Нить от сердца

НИТЬ  ОТ  СЕРДЦА

Птенцы, вырастая, гнездо покидают,
В дали далекие стаями мчатся.
А человек – он всегда ожидает,
Что дети домой должны возвращаться.

Дом – это родина, дом – это мать,
Та,  что сумела вам сердце отдать,
Дом - между прошлым и будущим нить,
Прочной и чистой эта нить должна быть.

Если сердца вам связала та нить,
Пожар ей не страшен, водой не залить.
И  в бурю, в метель, ночною порой
Нить вас всегда приведет в дом родной.
2003 г

ПРОШЛОЕ
    
Прошлое врывается в мой дом,
В мою память, в мою душу, в сердце,
Чтоб напомнить, видимо, о том,
Что давно закрыто прочной дверцей.

С тихой грустью прошлое приходит,
Об ушедших днях напомнить нам ,
И в анналах памяти проходит,
Возвращая к давним временам.

Детство, детство, как оно беспечно,
Школа, книги, песни, танцы, смех.
Нам казалась жизнь такою вечной,
Счастье уготованным для всех.

Пролетела юность искрой быстрой,
Первую любовь лишь нам добавив,
Чувства хрупкие, такие чистые,
Нежностью, надеждой их разбавив.
Прошлое врывается без спроса,
Не застрянет где-то у порога.
Выделит вопрос среди вопросов:
Верною ль по жизни шел дорогой?
2004 г
               
МОЙ ВНУТРЕННИЙ МИР

Мой внутренний мир…Кому же он нужен?
Какие бывают в нем ветры и стужи?
Разве поймут меня дети и внуки?
Просто украдкой зевнут лишь от скуки,
Если вдруг им на досуге скажу,
Чем  сейчас  я живу и чем дорожу.

Вдруг кто-то из них возьмет  да и скажет:
«Знать это нам  совершенно неважно.
Чем ты гордишься? Что много читала?
Детей ты учила, летать ты мечтала?
Тем, что друзей у тебя очень много,
Иль что не свернула с трудной дороги?»

А я потихоньку ночью поплачу,
Обиды свои глубоко я запрячу,
               Ведь хочется мне, чтобы внуки и дети
Знали, не зря прожила я на свете.
Жизни свеча не коптила, горела,
С любовью и лаской растила всех, грела,

Детям желала  огромного счастья,
И оставаться для них нужной частью.
И, чтобы идя своею дорогой,
Путь бы привел их к родному порогу,
Где ждут не звонков телефонных подчас,
А доброе слово и взгляд родных глаз.
                2003 г

ПОЙ, СКРИПКА МОЯ, ПОЙ…

Жил в нашем городке человечек. Почему называю его «человечек», потому что он был небольшого росточка, чрезвычайно худ, в неприметной старенькой одежде и с неизменной потертой шляпой на голове. Встречаясь с любым жителем городка, он снимал шляпу, кланялся, вежливо здоровался и молча проходил  дальше. И стар, и млад звали его Гриша  Рак.  Он не обижался на это, думается мне, странное прозвище, а просто по-детски чуть смущенно улыбался. Детвора смеялась над ним, кричали вслед: «Гриша Рак, Гриша Рак», но он только улыбался, и своей беззащитной улыбкой как бы отгораживался ото всех.
Но самое удивительное было в нем то, что он прекрасно играл на многих музыкальных инструментах.  Откуда мне это известно?  Да просто каждое лето  до поздней осени в нашем городском парке были танцы под духовой оркестр, и среди оркестрантов  обязательно был  Гриша. Часто он играл на трубе или  еще на каком-то мне тогда не-знакомом инструменте, возможно, это был саксофон или флейта. Но обязательно  в течение танцевального вечера  Гриша выходил на середину арены, где располагался духовой оркестр, брал в руки скрипку, и тогда он словно сливался вместе  с нею.  Он уже не казался маленьким человечком, а вместе со стремящейся вверх мелодией, он и  сам становился выше. Плечи его расправлялись, голова была поднята вверх, и он с каким-то удивительным выражением лица выводил мелодию.
Раньше в маленьких провинциальных городках  почти всех умерших хоронили под  духовой оркестр. Таков был ритуал. Гриша  принимал участие в этой печальной процессии, играя на трубе. Его седые волосы развевались на ветру, то скрывая, то открывая печальные глаза и грустное, какое-то отрешенное лицо.
        Приезжая на студенческие каникулы домой, мы  с удовольствием  летом бежали на  танцы.
Парк, где располагалась танцплощадка,  находился недалеко от нашего дома, и мы с сестрой, едва заслышав первые звуки музыки, надевали приготовленные к танцам  новые, сшитые мамой чаще всего из простого ситца платья и бежали  в парк, зная, что там уже нас ждут наши школьные друзья, которые, как и мы,  приехали из разных го-родов на свои каникулы.
Духовой оркестр, которым  руководил наш бывший учитель музыки Петр Андреевич,  играл наши любимые  танцевальные мелодии: вальсы, танго, фокстроты, и часов до одиннадцати мы с упоением  танцевали без перерыва. Потом оркестр исполнял последний вальс, и  все расходились по домам.
Вот однажды в такой дивный августовский вечер мы с подружками решили, что еще рано идти по домам.   Не все  новости, не все девичьи секреты рассказали друг другу, не успели поделиться впечатлениями о прошедшем танцевальном вечере. Мы сели на скамейку под огромной раскидистой липой и, полные впечатлений, наперебой стали говорить обо всем, что нас волновало в данный момент, шутили, смеялись. Счастливые, молодые, полные сил и задора, мы уже заранее планировали наш завтрашний день, обязательную встречу на  речке и обязательные вечерние танцы. Светила луна так ярко, что были видны дорожки в парке,  клумбы, с неизменными левкоями, петуниями, источающими удивительный тонкий  аромат, а листва деревьев, чуть колышущихся от теплого летнего ветерка, казалась серебряной. А видели вы когда-либо августовские звезды? Они такие крупные и так низко висят над землей, что, казалось, протяни руку, и ты коснешься любой из них.
Август – это время звездных дождей.   Вот пролетела, оставляя длинный след, одна звезда, за ней другая, и мы, смеясь, загадывали желания. Скоро в парке стало совсем тихо. Ушли оркестранты, собрав свои инструменты, ушли  одинокие парочки, а мы продолжали сидеть в этой тишине.
Вдруг к нам подошел  Гриша и тихим голосом заговорил с нами.  Он спросил, как мы живем, понравились ли нам танцы, из каких го-родов мы приехали, где мы учимся. Он так просто и с интересом об этом спрашивал, что мы, конечно же, рассказывали ему о себе.
Он внимательно слушал нас, а потом как-то очень робко сказал нам,  что в такие прекрасные летние  лунные ночи   к нему  в гости приходят девушки в белых платьях. Он играет им на скрипке, а они танцуют до рассвета. Еще он сказал, что специально для них построил дворец, а  среди цветущих  роз и кустов гортензий  есть фонтан и вокруг фонтана скамейки, чтобы девушки могли отдохнуть и полюбоваться луной и звездами. Понимая, что это фантазии Гриши, мы, шутя,  попросили показать нам  его дворец и фонтан. И Гриша согласился.
Он повел  нас к своему дому, куда-то довольно-таки далеко.  Мы шли вдоль домов с темными окнами, мимо кустов мальв, сирени, растущих вдоль заборов, мимо какого-то  дома, одиноко стоявшего среди заброшенного сада.  Но нам нравилось это наше неожиданное приключение, мы громко разговаривали, шутили и своим смехом будили уснувших собак, которые лаем еще долго провожали нас. Мы дошли уже почти до окраины городка, когда Гриша остановился и сказал, что вот его дом. Мы онемели.  То, что мы увидели, трудно было назвать домом, а не то, что дворцом. Старая полуразвалившаяся хибарка, окна до половины ушедшие в землю,  перекосившаяся и незакрывающаяся дверь, полусгнившие ступеньки, ведущие в дом без электричества. Да, у входа в дом  стояли две скамейки, слепленные из глины, с изогнутыми спинками.  По форме они  напоминали те, что стояли в нашем старом парке  вдоль липовых аллей. А дальше среди высоких зарослей крапивы также из глины было что-то, отдаленно напоминающее  «фонтан», с какой-то диковинной птицей наверху глиняного столба.
Гриша усадил нас на скамейки, достал скрипку и начал играть, тихо напевая песню, которую помню до сих пор, хотя  ни разу нигде ее больше не слышала.
«Пой, скрипка моя, пой,
Видишь, солнце больше не смеется,
Расскажи ты Ей, о любви моей,
Может быть, Она еще вернется.
Но пришла весна, грустная весна,
Разве можно спорить с богачами?
И  Она ушла, радость унесла,
Только скрипка плакала ночами.
Пой, скрипка моя, пой…
А луна оранжевым шаром двигалась над нами, как будто исполняла под музыку медленный танец, а звезды, перемигиваясь, смотрели на нас. Вдруг налетел ветерок,  закачался высокий бурьян в такт музыке, засеребрился под луной, и мы будто наяву увидели девушек в переливающихся бело-серебристых платьях, плавно танцующих у фонтана. Это видение было настолько явным, что даже нам поверилось, что действительно откуда-то из небытия приходят девушки в этот запустевший двор, чтобы послушать дивную музыку и потанцевать.
А  Гриша еще и еще, что-то импровизировал и видел девушек в белых платьях, танцующих у фонтана. Его седые волосы также серебрились под луной, а по щекам сбегала тонкая серебряная струйка слез.
Мы поднялись и, не попрощавшись,  тихо ушли. А вслед нам неслась лунная музыка.
Мы шли молча домой мимо уснувших домов, боясь даже словом спугнуть то ощущение волшебства, ощущение чего-то нереального, какого-то слияния с луной, звездами, с этой тихой летней ночью и прекрасной музыкой.
А однажды, приехав на каникулы  домой, мы узнали, что Гриши больше нет…
Нет этого маленького человечка, с большой доброй душой, та-кого талантливого, интеллигентного, но сломленного жизнью. Только и осталась в памяти плачущая скрипка, играющая мелодию: « Пой, скрипка моя, пой…»

УЧИТЕЛЬ  МУЗЫКИ

Говоря об интересных людях нашего городка, не могу не вспомнить учителя музыки Решетнякова Петра Андреевича. Я не помню, когда он пришел в нашу школу, возможно сразу же после войны, но школа наша из общеобразовательной как бы сразу стала «музыкальной».
Петр Андреевич был просто уникальный человек.
Во-первых, он играл на многих музыкальных инструментах:  на трубе, баяне, рояле, аккордеоне. В школе сразу же появился свой духовой оркестр,  в котором играли  мальчишки, начиная с пятого класса и кончая старшеклассниками.
Во-вторых,  у нас был самый большой хор в районе, а, может быть, и в области. Более ста человек чуть ли не ежедневно оставались после уроков в актовом зале и разучивали русские, украинские, бело-русские песни. Кроме хористов в школе было много солистов. Я до сих пор помню как прекрасно пел парень из 10-го класса (к сожалению,  забыла его фамилию) «Эх, ты, русское раздолье, «Колокольчики мои, цветики степные»,
А девочки исполняли арии, романсы, русские народные песни. Особенно  великолепно пели Тамара Тупицына, Галя Склярова, Валя Черемушкина (ставшая впоследствии профессиональной певицей).
Нельзя умолчать и о том, что Петр Андреевич  ставил и танцы. Танцевальный коллектив был очень большим. Мы танцевали русские танцы, танцы народов  Советского Союза. Это и гопак, и молдаваняска, белорусская «Бульба», барыня, цыганочка и др.  Костюмы мы шили сами под руководством опять же Петра Андреевича.
А однажды он решил поставить балет, написав и либретто, и музыку к нему. Я не могу судить о достоинствах этого балета, но смотрелся он хорошо. Вот тогда-то и приклеилось к  Петру Андреевичу имя «Мурадели» (был  такой композитор, известный в то время, а сейчас  как-то забытый). Так с тех пор не только ученики, но и  родители звали  Петра Андреевича   «Мурадели». Не думаю, что это была обидное прозвище, скорее наоборот.
Как хотелось  Петру Андреевичу отдать нам свои умения, научить нас любить музыку.
Вот вам пример.  Лето. Каникулы. Он проходит по нашей улице, собирает девчонок, приводит в школу, в актовый зал, где тихо, прохладно. Садится за рояль, показывает гаммы, показывает ноты, рас-сказывает о музыке, играет нам  попурри. Ему так хотелось, чтоб мы научились играть, но увы… рояль был только в школе.
Но мы сохранили в памяти  все наши школьные песни, и, собираясь на встречи бывших выпускников, мы пели их, вспоминая школьные годы.
Петр Андреевич так много сделал для нашего воспитания, хотя не был отмечен какими-то наградами.
Незадолго до его кончины я подошла к нему, старому, несколько опустившемуся из-за пагубного пристрастия к выпивке, и  сказала ему, как я благодарна за то, что я всю жизнь шагаю с песней. Он до слез был тронут моими словами.
Теперь, приезжая на могилу к маме, я обязательно прихожу  и на его могилу, и шепчу ему слова благодарности. А может, он их слышит?





НЕЗНАКОМЕЦ И НЕЗНАКОМЫЕ СТИХИ

В центре нашего  городка рядом с площадью и кинотеатром был парк, где росли вековые липы вдоль широких аллей. Они образовывали своеобразный коридор, где по краям стояли скамейки и где в жаркие летние дни  мы просиживали там с друзьями, готовясь к экзаменам или просто общаясь друг с другом. По вечерам туда приходили семейные пары или влюбленные, или просто собиралась молодежь посидеть, послушать музыку, доносившуюся с танцплощадки, или скоротать время до следующего сеанса в кинотеатре. В центре парка был фонтан, который, к сожалению, работал только по субботам и воскресеньям. Вокруг были посажены прекрасные цветы, по нынешним временам слишком простые, но для нас они казались самыми лучшими. И даже сейчас, имея на даче прекрасную коллекцию роз, лилий и пр., я с удовольствием сажаю петунии, тагетисы, львиный зев, левкои.
Памятен мне парк еще одним случаем. Это был 1954 год.  Я училась в девятом классе.
Мы с друзьями сидели у фонтана, готовились к экзамену по литературе, о чем-то спорили, штудируя экзаменационные билеты. Вдруг к нам подсел  незнакомый мужчина, седой, но с удивительно молодыми глазами, очень скромно одетый и тихо заговорил с нами.  Начал рассказывать нам о поэзии, не о той, которую мы изучали в школе. Мы впервые услышали о Блоке, Пастернаке. А потом он начал читать стихи. Он читал так просто, так проникновенно, что они сами входили в мое сердце. Хотелось плакать, и слушать их еще и еще. Я не встречала такие стихи, т.к. в школе мы учили в основном революционную, пафосную поэзию Маяковского, Исаковского, славящую партию, Сталина, Родину.
Я взяла тетрадку, карандаш и где-то на обложке попыталась записать эти стихи.
Я сохранила эти записи и хочу показать их вам.
«Вечером синим, вечером лунным
Был я когда-то красивым и юным,
Сердце остыло,  и выцвели очи,
Синее счастье! Лунные ночи!»
             или         
 «Какая  ночь! Я не могу,
Не спится мне. Такая  лунность
Еще как будто берегу   
В душе утраченную юность».
 
 Я спешила записать стихи, запомнить, а слезы невольно наворачивались на глаза.
Наш незнакомец тихо поднялся и ушел. Мы сидели молча, только кто-то из нас сказал, почему же мы не узнали даже его имени. Вечером, когда мама пришла с работы,  мы с сестрой рассказали о странном незнакомце и прочитали те отрывки стихов, что успели записать. Мама  (а она была учителем русского языка и литературы) назвала нам поэта.  Это был Сергей  Есенин. Она много рассказала о его судьбе, и о том, почему в школе не изучали  поэзию Есенина. Потом мама рассказала нам о Блоке, Анне Ахматовой, которые также были под запретом.
А какая это поэзия! Их  стихи – это музыка, грустная, проникающая в душу и остающаяся там навеки.  Для меня совершенно непонятно, как можно быть равнодушным к поэзии. Я благодарю незнакомца и конечно маму, что научили меня любить и понимать поэзию. И я рада, что также трепетно относятся к ней и моя дочь Лариса, и моя первая внучка Лиза.
Не только к Борису Пастернаку относятся слова Анны Ахматовой, а ко многим, мною глубоко чтимым поэтам:
Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследством,
А он ее со всеми разделил»

МАМА

Все, кто когда-либо знал мою маму, говорили о  необычайной  ее  доброте и бескорыстии. Она всегда старалась придти на помощь всем родным, знакомым  и незнакомым людям. У нее всегда находилось теплое слово для них, нужный совет или посильная материальная по-мощь. Мама и  нас, своих дочерей, учила этому.  А еще я помню ее слова: « У тебя всегда должна быть дома лишняя тарелка супа, чтобы накормить невзначай пришедшего к тебе». И это стало каким-то обычаем в моей семье.  Мне  всегда хочется угостить любого,  кто вошел в мой дом, даже  заглянувшего на минутку.
Я помню несколько эпизодов из жизни мамы, которые особенно поразили меня.
Когда  наши войска в 1943г освободили наш город, то в первую очередь люди бросились к  дому, где размещалась немецкая комендатура, и где в подвалах хранились продукты. Побежала и мама и при-несла меда,   удивительно пахнущего меда, белого, твердого, который можно было резать ножом  (ведь стояла зима). Нас, малышей,  казалось,  было не оторвать от  большой кастрюли с медом.
Но в этот же день по городу стали проходить наши войска. Мама вышла за ворота и стала приглашать солдат, наполняя им  котелки медом. Скоро в той большой кастрюле ничего не осталось. Вечером мы с сестрой попросили меда, а мама ответила, что бойцам он нужнее, чтобы они быстрее прогнали врагов, и тогда вернется наш папа, и у нас будет много-много меда.
1946 год. Голодный, холодный послевоенный год. Иногда на рынке маме что-либо удавалось купить, иногда  хлеба или картошки,   иногда немного молока.
Однажды в воскресенье приходит она с рынка и приводит мальчика, нашего с сестрой ровесника. Где-то ему было лет 7-8 . Худенький, почти босой, в каком-то пиджачке  с чужого плеча, посиневшего  от холода и, конечно, голодного. Он стоял на рынке и просил милостыню. Звали его  Толя, а  фамилию  забыла, а, может, и совсем не знала.
Да это и неважно, столько было на свете этих «толь», таких же холодных и голодных.
Он сказал, что мама его больна,  и он просил у людей что-либо покушать. Мы и сами-то перебивались кое-как, и, тем не менее, мама растопила печку-«буржуйку», испекла картошки, дала нам всем по кусочку хлеба, сама же ни к чему не притронулась, да собственно и не к чему было притрагиваться, Три голодных рта съели все до крошки.
Мама отдала Толе  шерстяные носки, какую-то теплую кофту и что-то из обуви.
А на прощанье сказала: «Знаешь, Толя, будет время, ты придешь к нам в гости, я напеку пирогов, а ты скажешь: «Я сыт и не хочу совсем есть». Толя поднял на  нее  удивленные глаза: « Тетя Ася! Неужели так будет?»   - «Будет, Толя, Будет!»
Прошли годы. Мы с сестрой уже учились в институте, и однажды летом в калитку нашего двора входит незнакомый юноша. Высокий, статный, красивый, в светлом костюме. Стучится в дверь. - «Тетя Ася! Это я – Толя. У меня все хорошо. Я работаю на шахте в Донбассе». Мама обняла его, прослезилась, а потом пригласила нас всех к столу и стала угощать пирогами с вишнями, картошкой. Поставила на стол все, что было: сметану, огурцы, помидоры.
А Толя смеется и говорит: « Я сыт, и совсем не хочу есть». Мы еще долго сидели за столом, ели пироги все вчетвером, пили чай и вспоминали ту страшную зиму 1946 года.  К сожалению, я не знаю, как сложилась дальнейшая судьба Анатолия, но думаю, что, пройдя тяжелые испытания и не сломившись, человек проживет достойную жизнь.
МАМИНЫ  УЧЕНИКИ

Мама работала в школе учителем  русского языка и литературы. Они с отцом после окончания Тамбовского учительского института приехали в наш городок, который в ту пору назывался  слобода Буденный. Отец преподавал математику и физику всего лишь полтора года, т.к. в ноябре 1939г его забрали в армию. Мы, дочери, его совсем не помним, т.к. погиб он в 1941г в августе.
Мама пользовалась большим уважением  среди учителей  и любовью среди учащихся. При встрече с нею бывшие ученики  тепло расспрашивали ее о жизни, здоровье, заходили к нам в гости, и эту свою любовь к ней переносили на нас с сестрой.
Мне врезался в память один эпизод, когда маме  уже  было лет за сорок, а мы с сестрой уже  были студентками. Шли мы с мамой из магазина домой и вдруг на площади останавливает нас взрослый, седой мужчина и обнимает маму, приподнимает ее и кружит.  – Анастасия Ивановна! Вы узнаете меня?
Мама смотрит минутку на него и говорит: « Петя! Это ты?»
 Я удивилась. Этот  Петя  выглядел старше мамы. Они с мамой еще долго вспоминали школьные годы, и не единожды  этот Петя  благодарил маму  и говорил ей теплые слова.
Было и так. Когда мама задерживалась после уроков в школе, или педсоветы проходили допоздна, или мы с  Валей болели,  то кто-либо из учеников приходили к нам,  рассказывали какие-то истории, читали или вырезали из бумаги нарисованных ими кукол. Делали они это безо всякой просьбы со стороны мамы, а просто из уважения к ней. Да  и дети в ту послевоенную пору быстро взрослели и часто по-взрослому решали порой совсем недетские проблемы.
Вот один из таких случаев. Шел 1946 год. Зима. Холод. В квартире нет электричества, по вечерам горит «каганец», так мы называли маленький пузырек не то с керосином, не то с  каким-то маслом, в который был вставлен фитилек,  и он коптил, еле освещая стол, за которым мама проверяла тетради или готовилась к урокам.
Дров у нас почти совсем не было, еды тоже, т.к. денег совершенно не хватало, тем более, что мама   помогала своей сестре Шуре, которая в это время училась в Ленинграде в юридическом институте, брату-школьнику Леониду и еще  своим родителям. У нас же оставались крохи на жизнь. Огородов у учителей в ту пору не было, интеллигенции было не положено иметь приусадебное хозяйство, а потому мы ходили в лес, собирали желуди, мама их толкла и пекла нам лепешки. На колхозном поле уже глубокой осенью собирали оставшийся картофель, часто подмерзший. Зато картошка после варки была сладкая. При такой жизни здоровье было подорвано, и мама с   моей сестрой Валей тяжело заболели.  Они лежали на одной кровати, а я сидела у них в ногах, чтобы хоть как-то согреться.
И вдруг однажды поздно вечером к нам явились люди в форме НКВД и начали допрашивать маму, не заставляла ли она своих учеников написать письмо Сталину.  Мама  ответила, что об этом ничего не знает.
Оказывается, ее ученики, восьмиклассники, совершенно по-взрослому  попытались  помочь нам. Они действительно написали письмо  «Отцу народов» о том, как живет их учительница, жена погибшего на фронте учителя-коммуниста Петрова Ивана Алексеевича. Написали о том, что у нас нет дров, что учительница и дети находятся в тяжелом состоянии. Естественно, это письмо дальше почты никуда не дошло, а попало в НКВД.
Допрашивали и учеников, кто их «заставил» написать это письмо, но все они, конечно, говорили правду. Это была их инициатива. Но письмо, так и неотосланное по адресу, возымело свое действие. Маму и сестру положили в больницу, а на следующий же день нам привезли дрова.
Ученики и  тут пришли на помощь. Они напилили и перекололи все дрова, и каждый день, пока мама и Валя лежали в больнице, при-ходили к нам после школы. Топили  печурку, приносили мне что-нибудь поесть, играли со мной.  Я даже помню фамилии  некоторых из этих ребят. Это  Люда Горбачева, Варнавский  Виктор, Юрченко Эля, а остальных, я забыла, ведь мне в ту пору было немногим более семи лет.
Конечно, это была не только дань уважения и любви к маме.
Сострадание, взаимовыручка, умение придти на  помощь нуждающимся   проявлялись в эти послевоенные годы  и среди взрослых, и  среди детей.
Уже много позже, когда мамы не стало, я  посвятила ей несколько стихов, может, безыскусных, но идущих от всего сердца. Вот некоторые из них.

МАТЬ
Если дом покинула надежда,
Если ночью темною не спится,
К  Матери своей приди,  как прежде,
Чтоб к плечу родному прислониться.

Только Мать сумеет все простить,
 Только Мать сумеет все понять,
И обиды в сердце не таить,
А при встрече ласково обнять.

Только Мать бессонными ночами
Нежно сон детей оберегает,
Только Мать, преодолев печали,
Сына в гости долго ожидает.

Если ж у ее детей успехи,
Слезы радости смахнет рукой,
И помолится, чтобы помехи,
Не нарушили бы их покой.

Если будет трудной их дорога
Иль заблудятся они в пути,
Добрым словом встретит у порога
И поможет дальше им идти.

Если детям хорошо живется,
Если побороли все ненастья,
Если все им в жизни удается,
Большего для  Матери нет счастья.
2003 г.

МАМЕ
Давно пролетело голодное детство,
Оставив лишь память о нем нам в наследство,
О платьях и туфлях одних на двоих
И этажерку прочитанных книг.

Со старых пластинок неслись к нам романсы,
Танго, фокстроты и Штрауса вальсы,
Под музыку эту, сдвинув кровать,
С друзьями учились мы танцевать.

Часто теперь вспоминаю я, мама,
Как ты всегда нас с сестрой понимала.
И, приходя после трудной работы,
Ты разделяла все наши заботы.

С нами ты песни детские пела,
Сердцем своим обнимала и грела,
Ну, а потом, уложив нас в кровать,
Ты продолжала работать опять.

Из платьев своих нам наряды пошив,
Новые ленты нам в косы купив,
Фикус, как елку, украсив игрушками,
Ты становилась нам третьей подружкою.

Я не успела сказать ей «прости»,
Чтобы душевный покой обрести.       
Так, как и мама, была вся в заботах
О детях и внуках, в домашней работе.

Быстро листаем мы жизни страницы,
Мчатся, несутся они вереницей.
Мне лишь осталось прочесть эпилог...
Будет ли в нем диалог? Монолог?
Январь 2000 г


НАШИ  СОСЕДИ

Дом моего детства, как и многие дома нашего городка, был старый купеческий, из  шести больших комнат, соединенных дверями и расположенных вокруг огромной кухни, которая отапливала, по-видимому, сразу все комнаты.
Огромная веранда  выходила в большой двор. А под домом рас-полагался подвал с окнами, какими-то комнатами с  полукруглыми потолками.
В советское время двери между комнатами забили, и  получилось три квартиры по две комнаты в каждой. 
С соседями мы жили дружно. Я не помню, чтоб кто-то с кем-то ссорился, ругался, а вот на выручку друг другу приходили часто. Так же дружно жили и мы – дети. Играли в нашем большом дворе, лазили по высоким деревьям, привязывали на них качели, прятались в  густых кустах сирени, окружавших двор, сажали цветы на клумбах и очень тщательно подметали двор, выметая каждую соринку из растущей во дворе травы, соревнуясь друг с другом, чья клумба красивее и чья трава зеленее. Цветов было много, в основном мальвы, тагетисы (мы их называли «Чернобривцы»), желтые георгины, фиолетовые высокие фиалки, астры, настурции. Эти цветы до сих пор мною любимы, и я на даче неизменно высаживаю их сейчас.
Соседи у нас менялись. Одни переезжали в другое место, другие  в свои построенные дома, но и тогда хорошие отношения оставались между нами. И,  разъехавшись далеко друг от друга, мы  изредка встречаемся, перезваниваемся, испытывая друг к другу не просто соседские, а скорее родственные чувства.  Очень много хочется сказать теплых слов о Мацаях, Гусевых, Черкасовых, Седельниковых. Стар-шее поколение уже, к сожалению, ушло из жизни, а вот  их дети, с которыми мы провели детство, хотя и моложе меня, по-прежнему мне дороги.
Но сегодня мне хочется рассказать об одной из наших соседок – Седельниковой Марфе Давыдовне. Она очень стеснялась своего имени, просила называть ее Мора, ну мы так ее и звали – тетя Мора. Она не умела ни читать, ни писать, хотя в ту послевоенную пору ей было чуть-чуть за  тридцать. Но она была за мужем, как за каменной стеной, и учеба ей была ни к чему. Она не работала, т.к. муж,  придя с фронта,  был назначен директором масло-сыр завода, хотя и образование имел только начальное, но он был коммунист, фронтовик и, главное, мужчина. Но я возвращаюсь к тете Море.  Это уникальный в своем роде человек. Не зная ни одной буквы, не умея даже расписаться, она имела прекрасную память на все события и лица. Знала,  чуть ли не всех жителей городка, и не просто, кто они, но их родословную, их жизнь (даже глубоко личную), кто как живет, где и с кем. Нас удивляла ее осведомленность не только о взрослых, но и о детях.
Как-то,  будучи уже студентами, мы в шутку поспорили, кто назавтра расскажет что-либо интересное друг о друге и узнает, кто и как провел день и вечер. Мне не пришлось далеко ходить. Рядышком  ведь жила тетя Мора. Не знаю, откуда она черпала свои сведения, но на следующий день, пользуясь ее рассказом, я поразила всех.  Подробно, в деталях рассказала без утайки (как мы и договаривались) почти все обо всех из нашей компании. Кто кого провожал домой, где они назначали  свидания, кто  и в какое время пришел домой. Получила я приз «Сарафанного радио», хотя он по праву и принадлежал  тете  Море.
Еще один случай.  Мне было семь лет, когда я училась во втором классе,  и однажды  получила я за диктант двойку (кстати, первую и последнюю).  Я, конечно, плакала, но никому из соседей не сказала,  а мама  была на работе. Вышла во двор, а тут тетя Мора. Решила надо мной подшутить.  Говорит: «Вот напишу Сталину письмо, что ты двойку получила». Я со слезами: »Вы же не умеете писать!», а она с улыбкой:  «А я двойку нарисую,  Сталин и поймет». А я ведь и вправду поверила, и мне было так стыдно и так страшно, что  Сталин узнает о моей двойке.
Я бы,  конечно, еще много прозой написала о тете Море, но я лучше помещу сюда стихи, которые как-то быстро легли на бумагу уже давно.
               

В ПАМЯТЬ О ЮНОСТИ

Память стирает события, лица,
Но что–то останется и отстоится,
И вспомнится как–то в свободный свой час   
Про детство и юность, про дом и про нас.    

Помню, конечно, я отчий свой дом,
Где жили мы с мамой и старшей  сестрой,
Где я родилась, росла и училась.
И светлый тот май, когда я влюбилась.

Как мы с друзьями ходили в походы,
Веселой гурьбой встречая восходы.
Помню под старою вишней беседку,
Где разговоры вели мы с соседкой.
Новости все мне расскажет она,
Что случилось в округе на все три села.
               
Катятся слухи клубком из корзинки,
Сплетет кружева про соседскую Зинку,
Кто как живет, кто ушел на покой,
Клубок не кончается, он волшебный такой.

Нитка всех слухов тянется, тянется,
Тетушка  Мора никак не умается.
И продолжается наша беседа,
Пока не зовет меня мама обедать.

Память у  Моры была первоклассной,
Хоть и не знала ни гласных, согласных,
Но новости все  мировые и местные
Нам  от нее становились известными.

Часто она нам расскажет такое,
Про нас же самих, нам не до покоя.
Откуда узнала она все секреты,
Что скрыть мы старались от белого света.

Как Мишка гулял с соседкою Танькой,
В парке вчера обнимал крепко Аньку,
А до рассвета у дома на лавочке
Целовался Денис с подружкою Аллочкой.    

Не пустовал по ночам стадион,
Туда  Веронику водил Родион,
А за околицей аж до рассвета
Ходили за ручку Колька со Светой.

Еще вам, к примеру, могу рассказать,
Как маме решили Москву показать.
Об этом мы даже друзьям не сказали.
Соседи по дому тоже не знали.

Лишь только вернулись, Мора уж сразу:
«Как там Москва? Давай,  все рассказывай!
Как там метро и как Красная площадь,
Как князь Долгорукий, с мечом и на лошади?

Шутили над  Морой, но и любили,
Даже однажды ей приз присудили.
Приз «Сарафанное радио», право,
Только лишь ей достался по праву.
               
Но время идет. Разлетелись по свету
Друзья и подруги, Аллы и Светы,
Коли, Тамары,  Алеши  и Вали.
Увижу ли вас ещё или едва ли?

Нет уже вишни и старой беседки,
Где с тетей Морой вели мы  беседы.
И как–то однажды мы к дому подъедем,
А дома уж нет. И нет всех соседей.
                2002  г.
               
