Откровение. II

Наверное, это сон.
Там было так тихо и темно, лишь молочно-белый свет проливался из дверного проёма в конце большого зала с высоким потолком. Его поддерживали длинные колонны, кажется, ионического ордера. Но мрамор был тёмный, то ли от нерассеянной мглы, то ли сам по себе.
Я лежала. Лежала, прижатая какой-то неведомой силой к холодному камню пола. Из раны на плече, почти у сердца, сочилась , не прекращаясь, кровь.

Что делать?..

Хотя, нет, не те мысли были у меня тогда. Я подумала: Боже, спаси. Я ощущала его беспрекословное присутствие в том белом свете, медленно мерцающем, дышащем. Но до дверного проёма нужно ещё было дойти, через весь зал, через этот… этот холодный, беззвучный, чужой зал. Именно чужой, потому что здесь никогда не было человеческого.

Впрочем, я сама сюда пришла, на диалог с тьмою. Клокочущей, яростной и, в то же время, спокойной, непредвзятой. Я нашла ответ на вопрос, который я всегда задавала и на который не надеялась найти разъяснения. Это, даже можно сказать, подарок судьбы, не иначе.
Но всё же в этой ситуации всё зависит только от меня. Вот, пожалуйста, дверь в свет, твоё спасение. Тебе нужно только перешагнуть порог.
Смогу ли?..

В этом уголке, где я лежала, мне казалось в тысячу раз безопаснее и спокойнее, чем если я отойду хоть на шаг вперёд.
Верно.
Это ведь продолжение пути, это движение. А в движении ничто не может быть спокойным. А мне, видно, захотелось отдохнуть.
Или нет? А, Жень?
Решай же, Керр…

Нет! Только не это имя. Я ещё не дошла до него. Вот если я войду в этот свет, тогда хоть триста раз подряд буду называть себя этим именем. Тогда я буду его достойна.
Но сейчас вопрос в чём: хочу ли я носить это светлое, доброе, величественное имя?  Нет, не в гордости дело. Хочу ли я всё ещё взять на себя такую огромную ношу как ответственность за людей?
Я закрыла глаза. Правой рукой я медленно дотянулась до раны. Рука тёплая.
Дело-то не в том, как у меня звёзды при рождении расположились. Они-то хотят, чтобы я шла вперёд, отбрасывала плохое и приобретала хорошее для своего существования. Это Жизнь!
Так что же… что же я ставлю себя в тупик? Я ведь  тоже этого хочу! И всё получается легко; это легко – протянуть руку к свету!

Тогда я иду. Чего ждать?

Я пытаюсь потихоньку подняться, совсем потихоньку. Вроде бы всё на месте, хотя об стенку меня шандарахнуло прилично. Подтянула ноги к себе, выдохнула. Вокруг – всё то же самое.
Что ж, продолжим.
Аккуратно… Аккур-ратно! Боль в плече, даже лицо сморщилось до предела. Хотелось вскрикнуть, но что-то внутри как схватило – и крик не получился. Наверно, к лучшему.
Нужно встать на ноги. Встань! Вставай… Стеночка… Стеночка, где стеночка, хоть бы придержаться за неё… Вот, пальцы нашли её… Как голова кружится!..
Ох!
Глухой звук. Это я грохнулась.
Наверно, так даже Рим не падал. Все косточки заиграли, как меха в баяне.
Скверно…
Валялась  я на правом боку, где-то в шагах пяти от стенки. Ну, ничего, ещё и не так падали. Попробуй встать.

Осторожно опираюсь на руки, поднимаю своё тело над выглаженным камнем. Предметы в глазах стали менее различимы, только свет и тьма. Ни того, ни другого мои глаза уже не могли выносить; я закрыла их. И держала голову опущенной, чтобы хоть какая-то часть крови давала ей шанс нормально подумать.
Правая рука быстро онемела, из-за веса моего туловища на ней. Я глянула на левое плечо – Бо-о-же… Вся красная, как революционер. Впрочем, это действительно так, особенно сейчас.
Приоткрыла правый глаз – левый меня постоянно подводит с четкостью – всё вокруг окончательно разделилось на белую и чёрную часть. Белая впереди, черная – сзади. Классическая формула. Но от неё зависела моя жизнь и жизнь всех остальных.

Как я говорила, я ответственна за всех? Да. Сейчас я это понимаю лучше прежнего. До чего это тяжело. Невыносимо.
Смертельно.

