Онкологи. Из цикла Рассказы доктора Палыча

     Из всех отделений крупной центральной районной больницы едва ли не больше всего пахали в третьей хирургии. В операционной третьей хирургии работа начиналась с утра и часто заканчивалась, когда из других операционных больные были уже давно вывезены, когда там хозяйничали санитарки - убирали, окровавленную вату, мыли кафель, включали бактерицидные лампы.
Здесь каждый день удаляли молочные железы, желудки, пораженные злокачественными опухолями, и «препараты» шлепались в таз багровыми кусками мяса.
     Работа хирурга-онколога рождает в характере скептицизм: сложнейшие операции, порой длящиеся много часов и требующие от хирурга большого напряжения духовных и физических сил, редко приводят к полному излечению больного.
     - Ну как же быть онкологом и не пить? – сказал как-то после одной такой операции завотделением профессор Ойфе, маленький человек с грустными умными глазами из-под круглых стекол роговых очков.
Его напарник – рослый ширококостный неторопливый пермяк с плечами лесоруба Суханов, работал с ним уже долгие годы.
     Я помню их еще лет пять назад, когда был в этой больнице на институтской практике и где сейчас работаю анестезиологом. Они также, вдвоем, с раннего утра допоздна корпели у операционного стола, пот лил с их лбов – те же невеселые внимательные глаза над белыми масками – работы не убывало.
Прошло уже пять лет – худенький Ойфе совсем не изменился, хотя и защитил за это время докторскую диссертацию, что отнюдь не добавило к нему ни жировых отложений, ни оптимизма. Суханов же несколько сдал: на лице его стали заметнее морщины, прибавилось седины в волосах, хотя по-прежнему он оставался рослым и крепким, как осенний дуб. Да и во время операций он стал несколько ворчлив, однако не зло: в его глазах начинали плясать озорные огоньки; когда он понимал что чуть-чуть перебарщивает.
     Часто они оперировали вдвоем. Иногда, когда у Ойфе было много дел в отделении, начиная один операцию и видя, что, что случай сложный и ему придется особенно туго, Суханов говорил санитарке:
     - Валя, зови сюда Ойфе, Ойф-фе! Повторял он с удовольствием.
Приходил Ойфе и, зажав рот и нос воротничком халата, грустно смотрел в расширенную держателями рану, где желтел бугристый сальник и блестел гладкими розовыми змеями кишечник, и посмотрев немного, вздыхая, изрекал:
     - Лучше быть стройным тунеядцем, чем горбатым стахановцем! – и отправлялся мыть руки и переодевать халат.
Подходя к столу, уже в стерильном халате и хирургических перчатках, он риторически спрашивал:
     - Ну что, горбатый Суханов, поработаем?
     Работали они бойко, иногда было страшно смотреть с какой скоростью, с хрустом, метко сечет живую ткань сверкающий скальпель в руках Ойфе.
Давно уже во время операций перестали дискутировать на тему, скоро ли, наконец, научаться лечить эту «заразу» - рак, и если кто-нибудь из молодых практикантов или медсестер вдруг заговаривал об этом, его никто не поддерживал: тема была неоригинальной и праздной, или же вяло отделывались общими фразами, вроде «время покажет» или «это не клиницистам решать, а биохимикам и биофизикам». Оптимизма не было, полного врачебного удовлетворения тоже.
     - Отчего же не пить? – настойчиво спрашивал Ойфе, больше риторически, так как сам в пьянстве ни разу замечен не был
     Когда Ойфе ушел в отпуск, Суханову пришлось туго – в отделении остались лишь аспиранты и практиканты, и он чаще ворчал во время операций.
     Однажды во время особенно сложной пятичасовой операции, когда надо было удалить огромную опухоль, спаявшую желудок и толстую кишку, он вдруг свирепо обратился к полному молоденькому практиканту, держащему крючок и медленно закисавшему в неподвижной позе.
     - Ну как, хирургом будешь?
     - Не знаю, - смутился тот, у нас 85 процентов терапевтов выпуск.
     - Как не знаешь? После четвертого курса уже пора, я в то время в мыслях был сформированный хирург.
Он пошарил в животе и  наложил зажим.
- …На дежурства ходил, понимаешь, - сварливо продолжал, не прекращая работать. – Мне б по девкам ходить… Дур-рак!
     Когда операция подходила к концу, он веселел.
     - Спирту стакан! – требовал, протянув руку в стерильной перчатке с зажимом операционной сестре Наде. Это была шутка.
     - Ну вот еще! Чуть не взвивалась раздраженно Надежда, не переставая, однако четко работать, как и следовало подавая новый зажим вместо стакана. Любой юмор на алкогольную тему ее сердил: муж у нее был шофер пьяница. К тому же она не любила закоренелых холостяков, к которым принадлежал Суханов.
     - Спирту стакан! – еще раз царски требовал Суханов, от души про себя веселясь.