Для меня так и осталось секретом, откуда  она все узнает. Спросишь ее,  а она только хитро   улыбнется и ничего не ответит.
А вот когда появились телевизоры, тут у тети Моры новостей прибавилось во много-много раз. Приготовит дома обед, накормит мужа и приходит к нам, т.е. к маме. Как-то с внучкой Лизочкой я приехали в гости к маме и целый месяц мы там прожили. Придет тетя Мора часов в 11 и начинает рассказывать все новости: политические, культурные, никогда не ошибаясь ни в именах, ни в событиях.
В это время показывали впервые  мексиканский сериал «Богатые тоже плачут». Начнет нам пересказывать эти сериалы, называя всех героев (а их там тьма!) по имени, да с такими подробностями, каких ты в фильме и не заметил.  Феноменально!
Когда я летом приезжала к маме, тетя  Мора первым делом рас-сказывала мне о моих бывших одноклассниках и друзьях моего далекого детства.
Мне жаль, что в последний свой приезд, я не встретилась с тетей Морой. Сын забрал ее в Петербург, где вскорости ее не стало.  Жаль, искренне жаль!

ДЕТСКИЕ ИГРУШКИ  И САПОГ ВРАГА

В самом раннем детстве  у нас с сестрой было много игрушек. Я не помню, какие это были куклы, но помню, как мы любили на полу у этажерки делать для них отдельные «квартиры». Мы отгораживали книгами небольшое местечко, где ставили игрушечный столик, кроватки для кукол, из лоскутков делали  одеяльца, простынки.
Там «жили» наши куклы. Мы шили им одежду, ходили с ними гулять, «кормили» их из детской посуды.
Однажды, когда наш город был оккупирован фашистами, к нам в квартиру вошли вражеские солдаты.
 Я, конечно, не помню ни лиц их, ни одежды, но очень хорошо запомнились огромные сапоги, которые подошли к этажерке, сбросили на  пол книги, а потом отшвырнули наши игрушки, наступив на куклы.
Захрустел под сапогом крошечный столик, разлетелась у куклы голова, полетела в сторону одежда наших «дочек». И раздался смех…  Это была моя первая встреча с сапогом врага.
Была и вторая «незабываемая» встреча.  Во время оккупации в нашем доме поселились  немецкие солдаты, т.к. он был недалеко от комендатуры и располагался в центре города. Фашисты заняли нашу квартиру и квартиры соседей.  Пришлось нам:  маме и двум маленьким девочкам поселиться в подвале. Соседи же успели эвакуироваться заблаговременно, т.к. их мужья были чиновниками, им были предоставлены лошади, и они, погрузив вещи и детей, уехали. Мама просила взять ее и  нас, маленьких девочек, но места  не нашлось. Вот так мы и остались в окружении немцев, мадьяр и итальянцев.
Была зима 1943 года. В подвале было холодно, сыро, разбитые окна мама закрыла какими-то тряпками. Спали мы на холодном земляном полу, а на наших кроватях в нашей квартире спали немцы.  Однажды, не помню как, т.к. мне было всего 4 года, я оказалась в своей квартире и остановилась в дверях. Видно я помешала немцу, который хотел пройти.
И тут произошла моя вторая встреча с сапогом врага. Он ударил меня сапогом в живот, отбросив в дальний угол коридора. Наверно, мне было очень больно, я не помню. Но вот огромный сапог и пинок я запомнила на всю жизнь. Больше я ни разу не посмела войти в дом, пока там были немцы. А когда наши войска  выбили врага из города, мы вернулись в свою квартиру. Ни книг, ни кукол там не осталось.
Книги, по-видимому, пошли на растопку печки, туда же последовали и игрушки, детский деревянный столик и маленькие креслица,  которые отец мастерил нам до войны. Зато осталась тумбочка, забитая «лимонками» - маленькими желтыми гранатами.  Как уж об этом прознали  мальчишки, которые были значительно старше нас? И  когда дома не было мамы, они приходили к нам – маленьким девчонкам, и в «обмен» на очередную « лимонку» приносили вырезанные из бумаги, нарисованные ими же куклы. Мы этим куклам рисовали платья и очень радовались этим игрушкам. Но больше всего нам нравились «акробаты». Ребята постарше делали из деревяшек человечков, каким-то образом соединяли резинками руки, ноги, голову, и когда дергаешь за резинку, этот человечек начинает поднимать руки, делать  шпагат, крутить сальто. Это было так интересно, куда интересней, чем смотреть на какие-то «лимонки».
Мама была в ужасе, когда узнала, каким образом у ее дочек по-являются такие игрушки. Потом  «лимонки» пропали из дома, мама отнесла их в нашу военную комендатуру.
Но  сколько еще оставалось снарядов, и сколько наших сверстников и детей постарше искалечили такие «находки». Мальчишки разводили костер, бросали туда очередной снаряд. Раздавался взрыв. Искры и осколки летели высоко и в разные стороны. Нас девчонок не подпускали близко, ведь со снарядами должны были обращаться «мужчины». Мы залезали на деревья и издалека смотрели на эти «мужские» игры.
Война закончилась, но еще долго дети продолжали играть в войну, в эту жестокую коварную игру взрослых, с любопытством примеряя ее к своей такой юной жизни.  И  «войны» эти, хоть и ненастоящие, часто оканчивались трагически.  И не было в этом вины детей, которые своими руками  несли себе беду, а всему виной  была фашистская машина и  сапог врага,  раздавивший детские игрушки и уничтоживший  детство.

ЛУННАЯ  СОНАТА

Какая удивительная сегодня  ночь!  Она   не дает уснуть, мягко и нежно держит  в своих объятьях, не желая отпускать тебя домой.
Луна, как огромный оранжевый диск,  сияет надо мной.  Кажется, что она, отделившись от неба, словно яркий фонарь висит над землей,  а звезды где-то там вдалеке, как блестящие бусинки на черном бархате,  холодно  смотрят на меня. Листья деревьев, освещенные луной, серебрятся,  будто покрыты инеем, и что-то шепчут друг другу, чуть колышась от слабого ветерка.  Дорожка белой извилистой полоской уходит в глубину сада, а вокруг нее черные тени от кустов роз.
И запах… Этот непередаваемый  запах летней ночи.  Нежный аромат роз смешивается с  запахами влажной от росы травы, с запахом   тихой речки, что протекает неподалеку от нашего сада.  Ничто не нарушает ночной покой. Только изредка слышно кваканье лягушек или сонный крик какой-то ночной птицы.
В такую ночь ты словно одна на земле, и тебе кажется, что этот теплый влажный воздух окутал тебя, как одеялом, приподнял над землей, и ты уже там, ближе к  луне и  звездам.   Тебе хочется плыть и плыть над землею, чтобы встретить первый луч солнца, окунуться в предрассветную прохладу, услышать, как просыпается земля.
Зашумит листва от налетевшего утреннего ветерка, запищат чем-то потревоженные птенцы под крышей нашего дома, зачирикает их беспокойная мама; по траве пробежит ежик из соседнего сада или, мягко ступая, выйдет  из дома кошка и, сладко жмурясь, потягиваясь, потрется о твои ноги. И ты, очнувшись от прекрасного сна, встретишь новый день с его заботами, с какими-то неотложными делами, а в памяти твоей останется та дивная летняя ночь и золотой диск луны.
Незаметно исчезли звезды, небо  на горизонте зарозовело, а над землей  еще долго будет стоять неподвижный, совершенно белый круг угасшей луны.   

ПЕРВАЯ  ЛЮБОВЬ

Юность.  Школа.  Школьные друзья,  походы в лес на лыжах, комсомольские собрания, интересные классные часы, занятия в кружках после уроков, песни, танцы.      
И первая любовь…  Она приходит нежданно, порой незаметно, напоминающая первый весенний зеленый росток, который тянется к солнцу, и для одних вырастает в большое могучее дерево, своими корнями произрастая на всю оставшуюся   жизнь.
Для других же этот росток  превращается в яркий  цветок. Но внезапно, то ли от жаркого солнца, то ли от злого ветра он вдруг по-никнет, сбросит свои  яркие лепестки, завянет, не оставив в памяти  и след.
Первая любовь… Робкие взгляды, первые бессонные ночи и большое желание видеть его вновь и вновь. Так начиналась первая весна моей любви.
Мы идем из школы,  не спеша, чтобы подольше побыть вместе. Идем рядом, едва касаясь друг друга руками. Вот уже виден мой дом, старая акация перед ним, вся покрытая белыми гроздьями цветов, а за забором куст сирени тянет к нам свои пахучие  кисти. Калитка. Мы останавливаемся и молчим. Как трудно сказать «до свидания», по-вернуться, уйти в дом.
 Молчим, ища предлог увидеться сегодня же. Ура! Есть такой предлог. Нерешенные задачи по математике, непереведеный текст по английскому языку, да и сочинение по литературе, заданное на дом, ждут нас.
И вот мы за столом,  склонившись над учебниками, вместе делаем уроки. Мы чувствуем дыхание друг друга, и, когда невзначай  наши руки касаются,  жаркая волна накрывает тебя, и сердце замирает на миг, чтобы потом разогнаться и начать так громко стучать, что кажется, ты слышишь стук не только своего сердца, но и сердце друга.
А вечером ты долго не можешь уснуть. Вспоминаешь,  как вы шли домой после уроков, и как вы вместе решали задачи,  и его глаза.  Ох,  уж эти  глаза!  Глубокие, синие, огромные глаза, которые так нежно смотрели на тебя.
Утром бежишь в школу, чтобы вновь увидеть самого красивого, самого лучшего парня из твоего класса. И часто на уроках ты чувствуешь его взгляд, оглянешься на соседнюю парту, встретишься на миг с его глазами и будто утонешь в них, и забудешь, что ты сидишь на уроке. Беглый, короткий взгляд, и сердце опять в  огне.
А потом... Потом были прогулки в нашем парке, замечательные вечера на летней танцплощадке, зимний каток, где, казалось,  кроме нас никого нет; только нам понятные слова, и разговор, как будто ни о чем, и желание сказать ему, как хочется побыть вдвоем подольше. Но дома нас ждут матери, уроки, и мы молча, взявшись за руки, опять стоим у моей калитки.
Вот и подошло время расставаться нам со школой. Выпускной бал, вручение аттестатов, теплые напутствия педагогов и традиционные прогулки к реке. Шумной гурьбой идут теперь уже не школьники, а повзрослевшие девушки в белых платьях, но еще с бантами в косах, а рядом юноши в  костюмах и впервые одевшие галстуки. Смех, кто-то запевает песню. Мы тоже вместе со всеми. Но как-то получилось, что мы отстали от  соклассников, и, взявшись за руки, идем вдвоем  к старой  иве. Она так низко опустила свои раскидистые ветви к реке, как будто желала скрыть влюбленных от посторонних глаз.
 Мы встречаем свой первый рассвет. Нам немного грустно, зная, что нам предстоит расставание. Ведь мы разъезжаемся учиться  в разные города. Вот и первый луч солнца. И первый поцелуй. Он обнял меня так ласково, нежно поцеловал, а мне  показалось, что я взлетаю, поднимаюсь  к восходящему солнцу.
 Тихая радость наполнила меня, и не нужны мне были жаркие объятья, и не нужны признания в любви, а только  нежность от  прикосновения его губ.
Я так долго ждала этого мгновения, ждала, едва дыша, мечтала об этом  в бессонные ночи, а когда это произошло, то слезы счастья невольно выступили у меня на  глазах. Сердце опять замерло на  мгновение, чтобы начать свой безумный бег.  Мои руки лежали в его руках, и будто электрический ток проходил по ним, растекаясь по всему телу.
- Я не обидел тебя? – шепотом спросил он. 
- Нет – так же тихо ответила я.

ТРИ ПОДАРКА

Октябрьское небо прозрачно и чисто,
Река голубая так плавно бежит,
Калина надела на ветви монисто,
И мягкий ковер под ногами лежит.

Вот в такой же прекрасный осенний день родился мой сын. И также ярко  совсем не по-осеннему светило солнце, золотило еще оставшуюся на березах листву;  яркие листья клена шуршали под ногами, краснели гроздья рябины, и серебрилась роса на траве. 
Каждый год в этот день солнце дарит мне этот подарок – чудесный осенний пейзаж, чистый
воздух, яркое синее небо с белыми облаками, плывущие высоко и  манящие меня улететь за моря и океаны, чтобы в далекой стране встретить  сына, обнять его,  сказать  теплые слова и передать приветы из далекой родины.
     Еду на дачу, чтобы попрощаться с садом до весны. В саду необычайно тихо, не качнется ветка, не зашуршит листвою, не  про-летят надо мною птицы, не пропоют свои незатейливые песни. Листва у роз еще зеленая, но бутоны от первых утренних морозов потемнели, так и не раскрывшись, а теперь склонились к земле в печальном поклоне.
Но кое-где в саду еще остались осенние последние цветы. Вот белеет куст  осенних хризантем, там полянка разноцветных астр, а среди заросших травой клумб оранжевыми звездочками светится календула.   
И вдруг среди роз я замечаю куст, на котором три прекрасных полураспустившихся бутона.  Лепестки их так упруги, будто сделанные из хрусталя, если бы в природе существовал хрусталь такого же ярко-красного цвета.  Они так необычно смотрелись, от них шел такой аромат, пряный, терпкий, что я опять поблагодарила осень за второй подарок для меня. Я мысленно послала эти розы через океан сыну вместе со своей любовью. Эти розы еще очень долго стояли у меня в вазе дома, напоминая о прекрасном осеннем дне.
Вернувшись домой, я обнаружила на лестничной площадке  белый пушистый комочек, с серебристым хвостом и огромными голубыми глазами. Он сидел в уголке и жалобно мяукал.
Я взяла котенка  в руки. Он  вполне помещался у меня на  ладони.  Внесла его в дом, опустила на пол, а он сразу же убежал и спрятался где-то за диваном. Через некоторое время  подошел к блюдцу с молоком, выпил немного и улегся на диван.
А через некоторое время совсем осмелел. Сначала медленно обошел все комнаты, а потом принялся бегать, запрыгивая на диван, стулья, а оттуда на стол. Устав, сел возле меня на диван  и начал мурлыкать. Понял, что нашел свою хозяйку.
Вот такие необыкновенные и нежданные подарки получила я в этот день.
Прекрасный день, розы на столе, а рядом со мной живой подарок, дар – маленькая кошечка ДАРА.   

СТАРАЯ  БЕСЕДКА

Старая беседка посреди нашего  небольшого уютного двора, по-строенная  давным-давно в пору моего детства.  Увитая плющом, в окружении вишен  она была нашим пристанищем, укромным местом, где по вечерам мы с друзьями собирались, чтобы  о чем -  либо пого-ворить, посмеяться, поделиться своими первыми секретами.  В теплые весенние дни мы готовились в ней к  школьным  экзаменам, а летними вечерами выносили в беседку патефон и пластинки, чтобы послушать песни, а под фокстроты и вальсы пытались танцевать на небольшой площадке перед  беседкой.  Очень часто мы уединялись в беседке, прячась там не только от летнего зноя.  Иногда хотелось  побыть наедине со своим  девичьими грезами, почитать интересную книгу или просто помечтать.
Но  заканчивалось лето, Листья плюща желтели, осыпались, обнажая сделанный из дощечек остов беседки. Одиноко и печально сто-яла она среди голых деревьев, мокла под  холодными осенними дождями,  ветер безжалостно дул ей в окна,  а зимой снег  заметал ее почти до крыши.   
С теплыми весенними лучами солнца появлялись первые растения,  набухали на вишнях почки, и беседка вскоре превращалась в  зеленый шатер, окруженный  цветущими вишнями, напоминающими хоровод невест в бело-розовых подвенечных платьях. И мы вновь бежали к  своей любимой беседке, и вновь встречались с друзьями, и вновь нам было тепло и уютно вместе.    
Эта беседка была свидетелем  наших успехов,  наших огорчений, свидетелем  наших первых  девичьих секретов, первых трепетных объятий и первых  нежных поцелуев, когда наступила юность.   Весна обволакивала нас  ароматами цветущей сирени, акации,  и в мечтах своих мы уносились далеко к звездному небу. 
Мы выросли, разлетелись из дома, но, приезжая в отпуск уже с детьми,  оставались  верны своей старой беседке. Также по вечерам  собирались с друзьями, рассказывали друг другу о своей жизни, работе, и беседка по-прежнему слышала наши сокровенные разговоры.
А потом  беседка как бы по наследству перешла и к нашим детям. Приезжая в гости к бабушке (моей маме), они  собирались вечерами в беседке, и оттуда долго доносился смех, нескончаемые разговоры, пока мы, уже взрослые папы и мамы, не  звали их идти  спать.
И теперь, став взрослыми, они с грустью вспоминают беседку, которой давно уже нет.
Нет  вишен, окружавших ее, нет дома, где мы провели свое детство, и нет всех соседей, живших в нашем доме.

БЕСКОРЫСТИЕ  СЕРДЕЦ

Один мой хороший знакомый при наших, теперь уже, к сожалению, редких встречах, всегда произносит  тост  за «бескорыстие сердец». А мне при этом хотелось спросить  у него, а что он понимает под «бескорыстием сердец»? Помог ли он нуждающемуся, помог ли исцелить болящего, поднял ли он упавшего?
Как часто мы равнодушно проходим мимо человека, потерявшего в жизни все, кроме самой жизни. Как часто видим на улице детей, просящих милостыню. Как часто сытые, ухоженные молодые люди стараются обмануть стариков, завладевая тем последним, что они имеют, будь то кров или его нищенская зарплата. Как часто слышим с экранов  телевизора, читаем в газетах, что опять «кинули»  застройщиков, отобрав у них все; и квартиры, и деньги, и надежду. И вошла в нашу жизнь  фраза: «развели, как лоха» или «так ему и надо, пусть не будет чайником».
Мы видим детские дома, где живут тысячи брошенных детей, дома инвалидов, где доживают свои  последние годы люди, имеющие вполне обеспеченных родственников и которые тоже когда-то верили в «бескорыстие сердец».  А наша медицина? Как только не сожжет душу врача та купюра, засунутая в карман халата больным, верящим, что отношение к  нему  будет лучше, и что ему быстрее помогут подняться на ноги.
Нет, есть, конечно, люди с бескорыстными сердцами, делающими добро не за славу, не за деньги. Они  просто помогают упавшему подняться, утешить скорбящего, добрым ли словом, нужным ли делом придти на помощь нуждающемуся, не ожидая и не прося  за это никакой благодарности. Они делают это по движению своей души, порой сами не замечая, как много добра и тепла отдано ими людям.  Такие люди не произносят праздного тоста «за бескорыстие сердец». Они просто имеют эти сердца.
Вот  о таких людях с бескорыстными сердцами мне очень хочется рассказать. 
Будучи школьницей, я проводила летние каникулы  в далекой деревне Тамбовской области у бабушки и дедушки. Возвращалась я домой обычно в конце августа, когда был самый большой наплыв пассажиров, и достать билеты в любое направление было достаточно сложно. Ехать мне надо было с двумя пересадками на крупных узловых станциях:  в Мичуринске и  в Лисках.    Но сначала мне нужно было добраться до станции Платоновка,  расположенной километрах в 50 от деревни, где я отдыхала. На попутной машине я добралась до этой станции и пришла в ужас.
Народу  на вокзале тьма,  не протолкнуться,  не присесть, а на всех кассах написано: «Билетов нет». Хожу по вокзалу уже  целый день,  хочется есть, пить, а еще больше хочется уехать домой. Но как купить билет?  Солидные дяди и тети  как-то умудрялись достать билеты, масса народу потихоньку рассасывалась к ночи, а я, пятнадцатилетняя девчонка, все стою у касс, уже не надеясь уехать.
Ночи в конце августа прохладные, мне и холодно, и голодно. Вдруг подходят ко мне два парня, моего возраста. Знакомимся. Вуко-лов Борис и Ульянов Володя из города  Рассказово.  Они  здесь, чтобы встретить сестру Бориса, и  давно обратили внимание на маленькую худенькую девчушку, которая тщетно пытается уехать, и которая при каждом объявлении о приходе очередного поезда бежит к кассе, но вскоре возвращается к своим вещам в уголке вокзала. Я устала и еле-еле держалась на ногах. Ребята угостили меня яблоками, которые показались мне несказанно вкусными, и спросили, почему я не  уезжаю, хотя мимо проходят поезда в любом направлении.
Говорю, что не могу купить  билет на  поезд. Есть билеты в проходящие поезда в нужном мне направлении, но, к сожалению, только в мягком вагоне. А у меня денег  только на обычный жесткий вагон, т.к. из тех денег, что мама оставляла мне на обратную дорогу, мой пьющий дед  часть пропил.
Ребята говорят: «Не волнуйся, мы тебе поможем. Давай деньги».  Безо  всякого страха, что могу остаться совсем без денег, я отдала им все, что у  меня были.  А через несколько минут они вернулись,  взяли мой небольшой чемоданчик, буквально подхватили меня под руки, выскочили на перрон к уже подошедшему поезду и  подвели меня к спальному вагону. Я оторопела. Ведь денег на место в таком вагоне у меня  явно не хватало.  Значит, они купили  билет, доплатив значительно  за него из своих денег. Я отказывалась. Но они уже протянули билет проводнику, подсадили в вагон, сунули мне в руки бутерброд, яблоки, и какое-то количество денег на оставшуюся дорогу. Поезд отошел, и я смогла только крикнуть им:  «Ребята, я вам вышлю деньги,  как только приеду домой!», а они в ответ: « Не вздумай, мы тебе перешлем их назад. Эти деньги мы сами заработали, мы не брали их у родителей, считай, что это наш подарок».  Так в первый и в последний раз я ехала в мягком вагоне. Всего несколько часов в  уюте, с хорошим настроением и огромным теплом на сердце.
С ребятами мы переписывались весь год, пока не окончилась школа, мы  получили аттестаты и разъехались поступать в институты. Больше я ничего об  этих ребятах не знаю, следы моих «спасителей» затерялись, но в памяти моей они останутся до конца.  Всю жизнь я испытываю чувство огромной благодарности к Борису и Володе за настоящее бескорыстие их сердец.

СЛОВО - НЕ  ВОРОБЕЙ

В детстве у меня не было близких подружек, их заменяла моя сестра, с которой мы были погодки, и окружающие меня мальчишки. Действительно, в нашем дворе вместе со мной росли только мальчишки, в соседнем дворе тоже. Поэтому и игры у меня были, в основном,  мальчишеские.
Я не играла в «классики», редко играла в куклы, но зато  мы играли в  футбол, гоняя мяч на стадионе, или в войну, стреляя из деревянных ружей или махая деревянными саблями. А еще я много читала, т.к. выросла в окружении интересных книг, ведь мама была учителем русского языка и литературы. Часто по вечерам собирались у нас во дворе ребята из соседних дворов,  и мы рассказывали друг другу различные истории из прочитанного или услышанного. А еще мы любили ходить в один небольшой домик на соседней улице, где жила  очень интересная старушка (нам говорили, что она монашка). Мы садились в кружок вокруг нее, и она начинала рассказывать нам сказки про злого духа, колдовские чары, про подземелье, в котором обитали чудища, про  спасенных принцесс  и прекрасных принцах. Особенно нам нравилась сказка о черных воронах, похищавших прекрасных девушек и превращавших их в белых лебедей. В ней добро всегда побеждало зло, черные вороны погибали, а белые лебеди вновь становились прекрасными девушками. Этих сказок я никогда и нигде  не читала, но помнила их очень хорошо, и, став уже учителем, пересказывала их своим ученикам на отдыхе в трудовом лагере, куда  мы с ними выезжали летом.
Они тоже слушали эти сказки, затаив дыхание,  и часто просили рассказать им еще и еще, хотя  они  уже выросли из детского возраста, ведь они  окончили девять классов
Вот с такими сказками в детстве я приезжала в деревню на  Тамбовщину. По вечерам мы приходили в центр села, где стояла полу-разрушенная церковь, выполненная из дерева, как говорила  моя бабушка, без единого гвоздя. Когда она была построена, я не знаю.
Бабушка говорила, что в детстве она ходила в эту церковь, т.е. где-то в конце Х1Х века, а колокольный звон разносился окрест до конца 30-х годов  ХХ столетия. Но в наше детство и колокольня, и сама церковь уже были разрушены, в церкви долго был склад зерна, пока купол не провалился,  окна зияли пустотой, двери были заколочены досками.  Мы садились у этой церкви, и  девчонки,  и мальчишки просили меня рассказать что-нибудь, но, конечно, самое страшное. И я начинала рассказывать сказки, или прочитанные книги. Однажды ночью, уже было совсем поздно, но не темно, т.к. светила огромная луна, я начала рассказывать им повесть Гоголя «Вий». Уже дошла до того места, когда  бурсак отпевал в последнюю ночь  мертвую панночку, и черти на рассвете лезли в окна, застревая там, раздался ужасный шум в церкви, будто сотни крыльев хлопали внутри, и что-то с грохотом упало. Ребята врассыпную, я за ними, хотя вида не подаю, что мне тоже страшно. Говорю им: « Эх, вы, трусы! Вот пойду, посмотрю, что же  в церкви случилось!» Подхожу, смотрю в большую щель в двери, лунный свет освещает все внутри церкви, и вижу голубей.
Видно, что-то потревожило их сон,  и  они,  перелетая с насиженного  места на другое, возможно  зацепили гнилую балку, которая с грохотом и свалилась вниз. Подозвала ребят, рассказала, что увидела, а потом сказала: » Подумаешь, испугались! Я вот могу ночью и на кладбище одна сходить» Ребята, конечно, не поверили. Ведь погост, так в деревне называют кладбище, находился за селом, километра полтора от того места, где мы были.  «Не пойдешь, побоишься» - твердили они мне. Но ведь слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, как говорит пословица. Деваться некуда. Надо держать марку  бесстрашной девчонки, чтобы не уронить авторитет в глазах моих деревенских друзей. А чтобы окончательно убедить их, что я побываю на кладбище, сняла с  одного из самых неверящих мне мальчишек  фуражку, сказала, что завтра он найдет ее на столике внутри кладбища. Действительно, при входе на погост стоял небольшой столик под навесом, над ним висела икона и место для лампадки.  Селяне называли это место часовенкой.
Делать нечего. Пошла я на погост, а ребята остались ждать меня у церкви.  Луна  достаточно хорошо освещала мне дорогу. Вот уже подъем вверх, вот видны кустарники вокруг погоста, вот и  ворота. Страшно,  захватывает дух, но я иду. Луна освещает  могильные кресты, а мне чудятся картины из «Вия», из детских сказок о приведениях, о злых демонах. На кладбище тишина и может только это мне придает немного сил и мужества войти в ворота на кладбище.  А вот и столик, и лампадка светит под иконкой, а мне становится все страшней. Чуть ли не с закрытыми глазами кладу фуражку на столик и не знаю, как мне возвращаться, как выйти за ворота.
Повернуться ли спиной к  могильным крестам, жутко ведь, или, пятясь назад, дойти до ворот. Так,  пожалуй, лучше. А уж, выйдя за ворота, я чуть ли не бегом помчалась к селу, не разбирая дороги, лишь бы подальше от  погоста. Домчалась до церкви, а там  меня ждали ребята,   так и не поверив, что я была на кладбище.   На следующий день  хозяин фуражки сбегал на погост, заодно  убедиться, что я действительно побывала там. А потом рассказал ребятам, что нашел  свою фуражку на столике у лампадки.
 После этого случая авторитет мой вырос донельзя высоко. Но самое интересное, что, спустя почти полвека, поехала на свою малую родину моя тетя, чтобы повидать село,  и, может быть, встретить кого-либо из своих знакомых или  соклассников.  Приехав оттуда, рассказала  мне, что этот случай с погостом в памяти у селян, и что они меня помнят и, по-прежнему, любят ту маленькую, но такую храбрую девчонку, которая умела держать свое слово.
 
ПУТЕШЕСТВИЕ  В  МОРШАНСК

В детстве я была довольно-таки самостоятельна и, возможно, несколько экстремальна.
Эти свойства моей натуры сохранялись и в юности, но это были уже более осознанные поступки. Недаром я так мечтала  управлять самолетом, прыгать с парашютом. Меня всегда манит большая скорость при езде на автомобиле, а в стихах своих я пишу о том, что хочу летать, как птица, поднимаясь к облакам, к звездам. Могу часами смотреть на парашютные прыжки, меня завораживает полет этих бес-страшных людей, и мне кажется, что я лечу над землею вместе с ними.  Как-то одному знакомому я рассказала о некоторых своих «экстримах», он назвал такое мое поведение неадекватным. А я думаю, что только приземленный человек, все раскладывающий по « полочкам», может так назвать  меня. Что из того, что я в пятнадцать лет решила пешком пройти до города, мне совершенно незнакомого,  или сесть на товарный поезд, чтобы, не дожидаясь сутки идущего в нужном мне направлении поезда, поехать домой, или уже с 13 лет ездить одной в деревню к бабушке и деду с двумя пересадками, почти без денег, зная, что от ближайшей станции до нужной мне деревни как-то надо добираться ни много, ни мало, а  полсотни километров, да еще в ту пору, когда туда не ходили автобусы. Добираться на перекладных, попутной машиной или телегой, а чаще пешком. У меня  никогда не было страха, что могут обидеть в дороге. Мне попадались в пути добрые люди, всегда бескорыстно приходящие на помощь. Конечно, сейчас не то время, жизнь очень изменилась, исчезла та доброта и желание  просто помочь людям. Мне кажется, люди стали более замкнуты, более разобщены и подозрительны, многие как бы отделились раковиной от окружающего мира, живя только своей жизнью. Нет, в глобальных масштабах мы проявляем заботу, помогаем  тем, кто терпит  бедствия, а вот порой  одиноких людей не замечаем.
Я несколько отвлеклась от того, что хотелось рассказать, а именно, вынести на суд читателей, почему же мои поступки вдруг названы  неадекватными, хотя я, как уже ясно, с этим не соглашусь никогда.
Вот,  к примеру, один из таких случаев. Летом я гостила у бабушки, куда, как всегда, приехала одна. У бабушки было много детей, внуков, но вот в гости к ней приезжала только я.  Дети и внуки  были очень редкими гостями у старых родителей. И часто дед говорил мне: - Ты, внучка, у нас за всех: и за детей, и за внуков. Особенно долго не видели они свою старшую дочь Лизу, которая жила всего–то навсего в 50 км от родительского дома, в городе Моршанске. Конечно, ей трудно жилось. Без образования,  на низкооплачиваемой работе, она учила двоих сыновей, и, по-видимому, не имела отпуска и денег на дорогу. И я решила сама проведать тетю  Лизу, познакомиться с ней и своими братьями, передать приветы от ее родителей. Транспорта до Моршанска не было никакого. Дорога шла через лес, по которому  возили срубленные деревья. И однажды, рано утром, взяв сумочку с одеждой, немного молока и хлеба, я отправилась пешком  в г.Моршанск. Без приглашения, без предупреждения, взяв только адрес тети. Мне рассказали, по какой дороге мне идти в сторону Моршанска, что километров через 25 будет лесничество, где жили дальние родственники деда, ну, а там они мне укажут, как идти дальше. Леса в  Тамбовской области дремучие.  Огромные деревья окружали дорогу, по которой я шла. Но мне  не было страшно, а по дороге я не встретила ни одного человека. Дорога была хорошо протоптана, и я сняла туфли, чтобы налегке идти по ней. Несколько раз сворачивала с дороги на краснеющую от ягод полянку, садилась на ней, чтобы отдохнуть и полакомиться крупной красной лесной земляникой.
Но,  когда я к вечеру подошла к лесничеству, ноги мои горели огнем, и мне казалось, что я не смогу больше ступить ни шагу. Опустила ноги в родник с холодной водой, стало чуть-чуть легче. Родственники оставляли меня на ночь, но тут возникла оказия. В Моршанское  лесничество шла груженая лесом машина, и меня решили подвезти до города.
В кабину, кроме шофера, сел какой – то толстый дядька, а мне пришлось ехать на огромных бревнах  в кузове. Уже  поздно вечером мы подъехали к окраине Моршанска, где размещалось лесничество. Идти искать в темноте,  в незнакомом городе улицу, где жила тетя, я не рискнула, и решила остаться на ночь в лесничестве. Там была до-вольно-таки большая комната, вдоль стен стояли скамейки, на которых уже отдыхали шофера, очевидно, так же, как и я,  решившие дождаться рассвета. Я  присела в уголке на свободной скамейке, и тут рядом сел тот самый молодой шофер, на машине которого я приехала в город.  Он был уже изрядно выпивши и,  очевидно, решил, что я обязана его отблагодарить. Совершенно  по-хамски  начал делать  не-двусмысленные намеки, лез обниматься. Что  мне было делать? Кричать, отбиваться?  Было  стыдно, страшно, неприятно.  И тут мне несказанно повезло. Из соседней комнаты вышел  то ли дежурный, то ли  начальник лесничества. Увидел всю эту сцену, подошел, схватил парня за шиворот и вышвырнул его из комнаты. Взял меня за руку, провел в свой кабинет, напоил чаем.  « «Спи, дочка, не волнуйся и ничего не бойся».
Вышел, заперев кабинет на ключ, чтобы больше никто не смог меня потревожить, а рано утром разбудил и рассказал, как мне найти нужную  улицу.
 Я довольно-таки быстро нашла и нужную мне улицу, и нужный двор.  Во дворе стоял стул, на нем корыто и склоненная над корытом женщина.  Она была похожа на мою маму, только несколько старше.  «Здравствуйте,- « сказала я незнакомой мне тете,  «Я – ваша племянница».  Тетя  Лиза долго расспрашивала меня о своих родных, которых она очень давно не видела.  Потом я познакомилась со своим двоюродными братьями Виктором и  Алексеем, и Алексей на правах старшего брата повел меня знакомиться с городом, показывая и рас-сказывая обо всех его достопримечательностях.  Особенно произвела на меня впечатление река Цна, протекающая здесь и совсем недалеко от дома, где жили мои родственники.
Вскоре  у меня появились подруги, с которыми я бегала на речку днем, а по вечерам мы ходили на танцы в городской парк. Две недели пролетели очень быстро,  и я засобиралась в обратный путь. Как добираться?  Пешком я уже не рисковала, и тетя договорилась с какими-то знакомыми, которые ехали в нужную сторону на телеге. Лошадь шла не очень быстро, но это  было все же лучше, чем пешком.  И, когда километров через 15, наши пути разошлись, мне снова пришлось осваивать «версты» традиционным способом.  Километра через три меня догнала  повозка. И опять мне повезло!  Мужчина и женщина  спросили, куда это я   иду.  Оказалось, что нам  по пути, и они предложили подвезти меня. Ехать нам было весело.
Дорога лежала через поле, и по обе стороны от дороги колосилась рожь, золотом отсвечивая  на солнце.
Сквозь стебли ржи синели васильки, и мне так захотелось при-везти бабушке букет. Я спрыгнула с телеги, набрала  цветов и вприпрыжку побежала за  телегой.  Женщина угостила меня  вкусным деревенским салом с картошкой и огурцами, молоком  и потрясающим домашним караваем.  В разговоре выяснилось,  что они знают и моего деда, и моих тетей и дядей.   Дорога в этой случайной компании про-шла совершенно незаметно, очень приятно,  и те два километра,  которые мне пришлось пройти до нашей деревни  Ряское (как  иногда называли  нашу деревню в народе),  оказались совершенно незаметными. 
Это уже были пустяки, хотя стоял поздний  вечер. Бабушка  так была рада, по-моему, они  с дедом уже и не чаяли увидеть меня живой и здоровой. Но еще более обрадовали их приветы, что я привезла от их дочери, внуков, какие-то немудрящие подарки, ну, и естественно, что  я снова была с ними. А букет голубых васильков я все же донесла домой, и хотя он совсем завял, бабушка поставила его в кувшин, и говорила, что лучших, чем эти,  цветов ей никто не дарил.
Вот такое большое первое путешествие я совершила, не автостопом, как модно это сейчас, а пешком и  «телегостопом», да еще по тем глухим  местам,  в которых бушевали кровавые страсти между Тухачевским и бандой Антонова. Было это в те  далекие послереволюционные времена, о которых мне много рассказывал дед, будучи красным командиром под началом Тухачевского.
После этого путешествия у меня  был какой-то небывалый подъем, уверенность, что я могу преодолевать трудности. И, если бы  у меня был бы модный в наше время психоаналитик, он бы сказал, что у меня с детства заложена  страсть к риску, к неизведанному, к желанию самоутвердиться в новой   обстановке.  И весь мой жизненный дальнейший путь  обязан этому нетривиальному детству и юности, где пришлось встречаться с самыми различными экстремальными ситуациями.


