Камень. Ножницы. Бумага. Часть 2. Глава 3

Глава 3

 Пообедав и насладившись окрошкой с вкуснейшим квасом, мы быстро убрали со стола. Юрий Сергеевич вызвался починить подгнившие ступеньки крыльца, а баба Аня усадила меня за стол и приступила к расспросам.
- Давай - ка, дева, рассказывай, как на духу, зачем приехала в этот раз.
Услышав мой ответ, она призадумалась.
- Знала я Эльку, как же не знать, деревня ведь, не город. Да и жила она на нашей улице, тут недалеко. Только померла она, года два, как отмучилась. Ох, непутевая баба была, - закачала головой старушка. И как это Анатолия угораздила связаться с ней, они ведь в тюрьме встретились. Эх, судьба – судьбинушка! Правильно люди говорят: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся».
…Эля горько плакала, лежа на убогой постели в выгороженном углу ветхого деревянного барака, за стенкой которого завывала февральская вьюга. Рыжие кудри разметались по подушке. Стукнула дверь, в комнату ворвался морозный воздух, послышался топот валенок, хлопанье рукавиц, и хриплый женский голос произнес:
- Ну и чё рыдаем, подруга? Чё приключилось-то?  Страшнее этого ада, в котором мы с тобой скоро окачуримся, уже ничего быть не может.
Эля села на постели, вытирая слезы и продолжая всхлипывать, она пробормотала:
- Петька мой опять в зону угодил. Просила ведь не связываться с этим вертухаем, нет, решил подработать перед освобождением. Не сиделось ему на вольном поселении. Вот и заработал! – завыла она, снова повалившись на постель.
 Нинка, коренастая крепкая баба с испитым лицом, подошла к ней и, положив  руку на хрупкое плечо товарки, с неожиданной нежностью сказала:
- Плюнь и разотри. Петька твой – рецидивист, он за забором с колючей проволокой всю жизнь проведет, а тебе скоро на волю. Ты лучше вот к другому парню присмотрись.
- Кто такой? – заинтересованно спросила Эля. Слезы сразу высохли.
- Вот увидишь, жизнь еще повернется к нам лицом, а не жопой - хрипло засмеялась Нинка. – Толька это, Анатолий Хворостов, ну, Хворост, не знаешь что ли?
- А, этот, - разочарованно прошептала Эля,  - теленок он, зачем мне такой?
- Не скажи, подруга, - с чувством сказала Нинка, - парень, просто, еще зеленый. Он ведь сюда угодил, когда ему только восемнадцать исполнилось. В армию, фраер, собирался, да на проводах по пьяной лавочке ножичком кого-то невзначай чиркнул, - глумливо ухмыльнулась товарка.  - Терпила - то легко отделался, а Толян сюда загремел. А потом, - вразумляла подругу Нинка,  - в Москву тебе теперь дорога заказана, а у Тольки мать в большом богатом селе живет, и от Москвы недалеко, всего шесть часов на поезде.
- Да откуда ты все это знаешь? – удивленно воскликнула Элеонора.
- Так мы с Толькой вчера на заготовке дров были, пока ты тут болела, вот и побазарили. А он-то тебя приметил, - заверяла Элю Нинка, - все расспрашивал о тебе. Так что давай, девка, не теряйся, куй железо пока горячо, - похлопывая подругу по плечу, подытожила она. - А теперь бери гитару, да спой что-нибудь душевное, а то завоем скоро на луну от такой собачьей жизни.
Эля сняла со стены гитару и запела низким приятным голосом: - Вот кто-то с горочки спустился… - Нинка привалилась к ней и подхватила песню: - Наверно, милый мой идет…- Вьюга за окном, завывая, вторила им.

Анатолий оказался слабохарактерным деревенским увальнем. Эля вертела им, как хотела, а он только вздыхал и безропотно выполнял все ее капризы.  Вскоре они расписались, а через два месяца освободились и уехали в Бакшу к его матери. Мать, высокая костлявая баба с преждевременно постаревшим, изрытым оспинами лицом, встретила невестку неприветливо. Но Элю это не смутило. В конце концов, она законная жена, пусть радуется, что на ее сына – колхозника  обратила внимание такая женщина! Да уж, радоваться Матрене было чему! Ненавистная невестка целыми днями валялась в постели и бренчала на гитаре. На работу она и не думала устраиваться.
