Камень. Ножницы. Бумага. Часть 2. Глава 7

Глава 7

- Де-е-н-и-с, завтрак готов, - крикнула я через всю квартиру. Да, пожалуй, в таких апартаментах он вряд ли меня услышит. Но Денис уже шел ко мне, свежий после душа, щеки гладко выбриты. Вот только лицо, всегда сияющее при виде меня, сегодня чем-то озабочено. 
- Милая, мне надо поговорить с тобой.
 «Ну вот, почему мужчины всегда готовы все испортить своими деловыми разговорами», - разочарованно подумала я.
- Понимаешь, пока ты была в поездке, я ездил в Бакшу.
- Зачем? - удивилась я. - Мы же собирались с тобой поехать туда летом.
- Я встречался со Степаном Ильичом.
Так. Что-то не нравится мне все это.
- Мы решили с ним объединить наши усилия, надо поднимать село, дальше ждать нельзя.
- И как вы это представляете? – повернулась я к нему. Нет, я не сказала, что меня обидела секретность,  с которой он все это проделал. Почему ни словом не заикнулся мне? Я что, ничего для него не значу? В это я не верила. Значит, оберегает меня. От чего, хотелось бы знать?
- Планы у нас грандиозные, но это все в перспективе, об этом пока говорить рано, - загорелся он. - А пока надо организовать мужиков. Я понимаю, что это очень трудно. Народ уже давно ни во что не верит.
- Как точно  подмечено! – раздраженно заметила я.
- И все-таки несколько сторонников у нас уже есть, - настаивал на своем Денис. – Я понимаю твое неверие, но пойми и ты меня. Я родился и вырос в этом селе и мне не все равно, что там происходит. Когда терпение народа лопнет, страшно подумать, что может начаться. Вспомни Октябрьскую революцию. Ты же не знаешь истории села. Да и взять весь наш район. Какие  имения там были до революции в каждом селе! И кто ими владел! Дашковы - Воронцовы, Гагарины, Нарышкины, Волконские! В усадьбе в Бакше хранились архивы и богатейшая коллекция государственного и политического деятеля девятнадцатого века, исследователя Ближнего Востока Бориса Мансурова.
- И все это пропало во время революции, - язвительно сказала я.
- Это как раз сохранилось. Архивы и коллекция хранятся в музее в районном центре. Но ты права, -  опустив голову, произнёс Денис, - усадьба была разорена и разграблена.   А какие в дворянских имениях были парки! – восторженно продолжал он. - И в нашем селе тоже. Каскады прудов, экзотические растения, аллеи голубых елей! Часть этих деревьев сохранилась до наших дней. И ведь это все можно восстановить, было бы желание. Ты знаешь, внук владельца нашего имения был известным поэтом Серебряного века. О нем очень хорошо отзывались Анна Ахматова, Гумилев, Мандельштам. У него есть поэма, посвященная нашему селу. Хочешь, прочитаю тебе несколько строк? Он начал читать тихим проникновенным голосом:
В лес ухожу бродить, в соседние поля…
Листом орешника налипшая земля
Душистой сыростью и грязью черноземной
Волнует сердце мне. Лесистый и огромный
Простор, и в зелени не видно деревень.
- И в конце поэмы, - поспешно добавил он, словно боясь, что я не захочу дальше слушать:
Тропинка тянется через мохнатый луг,
И носится кругом пьянящий сердце дух,
И вьются облака набухшей вереницей
Над белой церковью и белою больницей.
- Только нет больше той белой церкви, прекрасного собора Вознесения, разрушили его большевики.
Денис замолчал. Я подошла к нему и, обняв, тихонько сказала:
- Ну, хорошо, поезжай, я не возражаю. Но как же твоя фирма?
- Отец справится сам, я уже говорил с ним.
 Он поднял на меня глаза. В них было столько радости, что я не решилась спросить, что же будет с нами. Как будут продолжаться наши отношения, если он уедет? Ладно, поживем – увидим.

Жизнь без Дениса стала скучной и неинтересной. Я стала чаще бывать в редакции; навещая маму, каждый раз заходила к Димке. Он преобразился, учеба в колледже очень нравилась ему, он с восторгом рассказывал мне о нем. Вот только добираться до колледжа было не так-то просто. Афганцы помогали с транспортом как могли. Но проблему нужно было решать кардинально. Парню необходимо провести полное медицинское обследование и заказывать протезы. Обследование можно пройти и у нас, найдем хорошую клинику, а вот протезы… Их нужно заказывать за границей. Значит, летом нужно опять лететь в Германию. Деньги на благотворительный счет поступили немалые, а если вдруг не хватит – добавлю свои. Ну что ж, будем надеяться, что все крутые повороты судьбы я уже проскочила.