ГАЛКА

Зима в том далеком  1952 году выдалась очень холодная. Настоящая русская зима   с трескучими морозами, холодным ветром, с поземкой, бьющей в лицо ледяными иголками. И пришла она  очень рано. Уже в ноябре  пошел  снег, наступили холода,  и снег так и лежал под ногами, глубокий, хрустящий. Белыми шапками он лежал на деревьях, кустах, на крышах домов. Не идешь, а бежишь в школу, чтобы руки в варежках не замерзли. Отряхнешь снег с валенок и быстрее в класс. А там уже полно ребят. Щеки у всех красные, и кто-то еще оттирает замерзшие руки. Да и в классах не совсем тепло. Мы по-дальше от окон отодвигаем парты, так как ветер  с остервенением бросает  хлопья снега в  огромные окна, и от них  так дует, что стоять рядом  было холодно, а уж высидеть 45 минут было невыносимо.
Но вместе нам все равно весело. Ведь скоро зимние каникулы. Вот уж когда вволю накатаемся на санках, лыжах, поиграем в снежки, построим снежные крепости.
Уже скоро январь. Прошла новогодняя елка с обязательными карнавальными костюмами, которые вечерами дома шили сами или клеили из бумаги. Последний день в школе, и мы на каникулах! Но вместе с ожидаемым веселым отдыхом к нам пришли еще более сильные холода. Какие уж тут лыжи или санки? Сидим дома, боимся  нос высунуть. Детей на улице нет, а взрослые идут на работу, закрыв лица платками, подняв повыше воротники. Снега намело так много, что к калитке ведет лишь узенькая тропинка, которую утром протоптали наши взрослые соседи. Вишни в нашем саду до половины утонули в снегу, а старенькая беседка так засыпана снегом, что кажется большим сугробом.  Но и в доме сидеть тоже зябко.  Печурка еле теплая, обогревает только нашу небольшую кухню, в которую мы втроем переселились,  а в большой комнате такой холод, что даже  стены по-крыты инеем,  полы ледяные, а окна заиндевели настолько, что не видно через них улицу.  Уже к обеду наша печурка остывает, и мы с сестрой с нетерпением ждем маму с работы, чтобы она вновь затопила  печурку, а мы бы уселись все втроем возле открытой заслонки, грелись бы у огонька и с сожалением смотрели бы на догорающие  дрова и  на последние  дрожащие язычки пламени.  Мы знаем, что к утру в комнате снова будет холодно, и вылезать из постели совсем не захочется. 
Вот и сегодня мы сидим с сестрой на кровати.  На ногах валенки, на головах пуховые шапочки, а спины укрыты одеялом.  Рядом лежит наша кошка Мурка. Греется возле нас,   пытаясь забраться под одеяло.
Мы мужественно,  а,  скорее всего  уже по привычке переносим холод, читаем книги.
Благо, книг в доме много, хотя некоторые из них,  самых любимых,  перечитываем по нескольку раз. 
Вдруг слышим, в окошко кто-то стучит. Явно не человек, т.к. стук такой, будто в стекло легонько бьют гвоздем или еще чем-то острым.  Подбегаем к окну, но сквозь замерзшее  стекло ничего не видно. Дыханием, руками отогреваем заиндевелое  окно, и вот в образовавшееся  прозрачное пятно  видим птицу. Это галка.  Сидит на заснеженном подоконнике, смотрит на нас своими глазками – бусинками и клювом стучит в окно. «Откройте, мол, пустите погреться!»
Мы надеваем пальто, выбегаем  на улицу и осторожно,   проваливаясь по колена в снег, подходим к окошку, боясь спугнуть птицу. Но она и не думает улетать и даже делает по подоконнику несколько шагов к нам.
Берем ее в руки, приносим домой, ставим на пол и замечаем, что она хромает.  Что–то с лапкой, может, поэтому она осталась зимовать  здесь. Даем ей каши, крошим хлеб. Она  как – будто ждала этого. Подходит,  начинает клевать, а сама искоса смотрит на нас, что же будет дальше.
А дальше было совсем интересно. Кошка  Мурка решила познакомиться с  нашей гостьей. Подошла осторожно, обнюхала  галку, потом лизнула ей голову, признав за свою, и прыгнула на кровать.  Мы тоже с сестрой забрались под одеяло, прихватив с собой и птицу.
И тут удивлению нашему  не было предела. Кошка свернулась калачиком, а внутри возле ее животика улеглась  птица, как в теплое гнездышко. Так и стали спать вместе у меня в ногах кошка Мурка  и  Галя – галка.
Вместе ели из одной миски кашу, картошку. Галка позволяла себя вылизывать, а по вечерам, кошка запрыгивала на кровать, и  галка тут же взлетала, чтобы улечься рядом.
Вскоре лапка ее зажила, Галя уже не хромала, а стоило открыть дверь в другую комнату, она тут же влетала в нее, садилась или на высокий фикус, или на этажерку с книгами. И там, и там она находила для  себя занятие.  В нашей местности, где мы жили, росли дубы, липы, акации, но не было ни елок, ни сосен. К  Новому году сосны привозили откуда-то издалека и устанавливались только в школах, детских садах, на площади. В продаже их не было. А ведь так хотелось новогоднего праздника и дома.  И вместо новогодней елки мы украшали фикус самодельными игрушками, вырезали из бумаги кукол, делали хлопушки, «дождик» из ваты, из фольги,  да еще было несколько блестящих шариков, которые мама по случаю купила на рынке у какой-то старушки. Вот эти блестящие шарики, подвешенные на ниточках на  фикус, очень привлекали нашу  Галю.  Усевшись на  стебель листа, она начинала клювом раскачивать шарик. Он крутился из стороны в сторону, а  Галя с любопытством вертела головой. Тут уж и Мурке хотелось поиграть. Она пыталась с пола достать  этот вертящийся шарик, пока однажды он не слетел с импровизированной елки и с грохотом разбился об пол. Галя тут же взлетела на этажерку, а кошка Мурка убежала на кухню.
Этажерка и книги чем-то очень привлекали Галю. Она садилась на верхнюю полку, наводила «туалет»: чистила клювом перышки, встряхивалась, а  потом начинала важно ходить по книгам.  « Кар-р, кар-р»- говорила Галя, а мы все гадали, о чем она нам рассказывает? Может, просит почитать ей что-нибудь? Только она начинала  «прогулки» в своей «библиотеке», как прибегала Мурка.  Садилась внизу, смотрела вверх на  Галю и мяукала.
 «Кар-р-р, кар-р»- Галя вновь начинала свой разговор, «Мяу, мяу»- отвечала Мурка.
Как уж они понимали друг друга, о чем вели беседу, нам было непонятно, только этот «разговор» очень забавлял  нас и наших друзей, которые сначала и не верили, когда мы рассказывали им о такой необычайной дружбе птицы и кошки.
«Наговорившись» друг с другом, Галя и Мурка шли  обедать, чаще всего из одной миски, или укладывались на кровать. Кошка, а рядом у ее мягкого теплого животика  галка.
Просыпались они  рано и своим «разговором» будили нас, видно боясь, что мы опоздаем в школу.  И Мурка, и Галя словно чувствовали, когда мы вернемся из школы. Стоило нам открыть двери, а они уже сидят у порога. Мурка трется о наши ноги, ласково мурлычет, а Галя взлетает кому-то из нас на плечо и клювом начинает теребить банты в косах. Также они встречали и маму с работы, только лишь с той разницей, что, завидев ее, они бежали к своей миске, показывая, что пора кормить всех своих детей.
А однажды Галя, наша  любопытная Галя, решила помочь мне делать уроки. В ту пору писали мы деревянными ручками с пером, а  чернила были налиты в пузырьки. Окунешь ручку в пузырек и пишешь в тетради, пока чернила не закончатся на перышке, и снова  ручкой в пузырек. А, если  ты нечаянно наберешь много чернил на  перо, то посадишь кляксу в тетрадь, зальешь все написанное тобой, а учительница  за это  снизит оценку, да еще и напишет красными чернилами: «Грязно!» Обидно бывает до слез. Пишу упражнение в новой тетради, стараюсь не сделать помарок, а Галя сидит на столе и очень внимательно, наклонив голову на бок, смотрит, как я, окунув в очередной раз ручку в чернильницу, начала что-то  черкать в тетради. Смотрела, смотрела, а потом своим длинным любопытным клювом залезла в чернильницу и посадила мне такую огромную кляксу в тетрадь. Как же мне было досадно! Новая тетрадь, наполовину написанное упражнение, и тут такая беда! Разогнав галку, вырвала исписанный лист, и заново  начала выполнять домашнее задание.
В другой раз, мама, приготовив нам  бутерброды в школу (хлеб с салом или маслом), ушла на работу. А когда мы собрались в школу, то от наших бутербродов остались только крошки, а сало с удовольствием доедала кошка.
Но мы любили наших друзей, и они платили нам тем же.
Наступила весна, и мама посоветовала нам отпустить нашу Галю на волю. Мы вынесли ее во двор, посадили на дерево, но она упорно влетала в дом в открытое окошко, не желая покидать нас – свою новую семью.
Но однажды она улетела и не возвращалась какое – то  время. Мурка сидела на подоконнике, ждала ее и иногда  мяукала, так жалобно, будто просила  Галю вернуться.
А летом вдруг раздался стук в окошко. Смотрим, а ведь это при-летела наша Галя!
Мы открыли окно, ожидая, что она, как и прежде, влетит в дом, но Галя, посидев на подоконнике, взмахнула крыльями и улетела.
Больше мы ее не видели. Возможно, у нее появились птенцы, а, значит, материнские заботы. А с наступлением осени они вместе улетели в теплые места.               


ЛЕТО  В  ДЕРЕВНЕ

Как обычно летом я приезжала в гости к бабушке и деду на тамбовщину. Когда-то это было большое село, состоящее из нескольких небольших, как теперь говорят, «микрорайонов».  И каждый  имел свое  название: Обловщина,  Зубровщина,  Пески,  Ряское и ряд других.  Бабушкин дом находился  в районе Ряское.  Ряское представляло собой всего лишь  одну широкую  улицу,  которая перпендикулярно подходила к самому  центру села, где находился сельский магазин,  разрушенная деревянная церковь, от которой лучами расходились другие улицы. Каждая  сторона  улицы называлась «порядок». Там, где жила бабушка с дедом, только на  одной стороне  улицы  все дома были целы, составляя порядок, а вот на противоположной стороне стоял всего лишь один дом. В этом маленьком домике из накатанных бревен и жили бабушка с дедом. Скамеечка у крыльца, маленький палисадничек под окнами и открытое большое пространство во все стороны.  Зато за их домом,  буквально в  ста метрах, был молодой лесок, который селяне называли «заповедь», заповедник, значит.  Там росли молодые дубки, орешник, сосенки. 
Здесь было запрещено пилить и заготовлять себе на зиму дрова,  но косить сено, ходить за грибами и орехами  не возбранялось. И мы пользовались этим.
Сколько же там было белых грибов!  Рано утром, чуть-чуть рас-светало, бабушка, напоив меня парным молоком, давала мне в руки  ведерко, и я бежала в лес. Ничего, что еще солнце не  высушило росу на травах, зато какие  прекрасные грибочки я приносила домой, спустя совсем небольшое время. А уж бабушка тушила их в сметане и давала  мне и деду с молодой картошечкой на завтрак.
Если же  несколько дней были дожди, то прямо у порога  появлялись летние опята, которые я собирала  с большим удовольствием. Чуть в стороне от  их дома, на том месте, где до войны была конюшня,  росли  нежные белые шампиньоны, которые, кстати, не очень  нравились местным жителям. Они презрительно называли  их «навозниками» и совершенно не употребляли  в пищу. Но это, очевидно, потому, что  совсем недалеко от их  села был огромный лесной массив, где росли и лисички, и белые грибы, и волнушки.  Там же были огромные земляничные поляны, совершенно красные от поспевшей земляники, которую мы с друзьями собирали в глиняные кувшины.  Пробираясь сквозь заросли  малинника,   мы попутно лакомились необыкновенно пахучей лесной малиной.  А уже ближе к осени, в августе, мы с друзьями ходили в этот лес за орехами.
Дом бабушкин стоял на горе, а внизу протекала небольшая ре-чушка, чистая, с песчаным дном, неглубокая, но, тем не менее, местные рыбаки ловили там рыбу и даже сомов в омутах, которые попадались в этой реке.
Целыми днями мы  плескались в воде, загорали,  а если хотели пить, то в нашем распоряжении был прекрасный родник, вода из которого стекала прямо в речку. Часто из этого родника я, захватив вед-ро,  когда бежала на речку купаться, приносила домой студеную прозрачную воду, такую холодную, что сводило зубы. 
Не скучали мы и вечерами.  На закате, когда солнце уже почти скрывалось за горизонтом, мы с друзьями, принарядившись, как могли, шли в село.  Клуба никакого в селе не было, но в центре  было облюбованное молодежью место, называемое  «улица». Сюда приходили парни и девчата, становились большим кругом, в центре которого  на табурете сидел гармонист, и он начинал импровизированный «вечер».  Вечер обычно открывали девушки. Они  запевали частушки, которые сочиняли сами, про свою жизнь, друг про друга, про любовь.  Назывались эти частушки «страдания».  Происходило это так.  Выходила самая бойкая девушка, пела, плясала, помахивая платочком, по-том, танцуя, подходила к  подружке, как бы вызывая ее на соревнование, и та должна была спеть свои частушки  и станцевать свой танец. Потом выходила следующая певунья,  и так почти все девушки  по кругу исполняли свой неповторимый «номер».
Действительно, на следующий вечер пелись совершенно новые частушки. Ах, как жаль, что не помню их, а уж записать  никто и не догадался. Недаром наша знаменитая певица, народная артистка Мария Мордасова была из тех краев, где–то из Тамбовской области, и мой дед даже лично знал эту юную тогда певунью.
После  сольных выступлений девушек начинались общие пляски, которые тоже носили свое название:  «мотаня». Почему так, не знаю, но  эти танцы  под звездами продолжались допоздна, почти до рассвета,  а потом молодежь  чинно,  парами расходились по домам. Мы с друзьями были еще малы, чтобы принимать участие в песнях и плясках, но были благодарными зрителями и слушателями. Когда все начинали расходиться, мы бежали домой по тропинке мимо  разрушенной церкви,  мимо старой мельницы,  мимо колодца с «журавлем».   Наши ряды начинали редеть, так как  очередной «слушатель» забегал в свой дом.  И вот  на другом порядке уже виден мой дом, темный, так как электричества в селе не было. Соседские ребята доводили меня до крыльца,  и я шла спать на сеновал. Я забиралась на стог сена, и, вдыхая потрясающий аромат его, смотрела на звезды, пока сон не принимал меня в свои объятья. А  на рассвете начинался все тот же ритуал: кружка парного молока, пробежки в лес за грибами, или наши  «походы» в дальний лес  за ягодами.
Еще мы любили  ходить на заброшенную усадьбу  Белкина. Когда–то  там,  в достаточном отдалении от села,  среди рощи жил помещик Белкин. После революции усадьбу разрушили, остались лишь развалины  большого дома, совсем заросшие травой дорожки, ведущие в заброшенный теперь уже сад,  широкие березовые аллеи, которые также заросли дикорастущими деревьями и множество цветов, тоже уже одичавших. И, тем не менее, когда моя тетя Надя выходила замуж за своего сельчанина Сергея, я специально ходила  на эту  усадьбу, чтобы нарвать там  цветов.
Конечно, этот свадебный букет совершенно не был похож на  те, которые дарят нынешним молодоженам и которые стоят уйму денег, но собран он был от души и подарен от всего сердца.
Быстро пролетало лето, к  концу подходили  школьные каникулы, и я возвращалась домой, везя в подарок лесные орехи, сушеные белые грибы, и массу прекрасных воспоминаний, да еще свое окрепшее здоровье.
               
СЕЛЬСКАЯ  КОРРИДА

Село Больше-Никольское Тамбовской области. Как много детских воспоминаний связано с ним.  Там я   училась познавать жизнь, крепла не только физически, но и нравственно, приезжая в это далекое  от цивилизации село в гости к  бабушке и дедушке.
Добраться до него в ту далекую пору было большой проблемой. Две пересадки на поезде, более полусотни километров  на попутках или пешим ходом. Обычно мне удавалось добираться до села  Кривополянье, расположенное в трех километрах от  места, куда я  каждое лето, начиная с  тринадцати лет, ездила одна к бабушке и деду.  Кривополянье  было  более крупным  селом, чем Больше - Никольское. В нем размещался сельский совет, были магазины, почта и средняя школа.  Дойти от  Кривополянья до не составляло труда. Дорога шла через луг, а вот и речка, перейдя которую по маленькому пешеходному мостику и поднявшись в гору, ты видишь ставшую  родной маленькую избу из накатанных бревен, с  лавочкой у крыльца.  Изба стояла совершенно одиноко на одной стороне улицы, которую называли «порядком». Наверно, это слово означало, что она должна стоять в ряду с другими избами, но так получилось, что  рядом не осталось построек.  На другой стороне улицы было много домов, стоявших в ряд, т.е. это действительно был «порядок».  Улица была довольно-таки широкая, между  домами лежал небольшой овражек, очень живописный,  покрытый зеленой травой и цветами.  Вот на этой  другой стороне улицы жили все мои сельские друзья, с которыми  я  играла, бегала на речку, ходила в лес за ягодами и грибами.
У бабушки была корова – великое подспорье для сельских жите-лей. Она давала так много молока, что  у нас был и творожок и масло, а оставшейся частью  молока  бабушка  делилась с соседями.  Масло   сбивалось вручную в большой кринке (это такой глиняный кувшин), висевший посреди избы на большом крюке, где в давнюю пору бабушкиной молодости подвешивалась люлька с младенцем.  Изба со-стояла только из одной большой комнаты, в стороне стояла  русская печь, ниже располагались полати, где и спали все  дети, мои будущие мама и многочисленные   дяди и тети.  К этой комнате примыкали огромные сени. В одну сторону  из сеней двери шли на улицу, а с противоположной стороны,  шла дверь в сарай, где помещалась корова,  а раньше, когда дед и бабушка были молодыми, в этом же сарае  были и овцы, и  куры.
Одна стена дома была стеной и сарая, чтобы  было теплее находиться там всякой живности, в том числе и рождающимся телятам. Сарай в этом селе назывался очень интересно: «котух». Почему  такое название, я так  до сих пор и не знаю, хотя оно мне очень нравится, напоминая мне слово «окот», когда на свет появляются маленькие ягнята, телята и другие живые существа.   
Я так много посвятила описанию старого русского жилища, по-тому  что именно оно станет  ареной  корриды,  которую я вынесла в название этого моего рассказа.
Так вот,  чтобы у коров  селян рождались телята, в колхозе был знаменитый на всю округу бык. Огромный, рыжей масти, с закрученными рогами, он своим видом наводил ужас на старых и малых. Мы обходили его стороной, когда он  в гордом одиночестве пасся на  лугу.  Сопровождал его всегда пастух и, если бык  вдруг куда-то направлялся, пастух своим особым методом, о котором скажу позже, быстро возвращал его на место, на  луг, где очень редко кто- либо проезжал на телеге или проходил  мимо. Вечерами он проводил его на цепи через всю улицу до его стойла, а утром опять приводил его на луг, где он пасся  без привязи.
Однажды пастуха на лугу  рядом с быком не оказалось. Очевидно,   где-то заснул под стожком, выпив лишнего.  А тут,  как – то случайно, на лугу появились две  женщины, которые ходили в магазин в Кривополянье  за хлебом.  Бык, не раздумывая, помчался прямо на женщин.  Те, побросав сумки с хлебом, помчались к стогу сена. И как они на него взобрались, как взлетели, непонятно.
Сели на стогу,  прижавшись друг к дружке и даже звать на помощь боялись, чтобы  не рассердить быка. Бык несколько раз с рыком обошел стог, потом нашел сумки, распотрошил их, вытащил хлеб и с аппетитом съел его. Еще покружился вокруг стога, а потом  пошел  гулять по лугу. До вечера просидели  пострадавшие на стогу, пока пастух,  проспавшись,  пришел  и увел  быка в село, чтобы привязать его  на ночь в  отведенном ему сарае. Без хлеба, голодные  испуганные женщины шли домой, где их семьи и не чаяли уже   дождаться жен и матерей с хлебом.  Об этом случае долго говорили на селе, пока не произошел еще один инцидент, то есть та самая  коррида, которая  коснулась меня лично.
Как-то мы играли с ребятами  на той стороне порядка, где они жили. Вечерело, и многие жители, окончив свои дневные дела, сидели на лавочках возле своих домов. Вдруг мы услышали страшный рев.  К избе, где жили мои дед и бабушка, со стороны луга,  по ту сторону оврага, мчится бык.   Подбежал,  поднял на рога скамейку, и начал ломиться в дверь,  ведущую в избу.  Слышим крик. Это бабушка кричит, зовет на помощь. Но никто из  сидящих на лавочке не рискнул пойти и прогнать быка. Я бегала вдоль порядка, просила мужиков, которые также были на улице, да еще и приходились какими-то родственниками  нам,  помочь бабушке, но и опять никто не пошел. Бык был  страшен в своем гневе, и желающих прогнать его не было.
А бык тем временем  вышиб дверь,  влетел  в сени.  Из сеней шел вход в сарай, где находилась корова.  Бабушка позже мне рассказала, что она пыталась сгоряча, не  думая о страшных последствиях, оттолкнуть быка. Она схватила его за рога, но  справиться с этой громадиной ей, конечно, было не под силу. Бык отбросил ее, и бабушка потеряла сознание.
Крики о помощи прекратились, и «зрители», находившиеся в безопасности по ту сторону оврага, стали  охать и предполагать самые мрачные варианты исхода события.  Вскоре мы увидели, как бык  вышел из  избы.   К корове,  очевидно, ему не удалось пройти, поэтому с еще более страшным ревом, бегая перед избой, он рыл землю и рогами, и ногами.
Я плакала и опять просила о помощи,  говорила мужикам какие-то обидные слова, обзывала их трусами, говорила, что им впору только прятаться от немцев по лесам,  что у них нет сердца.   А потом сказала, что пойду сама, чтобы помочь бабушке.
И я действительно  побежала через овражек.  Но меня догнали, остановили, сказав,  что я ничем уже не смогу помочь.  И тут, один из сельчан, самый  маленький, щупленький дядя Вася, которого все звали Васятка, взял большую палку и храбро пошел на быка, сказав всем своим своеобразным говором, с пришептыванием: «Я прохоню этого  пыка». В данной трагической ситуации  эта сцена была несколько комична, никто ему не поверил, что он сможет  как-то повлиять на происходящее, но  и останавливать его не стали.     Стоило ему подойти чуть ближе, как бык ринулся на Васятку.  Бросив палку, он от-бежал,  а через какое-то время снова пошел на быка. Ситуация повторялась несколько раз, напоминая испанскую корриду. Бык отгонял Васятку к овражку и вновь возвращался к избе.  Но наш сельский «тореадор» оказался на высоте. Вот он, подойдя ближе к быку, громко, что было слышно нам всем на другом порядке,  послал его на все буквы  русского алфавита. Да так залихватски и так долго длилось его  «обращение» к быку,  что тот, прекратив свой  дикий рев, оглянулся на  Васятку, и молча,  как–то  сразу  успокоившись, пошел за село.
       «Зрители», собравшиеся напротив избы моих деда и бабушки, но в значительном отдалении от нее, за  оврагом,  замерли от удивления от такого исхода события.  Никто и не ожидал, что этот маленький человечек, бесстрашно ринувшийся  в бой с чудищем,  одержал победу.   
Говорят, что  русский мат  понимают на земле люди всех национальностей.  Но оказалось, что и животные реагируют на него совершенно адекватно.
А этот бык был достаточно хорошо знаком с русским матом,  т.к. пастух,  как оказалось, общался с ним только на этом « языке», и взаимопонимание между ними было уже давно установлено.
К счастью, эта очень опасная жизненная ситуация разрешилась более-менее благополучно.  Вбежав в избу, я увидела, что бабушка лежит в сенях без сознания.  Бык не раздавил ее, не  нанес ей никаких увечий.  Мне,  такой маленькой хрупкой тринадцатилетней девочке, как-то  удалось перетащить бабушку в дом,  как-то ухитриться поднять и положить ее на полати,  дать  лекарство.   А дед преспокойно спал на кровати, т.к. принял перед вечером изрядную дозу  «успокоительного», когда ходил  в Кривополянье на почту  за деньгами, присланными сыном, и  в магазин за хлебом. Он ничего не слышал из всего происходящего, и я чуть ли не с кулаками набросилась на него. Мне было так жаль бабушку, что я  ругала деда и просила что либо сделать, чтобы бык больше не смог войти в избу.
И вот на следующий день дед  починил  лавочку, сделал вокруг дома изгородь из достаточно прочных  стволов  деревьев.  Все селяне на другом порядке ждали с каким-то нетерпеливым испугом, а по-явится ли сегодня бык.  А  к вечеру  бык  появился снова  с ревом, и  ограда из бревен, словно спички,  взлетела вверх.  Разъяренный бык  подлетел к избе, разнес в щепки скамейку у крыльца, ступеньки поле-тели в стороны, и он опять начал ломиться в дверь.   На этот раз я была в избе с  бабушкой, еще не оправившейся от вчерашнего потрясения, и видела в окно  эту страшную сцену. Но двери в сени были подперты прочными бревнами,  и быку на этот  раз не удалось взять избу штурмом.  Помощь селян на этот раз не потребовалась. Бык, покрутившись вокруг избы, продемонстрировав  еще раз «зрителям» свою ярость, успокоился и удалился.
На следующий день я зашла к своей подружке.  В доме сидело несколько мужиков. И один из них спросил у меня о здоровье бабушки и сказал, что он председатель колхоза. Я стала,
 на мой взгляд,  убедительно просить  куда-то подальше деть этого быка. Но председатель был другого мнения, т.к.  бык  был прекрасным производителем  на   много сел вокруг, и избавляться от быка было невыгодно колхозу.
Эпопея с быком в это лето еще не окончилась. Конечно, его стали крепко привязывать на железную цепь, перестали выводить на «прогулки» в луга, и как-то все предыдущие случаи стали забываться.
По вечерам  в центре села собиралась  молодежь потанцевать, попеть. Это называлось «ходить на улицу». Мы, младшие девчонки и мальчишки с большим любопытством присутствовали на этой «улице». Слушали частушки, смотрели, как взрослые парни и девчата танцуют, да и сами пытались в сторонке подражать им, танцуя под заливистые звуки гармошки.  И вдруг слышим крики, звон разбитых стекол и видим, как вдоль домов мчится бык, бьет рогами по окнам и,  главное, бежит прямо к  собравшейся молодежи. С криками все бросились врассыпную. Мы, перепрыгнув низенькие заборчики,   по ого-родам, где ползком, где бегом  бежали с поля боя.
Обошлось  без  травм,  все остались живы, не считая помятых кустов картошки, помидоров и потоптанных  огурцов. Но это была последняя выходка знаменитого и такого нужного для  коров  быка. Через день быка не стало.
Вот  такую сельскую корриду я наблюдала, и, когда по телевизору я  иногда вижу настоящую испанскую корриду, то неизменно  вспоминаю огромного рыжего быка и те случаи, которые коснулись меня лично.  Признаться, я не люблю смотреть эти бои с быками, мне становится одинаково жаль и тореадора, и поверженного быка, и  восторженно кричащих зрителей.  И в памяти у меня встают те молчаливо стоящие  мужики, трусливо  наблюдавшие за происходящими перед их глазами событиями.