- И куда я пойду? – свысока глядя на свекровь, холодно вопрошала она. - В колхоз, коровам хвосты крутить? Не дождетесь, я и так на севере навкалывалась!
«Конечно, - злорадно думала Матрена, - проворовалась в своей Москве, а теперь из себя царицу корчит». Сын как-то по пьяни проговорился матери, что невестка, работая буфетчицей, растратила  казенные деньги. За что и сидела. Сколько сил  вложила Матрена в любимого сыночка, даже фамилию ему свою девичью дала! И дождалась! И ведь что за горькая судьба! Родилась-то она в нормальной зажиточной семье. Отец владел мельницей, Матрена училась в школе, и хорошо училась. Да только в двенадцать лет приключилась с ней беда – заболела черной оспой. Две недели провалялась девочка в бреду, а потом отпустило. Вот только лучше бы уж ей умереть! Когда глянула в зеркало – а лицо все в глубоких ямках, следах от оспы. И так не красавица, а тут.… И жених ей, поэтому достался плохенький, сирота, голь перекатная. Да еще моложе ее на два года. И хоть она работала на почте телеграфисткой -  выучил ее отец -  муж ее в грош не ставил. Напьется горькой и гоняет ее по всему селу, людям стыдно в глаза глядеть. Ушел он на фронт, и, грех говорить, но она вздохнула свободно. А как похоронка пришла, отвыла положенное, да и стала пылинки с сыночка сдувать. Лучший кусок – ему. Вот и добаловала. Угодил в тюрьму. Владимир, тот отрезанный ломоть, как ушел на фронт в восемнадцать лет, так и с концами. Приезжает только в отпуск, да и то не каждый год. Но ничего, думала, вернется Толя из тюрьмы и образумится – молодой ведь совсем - женится на хорошей девушке, пойдут у них детки. А оно вон как повернулось! И откуда только эта басурманка взялась на нашу голову!
 А потом еще хуже стало. Мало того, что оба не работают, сели на ее шею, так еще пить начали по-черному. Матрена терпела, терпела, но и ее терпению пришел конец -  выгнала она невестку с сыном из дома. А они уехали назад в Воркуту. Через пять лет, правда, вернулись, да уже с сынком. Матрена обрадовалась, может, за ум взялись. Но скоро все началось сызнова – пьянки-гулянки, песни под гитару. В маленькой избенке не было покоя ни старухе, ни ребенку.  Валерка рос хилым, забитым мальчишкой.  Когда Матрена, не выдержав, в очередной раз  закатила им скандал, невестка с сыном уехали, и больше не возвращались…
- Баба Аня, а как же они опять оказались в Бакше? - удивилась я.
- Развелись они в своей Воркуте, - негодовала старушка. - А тут и Матрена померла. Анатолий приехал на похороны, да и остался жить в доме матери. Вскоре сошелся с Клавкой-пьянчужкой, пили они пили, а  потом он и помер, заснул вечером, да и не проснулся. Легкую смерть заготовил ему Господь, - покачала она головой, - видать, чем-то все-таки заслужил его милость. Неисповедимы пути твои, Господи, - перекрестилась она, повернувшись к иконам.
- А как же Эля и Валерий? – не отставала я.
- Эля переехала в Бакшу, когда Валерка уже вырос. В Москве-то у нее никого не осталось. А сын остался на севере, ни разу не приехал к матери, а потом и пропал.
- Как пропал? 
- Да кто ж знает как. Может, угодил в плохую компанию, Элька его искала, запросы посылала. Ну, потом ей бумага пришла, что нашли его труп в какой-то заброшенной шахте. Порезали его, вроде.
Я молчала, пораженная услышанными новостями.
- Да ты в голову-то не бери, - старушка погладила меня по руке, - я понимаю, они твои родственники. Но у нас таких искореженных судеб знаешь сколько! Одно слово, Расея – матушка, - горько вздохнула она.
