Другие и Спартак. Главы 24 и 25

                Глава двадцать четвертая
                На Везувии и вокруг.
                Февраль 73 г. до Р.Х.

Накануне февральских ид (12 февраля) 681 года от основания Рима ночью Спартак с пятнадцатью гладиаторами покинул Капую. Верхами «беглецы» направились в сторону Везувия. Всего с Мартой, Марией, Никандром и прислугой их было человек пятьдесят. Уже утром они по единственной тропе, крутой и пустынной, поднялись на первый ярус вулкана. Отсюда начинались оливковые рощи. В это время года ни работникам, ни охотникам не приходило в голову забираться на гору.
Они не встретили, как и рассчитывали, никого. Разбили небольшой лагерь с палатками и частоколом, организовали круглосуточные посты. Необходимое имущество подвезли заранее. Оружие у них было армейское. Это важное замечание, о котором упоминают некоторые древние авторы. Гладиаторское вооружение тогда было, по сути, потешным и против легионеров с таким оснащением обороняться было невозможно.

Лентул Батиат направил двум избранным консулам – Марку Лукуллу, брату знаменитого Луция, и Гаю Касию Лонгину – срочную депешу на Капитолий. В ней, в частности, говорилось следующее:
«Отцы-сенаторы! В моей школе в Капуе произошел бунт. Возможно, истоки его надо искать в событиях в четвертый день сентября прошлого года. После этих событий, которые так и не были досконально расследованы, обстановка постоянно накалялась, а недовольство росло. Несмотря на предпринятые мною меры по подавлению мятежа, включая взятие под контроль арсенала, семьдесят гладиаторов во главе с ланистой, вооружась украденными на кухне ножами и вертелами, бежали и из казарм, и из города.
По моим данным, бунтовщики закрепились на Везувии. Я обратился к руководству резервного Экспедиционного корпуса, ближайшего воинского подразделения, с просьбой помочь захватить преступников. Там обещали в ближайшее время прислать солдат к подножью вулкана.
Намерения мятежников доподлинно не известны. Однако при допросах очевидцев и свидетелей удалось кое-что выяснить о планах заговорщиков. Некоторые уверяют, что они вели переписку с главным врагом Республики Серторием и он будто бы согласился оказать им поддержку. Каким образом, никто ничего вразумительного сказать не мог.
Другие утверждают, что они каким-то образом связаны с бежавшим к Митридату из Рима сенатором Гаем Марием Гратидианом. Здесь тоже нет ни определенности, ни однозначности.
Как мне представляется, сейчас для нас основная опасность – разграбление богатых вилл, которые расположены поблизости и слабо охраняются ввиду межсезонья. Их владельцы не выехали еще на отдых из Города с многочисленной свитой, и этим разбойники могут воспользоваться.
Подготовка легионеров из Экспедиционного корпуса оставляет желать лучшего, и, по моему мнению, они могут проявить сочувствие бунтовщикам, прельстившись совместными мародерскими акциями. Поэтому в Сенате следовало бы подумать о посылке сюда одной из частей, дислоцированных в районе Марсова поля, во главе с опытным офицером.
Такая предосторожность не помешает, так как к заговорщикам могут присоединиться нищенствующие фермеры, которых в Кампании, по меньшей мере, десятки тысяч, если не больше, а также рабы, которых здесь, по известным причинам, немного. Однако именно они в основном заняты охраной поместий и, опасаясь за свою жизнь, могут перейти на сторону преступников.
Не снимая с себя ответственности за случившееся, я все-таки хотел бы повторить, что события в четвертый день сентября не были в должной степени расследованы, а главное, виновные не были найдены и наказаны. Это и послужило основной причиной протестных настроений, вылившихся в мятеж, который внутри гладиаторской школы мне с превеликим трудом удалось погасить.
Пока я не вижу причин для серьезной тревоги. Но, как говорится, пожар легче предотвратить, когда огниво лишь поднесено к куче хвороста.
Желаю здравствовать!
                Лентул Батиат, квирит.
                Иды февраля 681 года».

Слово «квирит» означало простой гражданин, не занимавший в данный момент муниципальной или   иной должности и не имевший воинского звания.