Я, конечно, могу просто здесь завалиться и заснуть, но даже после пробуждения эти белое и чёрное не исчезнут. Они будут вечно передо мной, пока я не сделаю свой выбор. Даже если придётся остановить время во всех существующих Вселенных.
Ведь без этого выбора Жизнь вправду не пойдёт дальше, значит остановится Действие и во Времени не будет никакого смысла.

А разве я вправе лишать мир смысла?

Иди же вперёд, дурочка. Сейчас у тебя нет никаких прав, сейчас у тебя есть одна-единственная обязанность – выбрать путь и ступить на него.
Выбрала? Ступи!
А кто-то говорил, что это легко?
То, что это говорила твоя голова, совсем ничего не значит. Она же у тебя имеет тенденцию сначала ошибаться, а потом уже выдавать правильный ответ. Ты же перед этим сомневалась, что тебе делать, а потом уже голова попросила помощи у сердца. Ведь главного глазами не увидишь.

Голову буквально притягивало к полу., она будто отяжелела в несколько раз. Я припала к камню и ползком, по-пластунски, начала двигаться вперёд.
Плечо… О-о-о…
Но надо терпеть.
Ладно, я за бесплатно покрашу вам пол в этот приятный цвет жизни. Только не мешайте мне ползти…

А тьма сгущалась. Любит всем теребить нервы, настырная такая. Ну и пусть, у меня свет впереди! Белый. Молочно-белый…
Жаль, что младенцы не могут запомнить вкус и цвет материнского молока. Это было бы самым высшим воспоминанием человека. Сейчас бы мне его…

Кто-то хватает за ногу! Брыкаюсь. Опять! Снова брыкаюсь. Все мышцы болят, но брыкаюсь и ползу быстрее. И кровь из раны течёт быстрее…
Нет.
Тянут за ногу. Да что ж такое! Вырываюсь, иду дальше. Дышать становится труднее, ползти труднее, из горла хрип вырывается… Пытаюсь встать… Прижимают к полу! Вот значит… На тебе! На, кулаком! Вон пошёл!!
Почти на четвереньках приближаюсь к свету, почти бегу… Хлестнули по спине чем-то!.. А-а-ый!..
Вырываюсь из облака тьмы, вырываюсь, будто с мясом – не хотят отпускать! Ишь, чего захотели! Мне с вами не по пути!
Отмахиваюсь от густого чёрного тумана, похожего на дым из вулкана, бегу к дверному проёму, бегу, вот!..
Опять падаю! На порог!.. Туловище в свете, ноги – ещё там…
Господи, слышишь ли Ты меня?
Хватаюсь за что-то, пытаюсь вытянуть себя всю!.. а они – назад!

Господи. Если слышишь, ответь на мой вопрос, прошу.

Переворачиваюсь на спину, лягаюсь, даже кричать стала!.. Как тяжело, тяжело!

Господи. Почему именно я?

Сумела опереться на правую ступню и просто выпрыгиваю в свет с этого злосчастного порога! Да! Да! Да-а-а! Тьма исчезает, всё заполняет тёплое, родное, материнское молоко – свет…

Ух… Дышу, теперь дышу, да ещё как! Полной грудью. Всем телом. Боль прошла, Боже! Я знала, Ты мне поможешь. Я знала…

Лежу. Белое пространство вокруг начинает приобретать цвета и очертания. Оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой… Приятные оттенки. Я моргаю глазами и начинаю лучше видеть формы: небо надо мной, высокая трава вокруг меня, божьи коровки, бабочки, кузнечики, жуки… летают, жужжат. Живут. И я живу.
Как хорошо.

Хо-ро-шо.

Наверно, лучше встать. Всё равно нужно идти вперёд.
Встаём.
Хм.
Ну, встаём.
Хм, странно.
Встаём же!

Что такое?
Почему не встаю? Почему я не могу встать?! Поче…

Господи…
Я…
Мои ноги… Но – ги… Н-не двигаются!
И таз… Только туловище…

Господи.
Я же пришла к Тебе.

Нет. Н-нет. Подожди, Жень, подожди… Постой, не плачь… Ну, не плачь…
Плачу. Плачу! Плачу…

Руки сумели дотянуться до глаз. Закрывают их и трясутся вместе с полудвижущимся телом. Тише, тише… Хватит, Женька. Видишь, на тебя даже бабочка села, успокаивает. Машет своими разноцветными хрупкими крылышками, перелетела на левую коленку. Посидела чуть-чуть, улетела. Может быть, вернётся?

