никто не мешал мне отдохнуть. Видно по всему, как по- настоящему они любят своего  единственного сына. Да и я обрастал верными друзьями на чужбине. Весь последующий день я был гостем Кости. Завёз он меня на бахчу, которой конца и краю не видать. Встретил нас пожилой сторож с собакой дворнягой. Обрадовался тот, будет с кем поговорить за целые сутки, а если повезёт, так и сообразить на троих можно. Мы подошли к его шалашу.  На небе ни облачка. Сентябрь.  Ещё очень тепло. Кругом до самого горизонта арбузы и дыни. Выбирай, что душа пожелает. А тут дед не в меру разошелся.
– А может,  по граммуличке «приударим»? – предложил  он.
 Глаза его игриво засверкали от одного только упоминания про выпивку, на что агроном при исполнении заметил:
–Петрович, вот со мной доктор, самый настоящий, человеческий. В жару пить не рекомендует, только воду. Это, во-первых. Во-вторых, дед, ты при исполнении. Усёк? Так что забудь.
-Чего ж не понять, -бурчал дед, -коль начальство говорит, а дохтур не разрешает.
 Мы сидели у шалаша, головы покрыли соломенными шляпами, и не торопясь, перепробовали всё, что на нас только смотрело. Сторож не успевал приносить то арбуз, то дыню на своё усмотрение, не теряя надежды, задобрить своего начальника и склонить на выпивку. Так ещё я,  должен признаться, не  обжирался никогда, по крайней мере за эти последние четыре года, пока учился в училище.
 На днях в выходной прогуливался в самом городе Жданове. Иду как-то не спеша по главной улице в сторону моря мимо памятника А. Жданову. Это центр старого города, как в Одессе Дерибасовская, а в Ленинграде  Невский проспект. С постамента  он смотрит в сторону моря. Перехожу тротуар слева от памятника, направляюсь вниз ближе к морю как указывает жестом правой руки  бывший вождь Ленинграда, главный идеолог товарища И. Сталина. Вдруг навстречу мне ускоренным шагом идёт  Серёга Фока, в прошлом закадычный друг по детдому. От неожиданности мы сначала  даже растерялись и удивились. Откуда? Этого не может быть. Потом взаимно обрадовались. Сколько лет прошло, как не виделись. Фока на два  года раньше меня отправился в «ремесленное», чем я поступил в «медуху» Поздоровались крепким пожатием рук. Я почувствовал, что и рука у него уже  не та детская и мягкая, а как у настоящего рабочего человека с рабочими мозолями. Разговорились: что, как, откуда, какими судьбами?
– Ну что же мы тут стоим, -говорит  он. – Пойдём к нам в «общагу», там все свои. Вот обрадуются. Это меня за пивом послали. Ну это никуда не денется. Пошли. Это совсем рядом в двух шагах. Ты не очень спешишь?
– Да нет, просто прогуливаюсь. А кто из «наших»? – спросил я.
– Сам увидишь, -говорит мой тёзка Серёга.
 Мы вошли в «общагу»- двухэтажку прямо с тротуара. Она оказалась совсем рядом. Захожу в просторную комнату на первом этаже, а там как в детдоме,  коек десять  в ряд и почти все знакомые лица, все наши. Кого  знал лучше, кого не очень. Здесь и  Витька Покровский, Петька Шевченко, Толька Власенко.  Все немного повзрослели, но всё такие же  балагуры. Вот так сюрприз, ничего не скажешь! И здесь «наши».  И где наша не пропадала?!  Когда-то они покинули детдом и пошли учиться в Р.У. Теперь это уже не те босоногие пацаны с улицы, беспризорная голытьба, а настоящие работяги–токари, фрезеровщики, классные специалисты, гордость любого завода. Одним словом, рабочий класс. Кто бы мог тогда подумать, что из таких босоногих пацанов что-то выйдет путное. Пока говорили, кто-то помоложе из пацанов уже смотался всё-таки за пивом. Беседа явно пошла веселее. В общем, неплохо  посидели  за пивом, вспомнили озорное детство, задумались каждый о своём. Хлопцы всё удивлялись почему я стал медиком  а не музыкантом, ведь так здорово играл на баяне. Через пару часиков я ушел от них, а всё думал, как хорошо, что они вместе. По отдельности возможно бы спились или оказались в местах не столь отдалённых, а то  и вовсе пропали из этой жизни. А вместе выстояли и удержались в этой непростой и противоречивой жизни, не обиделись на страну, которая лишила их всего; родителей, крова над головой и нормального счастливого детства. Мне ужасно хотелось пригласить их всех в свою деревню хотя бы на выходной, но, к сожалению, не было никакой возможности. Куда я их пристрою? К почтальону Николаю? Вот если б я жил хотя бы в райцентре, там и Дом колхозника, и столовая, во всяком случае было бы где и отдохнуть и голодными не были, да и про бахчу не забыли бы, цивилизованно нагрянули бы с ведома  моего нового друга агронома Кости, а не как раньше, находясь  в детдоме, опустошали  колхозную бахчу как саранча.  Самое ближайшее для них будущее, как и для меня, это служба в армии. Может она изменит нашу жизнь к лучшему. С армией не пропадёшь, служи только честно, остальное приложится. Несмотря ни на что, у меня сложилось впечатление, что они довольны своей работой, своим общественным положением, своим жильём, а больше всего тем, что живут у самого «синего» моря, как в той сказке у А. Пушкина, о чем многие мечтали с детства, чему мог позавидовать сам «матрос» Александр Григорьевич, бывший моряк и воспитатель, хотя и он перебрался  ближе к Черному морю в Феодосию, когда лишился работы в детдоме. Небось, тоже по нашей  пацанве скучает. Помнится, я обещал ему при случае заехать к нему в Феодосию. Тогда  я и сам не представлял, что когда-нибудь окажусь на море. Значит, не зря я танцевал у «матроса» танец «Яблочко». Впереди у них армия, не избежать её и мне. Было бы здорово, если  они отслужили бы армию,  а потом подались на сверхсрочную или пошли служить в милицию. Для бывших детдомовцев это самый лучший вариант обустроить свою жизнь. Там они не пропадут. Их там и оденут, и обуют, никогда голодными не будут, и крыша над головой обеспечена Главное, чтоб по глупости вместо армии не попали на нары. Может и мне самому стоит над этим задуматься после службы? Поживём-увидим. А пока в моей деревне и вверенном мне ФАПЕ за время моего отсутствия происшествий не случилось. Так, кажется, докладывают в армии согласно уставу внутренней службы. Пора привыкать к воинской терминологии. На дворе уже октябрь. В совхоз на подмогу привезли из города девушек в основном для работы на току и бригаду шоферов для перевозки зерна. Это главная новость в деревне. Может в связи с этим в клубе заявится молодёжь и будут танцы? Давненько их, похоже, не было, если при мне ни разу так и не были. Стало быть мой друг Николай-вожак сельской «камсы»  неважно работает. Я и сам из этой молоджной гвардии ещё не ушел, но на учет не стал. Мне, конечно, не до них. Мне бы не забыть сходить на вызовы на дом. В конце рабочего дня  ближе к вечеру я решил  прогуляться по деревне  с двумя вызовами на дом. Сначала решил посетить дальний от медпункта  дом в конце улицы. Там должен быть ребёнок, которого несколько дней назад приводили ко мне с высокой температурой. Там должно быть всё в порядке, но проведать не помешает, мало ли что, а вдруг какие осложнения. Так будет мне спокойней, к тому же я обещал. Открываю дверь и вхожу в дом едва переступив порог, а там чуть ли не вся деревня собралась за праздничным столом. Знал бы, обошел стороной. А был конец недели. Я сразу не понял по какому поводу  здесь собрались и что отмечали. На поминки  не похоже, все давно  навеселе. На меня никто особо не обращает внимания. Им, естественно, не до меня. Из другой комнаты из-за штор, где, по всей вероятности, находился ребёнок,  появились хозяева.
-Вы меня извините за вторжение. Не знал, что у вас здесь такое мероприятие. Здравствуйте, – неуверенно обратился я к ним, понимая, как я не вовремя заглянул к ним. -Собственно, я только узнать как у вас…. что с ребёнком…
У меня  вдруг появились сомнения в тот ли дом я зашел, может что-то напутал. Деревни-то я совсем не знаю, как и людей.
– Спасибо, дорогой доктор, уже всё в полном порядке, -говорит хозяин. -Все здоровы благодаря вам  и господу нашему. Не откажите посидеть с нами за столом. У нас большой праздник.
 Я  смотрю, а лица все не совсем русские, почитай, одни греки.
– Нет- нет. Никак. У меня ещё вызова. Как-нибудь в другой раз. Извините,  - пытался я вежливо отказаться и покинуть их.
 Уговорам я не поддавался, даже не прошел в комнату и не присел за стол. Знал чем это могло закончиться. Так и стоял у двери. Поняв, что меня не уговорить, хозяин подносит  мне доверху наполненный чем-то красным гранёный стакан и говорит:
– Не откажите, доктор. Будьте любезны, не обижайте нас.
– Да я не пью вообще, тем более…мне ещё…- говорил я.
– Да это всего лишь настойка вишнёвая, -убеждает он и даёт мне стакан в руки.
Я не знал куда его деть и что с ним делать с этим стаканом. Подумал, что речь идёт о вишнёвом напитке, поскольку саму настойку никогда не пробовал и не знал, что это такое, и какая между ними разница.  Если это напиток, то стоит ли того, чтобы уговаривать  меня при всём честном народе.
– Ну, если так…, если вишнёвый…,-сказал я и выпил, как пьют газировку с сиропом.
 Мне показалось ничего, но с каким-то привкусом, однако не водка же. Собрался уходить, потянулся к дверной ручке, но хозяин, откуда ни возьмись, подносит ещё такой же полный стакан. Все мои возражения вроде; «не могу, мне ещё в одно место» в счет не принимались. Все уставились в мою сторону и чего-то ждут. И отказаться нельзя. Уже не так легко как первый пропускаю второй стакан настойки, всё ещё веруя, что пью напиток. Ничем не закусываю. Что там закусывать после вишнёвого напитка? К тому же русские после первого стакана не закусывают, даже если это водка. Таковы традиции, которые никто не отменял. Я спешно ухожу, иначе  и третий заход организуют. Наконец вышел на улицу. Уже смеркалось. Ещё помню про второй вызов. Это совсем недалеко по другую сторону улицы в противоположном направлении и ближе  к ФАПУ. Дорога домой всегда кажется короче и ближе. Открываю калитку, а меня встречает мужчина средних лет, кажется он заведует в совхозе зерновым  током.  Он приветствует меня и проводит   не в дом, как я думал, а дальше во двор к флигелю, объясняя по пути, что приболела его дочь и  у неё высокая температура. А меня, уже чувствую, разморило и малость заносит. Выходит, «смеркает» уже не только на улице, но в большей степени и в моей голове, появился какой-то туман. Вспомнил про безобидную  «вишнёвку». Ничего себе настойка, а я принял за сок. Вот «деревня» неотёсанная. Можно подумать я воспитывался в аристократической семье или у доктора Махлина. Мы вошли во флигель. Там было темновато, где-то у изголовья больной горел светильник. На кровати в постели передо мной лежала девушка. Из-под одеяла видна только почти детская голова. Температура оказалась высокой за 39 градусов. Чувствовался у неё жар.  Я спросил, что болит у неё.
-Голова, -тихо ответила она.
– Кашля нет? – интересуюсь снова я по привычке.
– Нет.
–А  горло, случайно, не болит? -задаю ей обычные в таких случаях вопросы.
– Не очень.
– Что значит не очень?-  зацепился я за это «не очень».- Принесите мне ложечку, – обратился я к отцу ребёнка, который всё это время стоял позади меня.
Тот ушел, очевидно, на кухню, и через минуту приносит и подаёт мне чайную ложечку.
– Ну-ка, открой рот, посмотрим, кто виноват в твоей болезни,–продолжая говорить,я стал осматривать больную, переходя постепенно на детский юмор.
 С больными вообще необходимо держать контакт при осмотре, а с детьми тем более, и желательно на их уровне и в шутливой форме.
– Язык ко мне, побольше. Куда пропал твой язык? Может его и не было, давай-ка  покажи, если он на месте.
Больная девчонка понимает, что я хочу её немного развеселить и тем успокоить, пытается через не могу улыбнуться.
- Давай ещё раз, только побольше. Молодец. Ну, вот и всё, - сказал я, заканчивая  осмотр.
Дальше можно и не смотреть. Диагноз  был мне предельно ясен: лакунарная ангина. Очень неприятная штука, но не смертельно. Даже не стал тратить время впустую на прослушивания лёгких, сердца. Всё это стало уже ни к чему. К тому же мне надо бы поторопиться, как бы не отключиться самому.  В моей сумке были необходимые лекарства, антибиотики и сульфаниламиды. Лекарства оставил на прикроватном столике. Как принимать их подробно объяснил папаше , и чем полоскать горло  тоже, а также порекомендовал больше пить жидкости, и всё только в тёплом виде. Конечно, неплохо бы поделать уколы пенициллина. Но кто их будет делать четыре раза в день. Это раз. И согласится девушка терпеть уколы в определённое место? Это два. Вот и подумай, что лучше. Я выходил  из флигеля и, кажется, «задержался» на вызове. А на улице совсем стало темно и в голове штормило, вот-вот наступит «девятый вал». Хорошо, что в деревне одна, но широкая и длинная улица, не заплутаешься в любом состоянии. Иди прямо и прямо, и она тебя доведёт куда следует. Иду, как получается, пока что на своих двоих, но чувствую, что ноги как бы не очень меня стараются держать в вертикальном положении. Вскоре вижу знакомые очертания медпункта, недалеко от него стоит может единственный на всю деревню фонарный столб, который немного освещал. В стороне от подобия дороги стоит арба на колёсах. Сразу и не понять, что за сооружение такое и как оно здесь появилось. Ещё днём на этом месте ничего не стояло. Прямо какие-то  чудеса, точно как «на хуторе близ Диканьки» по Н. Гоголю. Я направился к ней, к этой арбе на колёсах, хотя, если быть поточнее, пополз  под неё, так как мне  стало совсем дурно и мне пришлось видоизменить своё положение в пространстве с двух опорных точек на все четыре для большей устойчивости, по причинам от меня уже независящим. Меня как будто подкосило, и встать уже  самостоятельно я не мог. Видать, попал в аномальную зону, где  земное притяжение во много раз превышает мой вес. Хорошо, что можно было перемещаться на четвереньках, да  и то с трудом. Всё же четыре точки опоры лучше чем две. Как-то раньше об этом не задумывался. Как я в этот момент завидовал собакам.  Я ещё был в том сознании, чтобы немного подумать. Возник вопрос, куда мне всё–таки двигаться дальше. «Домой» оно, конечно, было бы лучше, хоть и подальше, но в таком непристойном  виде? На другой день все будут знать. Неудобно. Нет, «домой» нельзя. Вот бы сейчас мне к Николаю податься, вожаку комсомола, да не знал, где он живёт. Больше не к кому. Остаётся только ФАП. «Решение принято, надо действовать»,-мой лозунг по жизни. С трудом привстал, мои нижние конечности бесконтрольно выделывали подобие шагов. Ну вот, «набрался» и добрался. Только этого мне и не хватало. Ещё успел открыть дверь и тут же завалился на кушетку. Так проспал до утра. Ещё бы поспал, но пришла санитарка растапливать печь и убираться. И что она так рано пришла, тем более что была суббота? С восьми как обычно начался рабочий день. Дня через  три приходит какая-то девчонка лет десяти на приём и говорит, что пришла показаться после выздоровления, мол я велел. А встретила она меня уже на улице у  медпункта. Сделав вид, что её помню, спросил:
– А ты  чем болела? Откуда ты такая?
– Вы сказали какая-то ангина,-  тихо застенчиво  ответила  девочка.
Тогда до меня дошло, что эту девчушку, которую я смотрел на дому,  принял за девушку. Я же видел в постели только её голову. Тогда я ещё раз посмотрел ей горло уже в кабинете, с ним всё было относительно в порядке. Порекомендовал ей таблеток больше не пить, а горло полоскать ещё неделю, а ночами спать дома, а не во флигеле. Теперь я понимал на что способна вишнёвая  настойка. Это был урок мне на всю оставшуюся жизнь. С тех пор, практически, не выпиваю даже по праздникам. Вскоре после этого задумал проверить состояние техники безопасности  и наличие аптечек  на току, на ферме С этой целью я направился в сторону тока. В деревне куда ни направишься всё по пути. Надувал тёплый ветерок. Впереди  увидел группу женщин, что-то они разбирали  на току. Заметили  и они меня. А голоса их звонкие слышны издалека, как над водой на речке. «Доктор наш еле на ногах стоял, хотя дело своё знает,- доносится до меня. -Диагноз определил  не глядя, и вылечил за одни сутки. И знаете кого?  Иринку,  дочку нашего начальника». «Ну,- думаю,- сейчас  покажу им чего у них в аптечках не хватает. Разболтались тут, понимаешь, сплетницы». Я так думаю, что через неделю о моих «подвигах» будет знать вся деревня.
Вечером ко мне  на «огонёк» заглянули две девушки  из числа прикомандированных из города. Симпатичные девчата моего возраста и ростом   не выше моего. Почему в деревне ни одной такой нет? Им понадобились таблетки от простуды, хотя не думаю, что только из-за них они пришли. На всякий случай я замерил у них температуру, поставив градусник.  Интересно куда их поселили. Если в клуб, я обязан проверить  в каких санитарных условиях им приходится жить. Может по хатам расселили? Разговорились, а время шло быстро, хотя моё рабочее время давно  закончилось. Кроме таблеток и горчичников, на ФАПЕ ничего не было. Как тут работала  акушерка, что даже чай не из чего было приготовить. А так хотелось девчат чаем напоить с малиновым вареньем и компанию поддержать. В общем, проговорили допоздна, а за окном было уже темно. Они ушли раньше меня. Перед этим я пригласил их заглянуть в такое же время завтра, если им нечего будет делать. Мне-то одному после работы скучно. На другой день и в такое  же время пришла одна из них, которую звали  Лена. Она мне больше нравилась, и не столько внешне, сколько душой. И фамилия у неё какая-то странная; Малёванная, по-русски вроде как нарисованная. Когда Лена заикнулась, что в деревне им скучно, и это мне очень хорошо знакомо, так как нет ни телевизора, ни радио, я предложил ей  покататься на лошади, но  не верхом конечно, а вместе со мной. Она легко согласилась только потому, что считала моё предложение из области фантастики, банальной шуткой, и только спросила, где я возьму на ночь глядя лошадь. Она по-прежнему была уверена, что я решил её  разыграть, как любил шутить барон Мюнхаузен из ничего делать что-то. Мне ничего не оставалось как придуманную  сказку сделать былью, а то скажет, что я обыкновенный деревенский болтун. Тогда я попросил её  немного подождать, а чтоб не скучала предложил почитать медицинскую энциклопедию. Ничего другого, кроме справочника фельдшера, у меня не было, а сам поспешил на конюшню. Через полчаса явился и отрапортовал; «Мадамузель, карета подана». Она и это приняла за шутку. Лена, ещё  не веря, взглянула в окно, и только  тогда поняла, что это вовсе не шутка и не обман. Знакомый конюх запряг для меня лучшего коня, черного вороного резвого, но не очень послушного.  Мы уселись в запряженную бедарку и не спеша выехали по просёлочной дороге за околицу. В  дороге всё время болтали, смеялись. Нам было весело и легко. Она, как и я, впервые оказалась  в такой невероятной  сказочной атмосфере. Проехали всего километра три от деревни как заметили, что вокруг стало быстро темнеть, и мы повернули обратно в таком же темпе,   по-другому не получалось из-за темноты. Сейчас только на коня и надеялись, дорогу домой он найдёт в любом случае. Наконец подъехали к медпункту. Коня оставил под окном не привязывая, а с Леной зашли в  медпункт согреться. Минут через десять вышли, так как на дворе сосем стемнело. Сначала  я думал проводить Лену куда она скажет, а потом отправиться на конюшню. Но коня к нашему удивлению на месте не оказалось. На улице темно, хоть глаз выколи. Обошли  вокруг ФАПА-тоже его нет. Я не сомневался, что он дорогу в конюшню найдёт без труда, но кто его там распряжет. А может конюх забеспокоился, что ночь на дворе, а любимца вороного до сих пор  нет, да сам  забрал его? Как было на самом деле, до сих пор не знаю. С этим конём я познакомился немного раньше. Как-то в выходной день нечего было мне делать и надумал поехать в райцентр провести время, может опять заглянуть к знакомому ветеринару Михаилу или агроному Косте. Заглянул на конюшню и попросил мужичка, хозяина конюшни, запрячь  мне какую-нибудь послушную лошадёнку без крутого норова. Он меня  знал, и потому без особых разговоров довольно быстро вывел из стойла конюшни черного красавца. Видать, застоялся конь, так и гарцует на месте, как  под Ильёй Муромцем  из села Карачарова. Лихо он при мне запряг его в бедарку, на которой обычно ездит управляющий. Тут же на конюшне крутился  какой-то хлопец, ему и семи не было. Так он смотрел на меня с детской завистью, мол, «пришел какой-то дядя, распорядился, и тут же подавай ему коня. Небось, начальник какой». Я понял, что это сынок  конюха. Одному мне в любом случае скучновато будет в дороге. Говорю пацану: «Хочешь прокатиться?». Ещё бы нет. Вижу как загорелись глаза у мальчугана. Разве можно спрашивать про такое? Это же лошади, а если ещё и вороной. Он только мигом зыркнул в сторону папаши и, не ожидая его согласия, а вдруг не согласится и станет возражать, лихо в один момент оказался в бедарке рядом со мной. Меня нисколько не смущал его внешний вид в смысле одежды, и в том смысле, когда в последний раз его умывали. Мне он напомнил моё босоногое детство. Мы отъехали от конюшни, пока отец пацана не передумал. Когда выехали за деревню вожжи я отпустил и конь чуть прибавил в скорости, как ему больше нравилось.
– А ты, кто такой? – спросил я пацана.
– Петро, – ответил тот не задумываясь.
– В школу ещё не ходишь?
– Не-а. Не хотся, -как-то быстро и невнятно  произнёс он, видимо потому, что подобные дела ему до фени.
– Может знаешь, как зовут коня? – спрашиваю Петра, пытаясь определить его основное увлечение.
-Как же не знать, Ураган. Его все в деревне знают, – вдруг оживился  чумазый парнишка.
-Ты смотри какая знаменитость, –говорю я, решив поддержать  хлопца.
 Дальше поехали кукурузными полями. Дорога ухабистая, немного нас потряхивало. Стал придерживать Урагана поводьями на всякий случай, не зря же его назвали «Ураган». Кто его знает на что он способен. Проезжали мимо проходивших по дороге совхозных девушек. Они шли не торопясь навеселе и с любопытством смотрели нам  вслед. Среди них были совсем ещё молоденькие девчонки, видимо, школьницы. Они переглядывались, смеялись и громко  переговаривались между собой. Они, по-видимому,  принимали меня  за молодого священника. В то время для солидности и чтоб не тратить время на бритьё я отрастил бородку как у Свердлова в молодости. Когда отъехал от них на почтенное расстояние, я почему-то оглянулся. И не напрасно. Они дружно махали  мне руками  вслед. Проехали половину пути, ещё даже не выехали из кукурузного поля как Ураган  вдруг вышел из-под контроля, стал  абсолютно неуправляемым, понёсся,  куда ему в голову стукнет, ещё хорошо, что не очень отклоняясь от маршрута. Высокие, выше  человеческого роста, стебли  «королевы полей» с початками  хлестали нас с Петром  с двух сторон, но особого страха  мы не испытывали. Сначала вожжами  пытался манипулировать; то тянул на себя, то отпускал, потом снова натягивал, упёршись ногами. Ничего не помогало. Конь продолжал бежать, не снижая скорости. Вижу, Петька не испугался и не очень на это реагирует, только сказал ему, чтоб держался покрепче. Я боялся, что его может выбросить из бедарки. Я же несу за него ответственность перед его папашей. Он мне его доверил. Поводья  совсем отпустил и будь что будет, когда же это должно кончиться. Как проехали это поле конь стал успокаиваться. Видимо, там в зарослях кукурузы он чего-то испугался. Дальше до райцентра добрались спокойно. В райцентре две общественно значимые достопримечательности; дом колхозника и чайная. В дороге нас так растрясло, что при виде чайной мы с Петром  почувствовали, что голодны и первым делом направились именно туда. Посетителей было совсем немного. Обслужили нас быстро, и выбирать что поесть не приходилось. У них на все случаи  один комплексный обед. Нам повезло, что был не рыбный день. Судя по Петькиному аппетиту он не очень представлял, что собой представлял комплексный обед. Плохо то, что официантка даже не предложила  хлопцу помыть руки перед едой, да и я бы не отказался. Что ж это за сфера услуг и где культура общепита? Разве трудно было понять, что мы приехали не из города, чтобы зайти в эту чайную, а из самой сельской  глубинки, а в дороге и пыли наглотались, и изрядно измазались.  Своего сына, небось, без этого за стол не посадила бы. «После вкусного обеда по законам Архимеда полагается поспать»,- так у нас говорили в детдоме пацаны. Хорошо бы и сейчас, но… Напротив чайной  через дорогу стояли витрины с фотографиями. Значит, это фотоателье. «Может сфотографироваться мне с бородкой для памяти? Кто знает, будет она когда-нибудь  ещё у меня»,- подумал я. Конь был привязан к дереву, вёл себя спокойно. Петька подкармливал  Урагана сеном, который заблаговременно подкинул конюх. Я  спокойно вошел в ателье. Клиентов не оказалось, и уже через десять минут был свободен. После обеда и думается как-то лучше. Вспомнил, что по воскресеньям ветлечебница не работает, а где друг Костя живёт, так и не вспомнил. Так что мы с Петром немного ещё погуляли  и решили, что пора возвращаться. Ребёнок устал, может ему пора спать. Кто его знает как у них заведено в деревне. Возвращаться домой всегда полегче, даже не нужно было торопиться, потому  добрались без приключений. В дороге Петька  как-то свернулся в клубочек и уснул, похоже, Архимед помог. «Ураган» получил полную свободу, где прибавлял, а где шел замедленно призадумавшись, может даже о своей соседке по стойбищу Маньке. Мы проезжали кукурузное поле, которое навеяло мне мысли о недавнем прошлом. «В училище нас снимали с занятий и отвозили в соседний колхоз «Опытный» на уборку кукурузы, откуда наш староста группы Антонов родом. Так что к сельхозработам  мне не привыкать. И в детдоме нас иногда отправляли на прополку, а уж в медучилище так часто имели дело с тяпкой, что были некоторые сомнения относительно того, где мы учились, в «медухе» или в сельхозтехникуме. За время учебы побывали во всех близлежащих колхозах и совхозах от города. Наиболее отдалённым был совхоз «Ямский» Ямского района. Это единственное место, где мы жили и работали в течение месяца в летние каникулы. Нас было человек тридцать. Разместили всех  по избам колхозников – кому одного пристроили, кому двоих. Кормили три раза в день в определённые часы в летней импровизированной столовой у какой-то поварихе во дворе. Это напоминало мне Дружковский детдом с такой же летней столовой во дворе. Витьке Колеснику повезло больше всех. Он же из этих мест, так что жил и питался у себя дома у своих родителей. Один раз я был даже у него дома. Местные Виктора все знали, так что по совместительству он был у нас культоргом.  Куда вечером сходить в кино или на танцы- это по его части. Днём в основном работали на току с зерном, вечерами ходили на танцы в парк или в клуб в зависимости от погоды. В парке собиралась вся местная шпана и нетрезвое хулиганьё. И хотя они напоминали моё недавнее прошлое,  мне было уже совсем неинтересно с ними общаться. Им бы повидать с моё, может поумнели раньше. В клубе совсем другая публика и другая атмосфера. Там мы были на виду, и местные девушки приглашали нас ни только на «белый» танец. Мы же городские, стало быть, в большом дефиците. Не секрет, что каждая сельская девчонка мечтала при первом же случае под любым предлогом уехать из деревни. И я их понимал. С одной, уже совсем не девочкой, этакой грудастой милашкой мы всё время танцевали, то она меня пригласит, то я её. Нас так и тянуло друг к другу. После танцев по парочкам некоторые из клуба уходили прогуливаться на речку. У берега покачивались привязанные лодки, которые служили многим влюблённым парочкам, в том числе и нам,  местом отдыха. Деревенская красота в вечернее время, вечерний пейзаж у реки, очаровывал. Местные привыкли к этому и не замечали. Видимо, всё это напоминало мне далёкое деревенское детство. Однако долго задерживаться нам  не приходилось. Надо было  торопиться по  домам, нашим  хозяевам не нравилось, когда мы приходили поздно. Месяц пролетел быстро и все студенты разъехались. Работали все неплохо. Может что и заработали кроме как на кормёжку. Мне уезжать не хотелось да и некуда,  и  незачем. Что мне в городе  без дела маяться. Будет лучше, если ещё месяц проведу в деревне, устроюсь на временную работу, немного денег заработаю. В моём положении это важно. Кто обо мне ещё позаботится, если ни я сам? Наша руководительница Вера Ивановна не возражала, чтоб я остался поработать и помочь сельскому хозяйству. В общем, решил остаться; пошел в контору, написал заявление о приёме на работу временно сроком на один месяц. Жить пришлось в клубе на чердаке, составил компанию двум взрослым командировочным шоферам. Спали на полу, никаких кроватей не было. Условия спартанские, но мне не привыкать. Хорошо ещё, что хоть  выдали постельные принадлежности. Приходилось ежедневно с утра  являться в контору  для получения наряда на работу, так как постоянного места работы не было, сегодня зерно по ночам возить, завтра ещё куда пошлют. Бывало по-всякому. Чаще приходилось работать  ночами. В основном перевозили зерно с полей на ток. Пользуясь абсолютной свободой от преподавателей и особенно от завуча, я отрастил бакенбарды. А шофер, с которым я работал в паре всё это время, называл меня Пушкиным за сходство с ним. Там познакомился с какой-то местной девчонкой, скорее всего, школьницей.  Вдвоём по ночам работать всё-таки веселее. Для нас это был не способ что-то заработать, а повод встретиться наедине и юношеской романтики.  Мы разгружали машины с зерном и заполняли им амбары, из которых потом оно попадёт в закрома Родины. В свободные вечера гуляли  с ней в парке. Мне импонировало то, что школьница не сидела на шее у родителей, а использовала летние каникулы, чтоб самой заработать, и не росла белоручкой и не чуралась своего деревенского происхождения. Один раз мы даже сходили в кино. Однажды так увлеклись, что забыли о времени. Правду говорят, счастливые часов не наблюдают. Была полночь и я пошел её провожать домой. Когда попрощались, была такая кромешная   темнота, что сразу не сообразил  в какую сторону мне возвращаться и где находится мой клуб. Хорошая, смазливая и простая была девчонка, мне такие больше нравились. Мне было с ней просто, хорошо и комфортно. Вот на таких и надо жениться городским парням.  К сожалению, на этом наши отношения и закончились. Жаль, что ещё школьница. Всё когда-то заканчивается. Вот и трудовой семестр для меня  заканчивался, пришла пора возвращаться домой в Артёмовск». На этом интересном  месте моих воспоминаний вдруг заржал Ураган. Это он учуял свою конюшню. И я ни то спал, ни то куда-то погрузился, но  тоже  очнулся.
 Мы с Петром оказались во дворе конюшни. Прошло с тех пор много -много времени, а смотрю на ту фотографию с бородкой и не верю,  что сделана она в какой-то деревне и так давно, а так выглядит свежо, будто сделана  только вчера. Умели же делать когда–то, да ещё в деревне.
 Как-то зачастил на ФАП один шофёр из командировочных. Так с виду  здоровый средних лет мужчина с избыточным весом, напоминавший  мне дядю  Сережу, и тоже шофёра  из детдома.  Обращался  он по какой-то ерунде. Всё бравировал, что запросто может выпить чистый спирт, говорит, что  приходилось иногда употреблять. Я взял и налил ему грамм пятьдесят, так как сомневался,  что говорит правду. Так у него  от одного глотка  дыхание спёрло, что  чуть концы не отдал. Немного меня даже напугал.
-Вот это и есть чистый спирт, -говорю ему.
; Такого я ещё, признаться, не пил, -соглашается он.- Спасибо за урок, доктор. Теперь понимаю, держаться надо от него подальше. Чуть не помер. Кому сказать из нашей шоферни, засмеют.
-Я уж точно не скажу, врачебная тайна, -заверил его я.
 В первых числах ноября я твёрдо и окончательно  решил лучше пойти служить в нашу доблестную советскую армию, чем оставаться на зиму в деревне. Зимой в деревне, что в ссылке на Колыме. Тем более что в отношении строительства нового ФАПА никаких перспектив не предвидится, что уж говорить о  жилье для меня. Уж лучше у меня будет срок в армии, чем тянуть срок в глухой деревне. В моём горвоенкомате, наверняка, даже не знают где я нахожусь. Я же ничего с тех пор им не сообщал, всё под честное слово. Возможно забросали повестками по старому адресу, а меня там и близко нет. А самое главное, если оставить всё как есть и отработать положенные три года по распределению, а потом ещё три года в армии согласно Конституции, а от неё уж точно не отвертеться, то на моей  и без того призрачной мечте поступить хоть в какой-то вуз  можно будет поставить большой жирный крест. Тот  минимум знаний для поступления, который я получил в училище и  заочно в десятом, улетучится  как синий туман. Это, как пить дать.
Вот с такими мыслями и решительностью я и явился к главврачу ЦРБ О. Табакову получить индульгенцию на свободу. Он, услышав  обо всём, что я сказал, схватился за голову.
–Ну, ты даёшь, дорогой. Захотел меня до инфаркта довести? О вас такие хорошие отзывы от  больных и руководства…За такой короткий срок…. И только с лучшей стороны...Такого у нас ещё не было. Один из самых молодых и лучших фельдшеров в районе! Потому и в область вас направили на совещание, чтобы там немного отдохнули, опыта набрались. Кем я сейчас вас заменю? Зима на носу. Вы слышали? – обращается он к секретарше,– чтоб кто-то в армию просился? Помните  из школьной программы, –уже обращаясь ко мне.- На службу не напрашивайся...
 
– От службы не отказывайся, – успел вставить я.
– Вот он, первый такой, – продолжал «главный». -Ему слово, он два... Будто армия без него не обойдётся.
-Армия может и обойдётся без меня, да  мне без неё, по всей вероятности, не обойтись, -изрёк я. -Рано или поздно,  а служить всё одно придётся. Так лучше раньше .
-Патриотично говорите. Ну, что мне с вами делать?- спросил он меня с большим разочарованием и пониманием.
   Я молчу. Что надо уже высказал. Потом  он успокоился, подумал и продолжил:
 – Раз уж явился, значит, наперёд всё заранее продумал. И мечту вашу, Сергей,   понимаю. На вашем месте и в ваши годы поступил бы точно так. Вот из таких настырных  и способных и выходят потом известные на всю страну доктора, настоящие врачи и, если хотите, Ломоносовы в своём роде. Понимаю... Очень даже понимаю... «Вот не отпущу его и останется  он в деревне до самой пенсии, до конца дней своих фельдшером, -рассуждал вслух главврач.- А  кому, по большому счету, от этого станет лучше? А так, глядишь, после института из него Пирогов или Бакулев выйдет. И мне, Олегу Табакову из далёкой глубинки, «спасибо» скажут. И мне будет кем гордиться. Вместе работали. Про народного артиста Олега Табакова из Москвы все знают, а обо мне только в этом районе». Да... Коль из меня ничего не вышло, может вам повезёт. Кроме того, как гражданин  страны,  не могу нарушать Конституцию  своей страны  и сорвать призыв в армию, особенно с учетом сложной международной обстановки. С неспокойной душой отпускаю вас. Как будто вчера вы к нам приехали на работу, а оказывается три месяца промелькнуло. Счастливого тебе пути, Серёжа без отчества. Ну, и задал ты мне задачу. Кем же я тебя заменю?  Ну, да ладно. Ни пуха ни пера тебе.
Несмотря ни на что,  главный врач больницы меня всё же отпустил на все четыре стороны. Так закончилось  моё пребывание на гражданке. Теперь я вольный человек. Здесь оторвался от берега, а к другому причалу ещё не пристал. Оказался в состоянии невесомости вроде космонавта на орбите. Я не мог поверить, что завтра мне не  надо спешить на ФАП  и не просиживать там целый день. Свободы  вдруг стало так много, что не знал как ею разумно распорядиться. Одним словом, что хочу, то и ворочу. Куда вздумал, туда и лечу. В общем, душевная эйфория.  На радостях какую глупость не совершишь. Так и я. Здесь же в райцентре увидел парикмахерскую, и прощай мои кудри с бородой. Всё под нулёвку постриг. Очень странный, необычный для меня видок получился,  будто только- что вернулся из мест не столь отдалённых. Как-то не подумал в этом плане. Видать, всё же малость поторопился. Хотя какая разница, неделей раньше или неделей позже. Всё одно не избежать этой малоприятной процедуры. Надумал уезжать, а так чтобы с кем-то душевно попрощаться и не с кем. Почему-то захотелось, скорее от тоски, чем от необходимости,  проститься с Леной  из Жданова. Не напрасно же, уезжая из «Первомайска», она оставила свой домашний адрес. Хотя, наверняка, меня уже давно забыла, как в той весёлой и поучительной песне; «Эй, моряк, ты слишком долго плавал. Я тебя успела позабыть». Неловко и неприлично уехать навсегда, не простившись с ней. Она мне нравилась. Как-то не подумал, что нет  теперь моих тёмных кудрей, которые не давали покоя моим милым и любимым девчонкам. Хотел даже передумать ехать к Лене из-за этого. Увидит-испугается. Но разве дело только в них? Если кто по-настоящему и полюбит, то не за кудрявую голову, которую за пару месяцев можно вернуть, а за содержимое головы, которое даётся однажды с рождения и навсегда. В конце концов, я же не свататься еду, а прощаться, что гораздо проще. Какой с меня жених: ни кола, ни двора, ни родни, а теперь ещё и ни кудрей моих. Теперь я только солдат и себе не принадлежу. Мне словно кто-то напоминал; «сначала в армии отслужи, всё остальное потом. Это «потом» никуда не денется». И тем не менее в последнее своё воскресенье я поехал в город и с трудом отыскал её дом, города-то я совсем не знал, а спрашивать у каждого прохожего горожанина не хотелось. Немного  волновался, но не так чтобы очень. Я же приехал не руки её просить. Больше всего меня смущала моя новая «прическа» и как она к этому отнесётся. Думал, что не признает меня и на пороге «от ворот-поворот» получу. Нет, ошибся. Она была дома одна в домашнем халате. Обрадовалась моему неожиданному появлению, предложила пройти на кухню. Посидели на кухне, попили  чай с вареньем, поговорили обо всём. Так и простились как школьники. Лена, пожалуй, была единственной девушкой, с которой я разговаривал перед отправкой в армию. Жаль за всё время нашего знакомства мы даже ни разу не поцеловались. Может поэтому так легко расстались и ничего друг другу не обещали, так как  нас ничего и не  связывало. Во всяком случае совесть моя перед ней была чиста, она же мне нравилась. Пусть  знает, если у нас не сложилось в отношениях, то не моей вине. Теперь уж точно ничто не удерживало меня в «Первомайске», и со спокойной душой я  вернулся в Артёмовск на милость военкомату. Остановился у Васьки Варнавы на Виноградной, он недавно  пришел из армии. Больше идти мне было некуда. На другой день сам явился в военкомат за повесткой  по принципу уголовников: «раньше сядешь, раньше выйдешь». Попал как раз в призывную струю. Так что за этим дело не стало, тем более что моя стрижка соответствовала  армейскому образцу. Международное положение действительно  было сложным, как говорил О. Табаков из Володарска. В мире было очень неспокойно. Совсем недавно, всего год назад, завершился Карибский кризис. Никита Хрущёв, с его куриными мозгами и низким интеллектом, недооценивал  политическую ситуацию, которая могла  перерасти в катастрофическую. Слава богу, двум лидерам сверхдержав  Д. Кеннеди и Н. Хрущёву  хватило ума  и спокойно договориться, иначе третья мировая война  стала бы неизбежной. Только этого нам всем  не хватало. И это было совсем недавно, когда Васька ещё служил. И вот другая ошеломляющая новость.Всего несколько дней назад убит Президент США Джон Кеннеди, да ни где-нибудь, а в своей стране, как они сами говорят, в самой демократической стране. Для многих это был шок. Жаль, неплохой был 35-й Президент Америки. Умный, независимый, принципиальный и небезгрешный, связавшийся с Голливудской звездой Мерлин Монро. Правда, у Джона есть ещё два брата- Роберт и Эдварт, тоже с большими политическими амбициями. Может кто-то из них и станет очередным Президентом США? Кто знает... А пока  во всех армиях мира снова переполох, объявлена повышенная боевая готовность №1. Вот в такой непростой международной  обстановке  мне вручили повестку  на службу в армию. Я взял у Василия Варнавы небольшой изношенный рыжеватый чемодан, с которым он демобилизовался, взамен оставил ему все свои вещи из барахла. Они теперь мне ни к чему, а Ваське после армии сгодятся; гол как сокол, ничего, кроме гимнастёрки, у него не было. Рано поутру вместе с Василием отправились в военкомат. Весь двор военкомата был полон народу. Кто из них призывники, кто провожающие, сразу не разберёшь. Все «поддавшие». А дальше как когда-то я провожал в армию друга Валерку и с той же песней Д. Пакрасса  «Были сборы не долги». Посадили нас в большой «тупой» львовский автобус и вместе с песней прямиком по известному маршруту в Донецк  на областной сборный пункт. Почему «тупой» автобус? Это детдомовская привычка осталась, всех тугодумов называть «тупыми» как львовский автобус. В автобусе увидел  старого знакомого  однокашника Володю Каминского, брата Майки, знакомой Михаила, которая так и не вернула мне нашу песню. Это ещё была та семейка! С ним мы учились в первых классах. Дорогой пели солдатские песни: «Как родная меня провожала» и «а для тебя родная, есть почта полевая» вперемешку с анекдотами на ту же тему и, конечно, про «баб». Куда без них. Наверняка, последнюю ночь многие провели с ними. Пожалуй, я был единственный с трезвой головой и без долгих ночных прощаний. Словом, все считали себя  мобилизованными и военнообязанными. На областном сборном пункте ещё раз прошли медицинскую комиссию больше для порядка, чем по существу, и все ждали «приговора» во дворе. В городском военкомате лично военком обещал направить меня в «обоз» по специальности, поэтому я и не волновался. А куда ж ещё с моим дипломом?  Часа через два, когда среди призывников во дворе областного сборного пункта от скуки начиналась буза, начальство, наконец, распределило всех по командам. Построили в строй в шеренгу по четыре, приставили служивого сержанта, и вперёд походным маршем в сторону железнодорожного вокзала. Строй растянулся аж на полкилометра.  Там нас уже ждал железнодорожный состав. Выстроившись на перроне  повзводно,  снова провели перекличку и прозвучала  общая команда: « По ва- го -нам…!». Минут через двадцать эшелон с призывниками  отправился в сторону Москвы.  С этого дня,  а именно с 24 ноября 1963 года,  мы уже военнослужащие, хотя  ещё не облачились в военную форму и вроде ещё гражданские. К нашему большому удивлению оказались мы в вполне пригодных комфортабельных пассажирских вагонах, не то что раньше лет пять назад, когда отправляли в армию в теплушках как в войну. Ехали долго.  Одни призывники пользуясь случаем соображали на «троих», другие играли в карты в «дурачка», проголодавшиеся после бурной ночи «мужики» добросовестно уничтожали свои продуктовые запасы. У меня ничего с собой не было из продуктов питания, да и не привык я в дороге жевать, к тому же теперь за нас есть, кому  отвечать и голодными не оставят. Через несколько  часов  на какой-то маленькой станции поезд сделал остановку. Нас по команде всех высадили и строем отвели в столовую, которая находилась неподалёку от станции. Вот что значит армия с её дисциплиной, там нас уже ждали в полной «боевой» готовности. Организованно покормили  такую ораву  и обратно строем на полустанок по вагонам в дальний путь. Обед всем понравился, особенно щи, скорее, потому что горячие и, конечно, что самые настоящие солдатские. Куда нас везли, никто не знал, большая военная тайна. Но мы ещё надеялись, что останемся в пределах Московской области, так как столица уже позади. А так все до последнего надеялись, что нам повезёт и окажемся  в столице. Ещё несколько часов в пути  и за окном стемнело. Теперь и вовсе потеряли ориентиры движения как и надежду служить в столице. Да и нам уже всё равно куда везли, коль не остались в пределах Москвы, только бы не в Германию в самое пекло к фашистам. Приехали в двенадцать ночи. Вышли на каком-то полустанке. Кругом темнота, пронизывал  холодный ветерок. Нас построили в колонну и вперёд в неизвестность. Где мы, куда идём, никто не говорит. Колонна растянулась в длинную цепь. Справа от нас тянулась  лесополоса, слева пустырь с пронизывающим холодным ветром, и мимо проезжавшая  время от времени  армейская «санитарка» времён второй мировой. От всего этого непривычного мы скоро очень устали, и потому  наша живая цепочка  растянулась ещё  вдвое. Всё это напоминало отступление французов из Москвы в 1812 году. Наконец сделали небольшой привал, благо рядом лесополоса находилась. Холодный ветер пронизывал до костей. Одеты мы были явно не по сезону легко. Разве мы могли предполагать такое. Уезжали с Украины, с юга, и было относительно тепло, а прибыли куда-то за Москву, где так холодно.  Теперь куда деваться, надо шагать только вперёд. Тут тебе устав внутренней службы в реальности; «переносить все тяготы и лишения воинской службы». Труднее всего, похоже, приходилось мне в психологическом  плане. Мне бы только подбежать к «санитарке» и сказать, сидевшим в кабине водителю с фельдшером, что я тоже фельдшер, меня тут же подхватили бы и я оказался в тепле и без проблем. Но я не мог себе такое позволить, никаких поблажек, хотелось  пройти  через всё наравне со всеми. Не такой уж я избалованный дитя, и для меня лучше не видеть эту санитарную машину, ведь она предусмотрена для самых слабых, для тех кто падал и не мог дальше двигаться на своих двоих. Заходим в населённый пункт похожий на городок, занимаем всю главную улицу. По-прежнему вокруг темнота, глубокая ночь. Никого живого, если только собака проскочит через дорогу. От приставленного к нам  сержанта только и  слышно; «подтянулись…ускорили шаг…не отставать. Уже почти пришли». Мимо опять проезжает «санитарка». Всё высматривает, но никого не берёт. Присматривается не упал ли кто в колонне. Таких ещё,  кажется, не было. Все шли из последних сил. Покинули населённый пункт. Наконец темнота постепенно рассеивалась. Светало. Видны уже ориентиры. Справа от нас тянулся длинный, высокий  зелёный бетонный забор. Похоже, подходим к цели. Впереди железные зелёные ворота с большими красными звёздами. Уже нет никаких сомнений–это воинская часть. Ворота любезно широко распахнулись перед нами. Мы робко с недоверием вошли на  территорию части и понимаем, что они закрылись за нами   надолго, на все три года. Нас отвели в казармы. Показали наши койки и мы тут же как подкошенные, не чувствуя ног, попадали на кровати и отключились. В этом нам уже никто не мешал. Вынужденный и  незапланированный тихий час продлился до обеда. Сколько же мы топали пешком, если в часть пришли в часиков шесть утра? Получается, где-то часиков шесть. Даже не верится. Неужели в армии, которая призывает служить гражданскую молодёжь на три года, не нашлось трёх-четырёх «Камазов», чтобы доставить будущих воинов к месту назначения. Куда же идут народные деньги, отпущенные для армии? Уже после распределили нас по ротам, по взводам, по отделениям и по этажам казармы. Я оказался на втором этаже казармы. И, конечно, был первый вопрос у всех, куда мы попали? Оказалось, что не так уж далеко от Москвы, в учебном полку связи за 100-первым километром от столицы в старинном  Переславль –Залесском Ярославской области, известным ещё и тем, что когда в Москве  проходят масштабные и международные  мероприятия, фестивали или спартакиады, сюда  отправляют самых неблагонадёжных, так сказать, балласт Первопристольной; психбольных, наркоманов, алкоголиков, уголовников, тунеядцев и девиц древнейшей профессии. Я понял, что меня в горвоенкомате и на сборном пункте по большому счету просто обманули, и плакал мой «обоз». Оставим это на их совести, к тому же в армии должности не выбирают и существует глупый принцип : «начальству видней».  Есть в этом городе и интересный исторический факт и достопримечательность, кроме монастырей и церквей. Сразу за территорией части хорошо просматривается знаменитое  Плещеево озеро. На этом озере Пётр Первый самолично  строил русские корабли, здесь зарождался русский морской флот. Говорят, в последние годы в нём  разводят царскую щуку для руководства страны и для космонавтов. Вот бы хоть раз попробовать её эту «царскую». Ночной марш-бросок не прошел бесследно. От ночного перехода почти все прибывшие  будущие курсанты переболели простудой и ходили с насморком и кашлем. Первые тяготы и лишения новобранцы  ощутили на  своей шкуре. Во второй половине того же дня всех строем отвели в баню, которая находилась за пределами территории части. Там переодели в униформу в соответствии с воинскими нормативами и опять в строй. Далее всё по расписанию в рамках режима. Словом, с «гражданкой» покончено всерьёз и надолго. Теперь мы подневольные курсанты. Первое ответственное поручение старшины роты было заготовить себе матрасы. С этой целью он выдал каждому курсанту  для этого специальный   мешок, показал нам  где найти стог сена и вперёд.  Моя задача состояла в том чтобы наполнить этот мешок по своему усмотрению; не так чтобы очень туго, но и не слабо. От этого зависит  как будет  заправляться постель. Служба пойдёт неплохо, если у старшины не будет претензий  к заправке твоей постели. Чтобы хорошо заправить постель нужно терпение и умение. Но увы, у меня не было ни того, ни другого. Поэтому, в связи с неудовлетворительной заправкой постели и за пререкания по этому поводу со старшиной роты, я  наверно  раньше всех из роты получил наряд  вне очереди по очистке общественного туалета. Спорить я не стал, чтоб не нарваться на второй наряд. Чем больше будет пререканий, тем строже и чаще будут наряды. Тупее старшины в армии трудно кого ещё найти, а посему спорить с ним нет смысла. Все кровати в казарме были двухъярусные. С первых дней и несколько недель  я спал внизу в кубрике на двадцать человек. Кроме курсантов, в  этом же кубрике жили ещё младшие командиры роты, взводов. Как-то в свободное время я сидел у своей кровати, задумавшись о житье-бытье, о том как нелегко прошла первая неделя службы. В кубрике почти никого не было. В это время по расписанию час личного времени для личного состава, хочешь письма пиши на родину, хочешь в клуб сходи за почтой или в библиотеку. Вдруг подходит ко мне сослуживец, сосед по кубрику  через три койки, и показывает мой портрет, только что им нарисованный чернилами прямо с колен, пока я витал в облаках, вспоминая гражданскую жизнь. То ли  он меня сильно приукрасил, но портрет получился удачным, и мне самому  даже понравился; симпатичный, обаятельный молодой человек, только уж очень серьёзный и задумчивый. Я понимал, что нарисовать обыкновенной ручкой за несколько минут без ластика, надо быть очень неплохим художником. Я сказал ему тогда:
– У тебя талант к рисованию. А как твоя фамилия?- поинтересовался я.