Копию Батиат послал римскому претору, отвечавшему за безопасность.
В отдельном послании Верресу Батиат писал, что попытался воссоздать правдивую картину происшедшего. Это означало, что он сделал так, как было обговорено заранее (данное письмо могли перехватить и приходилось высказываться осторожно).
Кроме того, Батиат сообщал о том, что ему стало известно в последнюю минуту: солдаты Экспедиционного корпуса и не думали штурмовать окопавшихся на Везувии. Они выслали наверх парламентариев и выразили желание перейти на сторону восставших. Спартак им отказал, заявив, что такой переход – не в его планах. (Батиат тем самым показывал Верресу и тем людям, кто за ним стоял, что нанятый учитель фехтования ведет себя пока, согласно полученным инструкциям). Стороны договорились, однако, не предпринимать друг против друга враждебных действий, завершал свое послание владелец гладиаторской школы в Капуе.
Просьбу о том, чтобы Веррес защищал его от нападок в Сенате, Батиат передал на словах доверенному человеку, который и должен был доставить корреспонденцию на Капитолийский холм.

Сейчас задача оппозиции состояла в том, чтобы против мятежников был выслан небольшой отряд под руководством не слишком опытного военачальника и чтобы этот отряд был бунтовщиками разгромлен. Тогда ставки в игре пошли бы резко вверх.
Ситуация для оппозиционеров в данный момент была благоприятной. Сенат находился на зимних каникулах. Первое заседание открывалось только в календы марта (первого числа). Консулы прошлого года в Рим еще не вернулись, да они вряд ли бы снизошли до казавшегося столь мелким происшествия. Кроме того, им предстояло отчитываться перед Сенатом и получать новые назначения или продолжать прежние незаконченные дела. Вновь избранные консулы только знакомились с обстановкой, притирались к штату своих многочисленных сотрудников и помощников и также рисковать репутацией по «незначительному поводу» не стали бы.

Верресу и Цетегу, покидавшим свои посты, удалось уговорить нового претора 681 года Гая Клавдия Глабра заняться этим инцидентом и, добившись легкой победы, набрать очки в политической карьере.
С отрядом в три тысячи легионеров, набранных на скорую руку, он через три дня с момента своего назначения уже находился у подножья Везувия. Разбив военный лагерь, Глабр через глашатая предложил мятежникам к утру сдаться, а в противном случае пригрозил их уничтожить.
Заблокировав единственную, как полагали, тропу, соединявшую беглецов с внешним миром, он улегся спать в уютной палатке командующего.

Гай Клавдий попал в заранее спланированную ловушку. Все, кто находился со Спартаком, поздним вечером спустились по плетенным лестницам через жерло на дно вулкана, которое соединялось ходами с известными пещерами.
Сто рабов, натренированных держать боевой порядок, вооруженных деревянными пиками и щитами, и изготовленными умельцами из того же материала касками, грозно шествовали за конным немногочисленным авангардом. В рассветных призрачных лучах картина показалась впечатляющей – часовые подняли переполох, паника передалась разбуженным легионерам, и они вместе со своим командиром позорно бежали.

Спартак разрешил всем участникам этой удивительной операции разграбить опустевший лагерь, а там было чем поживиться. Добыча оказалась богатой, а дорога на юг – полностью открытой.

                Глава двадцать пятая
                Храм Юпитера Статора.
                В календы марта 73 г. до Р. X.

Весна налетела внезапно и сразу зелень приобрела удивительный изумрудный оттенок. В первый день марта в Риме лил дождь, потоки воды обрушивались на святилища и изображения богов. Рабы с зонтиками поджидали господ под колоннадой у входа в храм Юпитера, что располагался на северном склоне Палатинского холма. Заседания Сената проводились здесь, а не в Курии Гостилия, как правило, ввиду важных, неординарных обстоятельств, иными словами, в особо опасные моменты. Не будем забывать, что храм Юпитера Статора был окружен высокой стеной и хорошо укреплен. По преданию, его воздвигли после того, как римляне в сражении с сабинянами покинули поле боя и само верховное божество ОСТАНОВИЛО их позорное бегство. Статор и означает «останавливающий».

Гай Веррес созвал в тот день отцов народа для обсуждения инцидента в Капуе, который имел место уже более двух недель назад, а затем получил развитие.
Новые консулы – Марк Лукулл и Гай Кассий – присутствовали, скорее, как почетные гости, поскольку еще принимали дела и не хотели брать на себя ответственности за то, что пока не представляло собой ни определенности, ни масштаба, на чем можно было либо погреть руки, либо их обжечь. Лукулл-младший мечтал о походах на восток, как и его брат, а Кассий надеялся в будущем году стать наместником римской провинции Цезальпийская Галлия. Оба эти намерения сулили большие деньги, а консульство – одни растраты, поскольку большую часть общественных расходов первые лица государства брали по традиции на себя, чтобы затем отыграться на постконсульских должностях.
Коротко говоря, обоим консулам 73 года до Рождества Христова и 681 года от основания Рима было невыгодно преувеличивать любое внутриполитическое событие, а внешнеполитическое – да. Так, предыдущие консулы ухитрились в период исполнения полномочий почти не бывать в Риме, а на восточном театре военных действий заработать немалые суммы, что вызывало негодование и зависть у сенаторского болота. Их приемники поэтому должны были вести себя крайне осмотрительно.