На пороге появился Юрий Сергеевич, ополоснув руки под рукомойником, он нерешительно напомнил:
- Алина, вы, помнится, хотели посмотреть, где жили ваши родственники.
- И правда, - спохватилась старушка, - заболтались мы тут с тобой, а уж  вечер на дворе.
Устроившись на переднем сиденье автомобиля, баба Аня рассказала мне, что старый дом Матрены давно «завалился», и соседи разобрали его по бревнышку, но рядом живет женщина, которая была ее соседкой и хоть плохо, но помнит ее. А еще эта женщина дружила с Элей, и, когда та слегла, ухаживала за ней.
Родная улица деда производила удручающее впечатление, редкие с потемневшими бревнами избы выходили фасадом прямо на поросшую гусиной травкой обочину дороги. Ни заборов, ни палисадников перед домами. Правда, за огородами виднелись высокие деревья. А в конце улицы высился кирпичный двухэтажный дом.
- Фермер там живет, вон его поле, - кивнула головой баба Аня на противоположную сторону дороги, за которой виднелось засеянное поле. – Только, похоже, сбежит он скоро от нас, - тяжело вздохнула она.
- Почему? – удивилась я. – Здесь плохая земля?
- Да земля-то у нас, как говорится: «Режь, да ешь», сплошной чернозем, - грустно рассмеялась она.
- Видно, аборигены жить не дают, - вмешался Юрий Сергеевич.
- Верно, Сергеич, эти, как ты говоришь, абогирены только водку жрать хорошо умеют, а если кто захочет работать, как следует, да еще вдруг богатеть начнет, то они от злобы и зависти, что хошь натворят. Уже «красного петуха» пускали этому фермеру, - злилась старушка. – А уж как хорошо могло быть, - мечтательно вздохнула она. - Фермер этот нам молоко да масло стал продавать, а пенсионерам, так даже по сниженным ценам.
- А куда же полиция смотрит? – возмутилась я.
- Да где у нас тут полиция?  - всплеснула руками баба Аня. – Санька, участковый? Так он сам от пьянок не просыхает, вместе и пьют. Вот здесь останавливай, Сергеич, приехали, - быстро проговорила она.
За окном я увидела старенький деревянный домик с полуразбитыми рамами, правда, наличники были резными, а дверь обрамляли почерневшие доски с затейливо вырезанным рисунком. Видно, дом знавал лучшие времена.
- Есть кто живой? - заколотила в дверь баба Аня.
В доме было тихо. Она постучала еще раз, раздались шаркающие шаги, и дверь со скрипом отворилась. На пороге стояло странное существо: закутанная в какие-то тряпки фигура, то ли женщина, то ли мужчина – так сразу и не поймешь.
- Ты что ль Петровна? – осипшим голосом пробормотало оно.
- Я, я это, Пелагея, аль не узнаешь?
- Я скоро никого не буду узнавать, - хрипло рассмеялась баба. – Болею я, видать, помру скоро. Заходите, раз уж пришли, гостей я не ждала, так что не обессудьте.
Она пошла в избу, приглашающе махнув нам рукой. В полутемных, заваленных хламом, сенях пахло мышами и застарелой пылью. Юрий Сергеевич зачертыхался, споткнувшись обо что-то. В маленькой комнатке с русской печью едва можно было повернуться. В углу стояла деревянная кровать, на ней свалена груда тряпья, а в изголовье  виднелась скомканная подушка в застиранной цветастой наволочке. Две шаткие табуретки не вызывали желания присесть, а спертый воздух пропах лекарствами.
- Это…, я, пожалуй, пойду, покурю, - пробормотал водитель и выскочил из избы. Я с завистью посмотрела ему вслед.
- А где же твой архаровец? – строго спросила баба Аня, осторожно садясь на табурет.
- Ванька - то? Так лазит где-то, черти его раздери, все никак не налакается. Нет, чтобы о матери вспомнить. - Пелагея присела на кровать, вытирая ладонью глаза. – А кто это с тобой, Петровна, - с любопытством взглянула на меня баба.
