Малая вена сафена

               
   Студент-второкурсник Жора Слизин пришел показать свой первый рассказ живущему в соседнем подъезде врачу-офтальмологу и по совместительству урологу Эдуарду Загрудинскому, который уже опубликовал в столичном журнале несколько рассказов. Загрудинский, кудрявый брюнет, в отутюженном белом халате, с резиновыми красными трубочками фонендоскопа на груди, с блестящим круглым офтальмологическим зеркалом на лбу, поднялся навстречу студенту.

    – На что жалуетесь, пациент? – с радостной оживлённостью проговорил врач.

   Улыбка с его лица стёрлась, когда он выслушал просьбу Слизина.

   Однако, он, помедлив немного, жестом радушного хозяина показал студенту на клеёнчатую медицинскую кушетку и сел сам, напротив, на винтовой белый стульчик.

  Жора с мальчишеской робостью оглядывал стены небольшого кабинета Загрудинского, увешанные таблицами для проверки остроты зрения и плакатами с изображениями человека с ярко-красными артериями на одном плакате и густо-синими венами — на другом.

   – Хотя я сейчас крайне занят, – сказал Загрудинский, с  профессиональным  интересом врача оглядывая узкоплечую фигурку возможно будущей  знаменитости. – Но расти литературную смену надо.
 
   Загрудинский с шумом вздохнул:
   – Эх, эти муки творчества! Жан Жак Руссо, этот по выражению философа Шопенгауэра, общительный француз, сказал как-то: – «Я проклинаю тот день, когда взялся за перо. До этого у меня были одни друзья, а теперь сплошь враги». Ну, да ладно, юноша.  Давайте сюда ваш опус.

   Лучик света от офтальмологического зеркала Загрудинского пересёк по диагонали первую страничку жориной рукописи.

Рассказ студента занимал всего полторы странички текста, напечатанного на разлаженной пишущей машинке с мелким шрифтом.  Строки и буквы изгибались друг к другу, словно истосковались в одиночестве.  Сюжет рассказа был неприхотливый: неуспевающий по своей безалаберности студент ездил летом со стройотрядом на целину возводить кошары для овец,  а к началу занятий студент настолько исправился, что деканат  счел возможным назначить его старостой группы.

   – Гм-м... тут у тебя написано: «Николай, высокий широкоплечий парень».  Это, брат мой, попахивает литературным штампом, вроде «стройного подтянутого политрука».  Советую тебе, во-первых, не ставить эти слова вместе, во-вторых, постарайся заменить их словами, сходными по смыслу, то-есть синонимами.  Вместо «высокий», скажи «долговязый», вместо широкоплечий: – плотно сбитый.  Видишь, эти слова заиграли по-новому, посвежее...  Теперь, что это? «Николай подошел к столу, за которым сидел декан факультета».  Это написано слишком обыденно.  Быть старостой студенческой группы,  значит, стать на ступеньку выше  рядовых студентов, а  у  тебя  написано просто:  «подошел  к  столу».   Это  не  художественная литература!  Я не вижу твоего Николая, не представляю его.  Как он подошел?  Какой походкой, до какой степени у него были раскрыты глазные щели, как выглядели у него на лице носо-губные складки?  О чем Николай думал при этом?  Побольше надо сравнений, эпитетов, метафор, простора, колорита,  ведь это не анекдот, а рассказ! Читателя надо, прежде всего, поразить необычной манерой изложения материала.  Возьмём Гоголя.   У его запорожского казака шаровары шириной с Чёрное море, а Днепр у Гоголя такой, что редкая птица долетит до его середины.

   Через два дня студент принес писателю-офтальмологу второй вариант рассказа, уже на  семи страницах.

  – Ну-ну! – одобрительно заметил Загрудинский, взвешивая на ладони свернутые в трубочку листы рукописи. – Это уже что-то значит... Так... «Николай, который был высоковат для студента-второкурсника, с широченными плечами штангиста, гордо, размашисто шагая, краснея от застенчивости, вошёл в кабинет к декану. Путь до стола, за которым сидел грозный декан, показался Николаю, расстоянием от Москвы до Владивостока».