В своей речи претор, который вскоре должен был перебраться на нестабильную Сицилию, объяснил свои колебания в промедлении с созывом совещания тем, что, по первым сообщениям, не представлялось возможным сделать однозначные выводы. На его взгляд, и сейчас ситуация представлялась недостаточно проясненной. Ее нельзя назвать чрезмерно опасной, и она находится под контролем.
– Уважаемый отцы-сенаторы, – продолжал Веррес, – суть дела такова. По информации, присланной мне Лентулом Батиатом – хозяином гладиаторской школы в Капуе, около семидесяти его питомцев, возглавляемых тренером по фехтованию – неким Спартаком, совершили в ночное время побег. Лентул заверил меня, как представителя римского народа, отвечающего в данное время за внутреннюю безопасность, что им были соблюдены все инструкции относительно хранения оружия. Поэтому беглецы, по его словам, безоружны, если не считать нескольких ножей и вертелов, которые они утащили с кухни. Учитывая это обстоятельство, а также противоречивость и недостаточную достоверность дошедших до меня сведений, я, повторяю, не стал созывать срочного заседания Сената... Мотивы беглецов по-прежнему не ясны. Одни говорят, что их не устраивали условия контракта, большая интенсивность состязаний, накопившаяся усталость, помноженная на многочисленные травмы. В этом случае не исключено, что они собирались перебежать в Помпеи в аналогичную школу, где содержание лучше и оплата выше. Батиат допускает, что хозяин школы в Помпеях Фортунат мог бы перекупить сбежавших бойцов, что уже на нашей памяти бывало... Другие настаивают, что поводом для побега послужила темная, до сих пор неразгаданная история, произошедшая в Большом цирке во время Римских Игр прошлого года и закончившаяся гибелью нескольких товарищей теперешних бунтовщиков. Как бы то ни было, далее события развернулись совершенно неожиданным образом. К беглецам присоединилось десятка два дезертиров из расквартированных поблизости резервных частей Восточной армии... На сегодняшний день преступники вооружены чем попало: железными прутьями, кухонными ножами и самодельными щитами. Серьезной опасности они таким образом не представляют. Численность их, по разным оценкам, не достигает и трех сотен человек. Объединяют их, по-видимому, совместные грабежи винных складов, продовольственных и ювелирных лавок. Наперехват этой банде по моей просьбе был послан приступивший к своим обязанностям претор Клавдий Глабр. Беглецы обманом ухитрились его трехтысячный отряд обратить в бегство, но не нанесли практически легионерам никакого урона. Сейчас будет укомплектован легион под командованием также нового претора Публия Вариния, ему предстоит нагнать бунтовщиков и обезвредить. Это будет несложно, поскольку они заняты грабежами в Кампании.
Гай Веррес закончил выступление, но оставался на трибуне. Публий Цетег, находившийся на подмостках для высокопоставленной аудитории, не вставая с курульного кресла, сказал:
– Предлагаю, не вдаваясь в детали, занести сообщение Гая Верреса в официальный протокол.