Выплакалась… Ну, и всё, всё хорошо.
Ты же можешь ползти, Жень! Всё же хоть какое-то движение. Ничего, проползёшь, сколько сможешь, отдыхать будешь, когда надо – всё равно идти. Хоть как, но идти.
Но тут же думаю, что мне не хочется уже никуда идти. Куда я так приползу? Как я это вообще сделаю? Я ведь даже не знаю, где я. Главное, что выбралась оттуда, конечно. Но в какую сторону направляться – не известно.
Вот теперь в голове ясно прозвучал вопрос: «Что делать?»
Я обхватила голову руками, запустила пальцы в волосы. Тише, тише, успокойся. Только успокойся. Оставь все эти вопросы…
Как хорошо разговаривать свсой с собой. Но всё равно кажется, что есть какой-то невидимый сосебеседник, который выслушивает твою, подчас, несвязную информацию. Да, именно информацию, потому что это рассказом или мыслями не всегда назовёшь. Просто потом фраз, слов, предложений. И этот собеседник здесь, рядом. В свете его лучше чувствуешь.
Видишь.
Слышишь.
Ощущаешь.

Я вытерла слёзы с щёк тыльной стороной ладони, приподнялась на локтях. Стало лучше видно из-за высокой травы. Ветер вокруг разносил приятный её запах, мои волосы и одежда трепетали на его руках. Кажется, я действительно успокоилась.
Так быстро.
Хотя, обстановка располагает.

Я оглядела цветущий луг вокруг, пышные зелёные деревья, у которых кроны качаются из стороны в сторону от бегущего воздуха, свои недвижимые ничем ноги. Взгрустнулось мне опять, но плакать уже не хотелось.
Да. Из воды сухим всё равно не выйдешь.

Легла на траву снова. Тяжело на локтях. Лежу, лежу себе. Травинки ко мне гнутся, щекочут щёки… по руке кто-то пробежал. Где-нибудь, в другом месте это было бы неприятно, но только не здесь. Как же эти парное молоко, ключевая вода, запах беспредельного луга и тёплая грудь земли могут быть неприятными? Нет, это всё так дорого… Неимоверно.
Расширив рёбра, я наполнила себя упоительным воздухом. Я в нём, он во мне… Закрываю глаза и кладу руки под голову.
Блаженство.

Я не чувствую своих ног. Но… это блаженство, да. Я чувствую всю себя через всё вокруг. Потому что я – в нём, и оно – во мне.

Боже.

А я теперь и не знаю, зачем вообще куда-то идти. Куда-то спешить. Возможно, кто-то другой продолжает движение, к примеру… Мир. У нас с ним одна дорога. Так что пусть он пока пройдёт первым, а я полежу, отдохну здесь. Были минуты хаоса, а теперь есть минуты гармонии.
Всё верно.

Может поспать?
Наверно, да.

Слиться с этим миром на более глубоком слое. Распознать его новые неоткрытые двери. Наполнить себя недостающим.
Выйти на новый уровень.

…

… Ой…
… Это что…
… шум….
… Ветер, что ли…
… Мокро… вода?..
… Ветер, вода… Дождь?

Глаза открылись, и с век, как испугавшись, побежали капельки воды. Всё ещё мутно видно, но небо чуть потускнело. Тучка нашла, но солнце не закрыла.
Слепой дождь!
Я глубоко вздохнула, чтобы прогнать оцепенение с тела. О, я лежу на боку. Трава помятая вокруг, верно, ворочалась во сне.
Конечно, после такого.
Ну-ка, взглянем вокруг, Женька… Всё мокро! Ха… дождь всё-таки, да. А где-то у горизонта светит солнце, вовсю! Тут всё же лучше, свежесть, радость.
Я встала, потянулась. Дождик не щадил меня, всё окунул на мне в свои капельки. Штаны мокрее всего, вот засада.

Стоп.
Я встала?!

На меня что-то нахлынуло внутри, как ливень.
Хотя дождь кончился.
Тучка ушла.
А я стою…
Стою!

Это надо же… так быстро всё уладилось. Специально прилетела тучка и омыла меня святым дождём. Вылечила.

Боже! Как же это… Круто. Что ли.

Даже с моим достаточным словарным запасом не могу подобрать другое слово. Пафос сейчас совсем ни к чему, так что это простенькое, коротенькое, возможно, рабское словечко как раз всё хорошо описывает.
Ага, рабское. Именно! Потому что я – раб. Я ещё не сделала ничего такого, чтобы называться хотя бы слугой. А тем более – господином. Это была бы вершина наглости и глупости.
Ноя же не глупая.
По крайней мере, я жива и борюсь за жизнь, значит ум, предназначенный для этого, во мне есть.