  – М-да... это получше, чем в первом твоём варианте, но мне всё равно не нравится!  «Размашисто шагая» и «краснея от застенчивости» несовместимые вещи.  Да и вся фраза на меня, читателя, не действует, не вызывает эмоций.  Как это «гордо»?  Выпятив грудь колесом?  Расправив широченные плечи?  С искрами в огромных глазах? С задранным вверх носом?  Замечаешь, как по-разному можно передать слово «гордо», не используя этого слова, хотя оно пока у нас не числится в категории штампа.  Как бы тебе объяснить мои приёмы изображения материала?  Дело в том, что у тебя пока нет основной профессии, которая давала бы тебе хлеб, пока ты пройдешь по тернистым, даже не тропинкам, а зарослям различных редакций и издательств и будешь получать хоть мало-мальски весомый гонорар.  В какого писателя не брось камень – эта была следователем в милиции, другой – механиком на теплоходе,  третий – депутатом областного масштаба, а я вот, как Чехов, врач…

   Загрудинский доверительно подвинулся со своим  круглым стульчиком к коленям студента.

  – Скажу тебе, Жорик, такую прописную истину: за двумя зайцами погонишься – останешься со своим носом! Есть такой фразеологический штамп. Возьмём того же Чехова. По окончании медицинского факультета он ещё имел некоторую врачебную практику.  Но как только росла его литературная известность, так начала падать его значимость как врача. Будучи на жительстве в подмосковном Мелихове он ещё принимал у себя какого-нибудь больного крестьянина, прикладывал стетоскоп, похожий на детскую дудочку, к его грудной клетке, просил высунуть язык и давал  бесплатно порошки,  но предпочитали ли у него лечиться семейства помещиков или там местных чиновников?

   Загрудинский вздохнул, так что отвороты его халата вместе с трубочками фонендоскопа шевельнулись. 

  – Ещё скажу тебе по секрету: я нахожусь в гораздо худшем положении, чем тот Чехов.  Как только публика прочитала или услышала о том, что у меня получились рассказы, ко мне почти перестали ходить пациенты!  Заказал я для дверей бронзовую табличку: «Известный врач-офтальмолог и уролог Эдуард Борисович Загрудинский», так вывеску похитили на другой день, оставили только четыре круглых дырки от некогда таких же бронзовых болтиков!  То ли это проделки моих конкурентов, то ли искателей цветного металла: скупщики его берут нарасхват.

      Загрудинский опять помолчал, упёрся невидящим взглядом в плакат.  Разветвления мелких капилляров, как сеть опутывали руки и ноги человека, казалось, всё его тело было покрыто красной шерстью.

  – Профессия всегда откладывает отпечаток на стиль и сюжет рассказов, повестей или там, романов, – продолжал врач. – Вот, по-моему, «гордо подойти» – это набрать последовательно через носовую или ротовую полость, гортань, бронхи, трахеи, альвеолярную ткань столько воздуха, сколько соответствует  жизненной ёмкости лёгких широченного парня.  Развернуть плечи – это, говоря профессиональным языком, означает, что надо свести медиальные углы лопаток вместе.  Я бы добавил, что при этом у человека функционирует с десяток мышц: трапециевидная, ромбовидная, зубчатая, круглая и так далее; они, в свою очередь, двигают соответствующие связки и сухожилия. Я уж не говорю об иннервации и кровоснабжении этих  мышц.  Заметь,  что  прежде, чем отвести плечи назад, должен быть послан по нервам должный сигнал на работу мышц. Работа – это слово не профессиональное, в данном случае имеют место окислительно–восстановительные процессы в мышцах с выделением тепла и так далее.  Только с помощью этих процессов Николаю удалось подойти к столу декана и, в конечном счете, стать старостой группы.  Я еще не касался внешнего образа работающих мышц: вздутие, расправление, натяжение соответствующих сухожилий и связок и так далее.  Видишь, каким богатым потоком слов можно разнообразить выражение «подошел к столу».  Все эти слова дают читателю верную, а главное, полезную в научном и бытовом смысле информацию.  А в художественной литературе, чем больше информации содержится  на странице текста, тем интереснее и талантливее написано произведение.  Вот думаешь ли ты, когда подходишь к чему-либо, что в твоём организме протекают такие-то физиологические процессы, такие-то нервные импульсы передаются по дендронам и аксонам?  А помимо нервных электрических токов, в капиллярах, пронизывающих мышцы, происходит постоянное движение крови и лимфы.  Изобразить все это в беллетристике – значит соединить художественное и научное начало, сделать шаг вперёд в изображении двигательной активности и эмоций Homo sapiens.  Поэтому, когда я написал рассказы «Пробуждение сомнамбула» и «Пищеварение на дискотеке», их напечатали.  Сказали: оригинально, свежо!
 
   Жора Слизин неожиданно для себя услышал  булькающий смех доктора.  А тот, приподняв ноги от пола, по-мальчишески крутанулся на своём медицинском стульчике.