Денис приехал через три недели. Выглядел он плохо: посеревшее лицо, ввалившиеся глаза, обведенные черной каймой – все говорило о крайней степени усталости. Но было что-то еще, что не давало ему покоя. И вскоре он проговорился.
- Понимаешь, Алина, эти… барабашки, - он стиснул зубы, так что желваки заиграли на скулах, – хотел бы я назвать их по-другому, да жаль твои ушки – так вот, они ставят нам палки в колеса, как только могут. И наши-то местные еще ничего, видно, понимают, что дальше так жить нельзя. И потом, они ведь свои, родились и выросли на этой земле. А вот те, что выше…-  Он замолчал.
- Ну, а что же ты хотел?  Думал, они встретят вас с распростертыми объятиями? Вы ведь у них хлеб отнимаете.
- Но они же наши, русские! – он ударил кулаком по крышке стола так, что посуда, стоящая на нем, подскочила.
- Денис, тебе надо отдохнуть, побудь со мной, не уезжай. - Я обняла его, прижавшись к его теплому плечу.
- Не могу, любимая, не могу. Скоро весна, посевная, да и все документы, расчеты, хождения по инстанциям - все это на мне, ты должна меня понять. – Он оживился. – Ты знаешь, я купил несколько участков земли в соседнем селе, оно рядом с нашим, за мостом через речку. Можно сказать, что одно село перетекает в другое. Так вот, один из участков, оказывается, принадлежал твоему предку, деду твоей бабушки. Мне баба Аня сказала, она знает все и про всех. – Денис засмеялся. - Тебе от нее большой привет.
«Заговаривает мне зубы, - вздохнула я. Но сделать, я, похоже, ничего не могу».
- Когда ты уезжаешь?
- Завтра.
- А, давай, я поеду с тобой? – загорелась я. - Я могу сейчас поехать. Денис, ну, правда, возьми меня с собой. – Я умоляюще сложила руки на груди.
- Нет, Алина, нет и нет. И хватит об этом.
Я выскочила в прихожую, схватила куртку и, выкрикнув: - Ну и вали в свою Бакшу, - выскочила из квартиры.

Прошла неделя. За это время Денис звонил мне два раза, но оба раза разговор как-то не получался. Я еще сердилась на него, и он это чувствовал. В субботу я поехала проведать бабушку, надо расспросить ее о моем прапрадеде.
Бабушка, услышав, что Денис купил  землю, где жил ее дед, обрадовалась. Слезы выступили на глазах старушки.
- Знаешь, Алина, - сказала она, - чем дольше человек живет, тем ярче становятся воспоминания детства и юности. Я очень хорошо помню моего деда. Он был очень интересным человеком.
Мама и тетя пришли из соседней комнаты и, усевшись поудобнее, тоже  стали слушать. …
… Федя, черноглазый шестилетний малец, лежал на печке и, подперев голову кулачками, слушал рассказ прабабки. Уже не в первый раз она рассказывала ему, как влюбилась в красавца-князя.
- Вот, внучок, запоминай, что я баю. Любовь – штука занятная, настигнет – не минуешь. Захочешь, да не избавишься.
Мальчишеское воображение рисовало богатый барский дом…
… Настена  выскользнула из шелковых простыней. Светает, пора уходить, этой ночью она последний раз была со своим князем. Рано утром его отправляют в столицу. Как же она будет жить без него? Поспешно одевшись, она подошла к изящному туалетному столику и взглянула в зеркало. В нем отразилась семнадцатилетняя красавица, русая коса вилась по спине, большие синие глаза были подернуты грустью. Она взяла в руки, лежащие на столике ножницы. Должно же хоть что-то остаться ей на память о любимом. Накануне вечером подруга уговаривала ее сходить к знахарке, чтобы сделать приворот. Но Настя отказалась. – Я верю в Бога, а приворот это грех, - твердо заявила она. - Я сделаю все сама, - решила она, - мою любовь он не забудет. - Она подняла ножницы к глазам и, пристально глядя на них, шепотом три раза произнесла молитву. Перекрестившись, она подошла к спящему Кириллу, наклонилась, и осторожно отрезала прядь его  волос. Но в этот миг она услышала шум и голоса в соседней комнате.
- Будите его, - приказывал властный голос барина, - карета уже готова.