Хорошо.

Ох, как ветер подул! Свежестью, холодком. Ещё лучше. Сладкий запах матери-природы. Родной запах, который нигде в мире не ощутить. Ну что ж, земля моя, пойду я по тебе, вперёд, куда глаза глядят.
Ведь движение – это жизнь!
***
Шла я долго. По холмам зелёным, по полям разнотравным  вроль рощ раскидистых, прямо на север. Солнце проливало своё молоко с левой стороны и туда же продолжало путь.
Куда я иду? Зачем я иду? А? Ответишь? Нет, не получится. Уж слишком сложные вопросы. Конечно, если очень-очень хорошо подумать, прямо остановиться и задуматься, а потом походить туда-сюда, поприкидывать несколько версий, укрепить какую-нибудь из них аргументами и сделать разумный вывод… Авось, получится.
Но я не хочу думать.
Ведь я могу запутаться и снести себе крышу. А мне этого не надо.
Не надо.

А что мне нужно? Сейчас я точно могу сказать: лёгкость и свобода. Тогда все мои раны исчезнут.
Да, эти две вещи так быстро пришли ко мне, что  даже не успела о них полно подумать. Я шла настолько быстро, что уже не могла запоминать столько картин постоянно меняющегося пейзажа. Как будто я навёрстывала потерянное в тёмном зале время. Тогда, кажется, оно вообще остановилось.
Ладно, хватит вспоминать плохое. Хаос прошёл и наступила долгожданная Гармония, как и надо. И раз у меня была великая встреча в минуты Хаоса, то значит и минуты Гармонии тоже ознаменуются чем-то великим.
Я это чувствую.

Холмы становились реже, но зато всё протяжённей и монументальней. Бесконечное море зелёного цвета вело меня к чему-то более монументальному и важному. Я это точно поняла, когда увидела вдалеке берег моря, где рядом был небольшой остров, соединённый со всей сущей тоненькой полоской земли. Ну, с этого расстояния она была тоненькая.
Берег был неровный. С моей стороны он был обрывистым, возвышаясь над качающейся водой, как плато. К востоку он начал снижаться, и чуть дальше острова его линия совпадала с уровнем моря. В том месте, где остров шёл параллельно суше, находилась какая-то белая постройка. Издалека она напоминала коробочку, но так как я своему зрению не очень доверяю, решила подойти к ней ближе.
Я спускалась с холма, но, как ни странно, шла медленнее, чем раньше. Видно, мне действительно нужно было успокоиться. Перед чем-то.
Ветер с моря был настолько свеж и приятен, что мои шаги могли бы ещё замедлиться, но всё же неизведанное, внутри меня, заставляло меня идти вперёд к этому дому. И вот, наконец-то.
Передо мной была огромная постройка – по сравнению с ней я, верно, казалась муравьём. Она состояла из многочисленных колонн – я чётко увидела – коринфского ордена, которые располагались как в древнегреческих храмах. На их плоских вершинах лежали массивные плиты мрамора, соединяя соседние колонны так, что потолка не было. Да и зачем? Здесь от неба не нужно закрываться.
Периметр этого здания был также огромен. Всё было из выбеленного гладкого мрамора, что мне казалось, будто я иду по замёрзшему молоку. Бесконечно… Казалось, я не дойду до края этого храма.
И пусть. Мне бы очень хотелось подольше побыть здесь.

Пространство стало странно и необъяснимо искривляться. Картинка была та же, но колонны то сужали дорожку, то расширяли её, а сама дорожка стала заворачивать влево-вправо, изгибаться вверх или вгибаться в землю. А остров, параллельный храму, нисколечко не отодвинулся и не придвинулся ко мне. Как и море.
Но мне не оставалось ничего другого, нужно было идти, ведь бросить этот путь уже было невозможным. Этот светлый, молочный путь, твёрдый, хоть и немного извилистый, но загадочный и что-то обещающий.

А что?..

Я вновь завернула налево по дороге; она чуть наклонилась вниз, и я потихоньку заскользила по ней. Аккуратненько. А вот передо мной оказались длинные ступени, ведущие как бы на рус выше. Их было несколько, мне даже казалось, что я могу преодолеть это расстояние одним большим, размашистым шагом. А, может, наоборот, мне придётся с великим трудом поднимать свои ноги на каждую ступень, перемещать тело медленно, утомительно?.. Кто знает. Лучше уж самому пойти и узнать это.