–Шевченко, – ответил курсант.
–В самом деле?- удивился я.- Тогда всё понятно. А ты в курсе, что Тарас Шевченко, знаменитый украинский поэт, был ещё большим художником?
-Как поэта  немного знаю, а как художника, что-то не припомню, -немного задумавшись, произнёс сосед по кубрику.
 -Наверно, было  непросто меня «схватить»?- говорю ему.
-Как раз легко. Ты сидел как манекен неподвижно, да и черты лица необычные, броские, так сказать, фактура,- стал объяснять он секреты художника.
 В то время каждый школьник, где бы он ни учился на Украине, знал, что великий украинский поэт Тарас Шевченко  был  ещё большим художником, и окончил академию художеств. У меня в школе по рисованию была твёрдая тройка, то есть полная бездарь. Однажды, в классе седьмом, попался мне на глаза  известный портрет из учебника совсем молодого А. С. Пушкина. На нём свою  кудрявую совсем ещё юную голову он подпирает правой ладонью. По-моему, это самый удачный  его портрет кисти К. Брюллова. Мне так захотелось нарисовать его. Но как, если не умею. Тем не менее за час я нарисовал  и очень даже неплохо, от оригинала не отличить. Мне лично самому понравилось. Но я его не рисовал, не писал, как говорят  в кругу художников, а срисовал самым примитивным способом посредством ранее нанесённых клеточек, как в тетрадке по арифметики. Так может нарисовать каждый бездарный человек. У меня  не было никаких сомнений, что через месяц после карантина и принятия присяги  у моего соседа Шевченко  служба пойдёт  как по маслу в клубе  части под патронажем замполита. Я пожелал ему в этом больших  успехов.
 Из нас готовили радистов-связистов и младших командиров, но я здесь каким боком с дипломом фельдшера? Мне было совсем непонятно. Если из художника и можно сделать радиста, то из медика вряд ли.  Тем более что в своём горвоенкомате меня клятвенно обещали отправить в «обоз». Так у военных называют тыловую службу с медициной. А вышло всё совсем не так. Неужели можно дойти до такой тупости, чтобы из медика делать радиста? Или медицинский работник не относится к профессиям военного времени? Помнится ещё Н. Пирогов сказал, что война -это эпидемия травм, и с этим не поспоришь. Мне это совсем не нравилось. Я не мог взять в толк и понять, зачем из готового дипломированного  медика нужно готовить другого специалиста, переделывать и переобучать в радиста, если в войсках нуждаются в фельдшерах, медсёстрах и санинструкторах. Для решения этой тоже важной кадровой медицинской проблемы уже другое начальство на местах из числа солдат новобранцев, может того же связиста или слесаря с гражданки, направляет в другую воинскую «учебку» на целый год, чтобы обучить их на санинструктора, дабы потом использовать  их по назначению у себя в войсках. Получается, что очень странно, если действительно в армии существует принцип единоначалия, то почему  правая рука не ведает, что делает левая. Интересно, думает кто-нибудь  над этим в нашей советской армии? Или  всем по барабану куда  идут народные деньги. Конечно, в современной войне не обойтись без первоклассных радистов, как и без медицины, но побеждает тот, кто умнее во всём. В данном случае никакого ума не видать. К тому же эти конденсаторы, транзисторы, электрические цепи, оставались для моего понимания неопознанными предметами  как и НЛО. Спрашивается, может из такого курсанта с явным дефицитом технического мышления получиться классный специалист вроде  радиста? Никак нет. Кроме вреда, ничего. Это, во-первых. Разве можно такому специалисту доверить управление ракетами? Конечно, нет. В таком случае не исключается, что ракета вместо Лондона взлетит в сторону Токио. Нам это надо? С ними мы уже повоевали. И это, во-вторых. Но служба продолжалась. Все мои доводы на моего командира взвода, новоиспеченного усатого лейтенанта, никак не отразились.
Вот мой земляк Володя Каминский службу понял быстро. Записался в художественную самодеятельность и в свободное время проводил в клубе части, заведомо понимая, что лучше готовиться к концертам в клубе, чем ходить в наряды на кухню.  Не зря у него отец директор театра, и сам кое-что может. Честно говоря, я и в начале службы  и после ни разу не вспомнил, что играю на музыкальном инструменте. Может не так хорошо как его сестра Майя, но пристроиться к самодеятельности мог без проблем. Наверно я хорошо понимал свой воинский долг. Если меня призвали в армию, то не для того чтобы играть на гармошке, но уж никак не думал с большой пользой отслужить в качестве связиста. Как бы то ни было потихоньку все втягивались в армейский режим. Изучали  уставы, ходили в наряды на кухню, стояли дневальными по казарме, учились строевой подготовке на плацу и пели строевые песни. Случались наряды и вне очереди. Без такого  «поощрения» от командования роты вряд ли кто из курсантов заканчивал службу. К другому строю тоже привыкли быстро. Без него никуда. Строем ходили в баню, в клуб на просмотр кинофильма или на концерт и, конечно, в столовую, и притом всегда с песней. Если по пути  в столовую пели плохо, без настроения, приходилось по команде старшины роты давать круги вокруг столовой до тех пор, пока исполнение песни  ему не понравится. За период карантина, который продолжался первый месяц службы, все новобранцы обязаны пройти медицинский осмотр. И этот момент наступил. Санчасть полка  располагалась за пределами части и размещалась в монастыре, построенном ещё при Иване Грозном и чуть ли ни по его Указу. В нём  находился и лазарет. При прохождении медосмотра вместе со своими курсантами второй роты старший врач полка майор Евсиков, узнав, что я дипломированный медик, переговорил со мной  и живо мной заинтересовался. Дело в том, что среднего медперсонала в санчасти катастрофически  не хватало как раз в период массового медосмотра, когда в короткие сроки нужно осмотреть сотни курсантов. Мало того, всем находившимся в карантине, полагалось  сделать прививки. Это очень большая работа. Моя помощь была бы очень существенная и своевременная. Откомандировать даже временно меня в распоряжение  старшего врача полка нельзя, так как я ещё в карантине и не принял присягу. Командир полка, при всем понимании проблемы в медицине, такой приказ не подпишет. Договориться с  моим непосредственными командирами исключено. Командиром взвода у меня был «салага», новоиспечённый  молодой лейтенант,  всего второй год как после училища, который ещё по наивности думал, что от него в армии  что-то зависит. Обещал из меня нерадивого курсанта сделать образцового радиста и младшего командира. В общем, тот ещё, молодой усатый гусар, горячий,  самодовольный и тщеславный служака, которому не повезло в росте, мне не нравился с первых дней службы. Для таких как он карьера на первом месте любыми средствами и способами, и любой ценой. А потому решили  с ним не связываться и обойтись без него; поскольку простуда у меня  самого ещё не прошла, оформить  меня как больного с осложнениями после простуды с госпитализацией в лазарет, о чем я доложил своему непосредственному начальнику замкомвзвода  сержанту Васильеву. Наш лейтенант, узнав про всё это, был недоволен, раздражён, но ничего  не мог поделать. Здоровье курсанта прежде всего и на первом месте, иначе упрекнут его лейтенанта в черствости и неуважении по отношению к курсантам. А таким командирам в учебном полку не место. После училища он так и не усвоил главного; прежде чем командовать подчинёнными, нужно научиться подчиняться самому. С моим приходом  в санчасти уже работали два фельдшера. Так я познакомился с Евгением, основным медбратом на ПМП. С таким «больным» как я работа в санчасти значительно оживилась. Заодно всем курсантам делали прививку поливакцины. Для удобства и ускорения этого важного мероприятия курсанты, раздевшись до пояса, становились в круг и как по конвейеру каждому под лопатку вводилась путём  подкожного укола  одна доза поливакцины. К вечеру у многих после прививки  появилась очень высокая температура. Это нормальная реакция на прививку, но не до сорока  же градусов температуры.  Все  солдаты лежали в казарме пластом и чувствовали себя ужасно, и каждый нуждался в медосмотре и  в наблюдении. Главное, не было бы осложнений. Все были напуганы; и солдаты, и начальство. Очень тяжёлых больных отправили в лазарет. И скоро в нём не было свободных мест. Куда девать остальных? Нужны неординарные меры. Это оказались трудные времена, и не только для медицинской службы. Хорошо, что это был учебный полк, а не боевой. И всё же последствия прививок  серьёзно нарушили  строгий график учебного процесса во всём полку. В полковой  солдатской столовой кормили  неплохо, жалоб не было, а в лазарете ещё лучше, так как кормили по госпитальным нормам, и нашим пациентам совсем не хотелось возвращаться в казармы, тем более что «солдат спит, служба идёт». Особенно запомнилось картофельное пюре с царской щукой, о которой совсем недавно только мечтал. Запах отварной    картошки ощущался  далеко за пределами столовой лазарета, и все больные моментально бросали свои дела  и спешили в столовую без напоминания санинструктора. А тут ещё щука, да какая! Царская! Её специально  в Плещеевом озере  разводили  для  Правительства  и отряда космонавтов. Кое-что от «царского» стола перепадало и в лазарет, раз уж воинская часть по соседству дислоцирована. Говорили, что иногда на озере летом отдыхают космонавты. Место-то безлюдное, тихое и рядом с войсковой частью, охраняемым объектом. Дней через десять командир части  полковник Назаров поинтересовался у начмеда полка майора Евсикова по поводу меня. Это означало,  что меня пора на выписку, как бы этого не хотелось старшему врачу. Пришлось  из санчасти меня выписать. Наверняка  здесь  не обошлось  без рапорта моего взводного,  усатого молодого лейтенанта. Для меня начались обыденные дни. Снова уставы, строевая, политзанятия, спецподготовка. По возвращении в роту моё место уже было не в кубрике на нижней койке, где всего проживало двадцать человек, а вместе со всеми в огромной  спальне с телевизором и на верхней койке. Скорее всего, об этом так же позаботился вреднющий и злопамятный командир взвода.  Кому как лежать  наверху, а мне не очень, видимо, оттого что в детстве часто приходилось спать на втором ярусе. Кроме того, заправлять постель  тоже неудобно,  а к этому здорово придирался старшина роты, а хуже всего было  вскакивать сверху по утрам при команде того же старшины; «ро-та,  по-дь-ём» и «рота, в шеренгу по два ста-но-вись…». При этом надо было каждый раз прыгать с высоты и бежать в строй. Такая суматоха вокруг, когда команду выполняют сразу 150 курсантов в ограниченном пространстве на небольшой территории. А старшина стоит  в сторонке, зажигает спичку и ждёт, когда она погаснет. За это время все должны «вложиться»  и стоять в строю. Если оказывалось, что успевали стать в строй не все, а были опоздавшие, то старшина   командовал:  «Ро-та, от-б-о-й», и  все отправлялись обратно в койку, а когда курсанты раздевались и принимали горизонтальное положение, раздавалась снова команда тупого старшины: «Ро-та, по-дъ-ём!». И так могло повторяться несколько раз. Кто сапоги путал правый  с левым и натягивал не на ту ногу, кто обувал сапог без портянки. Ну кому это понравится туда-сюда бегать без всякого смысла. После подъёма в любую погоду для всех обязательна физзарядка. Все по команде, раздевшись по пояс, организованно со старшиной роты выбегали во двор на пробежку вокруг казармы, после чего становились в шеренгу по два, и старшина по привычке командовал; «начинаем утреннюю физическую физзарядку». До него никак  не доходило, что он повторяется в своих выражениях, подавая примеры тавтологии. Это совсем неудивительно, если  почему–то старшинами чаще становятся деревенские парни с начальным школьным образованием. У них служба спорится. Они такие служаки...   Служба курсанта расписана по минутам. С утра утренняя физзарядка, полчаса на личную гигиену, строем в столовую на завтрак, дальше занятия в учебных классах по спецподготовке, потом на плацу  строевая подготовка, и так до самого обеда. Строевой подготовке уделялось много времени, ежедневно в течение часа; и тянуть носок, чеканя шаг, и подбородок правильно держать  при команде «равнение  на-пра-во», и как в строю следует приветствовать старшего по званию. На плацу много всякой наглядной агитации по строевой подготовке, но всем, безусловно, запомнилась самая главная, где изображён солдат, прикрывающий рот указательным пальцем, с надписью: «Болтун-находка для шпиона». Ближе к вечеру у курсантов личное время. По субботам чувствовалось послабление. Днём многие приходили на футбольное поле, где играли в футбол рота на роту. А вечером  нас строем водили в клуб на кинофильм и, конечно, с песней под команду; «За-а-пе-вай». Почему-то мы чаще пели  патриотическую песню о кубинских «барбудас»- «Куба- любовь моя», а потом только нашу любимую солдатскую;  «… а для тебя родная, есть почта полевая. Прощай,  труба зовёт, солдаты в поход…». В то время мы с кубинцами были братья навек, как когда- то с китайцами. Отсюда и песни такие о «барбудас». Впервые её пел по телевизору вездесущий И. Кобзон с приклеенной бородой, изображая кубинца, а может самого Фиделя Кастро.  В клубе чаще показывали кино на военную тематику, к праздникам устраивали концерты художественной самодеятельности  иногда силами  офицеров и их жёнами. Любимой песней  на концертах была, конечно, «как тебе служится, с кем тебе дружится мой молчаливый солдат». Её с душой исполняла молодая жена офицера. Эта песня трогала до слёз. Особенно тех, кому по разным причинам не писали ни друзья, ни девушки. А так хотелось получить весточку из родных мест, от подруги в первые недели службы. Преуспевал в самодеятельности и преимущественно в танцах, разумеется, Володя  Каминский. Несмотря на совсем  не худенький вид, вытанцовывал он лихо. Меня почта не интересовала, мне некому было писать. Но неподалёку от почты, а это в другом конце военного городка от казармы, находится ещё одно поле, но не футбольное, а антенное, которое занимает такую же площадь как и футбольное, но там торчат  сплошь антенны разной величины. Туда вход посторонним был запрещён, но я почему-то там оказывался частенько, по-видимому, они меня каким-то образом притягивали. Другие курсанты коллективно писали какой-то красотке из журнала «Крестьянка» или «Советский экран» и, таким образом, забавлялись, тратя впустую своё личное время. Такое занятие не для меня. Точно так забавляются уголовники от скуки. Что им ещё делать в тюрьме. Лучшая команда для солдата, разумеется, волшебная команда «отбой». Только перед сном забываешь про службу и приходят только твои мысли. Одни курсанты ещё не привыкли к разлуке с семьёй, с подругой, с друзьями. Ещё велика тоска  по гражданке. У каждого свои сны. Обычно снится то, что больше тебя беспокоит, и о чем ни с кем не хочется  делиться.  Мне хотя бы во сне хотелось заглянуть в моё далёкое детство. Стараюсь что-то вспомнить, а вспомнить особо нечего, особенно в возрасте до пяти лет. В памяти только детвора вокруг, летом речка, зимой снег, майские жуки.   Мне часто снился один и тот же сон, будто  пробираюсь я дремучим лесом через буреломы, преодолевая такой силы ветер, что едва стою на ногах. Кто-то что-то чинит на моём нелёгком тернистом  пути  постоянные препятствия. Над головой  беспорядочно проносится вороньё. Что они хотят от меня?  Наверно предупреждают о чем-то. Совсем рядом слышен раздирающий и наводящий ужас крик совы. Несмотря ни на что, меня тянет вперёд,  где ногами,  а где на всех четырёх, только бы вперёд, пусть даже ползком на животе.  Вот-вот,  кажется, у цели, скоро увижу родной посёлок, но снова куда-то проваливаюсь и он снова удаляется куда-то за горизонт. Передо мной высокий зелёный холм. Последнее препятствие на моём пути. Ещё немного, ещё бы поднажать из последних сил и я у цели. Я карабкаюсь  по нему наверх сколько хватает сил. Вот за этим холмом  моё босоногое беззаботное детство. Там Дружковский детский дом. Меня тянет почему-то на хозяйственный двор, его запомнил больше. Я понимаю, меня там ждёт Трезор. Я ему обещал что вернусь, и он всё это долгое время ждёт. Собаки верные друзья. Он ещё жив. Я чувствую. У него взгляд печальный и уши держит востро словно ждёт меня.  Во дворе всё также стоит бричка, из конюшни  высовывается голова рыжей лошади. Она  по-прежнему неразлучна с Трезором. Где-то спрятался котёнок Черныш, который мурлыкал  у меня на груди перед сном в изоляторе. Всё это за этим высоким холмом. Только бы преодолеть его. У самой вершины срываюсь от сильного ветра и сползаю вниз, как будто кто-то не хочет моего возвращения в детство. Сорвалась ещё одна попытка. Просыпаюсь. Кое-что вспоминаю. Удивляюсь. Приснится же такое. Какая лошадь, какая собака? Их давно уже нет  на этом свете. И почему снится одно и то же? К чему бы? Наверно оттого что животных люблю и доверяю больше чем людям. Они наши беззащитные братья меньшие. Они не предают, так же страдают, когда их хозяева  бросают и обманывают. Всё это может быть только в солдатском  сне от смены режима, усталости и непривычки, потому что в жизни об этом не думаешь. А что  наяву  и о чем  часто вспоминается, так о крохотном уголочке своего детства. У каждого оно   своё. Для меня  это тихая речушка с плавающими утками, цветущая бузина на берегу с летающими майскими  жучками… Слышу занудный, хриплый, противный, раздражающий,  голос старшины роты, разносящейся  по всей казарме; «рота, по -дъ -ём!». И всё начинается по-новому строго по расписанию. Начинается новый служебный день. А между тем заканчивался  первый месяц службы в старинном Переславль-Залесском. Для моего взвода день особый, ответственный. На сегодня запланированы стрельбы. С утра появилось солнышко, поблёскивает снег, но уже прохладно. Как ни крути, на дворе конец декабря, того  и жди настоящая зима с морозами нагрянет. С первого декабря перевели на зимнюю форму одежды. После завтрака наш взвод выстроили на плацу, выдали по автомату «десантника», который складывается вдвое для удобства, и строем повели на стрельбище, недалеко за пределы части. Выставили оцепление из числа курсантов. Там на месте провели ещё подробный инструктаж, и по пять курсантов с тремя патронами каждому на огневой рубеж шагом марш. Командует всем командир взвода лейтенант Сарайкин. Первая пятёрка отстрелялась. Вторая тоже. Вот и очередь моей  «пятёрки» подошла. Старшина выдал по три патрона и по команде «заряжай», загнал я три патрона в патронник и также по команде  «на огневой рубеж  шагом марш», занял свою огневую позицию. Поудобней  улёгся, ноги установил поудобней как учили для лучшей опоры, определился с мишенью, предварительно прицелился. «Курсант Новосёлов к стрельбе готов», -докладываю лейтенанту. «Курсант Петров к стрельбе готов», -слышу соседа справа от себя. Жду,  когда доложит пятый курсант и последует команда командира взвода; «огонь по мишеням открыть». Дальше, как учили; приклад в плечо, мушку под «яблочко», мягкий курок. Отстрелялись быстро; «курсант Петров стрельбу закончил»,-доложил сосед справа. «Курсант Новосёлов стрельбу закончил»,-отрапортовал я.  И так все пятеро. Потом  по команде все побежали   к своим мишеням. Лейтенант внимательно осматривает мишени каждого курсанта, слушает его доклад, сверяет и записывает результаты в блокнот на планшете. Пришла моя очередь. Подходит ко мне. А я этого офицерика -служаку терпеть не могу как и он меня. Мне так кажется. У меня на него аллергия. И всё же докладываю как положено по уставу.
–Товарищ лейтенант, курсант Новосёлов из тридцати возможных выбил…
Тут я запнулся, не знал что сказать, сохраняя  некоторую паузу. 
 -Ничего не выбил, сплошь одно молоко. Короче, цель не поражена, кажется...
– А по-моему совсем неплохо, товарищ курсант. Особенно для первого раза. Давайте вместе посчитаем. Девятка, десятка, -приговаривал он не спеша, обводя красным карандашом мои пробоины на мишени. –Прекрасно! Снова девятка. А вы говорите молоко. Чтобы все так в молоко попадали и так отстрелялись, я бы уже был старшим лейтенантом. Вы, оказывается, что-то можете, если захотите,-наговаривал мне комвзвода, гусар усатый.
– Этого не может быть,- вырвалось у меня. –Я не верю. Это совсем случайно... так вышло...стечение...обстоя...
  «Я же говорил, что карьерист этот усатый лейтенант. Только бы звёздочку ещё получить. Спит и видит себя капитаном», - подумал я. Через три дня  на плацу  перед утренним  разводом  батальона комбат подполковник Уланов  зачитал приказ по итогам стрельб. Пятерым курсантам,  в том числе и мне, была  объявлена благодарность от командования за отличную стрельбу.  Итак, на моём счету первая воинская благодарность только за один первый месяц службы. Это обязывало меня подтянуться по другим дисциплинам и закрепить успех по всем направлениям. Как говорят,  «хорошее начало,  полдела откачало». Но меня это совсем не радовало. Не моё это дело. А стрельба –этот случайность и только. В конце декабря в воскресенье под Новый год курсанты всего полка принимали присягу. Это был особый день в полку. Всё выглядело торжественно  и празднично. Офицеры  щеголяли в праздничных мундирах. Приоделся  и наш «щеголь» усатый, «салага» лейтенант, и смотрелся по-молодецки неплохо. Курсанты  ещё с вечера подшили новые подворотнички, до блеска вычистили бляхи и сапоги. Вокруг плаца собралось много  гражданских, большая часть из них родители курсантов и близкие, специально приехавшие  из дальних мест по этому случаю. Остальные любопытные- местные горожане. К Владимиру Каминскому из Артёмовска, нашему «артисту», приехали родители и подруга. Ну что тут скажешь, маменькин сынок. На плацу в строю стоял весь полк в ожидании начальства. Приехал генерал из Москвы по такому поводу, можно начинать. Приступили к принятию воинской присяги. Принимали её повзводно. Каждый курсант с автоматом в руке  по команде взводного  выходил перед строем и зачитывал текст  присяги; «Я, гражданин Союза советских социалистических республик, перед лицом своих боевых товарищей…торжественно клянусь». Чувствовалось как  серьёзно и осмысленно  курсанты отнеслись к принятию присяги. Многие очень волновались, у некоторых слёзы наворачивались на глаза, другие местами  при  чтении присяги запинались. Немного волновался и я, но не так чтобы до слёз, только чтоб не заикаться перед строем. После завершения этого торжественного акта, командир полка  доложил генералу о завершении принятия воинской присяги курсантами полка, а тот  поздравил всех курсантов с таким важным событием в их жизни  и пожелал больших успехов в боевой и политической подготовке. Затем личный состав полка поротно строевым шагом промаршировал мимо начальства под духовой оркестр, под музыку В.П. Соловьёв -Седова «солдаты в путь, в путь, в путь,  а для тебя родная есть почта полевая». В полку был настоящий большой праздник. Весь день играл полковой  духовой оркестр. Обед, конечно, был тоже праздничный; котлеты, компот. Володя Каминский взял даже увольнение на сутки, чтобы провести день с родителями  и со своей подругой. Потом  он хвастался перед курсантами, какие она оставила засосы на его груди. Нашел чем похвастаться. Мне  об этом и мечтать не приходилось даже на гражданке, во всяком случае не стал бы заикаться по этому щекотливому делу перед курсантами. Вскоре  после Нового года, в связи с тем что полкового фельдшера Евгения  отправили в краткосрочный  отпуск на две недели, меня уже официально в приказном порядке временно откомандировали  в санчасть в монастырь Ивана Грозного  в распоряжение  старшего врача полка в качестве полкового фельдшера, где я чувствовал  себя уже как рыба в воде. Лейтенант наш, этот взводный,  лютовал, но ничего не мог поделать, смирился. Приказы начальства не обсуждаются. Это он, кажется, усвоил ещё с военного училища. Помимо  всех своих  обязанностей, трижды в день я ходил на полковой пищеблок снимать пробу. Без моей подписи в специальном журнале дежурный офицер по части  не имел права разрешать выдачу пищи личному составу. Был ещё один небольшой пищеблок на территории монастыря, где располагалось отдельное  войсковое подразделение и санчасть с лазаретом. Там  приходилось делать то же самое, но гораздо проще и в меньшем объёме. Этот пищеблок располагался в старом полуподвальном помещении той же старой постройки что и сам монастырь, и служил когда-то трапезной в годы Ивана Грозного. Так что своего предназначения с тех пор  не потерял, но санитарные нормы здесь были далеки от нормальных. Трудились на кухне гражданские девчата. Их я особенно не гонял, многое не замечал, тем более что готовили всегда вкусно и аппетитно хоть и в не лучших условиях, а главное старались и делали всё, что от них зависело. Это они готовили такую «наваристую» картошку с царской щукой, когда я ещё лежал в лазарете. Кто знал, что я буду когда-нибудь контролировать их работу на пищеблоке.  Совсем другое дело в полку на территории части. Там  пищеблок отвечал всем санитарным нормам. Просторная с белого кафеля кухня, напоминавшую операционную в больнице, просторные залы для курсантов и отдельно для офицеров. Такое в гражданском общепите могло только снится ответственным работникам «Гортрестобщепита».  Придраться к чему либо трудновато, хотя при желании всегда можно что-то этакое по гигиене найти; то у повара волосы торчат из-под чепчика, то руки грязные, да мало чего ещё.  О питании даже  не говорю. Если б такие нормы, да  в строевые войска. У меня не было недоразумений с дежурными офицерами части в отношении снятия проб, кроме одного занудного капитана. Он считал,  что если у него супруга гражданский врач и работает в лазарете, то он имеет право делать мне замечания по службе. Ему ужасно не нравилось, что его разрешение на выдачу пищи зависело от меня, от рядового по званию, временно исполняющего обязанности полкового фельдшера. Этого капитана задевало то, что повара, после того как я испробовал  все блюда ложечкой, да не одной и разными, были заинтересованы  покормить меня как положено сразу здесь же на пищеблоке, а не через полчаса после пробы  в зале вместе со всеми курсантами, что с точки зрения учения  академика  Павлова  абсолютно  вредно и неоправданно. Потому что пищу надо принимать в момент выделения желудочного сока, который выделяется рефлекторно в ответ на раздражитель, тогда идёт правильное усвоение пищи с наибольшей пользой для организма. Каждому знающему основы биологии со школы, можно легко  представить обратное, когда снятие пробы, пусть даже из ложечки, вызвало выделение желудочного сока, а пищи, как таковой,  не поступило. В таком случае начинается переваривание слизистой желудка, выделенной кислотной средой, что приводит сначала к гастриту, а  потом и к язве желудка. Откуда об этом может знать капитан со знаниями радиста, даже если  жена его  врач, но не просвещает в такие тонкости медицины. Повара на этого капитана внимания не обращали, их служба от него не зависела. Его дежурства  бывали раз в две недели, а я контролировал их каждый день, поэтому самое большое для них начальство это я. Поэтому поварам было выгодно водить дружбу со мной. Вот такой в полку был самодур в офицерских погонах капитана. В армии таких хоть отбавляй. Медицинское обеспечение учебных стрельб тоже входило в мои обязанности. Одно такое похождение запомнилось  надолго и, похоже, не только одному мне. Ещё была зима и было очень холодно. Снежок сверкал в лучах солнца. К девяти утра я должен быть на стрельбище. Опаздывать мне никак нельзя. Без меня, без медицинского обеспечения, никто стрелять не начнёт. В окно взглянул, а там, ёлы-палы, зима студёная, стёкла ёлочками разрисованы его величеством Морозом. Не знал даже, что одеть на себя. В шинели разве что прогуляться туда-сюда и обратно, а на стрельбище нужно находиться почти целый день на морозе. В общем, долго собирался и думал что же надеть. Ничего, кроме тулупа своего коллеги Евгения,  не нашел, и пришлось его надеть. Но Женька  был на голову выше меня, а в объёме превышал  вдвое. Это он в тулупе напоминал муромского былинного богатыря Илью Муромца, а кого я в этом наряде? Огородного чучела? И что делать? Другого варианта не было. Пришлось буквально войти в тулуп, как входят в шкаф. Он прикрывал  валенки полностью, так что не сразу  можно было понять во что обут. На руках тоже не по размеру здоровенные  армейские  рукавицы, на голове  солдатская шапка- ушанка с завязанными ушами, на плече  врачебная сумка. Вот в таком нескладном  наряде, как чукча  на Севере, я  вышел на улицу, как будто мне  предстояло  отправиться  на Северный полюс. Представляю как смешно и забавно это выглядело со стороны. Что- то перемещается, но трудно сказать что именно. Мало того, в таком наряде ещё предстояло пройти полтора километра. Это было нечто. К тому же уже малость запаздывал. Быстрее никак не получалось. Оказываюсь в цейтноте.  Также неторопливо, вальяжно появляюсь к месту назначения. Вижу впереди на заснеженном белом фоне  и зелёного лесочка большую группу курсантов, замечаю знакомого капитана, командира роты, руководителя стрельб. «Опять  встретились,- подумал я, теша себя. -Вот видишь, капитан, без меня никак; ни поесть, ни пострелять.  А то что немного задержался, так извини; не опоздал, а задержался. Улавливаешь разницу?». Направился прямиком к нему представиться, а  он вышел мне навстречу.Так полагается  по уставу. Сошлись как на дуэли Пушкин с Дантесом.
– Наконец-то, барин соизволил посетить нас, -сказал капитан в довольно агрессивной манере  на виду  у своих подчинённых. -Мы тут уже замёрзли по вашей милости по самые, что ни на есть…. Разрешите  приступить к учебным стрельбам? –с иронией спрашивает он, и уже, не замечая и не слушая меня, и что я могу сказать в ответ, даёт команду старшине роты, установить оцепление прилегающей территории и приступить к учебным стрельбам.
 Укрытия на месте не было и приходилось, чтоб не замёрзнуть, топтаться на месте при температуре минус двадцать градусов. Стреляли почти три часа. В завершении стрельб, которые слава богу закончились  без всяких эксцессов, как всегда из пистолетов  по мишеням стреляли офицеры. Предложили пострелять и мне. Оказывается, стрелять из пистолета совсем  непросто,  как я предполагал раньше. Нужна большая тренировка, верная, твёрдая рука. Если вчера  была попойка, а у офицеров это обычное дело, из пистолета лучше не стрелять. К обеду все были в казарме. Обошлось без замёрзших, обмороженных и самострелов. День прошел великолепно, хорошо бы в следующий раз  термос с чаем прихватить. А то какой из меня «барин» без термоса, с капитаном непременно чаем поделился бы и ворон постреляли бы из пистолета. В ПМП, так правильно называлась санчасть, не было  узких специалистов, даже хирурга, что уж говорить  об урологе или невропатологе. Поэтому всех больных приходилось  отвозить в Медсанбат в ближайший город Переславль–Залесский или в гражданскую поликлинику на той самой военизированной «санитарке» времён второй мировой, которая сопровождала  нас во время ночного броска по прибытии в часть. Медсанбат тоже   располагался в каком-то монастыре. Такое впечатление, что в городе одни церкви, монастыри и другие подобные старые сооружения, и все перепрофилированы под воинские службы тыла. Об увольнении  я даже не думал по медицинским соображениям и не рекомендовал другим курсантам, а если  уж приспичило кому, то быть осторожным и предусмотрительным. Не случайно Переславль  относится к 100-первому километру, и совсем нетрудно  представить, как легко подхватить «амурные» болезни, если в город из столицы свезли всех девиц лёгкого поведения и уголовников.  Не случайно  в городе самые популярные и востребованные врачи дерматологи и венерологи. Мне,  можно сказать, несказанно повезло. За время прохождения службы в этих краях в увольнении так и ни разу не был. Мало ли что могло случиться. Моя медицинская карьера, увы, закончилась через три недели, когда Евгений прибыл  из отпуска и я снова в своём «родном» подразделении, в родной второй роте. Усатый лейтенант, всё никак не могу запомнить его фамилию, какая-то она у него странная, не унимался. Его идея фикс сделать  из меня классного специалиста не давала ему покоя. И чем бы это кончилось, кто его знает, если б в один прекрасный морозный день замкомвзвода, старший сержант Васильев,  не сообщил мне, чтобы я в срочном порядке  явился в строевую часть полка. Я хотел спросить  у него «а для чего?», потому что на самом деле не понимал в связи с чем я понадобился строевой части. Но приказы не обсуждаются и  я тут же направился в штаб. Там мне вручили приказ о моём переводе в другую войсковую часть для прохождения дальнейшей службы, выдали командировочное удостоверение, проездное требование и предписание. Из штаба я летел как на крыльях, наконец-то,  хоть избавлюсь от комвзвода, лейтенанта с трудной фамилией. Тогда я вспомнил, немного придя в себя.  Конечно,это последовало  после того,  как недели три назад я написал в «Красную Звезду»  о том как нецелесообразно в армии используются гражданские профессии, и что готовить из дипломированного медика радиста-связиста большая глупость, и такое переобучение дорого обходится государству и прежде всего налогоплательщику-народу. Как говорится, овчинка выделки не стоит. А между тем во все времена и на всех войнах медики относились к военным профессиям. В редакции согласились  с такой постановкой вопроса и обратились за разъяснениями  в этой связи к очень большому начальству, главкому. Отсюда и быстрота исполнения приказа. Конечно, когда я задумал написать такое письмо, совсем не рассчитывал, что получу хоть какой-то ответ, тем более что вся почта  части контролировалась «особистами»  и вряд ли оно дойдёт  по назначению. Поэтому о нём даже забыл. В любом случае это прибавило мне настроения. Предписано отбыть немедленно. Так что лейтенант, от которого всё в армии зависит, «будь здоров, не кашляй и прощай». Век тебя не видать бы. Настроение у меня бодрое, настораживала только неизвестность. Попрощался только со старшим сержантом Васильевым, ему оставалось служить ещё год.  За последнее время  мы с ним как-то подружились. Он единственный, кто  проникся ко мне как к медику и понимал, что я попал в эту часть по недоразумению. А мне согласно приказа предстояла командировка в Смоленск в штаб армии. Жаль так и ни разу не сходил в увольнение, хотя бы пройтись по старинному городку и иметь какое-то представление, а ещё обидней видеть Плещеево озеро совсем рядом  из–за забора части в двухстах метрах и не посидеть хоть немного на его берегу с удочкой. А вдруг знатную щуку поймал бы. Вот разговоров было бы, а память–то какая была бы о знаменитом озере, о котором не только знал даже Пётр Первый, а самолично контролировал строительство кораблей русского флота. Древний  город Переславль знаменит своими монастырями с крепостями, которых здесь много. Они служили надёжной защитой  от набегов Хана Батыя, и горожане, благодаря таким сооружениям, держали осаду в течение нескольких дней, отбиваясь от огромного татаро-монгольского войска.  От этих крепостей, по просьбе Новгородских князей и бояр, собрав дружину, князь Александр  Невский двинулся к  Великому  Новгороду, чтобы взять под своё начало новгородские дружины и очистить земли русские от иностранной нечисти. В апреле 1242году на Чудском озере состоялось великое сражение под командованием князя Александра Невского и немцы были разбиты основательно.  В Переславле-Залесском, оказывается, есть своя Красная площадь. В общем, славный старинный городок. Жаль, что так и не представилась мне возможность познакомиться с ним поближе.
 В Смоленске зима в самом разгаре. Всё кругом заснежено и морозно. Без особого труда отыскал  штаб армии, позвонил по какому-то внутреннему телефону, представился. Дежурный офицер сопроводил  меня на второй этаж, подвёл к какому-то кабинету, просил минутку подождать, а сам заглянул в кабинет. Тут же пригласили меня. В большом кабинете  за разными столами  сидели два полковника медицинской службы. Я сразу  почувствовал, что от них исходит  душевное тепло. «Вот это свои люди», -подумал я. Представился  в соответствии с уставом, предъявил предписание. После непродолжительной и непринуждённой беседы хозяин кабинета, начальник медслужбы армии полковник Попудренко посоветовался со своим коллегой, который сидел неподалёку за своим столом.
– А что если отправить в хозяйство Тюрьменко? - спросил он.
– Почему и  нет, – согласился тот.
– Значит,  так и решим. Вы  когда-нибудь бывали в Прибалтике? –обратился ко мне полковник Попудренко, полный, солидный, неторопливый, рассудительный, седовласый,  приятной внешности, мужчина.
-Никак  нет,- ответил я по уставу коротко.
-Отправляйтесь  туда. Будет что вспомнить после службы. Не пожалеете. Пусть подготовят документы, –уже обратился  начмед армии к своему коллеге.
  Меня попросили подождать в коридоре, пока будут готовы документы. Так была решена моя дальнейшая служба в армии. Тем же вечером поездом отправился в Прибалтику в город Валгу, где находился  штаб дивизии, которой командовал полковник Тюрьменко, о «хозяйстве» которого говорили в Смоленске. Там в штабе явился к начальнику медслужбы дивизии майору Сахно. Он посмотрел мои документы и решил  проверить мои  профессиональные познания, мол, кого там к ним «занесло» в звании рядового. Задал  мне задачку с набором  симптомов, на основании  которых я не задумываясь,  поставил диагноз острого аппендицита. Учитывая, что я не врач, а всего лишь фельдшер, и даже для меня такие задачки решать что семечки лузгать, у меня создалось впечатление, что военные врачи явно недооценивают гражданских коллег. После той успешной беседы с начмедом дивизии, я получил предписание явиться в часть, которая дислоцировалась в городе Выру для прохождения дальнейшей службы. Там в лесном  массиве находилась  воинская часть. Определили пока в санчасть санинструктором, а  спал я в казарме  хозвзода. Моим непосредственным начальником был молодой лейтенант, начальник БМП  врач Вилсон, эстонец по национальности, а командиром взвода какой-то офицер тыловик, которого я никогда не видел. И вообще я первое время не мог понять куда попал, что это за часть такая и какие мои функциональные обязанности. Бывал я,  конечно, в санчасти, работал в перевязочной, осматривал больных иногда. Служили там в основном «старики»; старшина медслужбы фельдшер Александр, младший сержант санинструктор Петренко и другие, которые дослуживали последние месяцы и просто тянули срок службы и больше готовились к своему «дембелю». От Выру до расположения части несколько километров. Приходилось неоднократно на «санитарке», теперь уже «уазике», привозить больных бойцов в город на консультацию к гражданским врачам. На полпути в лесном массиве  рядом с дорогой всякий раз притормаживали у знаменитого у эстонцев дерева Любви или  «влюблённых», которое на метровой высоте от основания раздвоилось и обе крупные параллельные ветви-близнецы превратились в красивые стройные стволы, символизирующие жениха и невесту. Молодожены по существующей традиции после ЗАГСА непременно  приезжают к нему и оставляют у него не только цветы, но и делают какие–то пометки на коре самого дерева. Ну, что ж,  неплохая традиция. Жаль, что так ни одной свадебной пары мы не застали. Было бы интересно посмотреть со стороны.