Сидевший рядом Красс приподнялся.
– У меня нет возражений. Но я хочу получить удовлетворительные ответы на некоторые вопросы. – Лицо Марка Лициния не выражало эмоций.
Докладчик добродушно улыбался, однако щеки его горели.
– Кто истинный вдохновитель беспорядков и что о нем известно?
– Зачинщиком противоправных действий, по моим данным, – отвечал Веррес, – является некто Крикс. О нем мало что известно. Говорят, что это бывший солдат из мятежной армии Карбона. Сам, будучи мятежником, означенный Крикс ухитрился похитить солдатскую кассу. Сулла лично заменил ему казнь на участие в смертельных поединках на закрытых для публики ристаниях. Везением и проворством он сумел сохранить себе жизнь, а потом, когда срок наказания истек, он перешел добровольцем в школу Батиата, поскольку наемники и рабы туда не принимаются.
– Ответ твой довольно правдив, – мрачно кивнул Красс. Они стояли почти рядом.– На сходке, если это благородное слово применимо к сборищу разбойников, Крикс, бывший легионер, призывал отобрать имущество у Марка Лициния Красса, разделить его поровну, и тогда будто бы все станут богаты. Если бы это соответствовало действительности, я первым приветствовал бы подобную меру и передал бы свое достояние и достояние своих предков на общественные нужды. Но такое предложение – вздор, заблуждение и безумие! И эти безумцы, кто бы они ни были, опасны для Республики... В рассказе Гая Верреса я обнаружил умолчания и неточности. Он не сообщил нам, что мятежники практически рассеяли части находящегося поблизости Экспедиционного корпуса, который я не могу назвать самым слабым в Италии. Настораживает и то, что у солдат регулярной армии нет никакого желания с ними сражаться. Они или не ведут боевых действий, или переходят на сторону противника. Серьезного сопротивления пока что оказано не было. Что касается Публия Вариния, то, по моим сведениям, он не только не готовится к походу, а уже разгромлен и бежал, потеряв коня, фасции и собственный гардероб.
По залу прошелся тревожный шум. Фасции являлись знаками отличия высших должностных лиц и представляли собой пучок связанных ремнями прутьев с воткнутым в него топориком.
– Согласно последним данным, – продолжал Красс, – которые я получил из надежных источников, мятежники движутся в южном направлении, хотя во время митингов они вопят, что собираются идти на Рим... Планы их весьма расплывчаты, но много таинственного происходит в самой столице, в самой Италии и за ее пределами. И я не могу об этом умолчать. Я не вижу здесь молодого человека по имени Гай Меммий Гемелл. Этот странный переход покажется не столь загадочным, если я приведу вам некоторые факты. Три первостепенных. Первый. Когда напавшие на гладиаторов неизвестные бежали из Рима, их ждали у Капенских ворот лошади Меммия. Второй. Когда морские разбойники дерзко похитили дочь всеми уважаемого претора Марка Антония, который и был направлен с ними на борьбу, Гай Меммий в тот самый момент находился в Байях и посещал эту несчастную. Не любопытные ли совпадения? Некоторые уверяют, что он водит дружбу с самим пиратским атаманом – заклятым врагом нашим, недавно заключившим соглашение с Серторием. Это имя не нуждается в комментариях. Добавлю, что упомянутый выше Гераклион пытается хозяйничать у нас, а мы трусливо закрываем на это глаза... Третий факт. На невольничьем рынке у стен Капуи он купил сто рабов и передал их мятежникам, которые сейчас орудуют в Южной Италии. Я не исключаю, что тот же Меммий распространял копии писем, которые кое-кто из вас писал Серторию. Возможно, Меммий передавал какие-то секретные инструкции, которые оказали влияние и на задержку нашей сегодняшней встречи... Странности начались уже несколько месяцев назад, когда его молодая жена Секстия погибла якобы от удара молнии. Сегодня трудно сказать, так это или не так, но мне не дает покоя мысль, что она слишком много знала об антиправительственном заговоре и ее пришлось убрать как опасного свидетеля... Я думаю, что задержание и допрос Гая Меммия могли бы многое прояснить. В том числе и всем нам известную историю в Большом цирке во время Великих Игр... В этой связи у меня возникают новые вопросы. А что Батиат, написавший жалкие оправдания, не ведал, что рядом с ним орудует Меммий? Где сейчас находятся оба этих подозрительных человека? И вообще – разве они друг с другом никогда не встречались? – Голос Красса звучал твердо, а хмурое лицо выражало презрение.
Веррес попытался ответить, щеки его стали абсолютно пунцовыми, он сильно вспотел:
– Как и полагается в таких случаях, за младшим Меммием был установлен негласный надзор. Доказать  его причастность к перевозке, а тем более к убийству неизвестных, тела которых обнаружены на Помптинских болотах, сейчас не представляется возможным. Люди, знакомые с ним, уверяют, что он сам занимается поисками Антонии. Сто рабов он купил для своего отца, секретные агенты видели соответствующие документы. Предупреждал ли он Батиата об этом, неизвестно. Батиат покинул инкогнито Капую, оставив записку о том, что поехал осматривать свои имения. К сожалению, и Меммий исчез, но поиски обоих ведутся.
– А знаешь ли ты, что оба – приятели пресловутого Спартака, который возглавляет всю эту шайку разбойников? – возмутился Красс.
Напряжение в зале достигло предела.
– Я многое знаю, Марк, но здесь – не место для открытых дискуссий, – последовал неожиданный ответ Гая Верреса, который, наконец, сумел взять себя в руки.