Я стала правой ногой на первую ступеньку. Не знаю, уже привычка начинать ход с правой ноги, первой надевать правую обувь… Это хорошая примета, и она прочно укоренилась во мне.
Солнце перебралось ещё левее, и его цепкие чистые лучи поймали моё лицо. Было легко внутри и снаружи, и я так же легко преодолела эту лестницу. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь. Семь ступеней.

Теперь я была высоко над землёй и морем. Я слышала далёкое мягкое шуршание воды о песчаный берег; чайки, вечные странники, танцевали в воздухе по таким сложным траекториям… Монолитные колонны были совершенно гладкими, и оттого казались гибкими, как стебельки одуванчиков. Почему-то так. Я подошла к одной из колонн, и моя ладонь сразу же слилась с ней в прикосновении. Молочный прохладный камень согревался мною, а я полчала умиротворённость от него. И в какой-то момент мне показалось, что я могу согнуть его, не знаю, как ветку, как подушку, как листик. Пригнуть к себе, мягко, осторожно, любяще. Я прильнула к камню щекой; возможно, и ему бы хотелось нагнуться ко мне и обняться, но этого не могло произойти. Жаль, конечно.
Я продолжу путь.

Ровно, чётко… Но приятно и спокойно мрамор пола проливался дальше. Я смотрела на море – на его глади было столько белых барашков, что его можно было принять за насыщенно-синее небо с маленькими облачками. Глубокое небо!.. Глубокий мир, где есть что-то другое, но похожее на то, что нас окружает. Это как врата во что-то неизведанно, но манящее.
А меня манило не в воду, в глубь храма.
Равномерная тишина царила; даже. Можно сказать, заснула на своём троне в разгар царствования. Никто её не трогал,  она заполняла собою всё. Я плавно и аккуратно соприкоснулась с ней и вошла в неё, как капля втекает в большое водное лоно и растворяется там. Но, в отличии от капли, я сохранила свою физическую целостность. А моя духовность постепенно смешивалась, растворялась сама и брала нечто извне в этом бесконечном равновесном пространстве. Она изменялась и принимала какую-то совершенно новую, доселе неизвестную мне форму…Уже не было старых, знакомых ощущений – моё тело и моя душа стали воспринимать ту высоту, которую раньше мне была недостижима!.. исчезли прежние фигуры, образы, но только то, что было заблуждением, что вышло из игры моего разума в периоды раздумий, а монументальное человеческое, истина – она осталась, и она стала столь же яркой, как реальность, потому что… Я увидела её.

Передо мной было всё то же продолжение храма. Те же колонны коринфского ордена. Мраморный пол… А на нём стоят мраморный стол, два стула, а на них сидят Иисус и ещё кто-то.

Странно как-то. Я закрыла глаза и протёрла их пальцами – вдруг мне уже кажется. А нет. Не кажется.

Иисус сидел ко мне лицом, а его собеседник – спиной. Христос, как всегда, в тёмно-коричневых одеждах, расшитых золотыми нитями, с каштановыми волосами, собранными в маленькую косу, уже чуть растрёпанную. Его тёмно-карие глаза были спокойны, прикрытые веками.
Сидящий спиной был широк в плечах, а на эти плечи падали, волнуюсь, светлые, как речной песок, волосы. Одет он был только в белую набедренную ткань до колен, поверх которой был повязан расшитый странными золотыми узорами пояс. Как у египтян. Подбородок он положил на скрещенные пальцы.
Они играли в шахматы.

Иисус смотрел на деревянную доску и проходил глазами клетку за клеткой. Лицо он подпёр правой рукой, будто уставший. Наверно, они играют долго.
Фигуры стояли по-разному: большая часть собрана в середине доски, некоторые ещё стояли на исходных позициях… А некоторые стояли около левой руки Иисуса и локтей его собеседника. Были вне игры, так сказать.
И вот… Иисус сделал ход. Правда, я не видела отсюда, какой фигурой. Да и цвета у них не особо различались. Я бы стояла так вечность, наверно, если бы Иисус не заметил меня. Эти большие и глубокие карие глаза обволокли меня; он улыбнулся. И я тоже. Тогда я почувствовала себя смелее и подошла к ним.