 Если следовать хоть какой-то элементарной логике, то меня прислали  сюда,  чтоб  через несколько месяцев заменить уходящего в запас фельдшера Александра. Но так думало начальство. Старшина медслужбы думал  несколько иначе;  а не остаться  ли ему,  старшине медслужббы, на сверхсрочную. Это нашло, конечно, бы поддержку у командования. Это всегда приветствуется. Для «стариков» лейтенант Вилсон  как бы и не существовал; что есть, что нет, тем более что эстонец. Часто «старики» ночевали в санчасти, особенно после какой-то очередной вечеринки в конце недели. Старшина БМП Александр, пользуясь своим особым положением, проводил иногда время с какой-то медсестрой, служившей по  контракту  в соседней части. Как она в  нашу часть попадала ещё вопрос. А как ещё, если не на  медицинском «Уазике», который на КПП почти не проверяют, принимая за «своих». Своим видом  и короткой форменной юбкой с длинными красивыми ногами она только раздражала всех мужиков, а ей самой это здорово нравилось. Ещё бы. Она одна, а этих мужиков вокруг полно, каждый так и норовит ей под юбку залезть, да и она сама была бы не против. Милая, легкомысленная и соблазнительная была «деваха»-санинструктор. Откуда она взялась? БМП находился  немного в стороне от казарм. Однажды, чтобы  не проспать общий подъём в части, фельдшер Александр попросил  меня  вовремя, хотя бы к восьми утра,  разбудить  их, постучав в окно санчасти. Я его успокоил и сказал,  что так и сделаю, и всё будет в порядке и незачем беспокоиться. Сам отправился спать в казарму. Уснул быстро, видимо, устал за целый день от неопределённости, но, видать, не очень крепко.  Мысль о том, что я должен  выполнить просьбу коллеги доминировала в моём сознании на подкорковом уровне. Под воздействием некой информации  в состоянии  полугипнотического  сна среди ночи я проснулся, встал, вышел из казармы и направился в сторону БМП. Дневальный, скорее всего, не стоял у тумбочки на своём посту, как ему положено по уставу, а неплохо устроился в своей постели неподалёку. И поэтому ни он меня, ни я его не видел. Прошел метров двести  к санчасти именно к тому окну, где спали «старики», и громким стуком в окно всех разбудил, объясняя через окно, что пора просыпаться. Они были в недоумении. Время было три часа ночи, темно, но я-то был уверен, что уже около восьми утра. А в это время тоже ещё темновато зимой. Это меня не смутило.  Я как ни в чем не бывало вернулся в казарму и лёг спать. Это абсолютно необъяснимое  поведение  не могу  понять даже после многих лет спустя. Где же логика? Если разбудил сослуживцев в восемь часов утра, то почему  пошел снова сам спать, если подъём касался всех служащих части. При обычном снохождении так называемые «лунатики» ничего не помнят. Я же всё помнил, но не давал адекватного отчета своему поступку. Мне было с чем сравнить. Не далее как неделю назад, находясь в поезде Москва-Смоленск, я был очевидцем удивительной сцены, как в плацкартном вагоне среди ночи под стук колёс, когда все спали глубоким сном, совсем ещё юная девушка со второй  полки   вдруг поднялась как приведение и стала перемещаться по другим полкам, как будто что-то искала и «витала в облаках». Взгляд её был бессмысленный, меня она не замечала, что называется, «в упор не видела», хотя я не спал и наблюдал за ней. Утром поинтересовался у неё, хорошо ли она спала, снились ли сны? «Всё нормально, никаких снов, выспалась», -говорила она. Это обычное снохождение. Я же всё помнил. Думаю, что связано это столь необычное нарушение сознания с переездами, нарушением сна, усталостью и наличием  у субъекта, то есть  у меня, повышенной меры ответственности за свои поступки и за порученное дело. Это интересная тема для психологов  и, быть может, для психиатров. А если учесть, что в Смоленске на вокзале в ожидании ночного московского поезда я малость уснул на деревянной скамейке, подложив под голову небольшой рыжий чемоданчик, и очнулся, когда почувствовал, что  мой старый потёртый чемоданчик кто-то пытается аккуратно вытащить из под головы. Вокруг меня, кроме трёх цыганок, рядом никого не было. Одна из них тогда сказала мне; «Служивый, нельзя так крепко спать, могут и обокрасть».  Я сделал вид, что не понял того, что если кто и хотел меня обворовать, так эта же пожилая цыганка. Кабы я действительно крепко спал, о моём чемодане остались одни воспоминания. Утром меня спросил старшина  медслужбы фельдшер БМП, мой непосредственный начальник, что на меня такое нашло, что разбудил их в три ночи, и я не знал, что такое бы сказать вразумительно. Объяснить это по-научному в двух словах им всё равно не понять. Лучше промолчать.  Если это не материально и может вызывать дискуссии у психиатров, то что произошло через несколько дней уже не из области фантастики,  а вполне реально и ощутимо? Через неделю, в казарме, где я ночевал, из шкафа для санинструкторов украли мою шинель. Она была новенькой курсантской и так хорошо на мне сидела, как будто для меня и шили. Вместо неё подсунули наполовину изношенное «старьё» даже не моего размера. Это мог сделать только  один «старичок», хохол, санинструктор, младший сержант Петренко. Он только и занимался тем, что готовился к «дембелю», и всё, что не так лежало по его разумению, прибирал к рукам.  Его можно понять; деревенский парень явится в свою богом забытую деревню в новом мундире с погонами младшего сержанта медслужбы, в новой шинели, в хромовых сапогах. Ну, какая  дивчина из глухой деревни перед ним устоит, первым парубком  на селе, защитником Отечества. Хорошо бы этому Петренко ума побольше да порядочности, если даже армия ему в этом не помогла. Мои обращения к доктору Вилсону были бессмысленны. «Старики» были неуправляемые и держались друг за друга горой. Служить-то осталось им «всего ничего», до весны. А до конца зимы было ещё далековато. Пришлось мне иногда в мороз носить чужую поношенную и не по размеру шинель, не мёрзнут же из-за какого-то идиота. В столовую я всегда ходил один в любую погоду в одной гимнастёрке, мало с кем общался: пришёл, поел, ушел. И так три раза в день. Через неделю, наконец, узнаю, что служу в батальоне связи, в «учебке».  Командовал батальоном майор  Немцов; высокий, видный, здоровенный, с усами как у Будённого,  похожий на грузина,  мужчина. С ним я никогда не встречался. Видел иногда только со стороны на территории городка.  Был в батальоне один танк. Его один раз в году прокатывали  по маленькому Выру, чтобы показать населению, что в лесу находятся танки, а не ракетные  войска  стратегического назначения. Армейские игры  можно хоть как-то объяснить, но зачем  меня из одной «учебки»  направили в другую хоть и в другом качестве, оставалось загадкой. Поняв нецелесообразность моего пребывания в учебном батальоне связи  неизвестно в каком качестве, через месяц меня отправляют ещё дальше в лес в ракетный полк  полковника Кащеева  в качестве саниструктора роты к командиру роты капитану Шиманскому. Ротный, как и все его подчинённые, отнеслись ко мне уважительно  и серьёзно. Сразу видно, что они заинтересованы в таком специалисте, и не станет он быть для них каким-то балластом. Статус санинструктора  явно не соответствовал моему образованию, но во всяком случае  я уже конкретно знал чем буду заниматься сегодня и завтра. Основное время, конечно, проводил в БМП, принимал больных, назначал лечение, в перевязочной делал перевязки и уколы, занимался больными, находящимися в  лазарете БМП. В самой роте смотрел за санитарным состоянием казармы и проводил занятия  с личным составом по медицинской подготовке. Один раз в три–четыре дня дежурил по БМП в ночное время. В общем, был при деле и ни на что не жаловался. Кроме фельдшера старшины сверхсрочника, в санчасти служили санинструктор узбек Акбаров и две медсестры, тоже военнослужащие по контракту, незамужние девчата. Старшина сверхсрочник относительно молодой фельдшер БМП, которому под сорок, приезжал и уезжал каждый день, занимался хозяйственными вопросами, в лечебных делах не очень-то разбирался, поэтому в очень короткий срок все поняли, что после врача, старшего лейтенанта Литвиненко, я на первом месте, поэтому все медики и больные солдаты в отсутствие врача обращались ко мне. Практически, вся работа была  на мне, тем более что врач и фельдшер в конце дня вместе со всеми офицерами уезжали в город по домам. По графику все  четверо дежурили круглосуточно по БМП и формально относились к боевым подразделениям в качестве санинструкторов. Конечно, девушки в армии на особом счету и на вес золото. А в санчасти их было аж две. За одной высокой медсестрой Верой приударял комбат, тоже  немалого роста и очень низким голосом, и часто без особого повода заглядывал  на БМП, что никому в общем-то не нравилось. Другая,  что  поменьше и намного симпатичнее, которую звали Марина, нравилась мне, но ей иногда позванивал санинструктор из соседнего батальона, какой-то хохол, младший сержант Грицай. У них наверно был служебный роман и знакомы  уже давно. Подробностей никто не знал, что у них на самом деле. Его я немного знал, парень приятный, симпатичный, но наглый и может даже непорядочный в некоторых случаях. Такие очень ненадёжные и скользкие в отношениях,  особенно в амурных делах. Тем не менее у нас с ней завязались хорошие отношения, чуть даже больше чем служебные, мы симпатизировали друг другу. Одно дело амурные отношения на большом расстоянии и периодические телефонные звонки во время её ночного дежурства, и совсем по-другому, когда рядом вместе служим, сочувствуем друг другу, сопереживаем и занимаемся одним делом. Ну, а если симпатизируем и небезразличны друг к другу, это почти фронтовая  любовь. Меня притягивало к ней как к женщине, и нам приятно было находиться рядом  наедине. У неё была красивая фигура и стройные ноги. От неё всегда пахло поливитаминами, она же заведовала аптекой БМП. Мне совсем не хотелось, чтобы у   неё продолжались отношения с соседским санинструктором, и совсем не потому, что нравилась мне она. Я знал, что этот хохол, младший сержант медслужбы, «поматросит» и бросит. На кой черт нужна ему военнослужащая-контрактница, если на гражданке  у него не одна такая. Только она этого не знает, и я ничего не могу сказать ей, ещё неправильно поймёт. А мне так не хотелось, чтобы она сделала ошибку и потом всю жизнь жалела и корила. Слишком уж Марина доверчива и всему верит. Вот если б она вышла замуж за него, совсем другое дело.
 Так или иначе служба продолжалась: политзанятия, семинары, учебные тревоги,  самоподготовка, иногда учения. Время от времени  старший врач полка, старший лейтенант мед. службы  Лапотников, собирал всех медиков на ПМП и проводил с нами занятия по спецподготовке. Брали у друг друга кровь из пальца  и определяли группу крови, а также вспоминали правила пользования ИПП,  индивидуальным  противохимическим  пакетом  и спец. аптечки. Там ещё я по наивности поспорил с врачом, лейтенантом Остапчуком, действительно ли группа крови не меняется на протяжении всей жизни и является константой?  Во время таких занятий  мы и познакомились с санинструктором соседнего батальона Грицаем. О Марине мы никогда в разговоре  не упоминали. Скорее всего, что он  не знал о наших с ней отношениях и даже  не интересовался ею, что лишний раз говорило об истинном  его отношении  к Марине. Если б она только знала, с каким нарциссом она связалась...
 Часть стояла на боевом дежурстве. К учениям привыкли, к тревогам тоже.  На одном показном смотре в полевых условиях, где был выстроен весь полк, и я находился в составе медслужбы полка, к нашему строю подошел  какой-то невзрачный, угрюмый, недовольный полковник  в сопровождении старших офицеров и командира полка полковника Кащеева, и старший врач полка, старший лейтенант медслужбы Лапотников, высокий, худощавый в очках офицер, типичный «ботаник», вышел ему навстречу для представления. Тот,  не слушая его доклада, сделал замечание  другому врачу, лейтенанту Остапчуку родом из деревенских, стоявшему в строю совсем рядом со мной, за не офицерскую выправку и за то, что держал  руку в кармане. Это выглядело даже неприлично при его высоком росте и бросалось в глаза. Так недовольным полковник прошел мимо нашей службы к другой. О чем может докладывать старший врач полка, если его подчинённый не научился стоять в строю при таком показном смотре в присутствии начальников и самого комдива. Для старшего врача полка  это было равносильно выговору. Больше всего меня поразило в этом полковнике маскообразное лицо и очень низкий голос. Такой голос ни с кем  и ни с чем не спутаешь. Это был командир дивизии  Тюрьменко, в чьё хозяйство меня командировали в штабе армии в Смоленске. Вот уж никогда не думал, что когда-нибудь увижу комдива в трёх шагах от себя.  С командиром полка  Кащеевым  мне  пришлось познакомиться поближе немного раньше. Однажды для нашей роты он объявил учебную тревогу. Вся рота капитана Юрия Шиманского оказалась на стартовой площадке. Задача подразделения заключалась в том, чтоб  установить ракету  и произвести условный пуск по намеченной цели. Мне как санинструктору роты  положено находиться  где-то рядом  со стартовой площадкой. Рядом находился наблюдательный пункт командира полка с полевым телефонным аппаратом. В этом примитивном убежище находился командир полка  полковник Кащеев, связист и я. Мы сидели там полдня, пока не объявили отбой. Моя вторая  рота работала четко, собрано, без паники, и вкладывалась в нормативы. Полковник  внимательно отслеживал все этапы работы самого подразделения и его командира, капитана Шиманского. «Работают, черти, хорошо. Просто молодцы, -размышлял вслух командир полка, надо же с кем-то поделиться впечатлениями. -Думаю подать рапорт на досрочное присвоение капитану Шиманскому  очередного звания». При этом он посмотрел на меня, гвардии рядового, санинструктора роты, будто ждал моего одобрения. «По-моему, нормально»,- выражала моя физиономия. Какой солдат не мечтает стать генералом, а офицер спит и видит себя в очередном звании, а уж на досрочное и не надеется. А тут на тебе, моему шефу светит в ближайшее время досрочное присвоение  майора. Казалось, нужно немедленно сообщить командиру роты, своему непосредственному начальнику, тем более что  он тебе импонирует, о решении комполка, но я даже об этом не подумал. Честь солдата прежде всего. Почему я должен разносить  новости, хоть и приятные, если полковник  доверил мне только своё мнение и оно конфиденциальное. Всему своё время. По весне снова учения.  Приехали проверяющие из Москвы. В дивизии была  объявлена  учебная тревога. Начались крупномасштабные учения. Задача нашего батальона,  в частности роты капитана Шиманского, заключалась в следующем: сняться с места постоянного базирования, выехать всей имеющейся техникой и личным составом в запасной район, подготовить стартовую площадку, установить ракету, навести на цель условного противника  и «произвести» запуск. Конечно, я не специалист, но на стартовой площадке бывал ни раз и многое видел. Это, должен сказать, очень непростая задача. Успех зависит всецело от качеств командира роты, его знаний как специалиста, и способности руководить личным составом. Рано утром по сигналу «боевая  тревога» из одного лесного массива  в другой мимо города проехала  мощная  тяжелая техника с зачехлённым «изделием». Её, этой техники, было много. Она вселяла одновременно страх и гордость смотря для кого.  Я сидел в просторной  кабине одного из «Камазов» и вся движущаяся  техника  двигалась  перед моими глазами в запасной позиционный район или, как выражались военные, в ЗПР. Я там находился в качестве санинструктора роты и по совместительству находился у полевого телефона вроде связиста. Укрытий на месте не было  никаких, условия полевые. Совсем рядом в трёх-пяти метрах находился наблюдательный пункт  командира полка, полковника Кащеева и тоже на открытом пространстве. Отсюда  на возвышенности  открывалась вся панорама  стартовой площадки. Сидел полковник на раскладном полевом стуле. Командир полка  был уже  немолодой, седовласый, маленького роста и полный, больше рыжий чем блондин с голубыми воспалёнными,  помутневшими, усталыми глазами и слегка отёчным лицом. Перемещался он словно катился  наподобие шарика. Всё время здорово потел, то и дело вытирал  платком свой лысоватый большой лоб и совсем короткую шею,  и выглядел  не совсем здоровым человеком, выдавали «мешки» под глазами. Возможно эти учения  последние  в его служебной карьере и, похоже,  рапорт  об отставке в связи с уходом на пенсию уже давно на подписи в штабах. Есть отчего ему волноваться. Полковник видит меня не первый раз  рядом с собой и принимал как за «своего», а потому мог говорить с подчинёнными  о чём угодно и в любых выражениях в моём присутствии. Я же привык  ничего не слышать, так же как и ничего не  видеть. Ученья продолжались уже больше десяти часов, никаких перерывов. Ракета уже стояла на старте, как карандаш на письменном столе у школьника, в вертикальном положении. Все очень устали. Тут задребезжал полевой телефон. Снимаю трубку.
- Примите телефонограмму, -слышу бодрый, громкий, неспокойный, немного взволнованный, молодой голос радиста.
-Санинструктор роты Новосёлов, он же и связист у аппарата, -представился я.- Да, внимательно слушаю, -говорю ему несколько в шутливой форме.
– Командиру дивизии, полковнику Тюрьменко, присвоено очередное воинское звание генерал -майор. Как приняли? -спрашивает дивизионный связист.
-Так точно, принял, -отвечаю ему по уставу. -Будем обмывать, -добавил я уже не по уставу, а по  традиции.
-Правильно сделаете. Мы уже отметили, -слышу на другом конце провода.
-А мы что хуже?
 Тут же я встал, подтянулся, расправился, поправил гимнастёрку по привычке двумя руками у ремня, расправив складки, подошел к полковнику Кащееву, сидевшему на стуле как прикованный, и доложил:
- Товарищ полковник, разрешите обратиться, санинструктор  роты Новосёлов.
– Слушаю вас, товарищ Новосёлов, –говорит полковник, продолжая сидеть.
-  Только что получена  телефонограмма. Разрешите доложить?
- Докладывайте. Слушаю.
- Полковнику Тюрьменко присвоено очередное воинское звание генерал –майор.  Разрешите идти?
-Благодарю за сообщение, можете идти, –сказал полковник. -Хоть одна приятная новость за весь день. Наконец -то мы имеем своего полного генерала, -добавил он уже в своём окружении старших офицеров.
-Есть, -отдал честь я и, развернувшись на 180 градусов, отправился на своё место.
Это неожиданное важное сообщение не оставило полковника в покое.    Он тут же  встал, немного размялся и продолжал говорить со своими заместителями: начальником штаба, замполитом и старшим инженером полка. Минут через десять  снова зазвонил телефон. Поднимаю трубку и слышу очень низкий голос командира дивизии: «Полковника Кащеева к аппарату». Вряд ли его можно спутать с кем-то другим, если даже глуховат, а у меня всё же слух музыкальный. Сразу зову полковника Кащеева к телефону, намекая, что на другом конце провода комдив. Тот буквально подкатил ко мне и я передал ему трубку, после чего отошел в сторонку, дабы не слушать разговоры начальников. Присутствовать при телефонных разговорах больших начальников не полагалось даже офицерам.
-Товарищ полковник, полковник Кащеев у…
Секундная пауза с обеих сторон. Комполка Кащеев одной рукой держит трубку полевого  аппарата, другой рукой платком вытирает пот со лба и шеи. Заметно волнуется.
 -Извините, товарищ генерал. Полковник Кащеев  слушает... Поздравляю, товарищ генерал, с очередным присвоением воинского звания.
 Полковник явно разволновался и малость растерялся. Такой момент. То ли следует сначала поздравить с очередным присвоением, то ли сразу обстановку докладывать. В уставе про это ничего  не сказано.
– Доложите обстановку,- попросил комдив.
-Докладываю, товарищ генерал, что к настоящему времени  обстановка следующая. Изделие установлено, боевой расчет готов к пуску...
 Голос Тюрьменко таков, что слышно на расстоянии.  К восьми вечера условный пуск ракеты произведён. Поступила команда «отбой». Учения благополучно  закончились. Вся техника  и личный состав из ЗПР отправились к местам постоянной дислокации. Сидя в «Камазе», я засыпал от усталости. Наконец все вернулись в казарму. Одна только мысль в голове не давала никому покоя, скорее добраться до кровати. С самого утра и до позднего вечера личный состав ракетного дивизиона на ногах. Все валились с ног прямо в постель. В казарме горел свет и он всем мешал, а выключить было некому, потому что уже все приняли горизонтальное положение. Узбек со второго яруса кровати кричит дневальному; «лямай электростанцию», имея ввиду выключатель. Никто не реагирует, все устали. Кто-то бросает сапог в сторону выключателя, надеясь метким попаданием его отключить. Так тяжело отразились учения на личном составе подразделения, хотя со своей задачей справились успешно. Личный состав выложился на полную катушку. Это были первые для большинства воинов крупные изнурительные учения. Прошло  несколько  дней после учений, как мне сообщили, что меня вызывает к себе командир роты, капитан Шиманский. «С какой стати?»,-подумал я. Вхожу в комнату казармы и докладываю, что «санинструктор роты, рядовой Новосёлов прибыл по вашему распоряжению». В небольшой комнатке за небольшим столом, кроме капитана, ещё сидели    замполит, «старолей» Авдеев и старшина роты Митрофанов. Я подумал, что меня решили просто разыграть и тоже воспринял всё несерьёзно.  Капитан стал меня спрашивать по уставу: как нужно доложить своему непосредственному начальнику о своём прибытии из отпуска, как представиться, если вдруг сейчас войдёт комбат, что-то  ещё в таком роде. В общем, такую чушь спрашивали. Зачем всё это санинструктору? Меня что собрались отправить в отпуск за хорошую службу? Так ещё рановато, факт не заслужил. Так я и ушел, ничего не поняв. Как потом по секрету поведал старшина роты, командир роты подал рапорт на присвоение мне младшего сержанта и почётного звания гвардейца в связи с занимаемой должностью и за отличные показатели в боевой и политической подготовке, что тоже неплохо. Такие новости греют душу любого солдата. Это, конечно, повлияло на моё настроение в лучшую сторону. Дивизия была гвардейской и гвардейские значки носили не только офицеры, но и солдаты срочной службы, являвшимися отличниками боевой и политической подготовки. В начале марта, когда снега ещё было достаточно, но под первыми весенними  лучами  солнца он немного тяжелел, мы с медсестрой, моей «симпатией» Мариной, отправились на лыжах  по территории части. А там как в лесу, и мы не одни  такие прогуливаемся. Был полдень и по «Маяку» с городка звучал солдатский вальс; «Как тебе служится, с кем тебе дружится, мой молчаливый солдат». Это была моя любимая солдатская песня, и вроде как про меня. Она нагоняла на меня какую-то тоску, воспоминания и определяла теперешнее моё положение. Нам было хорошо с ней, и мне казалось, она была счастливая, улыбка не сходила с её лица. На службе в БМП мы  были всегда рядом, а иногда, когда посетителей никого не бывало, перед самым обедом мы с ней уединялись в её аптеке и она угощала меня желтыми поливитаминами, и мы обнимались как начинающие любовники. Мне её очень хотелось в любом смысле. Щечки  у неё после поливитаминов розовели, а вишнёвые губы полнели, так и притягивали.  Наступил  апрель месяц. Со своим теперешним положением я смирился и жил по принципу «солдат спит, служба идёт», «на службу не напрашивайся, от службы не отказывайся». Так и думал прослужить все три года ни на что больше не рассчитывая. Но однажды как-то после обеда отправили меня с солдатами в самую отдалённую часть территории городка копать траншею для связистов, видимо, под кабель. Орудовал лопатой я старательно и без рукавиц, в них было неудобно работать, так как были не моего размера и мозоли натрёшь раньше чем без них. Скоро от непривычки мозоли всё же натёр, руки-то музыканта и медика, непривычные к грубой работе. Часа через два появился посыльный из штаба и велел, ничего мне не объясняя,  прибыть в штаб батальона по  неотложному делу. Я немного обрадовался. Всё же это было лучше чем орудовать лопатой до мозолей не пойми зачем. Для меня было полной неожиданностью сообщение штабного  дневального явиться в штаб, даже не мог предположить по какому поводу, терялся в догадках. Если вызывают так срочно, послав за мной курьера, значит, по важному делу. Зашел в строевую часть. Оказывается, пришел приказ командира части полковника Кащеева  откомандировать меня для прохождения дальнейшей службы в Валгу, где располагался штаб дивизии. Помнится в непринуждённой обстановке я пожаловался полковнику Кащееву,  как бы между прочим, что негоже мне гражданскому фельдшеру ходить в санинструкторах. Тогда полковник ничего не сказал. И вот приказ.   Валга- это уже Латвия.  Откровенно говоря, эти переезды  мне  уже изрядно надоели. Срок службы идёт, а у меня полная неразбериха и неопределённость. Интересно, кто это меня переводит из одной части в другую? Когда я знакомился с последним приказом, то обратил внимание на номер войсковой части, на основании которой вышел приказ командира части. Этот номер мне был знаком. Это штаб армии, полковник медслужбы  Попудренко. По всей вероятности, как порядочный человек и офицер и большой начальник он время от времени  отслеживал моё перемещение и соответствие  занимаемой мной должностью. Конечно, в батальоне все понимали, что санинструктор  очень низко для меня, а существующий сверхсрочник, прапорщик в БМП, там на всю оставшуюся жизнь, хоть толку от него никакого, зато надёжный и надолго. Так что перспективы у меня здесь никакой не было. А у меня будет  повод ещё не раз вспомнить добрым словом полковника  Попудренко как порядочного человека.  Имея приказ на руках, я распрощался с ротным командиром, для которого мой отъезд был также неожиданным как и для меня, которому очень не  хотелось со мной расставаться. В его взгляде я прочитал: «Подождал бы ещё малость, пока приказ подойдёт. Уехал бы младшим сержантом. Помнил бы меня капитана Шиманского, почти что майора». О том, что есть такой рапорт о внеочередном   присвоении ему звания, многие уже знали. Командир полка своё обещание выполнил. В армии такие секреты быстро раскрываются. Не мог не заглянуть я и на БМП. Заскочил на БМП и  успел проститься с медсестрой Мариной, которая, узнав, что уезжаю навсегда, поцеловала меня по-настоящему первый и последний раз, и которой я так и не успел ничего объяснить. Она была немного расстроена и чуть не расплакалась, не зная что и сказать, всё так неожиданно случилось. Да и мне было грустно расставаться с ней. Наверно я был уверен, что как только обоснуюсь на новом месте, сразу напишу ей.   Ехать надо было немедленно  согласно предписанию. На попутке добрался до железнодорожного вокзала, оттуда поездом  прямиком к Валге. Часть, в которую должен прибыть, находилась в самом городе. Добрался  уже затемно. Отвели меня в казарму, показали на верхний ярус кровати, где я мог спокойно отдохнуть до утра. Однако уснуть не мог. В казарме происходило что-то  непонятное; одни солдаты приходят, другие  срочно как по тревоге срываются и  убегают с оружием в руках. Спрашиваю у соседа в чем дело, куда я попал. Тот объясняет, что они  идут в оцепление, приехало большое начальство. И вообще они из комендантской роты и это  их обычная  работа. «Только этого мне не хватало», -подумал я. Это  для вас обычная, а для меня совсем  необычная, мотаться из одной части в другую, из одного города  в другой. Может теперь, наконец, всё для меня закончится? Скорее бы утро наступило». На следующий день узнаю, что прибыл в батальон связи. Совсем рядом  Медсанбат, а недалеко от него штаб дивизии. Определили меня пока в хозвзвод, которым командовал зампотылу батальона капитан Мачульский. Первое время не знали куда меня деть, потому что не определились с моей должностью, поэтому в один день с солдатами выезжал в поле заготавливать сено, в другой день занимался завозом продуктов вместе с начальником продовольственной службы. Для хозяйственного взвода это обычное дело. Но не для этого же меня сюда командировали, чтоб сено скотине заготавливать. Мне пора привыкнуть к неразберихе в армии. В самом батальоне в здании штаба размещался совсем небольшой медпункт, чуть побольше того, что был у меня в «Первомайском». Там служил один сержант- медик, длинный, худой блондин, белорус, сам из деревенских. Практически,  всех серьёзных больных он направлял в медсанбат, благо что он был совсем рядом. Скоро он отбыл в отпуск и меня перевели в медпункт исполнять временно обязанности фельдшера вместо него. Знакомая история. Ах эти воинские приказы. Видимо   не зря  бытует в армии поговорка: «Получив приказ, не торопись его исполнять, ибо за ним последует его отмена». Режим в батальоне был свободный, во всяком случае для меня. Часто бывал я в медсанбате, знал многих врачей. Сходил  даже пару раз прогуляться в город без увольнительной и даже сфотографировался в чужом мундире сержанта, своего ещё из-за переездов не было, да и до сержанта ещё не дослужился, хотя рапорт о присвоении где-то гуляет по дивизии. Классная получилась фотка, если даже мне понравилась. Один завистник из вечно рядовых, бабник на гражданке, видимо, мечтавший походить на меня внешне по фотографии, тоже заметил. Сказал, что на фотографии я выгляжу гораздо лучше чем в жизни. Но это он от зависти, так как ни с одной девушкой у него ничего не получалось, и ещё чтоб немного меня как-то унизить, мол, чем он хуже.
 В медпункте всё сводилось к минимуму; от головы –анальгин, от температуры аспирин, от живота–бесалол, в остальных случаях зелёнка или настойка йода. Так продолжалось чуть больше двух недель. Почти каждый день мне приходилось бывать в самом городе по службе. Мало того что город небольшой сам по себе, да ещё разделён на две части. Одна часть города называлась Валка и относилась  к Эстонии, другая часть- Валга и относилась уже к Латвии. Границей между ними служила  маленькая речушка шириной в один шаг. В городе почти одни военнослужащие, патруль комендантский и патруль ВАИ. В общем, разгуляться солдату в увольнении  эти службы не дадут. За эти две недели успел познакомиться с одной милой девушкой телефонисткой, как говорится, не отходя от кассы. Их на коммутаторе части сидели две подруги, обе служили по контракту. Одна такая стройная, высокая, соблазнительная, красивая шатенка, похожая на Брижит Бардо. Я и видел её  всего пару раз из кабинета своего окна. За ней серьёзно ухаживал молодой офицер, и об этом многие знали. С другой девушкой, её подружкой, мы познакомились через коммутатор, она тоже шатенка, но поменьше ростом, не то чтобы красавица, но очень привлекательная и мила. В армии, должен заметить, в силу страшного дефицита все девушки смотрятся красавицами. Мне часто приходилось звонить то в медсанбат, то в другие подразделения батальона. Она, видимо, от скуки, прежде чем меня подключить к абоненту, задаст  пару вопросов о здоровье, о жизни. Мы мило поговорим, и с каждым разом всё больше и  конкретней. Знал, что зовут её Лидой, но никогда не видел, а голос был нежный, приятный и ласковый. С таким голосом «дурёх» не бывает. Как-то раз даже увиделись в штабе, там же находился и коммутатор. Лида мне понравилась. По телефону мы сговорились встретиться, когда я буду в увольнении. Однажды, когда я был действительно  в увольнении, она пригласила меня к себе домой. Познакомила со своей мамой, мне она не очень понравилась внешне. Она была вся рыжая и полная как коробочка, а такие мне не нравятся в принципе. Может и дочь когда-то такой станет по наследству, так как с генами ничего не поделаешь. Но так далеко я не заглядывал, тем более на таких ранних стадиях нашего знакомства. Помню, все ели суп из крапивы. Мне он понравился. Не думал, что из крапивы что-то можно готовить вкусное. Почему в детдоме суп из крапивы не готовили? Что с крапивой проблемы были? Мы бы её мешками приносили бы в детдом. Жаль, это было наше первое и последнее свидание.  Сразу после возвращения из отпуска моего коллеги сержанта, которого временно замещал, мне позвонили из штаба батальона и сказали, чтобы я явился  в медсанбат с вещами.  «На кой черт понадобился, да ещё с вещами?», -подумал я. Тем не менее быстро собрался и мигом  отправился туда. Там в приёмном покое  мой хороший  знакомый  капитан Остапенко, по специальности ЛОР врач   и временно исполнявший  обязанности начальника медсанбата, познакомил меня со старшим лейтенантом медслужбы  врачом Рунге и  сказал, что с этого момента  я в его полном распоряжении. Врач Рунге посадил меня в свою «санитарку» «Уазик» и мы выехали  из города в сторону леса. Нетрудно было догадаться, что везут меня на новое место службы. Старший лейтенант Рунге  начальник БМП, молодой, высокий блондин, приятной  внешности, несмотря на отсутствие одного переднего верхнего зуба, латыш с почти незаметным акцентом. Похоже, зуб выбит у него по пьянке во время картёжной игры. Среди молодых офицеров обычное дело и развлечение. Наверно читали Куприна про офицерскую жизнь с её вечными попойками и драками в кабаках.
 Я был  налегке. Со мной всё тот же небольшой рыжий изношенный и потёртый чемоданчик от Васьки Варнавы, с которым я никогда не расставался, а в нём лишь документы, туалетные принадлежности и электробритва «Харьков». Я, конечно, мог за это время купить чемоданчик получше, но я обещал его вернуть хозяину. Тогда зачем мне два чемодана? Вот и ношусь с ним как с писанной торбой. Лесом ехали минут тридцать. В дороге мы не разговаривали, так как лейтенант сидел в кабине «Уазика», а я в салоне машины. Он увлеченно  о чем-то разговаривал с водителем. Я смотрел через стёкла салона машины, насколько далеко мы отъехали от города. По обе стороны дороги смешанный лес, ничего не понять. Наконец-то проехали шлагбаум и оказались на территории части. Первым делом мы подъехали к БМП, вошли внутрь. Я осмотрелся с кем и с  чем мне придётся иметь дело и  служить до самого «дембеля», затем с лейтенантом отправились в штаб для представления начальству батальона, который  располагался в соседнем двухэтажном кирпичном здании по соседству с БМП. Врач Рунге представил меня комбату. Тот отложил все свои дела  и минут десять уделил нашему знакомству, задавая обычные вопросы по службе. Не могу сказать, какое на него  произвёл  впечатление  я, но на меня он произвёл самое приятное; педант, интеллигент до корней волос, умный, знающий себе цену, с твёрдым характером, собранный, организованный, внешне приятный и слащавый, больше походил на профессора, которому под пятьдесят. Так виделся мне комбат, подполковник Стуколкин Михаил Петрович. В народе говорят обычно, «первое впечатление обманчиво». Может быть и так, но только не в этом случае.   Что-то было в нём от барина, царского офицера, к тому же слегка картавил, что также было характерно для людей такого сословия. На нём великолепно сидела армейская форма, хотя  морская куда больше смотрелась бы. Он попросил немного рассказать о себе, где служил раньше. Я очень кратко ответил на все его вопросы, стоя перед ним в метрах двух,  не вдаваясь в детали. Лейтенант стоял рядом со мной чуть позади. Комбат пожелал мне успехов  в службе на новом месте, и мы с лейтенантом покинули штаб. С этого дня я был назначен фельдшером и начальником аптеки БМП. С этого момента, наконец, началась моя служба по-настоящему. Со мной на БМП служили ещё два санинструктора и две медсестры, одна- молодая латышка, военнослужащая по контракту, другая- средних лет жена какого-то прапорщика. По штату я числился в хозвзводе, как и все остальные мои помощники, но практически там не бывал. Санчасть имела свой лазарет на десять коек, и поэтому мне приходилось круглосуточно быть на рабочем месте, так как больные в лазарете нуждались в постоянном медицинском наблюдении. В казарме, где располагался мой взвод, у меня не было даже своего места. Под моим контролем были две столовые; офицерская и солдатская, продовольственные склады, баня, казармы. В своём хозвзводе меня сразу избрали комсоргом без моего ведома и согласия, что называется, без меня-меня  женили.  Наверно более образованного солдатика не нашлось к тому моменту. Вслед за этим выбрали в бюро комсомола батальона. За какие такие заслуги? Через месяц присвоили воинское звание младшего сержанта, чтобы уравнять меня в звании с санинструкторами- «стариками»,  дослуживающими свой срок. Получается, что в одной и той же дивизии меня дважды за очень короткое время представляли к первичному воинскому званию «младший сержант». Такое может быть только в армии. Так и пошло поехало. Со мной работала интернациональная команда; два латыша, молдаванин, украинец, а позднее, после увольнения «стариков», узбек и белорус. И что интересно никогда не ссорились, несмотря на различие характеров и разное воспитание. Все жили по уставу и моральному кодексу строителя коммунизма. Такое положение было во всей Советской армии, как мне тогда казалось. Старшиной нашего хозвзвода был сержант сверхсрочник Паламарчук, настоящий деревенской мужичок; краснощекий, всеми ветрами обветренный, скуластый с квадратным лицом будто топором вырубленный, небольшого роста, рыжеватый,  да  вдобавок с ногами потомственного кавалериста и непременно кирзовые сапоги в гармошку. Он мне здорово напоминал нашего старосту группы в медучилище, тоже из деревенских. Такое же скуластое с тяжелым подбородком лицо и такими же деревенскими замашками, не говоря уже о саблевидных ногах и сапог в гармошку.   Весь его лексикон состоял  из трёх -четырёх фраз, да каких: холера, жик- мак,  тип-топ и что-то ещё в таком же духе. О  чем бы разговор ни шел, с его стороны заканчивался одинаково, но только в разных вариациях и тональностях: холера, жик-мак, тип-топ. Одно время  мы с ним посещали политзанятия и были в одной сержантской группе. Занятия проводил замполит батальона, капитан Сидоркин. Когда к доске, где висела политическая карта мира, вызывали сержанта Паламарчука мы не знали  как удержаться от смеха. Наперёд знали, что он чего-то отчебучит этакое.
– Как следует поступить в данном случае  с нашим потенциальным противником? -спрашивает его замполит, имея ввиду, конечно, США.
- А чё с ним цацкаться,- отвечал сержант.- Мы эту холеру за задницу, жик- мак и всё будет тип- топ. А как иначе. Только так. Вот что могу сказать по этому поводу, товарищ капитан.
- Стало быть, по–другому никак нельзя,- то ли спрашивает, то ли в шутку обращается  к нему капитан.
- А как по-другому, товарищ капитан, если эта рыбья холера  так и норовит…
- Можете не продолжать, дальше я уже знаю. Идите на место. К семинару нужно готовиться, раздраженно подвёл итог замполит.
 Вот такой был старший сержант сверхсрочной службы, старшина взвода Паламарчук с образованием в пять классов. А двор с подсобным хозяйством части без него никуда, содержал образцово. Запастись сеном для лошади, покормить свиней  и содержать скотину и двор в полном порядке это его стихия. В общем, от него всегда чем-то узнаваемым пахло, только он давно привык и не замечал. Помощником у него на подсобном дворе был всего один рядовой «срочник», тоже из деревенских. И ничего, справлялись неплохо. У них я тоже иногда бывал, контролировал санэпидобстановку. Как-то познакомился с одним рядовым, москвичом Михаилом, прорабом строительной роты, которая размещалась на территории нашего дивизиона. В самой роте в основном служили уроженцы из Узбекистана, Таджикистана. Так что ему  не с кем даже было  поговорить на досуге. Сам он не болел, был высоким, плотного сложения, здоровенным брюнетом с приличной шевелюрой, но в санчасть от скуки заходил ко мне  просто поболтать на цивильные темы за рюмкой разбавленного медицинского спирта. Как-то мы с ним стояли на крыльце БМП  и я говорю ему:
-Михаил, а нельзя ли заасфальтировать эту дорожку от центральной дороги части к нам, а где мы стоим–забетонировать площадку. Вот красота была бы. Я бы вдоль дороги неприхотливые цветы высадил с двух сторон, была бы цветочная аллея, а в ней бабочки и шмели порхали. Больные  шли по ней в санчасть уже с хорошим настроением, своего рода психотерапия.
- Ну, вы и фантазёр, доктор, –ответил прораб. –Почему и нет.
  Через пару недель подход к санчасти намного  преобразился. Вдоль бетонированной дорожки  по обе стороны установили  зелёный штакетник, за ним посадили цветочки. Скоро, откуда ни возьмись, появились разноцветные бабочки и мохнатые шмели. Вышло всё так  как и представлял. Напротив  БМП находилась казарма, в которой размещались рота капитана Круглова.  Старшиной роты  у него был младший сержант Лёня Вайсман из Одессы,  «срочник» как и я. Мы с ним тоже были в приятельских отношениях, и часто по  соседству  он заходил в санчасть по своим служебным  делам; то больного солдата приведёт показать мне, то свой кухонный наряд на медосмотр приведёт перед заступлением  самому на дежурство, выставив его перед БМП.  В разговоре я ему тоже намекнул, мол, неплохо нечто подобное навести в своём хозяйстве, а то после дождя у казармы одна грязь, а в жару одна пыль, что дышать не чем. Прошло немного времени, не более двух недель. Смотрю, он тоже стал свою территорию преображать, вдоль казармы и у входа в неё дорожку заливал бетоном, травку сеял. Это стихийное  благоустройство городка перекинулось на другие подразделения. Не остался в стороне и комбат, по его команде заасфальтировали главную аллею части. Конечно, командование дивизиона не могло не замечать перемены на территории по благоустройству и не оценить труд и инициативу, ведь в самом батальоне стало намного чище и комфортно, теперь не стыдно принимать на своей территории полковое начальство и даже комдива в любую погоду. За отличную службу мне присвоили  очередное воинское звание  сержанта как и старшине роты Вайсману. По большому счету в первую очередь и прежде всего надо сказать особое большое «спасибо» прорабу Михаилу из Москвы и просто хорошему другу. Всё ведь с него началось, моя была только идея. Была бы на то моя воля походатайствовал,  чтоб присвоили ему сержанта, но у него было своё начальство,  не относящееся к батальону. Вообще москвичи и питерские служили почти в каждом подразделении. В роте майора Шаройко служили два друга москвича, которые выделялись от остальных высоким ростом, этак, метр под девяносто. Им бы играть в баскетбол за честь армии  где–нибудь в ЦСКА, а они возятся с какими-то железками и транспортом. Они бывали у меня ни раз, нормальные интеллигентные парни, причем один яркий блондин, другой брюнет. Один из них рядовой Александр Жмаков, симпатичный голубоглазый блондин, на гражданке действительно занимался баскетболом. Его родная сестра Антонина Жмакова,  такая же высокая, видная барышня и очень на него похожая, в то время  пела в телевизионном кабачке тринадцать стульев у Михаила Державина.  Так что видел её только по телевизору. Правда, на фоне низкорослых красавиц пани Зоси, которая мне очень нравилась, черноглазой брюнетки Королинки  и несколько другого формата пани Моники, она смотрелась заметно  высокой, на голову выше, и поэтому на общем фоне в творческом коллективе не вписывалась и долго в кабачке не задержалась, хотя она была единственной, кто пела своим голосом. Остальные  только рот открывали, а пели за них известные польские и французские  певицы. Она смотрелась длинноногой фламинго в курятнике. Вообще, в этом кабачке не любили «чужаков». Туда многие актрисы из других театров приходили  и долго не задерживались, поскольку  в кабачке сформировался свой коллектив и «чужаков» не любили.  И тем не менее кабачок пользовался невероятным успехом у телезрителей. Там было много юмора и песен. А первым ведущим кабачка был А. Белявский, приехавший  когда-то в Столицу из сибирской провинции покорять белокаменную.
Почти у каждой казармы стояла беседка для курящих. Лучшей была та ,которая находилась между санчастью и подразделением командира роты ,капитана Круглова. В ней часто собиралось много народу. Там можно было узнать все новости в полку, послушать свежие анекдоты, что нового в городе, кто как провёл своё увольнение,   покурить. Иногда  в эту беседку наведывался и я в хорошую погоду перед обедом. Конечно,  я был всегда в центре внимания, и каждый   солдат не упускал случая, чтобы задать мне вопрос о медицине, про свою болячку, про кормёжку в солдатской столовой, и я охотно, пользуясь случаем, проводил с ними ликбез по медицинской подготовке. Как-то все курящие ушли, а я и ещё один солдат  из числа некурящих остались. Я засиделся в раздумье, не пора ли мне отправиться   в офицерскую столовую на пробу. Смотрю на рядового из роты старшины друга Вайсмана и по глазам вижу, что он хочет меня о чем-то спросить, но не решается.
-Товарищ сержант, разрешите обратиться, -вдруг обращается рядовой.
-Да, пожалуйста.
- Вот я смотрю на вас и удивляюсь, какие у вас красивые черты лица.  Если б ещё был нос чуть другой, чуть изящней и поменьше, вы были просто красавцем мужчиной. Все девки страны были бы ваши.
-А  на кой мне все. Мне всех не нужно. Достаточно одной, но чтоб меня любила как и я её. А вы что художник?- спрашиваю я солдата, довольно крупного парня с рязанской физиономией и красным лицом.
-Для этого не надо быть художником, чтобы не замечать,-говорит он.
-Согласен. Нос- важная часть физиономии. Он может портить, а может украшать. Но  что делать, если таким родился, не вешаться же. Не всем же быть похожими на Муслима Магомаева  с утонченными чертами лица, у которого  в каждом городе, где он бывал на гастролях, по любовнице. Мужчина всё таки должен быть похож на мужика, таких бабы больше любят.
-Вам-то ещё жаловаться... Магомаев это, конечно, картинка.
-Есть такой актёр Вячеслав Тихонов, если знаете. Может смотрели фильм «Дело было в Пенькове», «Молодая гвардия»,-рассказываю ему, как бы отвечая на его вопрос. -Во всех своих фильмах он поёт. В одном старом фильме, где он играет матроса, он также поёт, если помните; «Через весь океан, сквозь пургу и туман возвращались домой корабли».
-Конечно, кто ж эти фильмы не смотрел, -соглашается боец.- А вы ещё, я вижу, и музыкант ко всему...
-Есть немного. Так вот его даже не хотели принимать в артисты из-за несколько удлиненного носа, считали его нефотогеничным. А бабы за ним бегали, да ещё какие. Та же Н. Мордюкова. Вот вам  и нос. А вообще, он приятный и симпатичный актёр.
-Полностью с вами согласен, просто красавец, -соглашается мой собеседник. - То-то я смотрю вы на него похожи. А я сижу и думаю, кого вы мне напоминаете?
Я понимал почему его волновала эта тема. Причиной тому был его юношеский возраст с его юношескими прыщами на лице, от которых никак не мог избавиться и считал себя ущемлённым и невезучим во всей роте. Какая же девка в увольнении на него позарится. Так что на его фоне я может действительно выглядел неплохо с точки зрения баб.  Нечто похожее но в меньшей форме было и у меня, когда я учился в училище. Что поделать, переходной возраст.
 Самой массовой и приставучей а потому и трудно излечимой болезнью в армии издавна является кожное заболевание под названием эпидермофития, проще грибок. Основным излюбленным  местом заражения среди солдат являлась,  конечно, солдатская баня. Судя по всему  этим вопросом раньше в батальоне не очень-то занимались. Это видно было по санитарному состоянию бани и по числу заболевших солдат. Между тем не было ни одного солдата, который ушел из армии, не подхватив эту заразу. Грибок в некоторых осложнённых случаях доводит до того, что солдат не может намотать портянки и надеть сапоги, и уж, конечно, такому воину не до строевой и несения караульной службы. Пришлось  вплотную заняться этой проблемой. И в первую очередь профилактикой эпидермофитии. Это и дезинфекция бани до помывки личного состава и после, наличие в достаточном количестве деревянных решеток в ней, обработка сапог, смена портянок, присутствие санинструктора в помывочные дни в бане, и своевременное изолирование больных солдат. Если эти комплексные мероприятия проводить регулярно, то и положительный результат не заставит  себя долго ждать. Однако не всё шло гладко и благополучно в моей службе на этом поприще. Случались промахи и курьёзы. Всего не предусмотришь в медицинской службе. Обычно больных с острой патологией, к примеру, аппендицит или «острый живот», отправляли в медсанбат. Это недалеко, километров тридцать. А  иногда некоторых хронических больных приходилось отправлять и лично сопровождать  в Ригу в окружной военный госпиталь; кого на лечение,  кого на обследование, а кого, чтобы   комиссовать. Таких больных военнослужащих я сопровождал по распоряжению старшего врача полка с периодичностью один раз в месяц. Моя задача состояла в том чтобы больных доставить по назначению и распределить их по функциональным отделениям ОВГ  в короткое  время и чтоб без всяких приключений на пути следования. Всё таки Рига –город больших соблазнов. Из части таких солдат в количестве пяти-семи  человек на нашей «санитарке»  отвозили  на железнодорожный вокзал, и уже ночным  поездом прямиком привозили  в столицу Латвии- Ригу. Всё как обычно. В этот раз в группе было пятеро воинов и все ненадёжные по части  «выпивки». За ними нужен глаз да глаз. Была зима, темнело быстро. На вокзале мы уже были за несколько часов до поезда. Наш поезд на Ригу только после двенадцати ночи. Времени было достаточно, а делать было нечего, мои подопечные маялись от скуки по вокзалу. Хорошо, что не разбежались, почувствовав себя на свободе, где «гражданкой» пахнет. Наверно каждому хотелось оказаться в Риге, полюбоваться ею, а ещё больше познакомиться с какой -нибудь фрейлин.  В зале ожидания тоже было прохладно. У кассы случайно встретил  подругу моего шофёра Василия, который два часа назад привёз нас на вокзал на «Уазике». Она была с подругой. Хоть  я видел её раньше всего однажды, тем не менее узнал её  как и она меня. Она улыбнулась и подошла первая ко мне. Я подумал, что ей нужна какая-то помощь. Время- то уже позднее. Оказалось, они опоздали на свой последний автобус, которого теперь не будет до утра и решили  добраться домой в свой посёлок пригородным поездом, который тоже отправляется глубокой ночью. Похоже, девчонки приезжали в Дом культуры на танцы. В своём посёлке, небось, скучище невыносимое. На улице было уже совсем темно, а время только одиннадцать. Мы присели на скамейку в зале ожидания где-то в углу подальше от окна, из которого дуло прохладой. Девчонка была одета довольно прохладно, но современно по моде с короткой юбкой. Они же ехали на танцы в ДК покорять парней. Вблизи успел её немного рассмотреть. Я не думал, что она такая симпатичная и современная. Мне стало её жалко.
-Тебе не холодно?- спросил я.
-Немного есть, -ответила она.
 Выглядела девушка совсем юной и привлекательной. Что-то такое было в ней, чего издали трудно заметить.
-Возьми мою шинель, немного согреешься, -предложил я ей.- Мой поезд  тоже  не скоро. Хоть  побудешь в погонах старшего сержанта.