- Да как тебе сказать, - помедлила баба Аня. - Это родственница твоей соседки Матрены, внучка ее сына Владимира. Вот решила узнать о родственниках своего деда.
- А-а, - равнодушно протянула Пелагея. - Только чё уж теперь-то, раньше надо было, померли уж все давно.
- Молодая она, не видишь что ли, не могла раньше, заняты они всё.
Я прервала неприятный разговор.
- Пелагея, что вы можете рассказать о Матрене и ее родных?
- Да я ведь девчонкой была, когда Матрена померла, - тихо начала она. - Я помню только то, что мне мать рассказывала. Несчастная Матрена была баба, да мы здесь все такие, - тяжко вздохнула  Пелагея. - Мать рассказывала, что  ее муж, Григорий, любил другую девушку, а тетки женили его на Матрене, им надо было его поскорее сбагрить, да получше пристроить. А та девушка бедная была, ни кола, ни двора. Вот он и стал пить, а ведь очень хороший сапожник был, такую славную обувку шил.  Я материны туфли его работы в сундуке нашла, ох и долго их носила, такие удобные, совсем на ноге не чувствуешь. Беда эта любовь, одна беда от нее, - приговаривала она, качая головой. – А Матрена-то в религию ударилась. Когда церковь у нас большевики разорили, наши верующие стали собираться в одном доме на службы. Матрена у них в хоре пела, певчая была, значит. Да и икон у нее много было, цельный иконостас.
- А я слышала, что у Эли было несколько ее икон, - вступила в разговор баба Аня. – Не оставила ли она тебе чего? – буравила она ее взглядом.
- Были иконы, были, - подтвердила Пелагея, - но мне только одна досталась, да вот чудеса- то, подевалась она куда-то. Я уж обыскалась, все обшарила, а она, как в воду канула.
- Мать, ты где?
Открылась дверь, и в комнату ввалился здоровый мужик. Редкие спутавшиеся волосы, непонятно какого цвета, были давно не мыты, заросшее щетиной лицо украшал длинный красный нос, а бегающие маленькие глазки шарили по избе.
 – У тебя, чё, гости? А почему я не в курсах, - заржал он, подтягивая пузырящиеся на коленках куцые треники. – Зрассьти, баба Нюта, - кланяясь, паясничал он. - А чья там машина перед избой, ваша? – повернулся он ко мне. – Классная тачка! – выпалил он, ощупывая меня взглядом.
- Ванька, эта девушка родственница бабы Матрены. Ты, паразит, стибрил у меня икону, которую мне Элька дала? – гневно закричала на него Пелагея.
- Да ты чё, мать, не брал я ее. Христом богом клянусь! Вот те крест, - размашисто перекрестился он.
-Ах ты, богохульник, еще и крестится, окаянная твоя душа, - замахнулась на него Пелагея. – Иди с моих глаз долой, - она закашлялась, прикрывая рот рукой.
Мужик вывалился в дверь, забыв закрыть ее.
- Ладно, поправляйся, Пелагея, - сказала баба Аня вставая, - пойдем мы. А я к тебе на днях загляну, - пообещала она.
- Прощай, Петровна, - равнодушно произнесла  Пелагея, - даст Бог, свидимся. А и не придешь – не обижусь, привычная я.
- Выздоравливайте, - пожелала я ей.
- И вам не хворать, - улыбнулась на прощанье несчастная женщина.
Выйдя на улицу, я остановилась у крыльца, решив хоть немного глотнуть свежего воздуха  -  от духоты у меня закружилась голова. Вдруг за углом дома я заметила Ваньку. Расплывшись в улыбке, он манил меня к себе.
- Я сейчас, - сказала я Юрию Сергеевичу и направилась за угол.
- Слышь, - свистящим шепотом проговорил он, - тебе, чё, нужна та икона?
- А тебе-то что? – усмехнулась я.
- Да есть она у меня. Не хотел при матери говорить, - пробубнил он.
- Спер все-таки? – не выдержала я.
- А тебе не все равно? – окрысился он на меня. - Если нужна – то приходи вечером, как стемнеет вон туда в проулок. Только одна придешь, - угрожающим шепотом произнес он.
