Чёрная всадница Часть XIX

 
                ЛЕСНЫЕ  СТРАДАЛЬЦЫ

        На дворе ещё догорала прощальным огнём золотая осень. Раскрашенные яркой палитрой красок сорванные ветром с деревьев листья, весело перешёптываясь, наслаждались блаженной невесомостью, испытывая радостный восторг свободного полёта перед тем как уйти в вечность. Птицы, довольные и сытые, несколько потеряв свою обычную бдительность, увлекались беззаботными разговорами, особенно молодняк. Правда эту идиллию беспардонно нарушали крылатые хищники,  которые были не прочь поживиться разжиревшими на осеннем изобилии  болтунами. Насекомоядные пернатые, собравшись в стаи и стайки, уже отправились в дальний путь. Я видела в небе также улетающих в тёплые края журавлей и стаи гусей. Иногда они, покружившись над нашим озером, оставались на ночлег, чтобы почистить крылья и поужинать жирными лягушками, которые в огромном количестве расплодились в благодатном для них мелеющем болотистом озере. Лесные хищники, в свою очередь, подстерегали заночевавшие стаи больших пернатых. Время от времени слышался ужасный крик неосторожной жертвы, но я была бессильна помочь, помня слова эльфа – не нарушать законы леса. В моих ушах продолжали звучать слова лесного эльфа: «Эльза, ну когда же ты, наконец, повзрослеешь? Забыла самое главное правило белой ведьмы: быть спокойной и бесстрастной, как королева, и не вмешиваться в лесные дела». 
      На метле моё тело ещё не летало. Я ещё не могла быстро оседлать метлу и лететь  вслед за ветром, как это делали опытные ведьмы. Однако, я чувствовала, что в скором времени у меня будет больше свободного времени, и я этому научусь.
      Запасы на зиму были готовы. Ганс съездил на телеге несколько раз в лес за валежником и дровами, и теперь мы спокойно могли встретить суровую зиму. Я вернулась к своим оставленным делам. Как обычно по утрам брала плетёные корзинки и шла в лес за дарами. Вечером возвращалась домой с красным шиповником,  калиной,  боярышником, чёрной бузиной и другой ягодой и фруктами.  Дома ягодами распоряжалась Анетт, варила варенье, либо просто перемешивала с мёдом и относила в келлер. Шиповник, боярышник и нарезанные лесные яблочки развешивала сушить, как её научила когда-то умелая и хозяйственная старушка Гудрун.
       Конечно, погода была не летней, когда я могла сбросить свои деревянные башмачки и с наслаждением пройтись по земле, мягкой траве, а то и лечь на спину и с наслаждением покататься, разумеется, если поблизости не было никого из свидетелей.
       Я постепенно начала мысленно беседовать с деревьями. Когда болела голова, я подходила к осине, рябине или плакучей иве, прикоснувшись руками, просила их снять  боль. Чувствуя слабость, подходила к берёзе или дубу, обнимала ствол и просила дать мне немножко сил. А иногда мысленно могла их о чём-то спросить. Однажды я спросила у своей подруги о Йохане, и мои уши уловили чёткий певучий ответ ивы:
        – Жди, Эльза! Жди-и-и!!!
        И я терпеливо ждала, продолжая в одиночестве походы в лесное царство. Иногда я, усевшись на бревно или пенёк, отрешенно замирала, сливаясь в одно целое с могучим организмом природы, и растворялась в этом единении без остатка. Становилась ли я в такие промежутки времени деревом, птицей или муравьём? Не могу знать, так как изнутри определить невозможно. По прошествии некоторого промежутка времени я снова возвращалась в осязаемый мир, снова слышала разговоры деревьев, птиц, да и всего живого вокруг меня. Слышала и понимала.
        Однажды, в такой момент отдыха, послышалось продолжительнее, чем обычно, стрекотание сороки. Лесную воровку что-то серьёзно заинтересовало, вероятнее всего, что-то аппетитное, и я, не имея сил удержаться от невмешательства в жизнь обитателей леса, направилась в её сторону. Наполовину засыпанный опавшей листвой небольшой ёжик беспокойно дёргался из стороны в сторону, время от времени замирая в изнеможении.  Я подержала над ним руку, и он понемногу начал раскрываться. Ёжик был небольшого росточка, видимо, из позднего выводка. На боку у него была запёкшаяся кровь и рана, в которой копошились черви. Я сняла свой чёрный передник и, завернув в него ежа, побежала домой.