Египтянин не обернулся.
Он вообще не шелохнулся, никак не проявил себя… хотя, этого, возможно, и не нужно было. По крайней мере, подойдя к столу, я могла спокойно рассмотреть их двоих сама. Иисус сказал мне тихо: «Сядь» и показал на пол перед столом. Я села. А что, мрамор не был холодным, да и после такой прогулки не мешало бы посидеть.
Молчаливый собеседник не смотрел в мою сторону, а либо на шахматы, либо на море. В другом месте и при других я бы немного обиделась. Ну, как это, сидеть рядом и не взглянуть на соседа, не поприветствовать его никак… но сейчас-то чего возмущаться – не хочет человек здороваться, значит не надо.

Человек.

В этот момент мне показалось, что незнакомец не очень-то и человек. Я получше рассмотрела его лицо: он был во многом похож на Иисуса, но его тело было намного мускулистее и мощнее. Глаза имели какой-то неестественный светло-серый цвет. Я посмотрела на Иисуса. Потом снова на него. Они были как братья.

Тем временем, пока я разглядывала их, египтянин сделал ход и перевернул песочные часики, стоявшие прямо передо мной. А я их только заметила. Они были небольшие – высотой с кисть руки, но песок в них сыпался из одной части в другую как-то долго. Хотя у меня сразу возник вопрос, зачем они здесь, ведь они ничего не засекают.
Я решила понаблюдать за игрой.

Иисус думал не слишком долго, и фигура из его набора обрела свою новую клетку. После этого он дотронулся своими длинными пальцами до часиков, и они вмиг перевернулись.
Египтянин задумался. Прислонил губы и подбородок к скрещенным ладоням, внимательно остановил взгляд на шахматной доске. Да, в нём виделась тайна более глубокая, чем у Иисуса, хоть они и были похожи. Может, оттого, что я ещё не раскрыла эту тайну. Мне ещё многое не открыто.
Но незнакомец мне был всё равно очень интересен, потому что я чувствовала его причастность к высшему. А я всегда тянусь к этому.

Он вздохнув, протянул руку к фигуре и сделал ход. А я, будто невзначай, перевернула песочные часы. И специально посмотрела на него.
Египтянин улыбнулся.
Ну, вот, и мне нашлось дело. Я теперь буду переворачивать часы. Да, именно в этой тихой, но интересной компании. Я была рада Особенно, что египтянин не стал меня игнорировать. Как-то легче на душе показалось; я почувствовала СБЛИЖЕНИЕ.
Хотя я не так много знала о тех, с кем соприкасаюсь. Иисус, его собеседник… Но я знала, что мне это нужно.

Я положила руки на край стола и поместила на них свою голову. Сделала такую мягкую подушку… А песок в часах неустанно бежал сверху вниз. Волной, на пути которой ничего нет, и не должно быть. Время…
Мои глаза невольно переместились на шахматную доску, на очертания фигурок, на колонны, белеющие в тени, на искрящееся море и на… Солнце. Его играющая грива в небе была похожа на пышные волосы египтянина. Теперь я поняла, почему я го так называю – весь тот цвет, который даёт его тело, похож на цвет ярких пустынь той страны, на бесконечное золото с неба, а неестественные серые глаза даже не есть таковые, а есть цвет наибледнейшего голубого, который имеет вода чистых морских берегов… И как же я раньше не рассмотрела в нём всё это!
Получается, он собрал в себе краски той природы… Или дал ей их? Наверно, дал, ведь эта рука, настолько мягко и аккуратно передвигающая фигуру, ожжет только давать, а не забирать. Или забирать, но только лишь  частицу. Самую малость.
Как и Иисус.

Я перевернула часики.

Они, вообще, оба похожи на Солнце, не только египтянин. Ведь что говорить – Иисус есть доброта и равновесие, которыми также одаривает нас светило каждый день. Но и от его собеседника исходит тот же свет, хоть и внешне – но свет. И я точнее, чем уверена, что и внутри него более, чем этот же свет. Всё же что-то крошечное во мне. В груди, которое  улавливает то невидимое, говорит мне об этом. А оно не врёт.
Иисус сделал ход.
Египтянин проследил взглядом, как я управляюсь с песочным прибором, и его глаза снова разместились на шахматах. Я видела, как его зрачки то сужались, то расширялись, по мере того, куда он смотрел – на осветлённую часть доски, либо на затемнённую. Но по сравнению со зрачками весь остальной его организм застыл в одном положении: левый локоть опирался на стол, поддерживая чётко очерченный овал головы, другая рука же теперь покоилась на колене. Всё тело был в однообразном напряжении, которое позволило ему показать всю красоту мускулатуры, какую можно увидеть, наверно, только в скульптурах и фресках Микеланджело, да и у него это было не так идеально, как наяву у египтянина.
Да, я любовалась им – и это было странно с моей стороны, когда я сижу рядом с Иисусом. Я должна был смотреть внутрь, а не на оболочку, но… Что мне мешает?
Ведь если красота, идеал, свет - называйте, как хотите, - настолько связаны со своим покровом, с оболочкой, что она сама есть полное и истинное представление внутреннего, этой красоты, идеала или света, то, неужели, нельзя, без искания подвохов и тайных знаков, просо принять увиденное собственными глазами? Не через линзы, призмы и что-то другое, а через свою сетчатку, через свои нервные окончания, идущие прямиком в головной мозг? Ведь здесь это возможно, здесь, где непреодолимое пространство мудрости и фундаментальности, где есть связующие между этим и мною… Где есть Бог и Его потомки.