КОШКА  И  КОТЯТА

Наступила весна. Вместе с пробуждением земли от долгой зимней спячки, с  набуханием почек, с первыми теплыми лучами солнца, с веселыми ручьями  и щебетанием птиц за окошком, разносилась по улице настоящая какофония  кошачьего » оркестра». Коты со всей округи вдруг «полюбили» наш дом настолько, что и по ночам  от их мяуканья  невозможно было заснуть. И как они узнали, что наша кошка Дара подросла настолько, что пришла к ней  пора любви?  Не сиделось ей больше дома в мягком кресле, не хотелось  играть с нашим малышом Глебушкой,  и даже аппетит  пропал у нее. Рвалась на улицу, где у порога ее уже ждали  «кавалеры». Черные, черно – белые, серые коты  в ряд сидели, ожидая выхода нашей красавицы кошки. Я называла их «мушкетерами», т.к. они не боялись нас, взрослых, не реагировали на  слово «брысь», а гордо, подняв хвосты, как шпаги, только на полметра сдвигались в сторону.  Но потом снова приближались к крыльцу. А одного из них, рыжего, тощего, мы про-звали Д» Артаньян,  как самого   храброго среди прочих котов. Он прогонял всех  претендентов,  если выходила Дара, и начинал  настойчиво  «ухаживать» за ней.
И вот однажды, прогуляв всю ночь, Дара вернулась домой успокоенная, поела,  и, как прежде, улеглась на диван. «Ну,  что ж – решили мы, - будем ждать котят». И действительно, вскоре  мы заметили, что  Дара стала поправляться, все больше сидела на диване или просила приласкать ее, особенно в последние дни перед появлением потомства.
Первый летний день, и  три маленьких пушистых  комочка  уже сосали молочко у своей мамы. Два серых с  белыми лапками и белыми  галстучками на грудке  котика и их маленькая сестренка с рыжими пятнами   были  очень беспокойными детьми. Мы устроили их в отдельной комнате,   постелив им мягкую  постельку. Там же оставляли  Даре еду, чтоб ей не приходилось спускаться вниз на кухню. Но Дара, по-видимому,  рассуждала по-своему. Почему нашему мальчику  Глебу  позволено спать на кровати, а ее котята  где-то  отдельно, где ночью нет света, а днем не играет музыка, да и мы, взрослые и маленький  Глеб,  далеко от нее и от ее малышей.  И вот однажды но-чью, когда все в доме уже спали, и я, отложив книжку,  погасила свет,  услышала рядом с собой писк. Включаю  лампу и вижу, что рядом со мной  лежит котенок, а Дара спокойно сидит у двери в спальню. Беру  котенка, несу его на место, а  Дара бежит рядом и мяукает, видно, что-то хочет сказать мне, но я  ведь не понимаю.  Отнесла  малыша туда, где и остальные котята, а сама пошла  спать. Не успела я заснуть, слышу опять писк  у меня в изголовье. Снова включаю свет и вижу ту же картину. Котенок, но уже другой, лежит  возле меня на подушке, а Дара, как и в первый раз, сидит  за дверью  спальни. Дескать, принесла  тебе котенка, занимайся им так же, как ты занимаешься с  маленьким Глебом, своим  внуком, оберегай его сон.
Я вновь отношу котенка, поднимаясь по лестнице вверх, а  Дара, мяукая, трется о мои ноги, забежит вперед,  как бы не пуская меня к тому месту, где я поселила  котят. Уложила и второго котенка  в надежде, что теперь могу спокойно заснуть. Но не тут-то было. Минут через пять Дара принесла мне третьего котенка. Положила  рядом со мной, а сама быстро-быстро побежала к открытой двери и ушла на улицу. Очевидно,  решила, что может быть, у меня проснется совесть, и я приму этого котенка, если тех двух не захотела, и будет он со мной спать, и чтобы хвостик на перинке и  ушки на подушке.  Не только ведь Глебушке спать рядом с бабушкой, но и ее дети должны жить «по-человечески». Пришлось еще раз подниматься наверх, укладывать и этого котенка рядом с  двумя другими.  Небольшой писк, возня, и вот уже три маленьких комочка, тесно прижавшись друг к другу, крепко спят, пока их мама  спокойно гуляет на улице до утра.
А, если я спускалась на кухню, чтобы покормить  кошку или самим покушать, Дара тут же по очереди приносила своих детей, даже, когда они были еще слепые и не умели  самостоятельно есть и ходить. Поэтому, вскоре для котят я стала второй мамой, кормила их с ложечки, а потом приучила пить молочко из блюдца. Наевшись, они подходили к  Даре и лакомились уже ее молоком.
А когда мы уже отдали котят,  Дара долго  искала их, приносила им поесть к тому месту, где они обычно спали. Принесет кусочек рыбки и зовет так жалобно и нежно, ходит за нами, чтоб помогли найти ее малышей. Особенно  часто  подходила к Глебу, т.к. он  больше всех играл с котятами. А вдруг он найдет и вернет их. 
Но природа берет свое,  и нашу красавицу  Дару опять ждут у крыльца «мушкетеры».
               
РУССКИЕ  СЕЛА

Русские села… Села, расположенные вдали от железных и  авто-мобильных дорог, от городов, где кипит жизнь,  где есть радио, теле-видение, кинотеатры и другие культурные развлечения, какими стали многие из  них в настоящее время, в начале 21 века?
И далекая глубинка, где жизнь протекает размеренно, спокойно, со своими обычаями и  укладами. Я давно не была в таких селах, воз-можно,   многих из них уже не осталось и на карте.  Вот об одном из таких сел, где я часто бывала в детстве, мне хочется рассказать.
Тамбовская область, центр  России, недалеко столица  Москва.  Село Большое-Никольское.  Вроде бы и недалеко от  г. Тамбова, всего-то в  пятидесяти километрах, но в те далекие годы начала 50-х годов 20  века связи с городом, со своим областным центром, практически не было. Ни автобуса, ни машины, и даже удобной проезжей дороги до этого села не было. Как  ходили до и после революции люди в Тамбов пешком, так и в те  описываемые мною  годы можно было добраться до  города  на телегах, на попутных машинах, а кое-где и пешком. Доберешься вот таким образом  до железнодорожной станции Платоновка,  а уж там идут поезда через  Тамбов.
А село-то было в пору своего расцвета  очень большим. Недаром его название – Больше-Никольское.   Расположено оно на холме, так что видно было издалека и со  всех сторон.
Огибала село река, которая впадала где-то в Цну, одну из больших рек в Тамбовской области. Правда, когда я приезжала к бабушке в гости, река уже обмельчала  так, что с одной стороны села ее можно было перейти или проехать на телеге  вброд. Был и небольшой деревянный мостик через речку, по которому никакой телеге не проехать. Вода в реке была прозрачная, дно песчаное, рядом с речкой большой, как бы теперь назвали пляж, с чистейшим белым крупнозернистым песком. Недаром эту улицу, спускающуюся к речке,  называли Пески. А в нескольких местах из песчаных берегов прямо в речку били родники с  холодной  обжигающей водой. 
Селяне часто набирали воду для питья из этих родников, носили ее на коромыслах домой, считая, что эта  вода  помогает от  многих хворей. В этой же реке в жаркую летнюю пору стирали и полоскали белье, сушили на прибрежных кустах, и белье  становилось  таким пахучим и белоснежным.
Дальше река огибала огороды, и уже с другой стороны села становилась широкой и глубокой. Мы, девчонки и мальчишки, порой на целый день,  бегали туда, чтобы понырять с высокого берега, а самые отчаянные прыгали в  воду с  деревьев, растущих  вдоль  речки. Плавали наперегонки от берега к берегу,  лежали  в тени на зеленой мягкой траве, рассказывая какие-либо интересные истории. 
В центре села стояла полуразрушенная деревянная церковь,  колокольня, где еще в тридцатые годы прошлого столетия, висели колокола, и, по воспоминаниям  старших жителей, созывали  народ на воскресные и  праздничные службы.  Мне рассказывал мой дед, что церковь построена была без  единого гвоздя.  Купол ее был высоким и большого объема, внутри было просторно и светло..  Построена она была, по-видимому, где-то в конце 19 века, т.к. еще моих  деда, бабушку и многих их ровесников  во младенчестве  крестили в этой церкви,  а потом и венчали там же.  Теперь же она представляла жалкое зрелище.  В тридцатые годы 20 столетия  сняли колокола, в церкви устроили склад, а теперь, когда я приезжала  в это село,  крыша  провалилась местами, окна и вход в  церковь были забиты досками, а через щели в стенах можно было увидеть  такую же разруху и внутри церкви.  Но удивительное дело. В каждой избе в селе  был «красный угол», где в обязательном  порядке висела икона или целый оклад, горела  лампадка перед ликом Богородицы или Спасителя, и старые люди утром и вечером совершали молитвы.
Икона Божьей Матери и горящая лампадка перед ней находилась под навесом и на кладбище, которое по русскому обычаю называли «погост».
Располагался он на высоком холме,  в некотором отдалении от села, окружен  кустарником и  рвом, чтобы невзначай никакая скотина не забрела на погост.  Посыпанные песком  ухоженные могилки,  как дань живых своим предкам, как память о тех,  кто ушел  на покой.
Молодежь, конечно, уже росла убежденными атеистами, но всегда с почтением относились к верующим. Я ни разу не слышала, чтобы кто-то смеялся  над ними,  над их верой в Бога, а даже как-то затихали, проходя мимо церкви или садясь обедать  под иконами в «красном углу», где обычно  стоял стол,  и собиралась семья  на обед. В селе были и «монашки», так называли женщин, которые  читали молитвы над усопшими. Я несколько раз присутствовала при таком обряде, и меня завораживали их песнопения. Высокие чистые голоса  слышны были и на улице, а вокруг дома, где лежал  покойник, стояли старушки и старики и молились за упокой души.  А еще я помню, как красивы были праздники на селе, летние праздники, которые я  заставала на школьных каникулах. Это и Троица, и Петров день в июле, и Казанская  Божья Матерь, да все и не перечислишь. Избы тщательно вымывались, порожки и скамейки у дома отчищались добела, а с утра селяне, принарядившись, садились на скамейки, и в этот день они отдыхали. Вера, воспринятая с молоком матери,  была где-то  в глубинах душ этого поистине русского народа.
От церкви веером расходились улицы. Они носили чисто народные названия: Обловщина, Зубровщина, по-видимому, испокон веков пришедшие в это село. Многие избы были еще сделаны из толстых бревен в накат, между которыми был заложен мох для тепла, покрыты соломой, с прилегающим к одной стене дома сараем для скотины, который здесь назывался «котух», может, потому, что там происходил окот скота, я не знаю происхождения этого слова наверняка. В таких избах доживали свой век старики. Но были уже  современные  дома, со светлыми окнами, верандами, и уже не одной комнатой, как в избах,  а несколькими, отдельно расположенными от кухни, и сараями в глубине двора. Но вот чего было мало в этом селе, так это плодовых деревьев, а садов на все село было раз – два и обчелся. Дело все в том, что  сразу после войны  был введен налог на плодовые деревья, и жители просто-напросто вырубили яблони, груши, чтобы не платить налог, ведь лишних денег ни у кого не было.  Но огороды были у каждого. Да и как  было обойтись без своей картошки,  огурцов и даже проса. Дед и  бабушка тоже сеяли просо, а потом  мы в ступе толкли его,  сеяли и получали пшено. Коровы, овцы, куры  практически были у каждого.  Натуральное хозяйство, да и только.
Большим подспорьем в селе был лес. Огромный, с вековыми деревьями, он был совсем недалеко от села, может быть километрах в трех. Просыпаясь утром рано, я видела, как из леса уже возвращаются старушки с большими корзинами, полными  белых грибов, волнушек, рыжиков, лисичек. Часто и мы с ребятами  ходили в этот лес и за земляникой, и за малиной, а уже в августе к концу лета приносили домой  спелые желтые орехи с необыкновенно вкусными ядрами. Вот с такими подарками, как сушеные грибы и орехи, я  возвращалась к сентябрю домой. Лес давал и дрова. Мы с дедом часто летом ходили за сушняком, потом складывали его за сараем под навес, чтобы зимой было чем  топить печку.
Но самое запоминающееся событие в этот летний период была пора сенокосная.  Сколько радости и веселья приносила она нам и маленьким и  большим ребятишкам.  Целую неделю где-то в начале июля по селу разносился звон-перезвон. Это мужики готовили косы, натачивали вилы, подправляли или чинили грабли. И вот ранним утром, когда небо начинало только розоветь, а солнце еще не встало, целое село направлялась к месту покоса. Часто это было возле  росшего  за селом молодого лесочка, который все называли «заповедь». Рубить в нем деревья не разрешалось, а вот косить траву  - пожалуй-ста.
Каждому косарю выделялась делянка, и вот  еще мокрая от росы трава ложится на землю под звон  косы. А за косарями идут девчата или молодые женщины и  граблями расправляют траву, чтобы она ровными рядами лежала для просушки. Тут уж и нам ребятам хватало работы. Мы приносили еду и питье работникам, которые уже в пол-день садились под раскидистым деревом в лесочке  на отдых. А, воз-вращаясь домой, все обязательно заходили на речку, и  прямо в платьях, в одежде, сбегая с горки, бросались в реку. Вверх летели сверкающие брызги, раздавался смех, кто-то кого-то пытался шутя окунуть с головой в воду, на берегу уже боролись ребята, а девчата запевали песню. Потом подсушенное ароматное  сено на тележках привозили домой, складывая его в  огромный  стог. Тут уж радости нашей детской не было предела. Спать мы теперь ложились не в душной избе, а под звездным небом, на ароматном сене, и спалось нам там до рассвета просто великолепно.
Описала я просто сельскую идиллию. Но, к сожалению, труд этот был тяжел неимоверно. Приготовиться к долгой зиме, запастись продуктами, дровами, все это надо было успеть в короткое лето. Да еще и суметь скоротать  зимние вечера, когда в доме нет ни электричества, ни радио, да и за газетами надо было идти на почту  Кривополянье, что располагалось от некоторых селян  за 3-5 км. По бездорожью, в осеннее - весеннюю слякоть, в зимние холода, когда порой   заметало тропинки от дома к дому, не всякий решится пройти это расстояние. Где уж тут знать новости своего села, а не то,  что страны. И вот, в 1953 году, летом, когда я в очередной раз приехала в гости к деду и бабушке, решено было провести свет и на нашей, отдаленной от основного села, улице.  Поставили столбы, провели электрические провода в избы, и подключили свет! А на беду началась сильнейшая гроза. Кстати, грозы в то лето были частыми и даже опасными. Мы  с друзьями сидим в одной из изб, слышим грохот грома и видим, как провода начинают трещать, посыпались искры, и мы в ужасе выбежали на улицу. Вдруг из соседнего дома выскочила женщина и с криком  «пожар!» побежала за помощью в другой дом. Оказалось, что у нее загорелось полотенце, что висело в «красном углу», обрамляя  иконы. Там же и начинались электрические провода, шедшие с уличного столба. Пожар-то затушили, не дав ему разгореться, но вот  все селяне категорически отказались от электричества.
Пришлось электрикам снова лезть на столбы, чтобы отключить целую улицу. Так в этом году село опять осталось без «лампочек Ильича».  Я так и не знаю, когда же вновь подключили дома к электроэнергии.  Приехав в последний раз в село в 1958 году, я уже видела свет во многих домах,  было проведено радио,  и село уже знало,  что происходит в стране и мире. Правда, жителей стало значительно меньше. Многие мои сверстники уехали в Тамбов, в Москву, где была для них работа, учеба  и более интересная жизнь.
В 1980-е годы моя тетя Надя поехала  в свое родное село, чтобы  повидаться с теми, кто еще остался  в живых, узнать, что представляет  сейчас  ее малая родина. Она  по приезде  домой много рассказала мне о селе, и я с грустью узнала, что почти вся улица, где жили  дед и бабушка, исчезла. Дома снесли, все разъехались кто куда. Но вот ста-рая церковь все еще стоит, хотя уже без колокольни. Стоит и старая деревянная ветряная мельница, что была в конце  нашей улицы, примыкающей к  центру села. Речка совсем обмелела, вместо нее течет маленький ручеек, нет тех живительных родников. Только «заповедь» разрослась, превратившись в огромный лесной массив, да еще остались некоторые теперь уже совершенно взрослые мои бывшие друзья, передавшие мне такой дорогой для меня привет.

ВЕЧЕР  В  АВГУСТЕ

Лето подходит к концу. Уже середина августа, и вдоль нашей улицы стоят рябины с рано покрасневшими гроздьями. Среди кудрявой листвы берез увидишь золотой лист, значит, и березы скоро от-правятся в осень.  В саду стоит пряный запах созревающих яблонь и груш, гудят пчелы,  летая над яркими цветами  астр, львиного зева, петуний, георгинов. А вот трава почти вся пожелтела, т.к. природа не балует нас дождями, и, к тому же, нынешний август побил, пожалуй, все температурные летние рекорды. Плюс 37 градусов в тени, а на солнце,  наверно, более 50. Раскаленный асфальт плавится, от стен домов пышет жаром.
Не спасают деревья у тротуаров. Они стоят поникшие, низко опустив ветви к земле. Листья пожухли, обожженные солнцем. Людей, особенно пожилых, среди дня почти  не встретишь на улице. Только молодежи все нипочем, ни жара, ни холод, и девчонки, и ребята, за-горелые до черна, улыбаясь, идут под палящим солнцем.  Даже машин на улице  стало меньше. Разве можно в такую жару,  в этой железной коробке, простоять  в «пробках» хотя бы несколько минут.
Вот и сегодняшний день был таким же жарким. Мой правнук Глебушка  целый день плескался в детском бассейне во дворе, где не так жарко, т.к. виноград  заплел наш двор и  дает тень, а уж к вечеру, как всегда, мы должны совершить свою обычную прогулку  вдоль железной дороги, чтобы помахать проезжающим поездам.   По обе стороны железной дороги расположены  лесные посадки, машины не ездят,  т.к. нет  домов вблизи, поэтому мы с удовольствием гуляем там. Мы как будто попадаем в другой мир: деревья и кусты, железная дорога, и манящий нас к себе красный огонек светофора  вдали. А далеко позади остался  железнодорожный переезд, гудящие машины и поворот, из-за которого вот-вот должен появиться  такой долгожданный поезд. Глеб с нетерпением ждет  его появления , а, заслышав еще издали доносящийся гудок  электровоза,  он уже останавливается и начинает махать рукой: «До свидания!»  Наверно, уже машинисты заприметили нашего двухлетнего карапуза, и, проезжая мимо, машут в ответ  Глебу, а некоторые из них приветствуют его коротким гудком.  Сколько же радости испытывает  он от такого общения, и еще долго-долго смотрит вслед уходящему поезду, пока огонек на последнем вагоне не скроется за поворотом. Стоит только сказать  Глебу: «Пойдем  встречать поезд»,  он бросает все свои важные дела и мчится вдоль улицы в сторону железной дороги. Близко не подходит к  насыпи, стоит и ждет гудка. И так в любую погоду, несмотря на  холод или жару.  Вот и сегодня мы совершаем свой ежедневный ритуал. Вечер такой душный, в воздухе неподвижно застыла жара. Небо окутано какой-то плотной серой дымкой, через которую идет рассеянный свет от заходящего солнца. Самого солнца даже не было  видно.
А на всем горизонте расплылся огромный на полнеба круг, напоминающий расплавленный металл. Невозможно было смотреть на эту часть неба. Будто кто-то включил  огромный сварочный аппарат, и пламя его резко било по глазам. Мы шли, оставив позади себя  это яркое свечение, а Глеб на своем языке лепетал, что нет, дескать,  поезда, с горечью разводя ручонками.  Но вот такой долгожданный и вместе с тем неожиданный  гудок за поворотом. Мимо проносится поезд, Глеб машет ручонками,  и в очередной раз машинист приветливо приветствует малыша коротким гудком, и улыбаясь, поднимает  руку в знак приветствия.   Значит,  можно возвращаться домой, ведь мы завершили свой день. Пели, играли, плескались в бассейне, танцевали и  в конце дня попрощались с поездом.   
Назад мы шли навстречу заходящему солнцу. Но теперь оно было огненно-красным на сером небе.  Огромный солнечный диск медленно сползал за горизонт, наполовину уже исчезнув за невесть откуда взявшуюся тучу.  Ни ярких отсветов на небе, ни розовых облаков, как часто бывает на закате, а один  красный  огненный  круг.
Я часто наблюдала  восходы и закаты солнца, но такое явление видела впервые. Может быть, это к перемене погоды, или  к ветру, как говорят народные приметы, но в любом случае нас опять с  Глебом  будет ждать прогулка в окрестностях дома, и мы опять будем провожать поезда при  свете заходящего солнца.

МОЯ  ПЕРВАЯ  И  ПОСЛЕДНЯЯ РЫБАЛКИ

Как-то, будучи на студенческих каникулах дома, мы, как обычно,  вечером шумной гурьбой возвращались с танцев,  которые проходили на летней открытой площадке в городском парке.  Настроение прекрасное,  как и сама  летняя  июльская ночь,  звездное небо над головой, звон цикад,  слышный издалека,  запах цветов, растущих у домов, мимо которых мы проходим, смеясь любой шутке, и не переставая о чем-то говорить друг другу.
Останавливаемся у нашего дома, самого близкого к городскому  парку, и прежде, чем разойтись, договариваемся о планах на  завтрашний день.  Надо ведь успеть и сходить на речку, чтобы позагорать или посидеть у кого-либо в саду, в тени  растущих яблонь и вишен, и вечером опять  встретиться  на танцплощадке. Компания  наша была изобретательна, и мы дружно и весело, как и в наши школьные годы, проводили свой летний отдых. 
И вдруг кто-то из ребят сказал, что завтра рано поутру пойдет на рыбалку. Тут же к нему присоединились двое или трое  из нашей команды.  Рыбалка?  Это как раз то, о чем я  всегда мечтала, но ни разу еще не пробовала ловить рыбу.  Я тут же стала просить взять меня с собой. Ребята согласились зайти утром за мной, даже пообещали найти для меня удочку и накопать червей на мою долю.
Назавтра, когда   солнце еще не взошло, но звезды уже растворились, и небо чуть-чуть начало светлеть, ребята постучали ко мне в окошко. Я была наготове, казалось,  что и не спала вовсе, так как боялась проспать это очень заманчивое и важное мероприятие.
Мы шли по спящим улицам, тихо переговариваясь друг с другом, неся в руках  ведерки для рыбы и удочки, надеясь на большой улов.
Вот и река. Вода была белая.  Казалось, что в ней  течет  теплое парное молоко.  Это утренний туман все еще стоял над водой. Берегов почти не было видно, только темные густые тени от кустов лежали вдоль реки.
Мы уселись на берегу, в некотором отдалении друг от друга, и я, насадив на крючок червяка, закинула удочку назад, а потом сильным взмахом попыталась забросить леску с крючком и наживкой на нем  подальше в воду. Но не тут-то было. Удочка зацепилась  сзади меня то ли за куст, то ли за траву, и ни с места. Пришлось  вставать, звать на помощь ребят, чтобы разыскать, где же и за что зацепился крючок. Наконец, мне удалось после нескольких попыток, потеряв несколько червей в траве,  начать рыбачить.
Тишина. Река будто замерла.  Лишь изредка доносится всплеск воды, которая фонтанчиком поднимается вверх. Это плещется рыба, выпрыгивает из воды, и чуть дальше, описав дугу, ныряет  в реку. Хороший знак. Значит, есть рыба, значит,  и будет улов.
Сижу молча, смотрю на поплавок, вдруг он начнет плясать по во-де, и тогда не зевай, вытаскивай  удочку, а вместе с ней рыбу на крючке. Вот уже легкий утренний ветерок разогнал белый туман, чуть слышно зашелестели кусты, вода зарозовела от восходящего солнца. Стали видны прибрежные деревья и кусты.  По реке пошла рябь, а фонтанчики  от прыгающих рыб засеребрились. А у  меня по-прежнему пустое ведерко. То-то мама посмеется, ведь говорила же мне, что ловля рыбы – это пустая затея, лучше бы я  выспалась как следует. Но спать совершенно не хочется, сидишь и смотришь на  текущую мимо воду, слушаешь, как просыпается все вокруг. Вот и первые купальщики появились на реке. Это любители  утреннего купания в теплой чистейшей воде. Они плывут до середины реки, отфыркиваясь и распугивая плещущихся там рыбок.
И вдруг мне повезло.  Поплавок задрожал, и я тоже, чуть ли не дрожа от волнения, вытаскиваю удочку. На крючке висит рыбка,  такая маленькая, что мне стало жаль ее.  Сняв  с крючка свой первый улов, я бросила  рыбку в воду. Пусть  подрастает, может, когда-нибудь какому-то рыбаку принесет радость.
Пустые ведерки оказались и у моих друзей. Собрав свои вещи, мы молча пошли домой, и только дойдя до моей калитки, ребята сказали: «Не зря в море не берут женщин, ничего хорошего они не приносят».
И, тем не менее, позже мы с улыбкой часто вспоминали эту мою первую  рыбалку.
Не было ни обиды, ни горечи, что она не удалась. Ведь мы получили большое удовольствие от того летнего раннего утра, от увиденного восхода солнца,  просыпающейся реки, от запаха росистого луга, оттого, что мы были  молоды, счастливы, оттого, что рядом всегда были друзья.
Была у меня вторая и последняя рыбалка, когда мне, как и в то далекое время захотелось, очень захотелось порыбачить.  Несколько раз летом  с внучкой  Лизой и внуком Мишей мы отправлялись в путешествие по нашему воронежскому краю на машине. Несколько дней мы проводили на берегу  какой-нибудь реки, чаще всего на Битюге. Жили в палатках, готовили еду на костре, и, конечно, брали всегда с собой принадлежности для рыбалки. Резиновая лодка, удочки, и большая кастрюля для ухи. Очень уж страстным любителем рыбалки оказалась  Лизочка, переняв, по-видимому, эту страсть от меня. Только вот везло ей значительно больше. Рано утром становилась Лиза на берегу реки или заходила в воду, забрасывала  наживку и очень быстро  доставала рыбку, пусть небольшую, но вполне пригодную для ухи. Миша был на подхвате. Он ловил на лугу кузнечиков, на которые и ловилась рыба. Иногда он не успевал достаточно быстро поймать юрких  кузнечиков, и тогда Лиза привлекала нас с дедом на помощь.
Вот и мне захотелось повторить свою первую неудавшуюся  попытку поймать рыбу. А вдруг мне теперь повезет. С большой неохотой Лизочка уступила мне свою удочку, но помогла насадить кузнечика на крючок, и я, отойдя подальше в кусты, чтобы никто не мешал, уселась на берегу реки и стала ждать клева. Как и в первый раз плескалась в реке рыба, выпрыгивала из воды, создавая  вокруг себя фонтанчики брызг, сверкающих на солнце, так же вокруг еле слышно шелестел камыш,  и пряный запах трав доносился с луга. Все было, как прежде.  И ни одной  рыбки на крючке. Нет, попалась одна, такая крохотная рыбка,  которую я  тут же выпустила в реку.
Определенно, мне не везет с рыбалкой. Да и не это главное, чтобы поймать рыбу, пожарить ее или сварить уху. Просто ты испытываешь  удивительное состояние, когда заворожено  смотришь на медленно текущую воду, на отражение облаков в ней, слышишь плеск играющих  рыбок, и такой покой  разливается в душе, такое происходит слияние с природой.  Ты себя чувствуешь ее частицей, и тебе жаль расставаться с рекой, с этим бездонным небом над головой, и, конечно, с рыбалкой.
 
ПЕРВАЯ  ПОЕЗДКА  К  МОРЮ

Кто из нас, живущих далеко от моря,  не мечтал хотя бы раз увидеть его, услышать шум волн, пробежаться по мокрому песку, броситься в набежавшие волны и плыть, плыть далеко, далеко среди пенящихся волн.
Кто-то из знакомых нам сказал, что есть такое местечко на берегу Черного моря – Архипо-Осиповка,  где можно остановиться с палаткой  прямо у моря. Людей там всегда мало, пляж хороший, неплохо с продуктами. Это нам и было нужно.
И  вот  в свой летний отпуск мы, собрав наскоро палатку, одежду, подхватив  трехлетнюю дочурку, помчались на вокзал, чтобы успеть к какому-либо поезду, идущему до Новороссийска.
С билетами на поезд нам повезло, и уже через сутки автобус Геленджик - Архипо-Осиповка вез нас к намеченной цели. Дорога была как серпантин: то вверх, то вниз, то один поворот, то другой. Но нас это совсем не волновало, а вот мысль,  какое оно море, не покидала  меня  всю поездку.
Я все время, не отрываясь, смотрела в  окно, чтобы не пропустить то мгновение, когда  впервые увижу море. И  вдруг я увидела, что где-то внизу лежит  небо. Как же так? Небо вверху, небо внизу, с теми же белыми облаками, плывущими по синей глади. Только вот рядом  растут деревья, стоят дома, едут машины.  Высказываю свое удивление мужу, а он, смеясь, говорит мне, что внизу – это море, просто оно тянется к горизонту, сливаясь там с небом.  Еще несколько поворотов, и мы в Архипо-Осиповке.  Это небольшой поселок, расположенный на возвышенности.
С одной стороны его – горы, густо поросшие  лесом, с другой – туристические базы, а посредине протекает маленькая  речушка, а впереди – море.
Мы, надев рюкзаки, взяв за руку дочку Ларису, не идем, а сбегаем  вниз на встречу с морем.
Вот оно перед глазами. Мы видим людей на пляже и даже слышим их смех, радостные возгласы.  Побросав свои немудреные вещички под огромным деревом, бежим к морю. Оно уже не кажется  таким безупречно гладким. Небольшие волны, одна за одной, накатываются на берег, лижут песок, перекатываются через мелкую гальку и снова возвращаются в море.
И так без конца. 
Подходим ближе. Наша дочурка сначала  немного боится, когда приближается  очередная волна, отбегает назад, а потом, осмелев, подходит все ближе и ближе к воде, и, когда волны закрывают ее ножки, радостно смеется. Здравствуй, море! Мы  увидели тебя, ты ласково встретило нас, и мы будем дружить с тобой!
Осмелевшая дочка бегает по берегу, пытается поймать ручонками волну, потом заходит все дальше в воду, и, когда надвигается очередная волна, убегает от нее на берег. Волна догоняет девочку, обдает ее брызгами и возвращается назад. Лорочка смеется и нам  радостно, что мы наконец-то у  моря. А море манит, зовет нас к себе, и я первая, не выдержав, бросаюсь вперед и плыву.  Ощущение легкости  во всем теле, вода держит тебя, волны  плавно качают и уносят все дальше и дальше от берега. Вот уже люди на берегу кажутся маленькими, и ты еле различаешь свою крошку дочку, которая машет тебе своей белой панамкой. Становится даже немного страшно, а хватит ли сил вернуться  назад. Поворачиваю обратно, ложусь на спину, чтобы отдохнуть и опять вперед, к берегу.
Весь отпуск, с утра до заката солнца мы проводили  у моря.  Ран-ним утром пляж еще был совершенно пуст. Галька и песок под ногами еще холодные. Море пахнет иодом, водорослями, озоном. Но вода необыкновенно теплая. Плаваешь долго, т.к. солнце еще не согрело воздух и выходить на берег совершенно не хочется. Палатка рядом, и мы, наскоро позавтракав, снова бежим к морю.
На пляже уже  расположились отдыхающие. Под солнцем можно загорать до самого обеда. А днем, уложив дочку спать, вновь, теперь уже вдвоем с мужем заплываем далеко, в гости к дельфинам. Их в ту пору было много. Плавали они целыми  группами, близко не подплывая к берегу. Смотреть на них было очень интересно. Их черные спины блестели на солнце, когда они, выпрыгивая из воды, догоняли или перегоняли друг друга. А потом вдруг внезапно  исчезали из поля зрения, и мы долго  смотрели на море, ожидая появления  дельфинов.
День на море заканчивался  рано. Солнце уходило за горы, в долине темнело быстро, и над головой зажигались такие крупные звезды! Луна медленно поднималась над морем, освещая плещущие волны и  лежащие  на берегу огромные камни. Мы бродим по берегу, слушая музыку, доносящуюся с близлежащей турбазы, и нам так хочется потанцевать! Ведь мы еще очень молоды. Просим соседей, живущих также в палатках рядом с нами, присмотреть за  спящей дочкой, и бежим вверх в поселок на турбазу, где во всю на танцплощадке веселится молодежь. Но «дикарям» (так называли отдыхающих в па-латках на берегу) отношение  культурно отдыхающих  на турбазах было, мягко говоря, очень неприветливым, и мы вскоре перестаем искушать судьбу,  прекратив бегать на танцы. А музыку и возле палатки слышно!
Конечно, не всегда днем нам светило яркое солнце, и не всегда были теплые летние ночи. Бывали и пасмурные дни, шли дожди, но они были короткими.  «Небо солнышко включило» - радостно кричала наша дочка,  и мы вновь бежали к морю.
Но в одну из темных ночей нас разбудил грохот приближающейся грозы. Молнии сверкали так близко, казалось, что они окружили нас плотным огненным кольцом. Гремел, не переставая гром, ветви дерева, под которым стояла наша палатка, скрипели, трещали. И вдруг обрушился такой силы ливень, будто на нас опрокинули воду из огромной бочки. Палатку нашу подмыло, вода залилась внутрь. Поплыли по палатке котелки, рюкзаки, матрацы, на которых  мы спали. Проснулись все в соседних палатках, кто-то спешно пытался  отнести палатку вверх к подножью горы. Мы последовали их примеру, отнеся палатку значительно выше, чем мы стояли, забрались в нее, чтобы дождаться утра, в надежде, что эта разбушевавшаяся стихия скоро успокоится. Дождь, а вернее ливень, шел не один день.
Наша небольшая речушка, протекающая  рядом, и через которую даже маленькие дети переходили, замочив ноги до щиколоток или до колена, разлилась по всей долине, где располагались ранее наши па-латки. Она превратилась в бурлящий поток, который нес с собой ветки, пустые банки из- под  соков, бумагу.  А море не хотело принимать весь этот мусор и с ревом выбрасывало его на берег.
Море с каждым часом становилось все более грозным. Оно уже не было голубым, а вполне оправдывало свое название  - Черное. У берега оно было каким-то буро-зеленым от плавающих в  нем водорослей, которые напоминали кишащих змей.  Пляж превратился в арену, на котором сражалось море и несущийся с гор поток. Потом уже, когда закончились дожди, пляж приходилось расчищать отдыхающим, унося подальше палки, камни, бревна, водоросли, погибших медуз.  А когда еще не утихла стихия, и море по-прежнему было сердитым, а река упряма, на берег выбросило небольшого дельфинчика. Он был еще жив, но тельце его было  в глубоких царапинах, ссадинах, опутано водорослями. Люди попытались поднять его и отнести назад в море, но волны упорно выбрасывали его на берег. Их мощи  дельфинчик не смог противостоять.  Это была первая  на наших глазах  жертва разбушевавшейся стихии.  Мы устояли под натиском  ливня, ветра, и когда  все это закончилось, река постепенно вошла в свои берега, мы вернулись на свое место под  деревом, поставили  палатку, просушили под жарким солнцем промокшую насквозь одежду, и  море вновь ласково приняло нас в свои объятья.