  – Только не думай, что я излагаю в рассказах общеизвестные медицинские истины. запомни это! – посерьёзнел Загрудинский и снова впал в назидательный тон.

   – Оригинальнейшие писатели новейшего времени самобытны не потому, что они преподносят нам что-то новое, а потому, что они умеют говорить о вещах так, как будто это никогда не было сказано раньше. Об этом ещё Гёте говорил. Я не популяризатор науки. У меня каждый человек, в анатомическом и  физиологическом  смыслах  есть маленькое отклонение от общеизвестного.  Медики знают, что такие отклонения встречаются на каждом шагу.  У меня какая-нибудь косточка при движении моего героя работает не так, как у большинства людей. «Николай подошел к столу»  – значит, у него, к примеру, в ногах помимо всего прочего функционировала малая вена Сафена, о существовании которой даже не все врачи знают.  У меня бы в рассказе она бурно пульсировала, хотя в общепринятом медицинском смысле кровь в венах не пульсирует.   Впрочем, слово пульсирует, в отношении крови, уже стало литературным штампом. Лучше сказать: бурлит, кипит, выделяет пузырьки газов, берёт напором препятствия в различных тканях организма.  Уловил процесс подбора слов?
   «Когда  ум овладевает предметом, слова сами приходят», — говорил древнеримский философ Сенека, который по приказанию императора Нерона  с целью самоубийства сам себе вскрыл вены…  Вот то-то, челодой моловек, извини, я оговорился, молодой человек!   Я дам тебе почитать тридцать пять томов старого издания Большой медицинской энциклопедии. Видишь, вот на этой полке теснятся книжки в зеленоватом переплете, с сеточкой на корешках. Это она. Без знакомства с медициной глубоко и верно изображать движения и эмоции человека нельзя.

  – И вот что…   – Загрудинский помолчал и, не удосужившись дочитать до конца рукопись студента, небрежно кинул её на толстую стеклянную крышку соседнего столика, где блестели никелем инструменты, лежали разных размеров пластиковые и металлические трубочки, о назначении которых Слизин только догадывался. 
   – И вот что, Жора, – продолжил разговор Загрудинский, скрестив руки на груди и спрятав кисти под мышкой.  – Напомню тебе азы художественного творчества.   Фразы должны по возможности быть краткими, даже однословными. Как звучит: «Мороз крепчал», «Свершилось»! Это придаёт ритму прозы  особую торжественность. Пореже используй причастия с суффиксами типа «вши» и «щи». Это удел научной литературы. Избегай часто соединять слова и простые предложения союзом  «и», то-есть, не надо «икать», как писал Горький. Избавляйся от частого употребления союза  «который» – он в наше время не моден. Правда, у достопочтенного Льва Николаевича, ты знаешь, кого я имею в виду, встречаются такие сложные предложения, где слово «который» повторяется по два и даже по три раза!  Эх! Что разрешено Юпитеру, то не дозволяется быку…

  Загрудинский в раздумье почесал свой гривастый затылок под узким ремешком офтальмологического зеркала и опять сунул под мышки руки.

  – Слушай, коллега!  Уступи мне свой сюжет.   Я способен развернуть его в повесть. Процесс трудового перевоспитания некогда бесшабашного парня в благоразумного студента в беллетристике ещё не освещен с точки зрения психофизиологии и нейропсихологии. Назову повесть «Очищение крови».  Слово «очищение» будет звучать как в переносном, то есть, в духовном смысле, так  и в прямом смысле как медицинское мероприятие.  Кажется, произведение  с таким заглавием в литературе еще не использовалось!

   Врач в возбуждении отодвинул от себя стульчик, сдвинул на завитки волос на макушке кругляш зеркала и заходил взад-вперёд по тесному кабинету. По потолку от зеркала заметались солнечные блики.

   – У меня такая звучная фамилия, к тому же имеющая связь с медициной.   Знаешь, студент, что у человека находится за широкой костью, называемой грудиной?

  – Знаю!  – вдруг выпалил Слизин, и  поджал губы, обидевшись на вопрос.

  – Вот именно! У меня фамилия сердца!  Эдуард Загрудинский!  – звучит торжественно,  – врач, казалось, не заметил раздражения студента.

   – По звучности моя фамилия уступает разве Луначарскому и Маяковскому!  Эта не какие-то там…

   Жора Слизин порывисто вскочил с кушетки и, направляясь к выходу, «с искрами в огромных глазах» забрал с медицинского столика растрёпанные страницы своего литературного дебюта.