Настя опрометью бросилась к французскому окну, осторожно открыла его и выскользнула в парк. Ножницы она в спешке положила в карман фартука вместе с прядью волос своего любимого…
- Береги эти ножницы, внучек, как зеницу ока, пригодятся они против чар злодейки. Передашь их своей старшей дочери, а та дальше.
- А если у меня будут только сыновья? – задал резонный вопрос мальчик.
- Значит, отдашь старшему сыну. Главное, не потеряйте их.
 «Вот вырасту, разбогатею, и не нужны мне будут никакие ножницы», -упрямо думал малыш.
Федя рос не по летам смышленым.  В семь лет он упросил отца отдать его в церковно- приходскую школу, и быстро стал там лучшим учеником. Но на следующий год отец не пустил его.
- Баловство это, - веско заявил он. – Читать – писать научился, и будя. В хозяйстве кто поможет?
Но пытливый ум мальчика жаждал знаний. Улучив свободную минутку, он убегал к сельскому дьячку. Тот, видя старания способного отрока, учил его всему, что знал сам. А знал он немного, и уже подросший Федя все чаще, отправляясь с отцом работать на барский двор, прислушивался к указаниям управляющего, и присматривался, как ведется хозяйство. Как-то барин, будучи у соседского помещика в гостях, похвастался умным и расторопным парнем, и вскоре узнал, что сосед взял Федора к себе управляющим имения. Известие неприятно поразило его. Он ведь сам собирался поставить Федора присматривать за своим хозяйством взамен вороватого старого управляющего. Он решил переманить Федора, предложив ему большее жалованье, но  к его удивлению Федор отказался, заявив, что негоже нарушать данное обещание. Такая  порядочность, не свойственная простолюдину, поразила дворянина, и он оставил его в покое, не забывая при встрече выказывать ему свое уважение. А Федор женился на красавице  Дарье, у них родилось немного немало тринадцать детей! Правда, двое умерли в младенчестве, но и этих надо было поить – кормить - одевать. И все же он понемногу, но откладывал деньги. Он мечтал поставить новый просторный дом вместо старой избы. Да и о детях он думал, прикидывая как их всех вывести в люди, дать хорошее ремесло в руки. Старшую и любимую дочь Марию он хотел выучить на швею, отправив ее учиться в уездный город. А там, глядишь, и мастерскую он ей прикупит. Но тут началась  революция! И все его деньги превратились в кучу никому ненужных бумажек. Сгоряча он оклеил царскими ассигнациями большой сундук, изредка открывая его, чтобы «полюбоваться» на осколки своей  мечты. Но духом он не упал, не тот характер.
Федор был рачительным хозяином. Все в его доме и во дворе было в полном порядке. Любая вещь -  будь то  инструмент или упряжь - знала свое место. Водку он не пил, презирая пьяниц и лодырей. И хозяйка его была ему под стать, все у нее в руках горело, изба сияла чистотой, да и дочерей она приучила к хозяйству, научив их  всему, что знала сама.  Летом они собирали грибы и ягоды. На огороде работали не покладая рук. В погребе стояли кадки и кадушки с солеными груздями, рыжиками, чернушками, бочки с солеными огурцами, помидорами, мочеными яблоками и терном. Летний день год кормит, только не ленись. Да и хозяйство было приличное: две лошади, корова, теленок, не считая кур, гусей и прочей мелкой живности. Да еще до десятка овец. И зерно у него всегда было крупное, полновесное. «Никак ты, Федор, с дьяволом в сговоре?» - завистливо говорили мужики. А какой тут сговор, работай – не ленись да приглядывайся к матушке - природе, вот и весь секрет. Зато, как говорится, и дети у него всегда здоровы и сыты, и  на праздник есть лишний кусок. Даже в пост у них на столе были разносолы: грибы, огурцы, капуста – это он и за еду не считал, а еще гороховый и овсяный кисели, пушистая гречневая каша, темные пироги, каждый день с разными начинками. Тут тебе и ягодные и грибные и «гороховики», мед да моченые ягоды, пареные репа и тыква для детей. Все бы хорошо, да вот только пришли большевики, и все пошло прахом. Начали организовывать колхозы. Долго держался Федор, кивая на свой солидный возраст, но когда отобрали наделы, пришлось и ему записаться в колхоз. Да еще и любимая дочь подвела. В двадцать третьем году решил он ее выдать замуж, нашел богатого жениха. Приехали ее сватать на тройке лошадей с бубенцами, сват и жених в новых дубленых полушубках, сапоги – гармошкой, а Мария  возьми да и откажи им. И ведь не постеснялась заявить отцу при всех, что у нее уже есть жених, и пойдет она только за него. Рассвирепел Федор и в сердцах крикнул ей, что пусть выходит хоть за черта, а он ей больше не отец, и ноги  его не будет в ее доме. Правда, на свадьбе он все-таки был – жена уговорила. «Постыдись людей, Федор», - сказала она ему. Он сидел за столом, оглядывая тесную избенку и украдкой вздыхал.  Вот и Семка, ее муж, что-то уж больно часто прикладывается к рюмке, а его дочь ничего не замечает, не сводя с него влюбленных глаз. «Эх, пропала, девка!», - невесело думал он. Больше он к дочери не приходил и не помогал ей, даже, когда ее мужа забрали на фронт. Мучился по ночам, не спал, но пересилить себя так и не смог…
Бабушка задумалась.