Это я намекнул ей, что она, похоже, привыкла  только к погонам рядового Василия.
-А может, мы как-нибудь пристроимся под одной шинелью,- предложила девушка.
-Тоже неплохая идея. Ну что ж, по- братски  так- по братски.  В самом деле,  не мёрзнуть же нам здесь по одиночке, -согласился я по -свойски, хотя явно не ожидал от неё такого.
 Я распахнул шинель, как птица свои крылья перед полётом, и она ловко прижалась ко мне слева, накрывшись второй половиной шинели. Через минут пять она уже не тряслась от холода. Её подруга сидела здесь же неподалёку. Я ранее прихватил с собой пару  бутербродов на всякий случай и мы нашли им достойное  применение, разделив их по–братски. Она совсем не возражала, а скорее наоборот, провоцировала, чтобы  мои тёплые  руки прошлись по всем её прелестям, и я временами не сдерживался, соблюдая  рамки приличия. Ещё немного и девушка хотела меня уже поцеловать по взрослому, по-настоящему, чему я был бы только рад, да и мне самому уже было трудно сдержаться. Как далеко у нас с ней  зашло бы, если мы остались одни и в другом месте...  Я почему-то думал, что она из тех недотрог и очень скромная, как обычно в деревнях. А потом я ничего не мог себе позволить, ведь она почти что невеста моего сослуживца, моего подчинённого, а рядом сидела её подруга. А подруги разные бывают. В любом случае мы провели время неплохо и  долго ещё  будем с нежностью помнить ту вокзальную ночь, сохраняя между нами всё в большом секрете.
 По громкой связи сообщили о прибытии моего поезда. Мы мило нехотя простились с подругой, и со своими подопечными солдатами отправились на перрон.
 В Ригу добрались нормально  без всяких замечаний. Уже в окружном госпитале четверых больных я быстро распихал по отделениям. Последнего, пятого бойца, рядового  Майорова,  по виду тихого  и спокойного, нужно было доставить в другой конец большого города в гражданскую поликлинику к психиатру и наркологу. Рига -столица республики, город большой, считай что «заграница», город больших соблазнов; красивый, чистый, зелёный, весь в цветах, поразительно отличается  от столиц других  советских республик. Народ в нём неоднозначный. Одним словом, советская заграница. Мы с моим подопечным солдатом оказались в центре города  у самого большого  универмага. Я вспомнил, пользуясь случаем, что мне надо купить авторучку поприличнее с хорошим вечным «золотым» пером. Ну где можно её купить, если не в  таком универмаге. Но вот незадача. «Пойти  с этим алкашом в магазин, где полно народу? Сбежит, как пить дать. И потом, почему я должен  использовать его в своих целях»,- прикинул я. Тогда  мы подошли к скамейке, что через дорогу от универмага, на самое обозримое место, посадил рядового  Майорова и поинтересовался как бы между прочим;
- Николай, как у тебя с деньгами?
- Ничего, а что? -ответил он. -Лишних не бывает.
-Это верно. Денег лишних не бывает. Я спрашиваю о другом. Ничего в смысле нормально, или нет ничего? – уточнил я.
- Нет. Если только на мороженое, -признался  рядовой.
-Слушай меня внимательно, рядовой Майоров. Сейчас я по-быстрому  сбегаю в  этот универмаг. Мне нужно купить приличную авторучку, а ты сиди здесь и никуда не рыпайся. Я быстро. Ты меня понял?- попросил я.
- Хорошо, -согласился он, -чего здесь не понять,- и добавил: –Куда же здесь пойдёшь, товарищ гвардии старший сержант медицинской службы. Город большой и незнакомый.
- Правильно, никуда, -согласился с ним я.
 Сам  спокойно но быстрым шагом направился в сторону универмага. Поднялся на второй этаж. Людей  было много, но в нужный мне отдел очереди почти не было, и я быстро купил китайскую ручку, ту, которую хотел. Из магазина вышел доволен, ещё одно дело сделал. Давно мечтал  такую иметь авторучку с «вечным» пером. Теперь только бы с этим солдатом поскорее разобраться и домой Я был уверен, что его госпитализируют, малость подлечат и выдадут документы на комиссацию. Алкаши в армии не нужны. Перехожу площадь, отыскиваю глазами  своего подопечного рядового Майорова. Смотрю, а моего солдата на месте нет. Подхожу к скамейке, может записку оставил. Мало ли что бывает, на минутку отлучился. Тоже мне момент выбрал. Осмотрелся вокруг–нет нигде. Всё же немного подождал. Осмысливал создавшуюся ситуацию. Его по-прежнему не было. Не может же рядовой, принимавший присягу на верность Родине, так нагло врать старшему по званию. Он же прекрасно понимал, что я несу за него ответственность. Только тогда до меня стало доходить; удрал, сукин сын, как есть удрал, алкаш несчастный. Волка, как ни корми, он всё в лес смотрит. А говорил города не знает  и денег  только на мороженое. Конечно,  насчет того, что денег нет, я сомневался. Чтобы алкоголик ехал в столицу Латвии, почти что «заграницу», и без десятки в кармане? Интуиция меня не подвела, однако ею я пренебрёг, до последнего хотелось верить солдату. Жаль только, что он не выдержал простого испытания  на порядочность, доверие и верность воинскому уставу. В конце концов, старший приказал, рядовой должен исполнить. Это по уставу и теоретически. Кто же таких алкашей в армию призывал, не в армии же он таким стал? Такие за бутылку  не то что мать родную, но и Родину -мать продадут. Как об этом в военкомате не думают? Что же мне делать, практически,  сейчас? Где его искать и что мне делать? Ведь это первый такой случай в нашем полку на  моей памяти. И потом как рассматривать этот поступок; как хулиганство или как дезертирство? Чего можно ожидать от неадекватного поведения рядового Майорова, страдавшего хроническим алкоголизмом?  И как  явлюсь я в свою часть  без своего «подопечного» воина? Скандала большого не избежать это уж точно. В любом случае  мне надо было обо всём сообщить в комендатуру. Но где её искать  в таком большом городе? Милиция военнослужащими  заниматься не станет, у них своих полно дел. Вспомнил, что на вокзалах  всегда дежурят патрули из военной комендатуры. Поехал на железнодорожный вокзал, нашел комендантскую и сообщил всё, что знал о сбежавшем солдате, а сам  взял билет до Валги и стал  ждать в зале ожидания своего поезда. Что оставалась  мне делать? Рано утром по прибытии в Валгу по телефону доложил о ЧП дежурному офицеру по гарнизону. Лучше б и не сообщал. Какой поднялся шум, трудно даже представить. Слава Богу, рядовой  сбежал без оружия, иначе полетели бы не только погоны у некоторых начальников, но и головы. Конечно, доложили командиру дивизии, генералу Тюрьменко. И прежде всего досталось бы мне, вплоть до гауптвахты от генерала на полные пятнадцать суток, какие он может влепить одновременно. Хорошо, что этого разгильдяя  алкоголика, рядового Майорова,  к вечеру того же дня нашли в Риге в доску пьяным и  переодетым в гражданское. Сначала забрала его с улицы милиция, поскольку был одет в гражданское, а когда по документам выяснилось, что это солдат срочной  службы, передали его в комендатуру. На следующий день этого охламона доставили в часть и сразу отправили на «губу» на пятнадцать суток по приказу генерала. Немало шишек из-за этого дебила досталось и мне со всех сторон. Хорошо, что сразу после этого случая все переключились на приезд в гарнизон второго космонавта Германа Титова. Привезли его и на наш режимный закрытый объект, где в это время я находился на дежурстве с боевым подразделением. Ракетный дивизион нёс круглосуточное боевое дежурство в готовности № 1. Герману Титову  показали боевые ракеты в шахтном варианте. Сопровождало его всё командование дивизии, а гидом был комбат, подполковник Стуколкин, единственный трезвый из всей свиты и кто  мог в деталях и доходчиво рассказать почетному  гостю о технических характеристиках данного «изделия» и куда оно нацелено. На самом объекте, как только появилось начальство, личный состав исчез в одно мгновение под землю как и я, но всю свиту я всё-таки рассмотрел. По всей вероятности, Германа Титова  так хорошо «немного» раньше положенного  «встретили», что вся команда  сопровождения была уже  «навеселе», а Герман  едва стоял на ногах, а иногда по дороге срыгивал, оставляя за собой шлейф в виде того Млечного пути, мимо которого не так давно сам пролетал, на что интеллигентный комбат часом позже скажет своим офицерам и в моём присутствии, что за всей командой космонавта Титова  надо было пустить «водообмывщик», который обычно  моет улицы. Конечно, в нашем дивизионе  было что посмотреть не только космонавтам. Наведывался сюда ни раз и Главком РВСН маршал Бирюзов. Его вертолёт  ни один раз кружил над  секретным объектом с целью инспекции надёжности маскировки с воздуха стартовой площадки объекта. Из воинского журнала «Советский воин» по фотографиям я узнал, что главком на днях был как раз в том батальоне связи и его обслуживала та комендантская рота, в которой  когда-то однажды я переночевал. Я успел тогда познакомиться со старшиной комендантской роты, который на фотографии в журнале рапортовал маршалу по прибытии его в батальон. Это там в дни его прибытия вокруг КПП траву красили в зелёный цвет и приводили всё в порядок. Приближался Новый год. Начальник БМП,  старший лейтенант медслужбы попросил нас срубить ему новогоднюю ёлку. А нам что жалко, в лесу живём. «Не волнуйтесь, всё будет «Окей», -сказали мы с санинструктором Шагойко. За пару дней  до Нового года после обеда отправились мы с ним вглубь леса, прихватив с собой  топор и  пилу. Долго выбирать не пришлось. Я увидел высокую, стройную «красавицу» ёлку, всю покрытую в белую шубу, отчего она выглядела пышной и привлекательной как невеста на выданье. И мы определились, что это именно то, что нужно лейтенанту. Правда, нас несколько смущала высота ёлки, зато смотрелась прекрасно. Недолго думая,стали пилить и приводить её в соответствующий вид для удобной транспортировки, перевязав её  бинтами. Занесли перевязанную зелёную «красавицу» в санчасть, убрали с неё весь снег. Присмотрелись. Она и без снега была высокой, зелёной и пушистой. Такие ёлки я видел и в школе, и в детдоме. Думал, что  понравится и врачу. Одно только смущало, уж больно здоровая. Но ничего, он на  «Уазике» увезёт домой. Наутро приезжает доктор и сразу разговор  о ней о «новогодней», видать, больше других забот и не было у него. Мы вошли в ординаторскую, где лежала перевязанная ёлка, занимавшая половину комнаты.
- Это что вы притащили? –удивился он.- Это же лажа. Это же сосна, да такая огромная, а мне нужна ёлка. Ну, конечно, поменьше моего роста.
- Это сейчас видно, что сосна, а в лесу на ней столько было снега и так красиво смотрелась, что решили нам повезло что набрели на настоящую хорошую ёлку, –пытался объяснить ему санинструктор Шагойко.
Мне ничего не оставалась как поддакивать своему санинструктору. По существу это моя оплошность. Мы действительно старались, хотели угодить лейтенанту, и не обратили внимания что срубили. Это же лес, щедро заснеженные деревья все  кажутся одинаковыми. Потому и лепота такая в лесу, отчего голова кругом ходит.
- Но  это дело поправимое, -успокоил я лейтенанта, -к вечеру срубим настоящую ёлку по вашему росту.
-Хорошо бы, -согласился лейтенант Рунге.- Будем надеяться. А то останусь на Новый год без ёлки.
  -Ну ладно мне «городскому» простительно не распознать ёлку от сосны, но тебе деревенскому жителю, -говорил я своему санинструктору родом из Белоруссии,- непростительно. Так что ещё раз пойдёшь со мной, на этот раз уже за ёлкой.
- Так точно, -согласился санинструктор, на которого я частично возложил вину за сосну, хотя вины его, конечно, не было. Ему сказали, он сделал.
 Новый год в армии не отмечается как на гражданке, распорядок никто не отменял. В клубе как обычно был концерт художественной самодеятельности силами местных талантов и жён офицеров, затем просмотр телевизора, и как всегда  фильм «Карнавальная ночь» перед отбоем.
   Где-то через полгода после визита космонавта Титова в дивизионе случилось невероятное, самое  настоящее ЧП. При внезапном появлении  «особиста», уже немолодого старшего лейтенанта, на объекте в ночное время вдруг обнаружилось, что почти весь личный состав, находившийся на боевом дежурстве в готовности номер один, практически  отключился и уснул после употребления спиртного. Это было ЧП, да ещё какое! «Особист», тот ещё служака, вызвал комбата, подполковника  Стуколкина Михаила Петровича и поставил  его перед фактом. «Замалчивать, -сказал он,- нельзя: или ты сам докладываешь своему начальству, или это должен сделать я своему». Комбат, конечно, был в шоке. ЧП произошло в его «хозяйстве», ему и отвечать по всей строгости. Уходить от ответственности было не в его морском характере и не в его манере. Доложили о ЧП по команде на самый верх. Честного и порядочного офицера М. Стуколкина ни раз испытывала судьба. Лет пять назад он был полковником, вернее сказать, капитаном первого ранга, командиром подводной субмарины. Говорят, при экстремальных   обстоятельствах и по тактическим соображениям он увёл из -под носа  японцев подводную лодку, то ли «свою», то ли «чужую». Тогда дело приняло политическую подоплёку. Капитана первого ранга вместо поощрения списали на берег в армию и разжаловали до капитана второго ранга. Хорошие специалисты пригодятся и в армии. Для моряка это почти что катастрофа. Но офицеру выбирать не приходилось, он там, где прикажет Родина. А «спец» он был отменный. Вот только  с помощниками ему  не везло и в людях не очень разбирался. Политработу и воспитание  личного состава полностью доверил неопытному в профессиональном плане замполиту, капитану Сидоркину, который даже по моим представлениям  не соответствовал своему назначению в таком важном  дивизионе, и среди солдат не пользовался ни уважением, ни авторитетом комиссара. Я уверен, что комбат недолюбливал своего замполита за его непрофессионализм, но ничего поделать с ним не мог. У них в штабе даже кабинеты были на разных этажах, чтоб лишний раз не встречаться. К тому же не он его назначал, кого прислали- того прислали ему в помощники. Михаил Петрович, как мне казалось, с уважением относился ко мне как специалисту, и у нас с ним сложились хорошие отношения с первых дней моей службы. По личным медицинским вопросам он обращался не к врачу  Рунге, что было бы логично,  а почему-то ко мне. Может потому, что латыш поймёт его не так как я? Может со мной было ему проще общаться?  Трудно сказать. Обычно в армейской  медицине в  госпиталях фиксируется любая микротравма, полученная служащим в период прохождения службы. На гражданке  на такую травму  никто внимания не обратит. А  в армии по ВВК  можно получить если не группу инвалидности, то денежную компенсации по увечью по принципу; «пришел в армию здоровым, а увольняюсь не совсем здоровым, а то и больным». Как-то комбат обратился  ко мне с просьбой, чтобы я сформулировал заковыристый и хитроумный диагноз по поводу того, что когда-то он на службе  получил  резаную рану левого указательного пальца. Палец его я,  естественно, осмотрел и через день хохмы ради и чтобы утешить командира дал такое медицинское заключение; «посттравматическая дистальная нейропатия веточки радиального нерва слева с незначительным ограничением функции концевой фаланги указательного пальца левой кисти». Он с трудом  прочитал архисложный для постороннего диагноз и сказал, что «это то, что нужно». Врач Рунге по специальности был невропатологом, но какая там у него практика, если больных его профиля в армии практически не бывает, поэтому сформулировать лучше такой диагноз  чем получилось у меня, было  мало вероятно, для этого не надо быть хорошим специалистом. Но кто скажет из врачей, что такой диагноз мог сформулировать обычный гражданский фельдшер, и, конечно, воспринимали всерьёз.  ЧП в батальоне не прошло бесследно. Как писала главная центральная газета страны «Правда», случай в Н-ской  ракетной части рассматривался в ЦК КПСС. С должностей  поснимали комбата, его замполита, начальника политотдела дивизии  и других командиров и политработников. В батальоне появилось новое начальство. Офицеры батальона и личный состав отнеслись к таким переменам без особого энтузиазма. Они ценили  и уважали  своего командира не только за его морскую выправку,  интеллигентность, которой мог позавидовать  любой офицер, и дисциплину, а за профессионализм, отличное знание боевой техники. Все знали его морское прошлое. Вот откуда у него морская походка и выправка. Подполковника  Стуколкина перевели в дивизию начальником оперативного отдела, а могли отдать  под военный трибунал. На его место назначили человека со стороны, какого-то невзрачного майора. Такое впечатление, что только вчера  в спешке нашли его в какой-то деревне, не вышедшего ещё из недельного алкогольного штопора,  наспех одели на него форму офицера и попросили послужить отечеству  год-другой до пенсии. Майор выглядел не по военному; среднего роста с саблевидными ногами, красным одутловатым лицом, хрипловатым как у «пьющих» тихим  голосом. На самом деле до своего нового назначения он служил в другом полку заместителем по строительству, заочно продолжал  учиться в строительном институте, женат, имеет одного малолетнего ребёнка. Во всяком случае дослужился до майора. Вот и вся его военная биография. Прямо сказать, негусто. Вот если б его прислали на должность зампотылу куда ещё ни шло, но командиром ракетного дивизиона он явно не тянул, тем более ещё не имевшего высшего технического образования. Это не вкладывалось  ни в какие ворота. Это же так очевидно. За какие такие заслуги? Впрочем, кто не знает, что в армии часто кадровые вопросы решаются за бутылкой водки да с хорошей закуской. А это как раз по его части. К нему замполитом прислали  майора Бычихина из штаба дивизии, где он был начальником режима. С прежним капитаном, конечно,  не сравнить. В этом плане было некоторое усиление. Но всё в армии решает командир. Как тут не вспомнить, что приказы не обсуждаются, они исполняются. Вспоминаю утренний развод дивизиона на плацу. Это был последний прощальный утренний развод для уходящего командира батальона, подполковника Стуколкина, и первый для нового командира, майора Ильина. Два комбата  рядом на плацу, а какие разные, сразу бросается в глаза. По одному только внешнему виду невооруженным глазом можно заметить, какой контраст интеллекта, какая выправка у одного и «деревенщина» у другого. Все обратили внимание, что у майора далеко неважно со строевой подготовкой. Как же он дослужился до майора при таких-то физических и интеллектуальных данных? Они проходили мимо строя, задерживались у командиров рот, взводов для представления. Подполковник давал каждому представленному офицеру краткую характеристику. Подошли и ко мне. Уходящий комбат представил ему и меня. Я уже тогда был старшим сержантом, фельдшером батальона, известной  личностью в своём батальоне.
- Это на него солдаты жалуются?-спросил майор у подполковника, глядя на меня непонятно каким взглядом.
- Солдаты жалуются по любому поводу и на кого угодно, возможно и на меня, -вмешался бывший комбат,  и добавил: –Очень хороший специалист и принципиальный товарищ.
- Теперь понятно почему жалуются, если командир так защищает. Не зря же  старший сержант медслужбы. Вопросов больше нет, тема закрыта.
- Сколько ещё служить? –обратился майор ко мне.
- Ещё полтора года, -ответил я.
- Тогда ещё послужим.  Успехов в дальнейшей службе.
  Они прошли дальше вдоль строя, завершая  смотр дивизиона. Утренний развод завершился прохождением прощальным строевым маршем личного состава батальона  мимо любимого комбата, подполковника  Стуколкина  Михаила Петровича. Офицеры, поравнявшись с командиром, как никогда важно и с задором   «взяли под козырёк», понимая, что в последний раз видятся с ним. Некоторые молодые офицеры даже прослезились, так не хотелось с ним расставаться. Комбат держался спокойно, но в глазах наплывала грусть, чего нельзя было не заметить. Проходя мимо строевым, я представил  подполковника в морской форме контр-адмирала, коим он и должен быть, если б руководство флота действовало не в угоду кому-то, списав его на берег, а  во благо отечеству и по уставу. Конечно, у нового комбата с самого  начала теплилась надежда угодить жалобе некоторых солдат и разобраться со мной. Показать, какой он отзывчивый, либеральный и демократичный начальник по принципу «новая метла по-новому метёт», но твёрдая позиция его предшественника, лучше знавшего положение дел в батальоне, изменило  его первоначальное мнение. Разобраться, конечно, не мешало с теми нерадивыми солдатами, которые успели обратиться с подобной жалобой. Их я знаю  по фамилии каждого, совсем недавно отправлял их в госпиталь, как хронических алкоголиков. Только не стал ему докладывать. Придёт время, сам узнает. Скоро майор и сам понял, что без меня в батальоне не обойтись. То у него жена приболела и он попросил, чтобы я съездил к нему домой и осмотрел супругу, а не врач Рунге, то по телефону слёзно просит выручить спиртом; высокая комиссия приехала, надо как положено и достойно принять. И многое другое. Конечно, отдать литр спирта или два  просто так я не мог, только с условием возвращения. У меня же не аптека как в медсанбате, где спирт хранится в бочках. Всё ограничено. К тому же предыдущий комбат по такому поводу никогда не обращался, поскольку был непьющим офицером. Лазарет у меня всегда был забит больными. Какой солдат не мечтал полечиться и отдохнуть одну-две недели в санчасти. Каких-то своих «блатных» не было принципиально, лечились только больные, временно негодные к строевой службе. Кто с запущенной и осложнённой эпидермофитией ног, что ходить уже невозможно, кто с простудными инфекционными  заболеваниями, которым не положено находиться в казарме. Питались  больные  по норме солдатского довольствия из солдатской столовой, что совсем неправильно. В соответствии с Уставом ВС питание для наших больных  должно быть диетическим, то есть госпитальным. На мои просьбы зампотылу, об установлении в лазарете госпитальных норм питания, капитан Шостак, очевидно, не воспринимавший меня всерьёз, никак не реагировал, считал это излишеством. Тогда я подключил к этому делу старшего врача полка, капитана  Шапочку. Приказ об установлении в лазарете госпитальных норм питания был тут же подписан комбатом без этого капитана, и выходило так, что теперь он не воспринимался мною всерьёз. В офицерской столовой стали готовить для наших больных по госпитальным нормам. И по этой причине  желающих полежать в санчасти  было  хоть отбавляй. Особенно весело жилось нашим больным в праздничные дни, так как многие получали из дома посылки и с ней всякую вкуснятину, а то и чачу в резиновой грелке. Но не могли  ни врач, ни я всем угодить. Вот и находились  «сачки», которые только жалобы писать не ленились. На таких я внимание не обращал. В семье не без уродов. Мало ли «придурков» на свете, в том числе и в армии. В общем, служба шла неплохо. Вспоминал  про Переславль-Залесский, как им там курсантам служится, с кем  им там бедолагам дружится. Наверно и представить себе не могут, что я давно уже  в  сержантах хожу, а  они всё в рядовых бегают и какому-то ефрейтору честь отдают по несколько раз в день. Хорошо,  что всё-таки я  вовремя оттуда уехал. Об одном только жалею, что тогда  впопыхах забыл письма, а с ними адреса своих подруг, особенно Марины из Артёмовска, такие тёплые письма она писала, правда, всего пару раз. С тех пор мне не пишут. Правда, однажды получил письмо от дяди Яши из Москвы. Удивился я,  откуда ему мой адрес стал известный. Скорее всего, Валерка  из Артёмовска дал. Для чего я ему вдруг понадобился? В письме от сообщает, что нашел для меня хорошую невесту, москвичку, фармацевта, и просит, чтобы я ей написал и познакомился с ней. Вот дед- «добрый гном» из ума выжил, взял на себя роль сводника. Кто его просил. Что-то здесь не так. Однако, зная как он хорошо ко мне отнёсся, когда я был в Москве, и из-за уважения к нему  и к его почтенному возрасту, я списался с этой «невестой»- заочницей вопреки моим принципам. Нельзя же быть мне таким неблагодарным. Она полюбопытствовала моими интересами и прислала мне даже книгу «Тайны войны» по моей просьбе, которую я с большим удовольствием прочитал. Такая литература меня вообще интересовала в первую очередь, особенно что касается интриг Гитлера, Сталина, Рузвельта и Черчиля. А своей библиотеки в дивизионе  у нас не было. Перед «дембелем» книгу, конечно, я вернул, отправил по почте и «выразил» пожелание встретиться в Москве так ради хохмы, чтоб зря не обиделась. Саму «невесту» даже не представлял, какая она из себя. За всё время переписки фотографию так и не выслала. Была бы красавицей, непременно прислала. Такая  психология  у молодых да незамужних. Но из писем я понимал, что она старше меня лет на пять, с высшим образованием, засиделась в невестах, жгучая брюнетка, красотой не вышла, родословная еврейка, мало того, родственница дяди Яши. Как говорится, «любовь зла- полюбишь и козла». Мне ни по каким параметрам она явно не подходила. А роль «козла» мне  явно была не по душе. Пусть это никем  нетронутое  «счастье»  достанется  кому–то другому из родни дяди Яши. А я поживу-ка пару лет ещё на свободе. Дороже её ничего нет на этом свете.
  В финансовом плане дела мои обстояли  неплохо. Получал  20 рублей 80 копеек в месяц. Это совсем неплохо, если рядовой солдат получал  3 рубля 80 копеек. Ни один «срочник» больше меня не получал. Если б так было на гражданке и забот не было бы. Тратить было некуда. Не курил, не пил и девок вокруг не было. Во всём батальоне три девицы; две вольнонаёмные трудились  в офицерской столовой, одна  по контракту  служила  горничной в штабе, и не на одну смотреть не хотелось,  для них я начальство.  Так что в свободное и личное время заставлял себя брать учебные пособия по физике, химии, английскому, и навязчивым образом вникать в формулы и пытаться произносить что-то по-английски. В общем, грыз гранит науки. Какой это тяжкий труд заставлять себя заниматься в одиночку. Попалась книжка профессора Рожнова  по гипнозу. Заинтересовался ею. Потом подумал, а что если сам попробую этот  гипноз на своих подопечных солдатах шутки ради. Мысль-то уже не остановишь, так и сверлит в башке.  С этой целью выбрал  подходящего больного  из роты соседа Вайсмана, который в то время лежал у меня в лазарете с осложнённой эпидермофитией стоп, да и с нервами у него тоже было  не всё в порядке. Заодно, может сразу всё и подлечу. Спросил на то его согласия. Солдат не возражал. В палате никого не было и мне никто не мешал. Он лежал как ему удобно, я сидел рядом на стуле и попросил только успокоиться, полностью расслабиться и довериться мне. Дальше всё как  по книге профессора; «веки тяжелеют, вы чертовски устали, что не можете даже двинуть ни рукой, ни ногой. Чертовски вам хочется спать».
- Вы спите? –спрашиваю его.
- Да, –отвечает  он.
 Значит, испытуемый уже в состоянии гипноза и можно с ним идти на контакт.
-Вы находитесь на море, на пляже в Одессе. Вы, кажется, родом  из Одессы?- пытаюсь наладить с ним постоянный контакт.
- Одесса мой родной город, –соглашается испытуемый.
- Вот и прекрасно. Заходите в воду. Водичка что надо, тёплая, –говорю я.
-Главное, ещё мокрая, -пытается шутить он, лишний раз подчеркивая, что он действительно одессит.
- Всё верно. Вы очень наблюдательный. Как это я не обратил внимания, -стараюсь поддержать его юмор.- Впрочем, ничего удивительного, вы же одессит.
  Он лёжа делает характерные плавающие движения руками и ногами. Больной «плавает» и чувствует себя на берегу  Черного моря.
 -Выходите, возьмите полотенце.
 Он вытирается с ног до головы.
-Теперь вы у друга на свадьбе. А где ваш галстук?- делаю ему как бы замечание по этикету.
Он абсолютно покорно без всякий пререканий, нисколько не сомневаясь, «одевает» несуществующий призрачный галстук, поправляет его перед мнимым зеркалом.
-Вообще-то, я галстуки не ношу, не люблю. Но на свадьбу друга так и быть, в порядке исключения.
- И это правильно. К тому же он вам очень идёт, - делаю ему комплимент. –У вас есть друзья в роте?
- Нет, – твёрдо отвечает  рядовой.
- Кого вы терпеть не можете? -интересуюсь я как бы между прочим.
- Капитана Круглова,- на полном серьёзе отвечает он.
- Кто это?
- Командир роты.
- А своего старшину?
- Его тоже, хотя  и земляк.
- Понятно. А девушка у вас есть?
- На гражданке была, -признаётся рядовой.
-Может ждёт? -успокаиваю солдатика.
-Не думаю. Какая одесситка на это способна?
-Давай займёмся теперь твоими больными ногами. Что с ними? Сыпь на ногах, должен признать, да вы и сами это видите, по сравнению с вчерашним днём уменьшилась. Зуд скоро совсем исчезнет. Так что  всё идёт неплохо. Сейчас вы проснётесь, как только скажу «три». Проснётесь бодрым,   в хорошем настроении и отдохнувшим. Раз, два, три».
Проснулся рядовой с улыбкой на лице. Ничего не помнит. В таком состоянии можно получить от испытуемого ответ на любой вопрос и использовать в лечебных целях. Если признаться, сам не верил, что у меня что-то выйдет. При повторном сеансе через пару дней было ещё проще, даже пригласил присутствовать врача Рунге и соседей  больного по палате. Всем было интересно, хотя, как потом выяснилось, лучше б мне заниматься этим без всяких свидетелей. Через некоторое время при встрече в военном городке с замполитом он по-дружески намекнул мне, что знает про мой гипноз, и что лучше этим в армии не заниматься, тем более на таком важном объекте. Пришлось принять к сведению. Думаю, что лейтенант Рунге проговорился случайно, расхваливая меня перед офицерами. Хотя это дико интересно. О гипнотизёрах рассказывают всякие  небылицы. Взять того же Вольфа Мессинга. Таких как мой рядовой из Одессы называют гипнабельными, то есть легко внушаемыми. Есть другая  группа людей, которая с трудом поддаётся действию гипноза или вовсе не поддаётся. Был у меня в лазарете такой весёлый солдатик родом из Белоруссии, рядовой Ржеутский, который не воспринимал это всерьёз, а только улыбался, и потому с ним ничего не получилось. Что бы  ему я ни сказал, даже не из области смешного, у него всегда вызывало улыбку. Его немотивированная на нервной почве усмешка служила  ему барьером на пути психологического воздействия, своего рода иммунитетом на гипноз. Его тоже можно было загипнотизировать, но более в императивном режиме, предварительно устранив его психологический иммунитет, что будет совсем непросто.
Часто к нам на БМП заезжал старший врач полка, капитан И. Шапочка, скорее всего, тоже   родом из Белоруссии. Что-то много служак из Белоруссии в этой Прибалтике. Может потому что рядом находятся? Однажды после деловых разговоров  он предложил провести со мной санэпидразведку прилегавшей к дивизиону  лесного массива. Проще говоря, мы уходили  вглубь леса и собирали грибы, сочетая приятное с полезным. Я хорошо понимал уже немолодого капитана медслужбы и старшего врача полка Шапочку. Наверняка ему ни раз  приходилось выслушивать  упрёки жены родом  из деревенских, дескать, служишь в лесу, хотя бы грибы когда-нибудь принёс. Я небольшой энтузиаст грибного дела, и поэтому  он шел впереди как бывалый грибник, а я за ним. Иногда капитан прогибался под крупными ветками деревьев, а иной раз отводил их руками. Меня грибы не привлекали, а на кой лях они мне, а он о каждом грибе  целую философию разводил. Чувствовалось его деревенское прошлое. И в этот раз  он так увлёкся разговорами, глядя на то, что у него под ногами,  и машинально  потянулся правой рукой к крупной ветке, чтобы её отвести в сторону, иначе она могла хлестнуть его по лицу. Как раз на этой ветке сидела в засаде  крупная змея по цвету зелени, умело замаскировавшись. Я заметил её раньше доктора, так как  больше смотрел на крону деревьев, и резким движением  буквально отвёл его руку вниз и пригнул его самого почти  к земле своим весом с криком; «осторожно змея, товарищ капитан!». По инерции под тяжестью моего веса мы выскочили вперёд. Оглянулись, страха не успели почувствовать. Присмотрелись. Змея обвивала крупную ветку как и прежде. Похоже, мы отреагировали чуть раньше чем коварная змея.
- Крупная и ядовитая, -произнёс капитан  как можно спокойнее, хотя давалось это ему нелегко.
-Очень может быть, -подтвердил я. -Будьте повнимательней, Иван Филиппович. Всё же  лес.
- Да, Сергей. Вы меня, можно сказать, спасли. Теперь я ваш должник до гроба. Сколько буду жить, столько буду помнить вас. Вы представляете, кого мог лишиться полк? –в шутливой форме выразился врач, когда мы свернули на безопасную тропу.
- Не очень, –спокойно с  юмором говорю ему, стараясь поддержать разговор после такого стресса.
- Старшего врача полка, – отвечает  самому себе капитан в том же ключе.
- Нет, товарищ капитан, тут вы  не  совсем правы. Никак  не могу с этим согласиться. Полк потерял бы хорошего человека и неплохого врача. А это гораздо поважнее  какого-то старшего врача полка,- заключил философски я.
-И то правда. Спасибо за добрые слова, но вы явно преувеличиваете. Вы знаете, Сергей, я почему-то  отношусь к вам не только как к хорошему фельдшеру, и это на самом деле так оно и есть, а как к врачу, к коллеге. У меня много фельдшеров в полку, но они ими и останутся. Вы не из тех.  Вам обязательно нужно учиться дальше. Вы действительно  можете стать очень хорошим доктором, если не застрянете в армии как я. Почему я ещё в капитанах хожу в моём-то возрасте? Я ведь в войну  фельдшером служил после медицинской школы, потом только учился на вечернем в мединституте. Решил, что кроме  армии, мне некуда было идти. Вот и дослуживаю. Это мой потолок. У вас совсем другие  возможности и перспективы.
  С тех пор ни  в какую санэпидразведку  больше  мы не ходили и жена капитана не стала напоминать о грибах. Живой и здоровый муж дороже всяких грибов. Где-то через полгода капитану присвоили майора и перевели в Медсанбат в качестве врача- токсиколога. Каждый солдат мечтал вырваться в увольнение. Особенно это касается тех, кто служил в лесу или  вдали от населённого пункта. Ходил в увольнение и я. Но быть в увольнении в небольшом городке, поделённым двумя республиками на две части, и каждый раз натыкаться на военный патруль, удовольствие не из приятных, а кроме того «прибалты»  откровенно не любили нашу  военную форму и особенно солдатскую. С этих соображений я написал другу Василию, корешу по детдому, чтобы он  прислал мне мой костюм, рубашку и туфли -«лодочка» на высоком каблуке, если, конечно, сохранил. Мне эти туфли  специально нарастили, чтобы казаться выше ростом. Я всегда считал себя в этом плане ущемлённым. Девушкам так больше нравилось и это было тогда в моде. Говорят, этот блатной Высоцкий с голосом пропойцы и при невысоком росте всегда носил туфли на очень высоком каблуке, чтобы нравится стройным девицам. Выходит, не зря Марину Влади охмурил. Честно говоря, я не особо рассчитывал, что костюм у него сохранился. Я ведь оставил ему не на сохранение а для пользования. Всё одно через три года, когда я вернусь из армии, он уже будет не в моде и, возможно, даже не по размеру. Дней через десять Васька как истинный друг и товарищ всё же прислал полный комплект одежды. Поскольку со своим непосредственным начальником  старшим лейтенантом Рунге  я был в хороших отношениях, всё это барахло  находилось у него дома. Перед тем как выходить в город в увольнение я заходил к нему, переодевался в гражданское и, пожалуйста, иди  себе на все четыре стороны, не опасаясь военного патруля.  Никаких тебе занудных и придирчивых патрулей, да и местные граждане со стороны к тебе по- другому относятся, особенно девицы. В магазине солдата могут не обслужить, а если  и обслужат, то в такой форме, что в следующий раз  в тот магазин не пойдёшь. Помню пошел ещё в форме на местный стадион, там играли в футбол местные команды. Болеть было не за кого, да и сама игра была так себе, вялотекущая, никакого азарта. В моём детстве, когда играли мы, и то было поинтересней. Народу на стадионе было совсем немного. Похоже, они не очень любят футбол.  На обратном пути, так и не дождавшись финала игры, по дороге встретил парнишку лет пяти-шести. Вроде русский.  Он был один и шел от стадиона по проезжей части дороги. Мы шли в одном направлении.  Я поравнялся  с ним, разговорились.
- Тебе сколько лет? –спрашиваю его.
- Шесть, -отвечает он по- русски.
-Скоро в школу? – пытаюсь его разговорить.
 А он  молчит словно не слышит.
 –Учиться хочешь? -повторяю вопрос.
- Да.
  Я был уверен, что скажет по-другому, как у нас на Украине и в России пацаны.
- Школу уже выбрал, где будешь учиться? -интересуюсь я.
- Конечно, только не в «красной», – ответил спокойно дошкольник.
- А что значит не в «красной»? –переспросил я, не понимая о чем он вообще говорит. -Есть ещё школы другого цвета?
- Значит, не в русскую,- кратко и убедительно поведал тот.
 «Ничего себе заявочки, - подумал я. -  В таком-то возрасте, а он уже в «красные и белые» играет». Видать по всему, у них тут свои «казаки–разбойники». Что же на уме у взрослых, если ещё три года назад в лесах, где стояли наши воинские части и где я сейчас служу, бродили ещё  «лесные братья» с оружием в руках. Тогда нередко бесследно исчезали  наши военнослужащие, будучи  в увольнении. Практически, в увольнении я был всегда один. Про девушку Лиду из батальона связи, у которой когда-то был в гостях и которая потчевала меня супом из крапивы, даже не вспомнил. Где она живёт не помнил, да и появиться перед ней после долгого отсутствия неприлично. Чтобы я не говорил, всё равно не поверит. К чему старое ворошить, если ничего серьёзного и не было между нами. Другое дело, если бы случайно встретились в городе. Но, видать, не судьба. Зато случайно познакомился  с другой девушкой. Тогда я был в форме сержанта и меня немного удивило, что  с ней так легко познакомился, зная нравы местных жителей. Она тоже прогуливалась одна, при ней был фотоаппарат и она попросила снять её пару раз. Таким образом и познакомились. Приятная девушка эта шатенка с короткой стрижкой. Мы провели вместе весь день. По-моему, я видел её раньше в соседнем  батальоне в штабе и тоже в форме.  Она там здорово смотрелась, наверно поэтому и запомнил. Девушка была военнослужащей по контракту, поэтому так легко  было с ней. День прошел незаметно быстро.  Она провела меня до дороги, которая поворачивала в сторону  леса и моей части, и мы нехотя простились. Это была наша первая и последняя встреча. Ни о чем, что было связано со службой, говорить не приходилось. Мы расстались так быстро, что не успели обменяться адресами, потому что стояли на единственной дороге в сторону воинской части, по которой часто ездили наши офицеры и командиры, хорошо знавшие меня. А светиться нам вместе никак нельзя было. Жаль, что мы не пошли лесом, было бы гораздо интереснее. По-моему, она была совсем не против задержаться ещё на полчаса в более интимной обстановке.
 Иногда на первом году службы получал письма от Светки из Таллина. В них она меня поддерживала морально и никаких обещаний на перспективные отношения не давала. И мне это нравилось. Ей бы школу сначала закончить, а не о женихах думать. Надо же такому случиться. Случайно познакомились в Артёмовске, внезапно разъехались и очутились по разные берега Азовского моря; она в Ейске а я в Жданове.  Снова разъехались, но теперь стали совсем близко в одной маленькой Эстонии. Такое ощущение, что нас судьба нарочно то сводила, то разводила. К чему это приведёт? Получать письма в армии всегда приятно. На первых порах службы мы переписывались с лучшей  подругой Ларисы Вороненко Мариной. Они были  настолько похожи внешне, что легко можно было принять их за сестёр. Возможно поэтому я и писал как бы не столько Марине, сколько Ларисе. Через неё я узнавал что нового в городе, как поживает сама Лариса. Потом с этими бесконечными переездами из одной части в другую её адрес потерял и давно уже не пишу, а с ней у меня оборвалась последняя связь с Артёмовском. Как-то мне написал Васька Варнава, передавал привет от Анатолия Вереева, который в детдоме играл в духовом оркестре на альте и в данный момент служил сверхсрочником в Прибалтике в ансамбле округа недалеко от меня. От  его имени он прислал мне фотку юной латышки, чтобы я познакомился с ней и стал переписываться, понимая, как мне скучно на службе. Привет от друга по детдому, конечно, приятно, и то что в жизни у него более или менее все сложилось благополучно  тоже радовало, но переписываться в холостую, совсем  не зная человека, как это часто делают уголовники в местах не столь отдалённых, не стал. У меня своих забот хватало. Армия живой организм, всё в движении. У офицеров зачастую нет своего постоянного жилья, как и постоянного места службы. Старшего врача полка капитана Шапочку, наконец,  перевели служить в медсанбат, моего шефа Рунге тоже перевели туда же как врача- невропатолога. Быть в войсках не для него, иначе спился бы, но дружба с ним продолжалась до конца моей службы. Тем же «макаром» я продолжал ходить в увольнение. Вместо него прислали совсем молодого лейтенанта, вчерашнего студента, который ещё красовался и гордился своими лейтенантскими погонами, как и все деревенские ребята, покинувшие деревню. Он был высокого роста, худощавый, белобрысый с деревенским прошлым, по-своему педант, и тоже из Белоруссии. Старшим врачом полка назначили какого-то майора из другой соседней дивизии. Говорят, прислали его с понижением, какой же резон майора присылать на майорскую должность. На меня он произвёл вполне нормальное впечатление. При втором визите его в наш дивизион мы пошли с ним проверять продовольственные  склады, столовые. Заглянули в офицерскую столовую на пищеблок. Старший повар доложил  ему о полной готовности к обеду и что в меню сегодня то-то и то-то. Мы прошли на кухню, там действительно готовые котлеты на противнях дожидались  своего часа, а мухи раньше всех снимали с них пробу, как это и положено, где нет должного порядка. В общем, всё готово.
- А до выдачи обеда у вас ещё почти два часа. Как же вы умудрились, -спрашивает майор медицинской службы у подошедшего прапора, заведующего столовой.
По существующим нормам обед должен быть приготовлен за полчаса до  выдачи. Срочно вызвали заместителя командира по тылу капитана Шостака. Он нового старшего врача полка видит впервые. Представился.
-Товарищ майор! Разрешите представиться, заместитель комбата по тылу капитан Шостак.
- Всё что приготовлено к выдаче, капитан, не годится, - объяснил врач капитану- хозяйственнику.- У вас ещё есть
 время получить заново продукты и приготовить обед по новому, – приказал майор. -А мы пока составим соответствующий акт. Нарушаете устав, капитан.
Новый старший врач полка-это не Рунге и даже не тихий капитан медслужбы, его предшественник Шапочка. С ним не поспоришь, стрелянный воробей. Явно растерянному капитану- тыловику от такой встречи с новым медицинским начальством  ничего не оставалось как взять под козырёк и исполнять приказ. Это ещё что. Нечто подобное произошло со мной несколько месяцев назад  в солдатской столовой. Как всегда с утра перед завтраком я снимал пробу. Осмотрев  всё что приготовлено на завтрак, я понял, что пищу в таком приготовлении и  из таких недоброкачественных продуктов выдавать нельзя, о чем сделал соответствующую запись в  специальном журнале. Последнее слово  о разрешении на выдачу пищи личному составу всё же  за дежурным офицером по батальону. Ознакомился он с моей записью или нет, скорее что нет, иначе связался бы со мной. Случай, конечно, неординарный. Но поварам достаточно было моего решения. Дежурные по части меняются каждый день и поварам на них, по большому счету,  наплевать, а  я для них самое большое начальство, так же как и для заведующего столовой. Завтрак стали готовить изначально  и выдачу перенесли на два часа. В масштабе батальона  это, конечно, ЧП. Сместилось расписание всего дивизиона, нарушился обычный режим. Это же  уму непостижимо. Кто посмел? В связи с этим вызвал меня к себе начальник штаба  майор Суханов, и  ругал меня на чем свет стоит.
- Это не ваше дело запрещать выдачу пищи, -говорил он, возмущаясь. -Для этого есть дежурный офицер по части.
 
- А кто ему мешал разрешить выдачу? -спрашиваю я, и по привычке добавил; -Это я так...У меня своё мнение.
-Пошел на поводу у вас, -объясняет начштаба.
-Если б пошел на поводу, то он хотя бы согласовал со мной. А он, по всей вероятности, даже в журнал  не заглядывал и моей записи не читал.
 -Вы правы. Хотя и в самом деле возникают вопросы… С ним я ещё разберусь... По вашей милости, товарищ старший сержант, нарушен режим всего батальона, несущего боевое дежурство. Вы это хоть понимаете?
- Товарищ майор, а вы думаете было лучше, если б личный состав боевого дивизиона отравился и санитарные органы ввели карантин на неопределённое время? Тогда это было бы ЧП на всю дивизию,- говорю ему, логически рассуждая. -Тогда бы с нас головы поснимали,  а не погоны.
- Я ещё раз повторяю. Это не вам решать. Если в этой каше даже будут тараканы,- настаивал майор Суханов.
- Вы угадали, там и были почти «эти», только ещё хуже - черви. Правда, поджаристые, –напоследок  сказал я майору в шутливой форме. -В общем-то, ничего страшного, такие же съедобные белки.
 Комбат, подполковник Стуколкин, на эту тему со мной не говорил умышленно. Он считал, что, по большому счету, я поступил правильно и принципиально в данной ситуации, а что касается службы тыла, то прочистить мозги им не помешает. Так что меня со старшим врачом полка что-то объединяло в характере, а потом в процессе службы сблизило  и даже подружило. После месяца как он был назначен в наш полк мы отмечали его новоселье. Вернее сказать, само новоселье  он отмечал в кругу семьи, а вот с переездом мы ему по- дружески помогли.  Ему предстояло перевезти грузовиком всё своё нажитое имущество из другого города. Какое  это хлопотное дело- переезды. В те времена о контейнерах для багажа понятий не имели. С одной стороны, это кошмар и разочарование, с другой - надежда на лучшее, но в любом случае всегда событие. Армия без этого никуда. Я и мои коллеги из ПМП  решили помочь ему, понимая, что за короткое время в чужом городе он еще не обзавёлся  настоящими друзьями, на которых можно было положиться и которые могли прийти на помощь в трудную минуту. А нам всё равно чем заниматься, служба идёт своим чередом, да  и сидеть всё время в лесу тоже надоело. Вчетвером на «Уазике» мы выехали на трассу в нескольких километрах от города в условленном месте. Надо было встретить на трассе именно ту «грузовую», перетащить  все вещи на третий этаж так аккуратно, чтоб ничего не сломать и  не побить. На всё это понадобилось полдня. После всех дел майор отвёл нас в городскую столовую и вдоволь накормил, поскольку на свой обед в часть мы уже не успевали. За полтора года от гражданской пищи уже стали отвыкать.