Возможно, я опять запуталась в том, что правильно, а что нет. Или я слишком забиваю голову этими неясными страхами подлога, почти граничащие с фобией?.. а отчего же эта фобия? Отчего я не верю предложенным моему взору картинам, а хочу выплеснуть на них кислоту, чтобы увидеть истинное? Ведь это место, куда я попала, куда ещё правдивее все вселенной… А я хочу сорвать несуществующую маску с него.
Наверно, это опять укоренившаяся человеческая черта – недоверие. А оно как раз тянет за собой страх, резкие действия, резкую отстранённость, смежную с разрушением. Да, это нужно забывать, нужно! Ведь здесь мне создали условия для излечения от хаоса, а я опять его сама себе создаю. Конечно, полностью убрать его нельзя, но привычку создавать его при любом удобном случае можно. Сила-то не в разрушении, а в стойкости; а стойкость – это равновесие. Значит, я должна воспринимать всё, вбирать в себя нужное с сохранением равновесности. И ту, немного смущавшую меня красоту египтянина, я тоже должна воспринять такой, какая она есть, какой я её вижу. И это есть истина.

Да, это истина: когда я взглянула на дедушку, то оказалось, что Он всё это время смотрел на меня. Подпёр склонённую голову рукой и смотрел, улыбаясь большими карие глазами. Я подумала о Ом, что это Он, наверно, подсказывал ме в рассуждениях, ведь я так люблю уклоняться от первоначального предмета или вопроса и потом приходить совсем к другой теме; здесь же я нашла чёткий ответ, до которого бы сама докапывалась намного дольше и тяжелее.
Всё не без Его участия.

Тут Иисус сказал, обратившись к собеседнику:
- Амон…

Его голос отвлёк египтянина от раздумий, и он передвинул одну из фигур на новую клетку.

Амон…

В другом месте меня бы пробрало свежим холодком по телу и внутри от этого имени, от этой новости. И я бы сказала: «Ма-а-мочки, да это же ДРЕВНИЙ БОГ!»
Но это в другом месте. И здесь я отнеслась к этому по-другому.
Я подвинула к нему маленькие песочные часы, которые до этого времени были в моём распоряжении, и, не боясь ничего, отринув все преграды, которые может насадить человеческая предрассудительность, я посмотрела на его светлое, как солнце, лицо широко раскрытыми глазами. В игру богов не нужно вмешиваться другим, тем более, диктовать им их время. Они жили всегда и живут всегда. По крайней мере, не нам решать ни время, ни путь, ни направление их существования.

Это то, что мне хотелось сказать. Но я не вымолвила ни слова.
Да говорить-то было ни к чему – здесь и так всё видно, по глазам. Для чего же они тогда.

Амон взял часы в руки и остановил на них взгляд. Улыбка была не только на его устах, но и глазах. Умиление и радость тому, что я нашла нечто важное, но прежде скрытое для себя… Такая улыбка бывает у дедушек и бабушек, даже не у родителей, которые видят уверенные шаги своих внуков в жизни.
Я была ужасно довольна тем, что в этой маленькой радости мы были всем вместе – я, мой дедушка и.. ещё один дедушка. Я потомок их духа. Наше телесное не совсем едино, даже различно, но наше духовное связано такими нитями, которые мне пока невидимы. Но я их чувствую.
Амон поставил часики на другую сторону стола, вздохнул и посмотрел на Иисуса. Иисус прислонился к спинке стула – наверно, им надоело играть. Верно, так и вышло. Амон даже встал и подошёл к колоннам, устремив взор на море.
Иисус тоже повернул голову у ту сторону, но не стал вставать. Солнце мягкими пастельными лучами освещало Его лицо и золотую вышивку на Его одежде. Она так причудливо извивалась на рукавах, что была похожа на звёздные скопления, бегущие в тканевом космосе. Мне захотелось получше рассмотреть это, и я сел у Его ног. Иисус чуть наклонился ко мне и осторожно обнял меня – я вновь почувствовала ту силу, что облекала меня тогда, в пустыне…
Я взяла Его за руку и начала изучать золотые нити на одежде. Они были настолько аккуратно вшиты в ткань, что ни одна ворсинка не смела торчать или неправильно изгибаться. Узор был сложен – я бы такой точно не осилила, даже не мечтала бы. Тем более, что я уже давно ничего не вшивала…
Я подняла взор и тихо спросила:
- А кто делал этот узор?
Иисус улыбнулся и так же тихо ответил:
- Мария.