Марк Туллий Цицерон сидел в задних рядах ни жив ни мертв, у себя в горле он ощущал пустыню. Возможно, правильный совет давал ему Гортензий: принять предложение Красса и выступить на процессе Гая Мустия против Верреса. Пора готовить речь и подбирать соответствующие факты. А фактов на каждого столько, что только одним богам известно, почему круг земной не провалился еще в тартарары. И коли так, то нечего трястись, убеждал себя Марк Туллий.
Однако он призывал на помощь свой трезвый и спокойный внутренний голос. И внутренний голос объяснял ему, что процесс над Верресом пока нужно отложить, поскольку стоят за претором по безопасности могущественные люди и Крассу он еще не по зубам. И Марк Лициний хочет списать все грехи на сопляка Меммия вопреки истине, за которую он якобы ратует.

Цицерон отвлекся от противоречивых мыслей, когда слово взял Сергий Катилина, который не стал подниматься на возвышение, а предпочел говорить с места, которое находилось в первом ряду.
– Я могу назвать причину нападения на гладиаторов Лентула Батиата в Большом цирке, – заявил он в своей обычной манере, потупив якобы невинные глаза. – Как мне сообщили надежные друзья, гладиаторов подкупили и они должны были подняться на подиум, чтобы перебить всех ведущих деятелей партии оптиматов. Их планы были раскрыты, и им нанесли упреждающий удар. Поэтому они бежали из Капуи, опасаясь, что рано или поздно их настигнет рука правосудия как государственных изменников.
Зал загудел.
– Как же они могли расправиться с кем-либо, если были вооружены деревянными мечами? – спросил Веррес.
– Я же говорю: их упредили.
– Кто же эти «защитники отечества»? Они могут подтвердить под присягой, что твои слова истинны? – наседал претор, созвавший заседание.
– Мы не в базилике на судебном разбирательстве. И имена называть я не намерен, – отрезал Катилина.