       –  Фру Ильзе, что случилось? - встретила меня удивлённо Анетт
       –  Анетт, принеси мне из чулана старую треснувшую лохань, в которою мы собирались к весне рассаду для огорода посадить, и немного дёгтя из конюшни.
     Когда появилась лохань, я усадила в неё бедного ежонка и помазала ему дёгтем бочок. Потом побрызгала ему на колючки немножко уксуса, замотала его снова в свой передник и уложила в лохань. Ежонок чихал и хрюкал, а я пошла готовить ему отвары.  Для этого пришлось растолочь в ступе немножко сухого шиповника и боярышника и залить кипятком. Когда отвар стал остывать, я в него выдавила немножко сока свежесобранной калины  и каплю мёда, после чего в другом глиняном горшке заварила перетёртые в ступе иоганово зелье, крапиву и полынь. Прошло чуть больше часа. Развернув передник, я обнаружила в ране и в переднике большое количество мёртвых блох и личинок мух. Когда я счищала  дёготь с раненого бочка и выбирала из него мёртвых насекомых, замученный ёжик не сопротивлялся и позволил мне смазать его раненый бочок мазью, подаренной мне лесным эльфом. В саду я набрала ему дождевых червяков, слизняков и всевозможных личинок и жучков, которые мне попадались под прелыми осенними листьями. Проголодавшийся зверёк с аппетитом принялся за еду.
       Когда все лекарские работы были окончены, ёжонок, наевшись, зашебаршил  в лоханке с сеном, оставленной в моей комнате до его полного выздоровления. Недовольный Вилли пробовал на него шипеть, но получил похожий ответ.  Тогда он решил, что чем ссориться с ежом, лучше поиграть с Вольфом, с которым теперь водил дружбу. Всё-таки Вольф не такой вредный и колючий, как этот лесной выскочка.
       Вечером мне что-то не сиделось дома. Я вышла в сад, за мной засеменили Вилли с Вольфом. Я вышла за ограду и ноги сами повели меня в сторону леса. Послышался отрывистый резкий крик совы, а потом шум драки в кустах. Я помнила слова лесного эльфа не вмешиваться в лесные дела, а мои юные спутники  прижали свои уши и замерли. В кустах происходила сильная драка не на жизнь, а на смерть. Постояв некоторое время, я всё же не выдержала и направилась в сторону кустов. Подойдя вплотную к том месту, откуда слышался шум, шипение и свист, я обнаружила бьющегося в конвульсиях зайца, около которого прыгал на одной ноге подросток совы с висящим крылом. Видно не рассчитал пернатый хищник свои силы, и теперь придётся самому с жизнью расстаться. Сняв с головы платок, я накинула его на незадачливого охотника, а когда тот оказался в плену, схватила его рукой.  А серый заяц, редкой в Германии породы, был довольно крупного размера, и, поэтому, уложив его на плечо, я тут же повернула к дому.
        –  Оh, mein Gott*!, - запричитала Анетт,-  скоро весь лес домой перетащите! А где мы жить будем?..
        –  Не переживай, Анетт, зайца уже вряд ли можно спасти, так что пусть Ганс его забьёт, а шкура тебе на зимнюю обновку пойдёт. А совёнка попробую вылечить. Будет потом у меня на чердаке жить и мои травы от мышей и крыс охранять. Что поделаешь, Анетт? Вот такие уж необычные на зверей лето и осень у меня в этом году!
       Я прошла в свою комнату. Совёнку, которого я окрестила Эдгардом, пришлось накинуть на голову капюшон, чтобы не кусался. Потом я обрезала перья с висящего крыла.  На поломанную кость, предварительно обработав её настойкой трав, я положила слой мази, которую мне дал лесной эльф, и, выровняв её, наложила крепкую палочку и перевязала. Точно так же обработала и поломанную ногу. Побрызгав Эдгарда полынным раствором и усадив в старый плетёный короб, накрыла его другим коробом сверху, чтобы не вылез. Окончив процедуру, я вышла на кухню. Ганс свежевал зайца, а Вольф и Вилли крутились у него под ногами. Нахальный Вилли, даже пытался его царапнуть за ногу. А Ганс легонько от них отбивался, что-то напевая себе под нос.
        – Ах, вы! Нахалы! – обругала я зверей, еле сдерживая на лице
улыбку. – А ну, вон из кухни! Не то отправитесь ночью спать в собачью будку! А вообще-то, действительно, моя комната сегодня занята - в ней палата для раненых.