Никогда ещё так прекрасно не звучало ни одно имя в мире. От него одного в стократ становится легче на душе. Я смотрела на золотые нити, и передо мной, как невзначай, появлялась прозрачная картина – Мария, где-то в свете и облаках, окунув стопы в мягкое лоно трав, сидит и вышивает. На Её плечах лёгкий платок, который она надевает на голову, и свежий ветерок нарочно пытается смахнуть его, игриво, а Мария с улыбкой поправляет платок, но не отрывается от работы. С улыбкой, как у Него…

Я положила голову на Его колени, и Он стал разглаживать мои волосы, распутывая их. Я не закрыла глаза полностью и могла видеть причудливый силуэт фигуры Амона, прислонившегося к колонне. На Его лицо и грудь падали такие яркие лучи, что можно было различить только общие очертания тела. А спина и вовсе не была видна в тени, ведь из-за яркого Солнца тень стала ещё насыщеннее.
Н как будто был не перед моими глазами, а на какой-нибудь картине импрессиониста. Так много цвета… И так немного линий. Так много чувства, и так мало формы. Повсеместная энергия и минимум материи. Космос. Да, здесь космос!..
Ведь где бы я ещё смогла увидеть богов?

… Песок в часах сыпался медленно, но всё-таки настал тот момент, когда он весь ровным холмиком расположился внизу. Я уже сидела просто так, прижавшись к нижней части стула спиной и наблюдала, как луч Солнца один за другим прятались за линией горизонта. Незаметно и сам огненный круг укрылся полностью морской гладью, освещая ту уходящую сторону неба. Но уйдёт не только она.
Иисус встал со стула. Мне казалось что я просижу здесь вечность, но Он дотронулся до моего плеча и тихо позвал за собой. Я встала.
Он подошёл к стене, которая высилась наравне с колоннами и обозначала конец всего мраморного зала; она стоял лицо к морю и острову около берега. За ней был обрыв, каменный, высокий и, повторяя очертания корабля, уходил вниз под откосом. Но нас отделяла эта гладкая мраморная стена с неправильными очертаниями наверху. А в ней была дверь. Почти такая же , через какую я попала сюда.
Иисус подошёл к этой двери и открыл её. К моему удивлению, в дверном проёме не был виден расстилающийся пейзаж острова и моря. Оттуда полился белый свет. Молочный свет.
Иисус протянул мне руку и я подошла к нему, взявшись за неё. Неожиданность от увиденного ещё бегала у меня в голове. Он посмотрел на меня вопросительно, будто желая знать, пойду ли я туда. Я кивнула в согласие. У меня уже не было никаких сомнений на этот счёт. Иисус улыбнулся.
- Амон…
Он негромко позвал древнего бога. Амон из той одинокой позы, погружённой в отдалённость, сразу же вернулся к нам своими мыслями и отделился от колонны. Во мне потеплилась маленькая радость, что он пойдёт вместе с нами… И правильно – раз уж идти, так всем сразу.
Амон первым вошёл в свет и остановился там. Его тело засияло ещё большим светом, почти сливаясь с окружающим, а глаза стали чистого золотого цвета. Сын Солнца…
Иисус вошёл вторым в этот свет и его вид совершенно изменился: теперь на нём были белые лёгкие одежды, волосы стали распущёнными и почти такого же цвета, как у Амона; а глаза… были разноцветные. Один золотого, а другой серого цвета. Я их видела так чётко, как никогда, потому что Он смотрел на меня и звал меня… Сын Солнца.

Жень, почему ты стоишь, они же зовут тебя!.. Твоё сердце стало стучать быстрее, чтобы твоё тело двинулось вперёд. Иди! Иди же через этот порог, к этому взору!..
К этому первородному.