- У нашей матери был такой же характер как у ее отца. Маленькая худенькая, глаза в пол-лица, а характер – кремень. Я видела ее плачущей всего два раза. Первый раз – когда отца забрали на фронт, а второй - когда мы получили на него похоронку.  Я тогда как раз с работы пришла, закрываю калитку, а тут наша почтальонша Люба подошла и, молча протягивает мне конверт. Я конверт  открываю, а у самой руки трясутся, похоронки они приметные были.  Вскрыла конверт, прочла и схватилась за голову, а мать у окна стояла, она сразу все поняла и упала замертво, потеряв сознание. А ночью я проснулась, а она сидит на кровати, раскачиваясь, и тихонько плачет, чтобы дети не услышали и не испугались. А ведь ей тогда всего тридцать семь лет было!
Бабушка замолчала, а меня не покидала одна мысль: «Остаться в тридцать семь лет одной с кучей детей на руках в такое трудное и голодное время, вырастить их, выучить, двое даже получили высшее образование. Какой нравственной силой надо обладать! И сколько таких женщин, совершивших свой тихий незаметный подвиг, было в нашей стране!»

- Пойдем ко мне, - сказала мне мама, когда мы уходили от бабушки. – Попьем чаю, я блинчиков напекла. Да и Шнурок по тебе соскучился.
- А Арсений Петрович?
- Он целыми днями пропадает на работе, дела у них все какие-то.
Шнурок и, правда, соскучился, он терся о мои ноги, мурлыча и просясь на руки.
- Какой же ты стал холеный, красивый,  - почесывая кота за ушком, ласково приговаривала я.  – А ведет он себя хорошо?
- Да он у нас молодец, - откликнулась мама, накрывая на стол. – Вот только коврик в туалете пришлось ликвидировать, - засмеялась она. – Ты же знаешь, какой он чистюля, даже свой запах не переносит. Сделает в туалете свои важные дела, а потом носится по квартире, выпучив глаза. С ног может сбить. А последнее время еще чище придумал, стал на лоток затаскивать коврик после того как сходит, пришлось его выкинуть. Правда, Шнурок?
Котик вяло мяукнул и отвернулся от мамы, подставив мне другое ушко.
Я рассмеялась, представив эту картину.  И тут зазвонил мобильный.
- Странно, это отец Дениса, - пробормотала я. Сердце почему-то предательски дрогнуло.
-Алина, вы дома? – Его тихий, совершенно бесцветный голос испугал меня.
- Нет, я у мамы.
- Это хорошо. Скажите адрес, я сейчас приеду.
 У меня затряслись руки.
- Что-то случилось, Валерий Николаевич?
- Дениса убили.
Он коротко всхлипнул и отключился…

…Денис вышел из маленького  кабинета Степана Ильича, устроенного им в коровнике рядом с душем. Болела голова, наверное, от духоты. Он постоял немного, пока глаза привыкли к темноте, а потом направился к  калитке.
- Денис, подожди меня, - выглянув в дверь, крикнул ему вдогонку  Степан. – Я сейчас порешаю один вопрос и пойдем домой.
Вот уже вторую неделю он живет у Степана.  - Перебирайся к нам, вон места сколько, - сказал он ему. – А как же Павел, твой сын, ведь он скоро приедет со всем семейством? – Ну, приедет, тогда будет видно. Да и хозяйка моя тебя немного подкормит, а то ты отощал совсем, - засмеялся Степан.