       – Правильно, поругайте их фру Ильзе, а то совсем избаловались! Видишь ли, не могут дождаться, пока работу закончу. Ждут внутренностей на ужин.
       – Поживут пока на каше с молоком, без мясной закуски, а все внутренности пойдут раненым.  Зайца поймал Этгард, значит, вся требуха ему полагается. А лапки дай хулиганам, пусть играют и нам работать не мешают.
      Когда вся требуха была в миске, а тушку Анетт положила в винный уксус отмачивать, я вернулась в комнату. Немножко положив требушки ежу, которому она понравилась больше личинок, я подошла к Эдгарду и сняла с его головы колпачок. Он внимательно посмотрел на меня своими круглыми глазами и зашипел.
         – Коль шипишь, парень, значит, жить хочешь! А ну открывай свой клюв.
       Когда я поднесла к нему руку, он попытался меня укусить, но так как в руке у меня было немножко требухи, он, клюнув, начал её жадно заглатывать.
         – Вот так, красавец, нечего со мной драться! Лучше кушай, если хочешь быстрее выздороветь.
        Когда Эдгард наелся, я снова одела ему на голову колпачок, чтобы ночью не пытался прыгать. А Ганс обещал мне утром смастерить для него большую клетку.
      Ночь у меня была весёлая. С одной стороны сопел и шебаршил ёж, с другой – подпрыгивала сова, и пыталась что-то сказать. Утром я встала уставшая, словно всю ночь работала. Зато мои раненые под утро успокоились и заснули. Утром, когда я покинула кровать и начала одеваться, в комнату заглянул вездесущий Вилли. Он попытался сунуть нос в короб к совёнку,  тот защёлкал на него острым клювом, а потом зашипел похлеще ежа. Возмущённый Вилли выгнул спину, зашипел в ответ и удрал в сад.
     Анетт уже стояла на кухне и поджаривала заячью печень. А шкура, вымоченная и прибитая гвоздями, сохла в прихожей.
       – Фру, Ильзе. Я готовлю печень для вас.
       – Нет Анетт, съешь её сама, тебе нужно есть мясо. А я к этому зайцу не прикоснусь, просто в рот не лезет. А вот из шкурки я тебе обновку сошью.
       Минуло несколько дней. Мои новые воспитанники начали выздоравливать. Со временем, я собиралась ежа отправить жить в сарай, а совёнка на чердак, где я хранила травы.  Травам не помешал бы хороший охранник от мышей и крыс.  Также мне хотелось примирить совёнка и ежа, пока они ещё слабые от ран и юные. Поскольку они оба были ночными зверьми, я укладывала им по вечерам еду в общую миску, и они быстро поняли, что им не нужно ссориться.
         Недовольным ходил только Вилли из-за того, что новички грозно шипели на него, не хуже его самого, и, тем самым, постоянно его нервировали. Однажды я так увлеклась вышиванием, что Анетт пришлось принести ещё тёплые кнедлики со сметаной в мою комнату.  Я как раз  выпустила своих раненых погулять по комнате. В это время в окошко запрыгнул со двора Вилли с мышкой в зубах, видимо, решил мне сделать подарок. В ту же минуту совёнок и ёж зашипели на Вилли, собираясь отнять его законную добычу. Вбежавший в комнату его товарищ Вольф пронзительно затявкал, защищая своего друга. В этой кутерьме единственным выходом было поделиться ужином. Звери дружно обступили миску с кнедликами, а убитая мышь досталась довольному Эдгарду.
         – Это что такое? – воскликнула Анетт!  – А вы что теперь без ужина останетесь?
         –  Анетт, это же прекрасно. Они решили мою проблему. Когда требуха кончится, Вилли будет своих мышей отдавать Этграду, а за это получать миску кнедликов со сметаной. Так что пусть пока до весны они поживут у нас в доме. 
       С Эдгартом Вилли всё-таки нашёл общий язык, и они были даже рады встрече друг с другом.
      А ежонок однажды ночью забрёл в тамбур, который не отапливался, и, обнаружив там старый сапог моего покойного отца, заполз в него и заснул до весны крепким сном. Ганс смастерил ему небольшой деревянный домик и засунул его туда вместе с сапогом, чтобы кто-то случайно на него не наступил. Обрадованный Вилли резво носился  по дому, избавившись на всю зиму от своего недруга.



*Оh, mein Gott !   –  О, Боже мой!