- Не дождешься, - гневно выпалила я, - икону  в темноте я как разгляжу? Тебе надо, значит, придешь к бабе Ане,  а не придешь – жалеть не буду.
Я повернулась и пошла к машине.
- Чего он хотел? – обеспокоенно спросил меня Юрий Сергеевич.
- Ничего, - ответила я, совершенно уверенная, что Ванька решил меня развести.
- Юрь Сергеич, а может, мы к фермеру заглянем, рядом ведь? - спросила баба Аня, неловко забираясь в машину, - творожку у него возьмем, молочка, как раз и поужинаем.
- Как, Алина? - оглянулся на меня водитель.
- Поехали, конечно.
Добротный дом фермера стоял за высоким крепким забором. Во дворе заливался злобным лаем огромный пес. Но у калитки был звонок, баба Аня нажала на него и на крыльцо выскочила, вытирая фартуком руки невысокая, крепко сбитая женщина.
- Цыц, Полкан, - крикнула она, привязывая собаку. - А-а, это ты, Петровна? За молоком пришла?  Проходите, прошу вас, - приветливо улыбнулась она, с любопытством оглядывая меня - А это твои родственники?
- Родственники, родственники, в гости приехали, вот парным молочком да творожком угостить хотела дорогих гостей, - зачастила старушка.
- Кто там, Рита? – раздался громкий голос и на крыльцо вышел высокий плотный  мужчина лет пятидесяти.
- Покупатели это, Степа, вот пришли за молоком.
- А вы, похоже, не местные? - с интересом взглянул на нас мужчина.
- Из Москвы они, Степан Ильич, - вот решили твоим молочком побаловаться, уж больно вкусное оно у тебя,- залебезила баба Аня.
- Проходите в дом, гостями будете, - радушно пригласил нас хозяин.
В большой комнате с тремя не по-деревенски большими окнами я не увидела ни полированной стенки, ни ковров. Простые деревянные стеллажи с книгами и безделушками соседствовали с большим плазменным телевизором, напротив которого стоял угловой диван, обитый кожей кофейного цвета. В центре комнаты расположился круглый стол под белой скатертью, за который нас и пригласили.
- Ну что ж ты стоишь,  Рита, давай накрывай на стол, - поторопил хозяйку Степан Ильич. - Мне еще в коровник надо.
Рита стала накрывать на стол, баба Аня вызвалась ей помочь. Вдвоем  они принесли тарелки с творогом, политым густой сметаной, появилось жаркое в большом блюде, салат из огурцов с редисом. Остро запахло свежей зеленью.
- Принеси квасу, - велел хозяин. – Горячительного не предлагаю, не обессудьте, - хмуро добавил он. – Свою цистерну я выпил в молодости, а сейчас борюсь с этим злом, да, видно, зеленый змий в России непобедим.
- Степан Ильич, - заискивающе сказала баба Аня, - люди болтают, что ты вроде уезжать от нас собрался. Правда  ль это?
- Не слушай никого, Петровна. Не запугают они меня, - устало произнес фермер. – Эх, мне бы хоть одного единомышленника в помощь, развернулись бы мы тут! А то ведь такие земли пропадают! Вот можете вы мне объяснить,- повернулся он ко мне, - что происходит в стране? Почему, нам, выросшим на этой земле, не дают нормально работать на ней? Отбивают у людей последнюю охоту обихаживать землю - матушку. А всякий приезжий люд, которому наплевать на эту страну, экологию, вообще на все, получает карт-бланш! В соседнем районе уже появились чужаки, даже не поймешь, кто они по национальности, а после них земли восстановить невозможно, - с отчаянием произнес он, ударив по столу кулаком.
- Что это ты, Степан пристал к людям, - укорила его жена, - они-то здесь при чем.
 «Да мы все ни при чем, - с горечью подумала я, - наверное, поэтому и живем так. Людям, не помнящим родства, наплевать на все! Наш главный принцип – после нас хоть трава не расти! И ведь совсем скоро расти ничего и не будет. В прямом смысле слова!»