ДЕДОВО  УЩЕЛЬЕ

Побывав  однажды на море,  ты  влюбляешься в него, и эту любовь проносишь через всю свою жизнь. Ты помнишь до мелочей  свою первую встречу с ним, его особый  запах необычайной свежести, его удивительно меняющийся цвет в течение  дня : нежно-розовый, когда солнце поднимается из его глубин  далеко на горизонте; а днем  голубовато-зеленоватый  цвет с белыми  кружевами на верхушках волн; оранжевый цвет, когда восходит луна;  и серебром переливающееся ночное море. А если внезапно налетает ветер, тучи  закрывают солнце, море становится  темным, и огромные волны с шумом набрасываются на берег, бьются о  скалы, рассыпаются миллионами  брызг, и буро-серой пеной возвращаются назад.
Тебе хочется встретиться с морем еще и еще.  Вот поэтому в течение нескольких лет мы с детьми отправлялись летом к морю. Сборы наши были недолгими. Каждый усердно собирал свой рюкзак, положив в него спальный мешок, теплые вещи, плавки, ласты, обязательный набор продуктов в виде сгущенки и тушенки.
Наш самый главный турист, руководитель нашей маленькой  экспедиции к морю, мой муж и отец наших детей, добавлял к своей экипировки  две палатки,  набор кистей и красок, альбомы для рисования и туристский походный столовый набор. И вот в составе пяти человек: я, муж и трое детей  ехали на давно нами  облюбованное место в Архипо-Осиповку. Только с некоторых пор мы уже не останавливались  на пляже в поселке, а шли  в  Дровяную бухту, среди всех приезжающих на отдых называемую Дедовым ущельем. Мы шли вдоль моря  по сравнительно узкой тропе, т.к. с другой стороны  почти вплотную к морю подходили каменистые горы. Идти нам предстояло километров семь, но дети очень отважно и упорно шагали вперед, хотя старшей дочери Ларисе  в ту пору, как мы начинали эти походы,  было  семь лет,  Роману чуть более шести, а самому младшему Володе всего три года. Дети даже не просили, чтобы остановиться передохнуть, искупаться, так как впереди их ждало Дедово ущелье. Это было удивительное место. Высокие горы, поросшие  огромными соснами, окружали это ущелье. Там же протекала небольшая речушка, которая во время сильных дождей превращалась в огромный бурлящий поток, становилась достаточно глубокой и широкой. Небольшая поляна рядом с речкой, на которой мы устанавливали палатки, была совсем недалеко от моря, метрах в  пятидесяти, т.ч. до нас постоянно доносился шум  моря. Отдыхающих в  бухте  не было совсем, т.к. требовалось разрешение  начальника  погранзаставы, чтобы остановиться в этом  месте.   Такое разрешение нам давалось, сопровождаемое обычно словами: «Этим людям можно доверять. У них трое детей». И, тем не менее, ежедневно, когда мы уже спали, проходящий  наряд пограничников, заглядывал к нам в палатку, проверяя, очевидно, наше наличие. Эта же процедура повторялась и на рассвете, когда наряд возвращался на заставу.
Так почему же эта Дровяная бухта называлась  Дедовым ущельем?  Дело в том, что, начиная с ранней  весны  и  до глубокой  осени, жил здесь в палатке старик, которому было далеко за 70 лет.
Небольшого роста, худой, но достаточно жилистый, с большой седой бородой, все лето одетый только в шорты, он выполнял роль   «смотрящего» за порядком в этом ущелье. Пограничники дали ему  телефонную трубку, и он ежедневно, несколько раз в день, подходил к определенному столбу, соединял трубку с вставленным там аппаратом и докладывал обо всех событиях, происходящих в ущелье.  Приходила ли туда группа туристов или одинокие  отдыхающие, они были обязаны испросить разрешение у  Деда, а он уже связывался с погранзаставой.
Мы  быстро подружились с Аркадием  Ивановичем Малаховым, так звали нашего Деда, и он ежедневно заглядывал к нам на «огонек».  Палатка, где он жил, стояла несколько выше нашей и ближе к морю. Каждое утро и вечер  наш новый знакомый приходил к нам, мы вместе пили чай или кофе, и  Аркадий Иванович рассказывал нам  о своей удивительной  и очень непростой жизни.  Еще, когда он был студентом  Петербургского горного института, студентом,  царское правительство сослало  молодого человека на Соловки в ссылку за его революционные взгляды, но вскоре после  революции, он был освобожден, окончил институт и начал работу под руководством  Варейкиса,  видного политического  деятеля того времени. Но в один «прекрасный» день Аркадий Иванович  был арестован и сослан вновь на Соловки, попав по иронии судьбы в тот же лагерь, но теперь уже не как революционер, а как эсер, т.е. ярый противник советской власти. По приказу самого  Дзержинского он был вскоре отпущен, приехал в Краснодар, где некоторое время работал в Наркоме просвещения, а перед самой  Великой отечественной войной учителем. В этой должности и застала его война. На фронт он по состоянию здоровья не попал, и когда немцы заняли  Краснодар, был  угнан в плен, попав на территорию Чехословакии.  Каким-то образом ему удается  бежать из плена, и он попадает в Швейцарию. После окончания войны Аркадий Иванович оказывается в Америке, где находит себе работу инженера. То ли тяга к путешествиям, то ли его неуемная страсть познавать все новое, то ли  какие-то нам неизвестные причины заставляют его уехать в Индию, где он проживает в Бомбее девять лет.
Он знакомится с людьми, знавшими лично  Николая Рериха, мадам Блавадскую, и   начинает изучать  Хатху  Йогу,  не только практическое применение йоги, но глубоко знакомится с теорией. По возвращении в Сан-Франциско он издает журнал «Оккультизм и йога». Материальный достаток,  хорошие инженерные  знания позволили Аркадию Ивановичу открыть маленький заводик по производству стеклянной посуды. Так и жилось ему в Америке  до шестидесятых годов. Но в конце 60-х посол Советского  Союза предложил Аркадию Ивановичу возвратиться на родину, пообещав ему пенсию, на которую он сможет объездить весь  Советский Союз, посмотреть, как живут люди в нашей свободной стране  и побывать  в Узбекистане, посмотреть который так мечтал Аркадий Иванович. Ну, а если не понравится в России,  он всегда сможет возвратиться в Америку. Такое заманчивое предложение  не оставило равнодушным Аркадия  Ивановича, и он с радостью согласился, тем более, что в Краснодаре жила его сестра, с которой он давно не виделся.
Действительно,  по приезде на родину  ему была назначена пенсия,  всего-то 60 рублей, т.е. по самой минимальной тарифной ставке. На такую пенсию не то, что объездить Советский Союз, но и на хлеб было маловато. Пожив какое-то время  у сестры, Аркадий Иванович решил возвратиться в Америку, к своему дому, к своему заводику. Приехав в посольство, он обращается за разрешением, но не тут-то было. Никакого разрешения выехать за рубеж он не получает. Тогда он напоминает о том, что ему было обещана добавка к пенсии  в виде дивидендов от его завода. А в ответ его просто застыдили, сказав, что негоже советскому человеку быть эксплуататором американского народа. Так и остался Аркадий Иванович в Краснодаре со своей сестрой и мизерной пенсией. Но и здесь его  деятельная натура не давала ему покоя. Он ведет группы  желающих познакомиться с йогой, тем более, что в это время в России  желающих узнать гимнастику йоги становится очень много. Приверженцы этого нового увлечения приезжали по воскресеньям в ущелье к Аркадию Ивановичу за очередным советом или литературой. А литературу он смог привезти с собой из Америки, хотя и большую часть отобрали на таможне. Мы тоже с увлечением читали эти книги, а Аркадий Иванович показывал нам основные асаны, рассказывал о дыхательной гимнастике йогов и даже о возможности лечения с помощью этих упражнений.     Вот так  вечерами, когда солнце уходило за горы, мы разжигали костер на своей поляне, садились в кружок возле Аркадия Ивановича и с большим вниманием и интересом слушали  рассказы о его жизни, увлечениях, о людях, с которыми его сталкивала жизнь.
С некоторыми его друзьями мы познакомились. Покровская Наталия Ивановна и ее муж Лев Владимирович, старые друзья Аркадия Ивановича, с которыми он учился в Горном институте в Петербурге, оказались жителями Архипо-Осиповки.  Они часто на лодке приезжали в наше ущелье, чтобы повидаться с Аркадием Ивановичем. Естественно, что он нас познакомил с этими людьми, и мы были приняты в эту дружную семью. Удивительные люди,  интеллигентные, с огромным чувством юмора, жизнерадостные, добрые приняли нас,  совсем молодых, годящихся им в дети, в свой круг, ни разу  не обидев нас невниманием  или какой-то недоброй шуткой в наш адрес. Библиотека была у них огромная, и нам  позволяли брать оттуда кни-ги. Впервые  наши дети  и мы познакомились  с книгой Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», которую читали вслух, перечитывая особенно смешные  отрывки, которые так врезались в память нашим детям, что по прошествии нескольких десятков лет, они цитируют некоторые отрывки.
Кроме книг у детей были и другие увлечения.  Особенно доставляло им удовольствие «подводное плавание». Они надевали маски, ласты и ныряли совсем недалеко от берега. Но уже там, среди камней и причудливых подводных растений они наблюдали жизнь моря: ползающих крабов по дну моря или по камням, маленьких рыбок, плавающих стайками и быстро уплывающих, когда появлялась более крупная рыба. Нравилось нашим мальчишкам ловить рыбу, не прибегая к удочке. Просто на крючок надевался кузнечик, и ребята, опять же надев маски, опускали голову под воду, поднося на небольшой палочке крючок с наживкой к самой головке рыбы. Рыба заглатывала наживку с крючком,  и дети с радостными криками вытаскивали добычу на берег. А потом мы жарили эту  рыбку,   хотя  хватало ее лишь на маленькую сковородку.
Вот так, каждое лето,  мы проводили свой отпуск на море, пока дети не закончили школу. Очень часто мы доезжали до Сочи или  Геленджика, а оттуда где  на прогулочном пароходе, где пешком шли от бухты к бухте. Отдыхали  день, другой, плавали, загорали, а потом продолжали свое путешествие, пока вновь не оказывались в  Дедовом  ущелье, где уже надолго разбивали свой лагерь. Это ущелье было по-прежнему пустынным, но нам нравились тишина и покой, царивший в нем.
Кроме гостей,  изредка приезжавших к Аркадию Ивановичу , к нам по ночам приходили и другие «гости». Только мы укладывались спать, как раздавался  звон наших мисок, котелков, какая-то возня возле палатки, где мы держали свои продукты. Оказалось, что в гости к нам  повадились являться шакалы.  Они переворачивали наши  оставленные на ночь вещи, но вот в продуктовую палатку  им заходить ни разу не удалось. Мы их старались отогнать подальше, но они нахально возвращались обратно.  Кроме шакалов, но уже при свете дня,  по огромным соснам, растущим вокруг поляны, где мы стояли, прыгали маленькие черно-белые зверьки, как называли их все -   «ласки». Они настолько осмелели, что, когда мы  завтракали,   садились вокруг и смотрели на нас своими круглыми черными глазками. Мы бросали им кусочки хлеба, колбасы. Схватив добычу, они запрыгивали на сосну и уже оттуда наблюдали за нами.
Было в ущелье много полозов. Идешь по тропинке к морю или в чащу леса, они обязательно ползут впереди тебя, эти небольшие змейки с желтой головкой. Ни дети, ни мы, взрослые, их не боялись, зная, что они не ядовиты. Но однажды, придя с  моря, мы открыли большую палатку, в которой  все вместе спали, и мороз по коже…  Посреди палатки спал, свернувшись, огромный полоз. Мы отскочили назад, а полоз, проснувшись от яркого света, начал медленно выползать  из палатки. Он был огромен, и так похож на удава, что мы отбежали еще дальше.  А полоз спокойно выполз и,  медленно извиваясь всем толстым длинным туловищем, добрался до речки,  протекающей рядом с палаткой, и поплыл, быстро скрывшись за прибрежными кустами. 
Но кончается детство, дети  начинают учиться в институтах.   Студенческие стройотряды, летние походы с друзьями, своя студенческая жизнь, и конец нашим общим походам к морю.  Но, собираясь вместе, они всегда с чувством восхищения  вспоминают те наши поездки, Дедово ущелье и всех людей, с которыми знакомило нас удивительное незабываемое море. 

ШАРОВАЯ  МОЛНИЯ

Мчатся годы. Промелькнуло детство, как одно мгновенье,  улетела  юность быстрокрылой птицей, и с каждым годом время все убыстряет свой бег, унося из памяти какие-то события, стирая лица, но оставляя что-то значительное, необычное, которое не уходит из памяти, а  ярким следом остается в твоей жизни.
Окончена война. Смолкли разрывы снарядов, пулеметная дробь, вой пролетающих над головами самолетов. Жизнь входит в свою ко-лею.  В школах идут   занятия, в институтах обучаются  наряду с молодыми, только что окончившими школу, девчонками и мальчишками, взрослые дяди и тети, прошедшие войну и не успевшие закончить учебу в вузах до ее начала. В основном, взрослые учились на заочном отделении,  оставляя на время сессии  своих малолетних детей на попечение родных или соседей. Вот и мама моя продолжила учебу в Воронежском педагогическом институте. Мы с сестрой оставались дома, и добрые наши соседи приглядывали за нами, готовя нам обед, или зимой протопив нам печку. Так было и  в последнюю летнюю сессию, когда моей сестре  уже исполнилось десять лет, а мне было  чуть больше восьми. Сестра Валя осталась под присмотром соседей, а меня мама отправила к тете за 15 км от нашего дома в большое село Верхняя  Сосна. Тетя работала там учителем начальных классов, а муж ее  учителем математики. Был у них и сын Славик, почти мой ровесник, немного моложе меня. Дядя Миша, вернувшись с войны, также продолжил обучение в Воронежском пединституте, и также каждое лето уезжал на сессию. 
Мы очень весело и дружно проводили со Славиком время. Целыми днями с  такими же мальчишками и девчонками бегали по улице, играли в войну, в прятки, забирались в огромный школьный сад, где росли вишни, набирали полные горсти спелых крупных вишен, ели их, измазав и руки, и лица кисло-сладким, но таким вкусным, соком. Очень часто убегали на пруд, который был совсем недалеко от нашего дома, ныряли и плавали  до тех пор, пока не подводило животы от  голода, и пока  мы не замерзали до посинения, т.к. вода в пруду была очень холодная. Возвращались домой, наскоро перекусывали, и снова бежали на улицу до самого вечера.
Однажды тете необходимо было съездить в райцентр по делам, заодно  посмотреть, как там справляется  Валя. Оставила нам молока, хлеба, наварила большую кастрюлю пшенной каши, т.к. уезжала дня на три, и очень просила далеко от дома не уходить. Вот уж когда для нас наступило раздолье!  Мы не изменили своим привычкам бегать допоздна во дворе, и, пригласив своих друзей в дом, играть  там. Дом, где жила семья тети Полины, был огромный, разделенный на две по-ловины. Во второй его части  жили две учительницы. Раньше  до революции  в этом  доме, по-видимому, также  жили учителя  или директор школы, т.к. сама трехэтажная школа располагалась совсем недалеко, в нескольких шагах, в глубине  фруктового сада. Комнаты в доме, расположенные анфиладой, были большие, окна огромны, большая кухня, множество кладовок, в которых так удобно было прятаться во время наших игр. А вот в последней комнате, которая была чуть поменьше остальных, угол занимала интересная печь, с изразцами, отделанная цветными плитками.
Я помню, что ее называли «голландкой». Внизу у пола располагалась вытяжка, отделанная очень красивой  металлической  пластинкой красноватого цвета, с необычными узорами. Напротив печи стояла  металлическая кровать с пружинной сеткой, с ножками на колесиках и с шарами  на дужках.  Вот уж мы со Славиком любили прыгать на этой кровати или устраивать под кроватью себе  комнату, когда играли в доме.
Был июль, а как раз в эту пору очень часто случались грозы. Вот в один из таких дней, когда мы хозяйничали дома одни, тогда, когда взрослые были в отъезде, началась гроза. Небо заволокло черными тучами, засверкали молнии, а грохот грома напомнил нам разрывы снарядов. Крыша гремела так, что казалось,  где-то  рядом строчат пулеметы. Нам даже в доме было страшно. Молнии окружили дом, гром гремел, не переставая, а дождь лил сплошным потоком. Мы забились под свою любимую кровать, в надежде, что гроза там нас не достанет. Хлопали  в доме форточки, дождь заливался в окна, но мы только теснее прижимались друг к дружке, придвинувшись вплотную к стенке.  И вдруг мы увидели, как  в  большой предыдущей комнате словно вспыхнул яркий свет, и через раскрытую форточку влетел огненный шарик.  Через открытую  дверь нам было хорошо видно все, что происходило в той комнате. Мы решили, что это оторвался кусочек молнии и залетел к нам. Мы испугались, а вдруг загорится дом, и как мы тогда сможем потушить пожар? Мы знали, что от молнии  загораются дома. Шарик был размером с небольшой детский мячик и катился, а вернее летел над полом  быстро-быстро. Он двигался какими-то зигзагами, то подлетая к стене напротив окна, то возвращаясь назад, как будто хотел снова вылететь назад  на улицу. Иногда он исчезал из нашего поля зрения, где-то летая за открытой дверью, которая вела к нам в комнату. Тут уж нам стало интересно, и мы даже решили выползти из-под кровати, чтобы лучше рассмотреть, как этот шарик летает. Был этот шарик необычайно ярким, почти белым, но смотреть на него было больно глазам.  Мы уже начали выползать из своего убежища, как шарик внезапно остановился  на какое-то мгновение перед раскрытой дверью, покрутился на одном месте и ринулся в нашу комнату. Мы отпрянули назад, прижались друг к дружке и к стенке и замерли.  Вот он пролетел в дверь и прямо к нам под кровать. Ударился об одну из ножек кровати, раздался треск, посыпались искры, а шарик уже подлетел к другой ножке,  обогнул ее несколько раз. Снова треск  и искры. Что будет, если он окажется возле нас?  Нам стало совсем страшно, мы боялись обжечься об этот шарик, т.к. он напоминал кусочек огня, прыгающего совсем рядом с нами. А шарик по диагонали плавно перелетел к третьей ножке, которая находилась напротив той, где мы сидели, едва дыша.   И снова треск и искры. Мы даже зажмурились на  секунду, а потом увидели, как этот огненный мячик, опять же, не касаясь пола, полетел к печке, что стояла напротив кровати. Он долетел до отдушины, и с треском, превратясь из шарика в какой-то бесформенный огненный кусок, будто протек в отдушину.
Спустя какое-то время, и чуть придя в себя, мы  вылезли из-под кровати осторожно подошли к печке. Наклонились над отдушиной  и не узнали ее. Она была черного цвета, и узоров на ней, всех тех тонких стебельков и  цветочков  совершенно не осталось.
Мы обследовали и ножки кровати, возле которых крутился шарик. Они тоже были черного цвета, как будто обгорели в тех местах, которых касался шарик. Потом мы прошли в большую комнату, где первоначально «танцевал» наш кусочек  молнии, но там все было на месте. Также стоял стол, стулья, диван. Только по-прежнему хлопала форточка, и дождь, но уже не такой сильный лил за окном. Да и гроза начинала потихоньку затихать. Мы все думали, почему шарик летал от стены к окну и обратно, как будто заблудился и не мог вырваться на волю, улетев в форточку.
Но высоко он не поднимался, а летал низко,  но не касаясь пола. И почему он вдруг полетел к кровати, под которой мы сидели? Что было бы, если бы мы выползли из-под нее и попытались поймать этот шарик? Но какой-то страх перед этим пляшущим горящим мячиком останавливал нас.
Гроза вскоре  куда-то ушла дальше, дождь прекратился, выглянуло солнце, и мы вновь помчались на улицу.  Мы бегали с друзьями по теплым лужам и высокой мокрой траве и с восторгом рассказывали им, как к нам в гости прилетал огненный шарик.
А на следующий день возвратились и тетя Полина, и дядя Миша, который окончил учебу.  Мы с восторгом стали рассказывать о вчерашней грозе,  и о ярком шарике, и что нам совершенно не было  страшно. Видим, дядя Миша побледнел, быстро подошел к печке, по-смотрел на вытяжку. Она уже не была такой  блестящей. Почерневшая и какая-то искореженная  вытяжка  так некрасиво смотрелась на белой  с  цветными узорами печке. Потом дядя Миша долго рассказывал нам о шаровой молнии, об опасностях при встрече с ней, о том, что во время грозы надо закрывать окна, что нельзя прятаться возле металлических предметов или под одиноким деревом, нельзя бегать во время грозы. И он похвалил нас за то, что мы не шевелились, когда шаровая молния «танцевала» под кроватью  рядом с нами, и что мы не додумались дотронуться до нее.
Очень часто со Славой мы вспоминали тот случай, и, изучая в старших классах физику, хвалились перед соклассниками, что нам довелось увидеть такое уникальное явление природы, как шаровая молния.
МОЙ  ОТЧИЙ   КРАЙ

Маленький уездный городок. Районный центр. Но как много дал он мне в жизни,  как помогал становиться на ноги, как смог запасть в душу и остаться там навсегда.
Уездный город… Давно уже нет такого  определения. Есть районный центр, есть город, поселок, село, слобода. Так вот, родилась я не в уездном городе  Бирюч, основанном еще при Петре 1, а в слободе  Буденный Воронежской области. Так впервые у города  Бирюч отняли его имя, а в 60-е годы 20 столетия вновь изменили название, дав ему труднопроизносимое – рабочий поселок Красногвардейское. Вот почему и стоит у меня в паспорте и анкетах: место рождения – слобода Буденный или в последующем:  рабочий проселок Красногвардейское. А мне всегда хотелось сказать: я родилась в городе Бирюч.
Меня всегда привлекала его история. Я по крупицам, где прочитав, а чаще всего понаслышке, собирала в памяти  историю создания  города Бирюч и храню ее до сих пор.
Раньше, в пору татарского ига проходили на месте города  Бирюч татарские дороги.  И  само  слово «Бирюч» татарского происхождения, в переводе означающее «Высокий клич». А совсем недалеко от этих дорог, километрах в 15, в городке Усередь, (ныне село Казацкое), жили казаки, которые в 1705 году  от имени казачьего сотника Ивана Медведкова со товарищи написали прошение императору Петру 1  о переселении их в урочище Бирючье Яруга. Петр 1 дал согласие, и уже в 1706г был основан город Бирюч. Это был небольшой, но очень уютный городок, расположенный на нескольких холмах, спускающихся к широкой и глубокой реке Тихая Сосна. Улицы городка, мощенные булыжником, как лучи сходились к  большой площади в центре его. Дома, в основном, были  кирпичные, чаще двухэтажные. По окраинам городка  стояли небольшие домики, чистенькие, аккуратные, побеленные, крытые соломой  и утопающие в садах.
Рядом с площадью на небольшом возвышении  стоял огромный собор и высокая колокольня.  Я помню этот собор уже без купола, с зияющими дырами вместо окон и дверей, но с сохранившимися росписями  на стенах. Бегая на  речку летом через площадь, мы часто заходили в собор. Заходили с опаской и каким-то душевным трепетом. Нас встречали развалины, углы внутренних колонн были отбиты,  глубокие трещины и царапины шли вдоль колонн, а большая металлическая лестница вела куда-то вверх, обрываясь где-то у разрушенного купола. Говорили мы шепотом, т.к. любое громкое слово ото-всюду отзывалось гулким эхом.    Стены этого собора были не менее метра толщиной. Когда вместо собора решили построить Дом куль-туры и вокруг  стен  возвели  строительные леса,  мы, уже повзрослев, залезали на стены и свободно ходили по ним,  не опасаясь упасть с огромной высоты. Часто заходили мы и в разрушенную колокольню.   На стенах ее, как и в соборе, были росписи. Особенно нас поражала одна.  Молодому мертвому мужчине  несколько женщин моют ноги. Сзади огромный крест. На голове у мужчины венок с шипами.  Мы подолгу стояли возле этой росписи. Нам казалось, что это живые женщины оплакивают какого-то человека. Теперь-то конечно я понимаю, что означал сюжет этой росписи: Снятие с креста или Оплакивание  Христа, но тогда в детстве нам никто ничего не объяснял. В  церковь, действующую в городе, не ходили, книг  об этом не читали, так как время было атеистическое, и все, связанное с  верой и церковью строго запрещалось. Вокруг собора в беспорядке валялись гранитные плиты.  Нам говорили, что под ними были  раньше захоронены священнослужители. Возможно, это было правдой, т.к. однажды по пути на речку под одной из плит мы нашли большой крест на длинной цепочке. Но на речке  мы встретили  девчонок, намного старше нас и даже из другой школы.   Увидев  крест,  они отобрали его, побили нас и прогнали с речки.  И мы еще долго обходили этих девчонок стороной.
Потом эти гранитные плиты убрали, а колокольню взорвали.  Это уже было после войны. 
Пытались ее взорвать несколько раз, а она все стояла, даже не покачнувшись, хотя окна в наших домах дребезжали, готовые расколоться на мелкие осколки.  Наконец, колокольня поддалась этим варварским взрывам, и началось строительство Дома культуры на месте собора. Перед входом поставили  огромные колонны, на первом этаже сделали танцевальный зал, а на  втором,  куда  вела та, привлекающая нас металлическая лестница с декоративными орнаментами, открыли районную библиотеку. Располагались в этом, так называемом Доме культуры, еще какие-то учреждения. Один раз,  будучи студенткой, я пошла на танцы в этот собор-клуб. Мне показалось там очень неуютно. Полумрак, гремит музыка, вокруг танцевальной площадки  стоят какие-то полупьяные парни с сигаретами,  небольшой кружок танцующих и ни одного знакомого лица. Я,  конечно, сразу же ушла, и приходила только за книгами в библиотеку. Внутри всегда было прохладно, и стояла какая-то необыкновенная тишина.
Недалеко от  бывшего собора стояло и до сих пор стоит величественное здание  бывшей Уездной  Управы. Внешние его  стены красиво декорированы кирпичной кладкой, с большими окнами, а внутри  широкие коридоры, паркетные полы и множество кабинетов, как на первом, так и на втором этажах. С  этажа на этаж  вела опять-таки широкая металлическая лестница с витыми чугунными обрамлениями. Такие лестницы мы видим сейчас в  фильмах о временах царского правления. Там после революции размещались  кабинеты  партийного комитета,  районного комитета комсомола и исполнительного районного комитета.
Я помню на втором этаже огромный зал со сценой, где проводились совещания, конференции учителей, выборы в народные депутаты, и где мы, школьники, не раз выступали с концертами. Там же давали концерты и приезжие артисты.
А вот о школе мне хочется рассказать подробнее.  Это был целый тщательно продуманный комплекс, выполненный по проекту архитектора Афанасьева. Огромный двор, окруженный  красным декоративным кирпичным забором. Во двор вели широкие арочные кирпичные ворота.  Посреди двора большая спортивная площадка, а вокруг по периметру располагались здания.   В мое время в двухэтажном небольшом здании была школьная библиотека, а на первом этаже  жили несколько семей учителей. Дальше шло длинное одноэтажное здание.  Что в нем было раньше, не знаю, но  когда  я училась, там жили ученики из дальних сел, приезжавших учиться в нашей школе, т.е. это здание было чем-то вроде общежития. Потом шли подсобные помещения, в которых  когда-то располагалась конюшня, мастерские, а уже с парадным входом на улицу Красная выходили два здания из красного кирпича, с красивой кладкой. Это и были здания нашей школы, только входили мы обычно в нее со двора.  Раньше в этих зданиях  было духовное училище, что по статусу значительно выше семинарии. Таких училищ в Воронежской губернии было только три: в Воронеже, Павловске и Бирюче.
В меньшем двухэтажном здании учились младшие школьники, где-то до пятого-шестого класса, а  ученики старших  занимались в трехэтажном здании. На первом этаже его  были столовая, мастерские, какие-то подсобные помещения, котельная, а на втором и третьем этажах  размещались классные комнаты, учительская, кабинет директора, комната комитета комсомола и пионерская  комната. Поднимались мы на второй или третий этажи по широкой лестнице, как и во всех крупных зданиях города металлической с красивым орнаментом и  узорчатыми изогнутыми перилами. Широкий коридор  разделял классные комнаты, расположенные по обе его стороны. На переменах  младшие школьники играли в коридоре в  «ручеек», а старшеклассники чинно прохаживались. В этом же коридоре в  холодное время года проводились  пионерские линейки.  На третьем этаже был актовый зал, где проходили общешкольные вечера, новогодние карнавалы и танцы по субботам и в дни школьных каникул. Здесь же проводились комсомольские, родительские собрания, выступления хора, драматического кружка. А за спортивной площадкой  был большой  школьный парк, как бы разделенный на две части. В одной части его росли декоративные деревья, а в другой – плодовые. Там же были небольшие делянки, где  мы -  ученики сажали на грядках овощи, цветы, а летом на каникулах тщательно следили, чтобы наши посадки не засохли.
Таких комплексных застроек в нашем городе было несколько. Это, к примеру,  больничный комплекс, вынесенный почти на окраину города. Среди  большого парка с высокими липами, вязами, росли и фруктовые деревья.  Здесь же располагались отдельно стоящие здания операционной, терапевтическое, родильное, легочное, инфекционное отделения. И здесь же, чуть в отдалении стоял большой дом, где жили главврач больницы и некоторый медицинский персонал.
Детский же корпус находился   на другой  улице, но недалеко от этого комплекса.  Расположен этот двухэтажный корпус также в небольшом ухоженном парке. На меня эта больница, при воспоминании о ней, наводит ужас. Совсем маленькой, когда еще город был оккупирован  фашистами, я  тяжело заболела дифтерией. Практически в то время это был смертный приговор. Я хорошо помню  огромную палату с тесно стоящими койками, где лежали мы – больные дети.  Просыпаясь каждое утро, я видела, что часть коек пуста, но я, конечно, не понимала, почему и куда деваются детки. К вечеру койки опять заполнялись больными детишками,  а утром многих из них уже не было. Рядом со мной лежал Ванечка, мой ровесник. Мы с ним играли, разговаривали, и однажды я увидела, как ему стало трудно дышать, он посинел, а потом закрыл глазки. Ванечку унесли, и я поняла, что он больше никогда не вернется. Так и стоит у меня в глазах  задыхающийся  Ванечка. Позднее мама рассказала мне, что она отнесла врачу новое папино кожаное пальто, костюм и швейную машинку. Меня спасли, сделав несколько нужных уколов, хотя я еще долго не могла ходить, получив осложнение на ножки.
В городке нашем не было  больших промышленных зданий. Ближе к окраине находился плодово-ягодный комбинат, где делали варенье, соки, вино, а за рекой Тихая Сосна, в пригороде, называемом  Засосной, располагался небольшой масло-сыр завод.
В основном,  Бирюч имел статус социально-культурного центра.  А вот промышленность развивалась довольно-таки интенсивно во входящих в Бирюченский  уезд таких территорий, как Острогожск, Алексеевка,  Ольховатка. В последствии, они стали крупными районными центрами Воронежской губернии,  а вот город Бирюч, уже имея новое название слобода Буденный,  остался тихим провинциальным районным центром.
Но мы любили свой отчий край, его  тихие улицы, с  неизменными акациями, растущими вдоль тротуаров и  по моему ощущению цветущими все лето,  с многочисленными зелеными парками, с  вишневыми садами, с кустами сирени и алыми мальвами, высовывающими свои  яркие головы из-за заборов.
На центральной площади нашего городка издавна проводились большие ярмарки, куда съезжались и купцы, и простой люд со всех окрестных мест, входящих в  Бирюченский уезд. Традиция проводить ярмарки на площади осталась и по сей день. Мы с большим удовольствием ходили на площадь в эти дни. Продавали там не только сельскохозяйственную продукцию, но и товары для дома: хозяйственные, текстильные, книги, игрушки. Посреди площади ставили высоченный столб, с каким-либо призом на самом его верху. Чаще всего там были привязаны сапоги. Многие мужчины, подбадриваемые криками  собравшихся зрителей, пробовали свои силы, пытаясь достать желаемый приз. Все-таки кому-то удавалось залезть на  столб и добраться до самого верха, и тогда он, счастливый, шел угощать  болельщиков пивом или чем-либо покрепче. Где-то рядом обязательно играл духовой оркестр, в другой стороне раздавались заливистые звуки гармошки, под которую многие начинали плясать и петь залихватские частушки.  А на специальной, сделанной к этому дню, сцене исполняли старинные  песни  музыкальные коллективы  из многих сел.  Одеты  исполнители были в яркие народные костюмы, в широких тканых цветных юбках или сарафанах, в вышитых кофтах и с очень интересным убором на голове.  Это были какие-то кокошники, расшитые цветным бисером, и спускающимися на лоб и уши  бусами.  Эти самодеятельные народные хоры из нашего района славились по всей  России. И уже значительно позднее я часто видела их выступления по телевизору.
Ниже площади, недалеко от Собора был построен Гостиный двор, такой своеобразный торговый центр.  Это уже было при Екатерине II, когда она утвердила новые планы застройки уездных городов.  Не знаю, сохранились ли такие Гостиные дворы в других районах, но вот  у нас он сохранился, может быть, и не полностью.
Он был в ужасном запустении, колонны его облупились, полы внутри кое-где  провалились, и вид его был очень неказистым. Внутри его располагались маленькие магазинчики:  хозяйственные товары, мебель, продукты, а некоторые двери были просто заколочены.  Но к 300-летию образования Бирюча оставшаяся в целости часть была отреставрирована, и, когда в 2006 году я приехала на свою родину, то была просто поражена, увидев те изменения, которые произошли  там.
При въезде  уже не стоял указатель поворота  в р.п.  Красногвардейское, а через всю дорогу висела растяжка: город БИРЮЧЪ.  Клумбы при въезде, яркие  цветы на бордюрах  вдоль всей дороги до центра, новые построенные здания спортивного комплекса, большой стадион,  новые современные магазины. Все улицы города были заасфальтированы, тротуары покрыты цветной плиткой, посажены декоративные кустарники и цветы. Такое обилие цветов я больше нигде не встречала. Дома отреставрированы и окрашены в разные цвета. Ты будто попал в сказочный город. Он сиял чистотой, свежестью  и новизной.
Центральная площадь была выложена разноцветной тротуарной плиткой, посреди нее памятник казачьему сотнику Ивану Медведкову, держащему под уздцы коня, с другой стороны большой фонтан, а над площадью на своем старом месте возвышается СОБОР. Это, конечно, не тот  Собор, который был ранее, не было  высокой колокольни, но это был СОБОР!
Дом культуры построили заново. Современное здание хорошо вписалось в общий архитектурный ансамбль, окружающий площадь.  Далее за  Собором шел  Гостиный двор. Рынок, расположенный в центре, недалеко от площади, убрали, заасфальтировав это место, поставив ажурные металлические скамейки, посадив вокруг множество цветов.
Опять возвращаясь в прошлое, мне хочется рассказать  о парках нашего города. Их было три, не считая школьного.  Но самым любимым  и самым лучшим был, конечно парк  в центре, рядом с площадью. Там росли вековые липы вдоль широких аллей, кронами смыкаясь над ними и создавая прохладу даже в самые жаркие дни. Под этими липами стояли старинные металлические скамейки, с изогнутыми  ажурными спинками и гнутыми ножками. Днем в парке гуляли дети и из детских садов, и  самостоятельно. Я помню, как мы забирались в самые отдаленные его уголки, заросшие высокой травой и огромными лопухами,  играли  в прятки или просто, сидя на траве, о чем-то вели свои  детские беседы. По вечерам  в парк приходили семейные пары, влюбленные или просто желающие отдохнуть, или дождаться  начала вечернего сеанса в кинотеатре, который был  рядом с парком.  Молодежь приходила потанцевать, послушать музыку, доносящуюся с танцплощадки, расположенной посреди парка. На танцы ходило столько молодежи, что купить входной  билет было непросто.
Часто мы сидели у фонтана, который был недалеко от входа в парк. К нашему сожалению, фонтан работал только  в субботу и воскресенье, но нам все равно нравилось сидеть там, так как вокруг фонтана росли прекрасные цветы: розы, пионы, георгины, и источающие чудные запахи, особенно по вечерам, левкои, петунии, душистый табак.
Был у нас в городке такой любитель-цветовод, что созданные им клумбы были как произведения искусств.  Жил он рядом с парком, и я не знаю, делал ли он эту трудную работу за плату, или просто из любви к созиданию красоты, но цветники в парке были великолепны. Потом уже в конце 50-х гг.  часть цветников и деревьев были уничтожены, а на их месте выросли, сделанные из дерева и фанеры, павильоны, в которых осенью открывалась сельскохозяйственная вы-ставка, где демонстрировались овощи, плоды, выращенные в районе. Правда, парк от этого пострадал мало, т.к. павильоны, искусно декорированные фанерой с вырезанными  узорами и ярко окрашенные, как бы обрамляли парк с одной стороны.
А потом этого парка не стало. На его месте и на месте старого, горячо любимого кинотеатра, где мы смотрели, наверно все привозимые к нам фильмы, были построены партийно-административные здания, типовой архитектуры 70-х годов, серые, безликие,  с неизменными голубыми елями перед входом и памятником Ленину впереди. А танцплощадку перенесли в сквер, обрамляющей площадь с другой стороны. Также посадили там цветы, поставили скамейки, заасфальтировали аллеи, но той трогательной интимной  обстановки, как в старом парке, уже не было. Редко, кто приходил сюда днем из взрослых, а уж для влюбленных там и вовсе не было укромных уго-ков, т.к. парк каким-то образом просматривался со всех сторон.
Много позже танцевальную площадку перенесли почти за город, в так называемый среди народа «тюремный сад». Раньше, по-видимому, там действительно находилась тюрьма, а теперь же от нее не осталось и следа. Но парк был большой, в нем разместились не только танцплощадка, но и детский городок с маленькими домиками, качелями, детскими каруселями, и теперь уже неизменными павильонами с питьевой водой, мороженным и другими,   «модными» в наступившее время атрибутами для увеселения молодежи. Приезжая в теперь уже город  Бирюч, я  прохожу по дорогим, памятным мне местам,  радуюсь тем изменениям, произошедшим в городе, и что город теперь имеет  не только районное и областное значение, но по праву вошел в число историко-культурных центров федерального значения. Но, несмотря на то, что он вернул себе исторический облик, смешанный с ландшафтными и градостроительными новшествами,  в памяти моей остался тот тихий патриархальный городок с цветущими акациями летом, речкой Тихой Сосной, протекающей за городом, большим зеленым лугом;  с заснеженными улицами в холодные вьюжные   зимы; со звенящими весной ручьями вдоль улиц; с просторными дворами старых купеческих домов, и пахнувшими там осенними яблоками.  В памяти остался и  любимый городской парк, и  парк за школой, где мы готовились к экзаменам, а потом, дрожа, ожидали оценки за свои ответы. И   еще этот школьный парк был свидетелем наших первых встреч с любимым. Недаром, вспоминая   свою юность, я написала  стихотворение, назвав его «Лунные сонеты»
Было, было   все когда-то
Синий небосвод,
И горящие закаты,
Звезд ночной полет.