 Неплохие сложились отношения и с новым моим шефом, молодым лейтенантом Виктором Фёдоровичем. Если для него служба только начиналась, то для меня прошла уже половина службы. Как отличнику боевой и политической подготовки мне предоставили краткосрочный отпуск на родину сроком на 10 суток. Как ни странно, я не очень был рад этому. Там на родине меня никто не ждал, никто больше не писал, друзья, какие были, все разъехались. Чего я там не видел? Только время потеряю зря. И отказаться от такого поощрения неудобно, сочтут за ненормального. Если  разве что время в дороге провести, покататься в поездах как когда-то в детстве на «товарняках» между вагонами, а то и на крыше. Вот славное было время. Куда оно исчезло? Да и я  уже не тот босоногий парнишка, а  воинский командир в погонах старшего сержанта, другим пример. С другой стороны; заслужил, значит, не отказывайся. Многие солдаты об этом только мечтают. В общем, как ни крути, а надо ехать. За себя оставил санинструктора,  ефрейтора Шагойко, белоруса. Они «служаки» ещё те, не подведёт. Чтобы сократить время на дорогу, решил из Риги до Донецка лететь самолётом. Когда ещё представится такой случай прокатиться на самолёте над облаками на гражданке, поди,  денег на билет   не хватит, а тут все удовольствия и в полцены.  Только в детстве мечтал на «кукурузнике» хоть посидеть рядом с летчиком. Часто даже сны снились будто лечу на этой «этажерке». А здесь  ТУ-114. Первый раз в воздухе на такой огромной высоте за облаками. Одни волнения. Страшно не было, положение мундира обязывало вести себя достойно, но во время взлёта и спуска на уши давило неприлично здорово. Во время  полёта иногда появлялась молодая блондинка, стюардесса, возможно «по имени  Жанна», что-то подносила перекусить, потом предложила леденцы от тошноты, объявляла о низкой 50-градусной температуре за бортом. Для чего она  об этом говорила? Может она думала, что у некоторых пассажиров  за время полёта появится желание  оказаться за бортом? Или нас заранее психологически  подготавливали   к вынужденному свободному плаванию в воздушном пространстве? В полёте  узнали из сообщений в новостях печальную новость. Умер народный артист СССР Николай Черкасов. Это он в Великом Новгороде устами Александра Невского  предупреждал недругов Руси:  «Кто с мечом к нам придёт, от меча и получит. На том стояла и будет стоять земля русская». В самолёте было комфортно не для всех, соседи пользовались спецпакетом, когда их тошнило. Смотреть неприятно, но что поделать, из самолёта не выйдешь на время «перекурить», так что чаще приходилось смотреть в иллюминатор. А оттуда сказочная панорама на сотни километров просматривается. То мелькают бескрайние зелёные леса тайги, то речушки, а то и журавлиный клин промелькнёт. Обзору мешают облака, напоминающую разбросанную вату на зелёной Новогодней ёлке не  столь в далёком детстве. Ощущение такое, когда облака под тобой, что ты не летишь а катишься на санках вниз по заснеженной горке. На этом фоне моих мыслей вдруг слышен голос стюардессы: «Уважаемые пассажиры, мы приземляемся в Донецке. Просьба всем пристегнуться». Ну вот прервала мои воздушные фантазии. Всё пассажиры засуетились. Ещё одно неприятное давление  на уши  и полёт завершился мягкой посадкой. Из Донецка в Артёмовск рукой подать хоть автобусом, хоть на попутке, всего девяносто километров. Приехал автобусом. Вот она малая родина Донбасс. За несколько  дней  проведал всех друзей, кто ещё остался в городе. Больше всех удивил меня Валерка, школьный товарищ. Во-первых, он уже своё отслужил. А служил, как выяснилось, в Германии, и больше по части художественной самодеятельности как и Каминский Володя в Переславле. Он ведь музыкант самоучка, немного играл на баяне, а главное, и когда только успел, на кларнете. И когда только успел научиться на нём играть, если на гражданке о кларнете он понятий не имел? Что значит, если есть музыкальные способности. Ему бы музыкальное училище кончить, далеко бы пошёл. В общем, службой остался довольным. Только и разговоров первое время было о службе в Германии.  Во–вторых, что самое главное, женился, чего от него никак не ожидал. Да не на какой-то там крале своего возраста, а на девице из соседнего двора Алле Гринберг, совсем ещё девчушке. До армии мы с ним часто ходили дворами к швейной фабрике имени 8–го Марта, на которой  он работал, и проходя мимо окон  одного частного домика с выходом на другую улицу, Валера всякий раз говорил мне, что здесь живёт  одна симпатичная девчонка, правда, ещё школьница. Я знал  о ком шла речь, пару раз видел её: миловидная, пухленькая, с весёлыми добрыми глазами, будущая «толстушка». Родители у неё простые, скромные работяги. Но я и предположить не мог, чтобы вот так  он с дальним прицелом и с такими мыслями говорил о ней. Она была не нашего поколения и не нашего круга. Лично я смотрел на неё как на детский сад и как бы по себе примерял. Моя хорошая знакомая Лариса Вороненко, первая красавица в городе, была всё же постарше и тоже школьница, но я чувствовал себя «стариком» перед ней, и потому никаких подобных мыслей не допускал. Что значит, служили два товарища, да по обе стороны границы.  Но когда увидел, что они уже … Совсем не по-детски ведут себя и общаются запросто, не обращая на меня никакого внимания, я обомлел. То ли время так быстротечно на гражданке, то ли мы так запаздывали с этой армией. Одно лишь меня тешило, и я был спокоен за друга, что такие еврейские пары создаются однажды и навсегда, чего я бы тоже хотел, но вряд ли мне так повезёт как им. Разводы у таких семей бывают крайне редко. Хотя, что касается моего друга Валерия, то пофлиртовать где-то на стороне он не упустит.  Она любила петь, и голос у неё был. Может на этой музыкальной почве они и сошлись. Как говорится, рыбак рыбака видит издалека.  Всё говорила про какую-то Аллу Пугачеву, что ей она очень нравится. Я не имел представления об этой Пугачевой, но её голос слышал по радио. Кажется, она пела про робота; «Робот- это выдумка века. Робот- ты же был человеком. Мы бродили по лужам, в луже плавало небо». По чисто внешним данным, по-моему, ничего хорошего и ничего особенного, чтобы ею восхищаться. Прошел бы мимо такой девчушки где-нибудь на улице и не заметил. Её даже по телевизору никогда не показывали, всё пела по радио в передаче «С добрым утром». Скорее всего, потому и не показывали, что внешне не смотрелась и была нефотогеничной. Но можно было сложить словесный портрет совсем неприметной серой мышки. Кто знает?  Может из этого гадкого утёнка со временем что-то и выйдет путное вроде того белого лебедя из сказки Ганса Андерсена. Во всяком случае поёт, кажется, неплохо. Это было моё представление о  Пугачевой, когда мне было двадцать лет и когда о ней напомнила молодая жена моего друга Валерия. Тогда на небосклоне светили другие звёзды: Капиталина Лазаренко, Эдита Пьеха, Клавдия Шульженко, Владимир Трошин и, конечно, Валерий Ободзинский, Муслим Магомаев, а в подворотнях из окон хулиганистых пацанов звучал Высоцкий с раздирающим хриплым голосом. Я понял вдруг, что наше детство уже закончилось и друзья теперь на втором плане. Так что Валерке  было явно не до меня, не стал больше им мешать и глаза мозолить. Пусть живут счастливо и в достатке. А ведь ещё до армии он прожужжал мне все уши, что единственной его любовью, и притом первой, является Светка Страшинская. Он даже знакомил меня с ней у нас во дворе. Неплохая девчонка. После школы она уехала в Киев и они ещё переписывались, хотя былые чувства явно пошли на убыль.
 Мишка год отработал  в свой деревне «Привольной». В армию по зрению  его не взяли, да и папаша всё сделал, чтобы его не признали годным к  службе. Он уехал в Пермь, где уже учился в Университете его  младший брат Семён, и сам поступил в местный мединститут. Так что почти весь отпуск провёл у Васьки на Виноградной. Дед его был ещё жив, но практически не вставал из-за болезни, заметно похудел, ослаб. Ему оставалось, как мне представлялось, жить совсем немного. Как-то дед на старости лет стал выяснять с Васькой,  кто старше по званию; генерал-майор или генерал- лейтенант. Оба в разное время служили в армии, дед, конечно, в царской ещё. Он  уверял, что генерал–майор, безусловно, старше. На этот разговор навёл, очевидно, мой мундир сержанта. Тогда Васька просил меня вмешаться и  рассудить их, и спросил у меня, старшего сержанта, кто из них прав, если дед ему не верит. Я подтвердил, что  старше по званию, разумеется,  генерал- лейтенант, потому что у него две генеральские звезды, а у генерал -майора только одна.  На  что дед, так ничего и  не поняв, ответил: «раз старший сержант говорит, значит, так и есть». Но судя по его виду остался при своём. В первый же вечер Васька повёл меня к соседям познакомить меня с хозяйской дочкой. В письме он что-то писал о  своей симпатичной двадцатилетней соседке. Они жили сразу за его забором, в большом кирпичном доме с  садом и совсем  не бедствовали, не то что Васька с дедом в своей хибаре. Я понимал, что он и сам  не прочь с ней поближе познакомиться, но он женат, как бы неудобно. Мы посидели за столом на просторной кухне, пили чай, разговорились. Мне она что-то не очень показалась. Может, не то пили? Надо бы что-нибудь покрепче. Мать своей единственной и любимой   дочери плохого не пожелает, и поэтому детдомовцы её не интересовали. Это понял я с первых секунд. Да и она подарком не была. Ей  ни рядового, ни даже старшего сержанта  не надо. Вот если б офицера или настоящего врача, совсем другой коленкор. А что я здесь делаю, совсем непонятно, но что у Василия свой интерес тоже видно. Видать, я у них просто за компанию и для отвода глаз. Я даже не поинтересовался чем они, мамаша и дочь, занимаются. Мне бы армию отслужить. На другой день  в первой половине  проезжал автобусом по улице Советской рядом с памятником Артёму. Там на проезде Гагарина жила школьница  Лариса   с родителями, мы иногда до армии с ней встречались у её дома и под её окнами. И надо же как повезло, проезжая мимо, в окно увидел её. Она стояла одна на автобусной остановке у газетного киоска.  Я с трудом  узнал  её. Лариса очень изменилась. Здорово располнела, и в своём коричневом кожаном пальто выглядела как матрёшка. Видно было, что она в «положении» с большим сроком. Это меня не очень удивило. Время-то идёт, а годы летят. Хотя помнится, она оставляла мне некую надежду подождать меня после армии и если поступлю в институт.  В армии я ещё не отслужил, а в институт и не собирался. Так что никто никому ничего не обязан. Возникал, правда, один любопытный вопрос. Кто это счастливчик? Перед армией я очень хотел, чтобы  она встретила своего достойного принца, чего она вполне заслуживала. Недолжно просто быть такого на белом свете, чтобы какой-то проходимец донжуан обманул её. Потом узнал, что замуж вышла за известную  в городе личность, знатного жениха, мужика, всем девкам на зависть, очень симпатичного блондина с голубыми глазами, в прошлом спортсмена, и недавно отслужившего в армии, молодого человека старше меня года на три. Его я знал ещё по школе, когда учился  в начальных классах. Знал только с хорошей стороны, несмотря на то что в те годы наши детдомовские пацаны, и прежде всего  Гришка Марущенко с «матросом», имели с ним дело по прекращению драк в школе. Когда я учился в училище и был на практике в больнице, этот парень лежал в палате на обследовании в связи с полученной радиацией, находясь на службе в армии, в связи с чем его комиссовали  досрочно. Нам говорили врачи, что он серьёзно болен, но видать всё обошлось и он пошел работать в милицию. Хотя радиация просто так не проходит, с годами появляются её последствия. В общем,  пара казалась идеальной.  Она вне всякий сомнений самая красивая девушка в городе, местная маленькая юная Элизабет Тейлор, как называл её только я. Он видный спортсмен, вся уголовная братва ему знакома, симпатичный и притягательный женскому полу парень. Я всегда желал Ларисе большого счастья. Может она счастлива? Так и не пришлось с ней поговорить на эту тему. Краткосрочный отпуск и есть потому срочный и краткий, что быстро  пролетел и даже не заметил. Обратно в часть решил ехать поездом, кто же в армию торопится, да и с деньгами  «напряжёнка», если их только тратишь, а поступлений никаких, как говорится, дебит с кредитом не сходятся. Мне с моим воинским требованием положено передвигаться по железной дороге, не отклоняясь от маршрута; из Артёмовска в Ригу через Москву и только поездом по воинскому требованию. Хочешь по-другому, только за свой счет. Хорошо, что в Артёмовске к ночному поезду на Москву прицепляли каждый раз свой местный вагон, поэтому с билетами в столицу  у горожан проблем не было. Уже в вагоне  узнаю, что в двух последних плацкартных отсеках по соседству со мной перевозят по этапу уголовников и без особой охраны. Этих рецидивистов человек пятнадцать-двадцать, а конвоиров всего двое. От пассажиров огородились всего лишь тёмной занавеской. Очень «надёжная» охрана и защита от  уголовников. Может по этапу отправляли не таких уж опасных преступников и по-своему «воспитанных».  У меня было не самое удобное боковое место, как раз рядом с занавеской у окна. Однако их, видимо, не так «здорово» охраняли, если разрешали им по одному или с напарником перемещаться по вагону. Они ходили по очереди и ненавязчиво по-быстрому предлагали по дешевке купить у них шмотки. Барахло им теперь ни к чему, а деньги ещё как сгодятся. В общем, бойко торговали. В одном из «зэков», прошедших мимо меня, которого я видел только со спины, по его комплекции, короткой толстой шее и маленькими, несоразмерно большой голове, словно прилипшими  к ней ушами, уловил знакомый  силуэт, напоминавший мне парня из детства. Это был мужчина выше среднего роста, крупного телосложения, толстяк, не суетлив, с размеренными движениями. Кого-то он мне напоминал. Но кого? Сзади трудно определить, можно ошибиться. Вот если б он повернулся и  в лицо, в глаза посмотреть… Через некоторое время  они с напарником возвращались и выборочно   наугад, на интуицию,   наудачу  останавливались перед пассажирами и предлагали свой товар, от которого нужно было избавиться как можно скорее. Когда мне удалось взглянуть на его почти круглое рыжее небритое лицо и скользящий взгляд, я признал  в нём Митьку Тесленко  из детдома. Были, конечно, сомнения, всё-таки давно не виделись, да и никогда мы с ним не дружили, чтоб знать получше, так как он был старше меня на года три, но когда он стал разговаривать с клиентом по поводу качества товара и смешной цены, узнал его ещё и по голосу. Он был такой глуховат, бархатный, но голос пьющего человека.  Не зря же у меня слух музыкальный. Если внешнее сходство между людьми явление частое и можно ошибиться, то голос индивидуальный для каждого. Это единственное что осталось от того Митьки из детства. Голос  с возрастом  не меняется как и отпечатки пальцев, и это даже используются в криминальной  экспертизе. У меня было двойное чувство. Или сделать вид, что не узнал, или всё же  с ним заговорить. То что он не узнает меня нисколько не сомневался, давно не виделись, считай лет шесть, тем более что я в военной форме, а все солдаты на одно лицо. Но о чем можно говорить с уголовником–рецидивистом? Про его подвиги уже наслышан от нашей поварихи  из детдома, которая все сплетни знала раньше всех. Я был в некотором смятении. Когда он, избавившись от товара, проходил мимо меня ничего впереди не замечая, у меня сработал инстинкт детдомовца. Мы же в детдоме все были как братья. Я не сдержался и окликнул его:
- Митька…Тесленко…Если не ошибаюсь…
  Он, явно не ожидая, внимательно окинул  меня коротким колючим, холодным волчьим взглядом.
- Что-то не припомню, сержант. Мы что знакомы? – спросил недружелюбно он, но всё же  чуть притормозил своё движение вперёд.
- Детдом…  в Артёмовске…номер два… тебе ничего не говорит? –продолжал я напоминать ему прошлое.
- Гражданин сержант, ты что- то путаешь, -категорически  произнёс он.
«Ну как такое можно забыть», -подумал я. -Я же всё помню». Мне стало неловко за себя, неужели ошибся? Уже не рад был, что затеял  с ним не нужный разговор, и даже готов был принести свои извинения, но что-то сдерживало меня. Да, такого матёрого «волка» расколоть непросто. Делаю ещё одну последнюю попытку его расколоть.
- А Славку Шулепа, Кольку Шаповала… помнишь? А я Серёга Новосёлов, неужели не…
- Так бы и сказал, что Шулепа знаешь. И тебя вспомнил, –наконец заговорил Митька.
А может у него уже давно другая «кликуха»? А то что он Митька давно забыл? Кто их знает.
- Серый, -обратился он к своему напарнику. -Я тут кореша по детдому встретил, предупреди начальника, что задержусь на пару минут.
- Будь  спок,  Башка,- услужливо и покорно  ответил тот, у которого как бы на широком лысом морщинистом лбу с бегающими глубоко посаженными глазами написано; « уголовная рожа».
- Кажется, ты играл на баяне... –усаживаясь рядом напротив,  совсем по иному стал говорить  Митька.
- Так точно. А ты на трубе... И довольно лихо… Я, конечно, слышал, -кивнул головой я в сторону тёмной занавески, - но не верил.
- Чему удивляться. Ты посмотри на мои руки. Здесь вся  моя воровская жизнь как в зеркале. Моё настоящее и будущее. Кто же знал, что всё так обернётся.
- А по–другому  что не пробовал?  -спросил я словно комсорг в своём хозвзводе. -Ты мог спокойно жить за счет трубы, такой музыкант не пропадёт, на хлеб с маслом всегда заработаешь.
- Ты же знаешь как с нами обошлись в детдоме. Выгнали и иди куда хочешь, а за душой ни копейки и профессии никакой. Ни в музыкальной школе, ни в училище  я не учился, так что документов на этот счет нет. Выходит, каждому своё. Тебе Отечеству служить, а у меня вся жизнь наперекосяк. Видать, судьба моя всю жизнь в казенных домах проживать. Тебя в форме совсем не узнать, да ещё, поди, начальник. И форма тебе идёт.
- Это оттого, что сама форма вашему брату  противна, хотя она в принципе всем идёт. Я понимаю,- сказал я.
- У тебя на погонах змея. Ты что не музыкант? -удивился  Митька.
- Медик. До армии после училища на «скорой» работал.
- Медицину мы уважаем. Куда ж без неё...  Ты вспомнил про Славку. Как же не помню... Мы с ним, правда, на этапах никогда не пересекались, но о его делах  наслышан по малявам.  Шулеп был в авторитете в натуре. К сожалении, его больше нет. Серёга, ты меня  извини, сам понимаешь, нам не положено надолго отлучаться. Рад был встретить хоть одну светлую душу за столько лет. У меня очень дальняя дорога по этапу, привык. А как хотелось  с тобой за встречу по чарке горилки пропустить. Покедава. И не суди меня строго.
-Да я и не сужу. Прощай, Митяй.
  Мы не подали руки на прощание, как водится  в светской жизни. То ли он постеснялся мне руку подать, то ли я счел это совсем ни к чему. У них ведь свои понятия, свои неписаные законы.  У меня даже не появилось чувства сожаления к нему. Свой путь он выбрал сам,  и было бы наивно  пожелать ему успехов на данном поприще. Успокаивало только то, что ещё живой. А скольких «наших» засосала эта воровская трясина, пожалуй, каждого второго из пацанов. Пойми теперь, кто в этом больше виноват, государство или каждый из них. Как только он исчез за мрачной тёмной занавеской, вернулись мои соседи по вагону. Раньше их как ветром сдуло. Проводница обошла всех пассажиров, проверила билеты, кому надо по желанию принесла постельное бельё, затем притушила свет, оставив только ночное освещение, приглушила радио. Все располагались на ночь. Я был абсолютно спокоен за пассажиров, и что до столицы нашей Родины  доедем без всяких приключений, потому  что через пять минут о сержанте детдомовце, там, за тёмной занавеской, будет в курсе вся уголовная братва, а «Башка» не уснёт до самой Москвы, вспоминая  и заново переживая лучшие свои годы, проведенные в лучшем казенном доме за все его годы, в детдоме № -2 в Артёмовске на Украине. Задумался и я. Неплохо бы поспать. Поезд прибывает в Москву ранним утром по расписанию. Я как солдат по привычке встал раньше других. Стою у окошка, призадумался, всматриваясь в мелькающие полустанки, лесопосадки, а в ушах ритмичный и привычный стук колёс, а мимо мчатся то пассажирские, то почтовые, то ещё какие, поезда. В проходящем по вагону мимо меня узнаю знакомого приятеля по «Первомайску» Николая. Удивительный попался вагон, не вагон, а клуб интересных встреч на колёсах. Так и есть, тамошний  комсомольский вожак. Он меня сразу узнал, несмотря  на мой военный мундир. Взаимно обрадовались встрече, совсем не так как только что с вором в законе «Башкой».С ним не виделись мы полтора года, да и уехал я как-то внезапно, ни с кем не попрощавшись, вроде как по-английски. Вспомнили подруг, с которыми время проводили, на пикник ездили, обсудили деревенские новости. Николай  рассказал, что меня ещё помнят, не забыли и сожалеют, что так быстро уехал из Первомайска. Вместо меня прислали какую-то женщину, со мной не сравнить по части медицины. Николай направлялся в столицу  на учебу в партийную школу. После учебы собирается жениться на той медсестре Любаше. Тогда я подумал, вот из таких и получаются секретари парткомов на селе, а потом и председатели колхозов, и директора совхозов. Всё у них размеренно,  по плану. Представляю,  сколько будет разговоров  о нашей встрече в поезде после возвращения Николая из Москвы в родной совхоз. Мы даже забыли обменяться адресами. Я по фамилии его никогда не знал, и что буду писать на деревню дедушке? А армейский адрес ненадёжный, сегодня он из одной части, завтра  из другой, поэтому мне уже никто и не пишет.
 С Курского вокзала сажусь в метро до станции «Рижская» прямо на Рижский вокзал. Отсюда прямиком до Риги, а там рукой подать до Валги. Спешить мне больше некуда. Как говорил один литературный герой, «на службу не напрашивайся». Хороший и мудрый совет. Вот и еду в плацкартном вагоне в сторону Прибалтики не спеша. В дороге, какая уж там муха цеце  меня укусила и за какое место, вспомнил только, что в Таллине  живёт хорошая знакомая по Артёмовску  Светлана, с которой  иногда переписывался до армии и первое время  на службе. Вот будет интересно в виде сюрприза  встретиться с ней в  её городе в Эстонии, так, как бы между прочим. У нас с ней всё сложилось на случайностях. Вот и подумал: прослужить почти в Эстонии  недалеко от Таллина и не увидеть её, будет  не по нашему, не по-русски, не по-человечески. Это судьба. Сейчас или никогда. Конечно, приехать без приглашения  нехорошо. У нас обычно в связи с этим говорят: «незваный гость хуже татарина». Но сюрприз тем и хорош, что неожиданный. Свалюсь, как снег на голову среди лета. Поговорю пару минут  где–нибудь на улице или у подъезда как раньше и снова на вокзал в Ригу. Время в запасе ещё было. Сказано–сделано. В столицу Эстонии в город Таллин приехал уже вечером. Темнело быстро. На железнодорожном вокзале много людей и тесно, что присесть  негде. По наивности и душевной простоте  своей провинциала попробовал с вокзала  позвонить Светлане домой. Хорошо, что в моей записной книжке сохранился её номер телефона. Интересно, поверит она, что я в её родном городе в столице Эстонии? Конечно нет, будет считать, что её разыгрывают. И я был недалёк от истины. Трубку брал, по-видимому, её отец. Он у неё морской офицер, мужик серьёзный и строгий. Он ругался, обходясь без мата, и просил больше не звонить, так что не давал возможности мне даже представиться. Наверняка, принял меня за какую-то шпану из числа её поклонников. Минут через десять позвонил ещё, вдруг подойдёт она, вдруг догадается или почувствует, что где-то рядом необъяснимое магнитное  притяжение, и тогда я всё объясню. Увы, всё  тоже. У телефона  он, её папаша. Трубку уже бросил я, как потерявший всякую надежду поговорить с ней. Уже поздно, на улице совсем стемнело.  Деваться некуда. До утра надо переждать на вокзале. Мне не привыкать. Все мои первоначальные планы рухнули. А я думал мы полчасика погуляем вокруг её дома как когда-то в Артёмовске и распрощаемся, а ночным поездом я уеду. Не получилось. Теперь надо найти удобное сидячее место, чтобы немного покемарить и дождаться утра. Как говорится, утро вечера мудренее. Но это оказалось совсем непросто. В зале ожидания людей собралось как селёдок в бочке. Такое впечатление, что горожанам спать негде, кроме этого вокзала. Так и ни к чему и не приткнулся. Вышел из вокзала убить время и побродить по привокзальной площади. Проходил мимо  телефонной будки. Рядом с будкой сидела и тряслась от холода и голода серо-белая пятнистая с висящими лопоухими ушами дворняга. Она наверно мечтала попасть в эту будку согреться. Бедная  дворняга напоминала мне Белку из детдома. Собака уже ни на кого не обращала внимания, своим голодным взглядом ничего не выпрашивала у прохожих, вот бы только не трясло от холода и где -нибудь согреться. Но дворняге не было бы так холодно, если б не была такой голодной. Я не мог пройти мимо и не подойти к ней. Она напомнила не только Белку, но и меня самого, не такое  уж далёкое  моё босоногое,  полуголодное,  беспризорное детство. Когда я подошел поближе, она никак не отреагировала и не испугалась, если только отвернулась от меня. Многие тут равнодушные проходят и на неё ноль внимания. А тут ещё один любопытный явился. Дворняга привыкла к безразличию прохожих. И я её понимал как никто другой.
- Ну, привет, бродяга-замухрышка, –тихо по-свойски сказал я, подойдя к ней поближе, и присел, чтобы быть на одном  с ней уровне, так сказать, на равных.- Как же тебя зовут такую невезучую и некрасивую?
Дворняга повернулась мордой ко мне. Её глаза были голодные, влажные, полны грусти и безразличия, но не потерявшие доброту и гордость. Я погладил её по голове, приговаривая;
-Вижу, обиделась. Извини. Когда же ты последний раз хоть что-нибудь ела? Молчишь? Понятно... Знаешь, дружище, как написано в нашей Библии, «делись с ближним». Вот я сейчас с тобой и поделюсь. Похоже,  давно ничего не ела. Со мной тоже такое бывало».
 В моём небольшом чемоданчике осталось пару бутербродов на всякий случай. Я взял их в вагоне у разносчицы из вагон-ресторана. Сам есть не стал, мало отчего в дороге можно отравиться, особенно на железной дороге, и жаловаться потом некому, и виновных не найти, и спросить не с кого. Достал один бутерброд, он ещё пахнул любительской колбасой. Дворняга этот волшебный для неё запах учуяла раньше меня, но отвернулась, чтоб не очень хотелось есть. Гордая какая. Ну, точно я в детстве. Я оставил лакомство перед передними лапами и нарочно отошел  на шаг и отвернулся от неё в другую сторону, чтобы не смущать дворнягу от того,  с какой быстротой и жадностью  она проглотит этот деликатес.  Так оно и получилось. Буквально  через пять секунд его не стало. Мне даже почудилось, что я и вовсе ничего не давал, а только подумал об этом. А если что и дал, то показалось так мало, что даже  и ничего, а потому  вынул  второй последний бутерброд. Всё равно я не  стану его есть по тем же санитарным соображениям, к тому же я не такой голодный как собака. На этот раз она взяла еду с рук и съела  не спеша как воспитанная. На улице уже был устоявшийся снег и очень прохладно. На мне была шинель, но всё одно прохладно.
-Что с тобой делать, ума не приложу? Вот  был бы у меня свой дом, взял бы с собой,- говорю ей.- Во дворе в саду построил бы для тебя будку. Был бы  у тебя свой дом. Жили бы дружно. Вот была лафа...
Смотрю собака несколько взбодрилась, ушами задвигала, хвостом завиляла. Что значит, доброе слово и кошке приятно.
- Но, увы,  мы оба бездомные и никому ненужные. Я вот тоже приехал к подруге  издалека, а со мной даже говорить не стали. Тоже обидно. А что поделать? Такова «селя ви». Я ведь детдомовский, совсем один  на этом свете как и ты. Очень понимаю тебя. Извини, что не могу взять с собой. Мне также, как видишь, переночевать негде. Может повезёт на вокзале. А ты давай проходи в будку, всё же теплее.
И я  открыл перед ней дверку телефонной будки в надежде, что она последует  моему совету.
-Пока, дружище.
 Хотя, что я говорю. Я совершенно забыл, что нахожусь не у себя в Украине или в России, я же сейчас в Эстонии, считай, «заграницей». Всё одно она меня не понимает. Она же  не совсем наша,  почитай, иностранка, языка нашего  не знает, а судьба как у наших дворняг. Впрочем, скорее всего, я не прав. Да им необязательно знать разговорную речь людей, у них собачье чутьё на двуногих. Хорошего человека  от плохого они  и так различат. Я снова вошел в здание вокзала и направился в зал ожидания в надежде, что на этот раз мне немного повезет. Утром уже не стал звонить подруге, вдруг опять папаша трубку возьмёт, да и Светка,  поди, в школу собирается, не до меня ей. Может зря всё это я задумал, вмешиваясь в их размеренную, спокойную жизнь?...  Я прогулялся  по городу не спеша, заодно поспрашивал у прохожих, как попасть на улицу Лауристини. Объясняют по разному. Это и понятно. В городе живут не только коренные эстонцы, которых абсолютное большинство, но много и русских, а на мне форма советского солдата, по ихнему, считай, «оккупанта». И вообще чувствовал себя как-то неловко как «не в своей тарелке», будто нахожусь не на своей территории большой страны как СССР. К часам одиннадцати дня отыскал Лауристини, дом шесть. Поднялся на третий этаж, квартира слева. Остановился у нужной двери, перевёл дух и позвонил в дверь. Жду кто откроет. Что я скажу, если вдруг откроет дверь не она. Скажу, что один знакомый из Артёмовска? Очень убедительно и сразу всё объясняет. Нет, так не пойдёт. Случайно  проездом оказался  в Таллине, зашел к вашей дочери на огонёк? Глупо, совсем как дебил. Хорошо, что не открыли. Значит, дома никого нет. Спустился на пол-этажа ниже на лестничную площадку, остановился лицом к окну, там обзор на улицу. «Естественно,  что никого нет,- подумал я.- Родители на работе, она в школе. Это я такой бездельник, шастаю по подъездам в чужом городе, в то время как все вокруг трудятся. Впрочем, не такой уж и бездельник, я же нахожусь в заслуженном отпуске. А в отпуске только и делают, что отдыхают и бездельничают. Так что в этом плане всё путём, как сказал бы наш старшина Паламарчук, «всё тип–топ». Может написать записку, сунуть её в дверь и уехать, раз уж так сразу  не повезло. Ладно ещё чуть-чуть подожду, не зря же сюда приехал и столько времени потратил. Стою у окна и напеваю по привычке, а скорее мурлычу, знакомую нежную и красивую песенку Мокроусова о любви; «Вижу в сумерках  я в  платье белом тебя. Ты рядом, ты рядом со мной, дорогая. И всё ж далека как звезда». Слышу кто-то поднимается по лестнице, по кроткой походке, скорее всего, девушка. Поворачиваюсь, а это Светка со скромной загадочной улыбкой на лице. Значит, признала, и не надо ничего объяснять. Кажется, сюрприз получился. Она, как и я, не скрывала удовольствия от такой неожиданной встрече. Светлана  знала мою привычку мурлыкать мелодии песен,  и поэтому раньше меня догадалась, что это я, чем я увидел её. Разговаривать на лестничной клетке не стали, поднялись к ней в квартиру вместе. Она только переоделась в другой комнате и тут же пришла к ней подруга, с которой учатся вместе в десятом классе. Наверно раньше договорились встретиться. Да я своим внезапным появлением нарушил их планы. Теперь куда деваться. Все   втроём вышли гулять на улицу. Бродили по узким улицам большого, считай, западного города. Видели старого Томаса- символа Таллина, стояли на Вышгороде с видом на Балтику. Я от эйфории от Таллина и что всё -таки встретил Светлану не догадался пригласить их в кафе, которых здесь на каждом углу или куда-нибудь ещё. Может и правильно. С одной стороны, я же понимал как здесь в столице Эстонии не любят советских солдат, и одно дело как она себя ведёт и чувствует у своей бабушки в Артёмовске, и другое здесь среди своих сверстников эстонцев, и мне не хотелось ставить её в неловкое положение. Да и как на всё отреагирует подружка...  С другой стороны, мне и так показалась, что  Светка демонстративно гуляет  со мной, а я был в солдатской шинели, проявляя если не героизм, то солидарность, только из-за уважения ко мне.  Она ведь русская, тоже  живёт среди чужих. Кроме того, я не мог транжирить свои последние деньги, малость не подумал и  не рассчитал, когда изменил маршрут своего движения. Я же не планировал оказаться в другой столице Прибалтики. Мне бы только хватило бы на обратный билет. А потом я был уверен, что через часок  попрощаюсь с ней и поеду дальше, о чем и предупредил Свету. Но  она и слышать не хотела. После прогулки по городу Света привела меня домой, познакомила с родителями, вернувшихся с работы. Все вместе поужинали. Мне они очень понравились. Весь вечер после ужина все вместе смотрели телевизор, беседовали  на темы моей службы, о планах на будущее и, конечно, о родном для них Артёмовске. Про мои вчерашние ночные  телефонные звонки с вокзала я умышленно ничего не сказал, а то поставил бы их в неловкое положение, а может посмеялись, превратив всё в шутку. Они,  естественно, спросили бы, а где же я ночевал. И что я скажу? Что ночевал с бездомной собакой на вокзале?  А так выходит, как только что с  поезда.  Дома у них идеальная чистота. Редко когда мне приходилось видеть такое  у других моих знакомых. Наверно они многому научились у эстонцев, а те переняли от немцев. Спать уложили меня в зале, они же расположились в двух спальнях. Хоть я и устал, но спалось почему-то  не очень, сказывалось то ли то, что на новом месте, то ли  потому, что меня беспокоила мысль правильно ли я поступил, что ни с того ни с сего вдруг явился на их головы и не сказал им за весь вечер с какой такой целью я приехал к их дочери. Просто так нормальные люди не поступают. Они проявили такт, не спросив об этом, я же бестактность, не удовлетворив их потайное родительское любопытство по своей наивности и простоте. Может, всему вина  совсем в другом, в личном. Девушка, которая мне совсем небезразлична, иначе бы меня здесь и не было, находилась  рядом через стену и я ничего не могу с этим поделать. Проснулся рано утром, надо было успеть на утренний поезд. Мать Светы, интеллигентная и обаятельная женщина, приготовила мне завтрак и тепло проводила. Света  ещё спала, не хотелось её по пустякам будить только для того, чтобы проститься. Я понимал, что мысленно со Светланой простился навсегда. Мало вероятно, что после армии когда-нибудь снова окажусь в Таллине, да и она через каких-нибудь пару лет повзрослеет и вряд ли её будут интересовать парни одногодки вроде меня, да ещё моего статуса. Она же обо мне ничего не знает. А мне так не хотелось её разочаровывать в дальнейшем. Может я и плохо поступил, что таким образом приехал, но как бы то ни было я успокоил свою душу и не буду больше считать, что в том что мы расстались была моя вина.  Сказать по правде, лет через десять после этого, я вспомнил о ней и поздравил её с каким-то праздником, скорее, что с 8 марта. Мне было интересно узнать как сложилась её судьба. Света написала мне, что окончила пединститут и работает преподавателем английского языка, вышла замуж за эстонца, который занимается в сфере рыболовства. Приблизительно так я и представлял   её будущее. Я был спокоен за неё хотя бы тем, что севрюгой, лососем и черной икрой она себя обеспечила на всю жизнь. Ну что ж, каждому своё.
 Снова поезд, стук колёс, мелькание шпал соседнего пути, деревень. Вот и красавица Рига. Чистый, зелёный, весь в цветах, большой современный город. Чувствуется влияние Запада. На вокзале выясняется, что на билет до Валги денег  у меня не хватает, воинское требование недействительно, так как сменил маршрут передвижения и малость не рассчитал со своим  бюджетом по причине своего самовольства и легкомыслия. Что делать? Может комендатура чем поможет? С трудом  отыскал городскую военную комендатуру. Город немалый,  целый час потратил на дорогу; где пешком, а где троллейбусом. Наконец подхожу к ней, а там  и солдатики, и матросики,  и офицеры. Всем чего-то надо. Значит, не я один такой. Обратился к какому-то майору и спросил, как мне следует поступить в данном случае и может комендант мне чем-то помочь. Он спросил про моё воинское требование на проезд. Пришлось  признаться, что  вместо Риги пришлось уехать в Таллин к другу детства, а теперь вот такая накладка получилась. Майор оказался нашим советским, в смысле русским, и посоветовал мне немного схитрить; взять  билет на пару остановок, а доехать до своей Валги.
-А как же я поеду дальше, если билет только на две остановки, -говорю ему.- Дальше зайцем что ли?
В моей голове не укладывалось, я же кого-то обманываю.
- А кто станет проверять билет у солдата, тем более у старшего сержанта? –невозмутимо посоветовал бывалый офицер.
- Пожалуй, никто. Как же я сам не додумался? Ну, спасибо, товарищ майор. Выручили советскую армию в трудный момент.  Только всё же как-то нехорошо получается… Разве что в долг государству?
-Можно считать и так. Всего хорошего, «старшой». Не терзай себя понапрасну. Счастливого пути,- пожелал мне помощник коменданта города.
Ну, если так рекомендуют в комендатуре, значит, не будет  особым грехом так поступить. Так и сделал. Кто меня спросит, если все проводники знают, что военнослужащие ездят по воинскому требованию бесплатно за счет государства. Через несколько часов я благополучно прибыл к месту службы. На службе без особых изменений, всё как прежде. Правда, на главной аллее дивизиона, аллее Славы,  появились  нарисованные красками портреты внушительных размеров отличников боевой и политической подготовки. Их немного, всего  пять, и установлены вдоль аллеи через каждые десять метров. И первым среди них был мой портрет, и, что самое удивительное, находился он как раз  при повороте  с главной аллеи на асфальтированную дорожку к санчасти, которую я когда-то обустроил. Мне было не очень удобно и скоро  даже стало раздражать, потому  что в день приходилось проходить мимо своего изображения по нескольку раз. Конечно, нужно отдать должное художнику,  рядовому Сашке из клуба. Рисовать портреты  красками и с такой точностью, что сам себя узнавал, большой талант. Интересно с чего он писал портрет, если никаких фотографий я ему не давал и никто их не спрашивал. Наверно замполит  хотел представить это как приятный сюрприз. Ему это удалось, надо признать. Художник Сашка мне напомнил курсанта Шевченко из Переславля, тоже способного художника. Наверняка, также больше трудиться в клубе части. Позднее я просто перестал обращать на него,  то есть на себя, внимание. Меня в батальоне хорошо знали и без портрета. Приближалась знаменательная дата для нашей страны и вооруженных сил- двадцать лет победы над Германией. В канун этого исторического события  в доме офицеров гарнизона в Валге проходило комсомольское дивизионное  собрание. Такие собрания бывают  один раз в три-пять лет и то по особому случаю. На комсомольскую конференции съехались делегаты со всех подразделений дивизии. Человек десять приехало из моего батальона, в том числе и я, как секретарь комсомольской организации небольшого подразделения и как член бюро комсомола батальона. Как принято было говорить в подобных случаях, в зале присутствовали лучшие из лучших. На трибуне появился молодой капитан, помощник начальника политотдела по комсомольской работе, и громко через микрофон произнёс: «Для ведения всеармейской комсомольской конференции, посвященной  20 -летнему юбилею Победы над Германией, предлагаю избрать рабочий президиум в количестве и персонально в составе....». Далее предлагался список из восьми человек, в числе которых был комдив, генерал Тюрьменко, начальник политотдела, полковник Нечаев, другие старшие офицеры и сержанты.  Среди прочих в списке  слышу вдруг свою фамилию. Я не поверил и сразу не пошел на сцену как все упомянутые, пока мне ещё раз не напомнило моё комсомольское начальство. Мало ли что, может однофамилец и тоже сержант. Мне всё же пришлось встать, подойти с неким опозданием к сцене и подняться на неё. Я подошел к столу президиума, немного растерялся  и не знал с какой стороны мне пристроиться так, чтобы никому не мешать. Хотелось, конечно, подальше от начальства, но генерал, видя мою растерянность, предложил мне стул рядом с собой справа. «Ничего себе, -подумал я.- Тот самый генерал Тюрьменко  и я рядом. Это возможно только во сне. Кто этому поверит?». Мог ли предполагать начальник медслужбы армии, полковник Попудренко, направляя меня в «хозяйство» генерала, что через год с небольшим я буду сидеть за одним столом на таком важном форуме  вместе с комдивом.  Скорее всего, он был уверен, что я никогда не узнаю кто такой вообще генерал Тюрьменко. А мне было приятно, что я не подвёл и оправдал доверие полковника Попудренко. Значит, не зря он уделял мне особое внимание при моих переездах из одной части в другую. Конференция проходила целый день с перерывами, за это время она направила делегацию для  возложения  венков  к вечному огню в центре города, решила все вопросы повестки дня, в том числе перевыборы секретаря комсомола соединения, и в завершении работы конференции все участники собрания были награждены юбилейной Правительственной наградной -медалью «20 лет Победы над  Германией». Разъехались делегаты конференции ближе к вечеру. Генерал обязал каждого командира подразделения лично доложить о прибытии людей в свои подразделения.  «Особенно  это касается,–сказал он при всех, пока не разошлись,- майора Немцова».  Майор Немцов, это тот  усатый командир учебного батальона в Выру, где я провёл пару самых  бессмысленных и бездарных недель службы в армии  в неопределённости, и где санинструктор Петренко нагло и безнаказанно спёр у меня ещё новенькую курсантскую шинель, о которой вспоминаю до сих пор. Встретился он бы мне сейчас этот хохол, санинструктор Петренко... Дал бы ему пять нарядов вне очереди по наведению чистоты в общественном туалете. Куда бы он делся! А за пререкания, хохлы без этого не могут, добавил ещё столько же. Может этим отбил у него охоту воровать вообще, и у своих в частности. Наверняка удивил бы и старшину БМП Александра, что за такой короткий срок я стал старшим сержантом.  Почему-то вспомнилось только это, когда комдив упомянул майора Немцова. А почему персонально обратился к нему, так потому, что его   «хозяйство» находилось дальше всех, и доберутся люди позднее других, а главное, что ехать им придётся в тёмное время  суток и больше лесом.
 Как ни странно, своей настоящей художественной самодеятельности в батальоне,  да и в полку, не было. Это большое упущение замполита. За два года службы я сам даже не вспомнил, что играл на музыкальном инструменте. А сколько таких в части? Была бы на то воля начальства и соответствующая команда, а таланты найдутся. Зато замполит настойчиво предлагал мне вступить в партию, и поэтому вопросу у нас были с ним  некоторые разногласия. Лучше бы он занялся художественной самодеятельностью, чем агитацией  в партию. Он считал, что у меня есть все для этого данные: и до старшего сержанта дослужился за короткий срок, на фоне полкового Знамени с оружием в руках сфотографировался, портрет на аллее Славы установлен, с образованием неплохо, даже с генералом в президиуме сидел, и вообще хороший специалист. И что не надо забывать, что без членства в партии  служебной карьеры не будет, как будто я собрался всю жизнь служить в армии. То-то я смотрю, что 95% офицеров подалось в партию. Какие же они коммунисты, если только  из-за этого пишут заявления о вступлении в партию и больше по принуждению. Коммунист для меня нечто другое, идейное, бескорыстное и без личной выгоды, а потом я ещё совсем  молодой для этого. Вот так приблизительно я уходил от предложений замполита. Из-за отсутствия своей  худсамодеятельности всё сводилось  к спортивным мероприятиям; летом футбол, волейбол, зимой лыжный кросс, кино в клубе в любое время года. Как-то зимой приезжал ансамбль песни и  пляски Прибалтийского военного округа. Конечно, это не ансамбль песни и пляски советской  Армии имени  Александрова, но тоже молодцы ребята. Никого не оставили равнодушным. Все остались довольны солдатскими плясками. Ещё больше понравился сюрприз, оставленный ими после себя. На плацу за одну ночь  перед штабом они изваяли из снега огромную трёхметровую фигуру обнажённой русалки, лежащей на боку и обращенной лицом к штабу. Хорошо, что ещё не додумались повернуть её к штабу задом. Вот была бы хохма. Для солдат это было приятным зрелищем, да  и для офицеров тоже. У всех поднималось настроение с улыбкой на лице. Простояло это чудо-изваяние целую неделю. Сохранилось бы и дольше, если б не на плацу. Всё же плац надо было использовать по прямому назначению, а русалка, хоть и снежная, отвлекала солдат.