Денис вдохнул полной грудью сырой мартовский воздух. Уже стемнело, а то было бы видно проталинки под деревьями. И первая зеленая травка уже начинает пробиваться. Скоро, совсем скоро весна! Душа наполнилась радостью, наконец-то все пошло на лад, даже не верится.  Последнее время его мучили дурные предчувствия. Но теперь с ними покончено  Сегодня на  собрании жителей села было решено организовать общее хозяйство, как оно будет называться, кооператив, товарищество или еще как, не суть важно. А там может, и до агрохолдинга дотянем. Почему нет? Было бы желание. Главное, сельчане поверили им. Хотя и раздавались отдельные выкрики, типа: «Кому вы верите, мужики? Москвичу? Да он завтра же сбежит от вас», народ  все-таки пошел за ними, и это была победа! Денис потянулся, ощущая усталость во всем теле. Он не заметил, как от забора отделилась черная тень. Подкравшийся сзади пьяный мужик в распахнутой куртке, занес над ним кол и со всей силы обрушил на его голову. Денис упал как подкошенный, лицом вниз. Он вдруг увидел луг, заросший ромашками, он, маленький мальчик, сидит на траве, а к нему бежит молодая и красивая мама в белом платье. Она радостно улыбается сыну, протягивая к нему руки. – Мама, - прошептал он холодеющими губами, и свет померк. Он уже не видел, как от коровника бежали к нему люди, как вмиг протрезвевший мужик  сидел под забором, обхватив руками голову. Раскачиваясь из стороны в сторону, он выл по-звериному. Когда Дениса перевернули на спину, на его залитом кровью лице, застыла счастливая улыбка…
 Похоронили Дениса на старом кладбище родного села рядом с  его бабушкой. Похороны я помню плохо. В памяти остались какие-то обрывки, как разорванная на куски картинка. Мама и Арсений Петрович, стоящие по обе стороны от меня, почерневшее от горя лицо Валерия Николаевича, его дрожащие бледные губы. Толпы селян, пришедшие проститься с Денисом.
Время остановилось. Я не хотела никого видеть, не могла писать. Глеб предложил мне взять творческий отпуск на полгода, якобы, для работы над книгой. Я, усмехнувшись, равнодушно согласилась. Какая уж тут книга, если я забыла, когда в последний раз включала компьютер.  Меня не покидало острое чувство вины. Я вспоминала, как любил меня Денис, как вспыхивали его глаза при встрече со мной! Разве я любила его так же сильно? Нет, я просто, эгоистично принимала его любовь.  И эта наша размолвка в последний его приезд! Ну почему я не поехала вслед за ним?! Я бродила по квартире, не находя себе места. В один из таких бесконечных дней я решила поехать к нему домой. Вряд ли мне станет от этого легче, но сидеть в четырех стенах уже становилось невыносимо. Нужно забрать свои вещи и отдать ключ его отцу. Пора наконец-то возвращаться к нормальной жизни. Я открыла дверь его квартиры и, войдя, остановилась в дверях. Все здесь было, как в мой последний приход. Все напоминало о Денисе. Я прошла по квартире, собирая свои вещи. На письменном столе заметила открытую книгу. Взглянув на нее, увидела, что это был томик стихов французского поэта  начала двадцатого века Гийома  Аполлинера. Это была моя книга. Увидев ее у меня, Денис попросил ее почитать. Помню, я рассмеялась:
- Не знала, что ты любишь стихи.
- Ты еще многого обо мне не знаешь, - серьезно сказал он.
Я хотела закрыть  томик, но мой взгляд выхватил отмеченное карандашом стихотворение. Оно называлось  «Прощание».
Срываю вереск, осень мертва.
На земле, ты должна понять,
Мы не встретимся  больше.
Шуршит трава, но встречу
Я буду ждать,
Я буду ждать…
Так вот в чем дело! Значит, он понимал, что с ним могут расправиться, поэтому и не хотел, чтобы я ехала с ним! Он предчувствовал свою смерть!
Я опустилась на стул и горько заплакала. Это были мои первые слезы со дня смерти Дениса.
Ночью он мне в первый раз приснился. Мы стояли в большой пустой комнате без окон. Было темно, я не видела его лица, но была твердо уверена, что он рядом. Я физически ощущала его тепло. Я услышала его голос:  «Любимая, не кори себя, ты ни в чем не виновата. Помнишь, я как-то сказал тебе, что моей любви хватит на двоих? Помни это! Ты еще будешь счастлива, верь мне». Я проснулась в слезах, села за стол и написала первые в своей жизни стихи.
Где есть начало – есть конец,
Не может счастье длиться вечно.
И хоть хотела б я забыть
В житейском море бесконечном
Все муки бытия,
но
Не дает любовь покоя.
Такая грешная, земная
Не открывает двери рая
она.
И  все же я кричу, зову,
«Не уходи!» - ее прошу.
Я о прощении молю
тебя!
Но ты молчишь…