В парке старом, что за школой,
Скрывшись от всех глаз,
Целовались мы под кленом
До зари не раз.
               
Было, было как-то, где-то
Лунная пора,
И любовные сонеты
Пелись до утра.
               
Шла от лунных тех сонетов
Кругом голова,
Мы шептали до рассвета
Нежные слова.
               
Но однажды все сонеты
Улетели прочь.
Прикрываясь лунным светом
Их украла ночь.

Это просто ностальгия по ушедшему детству,  улетевшей юности, по тем славным временам, проведенным в своем отчем крае. Только к ностальгии добавилось чувство гордости  и исполненное мое желание, что  могу теперь сказать:  - Я родилась и  провела свое детство и  школьную юность в старинном  городе БИРЮЧ.

ШКОЛЬНЫЕ  ГОДЫ

 «Школьные годы чудесные, с книгами, сказками, песнями…» - этими словами из известной песни мне хочется начать рассказ о моих школьных годах. Были в них и сказки, и песни, и книги в те далекие послевоенные годы. А вот  тетрадей не было. И писали мы  первые «палочки» и «крючочки», первые цифры на газетных листах, найденные где-то в доме на чердаках и не уничтоженные фашистами, когда они жили в наших домах и топили печку книгами, газетами, мебелью. Писали между газетных строчек. Чернила расплывались, но ведь надо было учиться. А уж если попадалась чистая бумага, мы старательно рисовали линии карандашом,  клеточки, и еще  «косую» линейку, чтобы в будущем буквы имели один наклон, а не плясали по листу  вправо или влево.  Когда же приходилось писать на тетрадках  (о, счастье!), нам было так жалко расставаться с ней, когда она заканчивалась, что мы, разлиновав обложку, писали и там. Чернила носили в пузырьках, которые имели обыкновение разливаться, поэтому для этих пузырьков мы специально шили  маленькие мешочки. А потом появились чернильницы-неразливайки. Писали деревянными ручками с пером, вместо портфелей у большинства учеников были холщевые сумки, в которых носили тетради и книги. Все это было в самые первые годы моего обучения в школе.
Возвращаясь в 1946 голодный год, я  вспоминаю, с каким нетерпением мы бежали в школу, даже не обращая внимание на  недомогания или на холод и метели. Дело все в том, что зимой нас решили не-много подкормить, т.к. порой мы уходили из дома  голодные.  И не потому, что не хотели есть, а просто дома порой не было и кусочка хлеба.  В школе на большой перемене нам  приносили в классы  кастрюли с  «затиркой». Так мы называли сваренную муку, напоминавшую клейстер, только чуть подсоленную. Мы доставали миски и ложки, которые приносили из дома, и в ожидании долгожданной еды  стучали ложками по мискам и хором скандировали: «Затирка! Затирка!». Двадцать минут пролетали незаметно, потом мы тщательно вылизывали миски, ложки, прятали их в сумку, и уроки продолжались.
В классе у нас, как и в других, почти в каждой семье отцы погибли на фронте.  И одиноким матерям ох как трудно было поднимать детей.  После уроков мы часто оставались в школе, где было чуть теплее, чем дома. Мы делали уроки, помогая друг другу, если что-то нам было непонятно. Эта привычка осталась и в старших классах, хотя жить уже стало и сытнее, и теплее. Только теперь мы  собирались у кого-нибудь дома. Так как наша квартира была в центре городка,  то чаще всего ребята приходили к нам – к сестрам Петровым, как нас называли. К  Вале приходили ее друзья, ко мне – мои.
В двух комнатах, за двумя столами, тесно поставив стулья вокруг, мы решали задачи, делали переводы   заданных текстов с английского языка или писали сочинения. Также вместе мы готовились и к экзаменам, которые проводились ежегодно, начиная с четвертого класса. Только теперь мы изучали  заданный материал на улице в нашей любимой беседке, спрятавшись там от жары. Часто  уходили в нами любимый городской парк, где под раскидистыми липами, в их тени, на широких красивых старинных скамейках, сохранившихся еще с дореволюционных лет, мы  готовились к устным предметам. По очереди мы отвечали на вопросы, которые нам  давали перед экзаменами.  Мы внимательно выслушивали  ответы выступающего, дополняя или поправляя друг друга.
К своей школе у нас было трепетное отношение. Даже сейчас, иногда, очень редко,  встречаясь с бывшими учениками нашей  школы, мы обязательно в разговоре возвращаемся в далекие школьные годы. И начинается: «А ты помнишь?»,  «А вот в таком-то классе было то-то…», « «А жив ли тот учитель?» и т.д. И  начинаются воспоминания о  школе, учителях, о своих школьных друзьях.  А вспомнить  всегда было что.
Мне,  да и не только мне, наша школа всегда казалась необычной, начиная с самого здания школы и кончая  всем учебным процессом.  Дело в том,  что школа, находящаяся в центре нашего небольшого городка, была построена  в конце  19 века по проекту архитектора Афанасьева.  Это был большой градостроительный комплекс, со своими коммуникациями, хозяйственными постройками. Большой школьный двор был окружен  кирпичным красным забором, с какими-то окошечками, башенками, выступами. Во двор вели  высокие арочные ворота, и более низкая арочная калитка, через которую мы и входили в школьный двор.  Посреди двора была большая  спортивная площадка, где не только проводились уроки физкультуры, но и общешкольные линейки, как в начале учебного года, так и в конце  его. Здесь же находилось двухэтажное здание библиотеки,  одноэтажное здание- общежитие, в котором жили ученики из далеких сел, где не было десятилетки. А школа представляла два  больших здания, сделанных из красного кирпича, выложенных  красивым орнаментом, с большими арочными окнами.  Входили мы в школу со двора, хотя  в зданиях были и парадные входы, выходящие на другую улицу. До революции  в этих зданиях располагалось духовное училище, что по своему статусу выше, чем семинария. Таких духовных  училищ в Воронежской губернии было всего три:  в Воронеже, Павловске и в нашем уездном городе Бирюч. В двухэтажном здании занимались, в основном, ученики начальных классов, а вот, начиная с шестого класса, занятия проходили в трехэтажном здании. На первом этаже были котельная, столовая, мастерские, а на второй и третий этаж вела широкая металлическая лестница. Ступени и  пролеты ее были красиво отделаны узором,  а  решетка у перил  была  изогнута, создавая интересный орнамент. На втором этаже  были учительская, кабинет директора, классные комнаты, а вот  на третьем этаже по обе стороны от широкого коридора шли большие светлые классные комнаты. Здесь же находилась комната комитета комсомола и пионерская комната. А еще  был большой актовый зал со сценой. На сцену вели два входа: один из зала, другой из коридора. Сцена была довольно-таки большая. На ней вполне размещался школьный хор, в котором было около ста участников.  Да и танцевальный коллектив был немаленький, т.к. исполнялись русские народные танцы, и танцы народов Советского Союза: «Молдаваняска»,  белорусская  «Бульба», украинский «Гопак» и многие другие.  Костюмы мы шили сами: венки из бумажных цветов, ленты, яркие бусы, вышитые кофты, широкие юбки – фантазий  нам хватало. И хором, и танцевальным коллективом руководил большой энтузиаст – учитель пения  Решетняков  Петр  Андреевич. Звали мы его за глаза «Мурадели». Был в ту пору такой советский композитор, поэтому, я  думаю, что обидного в том, что мы так звали  Петра Андреевича, совершенно не было.  Он же готовил и сольные номера. В школе было много учеников, прекрасно исполнявших русские народные песни, арии, дуэты, причем   Петр Андреевич   давал им нотную грамоту. Некоторые из этих ребят стали потом профессиональными  музыкантами. Руководил он и  школьным  духовым оркестром, сам прекрасно играя на многих музыкальных инструментах: рояле, аккордеоне, трубе. Летом, увидев младшеклассников,  бегающих по улицам, собирал   нас в школе, садился за рояль и  заставлял нас  играть гаммы. Но рояль был один на весь город, поэтому из его большого желания научить нас  музыкальной грамоте ничего не получилось.  Самое же главное, что Петр Андреевич сумел привить нам большую любовь к музыке.
В какой еще школе было столько интересных кружков?  И не только предметных, но и таких,  как кружок художественного чтения, драматический, бальный.  Мы ставили, в основном, пьесы на патриотические и военные  темы и показывали их перед учениками и родителями.  Зал был всегда полон, и оглушительными аплодисментами провожал нас со сцены. Точно также, с таким же успехом проходили и выступления хора, танцевального коллектива, сольные  вокальные номера и выступления чтецов.  Очень часто наши концерты проходили в большом здании, где располагались административные районные органы, перед участниками больших  районных и межрайонных совещаний.
Наши учителя с большим энтузиазмом  занимались с нами по вечерам в школе или днем после уроков. Я вспоминаю  молодую учительницу математики, которая чуть ли не ежедневно давала нам уроки  старинных бальных танцев: мазурка, чардаш, фигурный вальс, па-де-спань, какие-то неимоверные польки.  И ходили на эти танцы мальчишки и девчонки, начиная с шестого класса. И не считалось зазорным, что мальчик танцует с девочкой. Зато, когда по субботам или на  школьных каникулах в большом нашем актовом зале  проходили танцевальные вечера,  девочки, одетые в  платья и белые передники, и подтянутые, тщательно причесанные мальчики танцевали. Причем, мальчики с поклоном приглашали девочек,  подавая  руку, а  девочки, чуть присев, шли танцевать с ними. Этому тоже нас научила  молодая учительница математики. 
Проблем с музыкой на  танцах  совершенно не было. В ту пору мы еще  и не слышали ни о магнитофонах, ни о микрофонах, ни о динамиках. Дома мы  танцевали под патефон. Но наши  мальчишки из духового оркестра с удовольствием прибегали на наши школьные вечера, занимали почетные места оркестрантов и с большим энтузиазмом принимали на себя «командование» вечером. Учителя, приходившие на вечер, не были простыми  «надзирателями», а вместе с нами  принимали участие в нашем веселье, танцуя  вместе с учениками.
Учителя   давали нам глубокие знания. Многие из них еще начинали работать до войны, были  опытными, знающими свой предмет,  любящими своих учеников. Недаром выпускники нашей школы в большинстве своем поступали в  престижные вузы в Москве, в Ленинграде, Харькове, Воронеже и других городах страны. По окончании вузов  многие защитили  диссертации, став преподавателями  высших учебных заведений. Некоторые вернулись в свою школу, заменив уходящих на пенсию  наставников.   
Еще мне хочется низко поклониться  учительнице английского языка Анне Андреевне Дмитриенко. Приехала она в нашу школу совсем еще юной.  Симпатичная, тоненькая, с большой русой косой вокруг головы и ростом чуть повыше нас пятиклашек. Но какая в ней была сила!  Ее любовь к  английскому языку была настолько огромной,   что она буквально заразила нас желанием  знать английский язык. Мы зубрили английские слова, писали  их раз по десять  на бумаге, чтобы лучше запомнить, учили грамматику, чтобы правильно строить предложения. Все эти  настоящие, прошедшие, будущие времена помню до сих пор.  Раньше при поступлении в любой вуз приходилось сдавать иностранный язык, так  мы, все абитуриенты,  прекрасно с этим справлялись. А многие, окончив школу,  успешно по-ступали на  факультет иностранного языка. Сумела Анна  Андреевна  так много нам дать, что я, окончив школу более 50 лет назад, до сих пор  не забыла английский язык, и смогла бы, пусть на простые темы, вести беседу.  А мой внук, живущий в Америке и в обязательном порядке изучивший в школе английский язык, сказал однажды: «Бабушка, какой у тебя чистый английский язык!» Вот это похвала от внука, но не мне, а Анне Андреевне.
Прекрасным  учителем немецкого языка была   Кургузова  Наталия Николаевна. И те ученики, которые изучали немецкий язык, также с большой благодарностью вспоминают  ее.  Кроме преподавания  языка,  (а она знала их несколько), Наталия Николаевна вела  кружок художественного чтения и драматический.  Мы с удовольствием ходили на занятия этих кружков. Сама Наталия Николаевна напоминала актрису. Красивая одежда,  великолепная  прическа,  хорошо постав-ленный голос, степенная походка – все в ней напоминало даму из высшего света. Собственно, она такой и была.  Жила она в огромном двухэтажном доме, в котором  стояла старинная мебель, висели картины на стенах и большая хрустальная люстра на потолке. Как уж все это удалось сохранить во время оккупации?
Может быть,  потому, что она работала  переводчицей в  немецкой комендатуре, за что и пришлось ей отсидеть какой-то срок в лагере, после прихода наших войск.
Буквально о каждом из своих учителей я могла бы написать много теплых слов.  Но особые слова благодарности мне хочется выразить нашему завучу Фоме Титовичу. Он был не только прекрасным учителем, но и настоящим   товарищем для всех учеников нашей школы.  Походы по окрестностям, туристические поездки в другие города нашей страны, дальние походы в Крым, на  Кавказ – все это организовывал  наш   «Фома», как мы  любя называли нашего завуча.  Собрав вокруг себя уже более взрослых ребят, он учил их играть в  футбол, и был не только их тренером,  но и капитаном  футбольной команды.   Вскоре она стала одной  из лучших, не только в нашем районе, но и в области.
Время, время:  секунды,  минуты, года, -  несущееся неумолимо вперед, вдруг повернуло назад,  вернуло в те далекие школьные годы и оставило неизгладимый след в памяти и моем сердце. С душевным трепетом я вспоминаю и о работе нашей пионерской и комсомольской организаций, которых сейчас нет в школах, но которые в свое время так много дали нам  в становлении и в определении своей жизненной позиции.  Не было какого-то  формализма  в работе нашей пионерской или комсомольской организаций.  Будучи пионерами и прочитав книгу А. Гайдара «Тимур и его команда», мы по этому же примеру организовывали свои тимуровские команды и помогали оставшимся  после войны вдовам, старикам, потерявшим своих сыновей на фронте. Пусть эта помощь была небольшой, посильной  юным пионерам, но делали мы ее с большим энтузиазмом.  И, став взрослее, уже в старших классах,  мы не оставляли этой помощи.   Занятия с отстающими учениками,  подготовка интересных тематических, музыкальных вечеров, читательские конференции с обязательным выступлением наших чтецов или солистов  - все это стало работой нашей комсомольской организации. И я горжусь тем, что была и председателем совета дружины, и секретарем комсомольской организации, которая насчитывала ни много, ни мало, а четыреста человек!  И принимали-то в комсомол не всех, огульно, а тех, которые и учились хорошо, и были активными учениками. Я не помню, чтобы из школы отсеивались ученики по неуспеваемости или по злостным нарушениям дисциплины.  По-видимому, самоуправление в школе: классные комитеты, старосты, комсорги –  делали свое дело.  Все это помогало ученикам оканчивать школу, идти учиться дальше или находить себе работу, чтобы стать помощниками своим одиноким матерям.
Окончив  школу, я  поступила  в педагогический институт, и, став учителем, привносила в свою работу все то, что было интересным в мои школьные годы. Театр кукол и драматический кружок – это  во время работы в  школе  в Куйбышевской  области сразу после окончания  Воронежского педагогического института.  А  уже в Воронеже всегда вела математический кружок, или факультатив по изучению изобразительного искусства, ходила с ребятами в походы, ездила с ними в другие города и даже играла с  ними в футбол, уезжая на воскресенье за город. И сейчас при  встрече  с уже взрослыми  моими бывшими учениками,  мы  тепло вспоминаем  уже их давно прошедшие школьные годы.

ЭКСТРЕМАЛЬНЫЕ СИТУАЦИИ

Экстремальные ситуации…  Кто, хотя бы раз, попав в  такую ситуацию, знает, как порой трудно бывает выбраться  из нее.  Некоторые,  почти прожив свою жизнь, ни разу не встретятся с ней, другие сумеют преодолеть ее и постараться больше не попадать в какие-то житейские передряги, а некоторые сами ищут  экстрим,  чтобы с помощью адреналина сделать свою жизнь более интересной, захватывающей.  Одни занимаются такими видами спорта,  как  горные лыжи, прыжки с трамплина,  прыжки с  парашютом,  мотогонки и т.д.;  другие любят экстремальный отдых: подводное плавание, освоение глубоких пещер, опасные путешествия по горам.   Конечно, я не принадлежу  ни к таким спортсменам, ни к таким любителям особого вида отдыха, но небольшой микроб  экстрима  всегда был в моей крови. Мне всегда хотелось испытать что-то острое, необычное, запоминающееся.  И пусть из меня не получилось ни спелеолога, ни парашютиста, ни горнолыжника, но я всегда с большим уважением, даже более того, с  восхищением отношусь к таким  людям.  Наблюдая за полетами парашютистов или  за прыжками с трамплина,  мне кажется, что это я парю над землей.
Видя по телевизору восхождение на высочайшие горные вершины, мне кажется, что и я поднимаюсь вместе с ними. 
Все, о чем я говорила выше,  это скорее спортивный экстрим, на который люди идут сознательно.  А есть еще такие ситуации, которые неожиданно преподносит жизнь в виде стихийных бедствий, различных катастроф и т.д.
Такие ситуации, может быть,  и  не делают из тебя героя, но заставляют преодолеть  чувство страха, становиться более  умудренным,  заставляющими  ценить жизнь, и  уметь за нее бороться. Научившись выходить из таких ситуаций,  сумев найти правильное решение, человек все равно становится победителем.  В противном случае, он просто привыкнет прятаться за  чужие спины, так и не сумеет, встретившись в жизни  с чем-то неординарным, разрешить по-явившиеся проблемы, не потеряв своего лица.
Я завидую и горжусь теми, кто выходит из экстремальных ситуаций победителями.  Только люди, умеющие преодолевать препятствия, становятся летчиками, космонавтами, подводниками, одним словом, героями.
В детстве меня часто называли   «сорвиголовой», возможно по-тому, что моими  друзьями были  всегда мальчишки, такие же полу-беспризорные,  как и я.  Мы любили лазить по деревьям, прыгать с крыши нашего дома в  сугробы, играть в  футбол на  стадионе, вечерами  забираться в чужой сад, чтобы нарвать яблок, еще не созревших, таких кислых, что мы их тут же выбрасывали. А еще, подтрунивая друг над другом, мы уходили уже затемно  к городскому кладбищу, и самые смелые пробирались через кирпичную ограду внутрь. Среди таких  «смельчаков» всегда оказывалась и я.  Уже немного повзрослев, я  более сознательно  совершала какие-то «подвиги», как, например, отправившись пешком совершенно одна  в г. Моршанск, за 50 километров, через темный густой тамбовский лес; или добираясь на товарных поездах, пешком, на попутных машинах или лошадях в какой- либо пункт  назначения: будь то к  бабушке в  Тамбовскую область, или, когда возвращалась домой, хотя в ту пору мне было не более тринадцати-пятнадцати лет.
И почему-то часто жизненные ситуации, совершенно неординарные, не обходили меня стороной, а  становились частью моей жизни. Вот некоторые из них.
Итак, 1955 год. Лето. Я успешно окончила школу и приехала в Воронеж поступать в институт. Волею судьбы или во мне «заговорили» гены моих родителей – учителей, но я решила поступать в педагогический институт. Мечтала я о профессии врача, но так уж получилось, что  решила стать учителем математики, как когда-то  до войны был мой отец, погибший на передовой, почти на границе,  в первые дни войны.
Конкурс огромный, сдавать  шесть предметов,  но я довольно-таки прилично справилась со вступительными экзаменами, набрав 28 баллов из 30.  И вот я  студентка первого курса физмата,  хотя мне еще не исполнилось и 17 лет. Сестра уже  окончила первый курс иностранного  языка в том же институте.  Она жила в общежитии при пединституте,  мне же  там  места не было,  и я сняла койку  в частном  секторе, за переездом, остановка Динамо, по улице Героев Революции. Каждый день, после занятий в институте, я оставалась  в читальном зале.
Нужно было  выполнить  задания или подготовиться к семинарам. Возвращаться  домой приходилось уже часов в 10 вечера. Улицы в ту пору почти совсем не освещались,  и идти по ним было немного страшновато.  В  Воронеже были какие-то непонятные группировки ребят, которые часто  дрались друг с другом.  Они как-то распределялись по районам города, и даже  имели  названия:  Монастырщина,  группировка Туза, которая слыла самой дерзкой и располагалась как раз в районе, где  я снимала жилье.  Вот таким поздним  осенним вечером я возвращалась, держа под мышкой  книги и пачку макарон. Вдруг за переездом меня останавливает группа ребят. Их было человек десять, высокие, и, как мы называли таких, «приблатненные»,  судя по их разговору и поведению.
- Куда идешь? – грубо спросил самый низкий из них, остальные придвинулись  ближе, дыша чуть ли ни в лицо  мне перегаром и табаком. И я как-то несколько наивно, испуганно сказала, что иду домой, но очень боюсь Туза.  Наступило минутное молчание,  и тот самый парень, который задал мне вопрос, говорит: «Я – Туз. Но ты не бойся, мы тебя проводим».
И вот я в сопровождении  целого эскорта пошла к своему дому. Мне все равно было немного не по себе, т. к. вокруг стояли темные дома, света не было ни в одном окошке, а фонарей и в помине в част-ном секторе практически не было.  А дом находился довольно-таки далеко, где-то в конце улицы, ближе к реке Воронеж. Возле дома  мои сопровождающие  очень вежливо попрощались со мной, а  Туз мне сказал:
«Ты, девочка, больше никого не бойся, тебя здесь никто не тронет,  а, если когда-нибудь  кто-нибудь  тебя вздумает обидеть, ты только скажи мне».  С тех пор я совершенно спокойно  возвращалась по вечерам домой, иногда встречая своих «телохранителей», которые  опять провожали меня до калитки. Мы о чем–то говорили, но никогда при мне никто из них не произносил ни одного  бранного слова.
Авторитет Туза был  велик. В этом я убедилась еще однажды.  Когда наступали жаркие летние дни, мы с подругами ходили на речку, благо она была недалеко, и там же порой готовились к экзаменам. Тут уж было раздолье для ребят  нашего и более старшего возраста. Они хватали девчонок, тащили к реке, раскачивали и швыряли в воду.  Это «купание» было очень неприятным и болезненным. Однажды они подошли, чтоб таким образом сбросить в воду и меня. Я сразу же вспомнила об обещании Туза помочь мне. И сказала этим шутникам, чтоб держались от меня подальше, иначе я все расскажу Тузу. Ребят, как волной,  смыло.  Больше никогда ко мне  они или из других  таких же компаний  не подходили, а даже вежливо здоровались со мной, когда я с подругами приходила на речку.
На втором курсе я  уже жила в общежитии, и никогда больше не встретила ни Туза, ни его  компанию. Что с ними стало, не знаю. Может быть, они переросли эти свои  «забавы»,  которые часто кончались драками, может, кто-то из них  попал в тюрьму, но мне почему-то хочется думать, что жизнь у них сложилась нормально. Ведь не обидели они меня, а поступили  по - рыцарски, значит, было  в них что-то хорошее. Все это, конечно,  из-за безотцовщины, оттого,  что многие ребята после войны были предоставлены сами себе и улице.
Мне хочется рассказать еще  об одном случае, который произошел, когда я была уже студенткой третьего курса. Еще учась на первом курсе, я была избрана в институтский комитет комсомола.  С некоторых пор наш  комитет комсомола  стал  обмениваться опытом с  комитетом комсомола Липецкого  педагогического института. Мы часто встречались и  очень подружились с липчанами.  Сначала ребята приезжали по комсомольским делам, а потом  и просто в гости к нам в общежитие. Особенно частыми гостями были Коган Толя, с которым я близко подружилась, и Федченко Володя, оказывающий  особые знаки внимания Тане Мерзликиной, с которой мы вместе жили в комнате общежития.
После зимних каникул у нас начиналась педагогическая практика.  Мы проводили уроки, естественно, под присмотром  педагогов вуза или учителей школы.  В основном,  нам доверяли уроки в средних классах, т.к. никакого педагогического опыта мы пока не имели.  А вот наших друзей из Липецкого пединститута послали на практику  в город Усмань,  в колонию для несовершеннолетних преступников, совершивших тяжкие правонарушения. Там  отбывали наказания ребята  за  убийства, изнасилования,  грабежи. Когда-то я прочитала книгу писателя   Глеба Медынского,  которая называлась, по-моему, «Честь смолоду» и повествовала она о ребятах из такой  вот колонии.
 Помню, что я в один присест прочитала  эту книгу, и как бы увидела жизнь малолетних преступников,  причины,  что привели их  в колонию, и пути исправления  многих из них.    
В очередной приезд наши друзья сказали нам, что  Медынский описал как раз эту колонию,  и что до сих пор там  отбывают наказания некоторые  действующие лица  его книги. Они пригласили меня и Таню посетить колонию, посмотреть, как  будет выступать концертная бригада Липецкого пединститута перед колонистами, а заодно и посмотреть на жизнь этих заключенных. В назначенный день мы с  Татьяной вышли на станции Усмань. По глубокому снегу, почти по бездорожью пошли мы куда-то на окраину города,  где располагалась колония. Наши друзья  встретили нас у ворот и с разрешения начальства провели внутрь двора. За большим забором  стояли,  прижавшись  тесно  друг к другу одноэтажные бараки, а в середине двора  возвышалось здание школы и клуба. Мы прошли  в клуб,  и, остались  с Таней на сцене, отделенной от  большого зала перилами,  а Толя и Володя ушли готовиться к выступлению. Вскоре в зал стали группами входить колонисты. Впереди и сзади каждой группы шли конвоиры.  Одеты заключенные были в черные телогрейки, и вскоре зал представлял собою  темную массу с блестевшими под тусклыми лам-почками стрижеными головами. Многие из ребят стали подходить к нам на сцену. Мы вели совершенно обычные разговоры, только вот на наши наивные вопросы: «За что вы тут сидите?» отвечали  все, как один, что они не виновны и здесь находятся по недоразумению или  что их посадили совершенно  неправильно, где-то они были просто свидетелями, но никак не убийцами и не насильниками.  Были среди них и пятнадцатилетние, и более старшие, и те, которых  должны были уже отправлять  во взрослые тюрьмы, чтобы они там  отбывали свой срок. Вроде бы ребята были доброжелательны, рассказывали нам о своей жизни за решеткой, расспрашивали нас о жизни «на воле». Особенно нас поразил один парень. Красивый,  высокий,  вежливый. Он скромно стоял в стороне, почти не принимая участие в наших разговорах. Мы обратили внимание, что рука у него забинтована, а на лице следи порезов и синяки.  Когда он отошел, мы спросили у других колонистов, кто он, за что сидит. Оказалось,  за убийство.  Родители его были  интеллигентные люди, отец  высокопоставленный  чиновник, а сам парень, предоставленный себе и улице, оказался  за решеткой.  Мне вспомнился один из «героев» повести Медынского и даже имя его было, по-моему, таким же, как представился нам этот парень. Сначала  писатель давал нам портрет отчаянного парня, не поддающегося  воспитательному процессу в колонии, но постепенно он осознал свои проступки настолько, что стал хорошо учиться, был активистом,  живо принимал участие в жизни колонии в хорошем смысле слова. Нам сказали наши собеседники,  что  таких в колонии, которые порывали со своим прошлым,  называли  «комсомольцами».  Но некоторые колонисты совсем не жаловали тех, кто рвал с прошлым,  и  пытались наказать исправившихся, избивая их или  раня  заточкой. Вот почему и у этого парня рука была перевязана, он  оказался одним из таких «комсомольцев».
Мы с подругой  в первую очередь видели перед собой сломанные судьбы, и глаза, смотрящие на нас,  казались честными и добрыми. Нам даже было жаль этих малолетних преступников, и мы не испытывали никакого страха, что вот так близко  стоим рядом с убийцами.  И, когда уже должен был начаться концерт, мы по просьбе окружавших нас колонистов, прошли в зал и спокойно сели среди них, где-то в середине зала. Причем, меня усадили на один ряд, а  Таню где-то дальше, сзади.  Недалеко от меня, в том же ряду, где я сидела, находился  офицер охраны.
Начался концерт. Песни, чтение стихов, музыкальные номера  не вызывали особого восторга у зрителей. Но тут на сцену вышли две девушки в спортивных купальниках и начали исполнять акробатические номера. Что тут началось в зале!  Свист, крики, аплодисменты. Закончив номер, девушки убежали со сцены, а зал еще долго продолжал аплодировать,  свистеть, что-то выкрикивать. Следующий номер просто не давали начать, криками и свистом прерывая  ведущего концерт.  Но вот уже концерт подходит к концу, и я замечаю какое-то волнение вокруг того места, где  сидела. Ребята, но не те, с которыми мы разговаривали, а значительно старше,  о чем-то говорят друг другу, но на каком-то тарабарском языке, что понять совершенно ничего не возможно.  И вдруг, офицер, недалеко сидящий от меня, поднимается, что-то говорит еще одному конвоиру. Тот буквально берет  Таню за руку, подводит к  ряду, на котором сидела я.  Все конвоиры становятся вдоль прохода почти у каждого ряда, где сидят колонисты, а офицер и подошедший с  Таней конвоир, став по обе стороны от нас,  провожают  до сцены, а потом отводят в классную комнату, где  собралась вся концертная бригада.  Когда мы уже покидали зал, то видели, как конвоиры  с окриками и командами  стали выводить из зала колонистов. Мы, конечно,  ничего не поняли из создавшейся ситуации.
А офицер, доставивший нас в класс, строго сказал нашим друзьям – липчанам,  чтобы  завтра  они явились к начальнику колонии.  Ребята проводили нас до станции, посадили на  поезд до Воронежа, а мы, добравшись  домой в общежитие, до полуночи рассказывали о нашем «путешествии».  Девчонки,  жившие  с нами в одной комнате, просто не поверили  нашему повествованию, сказав, что мы все это придумали для «красного» словца.
Через некоторое время наши друзья Толя и Володя приехали  к нам в гости. И вот тут-то и раскрылось все то, что произошло в зале.  Некоторые из колонистов, « подогретые» выступлением полуобнаженных акробаток, решили, что они вполне смогут, взяв нас с Татьяной в плотное  кольцо, вывести из зала и затащить за бараки.  Все это они говорили  на своем тюремном языке,  «по фене», но работающие с ними вполне этот «язык»  понимали. Вот и произошел такой переполох в зале после окончания концерта. И тут нам с Татьяной  стало страшно. Мы вновь увидели перед собой эту однородную темную массу с бритыми головами, эти окрики конвоиров «Стоять смирно!», плотно закрытые двери зала, пока нас не вывели на сцену, а оттуда в класс. Что было бы с нами, как могла бы окончится для нас эта с виду невинная ситуация, не приди нам на помощь взрослые.   
Друзья наши  схлопотали по выговору, и чуть было  не остались без зачета за педагогическую практику. Концертную бригаду в тот же вечер на  автобусе,  отправили домой в Липецк, но наших ребят все же оставили продолжать  практику. На уроках, которые они проводили, обязательно присутствовал охранник. Учащихся с конвоем приводили и уводили из  класса.  Тесное общение с заключенными  много дало  нашим друзьям, особенно в психологическом плане.  А что же было со мной и Татьяной?   Наша  безоглядная  вера  в людей, особенно таких, которых строго осудил закон,  изрядно поколебалась. Вспоминая эту поездку, я говорю сама себе: « Что ж я была такая наивная?  Как могла я  поверить  и в невиновность этих заключенных, и в их благородство!»  А, может, это изначально и спасло нас? Ведь не все из них были уж такими отъявленными бандитами, ведь говорили они с нами по-доброму, и глаза у них были такими честными. Совершенно ясно, что не все из них стали на путь исправления, но я все же продолжала верить, что многие, вернувшись из таких страшных мест,  нашли себя в жизни, и сумели честно прожить ее.
Да разве только в тюрьмах встречаются подонки?  Я помню случай, произошедший со мной  уже значительно позднее. Я возвращалась из Куйбышева к себе домой в Ново-Куйбышевск,  где  работала в школе  после окончания  института. Как-то глубокой осенью муж решил съездить в Воронеж, домой, чтобы забрать какие-то вещи.  Проводив  его на поезд, отходящий очень поздно, я села в последнюю электричку, уходившую уже после полуночи.  В вагоне была только я и какой-то вполне прилично одетый молодой человек. И тут началась моя новая эпопея. Парень был пьян и начал приставать ко мне. Увещевания и мои просьбы не оказывали на него  никакого действия. Вырвавшись, я побежала через все вагоны. Они были пусты.  Парень бежал за мной. Вот он уже рядом, дышит перегаром прямо в лицо.
Но поезд уже начал тормозить у моей станции, и я,  открыв дверь,  на ходу выпрыгнула  из вагона, скатившись по крутой насыпи вниз. Разбив лицо, колени,  но не замечая боли, я побежала к  своему дому, находившемуся на приличном расстоянии от  остановки. Оглянувшись, я увидела, что за  мной бежит парень. Вокруг никого. Глубокая ночь. С одной стороны лесопосадка, с другой кладбище, а впереди темные окна домов. Выбившись из сил, я просто остановилась. Парень замедлил бег, подошел ближе, и я увидела, что это другой, не тот пьяный, от которого я  бежала. Это оказался старший брат одного из моих учеников. Увидев из окна вагона, как я спрыгнула на ходу из электрички, он,  сойдя с нее, решил догнать меня, чтобы узнать, что случилось.  Успокоив меня немного,  он проводил  до дома, где мы жили с мужем, по дороге сказав мне, что, когда люди едут последней электричкой, то садятся либо в первый, либо в последний вагоны.  На следующий день он  пришел справиться, как я себя чувствую. Не раз на вокзале в Куйбышеве я встречала того парня из вагона, от которого мне пришлось спасаться бегством. Он ездил домой на электричке в том же направлении, что и  я.  Он узнал меня, но больше никаких попыток приставания не было. Однажды, выйдя из электрички, он оставил на  скамейке, недалеко от того места, где мы сидели с мужем, свои конспекты. Оказалось, что это студент строительного института. Так что и среди  благополучных людей,  встречаются  такие, что обходить их надо далеко стороной.
Таких экстремальных ситуаций  в моей жизни было еще несколько. Мне приходилось работать в вечерних школах на заводах, где занятия кончались в  десять- одиннадцать часов вечера. Школы находились  далеко от транспорта, и по темным улицам мне одной приходилось идти к остановке. Встречались    пьяные,  хулиганы, но мне удавалось как-то договориться с ними, и я благополучно добиралась домой. По глупости, по наивности, по слепой вере в доброе и светлое, я попадала в такие чрезвычайные для меня обстоятельства, но  я научилась обходить их.   Я не шла напролом, а  научилась убеждать, разговорить желающего меня обидеть, и никогда не поступалась своими принципами и правилами: верить в то, что в человеке всегда найдется  хотя бы малая толика  разума, доброты, и я сумею пробудить что-то хорошее в  нем.
Это, очевидно, еще и потому, что меня всегда окружали и при-ходили на помощь не раз честные, доброжелательные люди. И я считаю себя счастливым человеком, зная, что таких людей значительно больше, и что они всегда рядом со мной.