 По роду службы мне часто приходилось бывать в подразделениях, и особенно в тех, где только начинали свою службу новобранцы, находившиеся в карантине. Я, а иногда и врач, проводил с ними занятия по медицинской подготовке, обучали приёмам  оказания первой медицинской помощи, само и взаимопомощи. А ещё раньше, сразу после прибытия в часть, мы проводили полный первичный медосмотр личного состава. Мы как никто знали, что происходит в той роте и чем она живёт. Должен сказать, что никакой «дедовщины» у нас не было, хотя отдельные незначительные эпизоды на такой почве  случались. Куда без этого? Проблема поколений. Есть «салаги», есть «старики». Каждый случай пресекался на корню. Зато несчастные случаи в армии не такая уж  редкость. И в большинстве своём случались  по вине самих недисциплинированных военнослужащих. Все знали, что у нас объект режимный, особо охраняемый. Вокруг объекта установлено заграждение из стальной сетки с очень высоким напряжением. По оценке  специалистов сила тока такова, что рядом стоявшему казалось, что его притягивает к сетке как к магниту. Конечно, наши уже привыкли, что вокруг заграждения погибают нередко животные и чаще лоси, а местные гражданские власти не раз предъявляли претензии командованию, требуя материального возмещения за каждого убитого током лося. Но это глупые животные, им не объяснишь, что объект  охраняется таким образом. А в конечном счете доволен только заместитель по тылу, капитан Шостак, само собой как-то решается проблема с обеспечением мясом целого батальона. Но были солдаты, которые оставляли боевое дежурство, уходили в самоволку в соседнюю деревню. Обычно они договаривались между собой, когда нужно было отключить тот участок сети, где проникали за пределы зоны и снова отключить в условное время по возвращении. Так было не один раз. Но однажды по пьянке схема не сработала, забыли «встретить». При возвращении  из самоволки двое солдат «повисли» на сетке. Сразу два трупа. ЧП на всю дивизию.  А сколько подобных случаев по всей армии. Часто матери солдат предъявляют командованию немыслимые претензии, мол, мы вам доверили здоровых молодых сыновей, а  обратно  получаем груз «200». Вот и разберись кто виноват. Конечно, тогда  многим досталось, и прежде всего командиру полка, полковнику Яненко. Я знал его лично. Мне приходилось  не раз встречаться с ним по службе. Солдат он старой закалки, дослуживал последний год, выглядел старше своих лет, производил впечатление уставшего, а может быть больного человека. Да и в современной технике он не очень понимал, образование уже  не соответствовало времени. Полковник признавал, что времена Чапаева и Будённого давно прошли, хотя лихие были годы для него самого, да тут ещё такие неприятности по службе невольно седины прибавили а здоровье убавило. Когда он появлялся на территории нашего дивизиона, а бывал  не так уж редко, после всех своих служебных дел в штабе имел обыкновение  заглянуть на БМП  перед самым обедом, и врачу, а чаще  мне, приходилось наливать ему полстакана спирта с закуской поливитаминами, после чего он интересовался как у нас идёт служба, и затем уже с комбатом отправлялись в офицерскую столовую. Генерала мы тоже готовы были ждать, когда тот внезапно появлялся на территории городка. Пока он ходил по штабу и по казармам, мы в срочном порядке наводили марафет, промывали тряпкой полы, чтобы выглядели посвежее, протирали пыль с мебели. Все знали, что кроме туалета его ничего не интересовало. По нему он только и ориентировался как обстоят дела в подразделениях. Если там санитарный порядок на должном уровне, то дальше и смотреть  незачем. Значит, в этом подразделении всё неплохо и служат там неплохо. В другом случае  тоже дальше смотреть нечего, но жди больших неприятностей. Поэтому начинали уборку всегда с туалета. Я по своей инициативе лично, никому  не доверяя, покрасил в туалете разными красками всё что можно было только выкрасить, превратив туалет в комнату отдыха и релаксации. Так что никакой генерал нам был уже не страшен. Правда, в санчасть он так и ни разу не заходил при мне. Зато  спокойно мог среди ночи появиться в Медсанбате. В одно из таких ночных посещений генералом Медсанбата дежурным врачом был мой непосредственный шеф, молодой лейтенант с деревенским воспитанием и такими же представлениями. Когда генерал звонил среди ночи в дверь Медсанбата, её долго не открывали. Весь дежурный  медперсонал уже дремал. Увидев впервые живого генерала,  дежурный врач, вчерашний студент,  оробел, малость растерялся при виде большого начальства и не знал как доложить. Откуда ему знать «салаге», что это сам командир дивизии, да и генералу с таким говорить не о чем. Пришлось дежурному доктору среди ночи доложить начальнику Медсанбата о неожиданном «ночном госте».Тут же  по телефону вызвали начальника Медсанбата  майора Понамарёва. А тот от природы, стало быть с рождения,  даже в покое в душевном равновесии немного заикался. Как его только в армию взяли с таким речевым дефектом? Конечно, медики сделали поблажку коллеге в своё время. Кто бы сомневался. Но когда среди ночи он увидел угрюмого генерала с бегающими глазами, то и  вовсе ничего не мог внятно доложить. Генерал  даже не стал до конца  слушать его доклада, только рукой махнул, типа «короче, Склифосовский». Но он-то знал, что нужно комдиву в столь поздний час и прямиком увёл его в свой кабинет, где у него для таких экстренных случаев  всегда найдётся хотя бы пол-литра чистого «медицинского». Полстакана спирта и все дела. Да и майору не за горами очередное звание получать, а без комдива в этом деле не обойтись. Вот такое первое неудачное знакомство моего молодого лейтенанта состоялось с командиром дивизии. Наутро дежурному доктору, конечно, досталось на «пятиминутке» от начальника Медсанбата майора Понамарёва. Дескать, дежурному доктору Медсанбата большое  начальство нужно знать в лицо. Похоже на то, что лейтенант теперь не скоро получит своего очередного  «старшего лейтенанта». Однажды генерал вместе с новым начальником политотдела проводили общее собрание в нашем батальоне. Разбирали какой-то случай нарушения дисциплины в батальоне, граничащий с уголовным и передачей дела в трибунал. Собрание должно быть показательным  для всей гвардейской дивизии. Зал в клубе был полон как никогда.  Новый начальник политотдела полковник Нечаев всё больше говорил об уставе внутренней службы и о том, как его утверждали на новую должность в ЦК КПСС. Всем было скучно слушать этого полковника, ходячего «уставника». В зале было шумно. Один солдат из середины зала вёл себя даже вызывающе, пытался задавать генералу необдуманные провокационные вопросы, вступал с ним в пререкания. Комдив, сидя за столом президиума собрания, посчитал его  нетрезвым и тут же распорядился вызвать дежурного офицера  по батальону и отправить солдата на десять суток на гауптвахту.
   Служили у нас со всего Союза;  москвичи и белорусы, молдаване и узбеки, грузины и осетины. Грузины в службе рвением особо не отличались и даже уклонялись. Один такой «ненормальный» лежал у меня в лазарете и симулировал болезнь. Размельчал лезвие для бритья на мельчайшие фрагменты и глотал, вызывая желудочное кровотечение, имитируя язву желудка. «Дело» его из лазарета перешло в дело уголовное и было передано  в трибунал. Особым рвением  к службе проявляли узбеки, на них можно было всегда положиться. Если уж поставили его к шлагбауму, значит, никого не пропустит ни за какие шиши. Был случай, когда стоя  на посту в автопарке, такой рядовой продержал в положении лёжа на земле под дулом автомата  другого знакомого рядового до утра, пока тот вспоминал пароль. Конечно, все в батальоне посмеивались над этим эпизодом, а караульный, рядовой по званию и узбек по национальности, получил благодарность  от своего командира  с формулировкой; за «ревностное  отношение к служебным обязанностям». Из узбеков мне также запомнился ещё один солдат, рядовой Эргашев, крупной, рыхлой, бесформенной комплекции и всегда с недовольным кислым выражением блиноподобного лица. Он часто приходил ко мне в санчасть на приём и всё с одним и тем же.
- Что  болит сегодня?- спрашиваю его я по привычке.
- Всё болит, товарищ гвардии старший сержант,-отвечает он.
- Тошнит?
- Всё тошнит, товарищ доктор.
- И ничего  не помогает?
- Ничего, дорогой товарищ врач, -говорил он с небольшим акцентом,  свойственным узбекам.
- Может отправить тебя в санбат?  -предложил как-то ему я, понимая, что все мои возможности чем-либо ему помочь не имеют положительной динамики.
- А что мне там будут делать?  -полюбопытствовал Эргашев.
- Видишь ли, товарищ Эргашев. Всё зависит от верности диагноза. Возможно  нужна операция, если вдруг окажется  что это аппендицит.
 При упоминании  операции он успокаивался и не спеша покидал мой кабинет. Через неделю снова приходил и всё повторялось  заново.  Что с ним делать? Ума не приложу.  Неоднократно направлял его к своему шефу врачу Рунге, потом к новому более дотошному лейтенанту. К ним обращаться он  не захотел, побоялся. Как-то во второй половине дня ближе к вечеру ко мне подошел  мой шофер Василий Гвоздев и сказал, что ему позарез очень нужно сегодня вечером быть в городе. Там у подружки  его подруги вроде свадьбы намечается, и они хотели  его, Василия,  непременно видеть. Как ему легко рассуждать, если он ничего не решает. И надо же такое мне сказать в самый неподходящий момент. Наверно рассчитывал на моё благородство и понимание проблемы. Я видел его подругу, как-то по пути заезжали с ним  к ней домой в её посёлок, потом эта незабываемая  романтическая встреча с ней на вокзале; нормальная,  скромная, милая, простая сельская  девчонка. Может она и рассчитывала на меня, когда просила Василия приехать. Я понимал, дело молодое, кровь играет, но что я могу сделать для этого?  Отпустить его в увольнение? Так надо было делать это с утра, кто же на ночь глядя в увольнение ходит. Прокатиться с ним на  нашей «санитарке» в город? Это не просто взял да поехал.  О каждом своём выезде из расположения части в город я должен докладывать начальнику штаба. А ему, майору Суханову, нужно ещё убедительно объяснить  цель выезда, обосновать целесообразность и необходимость поездки. Таков порядок. Кроме того, на КП  у шлагбаума дежурил тот известный несговорчивый рядовой, коротышка узбек. В общем, сложное и тухлое это дело. Тут ещё рапорт ушел в полк на присвоение мне очередного и последнего для меня воинского звания «старшины». Можно сказать, карьера на кону. А тут одни  неувязки и накладки, и водителю хотелось помочь. Был бы рядовой Гвоздев поумнее и знаком с уставом внутренней службы с подобным вопросом он бы не ко мне не обратился и всё было хорошо. На тот момент с некоторых пор и у меня в городе была хорошая знакомая из числа военнослужащих. Служат они в основном на коммутаторе,  в прачечном комбинате или в медслужбе. Моя знакомая пассия трудилась на коммутаторе. Мы с ней давно не виделись, иногда переписывались. Но для меня это не важно. Служба на первом месте. Один раз служим, один раз живём.  Если б рядовой Гвоздев думал как и я и не уговаривал слёзно меня что-нибудь придумать, всё было бы на своих местах и без приключений. Но он слёзно и напористо просил  о своём.  И тогда, думая как практически помочь подчинённому сослуживцу, я вспомнил про узбека Эргашева.  А что если отвезти этого «вечно» больного в медсанбат с аппендицитом. К сожалению, ничего умнее я не придумал. Меня в санбате хорошо знают, моим диагнозам доверяют, ещё ни разу не подводил их в диагностике. Решено. Вызываю Эргашева по телефону через дневального  по роте.
- У тебя живот  ещё болит?-  спрашиваю его, когда тот появился  в кабинете.
- Всегда болит, товарищ врач,-как всегда отвечает он.
- А ты,  рядовой Эргашев, в курсе, что аппендицит  рано или поздно  надо удалять?.
- А у меня аппендицит? –спросил рядовой Эргашев.
- Я так думаю, что хронический, но не очень уверен, – откровенно высказал своё мнение.
- А когда лучше, дорогой товарищ доктор? Когда рано или когда поздно? -поинтересовался любопытный не в меру солдат из Ферганы.
- Как тебе сказать, уважаемый товарищ Эргашев? Когда рано, так торопиться вроде и ни к чему, а когда поздно, то что тут поделать. Так что лучше прямо сейчас, не откладывая, -наконец, поддавшись философским рассуждениям о смысле жизни, уловил сам главную мысль нашей  беседы и выразил её как мог доходчиво.
- Прямо  сейчас? –переспросил уроженец из Ферганы.
- Я же говорю отвезу в санбат. Прямо  сейчас и поедем. Ты согласен?
- Ты доктор, тебе лучше знать,- наконец сдался он.
- Итак, едем.  Решено. Значит,  «по коням». Добро. Предупреди своего старшину.
Я доложил как и положено по телефону майору Суханову о случае с аппендицитом и сразу же мы  выехали из расположения части, миную КПП части. Рядовой, коротышка узбек, как всегда дружелюбно отдал мне честь и ни столько следуя уставу, сколько хорошему моему к нему расположению. Уже будучи по другую сторону шлагбаума, а всё же на душе что-то было не спокойно.  Сижу я в кабине «Уазика» и думаю: «А что если он, этот узбек , по дороге передумает или хирург усомнится в моём потолочном диагнозе и не возьмёт больного, и придётся его везти обратно? Всю обедню испортит. Вся затея  с ним провалится. Впрочем, это уже не имеет значения. Главное, проехали КПП  и мы почти в городе». Наконец мы оказались в приёмном покое Медсанбата. Дежурный хирург майор медслужбы, латыш по национальности, осмотрел нашего пациента, с диагнозом согласился и рядового Эргашева благополучно госпитализировали. Кто бы сомневался. Туфту  я им ещё никогда не привозил. Диагностика -мой конёк. Как там у В. Маяковского? «Мне  бы в докторы пойти, пусть меня научат». Первую часть плана мы выполнили успешно. Итак, мы налегке, свободны и можем ехать куда угодно. А угодно нам прибыть на свадьбу. Значит, поехали на свадьбу. Она была у кого-то на дому на окраине города. Всего  на свадьбе было не более десяти человек. Мы, разумеется,  припоздали по причине службы и все восприняли это как должное без всяких обид. Кто там жених, где невеста, меня совершенно не интересовало. Важно было для меня поскорее отсюда выбраться и вовремя прибыть в часть. Выпивать категорически мы отказались, так как Василий  за рулём, а я как ему сочувствующий и вообще-то непьющий. Посидели немного для приличия, перекусили. Водитель Гвоздев поговорил со своей подругой, потом перебросился двумя фразами с невестой. Мы тоже переглянулись с подругой рядового Гвоздева, но сделали вид что не знакомы. Прошло минут десять не более  и мы выскочили из-за праздничного свадебного  стола. Василий  простился со своей девицей и мы уехали по своим делам, сославшись на службу. И стоило из-за этого ехать сюда? По пути заехали к моей знакомой. Хорошо, что она оказалась дома, в смысле в своём небольшом женском общежитии от войсковой части. Меня она явно не ждала, но обрадовалась. Лена не стала тратить время на переодевание, а в домашнем халате и в босоножках  вышла на улицу по моей просьбе.  Она вскочила в салон «Уазика» и мы тронулись без лишних слов. Вскоре я перешел из кабины  к ней в салон «санитарки»  и мы поехали по вечернему городу. Уже смеркалось. Водитель вёз нас совсем  неаккуратно и даже хуже. Я даже подумал, что он  всё-таки успел «перехватить» на свадьбе. Другой  шофёр так дрова не возит, как он нас. Придётся малость его наказать. Нас кидало  то в одну, то в другую  сторону, так что  нам с подругой приходилось  держаться друг за друга, а то и обниматься, чтобы не угодить куда-нибудь и не ушибиться. Впервые я увидел её в медсанбате, она лежала там после небольшой операции  по женской части. Девушка мне приглянулась, там же познакомились, потом списались. Я ей первый написал. Пару раз приезжал к ней в «общагу»; то какой -то праздник был у них, то чей-то день рождения отмечали. За всё время даже ни разу не целовались, не было никакой возможности, фактически, даже никогда не были наедине. Договорились однажды, что приеду среди недели, когда  она также не будет на службе,  но не получилось и, скорее всего, по моей вине. Я рассчитывал, что как обычно привезу  автобусом своих больных солдат в медсанбат, а сам заеду к ней хоть на часок. Но больных на БМП в тот день не набралось в нужном количестве и поездка  отменилась а наша встреча сорвалась. Не гонять же автобус из-за двух солдат. Всё сорвалось по непредвиденным техническим причинам, а сообщить, что так вышло,  никак нельзя, не было никакой возможности. Она, я не сомневаюсь, целый день прождала одна в радужных мечтах провести со мной время  наедине, а я так  и не приехал. Выходит, я подвёл порядочную девушку. Конечно, она не могла не обидеться, не зная причины. В армии, хоть всё идёт по распорядку, но в любой момент всё может круто измениться. Ну что я мог  поделать, когда выше головы не прыгнешь. Служба есть служба, одни  непредвиденные обстоятельства. Это надо знать любой девушке, которая  мечтает выйти замуж за военного. Во многих случаях  быть женой  военного для неё равносильно что получить  ещё одну профессию. С тех пор  мы не виделись с ней. Вот только сейчас в машине в закрытом пространстве и встретились. Если б я собирался оставаться на сверхсрочную, возможно  она, Лена, могла быть мне хорошей, верной женой. Обманывать её не хотелось. Обманутой  она уже была и совсем недавно, слишком доверилась одному проходимцу матросу- срочнику, который, как говорится, поматросил  и бросил молодую да неопытную. В машине всё- также трясло и бросало нас, и также в обнимку  мы сидели, пользуясь моментом. Жаль, со временем было туговато.  Всё-таки служба на первом плане. Затем снова завезли  подругу в «общагу»  и только потом направились в часть. На  КПП  узбек доложил мне, что  уже ни раз звонил начальник штаба майор Суханов и интересовался нами. Он, оказывается, был старшим ответственным дежурным офицером по дивизиону и ночует у себя в кабинете, иначе не стал заниматься такими мелочными для него вопросами. Вот этого обстоятельства я и не предусмотрел, иначе никуда и не поехал.  Рядовой Гвоздев, наконец, не без гордости, что оказал мне дружескую услугу, поинтересовался, как  нам с подругой в машине  «ехалось» и как мы там кувыркались и обнимались, благодаря его деревенской смекалке. Он, оказывается, специально устраивал такие крутые виражи на дороге, чтобы мы не скучали и не чувствовали себя скованными.
 
- Ладно, рядовой Гвоздев,- сказал ему я в шутливой форме. –За чуткое отношение к своему начальнику,  за проявленную солдатскую смекалку в оперативных вопросах и ревностное отношение к службе, присваиваю тебе воинское звание ефрейтора… Если эта вылазка, конечно, обойдётся,- добавил я…
-Вы  не шутите? -спросил  рядовой Гвоздев.
-Это я так, на всякий пожарный.
- За такие заслуги, товарищ начальник, можно и побольше лычек присвоить,  – шутил водитель.
- С этого начинал Адольф, а тебе Гвоздеву мало, –продолжал я.
- Это какой ещё Адольф? –переспросил рядовой Василий.
- Какой-какой. Известно какой, фельдфебель. Все остальные генералы. Вот что рядовой Гвоздев… Очень может быть, что тебя скоро вызовет майор Суханов. Его будет интересовать, почему  мы задержались в дороге. Чтобы не было у нас разногласий в ответах, надо придерживаться одной легенды, иначе версии. Можно и такую; на обратном пути  случилась небольшая поломка с мотором, темно было, мимо никто не проезжал и т.д. и т.п. В общем, не мне тебя водителя учить, это  по твоей части.
 Такой версии придерживался и я, когда через час  начальник штаба, видимо, страдая бессонницей, пригласил меня к себе для объяснений, где мы так долго задержались в дороге. Кроме того, я пояснял, что большую часть времени  мы провели  в приёмном покое медсанбата, обратно ехали не торопясь. Практически, никаких опозданий и не было, и не стоит из мухи слона делать. Другое дело, если б мы нарушили  правила дорожного движения  и попали в ДТП, или сбили по дороге хотя бы кабана или лося. Такова была моя позиция; настолько проста, убедительна и правдоподобна, что с ней на первых порах согласился майор.
-Только как понимать показания  рядового Гвоздева? – спросил он  меня, держа в руках его объяснительную. -Получается неувязка. Ладно можете идти. Разберёмся.
Я был горд тем, что сдержал своё слово, не подвёл боевого товарища, хоть и намного младше меня по званию да ещё подчинённого. Чтобы майор ни говорил, я стоял на своём как Зоя Космодемьянская. Рядовой  Гвоздев, друг мой любезный, мой водитель, раскололся быстро с чистосердечным признанием и меньшим наказанием. Его я понимал. Устоять рядовому солдату, сельскому парню, для которого его семь классов образования что высшее, перед майором невозможно, особенно если надумал оставаться  на сверхсрочную, а в этом вопросе начальника штаба  никак не миновать. Уж лучше бы он  рассказал всё как было на самом деле, глядишь, майор вошел бы в положение молодёжи, но с учетом нашей договорённости, он тоже стал выдумывать и, как видно, неудачно. Конечно, рядовой Гвоздев меня здорово подвёл, тем более что я пошел ему навстречу и уважил его. Тем не менее зла на него не держал. Просто за всю мою жизнь ещё не научился предавать людей. Сказывалось детдомовское воспитание и принцип трёх мушкетёров «один за всех и все за одного». А так выходит; сегодня ты товарища и друга предал, завтра с такой же лёгкостью и свою Родину можно предать. Рапорт о присвоении мне очередного звания, естественно, был отозван, хотя особых оснований  для этого, как мне казалось, в сущности, не было. Как говорится, овчинка выделки не стоит. А как любила говорить наша врач из детдома в подобных случаях, «это дело пшик». Так, дело принципа начальника штаба, у которого за плечами лишь танковое училище. Это в духе майора Суханова, хотя как специалиста меня вроде уважал. Он страдал хроническим двухсторонним гнойным отитом, а к врачам не обращался ни в Медсанбат, ни  тем более к моему лейтенанту, врачу- терапевту. Не доверял почему-то, да и со временем у него было туговато, чтоб по врачам ходить.  А ко мне, всегда пожалуйста, в любое время.  Как-то у себя в кабинете в моём присутствии он похвастался какому-то проверяющему старшему офицеру, что у них, наконец, появился  самый настоящий фельдшер с гражданки, и очень даже неплохой. Тем не менее для него  служебные дела были на первом месте. Я к этому факту отнёсся  абсолютно равнодушно. Кто же знал. Будь на его месте в ту ночь за старшего по части любой другой офицер, никто бы из них не стал выяснять, да и в голову не пришло  контролировать  меня, и всё бы обошлось. И рапорт мой не был бы отозван.  В связи с этим ни раз вспоминал нашего фельдшера в детдоме, лейтенанта медслужбы Николая Игнатьевича, который долго возился со мной в годы моего детства. Во время войны, а в отдельных отдалённых воинских частях и после войны, фельдшеры  носили офицерские погоны, им присваивали  и старшего лейтенанта, и капитана. Тогда нашему лейтенанту было, пожалуй, чуть больше сколько мне сейчас. Он запомнился мне молодым, высоким, стройным брюнетом, подтянутым офицером, принимавшим активное участие в боевых действиях на полях сражения. Старший сержант медслужбы  по тем временам  соответствовал  старшему лейтенанту. Может совсем не случайно он тогда встретился на моём жизненном пути, что каким-то образом повлияло на мою судьбу и выбор профессии? Может в этом и есть моё предназначение при появлении на этот свет? Своё слово о присвоении рядовому Гвоздеву звание ефрейтора  к концу его срочной службы я всё-таки сдержал. Это помогло ему остаться на сверхсрочную и жениться на своей подруге. Командир любого уровня  никогда не должен забывать о данных обещаниях и всегда реализовывать свои намерения, да и вообще думать о подчинённых больше, чем о собственной персоне. Иначе как командиру грош ему цена в базарный день.
Опять прибыло пополнение в пределах одной роты, а это сто пятьдесят  новобранцев. Снова работа с карантином. Для них я большое начальство. Впрочем, не только для них. Как-то я заглянул в одну боевую роту, где, кроме дневального, мне представился её старшина, усатый джигит из Кавказа. Конечно, он меня хорошо знал. Он частенько захаживал на БМП  на перевязку и, видимо, «положил» свой зоркий орлиный глаз на мою  блондинку медсестру, пухленькую латышку из перевязочной. «Сейчас покажу тебе блондиночку»,-подумал я. Вижу, что усы снова стал отращивать, а то сбрил их, когда узнал, что медсестра таких не любит. Вот до чего бабы доводят. Прошелся с ним по казарме и был потрясён. Кругом  пыль на кроватях, на тумбочках, на плафонах, полы «замыты» потеряли блеск, в казарме спёртый воздух, а он всего этого безобразия  из-за своих пышных усов не замечает. Вот уж эти горцы! Говорят, И. Джугашвили тоже  не придерживался особой чистоты и не любил лишний раз даже помыться. В общем, остался своим визитом  недоволен. Старшина всё отшучивался и оправдывался, мол, у него  одно из лучших боевых подразделений в батальоне, первое призовое место держат. Это каким же образом лучшее подразделение докатилось до такой жизни, что в казарме,  наверняка, тараканы уже завелись. Чтобы моё посещение  казармы ему не показалась лёгкой прогулкой  и служба медом не казалась, пришлось сделать запись в ротном журнале санитарного состояния, в котором признал санитарное состояние казармы «неудовлетворительным». Командиру роты майору Степаненко предписано  устранить указанные недостатки в течение двух суток и об исполнении доложить начальнику штаба майору Суханову. После моего ухода из казармы с записью в журнале ознакомился командир роты. Реакция последовала  незамедлительно. В роте был объявлен аврал. Как после команды «полундра» на корабле весь личный состав подразделения драили полы как на палубе матросы, вспоминая меня, по всей вероятности, недобрыми словами. Досталось и старшине от ротного. Нечего ему больше заботиться о своих усах чем о санитарном состоянии в казарме.  В следующий раз, когда я приходил в эту роту, преднамеренно брал  с  собой вату, чтобы  проверять наличие пыли в укромных местах, дабы не пачкать свои руки. Старшина роты встречал уже меня не иначе как комбата в соответствии с уставом внутренней службы. Словом, служба шла своим чередом с переменным успехом и не только у меня одного. Моего приятеля из Одессы, старшину соседней  роты Леонида Вайсмана, разжаловали до рядового за пьянку. Видать, хорошо накануне расслабился в увольнении.
В соответствии с учебным планом батальон готовился  к отъезду  в Казахстан поближе к главному космодрому страны Байконур. Это означало подведение итогов за весь учебный год, экзамен на воинскую зрелость, и это был самый ответственный  момент в армейской жизни. Отправлялась на полигон одна  из боевых  рот, вместе с ней и мой шеф лейтенант Виктор  Фёдорович, начальник БМП. Для него это первая  длительная и ответственная служебная командировка. Как правило после таких успешных командировок некоторых офицеров ждёт повышение в звании, а то  и в должности. Надеюсь, что и моему  лейтенанту, наконец, повезёт. Об этом сам он ничего пока не знает. Зелёный ещё, «салага». Говорить ему тоже не стал. Пусть там на полигоне оботрётся, так сказать, пороху понюхает. Кроме того, это означало, что больше чем на месяц я остаюсь за начальника БМП. Собственно, к этому мне не привыкать; то у шефа отпуск, то командировки, то болезни. И  так вся работа на мне; что он есть, что нет его. Медицина в этом плане уж точно не пострадает. После отъезда моего «патрона» на стрельбище как-то зашел ко мне заместитель комбата по строительству, капитан Назаров, с предложением, которое заключалось  в том чтобы я отдал в его пользование две свои большие смежные комнаты перевязочную и кабинет врача, примыкавшие к его учебным классам, в обмен на складские заброшенные  помещения, расположенные  в другом  конце этого же помещения сразу за нашим БМП. Я прикинул, что если всё образуется как планируется, то вместо двух больших и важных для нас кабинетов получу десять других, но чуть поменьше, зато  очень недостающих нам кабинетов. Тем более что капитан выделит нам под это дело необходимые стройматериалы, краски и людей. Из двух  моих комнат он собирался сделать образцовые классные комнаты. Ну, это его проблемы. У нас получалась обычная  взаимовыгодная сделка. Соблазн был велик. Устоять мне было невозможно. Работы начались незамедлительно и интенсивно, времени на раскачку не было. Естественно,  я и мои санинструкторы приняли самое активное участие в переоборудовании складских помещений в уютные кабинеты. Причем все работы с нашей стороны велись внеурочное время почти до самого отбоя и каждый день. Через месяц БМП  было просто не узнать, преобразился до  неузнаваемости. Даже вход  в санчасть  сделали с другой стороны с торца помещения, а не как раньше где-то сбоку припёку. Всё, естественно, делалось на основании моих инициатив и предложений и под личным контролем. Наконец у каждого  будет свой кабинет; у врача, у  фельдшера, у санинструкторов, процедурная с перевязочной, и даже  спец. класс для проведения занятий  по санитарной подготовке личного состава, чего нет  ни на одном БМП  не только полка, но и в дивизии. В общем, получилась  санчасть, какой ещё ни в одном полку видеть мне не приходилось. Вернувшись из командировки, начальник БМП  не сразу мог попасть к себе на службу. Вход с другой стороны, у входа с обеих сторон висят официальные вывески  как в министерстве. А когда лейтенант  вошел внутрь, то засомневался туда ли попал. Это была сказка даже для него. Ещё свежи краски, всё сверкало от  новизны. В общем, пока они там на Байконуре  отстреливались и палили с пушек по воробьям, мы тоже   здесь  время не теряли зря. Мы всё успели  за один месяц. Без моего хорошего знакомого капитана  Назарова ничего и не было бы. Уж кого надо благодарить за идею и практическую помощь, так его, что я официально перед командованием и подтвердил. Кадровому офицеру  поощрения и продвижения по службе никогда не помешают, особенно, если действительно заслужил. По труду и честь. Конечно, не забыты мои сослуживцы и подопечные санинструкторы  Шагойко и Норов. Им объявлены  благодарности от командования с присвоением обоим младших сержантов. А мне всё это уже ни к чему, меня уже и поощрять-то нечем, все возможности командования  были исчерпаны, разве что традиционное; «благодарю за службу» перед строем на плацу. Все существующие  в армии  поощрения  у меня уже были; звания, отпуска, портрет на аллее Славы и даже  фотография с боевым оружием в руках у развёрнутого полкового знамени с подписью командира полка, полковника  Яненко. А то что не получил  «старшину», так это не самое главное. Правда, определённо этим поставил начальника штаба  майора Суханова  в весьма неловкое положение перед новым комбатом. Ну а  на гражданке об этом и никто не вспомнит. Кому это надо? Мне теперь только оставалось думать о «дембеле». Всё чаще и больше стали посещать мысли, что же дальше после службы; демобилизоваться или остаться как мой ефрейтор Гвоздев на сверхсрочную. На гражданке у меня ни родни, ни друзей. Все переженились или выехали из города моего детства, да и жить мне негде. Куда ехать и где устраиваться на работу тоже  неизвестно. Выходит, в моём положении и причалить-то некуда. Как тут не задуматься.  Остаться на службе для меня был бы, конечно, идеальный вариант, особенно, отгрохав такую санчасть. И что дальше? Не будет ни карьеры, ни интереса в службе, ни нормального жилья в этой Прибалтике. Здесь мы чужие, как ни крути. Рано или поздно нас отсюда культурно попросят и признают нас оккупантами. Одна надежда на удачную женитьбу. А где найдёшь подругу жизни, если твоя служба  так в лесу и пройдёт. У моего водителя хоть подруга местная со своим жильём, а я что могу предложить той же Лене. «Общагу» в казарме? Разве что «красную шапочку» встретишь в лесу. Вот ефрейтор Гвоздев уже подал рапорт на сверхсрочную. Это логично. Что ему делать в своей глухой деревне? А здесь у него всё  на «мази». Девушка уже есть из местных, жильё тоже, впереди карьера дослужиться до прапорщика и  получить должность  начальника продовольственного склада. Что ему ещё нужно для счастливой и беззаботной жизни. Будет иногда меня вспоминать, что присвоил ему ефрейтора. Со мной  совсем друге дело. Вспомнил про последнее место работы в Володарском районе на Украине. А куда? На прежнее место работы? Опять-таки нет жилья. Прозябать там словно в ссылке? Так не пойдёт. Это не для меня. Остаётся только Артёмовск, там хоть какие-то знакомые остались. Да… Вот и прозвучал последний армейский  аккорд, заканчивалась моя служба. Странное дело. Перед призывом в армию казалось, что три года  службы  это очень надолго, и неплохо бы  сроки  сократить хоть на год. Тем более что на последнем году службы  такие разговоры  уже шли на высоком уровне, указывался даже срок службы до двух лет. Мы не теряли надежды, а вдруг это коснётся и нас. Но, увы. Все три года пришлось отслужить матушке - Родине от звонка до звонка.  Сейчас на финише воспринимаешь всё по-другому. Как быстро пролетело время. Будто  сел на «скорый» поезд, промелькнули две-три остановки, а проводник напоминает, что станция конечная и пора на выход. Приехал, а станцию свою не узнаёшь. Выходить даже не хочется. Не хватило времени для решения вопроса, что и куда дальше.   В начале сентября вышел приказ министра обороны об увольнении из рядов вооруженных сил воинов моего призыва  в запас. По слухам говорили, что министр всегда этот приказ приурочивал к своему дню рождения. Почему бы и нет, на то и министр, чтоб вольности иногда позволять, хозяин барин, как говорят на Руси. Получалось так, что все демобилизованные  по этому приказу отмечали не только свой «дембиль», но и день рождения министра. Я бы, конечно, не возражал, если б  служба моя продолжилась в качестве  курсанта Военно-медицинской академии в Ленинграде, о чем ставил в известность командование полка. Что советской армии, а стало быть нашему родному Государству, не нужны хорошие военные врачи? Но, увы, такой вопрос не  мог обсуждаться даже на очень высоком уровне. Для меня и мне подобных воспитанников детских  домов это был бы идеальный вариант. Какой толк от меня, что отслужил три года и обо мне забыли, когда можно отслужить Родине все тридцать лет да в лучшем качестве. Нет, так видите ли нельзя. Отслужи прежде срочную, а там как знай. Спрашивается, на кой лях в армии существуют политотделы и политработники, кадровики, если о выдающихся педагогах Макаренко и Сухомлинском давно позабыли.   Теперь уже поздно об этом думать. Вступительные экзамены в вузы давно прошли. Так что с мыслью об академии можно распрощаться навсегда. Видать, каждому своё. Как говорится; «Всяк сверчок знай свой шесток». Через месяц после приказа министра из моего батальона в качестве поощрения отправляли первую партию уволенных  из десяти человек, самых лучших и достойных. Среди них оказался и я. Как принято говорить в подобных случаях с «вещами на выход». Построили отпускников в последний раз на плацу для торжественных проводов. Начальник штаба зачитал приказ об увольнении в запас, от комбата услышали слова благодарности  за отличную службу, и с наилучшими пожеланиями отправили по домам на бессрочное увольнение. Любимые солдатские песни: «а для тебя родная есть почта полевая» и «как тебе служится, с кем тебе дружится»  уже позади. Впереди у нас другие песни, другая жизнь. Волнительный момент-прощание с батальоном. Строевым торжественным маршем, жаль только что без духового оркестра, перед нами уволенными прошли повзводно подразделения. Для нас команда «вольно» прозвучала в последний раз. Первыми в запас отправляли лучших, в надежде, что они ещё успеют попытаться  куда-то поступить учиться. Проводы были трогательны, командиры прощались с нами как с повзрослевшими сыновьями. Три года службы всё же что-то значат. Комбат, уже подполковник Ильин, и начальник штаба майор Суханов лично обошли строй увольняемых и с каждым  обменялись крепкими рукопожатиями. Подошли они и ко мне.
-Откровенно говоря, товарищ старший сержант, с вами расставаться нам особенно трудно, -говорит комбат. -Мне кажется мы неплохо сработались за это время. Нас связывали не только тесные служебные отношения, но и дружеские. А  медицина наша, прямо скажем, без вас осиротела. Это факт. Я правильно говорю? -обращается подполковник к рядом стоявшему начальнику штаба.
-Полностью согласен, -добавил майор Суханов. -Потерять такого специалиста... Вот если б он согласился на сверхсрочную, было бы здорово. Но, что поделать. Ему нужно дальше учиться, хотя он и так всё знает, что касается медицины. Спасибо за службу, товарищ старший сержант. Доброго вам пути, товарищ  Новосёлов. Не поминайте лихом, если что было не так.
- Мне тоже было приятно служить вместе с вами. Счастливо оставаться, товарищи офицеры. Это я так, от волнений,- сказал я напоследок и отдал честь.
После официальной части  ко мне подошли проститься мой лейтенант и мои, теперь уже бывшие подчинённые, санинструкторы и водитель. Портрет мой на аллее Славы ещё висел, с ним я попрощался тоже. Был бы он поменьше размером, взял бы с собой на память. Всё одно через неделю его уберут. Да и в чемодан мой не вместился бы. Кажется, никого не забыл с кем нужно было проститься. Сели мы в небольшой наш  автобус, в котором я возил больных в медсанбат, и поехали. Позади казармы, шлагбаум с КПП и небезразличный мне ракетный дивизион. В городе  зашел в последний раз к доктору Рунге, переоделся в гражданское как раньше в увольнении, только в этот раз  уже в бессрочное и пожизненное, тепло попрощался с его семейством. Вижу, так он зуб себе и не вставил за всё это время, а всё обещал им заняться. На что он надеется? Своё обмундирование оставил у него, может кому из его соседей сгодится. Жалко и непорядочно выбросить его на мусорку. Большой грех был бы на мне, проявив таким образом неуважение к советской армии. Лень мне было с ним возиться, да и в мой маленький чемодан никак не вмещалось хотя бы что-нибудь от мундира, если только фуражка. А на кой она мне на гражданке. Жаль, конечно, всё же память, но лень переборола жалость. Да и к шмоткам я был равнодушным, привык, что в детдоме носил всё казённое. По скорому попрощался и отправился на вокзал. Только потом уже в поезде, немного поостыв от эйфории свободы, когда всё уже было позади понял, что зря оставил форму. С одной стороны, озадачил  старшего лейтенанта и он оказался в затруднении куда то «добро» выбросить вместе с сапогами. Оно ему нужно? И я это понимал и сочувствовал ему. С другой стороны, память о службе. На самом деле, что ни говори, сказалась моя латентная лень, не любитель себя нагружать в дороге, всегда хочется быть в пути налегке. И уж совсем забыл, что мундир ещё мог сослужить мне добрую службу на вступительных экзаменах в институт, если, конечно, когда-нибудь надумаю. Одно дело, когда на экзамен приходит какой-то пижон в гражданском, и совсем  другое- демобилизованный защитник нашей Родины в форме, в полной армейской выправке да ещё с медалью на груди. Однако, как случилось, так и получилось, не возвращаться же за барахлом. Теперь только вперёд. Всё дело наверно  в самом солдатском мундире. Хуже чем у нас солдата не одевали, потому  нас  и не любили ни в Прибалтике, ни в содружестве соцстран. Сама форма  вызывала у них отвращение. Чего стоят одни портянки ещё со времён царской армии да брюки с галифе. Так закончилась моя служба в армии. Снова знакомый маршрут; Рига, Москва, Курский вокзал, Донбасс, Артёмовск. Наконец приехал на свою малую родину. Здесь я учился в школе, воспитывался в детском доме много лет, затем учеба в училище, отсюда уходил в армию. Здесь и работать должен, как говорится, где родился, учился, там и пригодился. И вообще пора бросать якорь. Почему-то уехать работать в Володарский район серьёзной мысли не было, хотя меня там знали, море рядом и манило. Видать, ностальгия напоминала о себе. Всё же Юг. А скорее всего слишком был молод  и воспринималось всё иначе. Жаль, что мы не переписывались с Леной из Жданова. А теперь даже адреса её не помню. Да и вряд ли она меня помнит. Поди, давно замуж выскочила. Однако возвращаться в деревню в добровольную ссылку не хотелось. Пришла пора принимать серьёзные и ответственные решения самостоятельно. Пришлось снять угол в одной из квартир  на улице Чайковского в новом микрорайне. А это  почти что за городом. Благо что за это время пока я служил в городе появился троллейбус  и ходил точно по расписанию.  Неделю я походил по друзьям-знакомым, но в основном  бывал у Василия  Варнавы на Виноградной. В первый день по случаю моего возвращения посидели с ним за водочкой с незамысловатой закусочкой, вспомнили  детдомовское прошлое, армию, не забыли помянуть его деда. Васька, можно сказать, устроился в жизни неплохо. Дед его, как я и предполагал, недавно умер. Дом какой- никакой остался за ним. Живёт с молодой работящей женой Люсей, сам работает на заводе токарем, учится в школе рабочей молодёжи. Что ещё надо? Устроился я, как и думал, на «скорую помощь». Это лучший вариант для фельдшера мужчины устроиться в самом городе. Сутки на работе, двое- дома. Свободного времени было достаточно, хоть ещё где-нибудь подрабатывай. Надо подумать как рационально  и с пользой распределить это свободное время. Бездельничать я не привык, да мне и не положено. Деньги на первое время хоть какие есть. В армии немного заработал, да и за три года  в сбербанке  накопилось после работы в деревне. Хорошо, что тогда не потратил  на всякие  проводы перед армией, на ерунду всякую, а положил  на сберкнижку. Но получить в сбербанке свои «кровные» оказалось совсем непросто. За три года я стал  расписываться по-другому, а про ту гражданскую подпись совсем забыл. Как ещё сберкнижку удалось сохранить?  Хорошо, что работники сбербанка вошли в моё положение и поверили на слово. Могу только подтвердить и посоветовать другим: «Берегите деньги в сбербанке!».
Работа мне нравилась  и режим работы устраивал, но вот в психологическом плане  как перешёл на гражданку я чего-то важного лишился. Я чувствовал себя  опустошённым, никчемным и никому по большому счету ненужным. В армии я был при погонах старшего сержанта, при солидной должности, кем-то командовал и от меня многое зависело и многие зависели от меня. Теперь ничего этого у меня не стало. Мне как будто подрезали крылья. Я стал таким маленьким и почти невидимым существом, которое можно рассматривать лишь под микроскопом. Порой  сравнивал себя с той мухой, которую до армии ловил одним взмахом правой руки и потом не знал, что с ней делать; казнить или отпустить. Другие не задумываясь их убивали как врага народа, а я думал, что для неё лучше в её положении; оторвать одно крыло или оторвать пару лапок, в надежде, что со временем они отрастут как у ящериц. Надо же как-то её наказать за её проделки и назойливость во время сна, да и инфекцию разносит, отчего люди болеют. Но никогда ни муху, ни таракана не уничтожал физически. Может быть я поэтому и стал медиком, а не бандюганом.  «А не вернуться ли мне в армию?! -тогда подумал я.- При погонах как-то чувствуешь себя уверенней и солидным. Поживём -увидим».
 Как-то в городе случайно встретил Ларису Вороненко, свою первую тайную любовь. Разговорились. Узнал, что у неё растёт сын. Наверно  очень  симпатичный паренёк, весь в неё. Жаль, не видел. Сама она очень изменилась, располнела, только глаза прежние когда-то любимые, теперь повзрослевшие и  с какой-то грустью. Это уже не прежняя школьница, и совсем не хотелось  признавать  в ней зрелую молодую женщину с той же длинной, толстой косой. Не так уж давно, всего три года назад, мы ходили  с ней на «Лебединое озеро». Муж её Игорь Кочин сразу  после армии подался в милицию служить. Туда многие шли после армии, не имея настоящей профессии. Куда деваться, если гражданской профессии нет. В деревню не хочется, там нужно вкалывать в поле, пахать с утра до ночи, а в милиции- одели, обули, «общагу» дали, если нужно, что-то в руки всучили табельное и иди зарабатывай от имени власти. Вот лафа! Кулаки здоровые, а ума не очень- на хлеб заработаешь. Если всё наоборот и не выдержал испытательный срок -ищи другую «контору». Вот и он, поняв что к чему, недолго думая, подался куда-то за длинным рублём подальше от семьи на лесоповал к «зэкам». От него долго не было никаких вестей и Лариса, что на неё совсем  не похоже, или я её совсем не знал, как жена декабриста поехала черт знает  куда в тьму тараканью проведать своего  любимого и законного мужа  и узнать что с ним и почему о себе ничего не сообщает, не болен ли там малярией или ещё чем, живой ли там. А когда по приезде узнала и увидела своими глазами, что её любимый муженёк жив и здоров и  вовсе не скучает, а живёт с другой любимой женщиной, но более взрослой чем молодая жена, решила им «голубкам» не мешать, а по приезде домой подать на развод.  Обмануть такую непорочную  девушку и оставить одну с ребёнком на руках- большой грех. Впрочем, этого стоило ожидать. Такой, избалованный женским вниманием, видный парень и завидный жених на всю округу, за которым бегала  большая половина девок, вряд ли мог быть верным  и хорошим мужем. Что поделать, любовь слепа. Похоже, она любила его очень крепко. Конечно, Лариса была для него слишком молода, неопытна и наивна, и не могла понять, что «не всё то золото, что блестит». Как тут не вспомнить известную песню Н. Доризо:  «Зачем вы девочки красивых любите. Непостоянная у них любовь», так же как одни страдания от той любви. Тем не менее ни пословицы, пришедшие к нам от прапрадедов и проверенные жизнью сотни лет, ни мудреные песни, ничему не учат. Запретный плод всегда сладок для большинства. Все уповают на своё сердце, мол, оно не обманет, а оно так часто стучит по разному и так  часто подводит. Дальше ещё хуже складываются обстоятельства у неё. Одна неприятность  следует за  другой, и одна хуже другой. Через несколько месяцев, ещё не успев развестись по бумагам, она узнает о гибели мужа на производстве при сплаве леса. Может бог наказал, коль было за что. Словом, у неё одни неприятности и стрессы, на ещё неподготовленную к суровой жизни совсем юную женщину с малым дитём. Сплошная невезуха и черная полоса в  жизни Ларисы. Такая участь постигает многих красивых девушек. Мне, конечно, её жаль, но прошлого не вернёшь. Обо всём нужно было думать раньше, никто замуж в шею её не гнал. Если б она хотя бы одно письмо написала мне в армию, и  я знал, что помнит обо мне, даже будучи замужем, возможно всё было бы по-другому. Но ничего подобного не было. Если не было любви в прошлом, её никогда не будет и в будущем. Потухшему костру уже не разгореться.  В чужую жизнь не влезешь. Да и вряд ли она кого полюбить после этого. Так что для меня она уже давно в прошлом. Нас с ней развела судьба по своим берегам. Правильно говорят, не родись красивой, а родись счастливой. А Лариса была первой красавицей в городе, ей бы податься в артистки, цены бы ей не было. Но одной красоты маловато, нужен ещё талант. А уж какой счастливой была.
В начале мая, прослышав, что Мишка приехал на каникулы, я решил его навестить. Мы ведь три года не виделись. Пока мы  у него дома делились воспоминаниями и планами на будущее, его папаша принёс почту из почтового ящика, в том числе и местную городскую газету «Вперёд», в которой когда–то до армии  я сотрудничал. Поэтому в первую очередь потянулся  к ней по инерции, взял в руки  и по привычке не спеша  стал просматривать её с первой полосы. Прежде, как «профессионал», обратил свой взор на небольшую редакционную статью, посвященную профессиональному празднику Дню печати. Читаю и глазам своим не верю. В статье упоминают хорошую профессиональную  работу некоторых внештатных корреспондентов за последние годы, в том числе и, прежде всего, меня. Это было так для меня неожиданно, трогательно и приятно, и очень удивительно, так как  после моей последней статьи прошло более трёх долгих лет и никто не знал, куда я так надолго пропал. Надо же ещё помнят! Показал это место в статье  Михаилу, тот также был удивлён, прочитав мою фамилию. Он поделился этим со своим отцом. «Если меня там ещё не забыли и по доброму помнят как неплохого сотрудника, -подумал я,- наверно следует к ним наведаться в самое ближайшее время, так сказать, объявиться».