Сенаторы бурно обсуждали услышанное. Их полемику прервал взошедший на кафедру Публий Цетег. Веррес, казалось, с облегчением уступил ему место и уселся в кресло председательствующего, напоминавшее царский трон. Приглашенных консулов, казалось, все происходившее на заседании мало волновало.
– Убежала кучка гладиаторов, – тихий, спокойный, умиротворяющий  голос Цетега вступал в контраст с накаленной атмосферой аудитории, – горсточка солдат взбунтовалась. Но разве в этом причины наших бед? Мы разбираем здесь вопрос, нанес ли претор, отвечающий за безопасность, ущерб могуществу римской державы, не задержав какого-то полусумасшедшего мальчишку, который сам не знает, что ему в следующий момент придет в голову. Я говорю о Меммии, не хочу обидеть его отца. Мы тут обвиняем добрейшего Батиата, который не может залезть в душу каждому своему бойцу. И не обязан этого делать. Речь идет о взрослых самостоятельных людях, развращенных легкими деньгами. Гладиаторов сейчас всякий может подкупить на любое самое темное дело. И виновны те, кто раньше нас с вами занялся такими омерзительными подкупами. Но почему-то никто до сих пор в нашем достойном собрании не поставил более существенных вопросов. Кто, например, подсчитал ущерб от проскрипций Суллы, от изгнания лучших граждан, от захвата кучкой негодяев всех богатств страны, которые усердно накапливали наши предки?
Тишина стала ужасающей, наверное, такой же, как и тогда, когда выступал кровавый диктатор Сулла, а сидевшие перед ним сенаторы знали, что рядом, во Фламиниевом цирке, пытают и убивают их близких.
– Так кто же, спрашивается, – возвысил голос Цетег, – нарушил мир, кто покусился на наше благоденствие: мы или они? – он указал на сидевших в первых рядах и присмиревших оптиматов. – Ничего у нас не выйдет и без решения вопроса о земле, – продолжал он. – Этот вопрос ставили еще братья Гракхи и аристократическая партия жестоко расправилась с ними. Его поднимал и великий Марий, чье имя теперь произносить вслух не принято, но мы произнесем, ибо честные люди устали бояться. Им нечего терять. Чем же закончились все попытки провести земельную реформу? Гнусными преследованиями, гонениями и хладнокровным убийством ее сторонников. Раньше консул оставлял плуг, уходил с поля лишь для того, чтобы с мечом в руках отстаивать нашу свободу. Вернувшись с войны, он опять целиком погружался в сельскохозяйственные заботы. Кто из нынешних консулов хотя бы раз в жизни выходил в поле, видел собственными глазами, как растет пшеница? Мы, как и Гракхи, как и Марий, выступаем за то, чтобы резко сократить земельные наделы тех лиц, кто захватил власть в государстве. И таким образом освободившиеся огромные площади раздать тем свободным людям, кто готов их обрабатывать и положить все силы на возрождение разрушенного внутренней распрей хозяйства. Сейчас же сложилось такое положение, когда десяток влиятельнейших вельмож имеют бесчисленные латифундии, количество которых они, наверное, и сами не смогли бы сосчитать, они практически владеют всей землей. Свободные и желающие трудиться фермеры не имеют земли, ветераны Мария согнаны с ранее розданных им участков. Растет нищета. Нищие пополняют шайки городских разбойников. Так кто же наносит ущерб Риму? На землях новоявленных богачей, захвативших имущество изгнанных и репрессированных, царит запустение. Они не в состоянии обработать эти обширные территории, их личных рабов явно недостаточно, к тому же невольники, крайне обленившиеся и развращенные, не хотят заниматься тяжелым трудом. Они хотят зарабатывать деньги, будучи ювелирами, поварами, парикмахерами и массажистами. Ни свободных разорившихся фермеров, ни государственных рабов выращивать продукты питания не допускают. Они вынуждены сидеть без дела и влачить жалкое существование. А это – сотни тысяч людей. Разве невыносимые условия не могут подтолкнуть их к мятежу? Так кто же в конце концов разрушает государство?..
Цетег внимательно оглядел зал. Здесь сидели и напряженно слушали люди очень обеспеченные, совершенно не знавшие, как и он, тягот повседневной жизни. Для них, как и для него, то, о чем он говорил, происходило будто в дикой Гиркании за тысячу миль отсюда. Но и он, и они переживали, поскольку, как бы это ни было далеко отсюда, восстав, «Гиркания» могла оказать очень конкретное влияние на их личную судьбу.
– Народ беззащитен, – продолжал Цетег, – потому что народное собрание лишено почти всяких полномочий и не может поднять свой голос в поддержку прав обездоленных. Разве это не разрушительно для государства? Народных трибунов лишили власти говорить правду. Их голос теперь не слышен. И ничего мы здесь больше не слышим, кроме славословий в адрес кровавого диктатора, его подручных, не желающих расставаться с властью и не способных ничего предпринять, чтобы остановить процесс разрушения. Вот где корни всех бед, вот где корни незатухающей войны! И инцидент в Капуе – прямое тому подтверждение. Подобный досадный эпизод, мятеж, восстание, выступление или недоразумение – кому как нравится – можно очень быстро прекратить. Для этого достаточно выполнить некоторые известные условия. Надо провести новые выборы консулов, чтобы к власти пришли обязательно те люди, кто не замешан в преступлениях Суллы. Необходимо восстановить авторитет Комиция и народных трибунов. Кроме того, следует ограничить землевладение разумными рамками в пятьсот югеров, а остальную землю раздать тем свободнорожденным, кто готов ее возделывать. К главным требованиям относятся также почетное возвращение Квинта Сертория из Испании и возобновление бесплатных хлебных раздач в таком же объеме, как это было установлено до периода диктатуры. Все эти требования легко выполнимы. И я могу обещать, что общество быстро успокоится. Повторю: напряженность создаем вовсе не мы, а те представители олигархии, которые не хотят отдать народу часть своей непомерной власти.
Все понимали, что это – программная речь и заявка на более высокое доминирующее положение в государстве.  Комицием в Риме именовалось Народное собрание, имевшее ранее право вето на некоторые решения Сената.