ЧУТЬ- ЧУТЬ О СЕБЕ...

                Зал полон. Комсомольский форум-
                Идет отчетное собранье.
                И вдруг девчонка в школьной форме
                На сцену выбежала рьяно.

                Критиковала, предлагала
                И что-то нужное сказала.
                С косичками девчонка Гала
                Всех покорила в этом зале.

                Единодушно в комитет            
                Её избрали в тот же вечер.
                А было ей шестнадцать лет,
                Но груз большой ей лег на плечи.

                Конечно, возраст не при чём,
                Какие могут быть сомненья.
                Ведь жизнь бурлит и бьет ключом.
                Быть впереди -  её стремленье!

                Во всем участье принимала
                Студентка маленькая  Гала.
                То собирала хор студентов,
                Оркестр народных инструментов,

                Из драмтеатра пригласила
                Артиста Корзуна Василия,
                Чтоб драмкружок он мог возглавить,
                На сцене Гамлета поставить.

                В субботу - танцевальный вечер
                Иль интереснейшие встречи
                С писателем, певцом, артистом,
                С известным иллюзионистом.
               
                Она не раз с огромной сцены
                Стихи читала очень смело,
                Ходила осенью в походы,
                Где пелись песни до восхода,
                И друга теплая рука
                Плеча коснулася слегка.

                Мы жили скудно, но решили,
                Что бал мы проведем осенний.
                Из ситцев платья сами сшили-
                Был ярок наш цветник весенний.

                Мы проводили фестивали,
                Хотелось в жизни всё объять.
                Целинные поля нас звали
                Хлеб для страны родной убрать.
               
                А летом, возвратясь домой,
                С друзьями школьными встречались,
                Мы все, гордясь чуть-чуть собой,
                Друг в друга заново влюблялись.

                Смеялись мы удачным шуткам,               
                Ходили на реку и танцы,
                Дни пролетали, как минутки,
                И вновь пора нам расставаться.
               
                Опять экзамены, зачёты,
                Любовь, прогулки до рассвета.
                Педпрактика, туристов слеты.
                Диплом... И мы летим по свету.

                Чита, Самара, Сахалин
                Вот список адресов неполный.
                На самом краешке земли
                Был опыт жизненный восполнен.

                Несём мы груз забот заплечный
                Несбывшихся надежд, сомнений.
                И дни той юности беспечной
                Нам кажутся одним мгновеньем.

ПЕРВОМАЙСКАЯ  ДЕМОНСТРАЦИЯ

Окончена школа. И закружила, завертела меня студенческая жизнь. По уже устоявшейся традиции быть в центре всех общественных событий, начиная от председателя совета дружины и секретаря комсомольской организации школы,  я и в институте уже на первом курсе, только-только став студенткой физико-математического факультета, была избрана в комитет комсомола института.  Вот это скачок вверх!  Сама не ожидала. Ну,  как тут не оправдать доверие такой огромной организации, как не стараться  работать так, чтобы  «не было мучительно больно…».  Что повлияло на  решение такого большого форума, не знаю.  То ли мое выступление с критикой в адрес работы институтского медпункта (кстати,  очень справедливой критикой  и имеющей положительные результаты в дальнейшем), то ли вид задорной девчонки в школьном платье с белым воротничком и белыми бантами в косах решили мою дальнейшую комсомольскую  судьбу. Но мне хватало времени и на мою отличную учебу, и на большую  ответственную работу в  комитете комсомола.  Вместе с клубом студентов я организовывала, как ответственная за культурно-массовую работу,  проведение различных тематических вечеров и вечеров  отдыха,  с обязательным участием танцевальных, музыкальных коллективов; поездки концертной бригады в подшефные  школы, детские дома, колхозы; организация драматического кружка в институте, членом которого я, конечно, была.  Вечера тоже были загружены под «завязку».  В институте работали на факультетах спортивные различные секции, и меня увлекла гимнастика.  Маленькая, худенькая, гибкая - мне и здесь  все легко давалось. И пусть я не стала знаменитой спортсменкой, но занятия гимнастикой мне очень помогли в жизни преодолевать различные недуги,  любить и не забывать физкультуру. В то время не было телевизоров, возле которых сейчас сидим часами, не отрываясь,  смотря все подряд, а ходили в кинотеатры, в театры, филармонию на концерты. Приглашали известных певцов и чтецов  для выступления в институте. Билеты были дёшевы,  актовый зал полон, а на сцене  наши любимые артисты. Даже  знаменитый  Мессинг  проводил свои сеансы в нашем институте.
Наверное, многие прошли такой путь. Это и поездки  в колхозы, на целину, чтобы помочь собрать урожай, диспуты, осенне-весенние походы по окрестностям  Воронежа – все это было в мою студенческую пору. Но бывали и случаи, которые не каждому пришлось  испытать.  А мне довелось.
На 7 ноября – годовщину Октябрьской революции и  1 Мая - День солидарности народов мира в нашем городе, как и во всех населенных пунктах страны Советов, проводились демонстрации. Школьники, студенты, рабочие, интеллигенция и просто жители города собирались, несмотря на  любую погоду,  недалеко от  главной площади Ленина, и ждали начала демонстрации.  Сначала обычно шли представители крупных предприятий, заводов, потом студенты всех вузов, старшие школьники, и замыкали демонстрацию жители города.  Со всех прилегающих  к площади улиц стекались колонны демонстрантов с флагами, плакатами, транспарантами,  портретами  членов ЦК партии.  На плакатах и транспарантах  были написаны призывы, лозунги хорошо учиться, отлично работать, перевыполнить планы, закончить пятилетку  за  четыре года,  здравницы в честь членов правительства и Центрального комитета  коммунистической партии и т.д.
Проходя мимо трибун на площади Ленина, демонстранты с большим воодушевлением кричали «Ура!  Ура! Ура!» в ответ на призывы и приветствия, доносившиеся с трибун, на которых стояли руководители города и области, партийные и профсоюзные деятели, гости   города. И неслись с трибун лозунги: «Да здравствует Коммунистическая партия! Да здравствует советская интеллигенция: Да здравствует славный рабочий класс, советское студенчество, советская молодежь, советские школьники и т.д.» Но, уходя за поворот от площади, демонстранты складывали или просто бросали в стоявшие грузовые машины лозунги, плакаты, т.к. держали их в руках уже более  пяти часов и шли отдыхать  домой,  в парки, в гости. Открытию демонстрации организаторы уделяли особое внимание.  Вначале шли  знаменитые люди города:  лучшие рабочие, представители интеллигенции, ветераны войны.  Перед ними  шла небольшая колонна знаменосцев.  И вот перед очередной первомайской демонстрацией  ре-шили  высшие партийные органы,  чтобы  впереди  лучших людей города   проехали три мотоциклиста с флагами: один впереди и два по бокам. На первом из них должна была стоять спортсменка,  делая  «ласточку» и держась  за   древко огромного стяга, как бы держа  его в руке.  И вот в конце апреля меня, семнадцатилетнюю девчонку,  вызывают в райком партии и говорят, что мне оказано огромное доверие партии и правительства, т.к. я должна буду  открывать демонстрацию, т.е.  проехать по площади на первом мотоцикле со стягом в руке.  Несколько раз вечерами  мы проводили на площади  Ленина репетиции, чтобы мотоциклы ехали с определенной скоростью и на  определенном расстоянии друг от  друга.  Претендентов на роль «ласточки» было несколько,  но в конечном итоге выбор оргкомитета определился,  и я осталась одна.
И вот наступило  1-е  Мая. Возле площади мы уже были около семи часов, т.к. обычно демонстрантов  обязывали приходить  к семи часам, чтобы распределить транспаранты, выстроить в колонны.  А демонстрация начиналась обычно в 10 часов. Вот народ и развлекался, как умел.  Пелись песни, люди танцевали, ходили от колонны к колонне, а я сидела  на мотоцикле и дрожала от утренней прохлады и еще больше от волнения.  И вот с площади донеслись  первые звуки оркестра, и  мы: первый мотоцикл и  я,  встав в позу «ласточка», держась за древко знамени, въехали на площадь, в сопровождении эскорта из двух мотоциклов со знаменами.  От волнения  я не видела ни трибун, ни стоявших вдоль площади по периметру  зрителей, а только старалась  выше и прямее держать ножку, прогнуться как можно сильнее  и удержать рукой довольно-таки тяжелое знамя,  укрепленное внизу на мотоцикле.  Проехав круг, мы завернули  на прилегающую улицу, где можно было расслабиться, сесть на заднее сидение. Ноги, спина, руки дрожали от напряжения, хотелось  попасть к себе в общежитие.     Быстро и благополучно по тихим спокойным объездным улицам  мой  напарник, который управлял мотоциклом,  доставил меня в общежитие. И вот я одна сижу у стола в комнате. Девчонки еще не вернулись с демонстрации, да и будут, по-видимому, нескоро.  Ведь демонстрация только-только была в самом разгаре,  возможно,  еще идут рабочие, а потом уже очередь за студентами многочисленных вузов нашего города. Да и добираться придется пешком, т.к. и Проспект Революции – наша главная улица, и прилегающие  к ней другие улицы были перекрыты от движения автобусов и трамваев, так что придется  мне еще долго их ждать. А поделиться своим пережитым волнением  мне очень хотелось. А еще меня охватило огромное чувство гордости, что я сделала то, что НАДО.
Раньше я не придавала значения этому слову. Как-то само собой получалось и хорошо учиться, и заниматься общественной работой, и быть постоянно в гуще всех интересных событий моей  пока еще  короткой жизни. А сегодня я впервые ощутила, что  есть поступки, дела, которые  НАДО совершить во имя какой-то  большой цели или просто выполнить серьезное поручение на глазах многих людей. Мы были преданы идеалам партии, ее задачам, но понимание причастности к этому у меня пришло лишь сегодня.
Сидя в тишине и совершенно уже успокоившись, я вдруг  четко как бы увидела себя со стороны. Вот я проезжаю по площади, слышу  доносящиеся с трибуны поздравления с праздником, увидела людей вокруг площади. Мне показалось, что они с восхищением смотрят на меня, машут мне разноцветными флажками и яркими шариками, аплодируют мне – хрупкой девушке, ласточкой летящей по площади и несущей в руке огромный стяг. Это, наверно, было, как первый  выход актера на сцену перед  переполненным зрительным залом.
Но на этом мой так необычно начавшийся день не окончился.  Погода была на удивление теплая, и после демонстрации мы со своей институтской  группой решили отдохнуть в нашем любимом парке имени Кагановича. Называли мы все его просто «Кагач», и располагался он всего в одной остановке от педагогического института,  за стадионом Динамо. Мы любили этот парк, его тенистые аллеи, скамейки вдоль дорожек, где можно было посидеть с друзьями, а  вечером сходить на танцы, где играл духовой оркестр. Сюда же вечерами приходили студенты близлежащих вузов: сельскохозяйственного, лесного медицинского, приходили и старшеклассники этого микрорайона.  В парке было достаточно много неизменных в ту советскую пору скульптур. Это и девушка с веслом, позже упоминающаяся во многих юмористических рассказах, и группы пионеров с горнами и барабанами, и  ворошиловские стрелки.  А  посреди парка был небольшой пруд прямоугольной формы, обложенный гранитными плитами… В самом центре его  на каменном постаменте поднималась из воды скульптура  дядьки Черномора, героя поэмы  Пушкина А.С. «Руслан и Людмила». Были ли там тридцать три богатыря раньше, не знаю, да в этом пруду они бы просто не поместились.   Скульптура  была  сделала, по-видимому, давно, она позеленела от времени,  несколько облупилась, но Черномор  величаво выходил из воды.  Вокруг  пруда были скамейки, а совсем недалеко продавалось  фруктовое мороженое по 10 коп.  Нам, студентам, это было по карману, и  мороженое, естественно, было нашим любимым.  Мы расселись  возле пруда,  смеялись, о чем-то болтали, делились впечатлениями о  прошедшей демонстрации и  совсем не вспоминали о предстоящих семинарах, коллоквиумах и приближающейся сессии.  А потом мы с одной  из сокурсниц, очень отчаянной девчонкой,   под стать мне,  решили сфотографироваться  рядом с дядькой Черномором.  Но как к нему добраться? Кругом вода, а до него метров пять, не меньше. И вдруг мы увидели, что  за спиной у этой скульптуры, прямо в воде плавает длинная деревянная лестница.  Может быть, служители хотели обновить или покрасить  так понравившегося нам «дядьку», но не успели. Одним концом лестница  лежала на берегу, другой же конец ее был у подножья статуи.  И тут Любка, так звали мою «напарницу», предложила по лестнице дойти до Черномора. Она  первая осторожно шагнула на лестницу и по ступенькам - перекладинам  стала подходить к Черномору.  Вот она уже стоит, обнявшись с этим грозным дядькой. Наступила и моя очередь. Одна перекладинка, вторая, третья…
И я почти у скульптуры. Любка протягивает мне руку, я хватаюсь за  нее.  Но лестница начинает сильно раскачиваться, уходит из - под ног,  и я, а за мной и Люба, обе сваливаемся в воду. Откуда ни возьмись,  подбегает сторож.  Он «виртуозно» ругает нас,  хватает лестницу и вытаскивает ее на берег. А что делать нам?  Ребята хохочут, щелкают фотоаппаратами, а мы где вплавь, где по шею в  ледяной воде, через зеленую тину и водоросли  добираемся до берега.  Там уже  нам помогают  наши друзья выйти на берег. На этом наша увеселительная прогулка закончилась. Мокрые, грязные мы среди  одногруппников, смеющихся  и подтрунивающих над нами,  идем домой. А навстречу нарядные веселые  люди, возвращающиеся с демонстрации. Но и это еще не все. Перед походом в парк я надела новое платье, сшитое из модной и дорогой тогда ткани «креп-жоржет», которая имела одно удивительное свойство: при намокании оно садилось так, что  из большого куска ткани  образовывался чуть ли не  носовой платок. При глажении ткань снова вытягивалась и приобретала свою первоначальную форму. Так вот, мое платье от купания в пруду стало таким коротким, как вошедшие в моду значительно позднее «Мини». А в ту пору были модны платья,  много ниже колен. Вот по-этому встречающиеся нам прохожие смотрели на меня с большим удивлением,  что же на мне надето?  Ведь платье превратилось в кофточку, хотя и очень красивого светло-сиреневого цвета. А вдобавок ко всему  с волос текла вода, и мокрые туфли пришлось нести в руках. Ох, и запомнился  мне этот  Первомай на всю жизнь! Как  величественно начинался этот день, какое чувство гордости и полета я  испытала в начале  его, а теперь я шла по улице, как  «мокрая курица».  А в глазах встретившихся мне, празднично одетых людей, я видела не восхищение, а  насмешку и  недоумение.
Прошло время. Стерлись из памяти, ушли в небытие те торжественные и вместе с тем веселые праздничные демонстрации. Но та первомайская  демонстрация, которую мне посчастливилось открывать, в памяти до мельчайших подробностей. Правда,  эти воспоминания уже не вызывают того чувства волнения и гордости, когда захватывает дух, и хочется об этом говорить. Чаще всего я с улыбкой вспоминаю, как в один прекрасный майский день  я побывала и ласточкой, летящей над главной площадью города, и рыбкой, плывущей в пруду, который сторожил грозный дядька Черномор.
И еще об этом дне мне напоминали две фотографии.  Первая, где я на мотоцикле с флагом в руке, и вторая, где я только-только вылезла на берег пруда, мокрая, грязная. Да еще и мой муж нет-нет, да и напомнит мне об этих событиях,  смеясь  называя меня то ласточкой, то  золотой рыбкой, ищущей свое счастье в заросшем пруду.

МАЛЫШ  И  СОБАКА

    Дом, где мы живем, находится в самом конце улицы, скорее полутупичка, узкой тропинкой по перпендикуляру соединяясь с  улицей, носящей то же название.  Рядом  с нашим домом по одну сторону с ним стоят  большие дома-коттеджи, двухэтажные особняки за высокими заборами, а вот по другую сторону -  маленькие домики старой постройки, сплошь утопающие в садах.  Весной вишни, сливы, яблони, абрикосы  покрываются бело-розовым ковром. Улица тогда становится такой нарядной, а  запах цветущих деревьев, пряный, опъяняющий,  растекается по всей округе, врывается в окна домов. Подует весенний ветерок и на  плечи, головы падает пахучий «снег», засыпает дорогу белой порошей. Свою улицу я называю деревней. Узкая  немощеная, с выбоинами и ухабами, по которым трудно проехать даже в сухую погоду, не говоря уже об осени и весне.  Куда там знаменитой  «миргородской» луже, которую описал Гоголь. И тишина. Машин нет, людей тоже не видно. Вообще-то машины есть в каждом доме, но мы гуляем,  когда  хозяева машин  уже уехали, и уходим домой  раньше, чем они возвращаются  с работы.  Есть дома, есть машины, а вот детей  такого же возраста, как наш Малыш, на улице нет. И приходится ему играть одному.  Мы, взрослые, стараемся разбавить его одиночество, придумывая игры, рассказывая сказки, танцуя с ним или гуляя в окрестностях нашего дома. Малыш охотно принимает нас в свою  компанию и даже с великим удовольствием вовлекает нас в свои игры.  Особенно  Малыш любит танцевать. Рано научившись «управлять» компьютером, он быстро находит  файл «Музыка. Младенцы», включает динамики,  и звучат  детские песни Шаинского, Гладкова и других композиторов, написавших песни детям. Малыш зовет нас в зал, и мы втроем  (дед, бабушка и он) начинаем танцевать. Малыш пытается повторять за нами какие-либо немудреные «па», кружится, падает, хохочет и снова кружится. Танцы – это определенный ритуал в его еще такой короткой осознанной жизни.  Кроме игр в доме очень  любит  Малыш гулять по нашей тихой улице.  Босиком в одних трусиках в жаркую погоду Малыш бежит вдоль улицы, поворачивает обратно от пересекающей наш тупичок дороги и вновь бежит мне навстречу. А рядом с ним бежит Собака. Ничейная. Бездомная. Нет у нее своего места, и  спит она зимой где-то под завалами недостроенного дома, куда  дети с нашей улицы принесли какие-то старые теплые вещи и сделали ей что-то вроде конуры. Там же у нее рождаются  щенята, там же она прячется в непогоду. В остальное время, теплое, солнечное, Собака  лежит возле  чьего- либо  дома. Каждый  живущий  здесь называет по- своему:  Дези, Дзента, Джеза. И на все эти имена, виляя хвостом, подбегает к зовущему, зная, что ей что-либо перепадет из съестного. Красивая, с белым  «галстуком», с блестящей густой шерстью черно-коричневого цвета,  с большими  лапами, будто обутыми в  рыжие ботинки, она очень ласково и совершенно незлобливо смотрит на тебя своими умными  добрыми глазами. Знает всех живущих в нашем тупичке, встречает, виляя хвостом, но стоит придти кому-либо  к нам из незнакомых ей людей, она  лает, предупреждая нас о пришедшем госте, не пуская его во двор.
А уж как они дружат с Малышом!  Стоит ему появиться на улице, Собака тут как тут. Норовит лизнуть лицо, прижимается к нему, или ляжет  у его ног и лапой дотрагивается очень осторожно, чтобы не оцарапать, до Малыша, как бы прося  погладить и приласкать ее. Даже машину, привозящую к нам Малыша в гости, она  встречает, радостно виляя хвостом и поскуливая.  А  когда  Малыша увозят,  долго смотрит вслед машине, с такой печалью в глазах.   Скрылась машина за поворотом, и Собака молча ложится недалеко от калитки, словно ожидая, что вот вновь появится машина, и Малыш вновь будет играть с ней.
Малыш также преданно относится к  Собаке. Чтобы он ни ел: мясо ли, хлеб, печенье, кашу, не забудет оставить немного Собаке и после обеда бежит за калитку, чтобы покормить ее. Позовет ее, а она рядом. Осторожно берет еду из его крохотных ручек, а потом еще и оближет их  и проводит  Малыша до крыльца.  Наступает вечер, и Малыш после дневного сна отправляется в далекое «путешествие»: посмотреть и проводить проходящие поезда или уйти на соседнюю улицу, прямую, длинную, широкую, на которой живет много детей его возраста и с которыми он быстро находит общий язык. А рядом идет Собака. Но на чужую улицу  Малыш не берет ее.  Там  хватает своих  собак, которые могут обидеть его друга.  Малыш гладит  Собаку, тихо говорит ей:  «Иди домой». Собака послушно поворачивает назад, долго смотрит вслед уходящему Малышу, а потом  идет к нашему дому и ложится возле калитки, ожидая возвращения Малыша.  Тихо повизгивая, Собака подбегает к  Малышу, радостно бегает вокруг, ожидая очередной порции ласки. Малыш что-то говорит  Собаке, гладит ее и совсем не хочет расставаться с ней. А вот чтобы проводить поезд, Малыш всегда зовет Собаку с собой.   Забавная и трогательная картина. Большая Собака  и маленький человечек идут, тесно прижавшись друг к другу, как  скульптура единения  всего живого на земле.  Малыш степенно шагает, положив  маленькую ручонку на широкую спину  большой  Собаки,  и  Собака  держит свою голову гордо и прямо от сознания того, что идет рядом со своим другом и маленьким  хозяином.  Так и шагают  рядом, выражая  друг другу любовь и преданность.
Вечереет. Малышу пора спать, а Собака еще долго стоит у калитки, пока  он не войдет в дом.
А утром опять радостная встреча, прогулки по нашей улице и большая обоюдная радость маленького Человечка и большой Собаки.