Наша «скорая» размещалась в очень  неприспособленном, неприметном, тесном помещении  в центре города на территории ЦРБ. Вся «скорая» состояла из двух небольших комнат, одна для диспетчера, другая для сотрудников. Никаких удобств для врачей, не было даже комнаты отдыха для персонала, ни даже уголка для приготовления и приёма пищи. Никто не помнил, когда на «скорой» был нормальный ремонт. Администрация ЦРБ ссылалась на то, что скоро будет сдан в эксплуатацию новый лечебный корпус, куда и перейдёт вся «скорая помощь».Поэтому администрация больницы особо не беспокоилась на этот счет. И это хвалёная советская  бесплатная медицина в век покорения космического пространства. Медперсонал  работал сутками или по двенадцать часов, дежурства были тяжелыми, изнуряющими и всё за гроши. Своих штатных врачей  практически не было, только совместители, разве что только один врач Адамов, и тот в пенсионном возрасте. Он же и заведующий этим заведением. Так что вся работа практически ложилась   на плечи фельдшеров. Выходит, что государство не может обеспечить своим гражданам даже первую врачебную помощь, если на вызовы выезжают в основном фельдшеры. В одной смене со мной работали ветераны «скорой», фельдшеры предпенсионного возраста Коцюба и Яковенко, оба в своё время окончили то же училище что и я. Как ни удивительно многие сотрудники скорой помощи болеют серьёзными болезнями. У диспетчера Валентины Карповой, которая проработала на «скорой» больше двадцати лет, уже давно язва желудка, поэтому на вызовы уже не ездила. Фельдшер Николай Коцюба болел туберкулёзом и выглядел  всегда усталым и худым. Ему вообще не положено работать на «скорой».  А Владимир Яковенко с «пивным» животом и лишним весом, у которого гипертония и ИБС, всегда навеселе  и с чувством юмора не забывал за время дежурства по телефону навязаться на чашку чая к какой-нибудь одинокой пышной и грудастой бабёнке. Кого же мы собрались догонять и перегонять с такими-то кадрами и нашими-то возможностями. Для чего был нужен такой заведующий «скорой» тоже  непонятно. Если один раз за всю смену съездит на вызов уже  неплохо, а то всё сидит во дворе с шоферами  в домино стучит да анекдоты рассказывает. Так и слыл на работе первым знатоком по анекдотам. Старший фельдшер, женщина средних лет и упитанной комплекции и с большим опытом, которая могла его заменить, хорошо справлялась и без него. В городе врача Адамова  многие знали по прежней работе в городской поликлинике ещё до пенсии. Он заметный человек среди своих сотрудников в белых халатах: белая от седины когда–то кудрявая голова, розовое лицо с красным, но аккуратным носом, сверкающие карие глаза, всегда весёлый и с чувством юмора. Всему этому он себе и обязан, так как успевал с утра  «принять на грудь» и быть в хорошем настроении весь рабочий день. В общем, как Санта Клаус только без бороды. Ему бы бороду отрастить и полный Дед Мороз, можно спокойно  на Новый год в городском ДК с детьми  вокруг ёлки хороводы водить и песенку напевать «В лесу родилась ёлочка, в лесу она росла». Обычно от таких алкоголезависимых работников в других ЛПУ  освобождаются, а для «скорой» и такой сойдёт, с кадрами там тяжело. Кто ж туда пойдёт из хороших и непьющих врачей  работать за такую мизерную позорную зарплату, да при таких условиях труда и такой нагрузке. Одним словом, «скорая» в  районном здравоохранении самое слабое звено, как ни крути. Остаётся надеяться только на кадры.
 Очень важно, когда всей работой выездных бригад руководит опытный диспетчер. Он должен знать не только профессиональность того или иного  медработника, но и его характер, коммуникабельность, чтобы на «вызове» избегать недоразумений, конфликтов и, конечно, жалоб от скандальных пациентов. А неожиданностей на «скорой» встречаются  на каждом шагу, где порой их и не ждёшь, и познаётся всё на практике. Один такой вызов запомнился мне надолго. Вызов поступил в шесть утра. Мы с молодой медсестрой приехали  по вызову на окраину города в самую крайнюю избу на небольшой крайней улочке. Дальше только поле, а за ним лесополоса. Никто нас не встречал, как это часто бывает, но дверь было открыта настежь. Заходим в дом, а там посреди комнаты на полу в положении на спине  лежит мужчина средних лет с порезанным окровавленным лицом и в луже крови, а в грудной клетке в области сердца торчит рукоятка ножа. Подойти  к телу из-за лужи крови невозможно. Со стороны казалось, что больной не дышал и никаких других признаков жизни не подавал. Его лицо было исполосовано ножом вдоль и поперёк и представляло собой кровавое месиво. Страшно было смотреть даже мне, что уж говорить о моей молоденькой напарнице. Она вообще отвернулась. Я понимаю её. Зрелище не из приятных. Честно признаться, я не знал что делать, такое у меня впервые. Покрутился, повертелся вокруг, а посоветоваться не с кем, и сказал сестре, что нам здесь делать нечего, а трупами мы не занимаемся, и  что вот-вот должна подъехать милиция, это работа для них. Мы часто встречаемся с ней в подобных случаях, и чаще в ночное время. Сами же направились уже к выходу. Вдруг слышу  тихий  шепотный голос: «Я ещё живой».

- Ты что-нибудь слышала?  -спрашиваю я у напарницы, уходящей впереди меня к выходу.
- Нет, а что? –напугано говорит она после всего увиденного, как будто убийца находился где-то поблизости.
- Мне показалось, он сказал: «Я ещё живой».
-Сергей, это вам показалось, разве мёртвые говорят? Пойдёмте отсюда поскорее. Вы просто не спали ночь, так бывает, –убеждала меня медсестра-практикантка, оглядываясь по сторонам.
-Это я так... Бывает, но не со мной. Одну минутку, –сказал я.
 Меня это здорово удивило и я снова подошел к «трупу». Не могло же мне    показаться с моим-то музыкальным слухом. Я наклонился у него слева у изголовья, присев на корточки, и  взял окровавленную левую руку у пульса. Брезгливость здесь неуместна. Он был очень слабый, нитевидный, едва прощупывался. «Если при этом ещё и говорит, значит живой», -решил я. Руки у него все в крови как и лицо,  а брать надо. Может ещё спасём. Нашли какую-то простынь на месте, покрыли ею как умершего больного, переложили на носилки, запихнули в салон машины  и вперёд. Ничего не стали делать. Что тут сделаешь, если нож торчит по самую рукоятку в сердце, а вся одежда залита кровью. Скорее бы живым доставить в хирургию. Слишком много крови потерял. Отвезли куда поближе во вторую городскую больницу что на посёлке. Пострадавшего доставили в приёмный покой  ещё рано до восьми утра, когда, кроме дежурного хирурга, никого не было. Был бы врач порасторопнее и опытнее, больного можно было спасти. Как потом я  узнал, больной умер на операционном столе. Слава богу, что я не додумался вынуть нож  из груди, он бы тут же умер. Тогда смерть была бы на моей совести. Может так опрометчиво поступил дежурный врач? Вся вина погибшего состояла в том что он жил  с женщиной, которая когда-то развелась с только что освободившимся из мест не столь отдалённых уродом. По принципу как у Островского:  «Если не со мной, так не достанешься  же никому». Другой случай из той же серии не менее интересный и поучительный, как мне кажется. К нам на «скорую» попутным транспортом  доставили девушку-студентку лет девятнадцати. Привезли её на своей легковушке какие-то мужики кавказской внешности. Как они сами говорят, что подобрали её на обочине дороги, и что будто она  упала с велосипеда. Время было позднее ближе к одиннадцати, конец рабочей недели. Обычно теми, кто обращается на «скорую» самотёком  или кого доставляют попутным транспортом,  занимается диспетчер, так как все другие бригады  по очереди выезжают и на месте не засиживаются. Но в этот момент я только что вернулся с вызова и находился недалеко от стола диспетчера. Со слов самой девушки, её сбила  машина и она действительно возвращалась на велосипеде  с почты, откуда звонила своим родителям в Донецк, как это делала  каждый раз в конце недели. Дальше она ничего не помнила. Девушку как привезли, так она и стояла перед диспетчером словно провинившаяся школьница. Диспетчер Карпова, имевшая дурную привычку курить папиросы «Беломор» ещё с войны, хоть и опытный  медик, работала на «скорой» более двадцати лет, однако  не предложила пострадавшей даже присесть, не то чтобы уложить на кушетку до выяснения обстоятельств. По всей вероятности, она недооценивала состояние больной, поскольку та не предъявляла никаких особых жалоб. Тем не менее опытный фельдшер, и тем более врач, которые  тоже на неё взглянули, не могли не обратить  внимание на то, что пострадавшая говорила о потери сознания, раз что-то выпало из памяти. А это уже как минимум сотрясение головного мозга. В комнате, где проводился осмотр больной, с освещением было действительно не очень. Дневного света не было вообще, а единственная лампочка на высоком потолке горела тускло. И никому до этого не было дела даже при наличии заведующего «скорой» и старшего фельдшера в штате. Диспетчер,  пожилая и вроде опытная женщина,  не знала что делать с девушкой. В это время я вышел на крыльцо  на свежий воздух. Там не так далеко от меня стояла ещё легковая машина, доставившая  студентку. Не вызывали всё же у меня доверия те мужики из той легковушки. Чутьё подсказывало мне, что здесь что-то не так. На улице было темно, номеров машины  не видел, да и в марках автомашин особо я не разбирался. Снова подошел  к диспетчеру, может вызов для меня появился. Девушка всё также стояла рядом с диспетчером в неопределённости от нерешительности и бездействия диспетчера. Заодно, так ради интереса и профессионального любопытства, я бегло посмотрел на доставленную милую молодую незнакомку. Симпатичная блондинка с короткой стрижкой, но лицо показалось  мне подозрительно бледным, о чем поведал в виде консультативной помощи диспетчеру, так сказать, информация к размышлению. Ведь диспетчер занималась с ней с самого начала и решение должна принимать она. Но та не придала значения, объяснив тем, что у блондинок такой цвет кожи. И диспетчер приняла решение отправить на машине девчонку домой в «общагу». Тут я  не выдержал и вмешался, раз она моих намёков  не оценила. Я сказал ей «непонятливой», что больная мне совсем не нравится, уж очень бросается бледность кожных покровов. Надо бы, конечно, диспетчеру при малейшем сомнении измерить кровяное давление, в конце концов, прощупать пульс, для этого ума не надо. Но опытная диспетчер, полагаясь на свой жизненный и трудовой опыт, и этого не сделала, но сказала мне; «если хотите, отвезите её в больницу. Я не знаю, что с ней делать». При этом спокойно вынула папиросу из  своего кармана и стала прикуривать, вероятно забыв, что пять минут назад уже выкурила одну папиросу. «Пожалуй, всё–таки отвезу»,-ответил я и написал  направление в травматологическое  отделение второй городской больницы с диагнозом; «Острая  закрытая ЧМТ с ушибом головного мозга?». С этим диагнозом немедленно доставил пострадавшую в приёмный покой второй горбольницы. Время было около двенадцати ночи.
- С чем пожаловали в столь поздний час? –спросила средних лет, но полная  дежурная сестра приёмного покоя, нагло намекая, что пора
закругляться с больными и неплохо  бы, мол,  «притормозить» с вызовами   до утра.
- Для нас позднего часа не бывает,- ответил я.- Мы- «скорая». Это я так... Для некоторых. А привез девушку с черепно-мозговой травмой. Срочно вызывай дежурного  травматолога.
 Сестра  стала звонить, видимо, дежурному врачу. Меня же удивлял сам некорректный вопрос медсестры. Не кого привёз с тем-то и тем-то, а что привёз, вроде раненого барана.  Минут через двадцать появился  заспанный, недовольный  тем, что его побеспокоили в столь поздний час, дежурный хирург Николай Пригаров. Ему лет под сорок, но выглядел гораздо старше. Я знал этого врача не с лучшей стороны. Тот также спросил; «что привёз?». Я также ответил, что девушку сбила машина и, по всей вероятности, у неё тяжелая черепно-мозговая травма. «Ну, раз привёз,  и так поздно, оставляй»,- распорядился он спросонья после того, как бегло её осмотрел, не задав ни одного вопроса. А своей дежурной медсестре  сказал, чтобы та померила новенькой температуру, причем непременно пер ректум. Почему-то он признавал  только такой метод измерения температуры тела, и все сёстры об этом знали и ухмылялись, так им не хотелось этого делать. С точки зрения теории оно может и верно, особенно в клинике для начинающего аспиранта, но с практической, в обычной городской больнице… Он знал, что я фельдшер да ещё такой молодой, и к моему диагнозу да ещё под вопросом отнёсся скептически, мол, знаю я вас «скорую», всегда преувеличиваете, занимаетесь гипердиагностикой лишь бы спихнуть больного, что с вас взять и всё в таком духе. Я с облегчением  и с чувством выполненного долга, и что не пришлось уговаривать дежурного врача госпитализировать больную, как иногда бывает, уехал на «скорую». Время действительно было за полночь. Может удастся теперь немного отдохнуть.  Но вид доктора, его отношение к больной, меня просто шокировал. Конечно, я знал этого пьяницу, кто ж его в городе не знал в связи с «этим делом», частый клиент медицинского вытрезвителя. Как его только на работе держат? Я не врач, всего лишь фельдшер «скорой помощи», и не моё дело указывать врачу, но на его месте я бы,  взяв на себя под свою ответственность больную, к тому же совсем молодую девушку с таким  серьёзным диагнозом пусть даже под вопросом, если сам не очень понимаю, забил тревогу, вызвал бы заведующего отделением, вызвал по «скорой» консультанта невропатолога, без которого в подобных случаях не обойтись. Если есть хоть малейшие сомнения  в отношении диагноза и его сомнительного  прогноза и ты в чем-то не уверен, неплохо бы посоветоваться с коллегой. В этом ничего зазорного нет. Одна голова хорошо, а две, как говорится,  лучше. Так думает хороший, порядочный, настоящий врач. Невежа и самоуверенный недоучка думает по-другому. Отсюда результат. Ведь ты находишься на дежурстве, на посту. Ты должен работать, а не спать. За ночное дежурство ты получаешь доплату как за переработку. Вместо этого дежурный доктор отправляется досыпать, оставляя абсолютно не обследованную и неясную молодую пациентку без медицинской помощи до утра. Мне служивому    не понять, как караульному на посту можно оставить свой пост или уснуть на посту. За это солдата под трибунал отдают. Утром в часов шесть на «скорую» позвонили из прокуратуры и сообщили, что «ваша» девушка умерла,  а лично мне необходимо зайти в прокуратуру после моего дежурства для дачи показаний по этому  уголовному делу. Я нисколько не сомневался, если бы дежурный врач действовал оперативно и профессионально и больная была бы вовремя оперирована по поводу  гематомы мозга, о наличие которой даже я не сомневался, в ближайшие два-три часа, она бы жила. Было жаль девчонку и обидно, что так называемый врач наверняка не понесёт уголовного наказания, а отделается, как это бывало и раньше, дежурным строгим выговором. Где только этого «придурка» учили? Не тот ли это тот самый  доктор, к которому в прошлый раз я доставил мужчину с ножевым ранением в сердце и с таким же результатом? Очень похоже, что так и есть. Хорошо то, что мы всё-таки больную додумались госпитализировать в больницу, а не отправили в общежитие, хотя медицину в целом это не оправдывает. Иначе девушка умерла бы там. Тогда  во всем была бы виновата диспетчер, и уголовное дело завели бы на неё вне всяких сомнений. Но она об этом даже не подумала и не сказала мне «спасибо», что уж говорить о какой-то премии за образцовое исполнение своих обязанностей, как это практикуется в милиции. В консервативной советской медицине это не принято. Медицина по конституции -то бесплатная, чего же зря деньги тратить. На то учились и клятву Гиппократа принимали. В этой трагической истории я не мог понять одного. Девушку осматривали два врача с немалым опытом, диспетчер с двадцатилетним стажем в медицине, и никто, кроме меня, работавшего первый год на «скорой», не обратил внимание на подозрительную бледность кожных покровов у пострадавшей, что при таком травматическом анамнезе явно говорит о внутреннем кровотечении, с которым надо было срочно разобраться хирургам.
Работать на «скорой» без достаточного опыта и специальной подготовки  очень сложно. А у меня после армии не было ни того ни другого. Понадобится лет пять, чтобы  освоиться и познать все премудрости данной профессии. Так что у меня не всё проходило гладко, а в некоторых случаях ставило меня в тупик из-за дефицита знаний и непредвиденных обстоятельств. На одном вызове больная жаловалась на сильнейшие приступообразные головные боли, которые доводили её до истерики и чуть ли не до суицида. Симптом головной боли- признак многих заболеваний, попробуй сразу поставить правильный диагноз. Не каждый врач сообразит, что с больным, а тут какой -то фельдшер, да ещё после армии, где и болезней -то нет. Но уехать без диагноза, без оказания медпомощи тоже нельзя. Люди надеются, что к ним приедет толковый врач и сразу во всём разберётся. Минут десять я голову ломал над постановкой диагноза. Наконец ничего другого в голову не пришло, как выставить больной пожилой женщине острейший приступ глаукомы. С этим редким заболеванием больная была госпитализирована в глазное отделение для оказания экстренной врачебной помощи. Мне было приятно, что в диагнозе я не ошибся. Вот так с каждым вызовом я набирался опыта и ума.  Однажды после двенадцати ночи приехал на вызов к пожилой женщине по поводу «плохо с сердцем». Меня обескуражили две вещи. Во-первых, больная Тиверовская оказалась мамашей моей одноклассницы, с которой мы учились с первого по пятый классы. Она была не в меру толстушкой, неуклюжей и смешной. А у неё была сестра Иринка на два- три года младше, полная ей противоположность; стройная, худенькая, симпатичная и шустрая, активно участвовала в школьной самодеятельности с первого класса. В этой роли я её заметил, когда она ещё училась в первом классе. Я тогда подумал: «вот вырастит и будет неплохой и привлекательной барышней». И вот прошло немало лет и я увидел её в домашней обстановке рядом с больной мамашей. Ирина и впрямь была привлекательной девушкой и такой же шустрой и уверенной. Одним словом, невеста на выданье. Конечно, ничего такого я им не поведал, иначе пришлось бы с этой Ирой знакомиться поближе. Во-вторых, чего  никак не ожидал, в квартире уже находился врач-терапевт Непомнящий, которого я хорошо знал по училищу. Он читал нам лекции и вёл практические занятия по терапии. Они пригласили его в самом начале сердечного приступа, так как он жил по соседству и были в приятельских отношениях, а кроме того евреи всегда приходят на помощь друг к другу. А доктор Непомнящий  был для них своим человеком и домашним врачом. Так вот, если б  не было этого врача, тем более хорошо мне знакомого, я бы быстренько разобрался в меру своих способностей, сделал две-три иньекции и уехал, порекомендовав наутро вызвать участкового врача, понимая, что «скорая» не может задерживаться на вызове больше двадцати минут. Но доктор спутал все мои карты, сковал мою инициативу, стал активно вмешиваться в мои профессиональные дела, просил сделать больной то одно, то другое. Потом он снова в который раз её осматривал, выслушивал, замерял давление и выжидал. Всякий раз, когда я пытался откланяться, так как время было позднее и  больше задерживаться я не мог, он давал понять, чтоб я ещё немного задержался, пока  не наступит улучшение. Приходилось задерживаться по этическим соображениям. Интерес его в данном случае мне был понятен, зря он бы тут не засиживался, но у меня своих дел полно. Диспетчер уже по всем телефонам меня ищет. Вызовов, наверняка, накопилось. В общем, через полтора часа еле уехал. Ира так и не узнав меня, вручила мне за все мои «труды» маленькую сувенирную бутылочку коньяка, от которой я пытался отказаться, но вездесущий и «бывалый» во всяких ситуациях  доктор настоял. Это был самый унизительный и неконструктивный для меня  вызов, хотя и с коньком, который, впрочем, для меня ничего не значил. Может имело смысл  рассказать им, что я учился с  дочкой больной и старшей сестрой Ирины  в той же школе, что и сама Ира, может разговор пошёл бы в другом русле и подействовал как бальзам на сердце получше всяких лекарств. Кроме того, я не очень был уверен, что у больной бальзаковского возраста действительно был сердечный приступ, но я также не имел права усомниться в компетенции врача с двадцатилетним стажем. По моему мнению это были боли некоронарогенного происхождения, поэтому введение сердечных средств были малоэффективны и поэтому так долго затянулся мой вызов. Но опять-таки моих знаний пока явно не хватало. Мой вызов  был бы ещё менее благополучным и мало приятным, если бы в доме оказалась старшая сестра Иры, с которой мы учились в одном классе. Наверняка она бы сразу узнала меня и всем рассказала, что я детдомовский, а стало быть как к медику ко мне отношение было бы  совсем другим. Этот детдомовский комплекс преследовал меня ещё долго. Когда я был ещё в детдоме,  об этом ещё не задумывался. А уже в училище, среди других, вспоминать о своём прошлом было неприятно. Я стыдился своего прошлого и мне это здорово мешало в жизни. Помню как однажды, будучи с группой на практике в поликлинике, проходя  по коридору вместе со всеми в белых халатах, ко мне неожиданно подошла бывшая воспитательница Валентина Павловна. Конечно она  была удивлена, увидев меня в халате. Возможно обрадовалась встрече. Она раз обратилась ко мне по имени, а я не отреагировал, потом ещё раз окликнула, чуть ли не хватая меня за рукав, чтоб я остановился и поговорил с ней. Но я сделал вид, что не узнал её, быстро скрывшись за дверью кабинета. Мне не хотелось, чтоб  все узнали, что это была моя воспитательница из детского дома. Похожая ситуация приключилась, когда однажды я приехал на вызов к пожилой женщине, а там оказался бывший преподаватель по труду в четвёртой школе, в которой  я учился в шестом классе и где нас обучали столярному делу. Я его сразу узнал, но вида не подал а он долго присматривался ко мне. Когда я сделал свои дела и вышел на улицу к «санитарке»-легковушке, он увязался за мной, вроде как проводил, и всё спрашивал, а не учился ли я в четвёртой школе, а не тот ли я парень из детдома. Я всё отнекивался, пока не оказался в машине. Тогда я подумал, а не отрастить мне усы как  у Будённого для конспирации и чтоб выглядеть постарше. А однажды приезжаю на вызов к тому самому Викторгаузу, с которым меня путали в заочной школе. У него был какой-то сердечный приступ, в связи с чем вызвал «скорую».Конечно он меня сразу узнал и был очень удивлён.Рядом с ним был его родственник Марк Владимирович, преподаватель из медучилища, который собственно и позвонил на скорую помощь. Такой сердечный приступ  у Игоря не первый раз. По болезни сердца его и в армию не взяли. Я действовал уверенно и профессионально, хотя понимал, как мне не хватает знаний в этой сердечной области. Что поделать. Не всем же быть врачами, кому-то надо быть и фельдшером. Герой гражданской войны, командир партизанского отряда Н.Щорс, между прочим, тоже был фельдшером. Тем не менее моим визитом все остались довольны, значит, чем-то всё же помог.
После службы в  армии в детдом я ни разу не заходил, хоть и тянуло туда, и «скорая», на которой работаю находилась совсем рядом. За смену приходится проезжать  по улице Артёма по несколько раз, и каждый раз, проезжая мимо детдома, сердце кровью обливается, на душе не спокойно. Как там нынешняя детвора поживает? Когда-то «двухэтажка» из красного кирпича детдома смотрелась издалека величаво, потому что рядом  и вокруг были только пустыри и развалины, оставшиеся после войны. И на таком фоне детдом смотрелся величаво  ещё на подходе издали.  Теперь всё изменилось до неузнаваемости. Можно мимо проехать и не заметить родные пенаты. На месте когда-то нашего футбольного поля выстроили многоквартирную пятиэтажку. Точно такую же пятиэтажку построили на пустыре с другого торца детдома, а на противоположной стороне от бывшего детдома через проезжую часть дороги, на бывшем пустыре с развалинами, куда мы часто убегали в самоволку, появилось огромное здание какого-то ведомства. Вот и получается, что детдом как бы растворился в каменных джунглях  и как бы его и не было никогда. Вместо детского дома  теперь детский садик. А это уже, что ни говори, совсем другое дело. Выходит и детдомовцев здесь никогда и не было, что очень печально. Увы, время нам не подвластно и всё уходит в историю. Важно, однако, всё помнить и никогда не забывать о том, какие тяжкие последствия оставляет после себя любая война.
Мой школьный товарищ Валерий хоть и стал отцом семейства решил получить высшее образование. И это здорово. С его-то возможностями, почему и нет. Поступил он  на первый курс вечернего отделения местного политехнического института,  который находился на улице Чайковского как раз у меня во дворе. Мне бы тоже   не отставать от него, но такой ВУЗ не для меня. В технике я полный профан, не та конструкция мышления, вот если б там что-то гуманитарное было. Зато в этом институте появились платные подготовительные курсы. Это привлекло меня. С физикой и химией у меня ещё в школе были проблемы. Неплохо бы по этим дисциплинам  подтянуться. Может действительно пригодится в жизни. Может придёт время, когда я смогу  продолжить своё образование. Жаль в медицине нет заочного образования, а по-другому никогда не смогу. Пока обмозговывал эту сферу образования, шло время и  Валера  учебу оставил. Очевидно, для него семейные  и материальные  проблемы стали первоочередными на тот момент. По всей вероятности, после службы в армии учиться очень непросто, а если  ещё женился, да пошли дети, то вообще хана. На подготовительные курсы я всё же  поступил, это лучше чем по городу на «топталовке» бесцельно шататься да в сомнительных компаниях время попусту проводить.  Жизнь продолжалась. Как-то в городе случайно приметил обворожительную брюнетку лет чуть более двадцати. Девушка с короткой стрижкой, грациозной походкой и совсем не худенькой, особенно в перспективе. Незначительная склонность к полноте совсем не портила её, а лишь привлекала. На её аккуратных и привлекательных ножках  были розовые гольфы и такого же цвета туфли. Походка была удивительна лёгкая, мягкая  как у балерины. От неё исходило тепло и доброта. Желание познакомиться  с ней было очевидным, но и получить сразу отворот  поворот тоже  не хотелось с первого раза, что также было очевидно и вероятно. Ещё раз увижу, значит судьба. Через две недели  на том же месте  рядом с универмагом случайно  мы оказались  рядом и так близко, что даже несмотря на то, что мы не были знакомы, не обменяться дежурными фразами просто было  невозможно. Я даже набрался наглости, что успел заглянуть ей в глаза, как в калейдоскоп. Они были тёмно-карие и на этом фоне выделялись крапинки, словно небрежно рассыпанного бриллианта. От  самого  её взгляда исходила сама доброта, а девичья плоть притягивала как магнит. На этом мы разошлись, придерживаясь  рамок   этикета. Она направилась в универмаг, я по своим делам в противоположную сторону. Пока незнакомка совсем не исчезла по пути в магазин, я успел обернуться в её сторону, надеясь, а вдруг и она сделает тоже самое. Тогда мы подумали бы об одном.  Но она на повернулась, и я ничего не потерял. Сзади её фигура выглядела невероятно привлекательной, особенно  талия. Мне подумалось, что следующая наша случайная  встреча возможно  произойдёт  через неделю или две. Кажется, с такой регулярностью она посещала  универмаг. Однако через полчаса мы снова встретились у троллейбусной остановки. Как тут не разговориться, если давно приметили друг друга. Надо же, оказывается  нам ехать по пути до остановки «Чайковского», и живёт на той же улице совсем недалеко от меня. Мы познакомились. Её звали    Тамарой. Конечно, я провёл её до подъезда её дома. По пути разговорились. Договорились встретиться в конце недели. У меня был просто везучий день. Мне было приятно встречаться  с ней, и каждый раз ждал этого момента. Работала она в детском садике помощницей воспитателя, который находился через дорогу от её дома. По выходным она подрабатывала сторожем  в том же садике. Это было удобным местом для наших встреч. Правда, в садике встречались  только по выходным и днём, что никак не мешало нам обниматься и целоваться между делом. Таким делом была поливка цветов во дворе садика. Я ей в этом деле активно помогал. О том, чтобы встречаться в этом заведении по ночам, чего мне, конечно, чертовски хотелось, и речи не могло быть, хотя,  где ночевать мне самому,  было абсолютно всё равно.  Не хотел, чтоб из–за меня  у неё  возникли неприятности  по работе, если вдруг о нас узнает  её начальница. Мы были достаточно взрослые, чтобы как подростки  ходить в кино на последний сеанс и на последний ряд. Нам разрешалось всё  и нас тянуло друг к другу. Тома как раз была в том возрасте, когда всё очень хочется и можется. Это ощущалось каждый раз при малейшем прикосновении к ней, и чувство это неуправляемое. Зачем же тогда ходить в кино. Может ей не хотелось до поры до времени, чтоб нас видели вместе. Это же не Москва, где вышел из подъезда и тебя никто не знает. За нашими домами, сразу через шоссейную дорогу,  начинались кукурузное поле и лесозащитные посадки. Иногда по вечерам мы прогуливались  вдоль посадок. В такое время редко кого можно было там встретить. Чтобы их и вовсе не встречать, мы свернули с тропы за высокие кусты.  Там и присели. Когда отвлеклись в поцелуях и объятиях, то не заметили как какой-то мужик подошел к нашему кусту совсем близко. Зачем он туда подошел можно только предположить, но нашим планам он явно помешал. Что мне недовольному молодому да горячему оставалось делать? Я резко привстал и ещё более резко что-то нецензурное выкрикнул из детдомовского прошлого, ну так, чтобы его бедолагу напугать. Это мне, кажется, удалось. От полной неожиданности  мужик дал дёру со скоростью спринтера на короткие дистанции. Удивительно как он не свалился от инфаркта с перепугу? Мы тихо хохотали, чтобы не  привлечь ещё какого-то придурка-одиночку. Но кайф был попорчен. После этого мы неделю не встречались, а как хотелось. А время тянулось как никогда. Я ведь  на работе уставал,  да и на подготовительные курсы  ещё ходил. Однажды сижу дома, дел никаких, смотрю телевизор. И на улице уже темнело. Вдруг звонят в дверь. Открываю дверь, а передо мной стоит незнакомый пацанёнок. Я смотрю на него, ничего не понимаю, а он говорит, что меня  на улице  ждёт  некая особа. И тут же убежал. Что это могла быть  Тамара,  уверен не был, но видеть именно её было приятно. Мы сразу пошли в сторону поля. Видно, что  она  тоже  соскучилась по мне, раз таким образом отважилась меня выманить на улицу, не зная моего точного адреса. Серьёзных разговоров мы никогда не заводили, всегда шутили и все разговоры переводили в плоскость юмора . По вечерам  становилось уже прохладно и я прихватил на всякий случай  с собой свёрнутый в рулон лёгкий тёмный болоньевый  плащ в то время ещё модный и пользующийся у молодёжи большим спросом. Проходя мимо  высокого  и длинного кустарника, она потянула  меня ближе к нему, где было удобное пространство в виде давно утоптанного и облюбованного кем-то ложа. На всякий случай  я развернул и расстелил свой плащ. Мало на что в темноте можно наткнутся. Мне так захотелось её и она не была против. Смущало только место, где мы сидели, а потом и лежали. В комфортных условиях  заниматься любовью было бы гораздо приятней. Но меня что-то смущало и напрягало. Нельзя же  так безответственно подходить к этому, нужно ещё нести за всё ответственность, если ты, конечно, гомо сапиенс.  Её мамаша работала в системе мелкой торговли в торговых рядах на городском рынке. Мы с ней были немного знакомы, я же иногда заходил за Тамарой домой. Она определённо представляла меня будущим женихом  своей дочери и потенциальным зятем. Но меня смущала одна проблема. Когда-то, очевидно, она также была наверняка изящной и привлекательной девушкой, и ухажёров было  немало. Но прошло время, «отцвели уж давно хризантемы в саду», когда ей стукнуло за сорок пять. Всё  что от той девушки осталось, так разве что одни привлекательные  глаза. Она настолько располнела и «заплыла», что приобрела совершенно другие формы и габариты, что смотреть  без сочувствия и сожаления было невозможно. Ей нелегко было даже двигаться. Войти и выйти из троллейбуса  для неё большая проблема. Здорово после родов располневшая Лариса Вороненко, которую я очень обожал, выглядела тростинкой на ветру по сравнению с ней. Это  явилось причиной ухода мужа из семьи и развода с ним, а самой повторно выйти замуж за недалёкого и нелюбимого человека, только чтобы  не считаться незамужней. Как медик, я был уверен,  что Тамару, к сожалению, через несколько лет после замужества и особенно после родов  ждёт то же  самое. Такова природа, такова наследственность, таковы гены. С этим  ничего не поделаешь. Яблоко от яблони недалеко падает. На тот момент медицина в этом плане была абсолютно бессильна. Тамаре нужен мужик  другого  калибра, под её стать. Недаром говорят, прежде чем жениться на своей любимой, посмотри  на свою потенциальную тёщу, потому что  через каких-нибудь пятнадцать лет твоя любимая  станет  точной копией может  нелюбимой с самого начала тёщи. А потому будет порядочно определиться с этим до, чем непорядочно поступить после. В медицине болезнь легче  и лучше предупредить чем её потом безнадёжно лечить. Так и здесь. Как правильно и образно говорила одна моя знакомая, Васькина подруга  Надежда,  в подобных случаях; « всего пять минут  горячки, а остывать придётся всю жизнь». В общем, меня  это отрезвило окончательно, как бы того  мне ни хотелось. Так уж получилось, что эта встреча у нас была последней.
После армии, когда определился с работой и появилось свободное время, а также зная из газеты, что меня там ещё не забыли, я возобновил сотрудничество  с редакцией газеты «Вперёд». Мой непосредственный шеф Александр Иванович, он же завотделом, был неподдельно  рад моему возвращению на стезю журналиста, что предложил даже перейти к ним на постоянную работу штатным сотрудником. Всё это, конечно, несерьёзно, если смотреть на перспективу. Александр Иванович добрейший человек, почти пенсионер, страдал гипертонией и не вечный, и в любой момент после него, мне могли предложить и «по собственному желанию». Без специального образования, как бы неплохо у меня получались репортажи и очерки, я там долго не задержусь, или  надо взяться за учебу и заочно окончить  хотя бы педагогический институт, как это делали после войны все ушедшие в запас офицеры, чтобы не оказаться на гражданке за бортом жизни. Тогда туда военных принимали без всяких экзаменов. Для меня это означало, что с медициной раз и навсегда надо покончить. Чеховский вариант; медицина мне жена а литература –любовница мне больше не по душе. Я нутром чувствовал, если мне вдруг получить, не зная какими путями, высшее медицинское образование, с меня мог бы получиться неплохой врач. И потом ещё не вечер. Жизнь после армии только начинается. Но интуиция подсказывала, что заочной учебы в пединституте, как бы того не хотелось,  мне не избежать. Какая мне разница на кого выучиться, на историка, юриста или преподавателя русского языка и литературы, был бы диплом о высшем образовании. В любом случае это поможет мне  в медицине, а ещё больше если вдруг окончательно надумаю в дальнейшем трудиться в редакции. Как ни крути, всё же высшее образование большое дело в наше время, особенно для меня. Других вариантов у меня не было.  Пришло время бросить якорь и обустраивать свою жизнь. И так малость  задержался. Мои друзья Валерка, Васька, бывшие подруги обзавелись семьями. Мишка уехал в Пермь вслед за младшим братом Семёном и, похоже, навсегда. Иногда  по вечерам, скорее  по привычке, я наведывался к Ваське Варнаве в посёлок на Виноградную. Из всех друзей он только и остался в городе. Со свой женой  Светкой он вообще-то  живёт  в городе в её небольшой квартире в частном небольшом домике на Комсомольской а пропадает здесь в посёлке. Спрашивается, на кой черт тогда женился. Ладно бы огородом занимался или кур держал на своём участке, хоть польза какая для семьи была, а то чужих баб только водит. Я бы так не смог. Часто заставал у него бывших детдомовцев Витьку Попова, Тольку Морозова, Кольку Доценко, кого-то еще, уже не помню, иногда какую-то деваху не из наших. При мне в детдоме это была ещё «голопузая» шпана. Теперь они работают каменщиками на стройке и часто ночуют у него. Витька Попов носит моё почти новое демисезонное оранжевого цвета пальто, которое я оставил Василию  перед армией. Часто бывают у него его бывшая подруга Надежда с подругой Светкой. Сказать, что они девицы «лёгкого» поведения нельзя, но всё же легкомысленны, и в жизни как-то ещё не определившиеся после развода. С первого моего появления здесь после армии в этой компании появились раздоры. Надька ещё официально неразведённая со своим мужем офицером, бывшая подруга Василия, делала  вид что Василий теперь её вовсе  не интересует и что она, якобы положила на меня глаз и интересуется мной. Подруга её Светка, блондинка с рождения, зная истинные намерения  Надежды, пыталась  уделять внимание  тоже  мне. Надюха   делала  вид, что ревнует. На другой день, точнее вечер, когда она узнала, что мы со Светкой договорились  встретиться у Васьки  наедине,  приходит чуть пораньше своей подружки, видимо, договорившись с хозяином, а может и по его наводке, отключив предварительно свет в доме, устраивает ей «тёмную». Надька баба боевая, недаром  что офицерская жена в прошлом. Там у них часто хватаются за ремень или даже за «маузер» без особых причин.  Так что Светке досталось на всю катушку  ни за что ни про что. Надежда считала себя «примой» в этой компании и поставила подругу на своё место, только и всего. И зря, так как Светка собиралась сделать доброе дело, бросить курить из–за меня, что со всех сторон похвально. И это было  бы неплохо для её здоровья и как для потенциальной мамаши. Может это у неё единственный положительный поступок, который бы она совершила за все эти прожитые годы из-за мужчины, да и одной вредной привычкой было бы меньше.  Как-то  вчетвером засиделись в Светкиной квартире на посёлке  допоздна, транспорт уже не ходил. Вино закончилось как и сигареты. Им без этого туговато, не сидится на месте. Даже выходили на лестничную площадку и этажом ниже в поисках «бычков». Мне этого не понять. В общем,  пришлось ночевать у неё. Меня, как редкого гостя и вроде бы интеллигента, уложили в единственную кровать. Не изменяя своим принципам, вскоре под одеяло ко мне  присоединилась  Надежда, особо меня не спрашивая, но формально произнесла: «ты не против?». Я даже не успел адекватно отреагировать. Я же не у себя дома, сам на птичьих правах. Хозяйка квартиры  Светка улеглась на раскладушку и не возражала, когда  к ней демонстративно присоединился Васька.  И всё это рядом со мной, но чуть внизу, ниже уровня кровати. Василию всё равно с кем. С Надькой ему давно уже надоело, а со Светкой ещё ни разу не было. Почему бы и не воспользоваться случаем в интересах дела. Мне обе на тот момент были небезразличны, как любому мужику после трёх лет армии. В то время как Васька навёрстывал упущенное в присутствии бывшей любовницы, Надька флиртовала со мной, вернее, делала вид, не давала мне уснуть по другим мотивам, а именно, вызвать со стороны Василия былую ревность, а Светка шла на это, чтобы отомстить подруге за «тёмную». Вот такая получалась загогулина. Сначала это казалось всё  забавным, а потом противным. Так что ни с одной у меня ничего и не было в ту неспокойную ночь, мало того, да ещё не выспался. Пусть они воркуют и выясняют отношения без меня. Но это ещё не самое худшее для меня в этой сомнительной  компании. Приближался Новый год. Надька, похоже, решила переключиться на меня, всё напрашивалась на новые встречи, да и хотела вызвать ревность со стороны Василия. Я это понимал и поэтому ни на что не рассчитывал. Новый год в любом случае собирались провести у Варнавы на Виноградной. Я рассчитывал, что Васька будет с  женой или новой подругой, а я приглашу Надежду. За два часа до общего сбора  она просила меня зайти за ней. Я так и поступил в надежде на то, что мы с ней, наконец, проведём вместе. Она полчаса собиралась в своей комнате в моём присутствии, настраивая меня на хорошее времяпровождение в Новогоднюю ночь. Когда мы вышли в прихожую чтобы одеться, я случайно обнаружил, что   из моей зимней куртки пропали деньги. В квартире, кроме нас, находился ещё её отчим, известный пропойца. Он всё это время находился в другой комнате. Узнав про это, Надежда схватила что под руку попало и набросилась на отчима с трёхэтажным матом, угрожая выгнать его из дома. Колошматила его до тех пор, пока он не сознался и не вернул деньги. «Ну и попал я в семейку, -подумал я.- То ли ещё будет». После такого скандала мы отправились автобусом на посёлок к Василию. Там уже  были все остальные его друзья с девицами. Васька на правах хозяина, на удивление, был один. На него это не было похоже. Я всё-таки думал, что он будет с женой. Нельзя же до такой степени не уважать супругу, чтобы Новый год отмечать врозь. Поэтому хорошей закуски особо не было, принесли кто что смог, а пили  больше водку, а кто красное вино. После двух ночи, когда все были в стельку пьяны, все повались спать по парам тут же на полу, а Васька улёгся на своей единственной кровати рядом. Мне ничего не оставалось, как пристроиться со всеми на полу. Я почему-то думал, что Надежда пристроиться рядом со мной и составит мне компанию. Но не тут-то было, она прыгнула в постель к Варнаве и принялись заниматься любовью. Меня это не шокировало, но и не обрадовало. Всё- таки они старые знакомые, у них свои особые отношения, любовь ещё не стихла. Но в любом случае друзья так не поступают. Мне хотелось тут же уйти и уехать, но общественный транспорт начинает работать только с шести утра. Пришлось немного покемарить, уже не обращая внимания ни на что. Вскоре, ни с кем не простившись, я ушел по-английски. В половине шестого я был уже на троллейбусной остановке. Я понял, что такой друг предаст в любое время, если это будет выгодно. Минут через пятнадцать прибежала Надюха,  стала извиняться и уговаривать меня вернуться. Послать  куда подальше я, конечно, не послал, но разговаривать с ней не стал. Для меня ни она, ни он больше не существовали. Так друзья не поступают. Так отвратительно и бесславно Новый год я ещё не встречал. Больше к нему ходить не стал. Таким образом потерял последнего друга по детдому. Пьянки, гулянки не для меня. Жаль Тамару давно не видел. Одна меня только и понимала. По слухам, которые до меня доходили, она, потеряв всякую надежду оставаться со мной, вроде собиралась  выйти замуж и живёт с женихом в деревне  недалеко от города.
 Остаётся  со мной одна единственная подруга-моя работа. Молодёжь на «скорой»  не работает и друзей у меня по работе нет. Из врачей-терапевтов совмещают супруги Вардимиади и невропатолог Илья Фонвейц,  травматолог Дубовик Геннадий и педиатр Валентин Алексеенко. «Вардимиади» -милая молодая пара. Детей своих ещё пока не было, поэтому  работали вместе в одну смену, чтоб муженёк ненароком не крутил шашни с другими.  Супруга за смену  успевала связать  мужу носки, за неделю-свитер. Руки у неё золотые, ну и красавица  вдобавок ко всему. Илья в городе личность, можно сказать, нарицательная. Его очень пожилой отец, врач по профессии,   и  он более сорока лет подряд представляли в городе психоневрологическую службу. В то время не было в городе ни психдиспансеров, ни наркологической службы. Всем заправляли  невропатологи в их лице. Других в городе не было. Поэтому повелось так, если у кого-то поехала «крыша» и мозги  набекрень, говорили: «тебе пора к Фонвейцу», как когда-то давным-давно говорили о враче Махлине. Это знали все от мала до велика. Илью   я знал  и раньше, когда я учился в училище, а он заканчивал мединститут в Донецке.  Тогда я по-хорошему завидовал ему. Я ни раз видел его  летом с подругой на ставке.  Сам он был видный парень, и девушки вокруг него крутились знатные из  «высшего общества», как мне тогда казалось, да  с таким известным в городе отцом.  Травматолог Гена Дубовик-рубаха парень, неплохой, видать, специалист, приятный мужчина, женатый. Еще больше специалист по женским делам, юбки не пропустит по принципу; «быть у колодца и не напиться». Валентин Алексеенко, красавец мужчина, больше с женскими чертами лица, да и характером тоже, значит, слабовольный. В работе скромный как и в жизни, хоть и учился в Москве. Женщины так и липли к нему. Мне он из всех врачей больше импонировал своей скромностью. Впервые я увидел его, когда он был ещё студентом и приезжал на каникулы к родителям. Однажды он заходил в гости к своей двоюродной сестре Валентине, которая жила через стенку с квартирой Валерки на Садовой, где в это время я был. Впечатление  о нём было самое приятное, красавец и только. Тогда я не знал, что он учится на врача. Однако рано после института  пошел весь в мать и быстро располнел, к тому же стал часто прикладываться к спиртному, как и его батя, который  в пятьдесят умер от гипертонии. Что поделать с этой наследственностью, пошла бы только во благо. С ним мы как-то быстро нашли общий язык, хотя для меня он был, конечно,  недосягаемым по всем параметрам. Это неудивительно, так как его мать  Мария Сергеевна  была у нас в детдоме  завучем, которая  меня сначала определила в музыкальную школу, а потом в «медуху». И я ей очень благодарен за это, а то был сейчас каменщиком или токарем. Валентин был педиатром и во взрослых болезнях не очень-то разбирался. И, как ни странно, в некоторых  затруднительных случаях он не считал зазорным обращаться ко мне, понимая, как иногда опытные фельдшера  в диагностике не уступают начинающим врачам. Как-то он на дому не мог выйти на правильный диагноз  и привёз больного мужчину лет сорока на «скорую». Доктор склонялся больше в сторону аппендицита, поскольку была картина «острого живота». Но его раздирали сомнения, и тогда он попросил меня осмотреть пациента, исходя из того, что одна голова хорошо, а две лучше. По моим понятиям на аппендицит он явно не тянул, и я предложил доктору диагноз «абдоминальная форма инфаркта миокарда». Доктор после некоторого раздумья с диагнозом согласился, похвалив меня, хотя впервые о таком слышал. Выйти на правильный диагноз исключительно важно. От этого зависит в какое отделение следует госпитализировать пациента, а иногда и время имеет решающее значение. В нашем случае вместо хирургии больного доставили в кардиологию и не ошиблись. У больного оказался обширный инфаркт миокарда, но пациент выкарабкался с божьей помощью и остался жив, хоть и ушёл на инвалидность. Валентин тогда сказал мне: «Из тебя вышел бы неплохой врач. В институт бы тебе податься». Да, ему легко говорить с такими родителями. Вряд ли он представляет, то такое быть  воспитанником детдома, если дорога таким в институт заказана. А пока мне неплохо и на своём месте. Но  и это не главное. Главное, что б неплохо было моим больным от моей помощи, как в данном случае, когда всё обошлось благополучно. А бывают случаи, когда подобных больных отправляют в хирургию и там доктора, не очень разбирающиеся в вопросах кардиологии, оперируют, а пациент умирает на операционном столе. Точку во всём ставит патологоанатом. Похоже и в нашем случае история могла повториться с летальным исходом.  А водителем на «скорой помощи» работал добрый дядя Иван Покашевский, муж нашей поварихи Ольги Петровны, у которых сын Анатолий тоже   окончил медучилище. Такая участь маленького провинциального городка, где  всё  друг о друге  знают и семейно повязаны.