Зал был разделен на левую и правую половины проходом. На стенах висели памятные доски, свидетельствовавшие об этапах становления римского могущества. Большая часть сенаторов стоя аплодировала Цетегу, меньшая, еще не успевшая сориентироваться, – испуганно притихла. После недолгой паузы на кафедру взошел Красс, который воспользовался тем, что его предыдущее выступление можно было расценить как вопросы и реплику. Он нарисовал совсем иную картину.
– Публий Цетег и Гай Веррес стремятся сбить с толку уважаемое собрание и увести его совсем в сторону от конкретной ситуации при помощи партийных склок и фантастических обстоятельств. Дело в том, что нам объявлена открытая война. И не здесь, а на поле брани. В Капуе поднят мятеж, гладиаторы не только присоединились к нему, но и вели накануне усиленную агитацию среди солдат. Нам рассказывают сказки о беглых. Я не знаю, сколько их там – пять, десять человек. Но мне доподлинно известно, что среди восставших десятки, а может, сотни приверженцев Мария, которые своей безответственной и легкомысленной политикой нарушили общественное равновесие, натравливают одних граждан на других, дают невыполнимые обещания, возбуждающие неимущих. Вспомним: именно разбушевавшееся пламя непродуманной, преступной политики марианцев пришлось тушить жестокими репрессиями. Другого выхода тогда сохранить державу просто не существовало и не существует сейчас. И суть тут не в том, кому принадлежит земля, и не в народных трибунах. Этот институт пришлось упразднить почти полностью, ибо он служил очагом постоянного напряжения, рассадником злопыхательских и подстрекательских заявлений. Нас же хотят опять вернуть к прежнему раздору, от которого мы только-только стали оправляться. Говорят, какая-то кучка беглых, говорят, какой-то ланиста. Но среди этих так называемых беглых находится, между прочим, родственник Сертория Гай Канниций. Мятежников собирается поддерживать с моря находящийся у Митридата Марк Марий Гратидиан – внучатый племянник того кровожадного Мария, который умер от белой горячки. И этот новоявленный Марий до сих пор, кстати, почему-то не исключен из членов Сената. Эмиграция готовится перейти через Альпы. Идет прямой заговор с целью свержения существующего порядка. И те воинские части в районе Капуи, которые могли бы нас защитить, подняли мятеж. Солдаты не повинуются командирам. Раздаются, как я уже упоминал, призывы напасть на святая святых – нашу столицу – Рим. Все, что говорил Цетег, ультиматум. Требования заранее ставятся невыполнимые. И оппозиция это хорошо понимает. Возвращение Сертория в столь накаленной общественной обстановке означает перенос гражданской войны внутрь границ Римской Республики. Приход к власти тех, кто пострадал от Суллы, приведет в настоящее время к кровавой бойне. Страсти еще не улеглись, месть пылает в сердцах. Многие имущественные вопросы пока просто неразрешимы. Хлеба в необходимом количестве нет, так что весь разговор о бесплатных раздачах в прежнем объеме лишен всякого смысла. Согнать с земли сулланских ветеранов у нас не хватит сил, даже если бы мы все стали отчаянными демократами. Я в конечном счете не против возвращения прежних полномочий народным трибунам и усиления роли Народного собрания. Но все это можно сделать при условии стабильности и спокойствия, которых мы не имеем. Я отвергаю ультиматум, который приведет к гибели отечества...

Красс еще что-то собирался добавить, но Цетег, уверенный в своей нынешней силе, прервал его:
– Возможно, ты в чем-то и прав, Марк. Но я думаю, что та терминология, которую мы избрали с Гаем Верресом и которую тщательно взвесили, всех нас пока больше устраивает. Если мы примем к сведению изложенное нам претором, отвечающим за безопасность, если будем пользоваться его формулировками, то спокойно разойдемся по домам, не будем браться за мечи и резать друг друга нынешней ночью. Если мы представим квиритам подобную версию событий, то у нас останется время обсудить пути к согласию. Я не собирался скрывать, что положение очень серьезное. Но и расписывать его в чересчур мрачных красках также, на мой взгляд, было бы неправильно... Более того, Веррес не упомянул, а ты его в этом случае не поправил, что квестор Гай Тораний (до теперешней должности – опытный полководец) уже выступил с большим отрядом против мятежников, но, повторяю, лучше будем их называть беглыми, беглецами. Что же, а вопрос о Сертории надо решать. Сколько же мы можем умалчивать об этом нашем великом гражданине. И мы должны найти ему достойное место в нашем обновленном и избавившемся от пороков обществе!
Последние слова часть высокопоставленной публики встретила бурными овациями, других же – вновь охватил ужас.

Великий понтифик Гай Аврелий Котта с трудом поднялся на ораторскую трибуну:
– Я хочу, чтобы вы, отцы народа, хорошенько задумались. На чем основывалось могущество Рима – на военной мощи, на согласии или законе? Разве Ксеркс и Александр Македонский уступали в военном отношении Риму? Вряд ли. Разве не были родиной гражданского согласия Афины? Но все, что было завоевано и персами, и греками, развалилось и разрушено. Пал Карфаген. Да и он не уступал Риму в военной мощи, а Афинам в согласии, к тому же был богаче. В чем же дело? Дело в том, и все вы это отлично знаете, что семь веков назад собрались отчаянные люди на берегу Тибра и решили построить жизнь по иным, доселе невиданным принципам, чтобы человек подчинялся закону, чтобы закон был выше человека. И оказалось, что это волшебный ключ, открывающий сокровищницу. Мы стали сильнее всех. Но постепенно забываем о причине. Личные интересы мы теперь ставим выше общественного служения, ложь и право сильного царят в суде. Давайте вернемся назад, к истокам, забудем о личных обидах, амбициях, поднимем опять закон над нами, пусть он властвует, будет выше партийных склок и разногласий, и тогда мы вернем Республике могущество. И придет оно не от сильной власти, как полагал Сулла, а от справедливости… Кто остановит нескончаемую битву каждого с каждым? Спрошу я. Неужели мы ждем некоего Небесного Гостя, который нас образумит, как утверждают некоторые мудрецы? Мы потеряли всякое понятие о достоинстве человека, о его высоком предназначении. Обман, обкрадывание сограждан считается у нас доблестью и умом, а сочувствие правде и закону – глупостью и даже отсутствием мужества. Если мы все станем такими умниками, то вскоре погибнем… Мы находимся в ложном убеждении, что благополучие – это свобода. Но обворовывание и всего мира, и самих себя не является ни благополучием, ни свободой. И сейчас мы видим это как никогда…