     - Слышь, Суханов, - как-то сказал Ойфе во время работы, - зашел я как-то в Москве на выставку художников в Манеж. Ну, я вообще-то много в этом не разбираюсь, но одна картина запомнилась. Представляешь, грязный-грязный фон и на нем какими-то белыми штрихами лица в очках. Ну, до чего страшны, ну и рожи! И подпись, знаешь какая? – Онкологи!
Суханов только хмыкнул.

     С тех пор прошло несколько лет. Я перевелся в другое место, но периодически до меня доходили больничные новости. За это время много изменилось. Я Слышал, что Суханов отмечал свое пятидесятилетие и через несколько месяцев у него случился микроинфаркт. Ойфе был приблизительно его ровесник. Вся работа в отделении легла на его неширокие плечи. Отмечать свой юбилей он предусмотрительно не стал: то ли не любил официоза, то ли посчитал плохой приметой. Однако это ему не помогло. Как-то (опять же во время операции!) он почувствовал себя плохо, присел на подоконник к раскрытому окну, чтобы отдышаться и продолжить работу, однако настояли здесь же снять ему электрокардиограмму… Оказалось – инфаркт!
     Обычно такой умный и рассудительный Ойфе словно лишился критического восприятия своего состояния и вел себя хуже самого недисциплинированного больного, утверждая, что чувствует себя прекрасно и совсем не желал соблюдать режим лечения. Однако все как будто обошлось, и постепенно он начал поправляться.
     С Сухановым было хуже: он долго лечился, сначала в больнице, потом в санатории. Говорили, что он сильно сдал. Пятьдесят лет, надо сказать – вообще критический возраст для хирургов, в аккурат под пятьдесят или незадолго после юбилея, если хирург не успел отойти от активной работы куда-нибудь в административную или научную сферы, эти инфарктные срывы и случаются: пашут-то еще как молодые, а силы уже не те.

     И вот как-то воскресным мартовским утром, надев спортивную форму, я отправился на прогулку. На улице еще тут и там лежал снег, на холодном воздухе изо рта шел пар. По реке еще плыли кое-где небольшие серые льдинки. Я потихоньку трусил по парку, спускавшемуся к реке, чтобы разогреться, как вдруг увидел бегущего навстречу в гору большого человека голого по пояс. Мощный торс блестел от пота, как облитый, от кожи шел пар. Это был Суханов!
     - Здорово! – сказал он, когда мы приостановились и пожали друг другу руки.
     - Давно бегаете? – не удержавшись спросил я.
     - Да уж всю зиму.
     - Где тут есть сухая дорожка?
     - А вот дуй прямо, прямо дуй! – махнул он рукой, показывая направление. Мы разбежались каждый в свою сторону. «Так держать! – думал я, взбегая по тропинке на склон. – Прямо дуй!» -  Крутой подъем казался легче - сердце било ровными уверенными выстрелами и в глазах прояснилось, будто выглянуло солнце, хотя небо оставалось туманным.

     Недавно я снова слышал о наших хирургах. Они, как и прежде, вдвоем. Работают.

1978, 1983.