 Работа на «скорой» разнообразна, интересна, но и небезопасна, поэтому  на некоторые  вызовы выезжали  параллельно  или вместе с  милицией. На такой один вызов я однажды отправился с милицией. Надо было одного «психа» изолировать от общества и от соседей, которые и настояли на нашем вызове,  поскольку тот представлял  потенциальную угрозу для окружающих. Он болел не первый год шизофренией с манией преследования и стоял на диспансерном учете. Сначала я, работник в белом халате, пытался найти  с ним контакт и уговорить  выйти со мной из квартиры и усадить в санитарную легковушку.
-Вас как зовут? -спросил я.
-Виктор, -не сразу ответил он .
-А по отчеству?
-Пантелеевич.
-Виктор Пантелеевич, вы состоите на учете у врача психиатра. У вас есть какие-то жалобы, а может просьбы?
-У меня нет жалоб.
-Тогда почему соседи на вас жалуются?
-А что если мне не спится по ночам, -логично объясняет он.
-А вы говорите нет жалоб, это существенная жалоба. А кто или что мешает вам?
-Всякие тут ходят, угрожают.
-Мне ваш доктор Фонвейц попросил привести Вас к нему для очередного осмотра, все жалобы к нему. Он поможет с вашей бессонницей. Собирайтесь, машина ждёт во дворе.
 И мне почти  удалось его уговорить поехать со мной. Но тут появился туповатый  милиционер в форме сержанта из деревенских. Реакция больного была быстрой и очень агрессивной. Он стал кричать, чтобы «легавый» исчез, что его обманули. В его глазах я увидел безумие и страх. Пришлось сказать сержанту, чтобы подождал  в другом месте и не высовывался до поры до времени. Снова нелёгкие уговоры. Убедившись, что сотрудник милиции наконец исчез, больной согласился  пойти со мной на улицу к машине. Когда я направился к выходу, он вдруг без согласования со мной свернул на кухню. В зеркале в прихожей я заметил, что из ящика стола  он  что-то взял и сунул в карман своего плаща. Я не сомневался, это мог быть нож или другой острый предмет. С этого момента, вооружившись холодным оружием, мужчина стал ещё более опасным. Я сделал вид, что ничего  не видел. Мы вышли на улицу, подошли к машине легковушке. Я боялся что он в любой момент  мог пырнуть ножом водителя  и дать дёру, и тогда ищи  ветра в поле в темноте, как черную кошку в ночи. Конечно, я рисковал,  посадив его сзади себя, но и посадить рядом с водителем тоже  не мог. Водитель не имеет опыта работы с психбольными, да и руки у него заняты, и самой лёгкой мишенью для «психа» является ничего  не ожидающий шофёр. Пока  ехали на «скорую», больного надо было отвлекать разговорами. На улице было совсем темно. А такие обострения, как и другие психозы, случаются часто в ночное время. Милицию по дороге отпустили по своим делам и, как выяснилось позднее, рановато. Как только больного «доставили на «скорую» и усадили на стул рядом с диспетчером, чтобы записать его в журнал, как из другой комнаты появился психиатр Илья Генрихович  и сразу приступил к его осмотру. Пациент был немного возбуждён, насторожен, чего-то ждал, но был, в общем, относительно спокойным. Я подошел к врачу и шепнул ему на ухо, что у доставленного мужчины в плаще что-то вроде ножа. Илья быстро среагировал и попросил больного снять плащ, чтобы лучше его осмотреть. Когда тот с неохотой и ничего не понимая выполнил просьбу доктора, Илья быстро взял плащ и удалился в другую смежную комнату, где был до этого сам, чтобы осмотреть содержимое карманов. И я не ошибался, в кармане плаща оказалась заточка. Неуравновешенный мужчина близкий к «бешенству» понял, что в его плаще наводят шмон, окончательно вышел из себя. Стал набрасываться с кулаками  на всех, кто попадался на его пути словно собака  при бешенстве. Все медики попрятались от него подальше кто- куда. Диспетчер  срочно вызвала наряд милиции. Милиция приехала быстро. Двое из них вбежали в комнату и направились к «психу», как тут же выскочили как угорелые и исчезли за дверью. Больной схватил один  стул и запустил им вдогонку убегающим сотрудникам милиции, потом швырнул другой прямо в уже закрытую ими наспех дверь. Со второй попытки  уже в усиленном составе  милиционеры, наконец, навалились  на него, скрутили, повязали и прямиком отвезли в Славянск в психушку от греха подальше. В общем, нам всем тогда  от этого «ненормального» и «пришибленного» досталось. Хорошо, что это не произошло в дороге, и хорошо, что вовремя изъяли у него заточку.  Увы, известно немало случаев, когда врач скорой помощи по невнимательности получает нож в спину на вызове от маньяка или другого «придурка» в состоянии острого психоза только оттого, что не соблюдал элементарных мер безопасности при обращении  с психическими больными. Одно из правил в подобных ситуациях,  никогда не становиться спиной к такому больному и держать его в поле зрения. Это должны знать не только медики, но и сотрудники милиции. То, как они себя вели в данном случае, никак не говорит, что они в курсе этой темы. Это могло им дорого обойтись. С одним из них до армии я учился заочно в десятом классе. Тогда он был сержантом, сейчас, получив заочно аттестат зрелости, стал   младшим лейтенантом. Это то, о чем он мечтал. Это у него я спрашивал про старуху Изергиль. Это он, как пробка  из под шампанского,  выскочил, когда замахнулся на него психбольной. Всё же слабая подготовка нужно признать у нашей советской милиции по всем направлениям и особенно в моральном и интеллектуальном плане, не сравнить с американскими полицейскими. Им бы не помешало как следует поучиться в Штатах.
  Самым приятным вызовом  был выезд на завод шампанских вин. Этот завод считался лучшим по стране по изготовлению «Советского шампанского», а  располагался преимущественно под землей. Так что на «Уазике» мы подъезжали прямо к медпункту, где под землёй свои транспортные дороги. Пока мы занимались своими профессиональными делами, заведующая здравпунктом уже позаботилась, чтоб обратно мы уезжали с шампанским. Нам  этого советского шампанского приносили вёдрами на всю смену. Главное, как бы поаккуратнее доставить на «скорую». Мне на этом заводе приходилось бывать пару раз и каждый раз с ведром шампанского. Не всё же время работать с больными, особенно с «ненормальными», нужно и отдыхать. Шампанское немного нас бодрило, да и время на работе незаметно проходило, так как одинаковых вызовов не  повторялось. Как-то приехал один на вызов по поводу болей в животе. Приезжаю,  а там оказывается несовершеннолетняя милая девчонка с жалобами на боли в животе. Ну что такое может быть в таком возрасте? Отравление или аппендицит? Стал смотреть, чтобы исключить аппендицит. А она мне вдруг говорит, что  аппендицит тут ни при чем, мол, эти ужасные боли у неё  каждый месяц. До меня стало доходить, что у неё обычные месячные, вернее не очень «обычные», а очень болезненные и длительные больше недели, так называемые метрарагии с метралгией. В данном случае трудно что советовать. Таблетки и обезболивающие уколы мало помогают.
-А сколько тебе лет? -спросил я её.
-Скоро шестнадцать,- ответила она.- А что?
; Вот если бы тебе было восемнадцать-двадцать, тогда, как советуют гинекологи, тебе надо бы вести активную половую жизнь. Говорят, помогает.
-Я тоже об этом что-то слышала,  -соглашается она.
-Значит, не вру.
- А где ж я возьму такого парня, если мне замуж ещё рано.
-Это уже не ко мне, твои проблемы. Укол баралгина я, конечно,  тебе сделаю. Только, надолго ли его хватит.
-И всё?
-А чтобы ты хотела?
-Вы же сами только что рекомендовали начать эту другую жизнь. Я вам не нравлюсь?
-Ну, ты даёшь! Я бы так не сказал, скорее наоборот.
-Так в чем же дело? Кроме нас дома никого нет. Если это, конечно, поможет.
-Глупенькая ты ещё. Во-первых, ты несовершеннолетняя. А я только пришёл из армии, и совсем не для того, чтобы из-за тебя загреметь под фанфары в места не столь отдалённые. Ты меня понимаешь... А во-вторых, это противопоказано во время месячных. Этим надо заниматься накануне за несколько дней. Об этом ты лучше с мамашей поговори, у неё, по-видимому, большой  опыт по этой части.  В общем, делаем укол и по домам, меня там водитель ждёт не дождётся. Пока.
-Значит, я могу вас вызвать через неделю.
-Только, если по делу. Выздоравливай поскорее, «невеста».
Не всё же время мне работать с больными, особенно с «ненормальными», нужно и  иногда и переключаться на что-то другое и отдыхать. Хорошо бы, конечно, время проводить с друзьями. А где их взять. Без друзей плохо. В воскресенье  после обеда вышел в город прогуляться. Центром города считалась «топталовка», самое неблагонадёжное и малоприятное место особенно в вечернее время и по праздникам, по крайней мере для меня. В  городе и пойти вроде некуда интеллигенту, особенно если он непьющий. Настолько он не благоприятствовал нормальному отдыху горожан. Редко когда в вечернее время по выходным обходилось без серьёзных больших драк, несмотря на то что совсем рядом находился городской отдел милиции. На  милицию не обращали внимания, её почти все в городе ненавидели, порядочные сотрудники там не работали.  Через неё, «топталовку», пройти к центру города к памятнику Артёма никак нельзя.  А там кого только не встретишь, и все кого-то ищут и знакомятся, и особенно по части сообразить на «троих». Из своих  знакомых так никого  и не встретил. Зато случайно повстречал одну симпатичную совсем молоденькую девушку. Она  была одна и тоже кого-то  хотела найти из «своих». Мне показалось, что ей около шестнадцати, а может и того меньше. Девчонка оказалась без комплексов, запросто разговорились. Мы даже не знакомились, не видели в этом необходимости. Она продолжала искать своих знакомых ей по годам, а я своих, в надежде держаться вместе до той поры, пока не встретим кого-то из своих. Я ей даже по пути мороженое взял, принимая её за   ребёнка. Взял бы для неё и  «петушка» из леденца, да его не продавали. По- видимому, сказывалась моя детдомовская душа, когда в детдоме девчонки, особенно младшие, были  нам как сестрички. Вот и она навеяла мне моё прошлое. Мы бродили по «топталовке» туда-сюда вокруг памятника Артёму. Так никого из своих и не встретили. А может она никого не искала, а просто хотела с кем-то познакомиться, а тут я «старичок» подвернулся. Я как-то об этом не подумал, очевидно, настолько она была ещё малолеткой. Незаметно прошло два часа. Её детское время заканчивалось и ей  пора возвращаться домой.  Я провёл её до автобусной остановки, а жила она, как потом выяснилось, на посёлке рядом с ДК. Это далековато по меркам провинциального города, почти на конечной. Мне бы проститься и уйти, тем более что мы ни о чем не договаривались,  не видя никакого интереса, так и не познакомившись, но, как настоящий рыцарь,  в последний момент, как тронулся автобус, решил проводить её, почти что ребёнка, до самого дома, так как  на улице уже смеркалось, а задержалась она вроде по моей вине. А временем я располагал и делать мне было действительно нечего. Когда мы расстались у её подъезда, было совсем темно. В домах вокруг уже горел свет. Не успел  покинуть ещё этот двор, как дорогу мне преградили  местные дворовые пацаны, непонятно откуда взявшиеся. Их было человек восемь. На одного меня, конечно, многовато. Против такой стаи голодных гиен и бизон не устоит. Если б они хотели наказать меня за свою дворовую девчонку, они бы не церемонились, побили и разбежались. Однако их интересовало другое. Молодёжь нынче пошла другая, с другими запросами и финансовой заинтересованностью извлекать из всего выгоду. Дескать, связался с нашей девчонкой, плати. Это понял я сразу. И ничему не удивился. Не стал объяснять этим малолетним «ублюдкам», что с девушкой  этой даже  незнаком и видел её в первый и последний раз. Как говорится, в каждом штате свои законы и порядки. Но с собой денег у меня не было, разве что на обратный проезд на автобус. Откуда у только что демобилизованного  солдата деньги, тем более у меня. Я же не с кабака иду. А так, конечно, в оказавшейся ситуации, на бутылку дал бы. Черт с ними с этими молодыми отморозками, как и гиены они без добычи не отстанут.  Как раз этого они и хотели от меня. Я понимал, что  если денег не дам, могут и бока намять. Поведение у них становилось всё агрессивнее, особенно свирепствовал вожак, он на голову был выше остальных и меня. Он-то и затеял всю эту «кашу». Им не впервой. Что у меня денег нет, не верили. Я не знал, что придумать, тянул время. Затеять с ними драку и бежать куда глаза глядят, бессмысленно, нагонят, ещё хуже будет. Сказать им, «вы тут шпана подождите, я смотаюсь в город за деньгами», просто смешно. Даже они не поверят. Тогда я вспомнил что совсем рядом  находится ДК  и сегодня выходной, и  там танцы. В такие вечера на танцы  собирается вся молодёжь посёлка, да и городские приезжали. При таких мероприятиях обычно дежурит мой приятель, друг Васьки Варнавы, старший лейтенант Игорь, который тоже проживал в этом посёлке. С этой идеей поделился с  их вожаком, но то, что Игорь  из милиции умышленно не сказал. В случае, если б мы появились в ДК с этим оболтусом, его бы  там задержали и привлекли к ответственности. Таков был мой план. Они замялись, малость растерялись и вроде согласились. Выпить-то хочется,  пацаны ждут, надеется на него вожака. Не упускать же возможность на халяву деньжат заполучить и выпить. Жадность всегда берёт своё. Не зря же в уголовной среде говорят; «жадность фраера сгубила». И только мы с вожаком отошли в сторону от «стаи», чтоб отправиться в ДК, как вдруг из того же подъезда быстрым шагом направляется к нам здоровенный мужик с будёновскими черными пышными  усами и прямо к вожаку, к своему непутёвому сыну; «А ну, марш домой! Опять за старое взялся. Я тебе, гадёныш, покажу». Тот сразу изменился в лице  и в поведении и сразу дистанциировался от меня, объясняя отцу, что всё в порядке и только  мило беседуем. Видно, как тот побаивается своего папашу, что малость стал заикаться. «Знаю, как вы беседуете, десять на одного», - грубовато сказал его усатый папаша. В этом полном с немалым животом и усатом мужике  я узнал художника из кинотеатра. Его в городе многие знали.  Раньше в каждом кинотеатре  были свои художники. К каждому новому фильму они рисовали огромные красочные привлекательные афиши и выставляли не только  у кинотеатра, но и в других видных местах города, привлекая горожан посетить кинотеатр. Поэтому такие художники были знакомы многим горожанам. Благодаря ему  обстановка быстро рассосалась. Шпана разбежалась по соседним  дворам, оставив вожака на воспитание строгого отца. Случайно отец этого балбеса вышел  во двор или его предупредила моя незнакомка, из–за которой весь сыр-бор возник, трудно сказать. Зная художника, а я не мог его не знать, работая в редакции газеты, участковому  лейтенанту Игорю  не стоило особого труда разобраться  с его непутёвым  сыном, если б я того пожелал. Думаю, что ему хватит солдатского, оставшегося от армии, ремня и от отца.  Я понимал этих пацанов и представлял каково влияние на них со стороны этого избалованного недоросля. Но и мне  не резон  оказаться в такой переделке без особой надобности. Ладно было бы  за что  и за кого.
Однажды, возвращаясь из посёлка в город, в полупустом  троллейбусе  увидел  почти  совсем незнакомую, но очень приятную   девушку, которую  видел месяц назад во время приезда на вызов к ней на дом. Тогда она  вызывала «скорую» для своей мамаши. Кажется, у неё был гипертонический криз, и я привозил её больную мамашу сначала к себе на «скорую», а затем после осмотра врачами, госпитализировал её в ЦРБ в терапию. Всё это время дочь сопровождала  свою мать и мы, благодаря такому случаю, немного познакомились. Я успокаивал её, говорил что ничего страшного с мамашей не случилось, полежит в больнице и всё обойдётся. В общем, она мне тогда ещё запомнилась, а звали её Любаша. Ещё тогда на «скорой» она приглянулась мне, но не станешь же в подобной ситуации вести разговоры на посторонние темы, тем более личного плана. Так и расстались ни на что не надеясь, хотя притяжение между нами явно появилось. В троллейбусе она была одна и тоже  узнала меня, непринуждённо и естественно улыбнулась. Потом ехали уже сидя рядом. Я подрулил к ней. Разговорились. Доехали до конечной, до центра города. Она не торопилась как и я. Уже смеркалось и было немного прохладно. Мы бродили у театра, проходили мимо кафе  «Уют» на Советской, открытого несколько лет  назад. Проходя мимо  кафе, вспомнил,  как несколько лет назад ещё до армии, как официальное лицо присутствовал на его открытии.  В системе общепита это было важное событие. Ещё бы. Первое в городе кафе. Тогда большинство горожан не знало такого слова как «кафе».Через неделю вышла  моя большая статья в городской газете по этому случаю, которая так и называлась; кафе «Уют». Днём оно работало как обычная столовая, преимущественно для студентов и молодёжи, но отличалось от других подобных заведений общепита культурой обслуживания и сервисом. Правда, наспех подобранные работницы кафе культурой и честностью не отличались как и все сотрудники общепита. Однажды после физкультуры я пришел в кафе пообедать, а почти новые кеды свои оставил на соседнем стуле. Когда после обеда второпях покинул заведение, то о них   совершенно забыл. Вспомнил только минут через двадцать на улице. Вернулся, а  их и след простыл. Спросил официантку не видала ли она спортивную обувь, мною случайно оставленную только что. Может у них на такие случаи существует «стол находок»? Ничего подобного. «Ничего не знаю, ничего не видела»,-выражали её нагловатые глаза. В общем, мои кеды «тю-тю», как говорится, без вести  пропали, и снова пришлось их покупать на мизерную стипендию. Вот и ещё появилась дополнительные непредвиденные расходы. Вечерами всё было по-другому, и работало кафе в другом режиме.  Я предложил в статье в этом кафе иногда устраивать молодёжные вечера, КВН и что-то вроде КИВ, клуба интересных встреч. Идея нашла широкую поддержку в общественности города. Каждый уважающий себя горожанин считал  за честь хоть раз посетить это кафе. И статья, разумеется,  в этом плане  сыграла исключительную роль как реклама. В связи с этим я подумал а не заглянуть нам с Любой в это заведение, наверняка меня ещё помнили там… Но она опередила меня  и сказала, что в соседнем здании от кафе, к которому мы как раз подходили, находится детский сад, и что она там работает и  можно туда зайти погреться. На улице по вечерам уже становилось прохладно.
-А это удобно? –поинтересовался я.  - Тебе не влетит?
-Не волнуйся,- заверила она меня.
 Мне не хотелось, чтоб у неё появились из-за меня недоразумения. Люба заверила, что всё будет в порядке, никому  мы не помешаем, ключ у неё. Ну что ж, ей  видней. Отказаться я не смог. Мы вошли в подъезд обычного жилого дома, первый этаж,  дверь направо. Вот и детский садик в обычной, но переоборудованной двухкомнатной  квартире. В зале в углу у окна стояло пианино. Свет не включали, так как в такое время в садике никого не должно быть, а свет из окна сразу привлёк бы любопытных соседей, к тому же окна выходили на улицу Советскую. Но на улице полнолуние и лунный свет немного заглядывал в окно и падал прямо на пианино, да и в комнате было не так уж темно. Открываю крышку музыкального  инструмента и тихо одним пальцем нажимаю на клавиши, чтобы не слышали соседи через стену. Сначала стал  наигрывать  «чижик-пыжик, где ты был?», потом что-то посерьёзнее. Я рассчитывал, что через полчаса мы согреемся и покинем садик и пойдём в кафе. Да и соседи вдруг кинутся, что в садике кто-то есть, услышав звуки пианино, попытаются проверить не показалось ли им, а там никого. Мы так разговорились и увлеклись не только разговорами, но и чувствами, что не заметили,  как быстро прошло время.  Я робко как первый раз поцеловал её в щечку, затем в губы. Они  у неё были полные, чувственные и, конечно, с некоторым опытом, как и груди. На её девичьи «достоинства» я обратил внимание ещё тогда на «скорой». Это было так приятно. Она не возражала. Затем поцелуй повторился, стал продолжительней и более чувственным. Стало совсем тепло. Люба предложила  остаться до утра. Ну если девушка отважилась на это, то мне подавно отказываться не стоило. Мне торопиться было некуда и не к кому. И мы остались. Если б я предвидел такой вариант, то  не стал прикасаться к пианино, наверняка у соседей  со слухом  всё в порядке, если даже и не музыкальным. Лишняя предосторожность не помешала бы. Здесь же находилось два десятка раскладушек, собранных вместе, а в другой комнате что поменьше –постельные принадлежности. Одной раскладушки на двоих оказалось маловато, поставили две рядом. Любаша намекнула, что ей ничего сегодня нельзя, у неё критические дни, и мы, ни на что не рассчитывая, спокойно проспали  до утра. В часиков семь собрались уходить, как в этот момент в дверь позвонили. Люба увидела в «глазок» свою мамашу. Вот так ситуация! Влипли  по самые уши. Что делать? Извечный вопрос Чернышевского на все случаи жизни. Отозваться? Открыть дверь мы не могли,  ей бы здорово досталось от матери. Всего ей не объяснишь, всё равно не поймёт. Решили не открывать. Нас здесь нет и не было. Если дочь не ночевала дома, то почему она должна быть именно здесь, а не заночевать у подружки или у какого-нибудь молодого человека. Что здесь особенного? И потом она уже совсем взрослая девушка  и сама должна решать, что делать и как ей жить. Конечно, правильнее было бы накануне  тем же вечером  предупредить свою мать и что-нибудь придумать в этом плане, но как это можно было сделать, если нет домашнего телефона, а живёт на посёлке. Да хотя бы и был, разве мать поверит и разрешит? Она звонила, стучала долго, наверно  всех жильцов соседей переполошила. Мы словно замерли, никакой реакции. Ждём у кого нервы раньше не выдержат. Наконец наступила тишина. В подъезде хлопнула дверь. Это означало что мамаша ушла. Может поверила, что действительно ошиблась и в садике никого не было и дочь нужно искать в другом месте. Время приближалось к половине восьмого. Скоро  должны приходить сотрудники садика, а то и родители с малышами. Минут через пять после прощального крепкого поцелуя вышел и я. Люба успела только записать номер телефона садика и всунуть мне в руку, а договориться  так и не успели. Оба понадеялись на телефон. Чтобы соседи ничего не поняли, я сначала поднялся на третий этаж, а потом не торопясь, как ни в чем не бывало вышел из подъезда. Через два дня позвонил подруге в садик. Заведующая ответила, что на работе такой нет и бросила трубку. Мне показалось всё это странным. Потом только узнал, что её в наказание отправили к родственникам в деревню на неопределённое время. Жаль оборвалась единственная ниточка с ней. В какую отправили деревню тоже не знал, да и адреса  городского узнать не успел, а то  бы обязательно разыскал её. Получилось, что все концы в воду. Кто же знал, что всё так получится. Так стремительно начавшиеся наши амурные отношения внезапно оборвались. Кто знает, может она была бы мне хорошей подругой в жизни. Извини, Любаша. Даст бог ещё свидимся. С одной стороны мне  по этой части никак  не везёт, с другой- родни нет, жилья своего тоже нет, как говорится,  « ни кола ни двора». Кому такой нужен и что я могу  предложить подруге. Рассчитывать на жилую площадь жены, гордость не позволяла. Как ни крути, всего нужно мне достичь самому, тогда и зауважают. Среди безмозглых птиц даже существуют понятия по ухаживанию за «дамами». Прежде чем претендовать  на спутницу жизни, самец должен показать ей, какое гнездо он свил. Если семейное ложе не понравится, она поищет другого партнёра, а отвергнутому нужно пройти курсы квалификации по строительству семейного очага. Что это, инстинкт или мозги? Построить дом или купить квартиру  в те времена не мог даже думать очень состоятельный человек, что говорить  о таких как я. В общем, получается замкнутый круг. Тем не менее к берегу причаливать надо. Щепка  и та когда-нибудь приплывёт к своему берегу. Выходит, надо работать, работать и ещё раз работать. Что-то похожее было у В. Ленина. Моим корешам двум Василиям,  Трубачу и Варнаве повезло. Одному с красивой и деловой женой со всеми удобствами житейскими, а в придачу с порядочной тёщей, которые решили его все проблемы, другому –и с женой простушкой, и  дедом с его домиком. Чтобы напрасно себя не корить и избавиться от детдомовского комплекса, что было частой причиной в моих отношениях с девушками, мне, похоже, надо жениться на такой же детдомовской, чтоб в дальнейшем не было ни упрёков, ни  семейных разборок  на этой почве. Вопрос только в том, где такую найти, чтоб влюбился без памяти раз и навсегда. Однако повезло далеко не всем. Многие детдомовцы, а может даже большинство,  после окончания Р.У.,Т.У. и ПТУ  остались у разбитого корыта из-за отсутствия своего жилья. Нет жилья и прописки, значит, нет нормальной работы. Нет работы потому, что нет крыши над головой. Что уж говорить о тех пацанах, которые и «пэтэу» не кончили. Разве можно обвинять и упрекать тех пацанов, которые не нашли себя в этой безжалостной, бескомпромиссной жизни, ни раз попадали в казённые дома в небо с клеткой и считали  его вторым родным домом после детского дома, для которых так  и не появилось лучшей песни в жизни, чем той, какую они пели  в детдоме по ночам; «ах зачем  меня  мать родила?». Мне ещё повезло. И хотя у меня пока не было своего жилья, куда бы я смог пригласить друзей или подругу, но была интересная и любимая работа. Кроме того, меня привлекала работа в газете. Ежемесячно выходила моя большая статья о жизни того или иного предприятия или учебного заведения и, насколько мне известно, они пользовались большим успехом у читателей. По сути, жизнь для меня только начиналась. Говорят,  человек проживёт  не зря, если за свою жизнь посадит  дерево, построит дом, родит и воспитает ребёнка. Всё это у меня ещё впереди, хотя по части посадки деревьев план свой давно перевыполнил ещё в школе, а потом и в детдоме, да и людей возвращать с того света чего-то стоит. Это не то что дерево посадить.
 Служба в армии не проходит бесследно. Конечно, жалко вычеркнутых  из жизни три года службы. Карьера сорвалась, любимую девушку потерял, денег на жизнь не заработал, на личном фронте  никаких перспектив, да ещё годы службы  в стаж не входили. Там в армии, видите ли, нет профсоюза и взносы  не платили, да и жили на полном государственном обеспечении. И всё лишь, оказывается, служили  ради Родины в соответствии с Конституцией страны. Конечно, отчего и не послужить Отечеству, если твои тылы обеспечены и никаких житейских забот за твоей спиной. Но это не про меня. Не прошло и трёх месяцев после моей демобилизации как стал  видится мне один и тот же сон. Дело, очевидно, в том, что как дисциплинированный и обязательный  по своей натуре гражданин своей страны, к тому же отслуживший в армии и дослуживший до старшего сержанта, я понимал, что три года должен отслужить буквально день в день с точностью как в аптеке. А меня демобилизовали  на полтора месяца  раньше за хорошую службу. Чисто арифметически выходит что я не дослужил свой срок. Какой-то бред, не правда ли? Но в голове, в подкорке отложилось. А снится, что призвали меня дослужить в нашей доблестной советской армии недостающий срок, а именно: полтора месяца. На удивление у меня не возникает никаких  вопросов к военкому, и покорно, как законопослушный гражданин, знающий с детства,  что такое дисциплина, с чувством гражданского долга отбываю в часть согласно мобпредписанию. Прибываю в  ту же Прибалтику, в тот же батальон на прежнее место  службы в БМП. Там всё как было в день моего увольнения. Еще не обновили главную аллею и не  успели убрать  мой портрет. Всё тот же мой шеф, лейтенант Виктор Фёдорович, те же санинструкторы, как будто  только и ждали, когда я вернусь дослуживать. Сменился только комбат. Им стал бывший начштаба, майор Суханов. Я всё только  недоумевал, зачем я  снова здесь? И без меня справляются. Мне показалось, что сослуживцы даже не заметили моего длительного отсутствия. Словно никуда и не уезжал. Служба шла как и прежде, только явно затянулась. Уже мои помощники младшие сержанты Шагойко и Норов демобилизовались и на их место пришли молодые салаги, и лейтенант уже не выглядел салагой, а я всё служу. Проходит полгода... Чертовски всё надоело и я обращаюсь к новому комбату, майору Суханову. Он мне показался ещё меньшим ростом и полнее, он ведь изначально окончил танковое училище, а туда подбирали одних коротышек, что и объясняло, почему он был иногда вредным до неприличия.
- Товарищ майор, разрешите  обратиться, старший сержант медицинской службы Новосёлов, -представился я.
-  Обращайтесь. Что случилось? – спрашивает он.
-  Как  сказать... Когда, наконец, меня уволят окончательно,- говорю ему в несколько раздражённом тоне.
  А он мне шуточками говорит:
- Хоть с сегодняшнего дня. Вы как здесь оказались? Мы ведь не так давно  вас с почестями проводили на гражданку.
- Дослуживаю свой срок, -спокойно объясняю ему. -Это я так...
 Пришлось рассказать странную и удивительную историю о том, что меня по «ошибке» раньше уволили. Когда в военкомате перепроверили, то не досчитали  полтора месяца. И на основании какой-то новой «секретной»  инструкции минобороны направили дослужить.
- Я, конечно, знал, -стал говорить майор Суханов,- что вы человек  порядочный. Если обратили внимание,  портрет ваш ещё с аллеи Славы не убрали. Висит, как образец  порядочности. Как пример для подражания молодым воинам. Помним. Но не до такой степени! Где вы видели таких порядочных? Днём с огнём не найдёшь. Они все вымерли  вместе с динозаврами ещё в Юрский период.
- Значит, не все, - сказал я,  поддерживая разговор в том же ключе с иронией.-  Единственный экземпляр, как видите, сохранился. Перед  вами. Это я так, между прочим.
- Вижу... Помните из школы? -продолжал майор. -На службу не напрашивайся…
 
- От службы не отказывайся, - продолжил я.- Помню.
- И вообще, что вы здесь делаете? - с удивлением спросил комбат уже по-свойски.
-Как что, служу Отчизне!
 На этом  сон старшего сержанта Новосёлова обрывается для того, чтобы через неделю  точь-  в- точь  снова повториться. Во сне каждый раз в это верю, а просыпаюсь, осознаю насколько всё глупо и смешно. Кто бы сказал, что это всё значит? То ли мне действительно  надо податься на сверхсрочную, то ли    всерьёз пришла пора жениться? Тянуть дальше некуда. То и другое, признаться, страшновато, в обоих случаях теряется свобода. А дороже свободы, как известно, ничего нет в этой жизни. Это неоспоримый факт. От всего отвлекает только работа на «скорой» и в газете. На скорой помощи изо дня в день  одно и то же; «сердечники» по ночам, «астматики»- днём, утопленники–летом, зимой угоревшие и травмы в ДТП  круглый год. Прошлой зимой с самого утра вместе с напарницей были на вызове  в частном домике, стоявшего почти у самой дороги. Дверь была открыта нараспашку. Проходим в комнату, а там три трупа. Причина-отравление угарным газом. Что делать? Оказывать первую медицинскую помощь  в таких условиях не было смысла. Решили  всех троих вынести на свежий воздух прямо на снег. Всё одно надо вызывать милицию. На всякий случай стали делать искусственное дыхание с непрямым массажем сердца, сделали уколы сердечные. У двоих трупов появились признаки жизни, им подключили кислород. Когда они более или менее оклемались, отправили их в ЦРБ. Спасены две человеческие жизни. Оставленным трупом занялась подъехавшая милиция.
 Приезжаю как-то вечером по вызову  к одной бабуле по поводу «плохо с сердцем». Поднимаюсь на второй этаж, хорошо, что не на пятый, уж больно лестницы крутые в подъезде  этого  не типового сталинского дома, а то самому стало бы дурно, попробуй целыми днями побегать по этажам. Звоню в дверь. Она  не заперта, значит, здесь действительно ждут врача. А это приятней, чем когда вызывают «скорую»   и не встречают. Открываю дверь  и глазам  своим не верю. Передо мной во всей красе стояла  «принцесса» Марина,  подруга Ларисы по школе. Вот так встреча! Она приятно удивилась и только, я же обомлел, дар речи потерял. Они так здорово  были похожи когда-то. Если б я был сильно подшофе, точно принял её за Вороненко Ларису, вернувшуюся в своё прежнее состояние после родов. Но после случая в деревне,  когда по неопытности осушил два стакана вишнёвой настойки вместо вишнёвого напитка, практически, не выпиваю. Так что казаться не должно.  Мы не виделись с Мариной более трёх лет. Правда, изредка первое время переписывались, когда я был в армии. Я до сих пор четко не понимал, почему я переписывался не с Ларисой, что было бы логично, а с Мариной, которую в общем-то особо и не знал. Откуда оказался у меня её домашний адрес и кто первый написал? Получал от неё тёплые письма по месту службы в первый год. Писала, что собирается переехать в Молдавию на свою родину. Оказывается, к счастью, ещё не уехала. В какой-то  степени я чувствовал себя перед ней виноватым. Я не мог поверить, что такая славная, целомудренная и милая девушка как она, с которой до армии ничего не было, могла ждать  ничем непримечательного парня вроде меня, в то время, когда  вокруг неё, в этом я нисколько не сомневался, немало достойных кавалеров крутилось. Возможно я сам перестал писать  ей из-за очевидной бессмысленности, тем более что она собиралась уехать из Артёмовска. Да и  первый год службы я часто переезжал и на новом месте  службы долго не задерживался. Скорее всего, потерял её адрес. Конечно, писать можно что угодно; и ждёт и любит. Бумага всё выдержит. А приезжает  домой  такой солдат, а его подруга давно замужем за соседа или за его друга. Обычное дело. Начинаются разборки: «я там Родину защищал, а ты тут...».  С Мариной  в письмах личных тем мы не касались. Просто она  старалась поддержать меня морально, зная не  понаслышке, как нелегка солдатская служба вдали от родины, так как сама росла в семье военнослужащего отца. Да и  я «хорош» тоже, больше использовал её в корыстных целях как источник информации.
-Привет…Глазам своим не верю… Не может быть… А что ты тут,  собственно говоря....Марина?…Нет, это я не сюда попал. Кажется, ошибся этажом, –стал говорить я, немного растерявшись от неожиданной встрече с Мариной.
Для убедительности посмотрел на дверь и номер квартиры, может ,действительно что-то напутали с водителем...
-Похоже…,-все ещё не понимая, и  неуверенно  говорю я.- У меня тоже шестнадцать. Может водитель дом перепутал…У нас часто такое… ночами особенно.
-  Ничего не напутал, Сергей. Квартира №16. Здравствуй…Тебя можно так называть? –спросила она. –Столько лет прошло...
- Конечно, а как же по-другому, -говорю я.
- Я здесь живу с бабушкой и «скорую»  тоже вызывала  я  для неё. Что-то плохо с сердцем. Проходите доктор.
 Последние слова Марина  нарочно  произнесла погромче, чтобы  слышала бабушка. И сопроводила  меня к ней. Я подошел к лежащей  на диване ещё   не очень старой женщине, поинтересовался,  «как у нас со здоровьем» и что  больше всего беспокоит. За разговорами,   не отвлекаясь, одновременно  прощупываю  у неё пульс. Марина не уходит, присела рядом справа от меня. Иногда с ней переглядываемся. Смотрю на Марину чисто машинально, профессионально. В такие моменты  я сконцентрирован только на больных, с тем чтобы поточнее поставить диагноз. Ничего другого вокруг меня в такой момент не существует, что сравни настройщику рояля. Мой взгляд ничего не выражал.  Марина пыталась ловить мой взгляд, чтобы понять  насколько  серьёзна больна её  любимая бабушка. Я по привычке замерил давление, послушал сердце и лёгкие. Затем подошел к столу, открыл свой врачебный саквояж, также  по привычке автоматически вынул нужные ампулы, шприц  и также спокойно  без суеты сделал внутривенные и  внутримышечные иньекции. И всё молча. Рука у меня, говорят, «лёгкая». Это правда. Больная не стонала от моих уколов. Можно было и уходить, но я решил немного подождать; и с Мариной поболтать, и убедиться, что с бабулей стало получше. Важно же медику видеть результат своей работы, а иначе зачем вообще приезжать, если «шир-пыр» как-нибудь уколол и бегом обратно. Внутренний голос  словно подсказывал мне; «Серёга, не будь идиотом, твой час наступил. Это твой шанс. Если не сейчас, то никогда. Бабуля не главное, никуда она не денется. Другого случая не будет. Я же тебя знаю. Лучше Марины тебе не найти, она твоя судьба». И я внял этому голосу. А чтобы потянуть время, я  стал рассказывать  ей, как будучи на практике,  сделал первый укол больному. Вообще я всячески избегал их делать, мне жалко было больных, и старшая медсестра отделения заметила это. Тогда она подвела  меня к умирающему больному и сказала, что ему уже не будет больно от моего укола и что  могу спокойно на нём поучиться. Когда, преодолев страх и жалость, я сделал ему укол в  плечо он и глазом  не моргнул. Скорее всего, он был уже  больше  мёртв, чем  живой. Не знаю было ли интересно всё это слушать Марине? Наверно нет, но подготовить её психологически к тому, чтобы она могла сама делать некоторые простые уколы своей  бабушке в экстренных случаях не дожидаясь «скорой», было бы неплохо. И я в этом мог бы помочь ей. Увидел, что она не окольцована и по другим признакам вроде  не замужем,  не теряя надежды,  успокоился. Успокоил и Марину, объяснив, что у больной всего лишь гипертонический криз и всё скоро  после уколов пройдёт и что даже поспит. «А вообще, -подумал я, -неплохо полежать бы ей в больнице». Эти рекомендации  я уже давал  Марине, направляясь к выходу. В прихожей  нарочно задержался, вспомнив  внутренний голос, и спросил её прямо.
- Марина, как ты думаешь? Мы могли бы встретиться с тобой в другом месте и по другому поводу?
- Ты назначаешь мне свидание?  -заинтересованно с улыбкой спросила она.
- Похоже, что так,–неуверенно говорю ей. –Давно такого не было. Уже позабыл, как это делается.
- Серёжа, ты меня случайно с Ларисой не путаешь? –спросила как-то странно  Марина, вспоминая, что ещё до армии, когда я её однажды  проводил к дому, при прощании назвал Ларисой.
 Я знал её как подругу Ларисы и только, а когда случайно встретил её на улице и нам оказалось по пути мы с удовольствием поболтали. Это было всего один только раз.
-  Запо-мни-ла…- протяжно  произнёс  я.
- Ещё бы не запомнить. Ты тогда очень обидел меня, -призналась Марина.
- Прости, никак не думал. Каюсь, молодой был. Вы так похожи...Мне так казалось…А  что ж ты словом не обмолвилась, когда писала? Я бы совсем по- другому...
- Как я могла, если ты по уши был влюблён в Ларису. И потом почему девушка первая должна признаваться?
-Это не совсем так... Она мне действительно нравилась, но чтобы любить... Ты же знаешь, я был для неё никем. Витал в облаках, ничего не замечал.
- А сейчас поумнел?
- Армия образумила. Готов искупить свою вину. Ларису не видел очень давно, ещё до армии. Правда, что замуж вышла,  слышал. Это весь город обсуждал. Да у нас с ней ничего и не было. Просто друзья...Были...
-Сразу тебя не узнала. Как-то неожиданно в такой роли. Подумала розыгрыш. Вижу, повзрослел, стал таким важным, серьёзным.
- Ну что ты, совсем  ничуть. Каким был, таким и остался. Как в той песне про лихого степного казака. Марина, ты же меня совсем не знаешь. Вот ты изменилась. Ещё прежнего похорошела, а может просто повзрослела. Прямо невеста на выданье.  Впору жениха искать, а может уже…
Она прервала мою неуместную болтовню, сменив тему разговора.
- А я то письма твои читала из армии, а теперь вот твои статьи в газете. Мне они нравятся, читаю с удовольствием. И бабушка ими зачитывается. Она у меня всем интересуется. Всё спрашивала, почему он так здорово пишет, а всё нештатный корреспондент? И кто он на самом деле, этот мистер икс?
-  И ты что по этому поводу?- спросил я.
-  Ничего. Талантливый сотрудник, -объясняю ей.- Я же не знала, что это был ты собственной персоной. Вот удивится, когда я скажу ей всё про тебя. Что её лечил сам внештатный корреспондент Сергей Новосёлов. Не поверит.
- И на том спасибо.
-  Я не сразу подумала, что это ты. Мало ли Новосёловых в городе. Только потом от других случайно услышала. Говорят, у тебя талант. Когда узнала,  что это тот самый Сергей Новосёлов, было приятно, что ты, наконец, объявился, и что среди моих знакомых есть такой талантливый человек.
-И только? –спросил я.
-Не совсем, –загадочно ответила Маринка.
Я кажется понял, что хотела выразить она, но сделал вид, что не понял смысла, сказанного ею «не совсем».
- Явно преувеличивают, так и передай им, кто так говорит. Марина, я не понял главного. Могу я на что-то надеяться?
- А как же бабушка? –спросила она игриво и доброжелательно, переводя разговор в другое русло. Вот поправится, тогда и встретимся, если, конечно, не передумаешь к тому времени.
- Теперь не передумаю. А давай мы твою любимую бабушку положим в стационар. Надо полечить её как положено, основательно. Если б не она и этот вызов?...
- Это реально?  -поинтересовалась она.
- Запросто. Реальней не бывает. Напишу направление и отправлю. Я же «скорая»,- с долей гордости за свою работу  и уверенно объяснил я.
- Её не уговорить, но попытаюсь. Запиши мой телефон 35716. Всё пока. Жду звонка.
- Телефон любимых не записывают, его запоминают, – философски изрёк я.
-Серёжа. Я не ослышалась? Ты сказал любимых? Значит, я уже любимая? Ты не торопишься? - полюбопытствовала  Марина.
- Три года большой срок. Пока. Совсем   ненадолго. А то ещё такое наговорю...
 Я осмелился поцеловать её в щёчку впервые. Она совсем не противилась и не уклонилась. И это уже многое значило. Это знак свыше. Я вышел из подъезда  и мне вдруг стало так легко и свободно будто и на вызове не был, а иду с долгожданного романтического свидания. Чуть было не прошел мимо  своего «Уазика». Хорошо, что водитель вовремя посигналил. Вид у меня был немного растерянный и счастливый. Любопытный шофер не сдержался и поинтересовался всё ли со мной в порядке, на что я только и мог ответить; « Я, кажется, скоро женюсь». «Пора, Серёга,-услышал я в ответ.-Надеюсь, на свадьбу  меня  пригласить не забудешь. Я же в какой-то степени причастен к этому». «Ладно, никого не забуду. Обещаю»,-дал слово я.
-И когда это случиться? В смысле долго ли нам ждать?-не терпелось спросить водителю.
-Думаю, через полгода,-обнадёживающе ответил я.
-Стало быть, на майские?
-Выходит что так.
 Сидя уже в машине рядом с водителем,  прокручивая в голове встречу с Мариной, у меня ещё были некоторые сомнения в серьёзности наших дальнейших отношений и не столько с моей, сколько с её стороны. Не передумает ли, да согласится ли стать моей женой, пойдёт ли за меня? Меня многие годы, когда я был в детдоме, и особенно после, преследовал комплекс неполноценности, комплекс детдомовца, вследствие чего приходилось от многого отказываться в жизни и не бороться за своё счастье, уступая место другим, как мне казалось, более везучим в плане личной интимной жизни. Если кто и думал, что если в карты ему не повезёт, то повезёт в любви, то мне и в этом случае рассчитывать было не на что.  Я всё сравнивал себя с той щепкой, которая плывет по бурному течению реки и время от времени её волнами отбрасывает то к одному, то к другому берегу. Может пришло время  остановиться и призадуматься, может действительно  пришла пора бросить якорь и определиться с берегом окончательно.  Мои все сомнения развеялись, когда я вспомнил, что ещё в детстве, находясь в детдоме, один пожилой цыган по моей руке нагадал мне в жёны красавицу молдаванку, и что будет у нас с ней двое сыновей и счастливая безбедная жизнь. Тогда я отнёсся к этому с некоторой обидой и несерьёзно. Что поделать? Какое-никакое, а детство, молодо-зелено. Теперь, похоже, предсказания цыгана, которым я никогда не верил, начинают сбываться. От судьбы теперь, по всей вероятности, мне   не уйти. Для меня началась светлая полоса в жизни. Я как бы увидел свет в конце туннеля. И  это так здорово, когда впереди светит маячок!
               
               
От автора.
 
Я  рассказал настоящую непридуманную историю о реальном парнишке Серёге  Новосёлове с первых дней его рождения до зрелого возраста, разделившим нелёгкую судьбу многих и многих тысяч детей, чьи родители погибли или пропали без вести во время Великой Отечественной войны  1941 -1945 годов. Не их в том вина, что они с малолетства лишились самого дорогого в жизни -своих родителей. Всем им в силу обстоятельств было уготовано пополнить армию беспризорников, а  впоследствии и уголовников. Государство в борьбе с беспризорностью как могло делало всё, что смогло на тот тяжелейший момент для него самого. Это были тяжелейшие годы послевоенного восстановления промышленности, экономики, борьбы с нищетой,  голодом и разрухой. В стране оказались миллионы брошенных на произвол судьбы несовершеннолетней детворы, беспризорников. Их босоногое детство прошло в детских домах и приютах, и многим они были обделены в жизни. Перед страной стояла архисложная проблема. Или вся эта армия беспризорников вольётся в воровскую криминальную среду, что для государства крайне опасно, или взять их под свою опеку и сделать из них полезных для общества людей. Несмотря ни на что, в большинстве своём  они не ожесточились на весь Белый Свет, нашли себя в этой непростой жизни, отстояли себя. Да, многим не повезло, сломались. Не выдержали суровой правды бескомпромиссной  и во многом  несправедливой жизни. Когда-то ты, Сергей, мечтал посадить дерево, построить дом, иметь своего ребёнка, что- то оставить после себя. И это правильно. Так думают многие нормальные люди. Теперь у тебя всё есть, и всего добился сам. Чего нет, ещё достроишь, о чем мечтал, ещё сбудется. Доброго тебе пути в этой жизни, Серёжка Новосёлов. Не падай духом, смело шагай вперёд. Ты не один в этой жизни. С тобой все детдомовцы всех поколений по всей нашей необъятной стране. Помни об этом. Очень хочется верить, что придёт пора и наступят времена, когда о детдомовцах  будущие поколения нашей страны могут узнать только по учебникам истории. И о таких как ты скажут: «А ведь они были последними».  Всё правильно, так должно и быть. Мир не без добрых людей. Помни и это, Серёга. Счастливого тебе пути в этой жизни. Хочу лишь напомнить ответ писателя М. Горького поэту С. Есенину: «В этой жизни умирать не ново, сделать жизнь -значительно трудней».