НАЧАЛО  ПУТИ

Сегодня  Она встала очень рано. Солнце золотым шаром поднималось из-за  розового горизонта. Свежий ветерок врывался в комнату, неся с собою запахи первого сентябрьского утра. Этот аромат спелых яблок из сада, цветущих под окном левкоев, петуний наполнял сердце каким-то сладостно-щемящим чувством.  Волнение охватило ее. Ведь сегодня первый раз Она войдет в класс. Сумеет ли  Она продолжить семейную традицию и стать настоящим Учителем, какими были ее  Отец и Мать? Сумеет ли обрести новых друзей среди коллег, стать старшим  наставником и товарищем для своих еще незнакомых учеников?   Что ожидаете ее  на этом  трудном, совершенно неизвестном ей пути? Сумеет ли  Она передать  свои знания  тем, кто сегодня сядет за парту? Сможет ли помочь им в  нужную минуту? И, главное, сможет ли не потерять себя на этом пути, а продолжить и самой учиться, чтобы стать достойным этого высокого звания – УЧИТЕЛЬ?
Она надевает новое платье, специально сшитое к этому дню, кладет в сумочку тетрадь с конспектом первого урока, пару учебников по математике и выходит на улицу. В школу идти еще очень рано, и Она садится  на скамейке у своего  дома, чтобы  чуть-чуть  унять волнение. Уже появились первые прохожие на улице, и ей кажется, что они ободряюще и с пониманием смотрят на нее.
Дорога в школу,  как дорога в новую жизнь.  Вчерашний последний летний день  продолжается и сегодня.  Листья на деревьях и кустах еще не пожелтели, а среди зеленой травы  вдоль тротуаров продолжают цвести  цветы, и своими яркими головками будто машут ей вслед, желая счастливого пути.
Вот и школа. Да это же настоящий цветник! Белые банты и белые передники   девочек, белые рубашки мальчиков и огромные букеты в руках у каждого. Вход в школу украшен празднично: разноцветные шары, гирлянды цветов, на ступеньках широкого крыльца стоят улыбающиеся нарядные учителя. Звучат поздравления директора школы, играет музыка, и вот под трель первого звонка самые маленькие ученики-первоклашки чинно и робко заходят в распахнутые двери школы, а уж за ними построенные по классам, рядом со своим классным руководителем , идут остальные ученики, продолжая о чем-то шумно и весело  говорить.
И вновь с замиранием сердца Она останавливается у дверей в класс. Там ждут ее более тридцати пар глаз: настороженных, любопытных, озорных.
«Доброе утро! С праздником, с  новым учебным годом!»- это первые слова, которые произносит Она, и волнение начинает отступать от сердца. Уже спокойно называет свое имя и отчество, которое так еще непривычно произносить. Знакомится с учениками, стараясь в первую очередь запомнить их имена, чтобы в дальнейшем не называть их по-казенному, по фамилии, а обязательно, чтобы звучало их имя, так, как их называют   родители дома.  Ученики должны чувствовать, что школа – это тоже их дом.  Она рассказывает о предмете, который будет преподавать, почему и зачем он нужен в жизни.  Приводит интересные примеры из жизни знаменитых математиков, дает несколько занимательных задач.
Время, 45 минут пролетают очень быстро. Прощаясь,она говорит: «Надеюсь, вы подружитесь и с математикой, и со мной»
Домой Она возвращалась с огромным букетом, легко  и радостно шагая по зеленой улице, ярко освещенной солнцем, и теплый ветерок обвевал ее разгоряченные щеки.
Так прошел первый день ее учительской работы. А дальше потекли, нет, помчались,  дни, месяцы и годы ее работы в школе, но ни один день не был будничным и серым, а приносил что-то новое, неожиданное, грустное или смешное. Иногда  Она возвращалась домой расстроенная, когда не получалось так, как задумала; иногда радость переполняла ее сердце, когда  Она видела результаты своего труда. И ей хотелось поделиться этой радостью с целым светом, ей хотелось петь, и казалось, что так будет всегда.
Со своими учениками Она всегда, даже став вполне взрослой, чувствовала себя такой же юной, как они. Вместе с ними она радовалась и полученной хорошей оценки, и падающему за окном первому снегу, и залетевшей весной в открытое окно бабочке. Ходила с ними в походы, где у костра пелись пионерские, а потом и комсомольские песни, играла с ними в футбол, гоняя мяч на полянке; зимой каталась на лыжах, играла в снежки, а по весне шли в только что просыпающийся  зазеленевший лес. Ребята платили ей своей любовью и уважением. Они практически безоговорочно выполняли ее просьбы, прислушивались к советам, не раз и сами подходили, чтобы рассказать ей о чем-то  личном, сокровенном.  Даже с самыми «трудными»  учениками, которые и учиться ленились, потеряв интерес к учебе еще в младших классах и не сумев наверстать упущенное в старших, и на уроках были невнимательны, мешая вести занятия, Она находила общий язык.  Учителя и даже  родители давно махнули на них рукой, а им хотелось хоть в чем-то выделиться,   «показать» себя, стать лидерами. Отсюда их такое вызывающее поведение в классе, грубость, и как на снежный ком, катящийся с горы, на них все больше и больше прилипало замечаний, окриков, порой оскорблений со стороны  учителей. Вечные жалобы родителям на нерадивого сына вызывали ответную агрессию ученика и, естественно,  сложные семейные  воспитательные  разборки.
Она старалась направить стремление такого ученика быть лидером на что-то полезное для класса, чтобы показать ему, в первую очередь, что авторитет зарабатывается трудом и хорошим поведением. И, если, он оправдывал ее доверие, то обязательно перед всем классом Она объявляла ему благодарность, сообщала родителям об его хорошем поступке.
Очень часто в первые годы ее работы в школе ребята собирали макулатуру, металлолом, ездили в подшефные колхозы, чтобы помочь  с прополкой овощей или по осени собрать урожай. И однажды  областной отдел народного образования Куйбышевской школы  объявил, что  несколько школ, собравших большее количество металлолома, поедут на новом поезде, подаренном  Куйбышевской железной дороге  Германией, поедут на экскурсию на Куйбышевскую ГЭС.  И вот тут-то нашло применение ее стремление  помочь одному из очень «сложных» подростков самоутвердиться, чтобы он сумел доказать всем, что он действительно может стать лидером в  классе. По возрасту он был  значительно старше своих одноклассников, т.к. неоднократно оставался на  второй год, учился плохо, с большим нежеланием посещая школу.
Она, объявив на классном собрании о сборе металлолома и о конечном его результате, сказала, что ответственным за такое важное дело поручает этому  ученику. На его лице отразилось сначала удивление, а когда до него дошел смысл поручения,  на  его вечно хмуром лице появилась улыбка, а глаза заблестели.  Целую неделю после уроков ребята приносили в школу металлолом. День ото дня куча металла все возрастала, а этот «руководитель» тщательно записывал в тетрадку, кто и сколько принес  лома. Ежедневно он докладывал ей о собранном  ломе, а когда  закончилась эта работа, оказалось, что  занял первое место в школе и одно из первых мест в области.  Как же были рады ребята, когда им была  вручена  путевка на поездку. И больше всех радовались Она и этот  ее помощник. В воскресное утро весь класс садится в новый поезд. В каждом купе кожаные диваны, зеркала, блестящие хромированные ручки, шелковые занавески на окнах и скатерти на столиках.  Таких поездов в те далекие 60-е годы у нас в России не было.  Ребята сначала робко садились на мягкие диваны, потом освоились, шутили, смеялись, пели.  Мелькали за окнами поля, деревья, Жигули, Волга. Прибыв на место, ребята организованно пошли на территорию ГЭС, которая произвела неизгладимое впечатление. Притихшие, они  шли по огромному машинному залу, потом  смотрели на плотину, через которую   потоком с шумом с высоты  неслась вода.  А  на обратном пути ребята долго  делились друг с другом всем тем, что они увидели.  Но главное было в том, что они поняли: можно стать  первыми, приложив  к этому силы и большое желание. А тот ученик стал хорошим  помощником во всех школьных мероприятиях, проводимых в классе.
Она решила организовать в классе кукольный театр. Ребята сами  по вечерам в школе делали куклы из папье-маше,  шили костюмы к очередной пьесе, разучивали роли. Выйти на открытую сцену перед школьниками из других классов было бы сложно.   Ребята стеснялись  даже просто читать стихи перед зрителями, а уж сыграть какую-либо роль, было труднее в несколько раз. А вот кукольный театр помогал юным артистам. Они стояли за ширмой, озвучивая  «речи» кукол, и даже, если они ошибались, это было не так страшно. Артистов не видели. Выступления перед школьниками и их родителями проходили на «Ура!».  И самыми приятными моментами были не только  бурные аплодисменты зрителей, но и  большая статья в  областной газете  «Волжская  правда» с фотографией  «артистов».  А в середине Она, такая счастливая и юная.

ДЕТСКИЙ АЛЬБОМ

МАШИНА КОШКА

Наша маленькая Маша
Ела гречневую кашу,
Призадумалась немножко,
Уронила на пол ложку.

Подбежала к ложке кошка,
Облизала эту ложку,
И сказала кошка: « Мяу,
Каши в ложке очень мало!»

Положили каши в миску,
Всю поела кашу киска,
Облизалась, отряхнулась
И на  Машу оглянулась.

Хвостиком вильнула кошка
И в открытое окошко
Прямо в травку прыгнула
Только спинку выгнула. 

МАМИНА ПОМОЩНИЦА

На работу очень рано
Уезжает наша мама,
Говорит мне: «Дочка Даша,
Ты следи за братом  Сашей».

Встану тоже я пораньше,
Накормлю братишку кашей,
Под присмотром бабушки
Испеку оладушки.
Сбегаю к соседке Тане,
Принесу домой сметаны,
Вымою полы, посуду,
Пыль стереть не позабуду.

Приглашу подружек Машу,
Веру, Лизу и Наташу,
С ними в куклы поиграем,
Книжки вместе почитаем.

На углу за дачей нашей
Мы нарвем себе ромашек,
И сплетем  из них веночки
И себе, и куклам-дочкам.
 
Вот уже заходит солнце,
Скоро мамочка вернется,
И подарят Саша с Дашей
Ей букетик из ромашек.

ГЛЕБУШКЕ      
 
Пусть всегда у Глебушки
Будет вдоволь хлебушка,
Холодненькой водицы
Умыться и напиться.

Пусть над нашим Глебом
Мирным будет небо,
Воздух чист, прозрачен,
Это много значит.

Рады будут  Глебушке
Бабушки и дедушки,
А прабабушки, прадеды
Унесут от  Глеба беды.
   
  ОСЕННИЙ  ВЕТЕР

Мы у злого ветра спросим:
-Долго ли продлится осень?
Долго ль будет дождик лить?
Нам пора гулять идти.

Ветер нам сказал со смехом:
- Дождик вовсе не помеха,
Зонтики с собой возьмите
И на улицу идите.

Осень, дети, так прекрасна,
У рябины гроздья красны,
А березка золотая 
Ждет вас, ветками качая.

И еще сказал нам ветер:
- Я не злой, поверьте, дети,
Дую  днем и дую ночью,
Танцевать хочу я очень.

Не сидится мне на месте
Потанцуем с вами вместе,
Несмотря на дождь и лужи,
Танцевать мы будем дружно. 


НА ЛЕСНОЙ  ОПУШКЕ

Летом на лесной опушке,
Где кукуют две кукушки,
Собирали мы цветочки
И плели из них веночки.

Сплела подружка Даша
Веночек из ромашек,
Из синих колокольчиков
Венок у  милой  Олечки.

А меня зовут Алена,
Мой венок из листьев клена.
Мы явились все из сказки,
И сияют наши глазки.

Замолчали две кукушки,
Потому что на опушке
Три принцессы веселятся,
Взявшись за руки, кружатся.

В королевстве, что у леса,
Вальс танцуют три принцессы.
Но бежать домой пора,
Быстро кончилась игра.
    
КАТИНЫ  ИМЕНИНЫ

Именины, именины
У подружки Катерины,
Я нарву цветов в саду,
В гости к  Кате я пойду.

Выйдет мне навстречу Катя
В новом ярко-красном платье,
 А на поясе, кармашках
Шелком вышиты ромашки.

Это мама сшила платье
К именинам дочке Кате,
Торт испечь не позабыла,
Чаем нас всех угостила.




   ВЕСЕЛЫЙ  ЗАЙКА

На зеленую полянку
Прибежал веселый зайка.
Прыг да скок, прыг да скок,
Прыгнул зайка на пенек.

Огляделся он вокруг,
Где же серый зайкин друг?
Может, рыжая лисица
Им не даст повеселиться?

Рядом куст огромный рос,
И торчит там рыжий хвост,
Наш зайчонок испугался,
И домой быстрей умчался.

ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ
 У  ЛИСИЧКИ

Праздник у зверей в лесу,
Поздравляют все Лису,
У Лисички день рожденья,
Песни, танцы, шум, веселье.

В гости к рыженькой Лисичке
Прибежали три сестрички,
Принесли яиц лукошко,
Мышку подарила Кошка.

Преподнес морковь Зайчонок,
Мишка меда дал бочонок,
Из рябины две сережки
Подарил Лисичке Ежик.

Так до самого заката
Веселились все зверята,
А  Ворона удивлялась,
Громко каркала, смеялась.
КРОТ - ВОРИШКА

Сокрушался старый дед:
- Сколько крот наделал бед:
Он собрал мою картошку,
Мне оставил только крошку.

Очень хитрый этот крот,
Дед полол свой огород,
Он морковку поливал,
Крот же все себе забрал.

Под землею сделал склад,
Спрятал овощи, как клад,
Взял себе все корешки,
Оставил деду лишь вершки.
          
         ЕЖИК

По лесной пустой дорожке
Шел колючий серый Ёжик,
Нес корзиночку пустую,
Песню напевал простую.

Где-то здесь живет масленок,
За пеньком сидит опенок,
А под елкой зеленушки,
Грузди, белые волнушки.

Песню пел, по лесу шел,
Много он грибов нашел,
И принес домой  Ежатам
Грузди, рыжики, опята.

     О МОЕЙ СОБАКЕ

В нашем доме живет пес
Хвост пушистый, черный нос,
Уши длинные и лапы,
Мы зовем собаку Чапа.

Сеттер Чапина порода,
Для нее важна природа,
С ней мы ходим на охоту,
В лес, на речку, на болото.

Это вам совсем не шутка,
На болоте поймать утку,
Чапа там стоит порой,
как примерный часовой.

Хвост трубой у рыжей  Чапы,
Замерла, поднявши лапу,
Как камыш зашевелится,
Так стрелой туда помчится.

А как счастлива бывает,
Если утку вдруг поймает,
Принесет к ногам и лает,
Ждет, когда ее похвалят.
               
        *****
Захромала наша  Чапа,
Повредила себе лапу,
Нужен доктор Айболит,
Пусть полечит, где болит.

Встали утром очень рано
И пошли к ветеринару,
А собака наша плачет,
На трех лапах следом скачет.

Доктор иодом смазал ранку,
Чапу угостил баранкой,
И сказал, что наша  Чапа,
Бегать будет на всех лапах.

Подождали мы немножко,
Зажила у Чапы ножка.
Мы забыли, что когда-то
У нее болела лапа.

КОШКА И ЛУЧИК СОЛНЦА

Солнца луч скользнул в окошко,
Пробежал по шторе, книжкам.
Увидала лучик кошка
И решила  -  это мышка.

- Я во чтобы- то  ни стало
Изловлю, поймаю мышку.
Только лучик как растаял,
Может, спрятался он в книжку?

 Кошка полистала книжку,
Даже порвала страничку,
 Только нет там снова мышки,
Улетела, будто птичка.

Солнце спряталось за тучку
И не светит нам в окошко,
Убежал из дома лучик,
А играть с кем будет кошка?
               
   МОЯ  ПЕСЕНКА

Я вам песенку спою
Песню новую мою
Про мышонка и котенка,
Про щенка и про утенка,
И о том, как курица
Ушла гулять на улицу,
С нею вместе пять цыплят
Тоже вышли погулять.

Мне не надо много слов,
Чтобы спеть вам про слонов,
Про их хобот и про уши,
Лишь бы было кому слушать.
Я спою, как на лиане
Вальс танцуют обезьяны,
И кладут они бананы
Кенгурятам в их карманы.

Я спою про тигра, львенка,
Про пушистого зайчонка,
И про белочку на елке,
Про большого бегемота
И про цаплю на болоте.
Целый день пою, пою
Песню новую мою.

  О  НАДЮШКЕ

Вечер в окна постучал,
Месяц тихо прошептал:
- Всем ложиться спать пора,
спите, дети, до утра.

Дремлет кошка на подушке,
Пошевеливает ушком,
Ждет, когда хозяйка Надя
Подойдет его погладить.

Лег щенок в свою кроватку
И уснул, поджавши лапки,
Спрятал свой холодный нос
Под пушистый рыжий хвост.

Вымыла Надюша ножки,
Носик, щечки и ладошки,
Улеглась в свою кровать,
Наде тоже пора спать.

Рассказала мама сказку,
И закрыла  Надя глазки,
Обняла свои игрушки,
Сладко спит наша Надюшка.

  ПОЕЗДКА К МОРЮ

Жарким летом на вокзале
Целый класс собрался в зале,
Едут на море купаться,
Загорать, в воде плескаться.

Поезд подкатил к перрону,
Повезет ребят он к морю,
И дают, дают советы
Папы, мамы своим детям.

На перроне суматоха,
Вот бегут Антон с Алехой,
Следом Коля, Катя, Зина,
Сзади бабушка с корзиной.

А в корзине булки, сушки
И румяные ватрушки,
Помидоры и картошка,
Всем здесь хватит на дорожку.

Дети все успели сесть
В поезд номер двадцать шесть,
Прогудел гудок и вскоре
Седьмой «А» поехал к морю.

ПАПА И ЕГО  ШЛЯПА

Вот пришел с работы папа,
Бросил в кресло шарф и шляпу,
Выпил чаю,  лег в кровать,
Да и мы легли все спать.

Утром мама, я и папа
Долго все искали шляпу,
И нашли ее под шкафом.
В ней лежали, как в лукошке,
Пять котят и мама-кошка.

И скажу я вам всем честно,
в шляпе было им не тесно.

                ЖИЛЕТ

В гости приглашен сосед,
надевает он жилет,
Красный в синенький горошек,
Он не новый, но хороший,
Только застегнуть жилет
Все никак не смог сосед.

Сколько же промчалось лет,
Когда куплен был жилет?


  ДВЕНАДЦАТЬ  МЕСЯЦЕВ

Двенадцать к  нам братьев идут чередой,
Кто юн и безус, а кто с бородой.
Приходят они в намеченный срок,
Но каждый из них всегда одинок.

Месяц Декабрь – самый старший из них,
Бывает сердит, а бывает и тих,
Хотя и седой он, но все же могучий,
Несет он морозы и снежные тучи.
               
Посох  в руках и яркие санки,
В них он везет детишкам подарки,
Получит их с радостью вся детвора
Радуйтесь дети, а  Деду  пора.

Следом приходит Январь весь седой,
Как брат его старший с большой бородой.
Только он снимет свои  рукавицы,
Вмиг зарумянятся детские лица.

Снег принесет,  засыплет дорожки,
Заставит надеть потеплее сапожки,
Шапки и шубы  скорей застегнуть,
Чтобы нас ветер не смог бы продуть.

Любит Январь всегда постараться,
Чтобы могли мы на  лыжах кататься,
И в солнечный день озорные детишки
На горку с санями бежали вприпрыжку.
               
С первых же дней преподносит подарки:
Елки, каникулы, лыжи и санки,
 Всю землю укроет снежным ковром,
А крыши домов белым пышным шатром.
               
Уходит Январь по снежной дороге,
А здесь уж Февраль стоит у порога.
Очень лихой этот брат молодой,
Хотя, как и братья его, с бородой.
               
Любит Февраль шутить, куролесить,
На крышах домов сосульки развесить,
Любит под снегом запрятать дорожки,
Снегом колючим стучаться в окошки.

Ну, а когда невзначай разозлится,
Всюду будут метели резвиться,
И всякая живность (звери и птицы)
В норках  и гнездах своих притаится.
               
На смену зиме появляется Март,
Он солнце приносит, шутки, азарт,
И за окном воробей вдруг запел,
Ему подпевает звонко капель.

Снег потемнел, вода на дороге,
Лужи кругом. Промокшие ноги.
Крыши без снега, торчат только трубы.
Нам хочется сбросить шапки и шубы.

Месяц весенний смеющийся Март,
Изящной походкой идет,  словно франт,
Любуясь собою, смотрится в лужи,
Рад, что умчались метели и стужи.

Вот уж ручьи свои песни пропели,
Март уступил свое место Апрелю.
В зеленом наряде он появился,
И мир вокруг сразу преобразился.

На ветках березы повисли сережки,
Зелеными стали тропинки – дорожки,
И зашумели леса и дубравы,
В лугах расстелились мягкие травы.

С юга домой возвратились скворцы,
Вновь обживают скворечни – дворцы,
Их строили дети, деды, отцы,
Чтоб без боязни в них жили птенцы.

Что же еще нам приносит Апрель?
Веселую птичью шумную трель,
Синего неба в реке отраженье,
Садов и лугов, лесов пробужденье.
               
Но вот уже зелень становится гуще,
Май к нам спешит. Он зовется цветущим.
Сирень и жасмин. Пахучие травы
Нас окружают запахом пряным.

Розовый нежный яблони цвет
Очень похож на ранний рассвет,
А под окном среди пышных ветвей
Звонко и сладко поет соловей.
               
Уже отцветают тюльпаны, нарциссы,
Но гордо стоят в желтых шапках ирисы,
И под резными  листами калины
Ландыш пахучий  укрылся стыдливо.

Вот и пришла уже лета пора,
С песней, в цветах  Май ушел со двора.
Давно отгремели первые грозы,
В садах распустились гордые розы.

Это Июнь к нам пришел на рассвете
И возвестил о пришедшем к нам лете,
О том, что ромашки цветут на опушке,
В лес погулять приглашают кукушки.

Нас позвала к себе быстрая речка,
Зажглись в ней кувшинки, как желтые свечки,
И нежные лилии, встав хороводом,
Белым ковром украсили воды.
               
День на реке пролетает мгновенно,
Пора уж домой. Нас заждались, наверно,
Вот и камыш  над затихшей рекой
Машет нам вслед золотою рукой.

На грядках зеленых лук и редиска,
Красной клубникой наполнены миски,
Дарят деревья всем  ребятишкам
Черешню и спелую сладкую вишню.

Июньский денек уходить все не хочет,
Никак не уступит место он ночи,
Кажется,  солнце только лишь село,
А петухи уж побудку пропели.
               
Июнь пробежал совсем незаметно,
Оставив  Июлю  советы -  заветы:
Пусть созревает крыжовник, малина,
Ранние яблоки, груши и слива.

Встав утром рано и сделав зарядку,
Бежишь посмотреть, что созрело на грядке.
В корзинке несешь всего понемножку:
Огурчик зеленый, салат и горошек.

А если  Июль нам подарит дожди,
Денечек – другой  ты дожди  пережди,
В лес  за грибами потом поспеши,
Они притаились где- то в тиши.

Внимателен будь, ведь гриб невелик,
Там рыжик под хвоей, а здесь моховик,
А если удача тебе улыбнется,
То, несомненно, гриб белый найдется.

Июль называют «лета макушкой»,
Когда косят траву в лугах, на опушках,
И колос налитый ржи и пшеницы
Под солнцем горячим весь золотится.

Жужжание пчел, цикад перезвон,
Это кончается летний сезон.
Августом месяц пришедший зовется,
За ним уже осень в гости к нам рвется.

Вечером тихим веет прохладой,
Запахи яблок летят к нам из сада,
Зреет капуста, свекла, морковь,
И помидоры алеют как кровь.

Дни еще длинны и так же все жарки,
Зелень густая в садах, лесах, парках,
Но птицы все чаще слетаются в стаи,
Знают, что осень скоро настанет.

Щедр месяц Август и очень богат,
Поспели арбузы, созрел виноград,
Сочные дыни, мягкие, вкусные,
Яблоки, груши ешьте без устали.
               
Но вот уж к концу Август подходит,
Солнце позже встает и раньше заходит,
На речке уже не шумят ребятишки,
К школе готовят тетради и книжки.

За уроки усадит Сентябрь детей в школе,
Урожай убирать будут взрослые в поле,
Роса заблестит на траве, будто слезы,
Желтыми станут листья березы.

Но, несмотря на холодные росы,
Сентябрь преподносит и астры, и розы,
А гладиолусы, как на параде,
Стройно стоят в разноцветном наряде.

Сентябрь еще дарит нам теплые дни,
Но реже и реже приходят они,
И пчелы тогда жужжат и летают
Последний нектар с цветов собирают.
               
Помчатся на юг перелетные птицы,
Над головой пролетят вереницей,
Чтобы вернуться  к нам ранней весной
И песни пропеть под крышей лесной.

Сентябрь, как и птицы, умчался на юг,
Туда, где не будет метелей и вьюг.
А следующий месяц дождями начался,
Октябрь – листопадом всегда назывался.

Солнце еще проглянет сквозь тучи,
На землю пошлет прощальный свой лучик,
И снова дожди зальют все дороги,
Ветер прибьет листву нам к порогу.

Желтые нивы давно уже скошены,
Вспахано поле, сады все заброшены,
В лес ты зайдешь, посмотришь кругом,
Земля вся покрыта желтым ковром.

По влажной листве мягко ступаешь,
Ее аккуратно ты разгребаешь,
И вдруг, будто чудо, под старым пеньком
Семейка опят притаилась рядком.

Все чаще к нам дождик стучится в окошко,
И носа не кажет на улицу кошка.
Сад опустел, листва облетела,
Видно тепло до весны улетело.

Каждый  Октябрь с дождями и лужами,
Это природе всегда очень нужно,
Леса и поля должны вдоволь напиться,
Чтоб  зеленью нежной весной возродиться.
               
В воздухе «белые мухи» кружатся,
Первой порошей на землю ложатся.
Знать, приближается тоже осенний,
В стройной шеренге месяц последний.

Чем отличается он от родни?
Тем, что коротки ноябрьские дни.
На улицах ветрено, сыро, морозно,
На небе дрожат от холода звезды.

Вот как-то однажды Ноябрь пригласил
С севера тучи и слезно просил,
Мол, снегом деревья пора  закрывать,
И реки журчащие льдом заковать.

Послушались тучи, объятья раскрыли,
Луга и  поля белым снегом покрыли.
Тепло земле будет до самой весны
И сниться ей будут прекрасные сны.

Вот и прошли перед нами все братья,
Но нужно по кругу идти им опять.
И так год за годом, в очередь строго
У нашего будут являться порога.

Каждый месяц пришедший мы ожидаем,
С ним мы растем, умнеем, мужаем,
Рады погоде и непогоде.
За это за все – спасибо Природе.

УГАДАЙ–КА!

Я большого очень роста,
У меня зеленый хвостик.
На столе зимой и летом,
Часть меня под ярким светом,

Часть сидит в сырой темнице,
Пьет прохладную водицу.
Как увидишь ты меня,
Не забудешь никогда.

Ты   попробуй угадать,         
Мое имечко назвать.
Облегчу тебе  задачу:
В основном живу на даче,
Удивляю я народ,
Украшаю огород

Постараюсь подсказать.
В городки пойдешь играть,
Ты поставь меня на кон.
Потому что я…. 
(ДАЙКОН)

  КОШКИ-МЫШКИ

Мы играли в «кошки-мышки»,
Света – кошка, Миша – мышка,
Остальные все ребята –
Это Кошкины котята.

Где-то мышка притаилась,
В уголок она забилась.
Рассердилась кошка Света:
- Мышку мне искать все лето?

Вот сейчас тебя поймаю
И с тобою поиграю,
А потом тебя съедят
Пять моих детей котят.

Испугался  Мишка-мышка:
- Я не мышка, я мальчишка,
Не хочу попасть я в лапы
К кошке Свете и к котятам.

Поиграем лучше в «прятки»
На лужайке за оградкой,
Спрячемся в кустах мы, Света,
Не найдешь нас до рассвета.

КАТЯ

Говорила кукле Катя:
- Сяду шить тебе я платье,
А останется кусочек,
Я сошью тебе платочек.

Вот оборка, вот карманчик,
Уколола даже пальчик.
Ну, а к вечеру у  Кати
Получился кукле бантик.

УРОК  МАТЕМАТИКИ

Вот какая незадача:
Не могу решить задачу,               
Как рабочих подсчитать,
Чтобы строить дом начать.

Через  икс я обозначу
Неизвестное в задаче,
Уравнение составлю
И решу все моментально.

Долго-долго я считала,
Умножала, вычитала.
Не возьму я только в толк
-Нужен мне рабочих полк.

Вновь я иксы все считаю,
Даже корни извлекаю.
Получила я в ответе               
Двух рабочих и две трети.

Убедилась я лишь в том,
Не построить мне тот дом.
Слишком мал для стройки срок,
Ведь закончился урок.

ПОДАРОК РОМЕ

Подарили как-то Роме
Грузовик такой огромный,
Не расстанется с ним  Рома
Ни на улице, ни дома.

Вот уж вечер на дворе,
Спать пора всей детворе.
Тишина повисла в доме,
Спят Лариса, Вова, Рома.

Утром слышим крик из дома,
То проснулся мальчик Рома,
Заглянул он под кровать,
Там машины не видать.

Видим на полу винты,
Там  кабина, там болты,
А потом нашли колеса
В уголке за пылесосом.

Кто машину поломал?
Кто на части разобрал?
Тут и Вовочка проснулся,
Потянулся, улыбнулся,

Натянул он шорты, майку,
Собрал с пола шайбы, гайки,
Положил к себе в карман
И сказал: «Не плачь, Роман!»

Починю тебе машину,
Накачаю потом шины,
И даю тебе я слово,
Не сломаю ее снова               

ХУДОЖНИЦА  НАСТЯ

Встала утром наша Настя,
За окном опять ненастье.
- Чем же мне  теперь заняться,
Призадумалась тут  Настя.

Захотелось рисовать,
Только где альбом достать?
Ищет Настенька альбом,
Под диваном, под столом.

На столе лежат все краски,
Кисти, карандаш и ластик,
Но альбома не видать.
-Так на чем мне рисовать?

Вот берет Настена  кисти
И водички в синей миске,
Подошла она к подушке,
И на ней уж видны ушки.

- Пока мама спит и папа,
Нарисую быстро лапы,
Носик, хвостик и усищи!
Вышел рыжий кот-котище!

- А еще бы трех котят
Мне б успеть нарисовать.
Пусть мурлыкают всю ночь,
Прогоняя мышек прочь.

Вот и мама поднялась,
На  работу собралась,
К Настеньке зашла проститься.
Как же тут не удивиться!

Кот огромный на подушке,
Выгнув спину, поднял  ушки,
А на простынке беленькой
Три котенка сереньких.

Вот тебе альбом, дочурка,
Ты рисуй в нем кошку Мурку,
И собачку, и подружку,
Не рисуй лишь на подушке.
               
  МОРОЗНЫЙ  ДЕНЬ

Разукрасил мне мороз
Серебром окошки,
На окне букеты роз,
Среди них две кошки.

Я дотронусь до стекла,
Приложу ладошки,
И от моего тепла
Вмиг растают кошки.

А на улице снежок
Все лежит, не тает.
В конуре сидит  Дружок,
Хвост прижал, не лает.

Мне мороз совсем не страшен,
Мне ль его бояться.
Позову подружку Дашу
На гору кататься.

Надо шубу надевать,
Теплые сапожки.
На окне ж мороз опять
Пусть рисует кошку.

АНЕЧКА

-Маленькая Анечка,
Золотая бабочка!
Приготовлена кровать,
Уже детям пора спать.

-Я совсем не бабочка,
 Плачет наша девочка,
-Не зовите бабочкой,
Называйте белочкой.
               
-Где пушистый хвостик?
И ушки на макушке?
Вижу лишь на носике
Рыжие веснушки.

Улыбнулась Анечка:
-Видишь, я не бабочка,
Я совсем, как белочка,
Рыженькая девочка.

И сказала бабушка:
-Ну что же, моя девочка,
Будешь ты не Аннушка,
А рыженькая белочка.

                ***
Открываю календарь               
На дворе уже январь,
Ни сугробов нет, ни стужи,
А одни лишь только лужи.

Солнце в окна заглянуло,
-Неужели захотели
Зимней стужи и метели?
               
Слаще музыка капели,
Будто побывал в апреле,
Только к ночи нету хода-
Все скользим по гололеду.
               
Задаем себе вопрос:               
«Где ты, дедушка Мороз?»
Будто прыгнули во сне
Мы от осени к  весне.

Санки, лыжи отдыхают,
С горок деток не катают.
И каток совсем не служит,
Превратясь в большую лужу.

Мы надежды не теряем,
Лыжи мазью натираем,
Ожидаем снегопада,
Чтоб кататься до упада!

             НАШ  САД

Вот какой в природе фокус,
Из-под снега виден крокус,
Разноцветный, как фонарик,
На снегу сверкает ярко.

Как будто в красные тюрбаны
Оделись ранние тюльпаны,
И нарциссы между ними
Желтые глаза открыли.

Как отцветут в саду нарциссы,
К нам спешат уже ирисы,
И черемуха, как кошка,
Лапкой постучит в окошко.

Мол, откройте вы оконце
И меня пустите с солнцем,
Запах мой вас одурманит
И на улицу поманит.

Вы быстрей вскопайте клумбы,
Посадите туда клубни
Гладиолусов, ирисов,
Не забудьте про мелиссу.

Очень сад ваш станет милым,
Если будет много лилий,
Анемонов и гортензий,
Сад ваш будет без претензий.
               
В уголке под старой сливой
Прячется цветок стыдливо,
Ароматный, нежный, чистый –
Это ландыш серебристый.

А у самого забора,
Как солдаты на дозоре,
Белые ромашки в ряд,
Не смыкая глаз, стоят.

Незабудки у дорожки,
Словно маленькие крошки,
Жмутся нежно все друг к дружке
Синеглазые подружки.

Ипомея, как кольцом,
Заплела мне все крыльцо,
Так и тянется все выше
От земли до самой крыши.

Зацветают очень рано
Разноцветные герани,
А уж к осени прекрасны
Глаз порадуют нам астры.

Георгины, портулак,
Пряно пахнущий табак.
И, конечно, наши розы,
Что цветут вплоть до морозов,
Сад наш нынче украшают,
В гости вас всех приглашают.