Красс и Цетег подумали почти одновременно: бредит старик, повторяется, брюзжит и жить ему осталось недолго. Они не понимали слов его. Цицерон – понимал, и ему становилось стыдно за свою трусость.
Котта задумался, пытаясь сформулировать дальнейшее. Цетег воспользовался этим – он чувствовал себя господином положения – и сказал:
– Вот эти люди, Котта, о которых ты рассказываешь и которые собрались на берегу Тибра, как мне помнится, это же были беглые разбойники...
– Да, конечно...
– И что же? – спросил Цетег, будто желая нужного ему продолжения.
– Если могли друг друга понять разбойники, то тем больше шансов сделать это у людей образованных, знающих философию и историю?.. Конечно, назвать происшедшее восстанием рабов – это само по себе абсурд, полная нелепость. Раб тот, кто всегда покорен господину и стране. Наши рабы столетиями живут с нами и вполне довольны своей судьбой. Это – одна сторона дела, а вот – другая. Рим погибнет не от гниющих бревен, скопившихся в верховьях Тибра, о чем в нашем собрании раздаются часто взволнованные голоса. Италию погубит не банда мифических рабов, хотя я заранее согласен с подобной формулировкой – пусть и нелепой, не происки понтийца, а война всех против всех. И я вижу: ее вскоре остановить будет невозможно... Отцы-сенаторы, мне не так уж много осталось пребывать в вашем кругу и поэтому лгать мне нет причины. Самое страшное еще не случилось. Никто из сидящих здесь и плетущих интриги не желает открытой борьбы. Это уже неплохо. Пусть так будет и впредь. Сейчас любая недоговоренность, поверьте мне, лучше любой правды, ибо правда горька: государство наше расколото, личные интересы ставятся превыше интересов граждан, богатство ценится выше совести... Мне искренне жаль бедного Меммия, который по молодости запутался или которого запутали. Я, правда, против каких-либо мер в отношении него, кроме чисто символических. Но лучше уж говорить об этом наивном и прямодушном человеке, нежели называть истинных участников подлинных заговоров. Я считаю, что, как бы то ни было на самом деле, то, что нам сообщил Гай Веррес, должно послужить основным материалом для официального протокола заседания Сената. Здесь я вынужден поддержать Цетега. И это должно стать основной версией событий, как бы они ни развивались дальше. Кучка беглых с кухонными ножами менее опасна для общественного сознания, чем регулярные мятежные части...

Наступило время принимать решение. Ждали теперь, какую позицию займет принцепс. Первый сенатор задавал обычно тон голосованию. Он выходил в центр залы и оттуда перемещался на левую или правую половину, высказывая тем самым собственное мнение – «за» либо «против». Принцепсом тогда был сорокавосьмилетний Квинт Лутаций Катулл.
Сподвижник Суллы, он особенно гордился тем, что почти десять лет тому назад диктатор поручил ему восстанавливать после пожара Капитолий. Работы, правда, до сих пор не были закончены. Любопытно, что через некоторое время Катулл будет защищать в суде Катилину, а много позднее станет судьей на процессе по делу Верреса. На теперешнем же заседании Сената в храме Юпитера Статора Квинт Катулл, к удивлению многих, поддержал позицию Цетега.

А в это время на Форуме у ростр – возвышения из гранита и мрамора с вмонтированными на фасаде носами вражеских кораблей – витийствовал бывший народный трибун Луций Квинтий – тоже большой умник. Не имея реальной власти, он давал волю голосовым связкам – ругал всех и вся и разъяснял толпе зевак ситуацию вокруг Капуи. По словам Плутарха, Квинтий «восстал против установлений Суллы и пытался насильственно изменить государственный строй». Самое удивительное то, что через пару лет он переметнулся в противоположный лагерь и стал легатом Красса.

Вместе с квестором Скрофой Квинтий преследовал Спартака, отступавшего к Петелийским горам.